– Ушам своим не верю, – продолжала Паола, оборачиваясь к последнему помидору, одиноко лежавшему в мойке, – он годами изводит тебя, мешает работать, а ты его еще и защищаешь.
– Я его не защищаю, Паола.
– А мне кажется, защищаешь. – Теперь она обращалась к головке моццареллы, которую держала в левой руке.
– Я просто хотел сказать, что такого не пожелаешь и врагу. Бурраска настоящая свинья.
– А Патта лучше?
– Позвать Кьяру? – спросил он, видя, что салат почти готов.
– Сначала ответь мне, долго ли ты будешь занят в Местре.
– Понятия не имею.
– А что случилось?
– Убийство. В поле нашли мертвого трансвестита с проломленной головой и без лица. Видимо, его избили железной трубой, а потом привезли в Местре и бросили, – сказал Брунетти, а про себя подумал: «Интересно, в других семьях тоже ведутся такие бодрящие беседы перед ужином?»
– Почему без лица? – спросила Паола. Именно этот вопрос больше всего занимал его самого.
– Наверное, убийца был очень на него зол.
– А-а. – Она нарезала сыр и уложила его между дольками помидора. – А почему в поле?
– Подальше от места преступления.
– А ты уверен, что это не случилось прямо там?
– Не похоже. Судя по глубине следов, его принесли. Следы, ведущие обратно, не такие глубокие.
– Значит, говоришь, трансвестит?
– Ничего другого я пока не могу сказать. Сколько ему было лет – неизвестно. Однако все вокруг твердят, что он занимался проституцией.
– А ты сомневаешься?
– У меня нет причин сомневаться, но и утверждать так тоже нет причин.
Она сполоснула листья базилика под краном, мелко порезала их и посыпала ими помидоры и сыр. Потом посолила и щедро заправила салат оливковым маслом.
– Предлагаю поужинать на балконе. Кьяра должна была уже накрыть там на стол. Пойди проверь. – Увидав, что Брунетти прихватил бутылку и стакан, Паола остановила его: – Подожди. Ты ведь не управишься до выходных?
Он покачал головой:
– Наверное, нет.
– И что же мне делать?
– У нас забронированы номера в гостинице. Дети ждут не дождутся, когда их наконец повезут в горы.
– Что мне делать? – повторила она. Как-то раз, лет восемь тому назад, ему удалось заморочить ей голову, когда она вот так же поставила вопрос ребром. Но он давно забыл как.
– Поезжай с детьми в горы. А я вас догоню. В любом случае на выходные я постараюсь приехать.
– Гвидо, поехали вместе. Мне не хочется весь отпуск провести одной.
– Но ты же будешь с детьми.
С точки зрения Паолы, этот аргумент был до того слабый, что не стоил и обсуждения. Взяв тарелку с салатом, она сказала:
– Пойди посмотри, накрыла ли Кьяра на стол.
Глава пятая
Глава шестая
Глава седьмая
– Я его не защищаю, Паола.
– А мне кажется, защищаешь. – Теперь она обращалась к головке моццареллы, которую держала в левой руке.
– Я просто хотел сказать, что такого не пожелаешь и врагу. Бурраска настоящая свинья.
– А Патта лучше?
– Позвать Кьяру? – спросил он, видя, что салат почти готов.
– Сначала ответь мне, долго ли ты будешь занят в Местре.
– Понятия не имею.
– А что случилось?
– Убийство. В поле нашли мертвого трансвестита с проломленной головой и без лица. Видимо, его избили железной трубой, а потом привезли в Местре и бросили, – сказал Брунетти, а про себя подумал: «Интересно, в других семьях тоже ведутся такие бодрящие беседы перед ужином?»
– Почему без лица? – спросила Паола. Именно этот вопрос больше всего занимал его самого.
– Наверное, убийца был очень на него зол.
– А-а. – Она нарезала сыр и уложила его между дольками помидора. – А почему в поле?
– Подальше от места преступления.
– А ты уверен, что это не случилось прямо там?
– Не похоже. Судя по глубине следов, его принесли. Следы, ведущие обратно, не такие глубокие.
– Значит, говоришь, трансвестит?
– Ничего другого я пока не могу сказать. Сколько ему было лет – неизвестно. Однако все вокруг твердят, что он занимался проституцией.
– А ты сомневаешься?
– У меня нет причин сомневаться, но и утверждать так тоже нет причин.
Она сполоснула листья базилика под краном, мелко порезала их и посыпала ими помидоры и сыр. Потом посолила и щедро заправила салат оливковым маслом.
– Предлагаю поужинать на балконе. Кьяра должна была уже накрыть там на стол. Пойди проверь. – Увидав, что Брунетти прихватил бутылку и стакан, Паола остановила его: – Подожди. Ты ведь не управишься до выходных?
Он покачал головой:
– Наверное, нет.
– И что же мне делать?
– У нас забронированы номера в гостинице. Дети ждут не дождутся, когда их наконец повезут в горы.
– Что мне делать? – повторила она. Как-то раз, лет восемь тому назад, ему удалось заморочить ей голову, когда она вот так же поставила вопрос ребром. Но он давно забыл как.
– Поезжай с детьми в горы. А я вас догоню. В любом случае на выходные я постараюсь приехать.
– Гвидо, поехали вместе. Мне не хочется весь отпуск провести одной.
– Но ты же будешь с детьми.
С точки зрения Паолы, этот аргумент был до того слабый, что не стоил и обсуждения. Взяв тарелку с салатом, она сказала:
– Пойди посмотри, накрыла ли Кьяра на стол.
Глава пятая
Когда он перед сном стал читать папку из Местре, ему приоткрылся мир, о существовании которого он лишь смутно догадывался. До сих пор он не сталкивался с трансвеститами, которые к тому же занимались проституцией. Он, правда, знал одного транссексуала, да и то заочно. Однажды ему довелось заверять справку об отсутствии криминального прошлого у некоего Эмилио Маркате. Справка понадобилась для новой carta d'identita
[7], за которой бывший Эмилио, после операции по смене пола ставший Эмилией, обратился в полицию. Брунетти не представлял себе, какая нужда, какие страсти могут толкнуть человека на столь отчаянный поступок, хотя тот случай и заставил его призадуматься. Он даже разволновался тогда, а ведь речь шла всего-то о замене одной буквы в документах: Эмилио – Эмилия.
