Страница:
восприняли сообщение Грегорио:
- Ваши комнаты готовы!
- Луиза, вы видите солдат?
- Где?
- Вон там, они несутся галопом...
- Да, теперь я их вижу! Ах, Изабелла, только бы они не
догнали кареты. О боже!
- Теперь самое время уповать на бога! Во всяком случае, я
надеюсь, что солдаты их не догонят. Раз карету не остановили у
ворот, она должна быть уже далеко... Успокойтесь, моя дорогая,
и поверьте, что они сумеют избежать опасности.
Разговор этот происходил под звон колоколов и пальбу
пушек. Молодые женщины переговаривались, сидя на асотее дома
дона Игнацио, куда они взошли тотчас по приходе домой.
С биноклями в руках они следили за происходившим на
дороге. Карета, завернув за Койоакан, исчезла, они видели затем
лишь солдат, несшихся в погоню. Это были гусары. Вскоре все
пропало в столбе пыли, поднятой лошадьми.
Затем прекратились выстрелы и звон колоколов. Все затихло,
и город успокоился. Только Луиза Вальверде и ее подруга были
охвачены волнением. Они переживали как за участь беглецов, так
и за свою собственную. Они начали думать о последствиях своего
участия в побеге арестантов. Чем же это кончится, если экипаж и
беглецы будут настигнуты?
Как объяснить, почему в экипаже оказались спрятанными
кинжалы, пистолеты и, в особенности, пила и мужские плащи?
Для чего понадобились они молодым женщинам, выехавшим на
прогулку? Они не боялись измены кучера, но опасались, что если
все вещи будут найдены, судьба их решена...
Беспокойство сильно подействовало на молодых женщин,
которым не с кем было даже посоветоваться. Дон Игнацио, узнав о
случившемся, пришел в ярость: его экипаж, лошади - все пропало!
Что сказал бы он, если бы знал, что и пистолеты его подверглись
той же участи?
Между тем, подругам было не с кем посоветоваться, как
быть. Признаться дону Игнацио? Положиться на его доброту? Луиза
и Изабелла просидели долгое время, не зная, на что решиться.
Спасти их мог лишь дон Игнацио. Он может сказать властям, что
собирался в этот вечер с дочерью и графиней в дачное поместье.
Таким образом, присутствие в экипаже оружия не возбудило бы
ничьего подозрения. Что же касается теплых плащей, то и они
могли пригодиться прохладным вечером в неблизкой дороге.
Кроме пилы, наличие которой было бы невозможно объяснить,
подруг могли выдать чувства, питаемые ими к беглецам.
Несколько часов, проведенных вдвоем, немного успокоили
девушек. Наконец, пришли первые вести. Хосе вернулся вместе с
экипажем и лошадьми. Но это все! Не было ни оружия, ни пилы, ни
плащей, ни беглецов!.. Это рассказала Пепита, прибежавшая
сообщить новость своей госпоже. Девушки хотели немедленно
видеть Хосе, но он в это время отвечал на вопросы дона Игнацио,
который с разгневанным видом смотрел на изрезанную сбрую и
загнанных лошадей.
Когда дона Игнацио вызвали во дворец, Хосе поспешил к
молодым сеньоритам. Они сначала так закидали его вопросами, что
он едва успевал отвечать, но мало-помалу они успокоились, хотя
и продолжали прерывать его ежеминутно.
Он рассказал им все вплоть до того, что беглецы
беспрепятственно достигли Педрегаля.
- Да будет благословенна Святая Дева! - восклицают
радостно подруги.
- Какое счастье! - прибавляет графиня. - Руперто Ривасу
так же хорошо знакомы все тропинки в Педрегале, как аллеи в
Аламеде.
Луиза, встав на колени перед образом святой Гваделупы,
вознесла к ней горячие молитвы благодарности.
Хосе, окончив рассказ, продолжал стоять, хотя вовсе не
ждал обещанного вознаграждения, в чем он наивно и сознался. Но
графиня помнила свое обещание.
- Отважный и преданный слуга, - сказала она, - возьмите
это. Вы их вполне заслужили.
Говоря это, графиня сняла с себя цепочку с часами и
протянула Хосе.
- Возьми также и это, - прибавила Луиза, сняв с пальца
бриллиантовое кольцо и подавая его Хосе.
- Я не приму ни того, ни другого, сеньориты, я достаточно
вознагражден тем, что мог услужить вам...
- Но, Хосе, разве вы забыли наше условие? Я настаиваю,
чтобы вы приняли наши подарки.
- Хорошо, но не ранее, чем мы будем уверены в спасении
беглецов. До тех пор я прошу считать графиню своим кредитором.
- В таком случае я заплачу ему! - воскликнула Пепита и,
бросившись ему на шею, громко поцеловала. - Впрочем, -
прибавила она, - за что я целую этого человека? Ведь он только
исполнил свой долг... Ха-ха-ха! Смех Пепиты не смутил Хосе:
поцелуй, так давно желанный, подавал ему надежду стать,
наконец, счастливым супругом Пепиты.
- Где я, черт возьми!
Таков был вопрос, который предложил сам себе Керней,
проснувшись на другое утро после вполне удавшегося побега. Он
лежал на походной кровати, устланной пальмовыми листьями,
вместо одеяла покрыт плащом, взятым из кареты дона Игнацио.
Протерев глаза, чтобы удостовериться, что он не галлюцинирует,
Керней сел на свое ложе и начал рассматривать комнату и ее
обстановку. Квадратная комната имела не более девяти футов в
длину и ширину. Вместо окна - лишь небольшое круглое отверстие,
без стекол и ставней. Вместо мебели стоит один только стул, на
котором лежат пара пистолетов и его собственная шляпа. Больше
ничего, если не считать стоящих на полу сапог и рядом с ними
бутылки с воткнутым в горлышко огарком. Накануне, изнемогая от
усталости, он заснул моментально.
- Что за странная конура! - сказал он. - Она похожа на
каюту или на тюремную камеру.
Однако замеченные им изображения святых, кресты и
всевозможные образки навели его на другую мысль.
- Это, должно быть, древний монастырь, - сказал он сам
себе, - я слышал, что в прежние времена в Мексике выбирали для
постройки монастырей самые недоступные места.
"Есть ли еще здесь монахи? - подумал он и вспомнил
встреченных накануне людей в монашеском облачении. - Во всяком
случае, странно, что капитан может быть настоятелем монастыря.
Но если члены этой обители согласятся приютить нас, я буду им
более чем благодарен".
Он снова растянулся на своем ложе, обводя комнату глазами.
На белых оштукатуренных стенах виднелись кое-где длинные желтые
потеки и проступившая от сырости плесень. Одним словом, если
это и был монастырь, то времена его процветания, очевидно,
давно прошли.