Мужчины, чьи дела были собраны в папке, не заходили столь далеко в подражании другому полу, изменяясь только внешне: они красились, носили женскую одежду, имитировали женскую походку и жесты. Судя по снимкам, которые он увидал на некоторых страницах, кое-кто из них весьма преуспел. Почти половина лиц были типично женские, красивые, с тонким чертами, гладкими щеками и нежным абрисом скул. Даже безжалостная полицейская вспышка не смогла выявить подвоха. Напрасно Брунетти вглядывался, ища хоть тень, хоть намек на выступающий подбородок – что-нибудь, подтверждающее, что перед ним мужчины, а не женщины.
Прочитанные страницы он передавал Паоле, сидевшей рядом на кровати. Бегло просмотрев фотографии и один из рапортов об аресте – за торговлю наркотиками – она молча вернула все Брунетти.
– Как тебе это нравится? – спросил он.
– Что?
– Вот это. – Он покачал папку на ладони, как будто взвешивал. – Тебе не кажется, что они ненормальные, эти мужики?
Она смерила его одним из своих долгих взглядов – полным презрения.
– Ненормальные – это те, кто им платит.
– Почему?
– Эти, по крайней мере, не обманывают себя относительно того, чем занимаются. Не то, что те.
– Что-то я не пойму.
– Сам рассуди, Гвидо. Они торгуют собой, так? Но перед тем как их трахнут или они кого-то трахнут, они должны напяливать на себя все женское. Задумайся, Гвидо. Подумай, какое лицемерие! И все для того, чтобы этот кто-то мог сказать себе на следующее утро: «Нет, я и не знал, что это мужик, а когда понял, уж поздно было». Или: «Ну и пусть это мужик, все равно трахнул-то я его». То есть в собственных глазах они остаются настоящими самцами, мачо. Они сами себе не желают признаться, что предпочитают трахаться с другими самцами, потому что это поставит под сомнение их мужественность. – Она снова молча уставилась на него. – Иногда мне кажется, Гвидо, что ты просто не даешь себе труда посмотреть на вещи чуть шире.
Последнюю реплику следовало расценивать как упрек в инакомыслии. Однако на этот раз он был с Паолой согласен. Она заговорила о вещах, которые и вправду пока не приходили ему в голову. Едва узнав женщин, он был ими сразу покорен и никогда не понимал привлекательности какого-нибудь другого – то есть просто другого – пола. В юности все мужчины вообще казались ему одинаковыми, вроде него самого. С годами он хоть и уяснил, что мужчины бывают разные, это его ничуть не занимало, тогда как разные женщины, наоборот, по-разному волновали ум и сердце.
Он вспомнил еще одно наблюдение Паолы, о котором она поведала ему вскоре после знакомства. Оказывается, итальянские мужчины постоянно трогают, щупают, чуть ли не ласкают свои гениталии. Услыхав тогда об этом, он, конечно, не поверил и лишь посмеялся. Но на следующий день он начал обращать внимание и неделю спустя должен был признать ее правоту. Еще через неделю он был просто поражен тем, как часто мужчины на улице опускают руку вниз и похлопывают себя, будто проверяя, все ли там на месте. Как-то раз, когда они шли с Паолой, она спросила его, о чем он думает. Ей одной он не постеснялся бы признаться. В тот момент, как и много раз до того, он почувствовал, что это и есть та самая женщина, которая должна стать его женой, и она ею станет.
Любить и желать женщину всегда казалось ему совершенно нормальным. Но вот эти мужчины, чьи дела были собраны в папке, по недоступным его разумению причинам, полагали иначе. Они любили других мужчин ради денег или наркотиков, а иногда, надо думать, и просто так, ради любви. И отчего один из них нашел свою страшную смерть в объятиях ненависти?
Паола уже спала, уютно свернувшись калачиком. Брунетти положил папку на тумбочку у кровати, выключил свет, тихонько обнял Паолу за плечи и поцеловал в шею – до сих пор соленую. Вскоре он уснул.
Когда на следующее утро он прибыл в прокуратуру Местре, сержант Галло вручил ему еще одну синюю папку. Раскрыв ее, он впервые увидал лицо убитого. На первой странице помещался набросок, который примерно восстанавливал изуродованные черты, а дальше шли леденящие кровь снимки из морга.
Поскольку лицо напрочь потеряло всякий вид, то определить число ударов, которые на него обрушились, было невозможно. Как и предупреждал Галло, носа совсем не осталось – тот провалился внутрь черепа. На месте одной скулы зияла дыра. Но смерть наступила от ударов по затылку, о чем свидетельствовали другие фотографии.
Брунетти захлопнул папку и вернул ее сержанту:
– Вы размножили портрет?
– Так точно, синьор. Но копии были готовы только полчаса назад, так что мы пока не успели их раздать людям.
– Дактилоскопию сделали?
– Да, и уже отослали в Рим и в Интерпол в Женеву. Ответа пока нет. Сами знаете, какая это волокита. – Еще бы ему было не знать. Ответа из Рима иной раз приходилось ждать неделями, Женева была несколько оперативней.
– Что сделали с лицом, а? – Брунетти щелкнул пальцами по папке.
Галло сдержанно кивнул. В прошлом ему не доводилось иметь дела с венецианской полицией, разве что разговаривать по телефону с вице-квесторе Паттой. Пока он не понял, что за фрукт этот Брунетти, и был осторожен.
– Будто нарочно, чтобы его потом не опознали.
Галло стрельнул глазами из-под густых бровей и снова кивнул.
– Нет ли у вас знакомых в Риме, которые могли бы помочь нам ускорить дело? – спросил Брунетти.
– Есть один. Я звонил ему, но мне ответили, что он в отпуске. А у вас?
Брунетти покачал головой:
– Моего недавно перевели в Брюссель. Теперь он работает в Интерполе.
– Значит, будем дожидаться, – недовольным тоном подытожил Галло.
– Где он?
– Покойник? В морге Умберто Примо. А что?
– Хотелось бы взглянуть.
Если Галло и удивился такому желанию, то виду не подал.
– Ваш водитель знает дорогу.
– Это ведь недалеко отсюда, не правда, ли?
– Пару минут езды. Сейчас, может быть, дольше, потому что с утра всегда пробки на дорогах.
Ну совсем они здесь пешком ходить разучились, подумал Брунетти, но тут же вспомнил о тропической жаре, которая, как влажное покрывало, окутала всю область Венето. Наверное, и в самом деле было более разумно ездить туда-сюда в машине с кондиционером, от одного кондиционированного здания в другое, но он так не привык и вряд ли когда-нибудь сможет привыкнуть. Впрочем, оставив свое неудовольствие при себе, он спустился вниз и поехал в Умберто Примо, крупнейшую больницу Местре. Иметь личную машину с личным водителем, в конце концов, не так уж и плохо.
В коридоре за низеньким столиком сидел санитар и читал «Газеттино». Брунетти сунул ему под нос свое удостоверение и попросил показать труп мужчины, найденного накануне.
Санитар, коренастый пузатый малый с ногами баранкой, сложил свою газету, поднялся и сказал:
– Ах, этот-то… Я запихнул его подальше, синьор, потому что его никто не навещает. Был вчера один – художник, и все. Смотрел, какие у него волосы и глаза. На снимках много бликов из-за вспышки, ничего не разберешь. Он только глянул, веко ему закатил, чтобы увидать глаз, и ушел. Испугался, наверное. Но Господи Иисусе, посмотрел бы он на него на неумытого – вся эта тушь-помада с кровищей по всей морде, как у клоуна, ей богу. То, что от нее осталось, конечно. Мы еле отскребли. До чего же въедливая, зараза, особенно тушь. Женщины, наверное, прорву времени изводят на умывание.
Они вошли в большое холодное помещение. Санитар шел впереди, и пока говорил-, то и дело оглядывался на посетителя. Наконец, у одного из металлических шкафов в стене он остановился. Повернув ручку внизу, он открыл створки и выдвинул плоский ящик, в котором лежал труп.
– Так будет видно, синьор? Или может быть, достать его оттуда? Я это мигом.
– Нет, оставьте.
Санитар откинул край простыни, закрывавший лицо, и вопросительно взглянул на Брунетти. Тот кивнул, и тогда санитар стащил целиком всю простынь, которая в его умелых руках тут же превратилась в аккуратно сложенный прямоугольник.
Брунетти хоть и видел снимки, но оказался не готов к тому жуткому зрелищу, что предстало сейчас его глазам. Патологоанатом, конечно, не позаботился как-нибудь облагообразить покойника, он должен был лишь установить причину смерти, а все остальное его не касалось, будучи делом родственников, если таковые вообще отыщутся. Лицо выглядело так, будто его слепил из глины некий малолетний дебил, проткнув пальцем четыре дырки на месте глаз, носа и рта. В том, что получилось, трудно было признать человеческое лицо.
Взглянув ниже, Брунетти в первый момент обомлел – тело покойника чрезвычайно напоминало его собственное: та же комплекция, легкий жирок на талии, старый шрам от аппендицита… Разве что грудь, с кое-как заштопанным багровым разрезом посредине, у того была совсем голая, а у Брунетти, наоборот, густо-волосатая. Впрочем, если приглядеться, можно было заметить на груди убитого пробивающуюся черную щетину.
– Его, случайно, не брили перед вскрытием? – поинтересовался Брунетти.
– Нет, синьор. Это ведь вскрытие, а не операция на сердце.
– Но волосы на груди были сбриты.
– И на ногах, посмотрите.
Брунетти поглядел: и правда.
– А что сказал патологоанатом?
– Пока тут был – ничего, синьор. Может, в отчете написал. Ну что, хватит?
Брунетти кивнул и отошел в сторону. Санитар развернул простыню, взмахнул ею в воздухе, будто это была скатерть, которую он собирался постелить на стол, и ловко накрыл покойника. Потом он задвинул ящик, закрыл дверцу шкафа и неслышно повернул ручку.
На обратном пути он сказал:
– Кем бы он ни был, а такой смерти не заслужил. Говорят, он из тех парней, что торчат на улицах в женских тряпках.
Сначала Брунетти послышалось злорадство в словах санитара, но тот говорил серьезным и огорченным тоном.
– Вы собираетесь отыскать убийцу, синьор?
– Да.
– Надеюсь, вам это удастся. Я понимаю, когда тебе хочется кого-то убить, но чтоб убить вот так – этого я не понимаю. – Он остановился и пристально взглянул в глаза Брунетти. – А вы, синьор?
– Я тоже.
– Ну, тогда желаю вам удачи. Шлюха не шлюха, это уже слишком.
Мужчины, чьи дела были собраны в папке, не заходили столь далеко в подражании другому полу, изменяясь только внешне: они красились, носили женскую одежду, имитировали женскую походку и жесты. Судя по снимкам, которые он увидал на некоторых страницах, кое-кто из них весьма преуспел. Почти половина лиц были типично женские, красивые, с тонким чертами, гладкими щеками и нежным абрисом скул. Даже безжалостная полицейская вспышка не смогла выявить подвоха. Напрасно Брунетти вглядывался, ища хоть тень, хоть намек на выступающий подбородок – что-нибудь, подтверждающее, что перед ним мужчины, а не женщины.
Прочитанные страницы он передавал Паоле, сидевшей рядом на кровати. Бегло просмотрев фотографии и один из рапортов об аресте – за торговлю наркотиками – она молча вернула все Брунетти.
– Как тебе это нравится? – спросил он.
– Что?
– Вот это. – Он покачал папку на ладони, как будто взвешивал. – Тебе не кажется, что они ненормальные, эти мужики?
Она смерила его одним из своих долгих взглядов – полным презрения.
– Ненормальные – это те, кто им платит.
– Почему?
– Эти, по крайней мере, не обманывают себя относительно того, чем занимаются. Не то, что те.
– Что-то я не пойму.
– Сам рассуди, Гвидо. Они торгуют собой, так? Но перед тем как их трахнут или они кого-то трахнут, они должны напяливать на себя все женское. Задумайся, Гвидо. Подумай, какое лицемерие! И все для того, чтобы этот кто-то мог сказать себе на следующее утро: «Нет, я и не знал, что это мужик, а когда понял, уж поздно было». Или: «Ну и пусть это мужик, все равно трахнул-то я его». То есть в собственных глазах они остаются настоящими самцами, мачо. Они сами себе не желают признаться, что предпочитают трахаться с другими самцами, потому что это поставит под сомнение их мужественность. – Она снова молча уставилась на него. – Иногда мне кажется, Гвидо, что ты просто не даешь себе труда посмотреть на вещи чуть шире.