Предаваясь этим размышлениям, Керней вдруг заметил, что в
полуотворенных дверях кто-то стоит. Он повернул голову и увидел
человека, одетого в длинную рясу и сандалии. Четки, распятие,
клобук - все указывало на принадлежность его к монашеству.
- Я пришел узнать, как сын мой провел ночь, - сказал он,
увидев, что Керней не спит. - Надеюсь, что свежий горный воздух
способствовал ему?
- Да, - ответил ирландец, - я спал превосходно. Не
припомню даже, когда я так хорошо спал. Но где же...
Он встал с постели и пригляделся к монаху пристальнее, а
когда узнал, так поразился, что не смог сразу произнести и
слова: перед ним стоял человек, с которым он провел столько
печальных дней в самом близком общении!
- Ах, это дон Руперто Ривас!
- Я, сын мой, - ответил монах с тем же смиренным видом.
Керней, разразившись смехом, воскликнул:
- Вот уж в ком я никогда бы не заподозрил монаха!
- Ах, дон Флоранс, нам, в Мексике, приходится иметь не
одну тетитву для лука и не одну крышу, под которой мы могли бы
укрыться. Вчера я был таким же узником, как вы, а сегодня вы
видите меня настоятелем монастыря. Впрочем, прошу извинения, я
забываю обязанности хозяина. Вы, должно быть, не прочь заняться
туалетом и страшно голодны. Грегорио, - позвал он дворецкого, -
все ли вы приготовили? Есть ли свежая вода и чистое белье?
Проводите сеньора и предложите свои услуги. Я попрошу только не
очень мешкать с завтраком, так как братья не любят ждать. Hasta
luego.
Он ушел, оставив Кернея с дворецким, который повел его в
комнату, где находились умывальник, полотенца и другие
принадлежности для умывания и бритья. Все было очень просто, но
Кернею, столько времени лишенному всего необходимого,
показалось роскошью. Надев костюм ранчеро, поданный ему
дворецким, он последовал за ним в столовую.
Уже идя по коридору, они услыхали шум голосов. Ривас
предупредил Кернея, что тот увидит многочисленное общество.
Действительно, в трапезной было человек тридцать, одетых в
монашеские рясы. Посреди большой комнаты стоял длинный стол,
окруженный скамьями и стульями. По расставленным в беспорядке
бутылкам, стаканам можно было догадаться, что трапеза,
служившая и завтраком и обедом, - а было уже позже одиннадцати
часов - подходила к концу.
Прислуживавшие монахам молодые индейцы ставили на стол
блюда, которые поднимались через трап, сообщавшийся с кухней,
откуда шел аппетитный запах. За столом сидели группами. Самая
многочисленная собралась вокруг человека громадного роста. Это
был Крис Рок, имевший, по-видимому, большой успех среди своих
новых знакомых. По их оживленным и насмешливым лицам видно
было, что они заставили его разговориться.
Но Керней был вполне уверен в своем старом друге. В то
время как он удивлялся веселому выражению лиц, не особенно
идущему их мрачноватым одеяниям, в комнату вошел настоятель,
представивший Кернея братьям.
- Это дон Флоранс, - сказал он, - нуждающийся в
гостеприимстве монастыря.
Все встали. Однако нельзя было терять время на любезности.
Новые блюда, поставленные на стол, привлекли внимание братии.
Настоятель, сев посередине, указал Кернею место возле себя.
Хрусталь и столовое белье были не особенно тонки, но зато
яства не оставляли желать ничего лучшего. Мексиканская кухня
превосходит древнюю испанскую, основу современной французской
кухни. Этим превосходством она обязана, впрочем, многим
туземным произведениям кулинарного искусства. Монахи любили,
по-видимому, хорошо поесть, так как блюда следовали одно за
другим. Некоторые из них Керней пробовал впервые. Теперь он
понял, почему и остатки обеда, поданные им ночью, были так
обильны. Что касается вин, то они отличались и качеством, и
количеством.
Поразили его не только кушанья, но и некоторые
высказывания монахов. Но каково же было его удивление, когда в
конце трапезы Ривас, стоя со стаканом в руке, провозгласил:
- Patria y Libertad!
И лозунг этот подхватили все присутствующие:
- Отечество и свобода!
Воодушевление, вызванное этими словами, казалось здесь еще
более странным, чем самые слова.
Когда завтрак был окончен, братья встали все разом и
покинули трапезную. Некоторые разошлись по своим кельям, другие
сели на скамьи перед домом и закурили. Настоятель, ссылаясь на
спешные дела, попрощался со своими гостями и удалился. Керней и
Рок могли, наконец, поговорить друг с другом.
Не желая, чтобы братья могли их слышать, они сошли на
аллею, когда-то, вероятно, усыпанную песком, теперь же заросшую
мхом и травой. Ветви деревьев, сплетаясь вверху, защищали
гуляющих от слишком яркого солнца. Пройдя сотню шагов, беглецы
очутились опять под открытым небом. Здесь они заметили, что
стоят на краю обрыва, или пропасти, служащей границей площадки,
на которой находился монастырь. Отсюда их взору представился
самый красивый ландшафт, какой только мог видеть человеческий
глаз.
Но красота природы их мало трогала, и, бросив беглый
взгляд на чудную картину, они повернулись к ней спиной и сели
друг против друга. Это место было, вероятно, любимым местом
отдыха монахов, судя по расставленным скамьям.
- Ну, Крис, старый товарищ, - начал Керней, - немало мы
пережили за эти сутки! Что вы думаете о наших новых знакомых?
- Капитан, вы предлагаете мне сложную загадку!
- В самом ли деле они монахи?
- Не могу сказать. Да и что меня спрашивать? До моего
приезда в Мексику я никогда не видел монахов. В Техасе, может
быть, они и были, но, признаться, я могу судить о них только
понаслышке и склонен думать, что здесь тоже нет ни одного
монаха.
- Неужели же это попросту разбойники?
- А кто же их знает? Ривас ведь слывет атаманом
сальтеадоров, то есть разбойников. Но я сильно сомневаюсь в
этом.
- Меня бы это сильно удивило, - сказал Керней. - Мне он
кажется высоко порядочным человеком. Он был офицером и имеет
чин капитана.
- Я этому охотно верю, но не надо забывать, что по всему
течению Рио-Грандо есть много мексиканских офицеров, начиная с
поручиков и кончая генералами, которые были грабителями.
Вспомним хотя бы полковника Чаперраля, известного своими
разбоями и убийствами. А Санта-Ана, кто же он, как не
разбойник? Звание офицера не гарантия честности. Во время
революции офицеры в этой стране становятся бандитами, и
наоборот.
- А если это разбойники, то что же нам делать?
- Зачем разбираться, когда у нас нет выбора? Мы во власти
наших хозяев, и кто бы они ни были, можем найти у них приют и
покровительство, чем уже и воспользовались.