Последнюю реплику следовало расценивать как упрек в инакомыслии. Однако на этот раз он был с Паолой согласен. Она заговорила о вещах, которые и вправду пока не приходили ему в голову. Едва узнав женщин, он был ими сразу покорен и никогда не понимал привлекательности какого-нибудь другого – то есть просто другого – пола. В юности все мужчины вообще казались ему одинаковыми, вроде него самого. С годами он хоть и уяснил, что мужчины бывают разные, это его ничуть не занимало, тогда как разные женщины, наоборот, по-разному волновали ум и сердце.
Он вспомнил еще одно наблюдение Паолы, о котором она поведала ему вскоре после знакомства. Оказывается, итальянские мужчины постоянно трогают, щупают, чуть ли не ласкают свои гениталии. Услыхав тогда об этом, он, конечно, не поверил и лишь посмеялся. Но на следующий день он начал обращать внимание и неделю спустя должен был признать ее правоту. Еще через неделю он был просто поражен тем, как часто мужчины на улице опускают руку вниз и похлопывают себя, будто проверяя, все ли там на месте. Как-то раз, когда они шли с Паолой, она спросила его, о чем он думает. Ей одной он не постеснялся бы признаться. В тот момент, как и много раз до того, он почувствовал, что это и есть та самая женщина, которая должна стать его женой, и она ею станет.
Любить и желать женщину всегда казалось ему совершенно нормальным. Но вот эти мужчины, чьи дела были собраны в папке, по недоступным его разумению причинам, полагали иначе. Они любили других мужчин ради денег или наркотиков, а иногда, надо думать, и просто так, ради любви. И отчего один из них нашел свою страшную смерть в объятиях ненависти?
Паола уже спала, уютно свернувшись калачиком. Брунетти положил папку на тумбочку у кровати, выключил свет, тихонько обнял Паолу за плечи и поцеловал в шею – до сих пор соленую. Вскоре он уснул.
Когда на следующее утро он прибыл в прокуратуру Местре, сержант Галло вручил ему еще одну синюю папку. Раскрыв ее, он впервые увидал лицо убитого. На первой странице помещался набросок, который примерно восстанавливал изуродованные черты, а дальше шли леденящие кровь снимки из морга.
Поскольку лицо напрочь потеряло всякий вид, то определить число ударов, которые на него обрушились, было невозможно. Как и предупреждал Галло, носа совсем не осталось – тот провалился внутрь черепа. На месте одной скулы зияла дыра. Но смерть наступила от ударов по затылку, о чем свидетельствовали другие фотографии.
Брунетти захлопнул папку и вернул ее сержанту:
– Вы размножили портрет?
– Так точно, синьор. Но копии были готовы только полчаса назад, так что мы пока не успели их раздать людям.
– Дактилоскопию сделали?
– Да, и уже отослали в Рим и в Интерпол в Женеву. Ответа пока нет. Сами знаете, какая это волокита. – Еще бы ему было не знать. Ответа из Рима иной раз приходилось ждать неделями, Женева была несколько оперативней.
– Что сделали с лицом, а? – Брунетти щелкнул пальцами по папке.
Галло сдержанно кивнул. В прошлом ему не доводилось иметь дела с венецианской полицией, разве что разговаривать по телефону с вице-квесторе Паттой. Пока он не понял, что за фрукт этот Брунетти, и был осторожен.
– Будто нарочно, чтобы его потом не опознали.
Галло стрельнул глазами из-под густых бровей и снова кивнул.
– Нет ли у вас знакомых в Риме, которые могли бы помочь нам ускорить дело? – спросил Брунетти.
– Есть один. Я звонил ему, но мне ответили, что он в отпуске. А у вас?
Брунетти покачал головой:
– Моего недавно перевели в Брюссель. Теперь он работает в Интерполе.
– Значит, будем дожидаться, – недовольным тоном подытожил Галло.
– Где он?
– Покойник? В морге Умберто Примо. А что?
– Хотелось бы взглянуть.
Если Галло и удивился такому желанию, то виду не подал.
– Ваш водитель знает дорогу.
– Это ведь недалеко отсюда, не правда, ли?
– Пару минут езды. Сейчас, может быть, дольше, потому что с утра всегда пробки на дорогах.
Ну совсем они здесь пешком ходить разучились, подумал Брунетти, но тут же вспомнил о тропической жаре, которая, как влажное покрывало, окутала всю область Венето. Наверное, и в самом деле было более разумно ездить туда-сюда в машине с кондиционером, от одного кондиционированного здания в другое, но он так не привык и вряд ли когда-нибудь сможет привыкнуть. Впрочем, оставив свое неудовольствие при себе, он спустился вниз и поехал в Умберто Примо, крупнейшую больницу Местре. Иметь личную машину с личным водителем, в конце концов, не так уж и плохо.
В коридоре за низеньким столиком сидел санитар и читал «Газеттино». Брунетти сунул ему под нос свое удостоверение и попросил показать труп мужчины, найденного накануне.
Санитар, коренастый пузатый малый с ногами баранкой, сложил свою газету, поднялся и сказал:
– Ах, этот-то… Я запихнул его подальше, синьор, потому что его никто не навещает. Был вчера один – художник, и все. Смотрел, какие у него волосы и глаза. На снимках много бликов из-за вспышки, ничего не разберешь. Он только глянул, веко ему закатил, чтобы увидать глаз, и ушел. Испугался, наверное. Но Господи Иисусе, посмотрел бы он на него на неумытого – вся эта тушь-помада с кровищей по всей морде, как у клоуна, ей богу. То, что от нее осталось, конечно. Мы еле отскребли. До чего же въедливая, зараза, особенно тушь. Женщины, наверное, прорву времени изводят на умывание.
Они вошли в большое холодное помещение. Санитар шел впереди, и пока говорил-, то и дело оглядывался на посетителя. Наконец, у одного из металлических шкафов в стене он остановился. Повернув ручку внизу, он открыл створки и выдвинул плоский ящик, в котором лежал труп.
– Так будет видно, синьор? Или может быть, достать его оттуда? Я это мигом.
– Нет, оставьте.
Санитар откинул край простыни, закрывавший лицо, и вопросительно взглянул на Брунетти. Тот кивнул, и тогда санитар стащил целиком всю простынь, которая в его умелых руках тут же превратилась в аккуратно сложенный прямоугольник.
Брунетти хоть и видел снимки, но оказался не готов к тому жуткому зрелищу, что предстало сейчас его глазам. Патологоанатом, конечно, не позаботился как-нибудь облагообразить покойника, он должен был лишь установить причину смерти, а все остальное его не касалось, будучи делом родственников, если таковые вообще отыщутся. Лицо выглядело так, будто его слепил из глины некий малолетний дебил, проткнув пальцем четыре дырки на месте глаз, носа и рта. В том, что получилось, трудно было признать человеческое лицо.