Керней молчал, обдумывая слова техасца, вспоминая все, что
слышал о Ривасе, сопоставляя с этим его действия и надеясь
таким образом разрешить интересовавшую его загадку.
- Если мы попали в притон бандитов, - сказал он наконец, -
они захотят, чтобы мы примкнули к их шайке, а это будет очень
неприятно.
- Конечно, капитан! Что может быть неприятнее для честного
человека? Но если к этому принуждают силой, тогда совсем другое
дело. К тому же Мексика - это ведь не Техас и не Соединенные
Штаты. Если к воровству не присоединяется жестокость, то оно не
считается у них бесчестьем. Я слышал, как один мексиканец
уверял, что разбойник с большой дороги ничем не хуже, чем
государственные деятели и законодатели, обворовывающие страну.
Во всяком случае, - продолжал он, - я ничего не утверждаю, но
считаю их столько же бандитами, сколько и монахами. Могу только
сказать, что это самые симпатичнейшие люди, каких я когда-либо
встречал, и мне не верится, чтобы они принудили нас к
бесчестным поступкам. Будем же относиться к ним с уважением,
пока не получим доказательств, что они недостойны его. Тогда мы
поступим с ними по заслугам.
- Если это нам удастся, - заметил Керней, - впрочем,
займемся лучше настоящим... Что предпринять?
- Оставаться здесь, с нашими новыми знакомыми.
- Да, я не вижу другого выхода. Будем надеяться, что уйдем
отсюда с чистой совестью, так как в сущности ничто не
доказывает, что мы у воров. Скорее все-таки у монахов.
- Почему?
- В доме нет ни одной женщины. Когда я заходил сегодня в
кухню, я не заметил ни одной юбки. Это более похоже на монахов,
чем на разбойников. Что вы об этом думаете, капитан?
- Право, не знаю. Может быть, мексиканские разбойники
похожи в этом случае на итальянских, которые не любят таскать с
собой женщин.
- Не странно ли, однако, - прибавил техасец, - что монахи
расставляют везде часовых? Я видел их и вчера, и сегодня,
возвращавшихся с постов.
- Все это очень странно, но ведь разгадаем же мы
когда-нибудь эту тайну. Кстати, - прибавил он, - что сталось с
карликом?
- Право, не знаю, капитан, я о нем ничего не слышал с той
минуты, как его увел дворецкий, и желал бы больше никогда не
слышатьь. Экая образина!
- Его, наверное, куда-нибудь заперли. Пусть он себе там и
остается, а мы, вероятно, сейчас узнаем о своей участи, так как
к нам идет настоятель, - сказал Керней, заметив подходившего к
ним мнимого монаха.
- Amigo, - сказал настоятель, обращаясь к Кернею, -
позвольте мне предложить вам сигару и извиниться, что я не
подумал об этом раньше. Вот манильские и гаванские, выбирайте,
пожалуйста.
За монахом шел дворецкий, неся большой ящик с сигарами. Он
поставил его на одну из скамеек и удалился.
- Спасибо, святой отец, - улыбнулся Керней, - ваши сигары
действительно превосходны.
- Я в восторге, что вы оценили их по достоинству, -
ответил монах, - они и должны быть хороши, судя по их
дороговизне. Но прошу вас об этом не думать и курить, сколько
пожелаете, мне они ничего не стоили. Это контрибуция,
предложенная монастырю.
Слова эти сопровождались улыбкой, вызванной, вероятно,
каким-то воспоминанием, связанным с сигарами.
"Значит, вынужденная контрибуция", - подумал ирландец, на
которого слова Риваса произвели неприятное впечатление.
Техасец еще не притрагивался к сигарам, и, когда ему их
предложили, сказал Кернею:
- Скажите ему, капитан, что я предпочел бы трубку, если
таковая у него найдется.
- Что говорит сеньор Крис? - спросил мнимый аббат.
- Что он предпочел бы трубку, если это вас не затруднит.
- О, ничуть. Грегорио! - закричал Ривас вслед удалявшемуся
дворецкому.
- Не беспокойтесь, - заметил Керней. - Крис Рок,
удовольствуйтесь сигарой, не следует быть слишком
требовательным.
- Сожалею, что заговорил об этом, - ответил техасец, -
буду вполне доволен сигарой, в особенности если мне разрешат
пожевать ее. Мой желудок давно просит табачку.
- Возьмите сигару и жуйте ее сколько хотите.
Техасец выбрал одну из самых толстых сигар и принялся
кусать ее, как сахар, к немалому удивлению Риваса, который,
однако, постарался не показать этого. Крис Рок жевал табак и
курил одновременно, так как дворецкий вскоре появился с
трубкой.
Ривас, в свою очередь, закурил сигару и дымил, как
паровоз. Курящий монах всегда и всюду производит очень странное
впечатление, но так как в настоятеле монастыря Адхуско никто и
не заподозрил бы анахорета, то и удивляться было нечему. Сев
рядом с Кернеем и устремив взор на развертывающийся перед ним
вид, он сказал своему гостю:
- Что скажете об этом ландшафте, дон Флоранс?
- Великолепно, чудесно! Я никогда не видел ничего
величественнее и разнообразнее.
- Возьмите бинокль, - сказал монах, - и рассмотрите
картину детально.
Он подал Кернею бинокль.
- Видите вы Педрегаль? Вон там, у подножия горы, его можно
отличить по серому цвету.
- Конечно, - ответил Керней, - я вижу даже чащу, которой
мы пробирались.
- Теперь взгляните направо. Видите ли дом среди полей?
- Да. Почему вы меня об этом спрашиваете?
- Потому что этот дом представляет для меня особый
интерес. Как вы думаете, кому он принадлежит? Мне следовало бы,
впрочем, сказать, кому он принадлежал или кому он должен бы был
принадлежать.
- Как я могу это знать? - спросил Керней, находя этот
вопрос довольно странным.
- Вы правы, но я вам сейчас все объясню. Несмотря на мои
неоспоримые права на эту собственность, она, тем не менее, была
у меня отнята и отдана нашему бывшему хозяину, начальнику
Аккордадской тюрьмы, в виде награды за его измену стране и
нашему делу.
- Какому делу? - спросил ирдандец, откладывая в сторону
бинокль. Услышанное заинтересовало его больше того, что он
видел.
"Стране и нашему делу" - вот слова, которых нельзя ожидать
от разбойника или монаха. Дальнейшее доказало окончательно, что
Ривас не был ни тем, ни другим.
- Дело, за которое готовы пожертвовать жизнью я и все,
кого вы видели, ясно из моего тоста: "Patria y libertad".
- Я был счастлив видеть вызванное им воодушевление.
- И удивлены, не правда ли?
- Говоря откровенно, да.
- Меня это не удивляет. Ваше желание разгадать все
увиденное и услышанное вполне естественно. Настало время все
объяснить вам... Закурите же другую сигару и выслушайте меня.
- Попробуйте эту манильскую сигару. Многие считают, что
кубинские - самые лучшие, но это заблуждение. По-моему,
филиппинские гораздо лучше гаванских.
Керней действительно всегда слышал, что гаванские сигары
самые лучшие. Закурив теперь манильскую, он должен был
признать, что она превосходит все, какие ему приходилось
пробовать до сих пор.
- Вы, вероятно, заметили, что монахи моей обители не
принадлежат к слишком строгому ордену, и, может быть, вы даже
заподозрили, что они совсем не монахи? Все они военные и,
исключая двух-трех, все офицеры и люди из знатных семей.
Последняя революция, возвратив нашу страну тирании Санта-Аны,
разогнала их. Большинство из них изгнанники, как и я.
- Вы, значит, не разбойники?
Слова эти невольно сорвались с уст Кернея. Монах же,
вместо того, чтобы обидеться, разразился смехом.
- Разбойники? Кто мог вам это сказать?
- Простите, сеньор, - ответил сконфуженный Керней, - вас
называли так в тюрьме, хотя я этому никогда не верил.
- Спасибо, сеньор, - заметил Ривас, - я принимаю ваши
извинения, хотя они в некотором роде излишни. Мы пользуемся
именно такой репутацией у наших врагов и, признаюсь, не без
причины.
Последняя фраза опять возбудила беспокойство в Кернее,
однако он ничего не сказал.
- Конечно, - прибавил Ривас, - мы действительно кое-что
награбили, иначе я не мог бы предложить вам ни такого хорошего
завтрака, ни таких вин. Взглянув вниз, вы увидите Пуэбло
Сан-Августино, а за его предместьями большой желтый дом.
Оттуда-то и взяты наши последние запасы вин, сигар и всего
остального. Вынужденная контрибуция! Но не думайте, что это
сделано без оснований. Уплативший эту дань - один из наших
злейших врагов. К тому же, это была месть. Я уверен, что вы
согласитесь с правомерностью наших действий, когда узнаете
подробности.
- Я все понял, - ответил успокоенный Керней, - и прошу
извинить нас.
- Весьма охотно, да и почему я должен обижаться, что вы
приняли нас за воров? Думаю, многие, кого мы посетили, того же
мнения.
- Можете ли вы объяснить мне, зачем вы носите монашеские
одеяния?
- По очень простой причине. Оно безопасно и дает
возможность многое сделать. В Мексике монашеский клобук служит
лучшим паспортом. Он позволяет нам обходить деревни, не
возбуждая подозрений, а власти думают, что заброшенный когда-то
монастырь снова стал святой обителью. Мы, понятно, никого к
нему не подпускаем, для того и часовые. Мы так искусно
разыгрываем эту роль, что никому в голову не приходит нас
подозревать. Между нами случайно оказались двое, когда-то
бывшие монахами. И они очень нужны нам до того дня, когда мы,
наконец, сбросим рясы, заменив их военными мундирами. День этот
уже близок, судя по тому, что рассказывают мои товарищи. Штат
Оаксака и вся южная сторона Акапулько полны недовольных, и
восстание ожидается не далее как через месяц. Альварес, имеющий
большую популярность в этой части страны, будет вождем
восстания. Старый Пинто надеется, что мы последуем за ним, и в
этом он не ошибается. Вот наша история, кабальеро, наше
прошлое, настоящее и будущее. Теперь позвольте и мне предложить
вам вопрос: желаете ли присоединиться к нам?
Это предложение требовало размышления. Что ожидает Кернея
и его товарища в том или ином случае? А можно ли отказаться при
подобных обстоятельствах? Ведь он и Крис Рок обязаны Ривасу
своим спасением, и покинуть его было бы неблагодарностью.
Мексиканец, заметив некоторое затруднение своего собеседника,
сказал:
- Если мое предложение вам не подходит, скажите прямо. Я в
любом случае сделаю все, что от меня зависит, чтобы дать вам
возможность покинуть страну. Будьте покойны, обратно в
Аккордаду я вас не отправлю. Скажите же откровенно, хотите ли
вы быть одним из нас?
- Да, - решительно ответил Керней.
Колебания были излишни. Взятый в плен врагами, высоко
оценившими его голову, он мог спастись, лишь присоединившись к
Ривасу и его друзьям, кто бы они ни были - революционеры или
просто воры.
- Да, дон Руперто, - прибавил он, - если вы находите меня
достойным, я приму ваше предложение.
- А товарищ ваш какого об этом мнения?
- О, я в нем уверен так же, как в себе.
Керней подозвал техасца, который, не понимая их разговора,
отошел было в сторону.
- Это не совсем воры, Крис, - сказал он ему по-английски.
- Тем лучше. Я, впрочем, и не думал. А кто же они такие,
капитан?
- Они то же, что и вы - патриоты, сражавшиеся за свою
страну и потерпевшие поражение. Вот почему они и скрываются
здесь.
- Они враги Санта-Аны?
- Да, побежденные враги. Они замышляют вскоре восстание и
просят нашего содействия. Что вы на это скажете?
- Что за вопрос, капитан! Я готов идти с ними куда угодно.
Будь они разбойники, я все равно последовал бы за ними. Я бы не
согласился идти в монахи, но раз люди идут сражаться за
свободу, Крис Рок от них не отстанет. Вы можете уверить их в
этом.
- Он согласен, - сказал Керней Ривасу, - и мы оба
счастливы иметь такого командира, как вы.
- Спасибо, сеньор! Мы будем считать за честь иметь в своей
среде людей такой испытанной храбрости, как вы. Могу ли я
просить вас надеть нашу одежду? Это необходимая
предосторожность. Ваше облачение уже готово. Я дал Грегорио
распоряжение об этом, так как был уверен в вас.
- Сколько превращений со времени отъезда из Нового
Орлеана! - воскликнул Крис Рок. - Я в одежде монаха!.. Если я
не буду самым ревностным монахом, то буду, по крайней мере,
самым длинным!
Сан-Августин - одна из красивейших деревень Мексиканской
долины. Туземцы-ацтеки называют ее Тлалпам из-за многочисленных
пещер, окружающих деревню.
Сан-Августин пользуется некоторыми привилегиями. Кроме
городского судьи там есть муниципальный совет и альгвазилы, то
есть полицейские. Начальствующие лица считают себя
принадлежащими к чистейшей испанской расе, хотя большинство из
них метисы. К этой же группе относятся и крупные коммерсанты,
все же остальное население состоит исключительно из
бронзоволицых туземцев. В известную часть года, однако, здесь
пояляется большое число бледнолицых. Это бывает на масленице. В
это время улицы Сан-Августина полны пешеходов, вереница
- Ваши комнаты готовы!