Взглянув ниже, Брунетти в первый момент обомлел – тело покойника чрезвычайно напоминало его собственное: та же комплекция, легкий жирок на талии, старый шрам от аппендицита… Разве что грудь, с кое-как заштопанным багровым разрезом посредине, у того была совсем голая, а у Брунетти, наоборот, густо-волосатая. Впрочем, если приглядеться, можно было заметить на груди убитого пробивающуюся черную щетину.
– Его, случайно, не брили перед вскрытием? – поинтересовался Брунетти.
– Нет, синьор. Это ведь вскрытие, а не операция на сердце.
– Но волосы на груди были сбриты.
– И на ногах, посмотрите.
Брунетти поглядел: и правда.
– А что сказал патологоанатом?
– Пока тут был – ничего, синьор. Может, в отчете написал. Ну что, хватит?
Брунетти кивнул и отошел в сторону. Санитар развернул простыню, взмахнул ею в воздухе, будто это была скатерть, которую он собирался постелить на стол, и ловко накрыл покойника. Потом он задвинул ящик, закрыл дверцу шкафа и неслышно повернул ручку.
На обратном пути он сказал:
– Кем бы он ни был, а такой смерти не заслужил. Говорят, он из тех парней, что торчат на улицах в женских тряпках.
Сначала Брунетти послышалось злорадство в словах санитара, но тот говорил серьезным и огорченным тоном.
– Вы собираетесь отыскать убийцу, синьор?
– Да.
– Надеюсь, вам это удастся. Я понимаю, когда тебе хочется кого-то убить, но чтоб убить вот так – этого я не понимаю. – Он остановился и пристально взглянул в глаза Брунетти. – А вы, синьор?
– Я тоже.
– Ну, тогда желаю вам удачи. Шлюха не шлюха, это уже слишком.
Глава шестая
– Вы видели его? – спросил Галло, когда Брунетти вернулся в квестуру.
– Да.
– Ну и красавец, правда?
– Вы тоже его видели?
– Я всегда стараюсь посмотреть, – невозмутимо отвечал Галло. – Это подогревает во мне желание найти того, кто это сделал.
– У вас есть какие-нибудь соображения, сержант? – Брунетти сел на стул у стола и положил перед собой синюю папку, словно некий символ убийства.
– Похоже, убийца находился в состоянии аффекта. – Брунетти поощрительно кивнул. – Либо, как вы, Dottore [8], заметили ранее, он изуродовал жертву, чтобы ее не сразу опознали. – И добавил, припомнив, наверное, увиденное в морге: – Скорее он надеялся, что его вообще никогда не опознают.
– Какая наивность. В наши дни такое практически невозможно, да, сержант?
– Невозможно? Почему?
– Если только убитый не круглый сирота, не имеющий ни друзей, ни знакомых, то его скоро хватятся. Сейчас нельзя исчезнуть без следа.
– Ну тогда остается убийство в состоянии аффекта. Возможно, покойник как-то обидел клиента, сказал что-то или сделал, что вызвало у того приступ ярости. Я не психолог и вообще не большой специалист по этим господам, но мне кажется, что у тех, кто платит, нервы всегда на взводе.
– А как вам решение убийцы привезти тело в район, известный как место обитания проституток? Это характеризует его как человека хладнокровного и расчетливого. Каким образом эти качества могут сочетаться со вспыльчивостью?
Но Галло быстро нашелся что ответить на каверзный вопрос заезжего комиссара.
– Ну, он мог и прийти в себя, когда увидел, что натворил. Может быть, это произошло у него дома или там, куда они вдвоем поехали. Ему необходимо было избавиться от трупа. И если он, ну – убийца, часто снимает трансвеститов, то ему известно, где и другие проститутки водятся. Вот он и решил отвезти его туда, чтобы бросить тень на всех любителей клубнички сразу.
– Да… – неуверенно протянул Брунетти, – но тогда выходит, что нет никакой разницы.
– Простите, синьор?
– По-вашему выходит, что мужчины-проститутки ничем не отличаются от женщин. То есть вы хотите сказать, что они работают по соседству. Однако, как мне объяснили вчера, возле скотобойни обычно ходят только женщины. – Галло задумался, а Брунетти не без хитрого умысла добавил: – Впрочем, это ваш район, вам виднее. Я ведь здесь недавно, иностранец, можно сказать.
Галло кивнул:
– Да, обычно там работают женщины. Но в последнее время мужчин, которые занимаются проституцией, становится все больше. Много славян и арабов из Северной Африки. Возможно, новеньких вытесняют за город.
– Что-нибудь слышно об этом?
– Я-то сам не слышал, синьор. Вообще, проститутки ко мне не попадают, если только кто-нибудь из них не влипнет по-крупному.
– И часто это бывает?
– Да нет, наоборот. Если какая заварушка, то женщины боятся обращаться в полицию. Они думают: правы они или виноваты, их все равно посадят. А те, что нелегально приехали из-за границы, тем более молчат, потому что по закону мы должны их депортировать. Среди их клиентов есть и драчуны. Но таких, наверное, они за версту чуют либо предупреждают друг друга, с кем не нужно связываться. Мужчинам, конечно, легче защищаться. Видали на фотографиях, какие они здоровые? Хоть и корчат из себя баб, но что это меняет? Клиенты с ними повежливей себя ведут. В случае неприятностей они в обиду себя не дадут.
– Вы получили отчет о результатах вскрытия? – спросил Брунетти.
Галло подал ему несколько листов бумаги:
– Вот, принесли, пока вы ездили в морг.
Брунетти бегло прочитал отчет, написанный на профессиональном полицейском сленге, который был ему так хорошо знаком. Проникающие ранения тела отсутствуют, равно как и следы внутривенных вливаний, значит, покойный не являлся наркоманом. Рост, вес, общее физическое состояние: все то, что Брунетти уже успел повидать и оценить на глазок, было измерено и выражалось в цифрах. Вкратце упоминалась косметика, о которой ему рассказывал санитар. Сказано было только, что на лице присутствуют обильные следы туши и помады. Свидетельств недавних половых контактов, в активной либо пассивной роли, обнаружено не было. Судя по состоянию рук, погибший не занимался физическим трудом: мозоли, огрубения, порезы на коже ладоней отсутствуют, ногти были гладкие, ровно обработанные пилкой. Характер ссадин на теле подтверждал гипотезу о том, что убийца сначала разделался с жертвой, а потом перевез труп в район скотобойни. И поскольку тело долго пролежало на жаре, то определить, сколько времени прошло с момента смерти до момента обнаружения, можно было лишь примерно – от двенадцати до двадцати часов.