- Луиза, вы видите солдат?
- Где?
- Вон там, они несутся галопом...
- Да, теперь я их вижу! Ах, Изабелла, только бы они не
догнали кареты. О боже!
- Теперь самое время уповать на бога! Во всяком случае, я
надеюсь, что солдаты их не догонят. Раз карету не остановили у
ворот, она должна быть уже далеко... Успокойтесь, моя дорогая,
и поверьте, что они сумеют избежать опасности.
Разговор этот происходил под звон колоколов и пальбу
пушек. Молодые женщины переговаривались, сидя на асотее дома
дона Игнацио, куда они взошли тотчас по приходе домой.
С биноклями в руках они следили за происходившим на
дороге. Карета, завернув за Койоакан, исчезла, они видели затем
лишь солдат, несшихся в погоню. Это были гусары. Вскоре все
пропало в столбе пыли, поднятой лошадьми.
Затем прекратились выстрелы и звон колоколов. Все затихло,
и город успокоился. Только Луиза Вальверде и ее подруга были
охвачены волнением. Они переживали как за участь беглецов, так
и за свою собственную. Они начали думать о последствиях своего
участия в побеге арестантов. Чем же это кончится, если экипаж и
беглецы будут настигнуты?
Как объяснить, почему в экипаже оказались спрятанными
кинжалы, пистолеты и, в особенности, пила и мужские плащи?
Для чего понадобились они молодым женщинам, выехавшим на
прогулку? Они не боялись измены кучера, но опасались, что если
все вещи будут найдены, судьба их решена...
Беспокойство сильно подействовало на молодых женщин,
которым не с кем было даже посоветоваться. Дон Игнацио, узнав о
случившемся, пришел в ярость: его экипаж, лошади - все пропало!
Что сказал бы он, если бы знал, что и пистолеты его подверглись
той же участи?
Между тем, подругам было не с кем посоветоваться, как
быть. Признаться дону Игнацио? Положиться на его доброту? Луиза
и Изабелла просидели долгое время, не зная, на что решиться.
Спасти их мог лишь дон Игнацио. Он может сказать властям, что
собирался в этот вечер с дочерью и графиней в дачное поместье.
Таким образом, присутствие в экипаже оружия не возбудило бы
ничьего подозрения. Что же касается теплых плащей, то и они
могли пригодиться прохладным вечером в неблизкой дороге.
Кроме пилы, наличие которой было бы невозможно объяснить,
подруг могли выдать чувства, питаемые ими к беглецам.
Несколько часов, проведенных вдвоем, немного успокоили
девушек. Наконец, пришли первые вести. Хосе вернулся вместе с
экипажем и лошадьми. Но это все! Не было ни оружия, ни пилы, ни
плащей, ни беглецов!.. Это рассказала Пепита, прибежавшая
сообщить новость своей госпоже. Девушки хотели немедленно
видеть Хосе, но он в это время отвечал на вопросы дона Игнацио,
который с разгневанным видом смотрел на изрезанную сбрую и
загнанных лошадей.
Когда дона Игнацио вызвали во дворец, Хосе поспешил к
молодым сеньоритам. Они сначала так закидали его вопросами, что
он едва успевал отвечать, но мало-помалу они успокоились, хотя
и продолжали прерывать его ежеминутно.
Он рассказал им все вплоть до того, что беглецы
беспрепятственно достигли Педрегаля.
- Да будет благословенна Святая Дева! - восклицают
радостно подруги.
- Какое счастье! - прибавляет графиня. - Руперто Ривасу
так же хорошо знакомы все тропинки в Педрегале, как аллеи в
Аламеде.
Луиза, встав на колени перед образом святой Гваделупы,
вознесла к ней горячие молитвы благодарности.
Хосе, окончив рассказ, продолжал стоять, хотя вовсе не
ждал обещанного вознаграждения, в чем он наивно и сознался. Но
графиня помнила свое обещание.
- Отважный и преданный слуга, - сказала она, - возьмите
это. Вы их вполне заслужили.
Говоря это, графиня сняла с себя цепочку с часами и
протянула Хосе.
- Возьми также и это, - прибавила Луиза, сняв с пальца
бриллиантовое кольцо и подавая его Хосе.
- Я не приму ни того, ни другого, сеньориты, я достаточно
вознагражден тем, что мог услужить вам...
- Но, Хосе, разве вы забыли наше условие? Я настаиваю,
чтобы вы приняли наши подарки.
- Хорошо, но не ранее, чем мы будем уверены в спасении
беглецов. До тех пор я прошу считать графиню своим кредитором.
- В таком случае я заплачу ему! - воскликнула Пепита и,
бросившись ему на шею, громко поцеловала. - Впрочем, -
прибавила она, - за что я целую этого человека? Ведь он только
исполнил свой долг... Ха-ха-ха! Смех Пепиты не смутил Хосе:
поцелуй, так давно желанный, подавал ему надежду стать,
наконец, счастливым супругом Пепиты.
- Где я, черт возьми!
Таков был вопрос, который предложил сам себе Керней,
проснувшись на другое утро после вполне удавшегося побега. Он
лежал на походной кровати, устланной пальмовыми листьями,
вместо одеяла покрыт плащом, взятым из кареты дона Игнацио.
Протерев глаза, чтобы удостовериться, что он не галлюцинирует,
Керней сел на свое ложе и начал рассматривать комнату и ее
обстановку. Квадратная комната имела не более девяти футов в
длину и ширину. Вместо окна - лишь небольшое круглое отверстие,
без стекол и ставней. Вместо мебели стоит один только стул, на
котором лежат пара пистолетов и его собственная шляпа. Больше
ничего, если не считать стоящих на полу сапог и рядом с ними
бутылки с воткнутым в горлышко огарком. Накануне, изнемогая от
усталости, он заснул моментально.
- Что за странная конура! - сказал он. - Она похожа на
каюту или на тюремную камеру.
Однако замеченные им изображения святых, кресты и
всевозможные образки навели его на другую мысль.
- Это, должно быть, древний монастырь, - сказал он сам
себе, - я слышал, что в прежние времена в Мексике выбирали для
постройки монастырей самые недоступные места.
"Есть ли еще здесь монахи? - подумал он и вспомнил
встреченных накануне людей в монашеском облачении. - Во всяком
случае, странно, что капитан может быть настоятелем монастыря.
Но если члены этой обители согласятся приютить нас, я буду им
более чем благодарен".
Он снова растянулся на своем ложе, обводя комнату глазами.
На белых оштукатуренных стенах виднелись кое-где длинные желтые
потеки и проступившая от сырости плесень. Одним словом, если
это и был монастырь, то времена его процветания, очевидно,
давно прошли.
Предаваясь этим размышлениям, Керней вдруг заметил, что в
полуотворенных дверях кто-то стоит. Он повернул голову и увидел
человека, одетого в длинную рясу и сандалии. Четки, распятие,
клобук - все указывало на принадлежность его к монашеству.
- Я пришел узнать, как сын мой провел ночь, - сказал он,
увидев, что Керней не спит. - Надеюсь, что свежий горный воздух
способствовал ему?
- Да, - ответил ирландец, - я спал превосходно. Не
припомню даже, когда я так хорошо спал. Но где же...
Он встал с постели и пригляделся к монаху пристальнее, а
когда узнал, так поразился, что не смог сразу произнести и
слова: перед ним стоял человек, с которым он провел столько
печальных дней в самом близком общении!
- Ах, это дон Руперто Ривас!
- Я, сын мой, - ответил монах с тем же смиренным видом.
Керней, разразившись смехом, воскликнул:
- Вот уж в ком я никогда бы не заподозрил монаха!
- Ах, дон Флоранс, нам, в Мексике, приходится иметь не
одну тетитву для лука и не одну крышу, под которой мы могли бы
укрыться. Вчера я был таким же узником, как вы, а сегодня вы
видите меня настоятелем монастыря. Впрочем, прошу извинения, я
забываю обязанности хозяина. Вы, должно быть, не прочь заняться
туалетом и страшно голодны. Грегорио, - позвал он дворецкого, -
все ли вы приготовили? Есть ли свежая вода и чистое белье?
Проводите сеньора и предложите свои услуги. Я попрошу только не
очень мешкать с завтраком, так как братья не любят ждать. Hasta
luego.
Он ушел, оставив Кернея с дворецким, который повел его в
комнату, где находились умывальник, полотенца и другие
принадлежности для умывания и бритья. Все было очень просто, но
Кернею, столько времени лишенному всего необходимого,
показалось роскошью. Надев костюм ранчеро, поданный ему
дворецким, он последовал за ним в столовую.
Уже идя по коридору, они услыхали шум голосов. Ривас
предупредил Кернея, что тот увидит многочисленное общество.
Действительно, в трапезной было человек тридцать, одетых в
монашеские рясы. Посреди большой комнаты стоял длинный стол,
окруженный скамьями и стульями. По расставленным в беспорядке
бутылкам, стаканам можно было догадаться, что трапеза,
служившая и завтраком и обедом, - а было уже позже одиннадцати
часов - подходила к концу.
Прислуживавшие монахам молодые индейцы ставили на стол
блюда, которые поднимались через трап, сообщавшийся с кухней,
откуда шел аппетитный запах. За столом сидели группами. Самая
многочисленная собралась вокруг человека громадного роста. Это
был Крис Рок, имевший, по-видимому, большой успех среди своих
новых знакомых. По их оживленным и насмешливым лицам видно
было, что они заставили его разговориться.
Но Керней был вполне уверен в своем старом друге. В то
время как он удивлялся веселому выражению лиц, не особенно
идущему их мрачноватым одеяниям, в комнату вошел настоятель,
представивший Кернея братьям.
- Это дон Флоранс, - сказал он, - нуждающийся в
гостеприимстве монастыря.
Все встали. Однако нельзя было терять время на любезности.
Новые блюда, поставленные на стол, привлекли внимание братии.
Настоятель, сев посередине, указал Кернею место возле себя.
Хрусталь и столовое белье были не особенно тонки, но зато
яства не оставляли желать ничего лучшего. Мексиканская кухня
превосходит древнюю испанскую, основу современной французской
кухни. Этим превосходством она обязана, впрочем, многим
туземным произведениям кулинарного искусства. Монахи любили,
по-видимому, хорошо поесть, так как блюда следовали одно за
другим. Некоторые из них Керней пробовал впервые. Теперь он
понял, почему и остатки обеда, поданные им ночью, были так
обильны. Что касается вин, то они отличались и качеством, и
количеством.
Поразили его не только кушанья, но и некоторые
высказывания монахов. Но каково же было его удивление, когда в
конце трапезы Ривас, стоя со стаканом в руке, провозгласил:
- Patria y Libertad!
И лозунг этот подхватили все присутствующие:
- Отечество и свобода!
Воодушевление, вызванное этими словами, казалось здесь еще
более странным, чем самые слова.
Когда завтрак был окончен, братья встали все разом и
покинули трапезную. Некоторые разошлись по своим кельям, другие
сели на скамьи перед домом и закурили. Настоятель, ссылаясь на
спешные дела, попрощался со своими гостями и удалился. Керней и
Рок могли, наконец, поговорить друг с другом.
Не желая, чтобы братья могли их слышать, они сошли на
аллею, когда-то, вероятно, усыпанную песком, теперь же заросшую
мхом и травой. Ветви деревьев, сплетаясь вверху, защищали
гуляющих от слишком яркого солнца. Пройдя сотню шагов, беглецы
очутились опять под открытым небом. Здесь они заметили, что
стоят на краю обрыва, или пропасти, служащей границей площадки,
на которой находился монастырь. Отсюда их взору представился
самый красивый ландшафт, какой только мог видеть человеческий
глаз.
Но красота природы их мало трогала, и, бросив беглый
взгляд на чудную картину, они повернулись к ней спиной и сели
друг против друга. Это место было, вероятно, любимым местом
отдыха монахов, судя по расставленным скамьям.
- Ну, Крис, старый товарищ, - начал Керней, - немало мы
пережили за эти сутки! Что вы думаете о наших новых знакомых?
- Капитан, вы предлагаете мне сложную загадку!
- В самом ли деле они монахи?
- Не могу сказать. Да и что меня спрашивать? До моего
приезда в Мексику я никогда не видел монахов. В Техасе, может
быть, они и были, но, признаться, я могу судить о них только
понаслышке и склонен думать, что здесь тоже нет ни одного
монаха.
- Неужели же это попросту разбойники?
- А кто же их знает? Ривас ведь слывет атаманом
сальтеадоров, то есть разбойников. Но я сильно сомневаюсь в
этом.
- Меня бы это сильно удивило, - сказал Керней. - Мне он
кажется высоко порядочным человеком. Он был офицером и имеет
чин капитана.
- Я этому охотно верю, но не надо забывать, что по всему
течению Рио-Грандо есть много мексиканских офицеров, начиная с
поручиков и кончая генералами, которые были грабителями.
Вспомним хотя бы полковника Чаперраля, известного своими
разбоями и убийствами. А Санта-Ана, кто же он, как не
разбойник? Звание офицера не гарантия честности. Во время
революции офицеры в этой стране становятся бандитами, и
наоборот.
- А если это разбойники, то что же нам делать?
- Зачем разбираться, когда у нас нет выбора? Мы во власти
наших хозяев, и кто бы они ни были, можем найти у них приют и
покровительство, чем уже и воспользовались.