– Вы это читали? – спросил Брунетти, поднимая голову от отчета.
– Да, синьор.
– И каково ваше мнение?
– Нам предстоит разобраться, находился ли убийца в состоянии аффекта или просто запутывал следы.
– Сначала надо установить личность убитого. Сколько человек выделили вам в помощь?
– Одного Скарпу.
– Это тот, что вчера под деревом спал?
– Да, синьор, – сухо кивнул Галло, и Брунетти понял, что ему известно о вчерашнем инциденте у скотобойни и упоминание о нем ему неприятно. – Нам с ним вдвоем поручили расследование. Убийство проститутки – не бог весть какая важность, особенно сейчас, когда все в отпусках и людей не хватает. Я вообще-то временно этим занимаюсь. Я как раз дежурил, когда поступил звонок, и я послал на место наряд. Вице-квесторе предлагает передать дело Буффо, потому что он тогда поднял трубку.
– Вот как? А других кандидатур нет?
– Кроме Буффо?
– Ну да.
– Вы могли бы, раз уж мы с вами уже знакомы и давно обсуждаем этот вопрос… – здесь Галло выдержал подобающую паузу, – попросить, чтобы мы продолжали работать вместе. Чтобы не терять время.
– Кто отвечает за расследование?
– Вице-квесторе Нащи.
– А она… То есть как она посмотрит на это?
– Комиссару она не откажет, синьор. Особенно тому, который специально приехал нам помочь.
– Хорошо. Тогда пусть кто-нибудь составит запрос, а я подпишу. – В ответ Галло кивнул, сделал пометку на бумаге, лежавшей перед ним, поглядел на Брунетти и снова кивнул. – И распорядитесь, чтобы ваши люди узнали, где была куплена его одежда и обувь. – Галло снова кивнул.
Брунетти раскрыл синюю папку, которую изучал накануне вечером, и ткнул пальцем в список, пришпиленный изнутри к обложке:
– Я полагаю, что нам следует для начала расспросить всех этих людей. Может быть, кто-то знал убитого или подскажет, кто мог его знать. Патологоанатом определил, что ему было года сорок два-сорок три, а в нашем списке сорокалетних нет, и тридцатилетних-то всего пара человек. Значит, если он местный, он должен был выделяться в силу возраста, и его наверняка опознают.
– Как вы предлагаете действовать, синьор?
– Каждый из нас троих возьмет себе по копии предполагаемого портрета убитого и отправится опрашивать свою треть людей из списка.
– Они не из тех, кто охотно отвечает на расспросы полиции, синьор.
– Тогда мы покажем им снимки, которые были сделаны в поле и в морге. Мы должны убедить их, что это для их же собственного блага, потому что любой из них рискует пасть жертвой неизвестного убийцы. Если они поймут, они станут более разговорчивы.
– Сейчас вызову Скарпу, – сказал Галло, поднимая трубку телефона.
– Да.
– Ну и красавец, правда?
– Вы тоже его видели?
– Я всегда стараюсь посмотреть, – невозмутимо отвечал Галло. – Это подогревает во мне желание найти того, кто это сделал.
– У вас есть какие-нибудь соображения, сержант? – Брунетти сел на стул у стола и положил перед собой синюю папку, словно некий символ убийства.
– Похоже, убийца находился в состоянии аффекта. – Брунетти поощрительно кивнул. – Либо, как вы, Dottore [8], заметили ранее, он изуродовал жертву, чтобы ее не сразу опознали. – И добавил, припомнив, наверное, увиденное в морге: – Скорее он надеялся, что его вообще никогда не опознают.
– Какая наивность. В наши дни такое практически невозможно, да, сержант?
– Невозможно? Почему?
– Если только убитый не круглый сирота, не имеющий ни друзей, ни знакомых, то его скоро хватятся. Сейчас нельзя исчезнуть без следа.
– Ну тогда остается убийство в состоянии аффекта. Возможно, покойник как-то обидел клиента, сказал что-то или сделал, что вызвало у того приступ ярости. Я не психолог и вообще не большой специалист по этим господам, но мне кажется, что у тех, кто платит, нервы всегда на взводе.
– А как вам решение убийцы привезти тело в район, известный как место обитания проституток? Это характеризует его как человека хладнокровного и расчетливого. Каким образом эти качества могут сочетаться со вспыльчивостью?
Но Галло быстро нашелся что ответить на каверзный вопрос заезжего комиссара.
– Ну, он мог и прийти в себя, когда увидел, что натворил. Может быть, это произошло у него дома или там, куда они вдвоем поехали. Ему необходимо было избавиться от трупа. И если он, ну – убийца, часто снимает трансвеститов, то ему известно, где и другие проститутки водятся. Вот он и решил отвезти его туда, чтобы бросить тень на всех любителей клубнички сразу.
– Да… – неуверенно протянул Брунетти, – но тогда выходит, что нет никакой разницы.
– Простите, синьор?
– По-вашему выходит, что мужчины-проститутки ничем не отличаются от женщин. То есть вы хотите сказать, что они работают по соседству. Однако, как мне объяснили вчера, возле скотобойни обычно ходят только женщины. – Галло задумался, а Брунетти не без хитрого умысла добавил: – Впрочем, это ваш район, вам виднее. Я ведь здесь недавно, иностранец, можно сказать.
Галло кивнул:
– Да, обычно там работают женщины. Но в последнее время мужчин, которые занимаются проституцией, становится все больше. Много славян и арабов из Северной Африки. Возможно, новеньких вытесняют за город.
– Что-нибудь слышно об этом?
– Я-то сам не слышал, синьор. Вообще, проститутки ко мне не попадают, если только кто-нибудь из них не влипнет по-крупному.
– И часто это бывает?
– Да нет, наоборот. Если какая заварушка, то женщины боятся обращаться в полицию. Они думают: правы они или виноваты, их все равно посадят. А те, что нелегально приехали из-за границы, тем более молчат, потому что по закону мы должны их депортировать. Среди их клиентов есть и драчуны. Но таких, наверное, они за версту чуют либо предупреждают друг друга, с кем не нужно связываться. Мужчинам, конечно, легче защищаться. Видали на фотографиях, какие они здоровые? Хоть и корчат из себя баб, но что это меняет? Клиенты с ними повежливей себя ведут. В случае неприятностей они в обиду себя не дадут.