Керней молчал, обдумывая слова техасца, вспоминая все, что
слышал о Ривасе, сопоставляя с этим его действия и надеясь
таким образом разрешить интересовавшую его загадку.
- Если мы попали в притон бандитов, - сказал он наконец, -
они захотят, чтобы мы примкнули к их шайке, а это будет очень
неприятно.
- Конечно, капитан! Что может быть неприятнее для честного
человека? Но если к этому принуждают силой, тогда совсем другое
дело. К тому же Мексика - это ведь не Техас и не Соединенные
Штаты. Если к воровству не присоединяется жестокость, то оно не
считается у них бесчестьем. Я слышал, как один мексиканец
уверял, что разбойник с большой дороги ничем не хуже, чем
государственные деятели и законодатели, обворовывающие страну.
Во всяком случае, - продолжал он, - я ничего не утверждаю, но
считаю их столько же бандитами, сколько и монахами. Могу только
сказать, что это самые симпатичнейшие люди, каких я когда-либо
встречал, и мне не верится, чтобы они принудили нас к
бесчестным поступкам. Будем же относиться к ним с уважением,
пока не получим доказательств, что они недостойны его. Тогда мы
поступим с ними по заслугам.
- Если это нам удастся, - заметил Керней, - впрочем,
займемся лучше настоящим... Что предпринять?
- Оставаться здесь, с нашими новыми знакомыми.
- Да, я не вижу другого выхода. Будем надеяться, что уйдем
отсюда с чистой совестью, так как в сущности ничто не
доказывает, что мы у воров. Скорее все-таки у монахов.
- Почему?
- В доме нет ни одной женщины. Когда я заходил сегодня в
кухню, я не заметил ни одной юбки. Это более похоже на монахов,
чем на разбойников. Что вы об этом думаете, капитан?
- Право, не знаю. Может быть, мексиканские разбойники
похожи в этом случае на итальянских, которые не любят таскать с
собой женщин.
- Не странно ли, однако, - прибавил техасец, - что монахи
расставляют везде часовых? Я видел их и вчера, и сегодня,
возвращавшихся с постов.
- Все это очень странно, но ведь разгадаем же мы
когда-нибудь эту тайну. Кстати, - прибавил он, - что сталось с
карликом?
- Право, не знаю, капитан, я о нем ничего не слышал с той
минуты, как его увел дворецкий, и желал бы больше никогда не
слышатьь. Экая образина!
- Его, наверное, куда-нибудь заперли. Пусть он себе там и
остается, а мы, вероятно, сейчас узнаем о своей участи, так как
к нам идет настоятель, - сказал Керней, заметив подходившего к
ним мнимого монаха.
- Amigo, - сказал настоятель, обращаясь к Кернею, -
позвольте мне предложить вам сигару и извиниться, что я не
подумал об этом раньше. Вот манильские и гаванские, выбирайте,
пожалуйста.
За монахом шел дворецкий, неся большой ящик с сигарами. Он
поставил его на одну из скамеек и удалился.
- Спасибо, святой отец, - улыбнулся Керней, - ваши сигары
действительно превосходны.
- Я в восторге, что вы оценили их по достоинству, -
ответил монах, - они и должны быть хороши, судя по их
дороговизне. Но прошу вас об этом не думать и курить, сколько
пожелаете, мне они ничего не стоили. Это контрибуция,
предложенная монастырю.
Слова эти сопровождались улыбкой, вызванной, вероятно,
каким-то воспоминанием, связанным с сигарами.
"Значит, вынужденная контрибуция", - подумал ирландец, на
которого слова Риваса произвели неприятное впечатление.
Техасец еще не притрагивался к сигарам, и, когда ему их
предложили, сказал Кернею:
- Скажите ему, капитан, что я предпочел бы трубку, если
таковая у него найдется.
- Что говорит сеньор Крис? - спросил мнимый аббат.
- Что он предпочел бы трубку, если это вас не затруднит.
- О, ничуть. Грегорио! - закричал Ривас вслед удалявшемуся
дворецкому.
- Не беспокойтесь, - заметил Керней. - Крис Рок,
удовольствуйтесь сигарой, не следует быть слишком
требовательным.
- Сожалею, что заговорил об этом, - ответил техасец, -
буду вполне доволен сигарой, в особенности если мне разрешат
пожевать ее. Мой желудок давно просит табачку.
- Возьмите сигару и жуйте ее сколько хотите.
Техасец выбрал одну из самых толстых сигар и принялся
кусать ее, как сахар, к немалому удивлению Риваса, который,
однако, постарался не показать этого. Крис Рок жевал табак и
курил одновременно, так как дворецкий вскоре появился с
трубкой.
Ривас, в свою очередь, закурил сигару и дымил, как
паровоз. Курящий монах всегда и всюду производит очень странное
впечатление, но так как в настоятеле монастыря Адхуско никто и
не заподозрил бы анахорета, то и удивляться было нечему. Сев
рядом с Кернеем и устремив взор на развертывающийся перед ним
вид, он сказал своему гостю:
- Что скажете об этом ландшафте, дон Флоранс?
- Великолепно, чудесно! Я никогда не видел ничего
величественнее и разнообразнее.
- Возьмите бинокль, - сказал монах, - и рассмотрите
картину детально.
Он подал Кернею бинокль.
- Видите вы Педрегаль? Вон там, у подножия горы, его можно
отличить по серому цвету.
- Конечно, - ответил Керней, - я вижу даже чащу, которой
мы пробирались.
- Теперь взгляните направо. Видите ли дом среди полей?
- Да. Почему вы меня об этом спрашиваете?
- Потому что этот дом представляет для меня особый
интерес. Как вы думаете, кому он принадлежит? Мне следовало бы,
впрочем, сказать, кому он принадлежал или кому он должен бы был
принадлежать.
- Как я могу это знать? - спросил Керней, находя этот
вопрос довольно странным.
- Вы правы, но я вам сейчас все объясню. Несмотря на мои
неоспоримые права на эту собственность, она, тем не менее, была
у меня отнята и отдана нашему бывшему хозяину, начальнику
Аккордадской тюрьмы, в виде награды за его измену стране и
нашему делу.
- Какому делу? - спросил ирдандец, откладывая в сторону
бинокль. Услышанное заинтересовало его больше того, что он
видел.
"Стране и нашему делу" - вот слова, которых нельзя ожидать
от разбойника или монаха. Дальнейшее доказало окончательно, что
Ривас не был ни тем, ни другим.
- Дело, за которое готовы пожертвовать жизнью я и все,
кого вы видели, ясно из моего тоста: "Patria y libertad".
- Я был счастлив видеть вызванное им воодушевление.
- И удивлены, не правда ли?
- Говоря откровенно, да.