– Вы получили отчет о результатах вскрытия? – спросил Брунетти.
Галло подал ему несколько листов бумаги:
– Вот, принесли, пока вы ездили в морг.
Брунетти бегло прочитал отчет, написанный на профессиональном полицейском сленге, который был ему так хорошо знаком. Проникающие ранения тела отсутствуют, равно как и следы внутривенных вливаний, значит, покойный не являлся наркоманом. Рост, вес, общее физическое состояние: все то, что Брунетти уже успел повидать и оценить на глазок, было измерено и выражалось в цифрах. Вкратце упоминалась косметика, о которой ему рассказывал санитар. Сказано было только, что на лице присутствуют обильные следы туши и помады. Свидетельств недавних половых контактов, в активной либо пассивной роли, обнаружено не было. Судя по состоянию рук, погибший не занимался физическим трудом: мозоли, огрубения, порезы на коже ладоней отсутствуют, ногти были гладкие, ровно обработанные пилкой. Характер ссадин на теле подтверждал гипотезу о том, что убийца сначала разделался с жертвой, а потом перевез труп в район скотобойни. И поскольку тело долго пролежало на жаре, то определить, сколько времени прошло с момента смерти до момента обнаружения, можно было лишь примерно – от двенадцати до двадцати часов.
– Вы это читали? – спросил Брунетти, поднимая голову от отчета.
– Да, синьор.
– И каково ваше мнение?
– Нам предстоит разобраться, находился ли убийца в состоянии аффекта или просто запутывал следы.
– Сначала надо установить личность убитого. Сколько человек выделили вам в помощь?
– Одного Скарпу.
– Это тот, что вчера под деревом спал?
– Да, синьор, – сухо кивнул Галло, и Брунетти понял, что ему известно о вчерашнем инциденте у скотобойни и упоминание о нем ему неприятно. – Нам с ним вдвоем поручили расследование. Убийство проститутки – не бог весть какая важность, особенно сейчас, когда все в отпусках и людей не хватает. Я вообще-то временно этим занимаюсь. Я как раз дежурил, когда поступил звонок, и я послал на место наряд. Вице-квесторе предлагает передать дело Буффо, потому что он тогда поднял трубку.
– Вот как? А других кандидатур нет?
– Кроме Буффо?
– Ну да.
– Вы могли бы, раз уж мы с вами уже знакомы и давно обсуждаем этот вопрос… – здесь Галло выдержал подобающую паузу, – попросить, чтобы мы продолжали работать вместе. Чтобы не терять время.
– Кто отвечает за расследование?
– Вице-квесторе Нащи.
– А она… То есть как она посмотрит на это?
– Комиссару она не откажет, синьор. Особенно тому, который специально приехал нам помочь.
– Хорошо. Тогда пусть кто-нибудь составит запрос, а я подпишу. – В ответ Галло кивнул, сделал пометку на бумаге, лежавшей перед ним, поглядел на Брунетти и снова кивнул. – И распорядитесь, чтобы ваши люди узнали, где была куплена его одежда и обувь. – Галло снова кивнул.
Брунетти раскрыл синюю папку, которую изучал накануне вечером, и ткнул пальцем в список, пришпиленный изнутри к обложке:
– Я полагаю, что нам следует для начала расспросить всех этих людей. Может быть, кто-то знал убитого или подскажет, кто мог его знать. Патологоанатом определил, что ему было года сорок два-сорок три, а в нашем списке сорокалетних нет, и тридцатилетних-то всего пара человек. Значит, если он местный, он должен был выделяться в силу возраста, и его наверняка опознают.
– Как вы предлагаете действовать, синьор?
– Каждый из нас троих возьмет себе по копии предполагаемого портрета убитого и отправится опрашивать свою треть людей из списка.
– Они не из тех, кто охотно отвечает на расспросы полиции, синьор.
– Тогда мы покажем им снимки, которые были сделаны в поле и в морге. Мы должны убедить их, что это для их же собственного блага, потому что любой из них рискует пасть жертвой неизвестного убийцы. Если они поймут, они станут более разговорчивы.
– Сейчас вызову Скарпу, – сказал Галло, поднимая трубку телефона.
Глава седьмая
Было решено отправиться в город немедленно, хотя это означало потревожить сладкий утренний сон ночных бабочек. Брунетти попросил Галло переписать список, распределив фамилии по адресам, чтобы каждый работал в своей части города, а не мотался по всему Местре.
Когда все было готово, он, вооружившись своим списком фамилий и адресов, отправился на улицу, где его ждала машина. Если вначале у него были сомнения относительно того, стоит ли ездить по этим адресам в полицейском сине-белом автомобиле и с водителем в полицейской форме за рулем, то едва он вышел за дверь, как эти сомнения сразу рассеялись, поскольку инстинкт самосохранения взял верх над соображениями осторожности.
Жара сразу сдавила его со всех сторон, так что глаза полезли на лоб. В воздухе был мертвый штиль, город задыхался, будто накрытый тяжелым засаленным одеялом. По улице мимо квестуры шмыгали машины и жалобно сигналили, когда впереди появлялся пешеход или светофор. Пустые коробки из-под сигарет и прочая дребедень шуршала, перекатываясь по пыльной дороге. У Брунетти, который все это видел, слышал и вдыхал, было ощущение, будто кто-то подошел сзади и крепко сжал его грудь обеими руками, словно железным обручем. И как только люди тут живут?
Он поскорее юркнул в прохладный кокон полицейской машины и покинул его лишь четверть часа спустя, когда седан остановился у восьмиэтажного жилого дома на западной окраине города. Через улицу была протянута веревка для сушки белья, и слабый ветерок ворошил разноцветную вереницу простыней, полотенец, трусов и маек. Увидав это, Брунетти даже повеселел.
В каморке консьержа копошился старичок с жидкой бородкой пегого цвета. Он сортировал на стойке письма и газеты, которые предназначались для квартирантов. Когда Брунетти вошел, он глянул поверх своих очков в серебряной оправе, сидевших на кончике носа, и произнес: «Доброе утро». В каморке воняло кислятиной, и от влажности, вероятно, еще крепче, чем обычно. На полу у ног консьержа крутился маленький вентилятор, совершенно бесполезный. Брунетти поздоровался и спросил, где живет Джованни Фельтринелли.