- Меня это не удивляет. Ваше желание разгадать все
увиденное и услышанное вполне естественно. Настало время все
объяснить вам... Закурите же другую сигару и выслушайте меня.
- Попробуйте эту манильскую сигару. Многие считают, что
кубинские - самые лучшие, но это заблуждение. По-моему,
филиппинские гораздо лучше гаванских.
Керней действительно всегда слышал, что гаванские сигары
самые лучшие. Закурив теперь манильскую, он должен был
признать, что она превосходит все, какие ему приходилось
пробовать до сих пор.
- Вы, вероятно, заметили, что монахи моей обители не
принадлежат к слишком строгому ордену, и, может быть, вы даже
заподозрили, что они совсем не монахи? Все они военные и,
исключая двух-трех, все офицеры и люди из знатных семей.
Последняя революция, возвратив нашу страну тирании Санта-Аны,
разогнала их. Большинство из них изгнанники, как и я.
- Вы, значит, не разбойники?
Слова эти невольно сорвались с уст Кернея. Монах же,
вместо того, чтобы обидеться, разразился смехом.
- Разбойники? Кто мог вам это сказать?
- Простите, сеньор, - ответил сконфуженный Керней, - вас
называли так в тюрьме, хотя я этому никогда не верил.
- Спасибо, сеньор, - заметил Ривас, - я принимаю ваши
извинения, хотя они в некотором роде излишни. Мы пользуемся
именно такой репутацией у наших врагов и, признаюсь, не без
причины.
Последняя фраза опять возбудила беспокойство в Кернее,
однако он ничего не сказал.
- Конечно, - прибавил Ривас, - мы действительно кое-что
награбили, иначе я не мог бы предложить вам ни такого хорошего
завтрака, ни таких вин. Взглянув вниз, вы увидите Пуэбло
Сан-Августино, а за его предместьями большой желтый дом.
Оттуда-то и взяты наши последние запасы вин, сигар и всего
остального. Вынужденная контрибуция! Но не думайте, что это
сделано без оснований. Уплативший эту дань - один из наших
злейших врагов. К тому же, это была месть. Я уверен, что вы
согласитесь с правомерностью наших действий, когда узнаете
подробности.
- Я все понял, - ответил успокоенный Керней, - и прошу
извинить нас.
- Весьма охотно, да и почему я должен обижаться, что вы
приняли нас за воров? Думаю, многие, кого мы посетили, того же
мнения.
- Можете ли вы объяснить мне, зачем вы носите монашеские
одеяния?
- По очень простой причине. Оно безопасно и дает
возможность многое сделать. В Мексике монашеский клобук служит
лучшим паспортом. Он позволяет нам обходить деревни, не
возбуждая подозрений, а власти думают, что заброшенный когда-то
монастырь снова стал святой обителью. Мы, понятно, никого к
нему не подпускаем, для того и часовые. Мы так искусно
разыгрываем эту роль, что никому в голову не приходит нас
подозревать. Между нами случайно оказались двое, когда-то
бывшие монахами. И они очень нужны нам до того дня, когда мы,
наконец, сбросим рясы, заменив их военными мундирами. День этот
уже близок, судя по тому, что рассказывают мои товарищи. Штат
Оаксака и вся южная сторона Акапулько полны недовольных, и
восстание ожидается не далее как через месяц. Альварес, имеющий
большую популярность в этой части страны, будет вождем
восстания. Старый Пинто надеется, что мы последуем за ним, и в
этом он не ошибается. Вот наша история, кабальеро, наше
прошлое, настоящее и будущее. Теперь позвольте и мне предложить
вам вопрос: желаете ли присоединиться к нам?
Это предложение требовало размышления. Что ожидает Кернея
и его товарища в том или ином случае? А можно ли отказаться при
подобных обстоятельствах? Ведь он и Крис Рок обязаны Ривасу
своим спасением, и покинуть его было бы неблагодарностью.
Мексиканец, заметив некоторое затруднение своего собеседника,
сказал:
- Если мое предложение вам не подходит, скажите прямо. Я в
любом случае сделаю все, что от меня зависит, чтобы дать вам
возможность покинуть страну. Будьте покойны, обратно в
Аккордаду я вас не отправлю. Скажите же откровенно, хотите ли
вы быть одним из нас?
- Да, - решительно ответил Керней.
Колебания были излишни. Взятый в плен врагами, высоко
оценившими его голову, он мог спастись, лишь присоединившись к
Ривасу и его друзьям, кто бы они ни были - революционеры или
просто воры.
- Да, дон Руперто, - прибавил он, - если вы находите меня
достойным, я приму ваше предложение.
- А товарищ ваш какого об этом мнения?
- О, я в нем уверен так же, как в себе.
Керней подозвал техасца, который, не понимая их разговора,
отошел было в сторону.
- Это не совсем воры, Крис, - сказал он ему по-английски.
- Тем лучше. Я, впрочем, и не думал. А кто же они такие,
капитан?
- Они то же, что и вы - патриоты, сражавшиеся за свою
страну и потерпевшие поражение. Вот почему они и скрываются
здесь.
- Они враги Санта-Аны?
- Да, побежденные враги. Они замышляют вскоре восстание и
просят нашего содействия. Что вы на это скажете?
- Что за вопрос, капитан! Я готов идти с ними куда угодно.
Будь они разбойники, я все равно последовал бы за ними. Я бы не
согласился идти в монахи, но раз люди идут сражаться за
свободу, Крис Рок от них не отстанет. Вы можете уверить их в
этом.
- Он согласен, - сказал Керней Ривасу, - и мы оба
счастливы иметь такого командира, как вы.
- Спасибо, сеньор! Мы будем считать за честь иметь в своей
среде людей такой испытанной храбрости, как вы. Могу ли я
просить вас надеть нашу одежду? Это необходимая
предосторожность. Ваше облачение уже готово. Я дал Грегорио
распоряжение об этом, так как был уверен в вас.
- Сколько превращений со времени отъезда из Нового
Орлеана! - воскликнул Крис Рок. - Я в одежде монаха!.. Если я
не буду самым ревностным монахом, то буду, по крайней мере,
самым длинным!
Сан-Августин - одна из красивейших деревень Мексиканской
долины. Туземцы-ацтеки называют ее Тлалпам из-за многочисленных
пещер, окружающих деревню.
Сан-Августин пользуется некоторыми привилегиями. Кроме
городского судьи там есть муниципальный совет и альгвазилы, то
есть полицейские. Начальствующие лица считают себя
принадлежащими к чистейшей испанской расе, хотя большинство из
них метисы. К этой же группе относятся и крупные коммерсанты,
все же остальное население состоит исключительно из
бронзоволицых туземцев. В известную часть года, однако, здесь
пояляется большое число бледнолицых. Это бывает на масленице. В
это время улицы Сан-Августина полны пешеходов, вереница