Заслышав это имя, старик вскочил со стула и закричал:
– Опять? Я же сказал ему, чтоб духу вашего тут не было! Пусть ублажает вас в ваших машинах или где-нибудь в чистом поле, как другие скоты, но я не позволю ему превращать в бордель этот дом. Убирайтесь, а не то я вызову полицию!
Его рука потянулась к телефону, висевшему на стене у него за спиной, а глаза так и жгли Брунетти ненавистью и презрением.
– Я из полиции, – вежливо произнес Брунетти, достал бумажник и протянул консьержу свое удостоверение, которое тот весьма грубо вырвал у него из рук, будучи, конечно, уверен, что это фальшивка, затем поправил очки и стал читать.
– Хм… похоже, настоящее, – в конце концов признал старик, возвращая удостоверение Брунетти. Он вытащил из кармана грязный носовой платок, снял очки и принялся протирать стекла, так обстоятельно, будто всю жизнь только этим и занимался. Закончив, он водрузил очки обратно на нос, аккуратно заправил дужки за уши, убрал платок в карман и спросил уже повежливее: – И что же он натворил?
– Ничего. У нас к нему пара вопросов.
– Насчет его дружков? – Старик снова изготовился к атаке, но Брунетти оставил его выпад без ответа.
– Мне нужен синьор Фельтринелли. Возможно, он сообщит нам важную информацию.
– Синьор Фельтринелли? Синьор?! – переспросил старик, произнося слово «синьор» как непристойность. – Вы хотите сказать «красавчик Нино»? Нино – гомик?
Из груди комиссара вырвался усталый вздох. До чего же люди неоригинальны в своих антипатиях. Примитивны, можно сказать. Почему этот божий одуванчик не проникнется ненавистью к членам партии Христианских демократов, например? Или социалистов? Или хоть к тем, кто ненавидит гомосексуалистов?
– Не могли бы вы подсказать мне номер квартиры, где проживает синьор Фельтринелли?
Старик снова сел на стул и занялся почтой.
– Пятый этаж, фамилия на двери.
Брунетти молча повернулся и вышел. У дверей ему послышалось, что консьерж все еще бормочет «синьор», что, впрочем, вполне могло оказаться и просто злобным пыхтеньем.
Когда все было готово, он, вооружившись своим списком фамилий и адресов, отправился на улицу, где его ждала машина. Если вначале у него были сомнения относительно того, стоит ли ездить по этим адресам в полицейском сине-белом автомобиле и с водителем в полицейской форме за рулем, то едва он вышел за дверь, как эти сомнения сразу рассеялись, поскольку инстинкт самосохранения взял верх над соображениями осторожности.
Жара сразу сдавила его со всех сторон, так что глаза полезли на лоб. В воздухе был мертвый штиль, город задыхался, будто накрытый тяжелым засаленным одеялом. По улице мимо квестуры шмыгали машины и жалобно сигналили, когда впереди появлялся пешеход или светофор. Пустые коробки из-под сигарет и прочая дребедень шуршала, перекатываясь по пыльной дороге. У Брунетти, который все это видел, слышал и вдыхал, было ощущение, будто кто-то подошел сзади и крепко сжал его грудь обеими руками, словно железным обручем. И как только люди тут живут?
Он поскорее юркнул в прохладный кокон полицейской машины и покинул его лишь четверть часа спустя, когда седан остановился у восьмиэтажного жилого дома на западной окраине города. Через улицу была протянута веревка для сушки белья, и слабый ветерок ворошил разноцветную вереницу простыней, полотенец, трусов и маек. Увидав это, Брунетти даже повеселел.
В каморке консьержа копошился старичок с жидкой бородкой пегого цвета. Он сортировал на стойке письма и газеты, которые предназначались для квартирантов. Когда Брунетти вошел, он глянул поверх своих очков в серебряной оправе, сидевших на кончике носа, и произнес: «Доброе утро». В каморке воняло кислятиной, и от влажности, вероятно, еще крепче, чем обычно. На полу у ног консьержа крутился маленький вентилятор, совершенно бесполезный. Брунетти поздоровался и спросил, где живет Джованни Фельтринелли.
Заслышав это имя, старик вскочил со стула и закричал:
– Опять? Я же сказал ему, чтоб духу вашего тут не было! Пусть ублажает вас в ваших машинах или где-нибудь в чистом поле, как другие скоты, но я не позволю ему превращать в бордель этот дом. Убирайтесь, а не то я вызову полицию!
Его рука потянулась к телефону, висевшему на стене у него за спиной, а глаза так и жгли Брунетти ненавистью и презрением.
– Я из полиции, – вежливо произнес Брунетти, достал бумажник и протянул консьержу свое удостоверение, которое тот весьма грубо вырвал у него из рук, будучи, конечно, уверен, что это фальшивка, затем поправил очки и стал читать.
– Хм… похоже, настоящее, – в конце концов признал старик, возвращая удостоверение Брунетти. Он вытащил из кармана грязный носовой платок, снял очки и принялся протирать стекла, так обстоятельно, будто всю жизнь только этим и занимался. Закончив, он водрузил очки обратно на нос, аккуратно заправил дужки за уши, убрал платок в карман и спросил уже повежливее: – И что же он натворил?
– Ничего. У нас к нему пара вопросов.
– Насчет его дружков? – Старик снова изготовился к атаке, но Брунетти оставил его выпад без ответа.
– Мне нужен синьор Фельтринелли. Возможно, он сообщит нам важную информацию.
– Синьор Фельтринелли? Синьор?! – переспросил старик, произнося слово «синьор» как непристойность. – Вы хотите сказать «красавчик Нино»? Нино – гомик?
Из груди комиссара вырвался усталый вздох. До чего же люди неоригинальны в своих антипатиях. Примитивны, можно сказать. Почему этот божий одуванчик не проникнется ненавистью к членам партии Христианских демократов, например? Или социалистов? Или хоть к тем, кто ненавидит гомосексуалистов?
– Не могли бы вы подсказать мне номер квартиры, где проживает синьор Фельтринелли?
Старик снова сел на стул и занялся почтой.
– Пятый этаж, фамилия на двери.
Брунетти молча повернулся и вышел. У дверей ему послышалось, что консьерж все еще бормочет «синьор», что, впрочем, вполне могло оказаться и просто злобным пыхтеньем.