Страница:
На фоне вещания стали раздаваться единичные разрозненные залпы. Взорвавшаяся, наконец, артиллерийская канонада с нашей стороны заглушила, а затем и оборвала голоса громкоговорителей. Стреляли батареи, минометы. Справа от нас пролетали огненные полосы, сопровождавшиеся довольно звонким, свистящим, необычным для слуха треском, и оказывали жуткое воздействие на психику, и особо выделялись в этой общей какофонии звуков стрельбы, взрывов и огня. Сознание, что так стреляют наши реактивные установки, вызывало внутреннюю радость и восторг. Над нами в сторону врага полетели группами на небольшой высоте самолеты-штурмовики ИЛ-2, и через непродолжительное время мы услышали более сильные и глухие взрывы.
Стал отвечать и противник. Начали рваться снаряды и мины в боевых порядках. Слышны были короткие частые пушечные выстрелы и пулеметная дробь, резкий гул входивших в пике и пролетавших над нами самолетов. Потрясали землю вокруг более мощные взрывы авиабомб. Мы инстинктивно вжимались в землю, надеясь спрятать себя, но земля была твердой, сухой и нашим стараниям не поддавалась. Нас обсыпали комья земли. Появились убитые и раненые. Послышались крики: «Фельдшера! Санитара!» В гул канонады ворвался мощный рев сразу всех заведенных двигателей танков. Задрожала истерзанная земля.
Все это было непривычно, неестественно для человеческого слуха, сознания, существования. Ни один зверь, ни одна птица не остались в этих местах – убрались заранее, будто предчувствовали какое-то стихийное бедствие. Казалось, что больше ничего не должно уже нас удивлять, но обратило внимание появление большого количества ящериц, мечущихся по иссушенной потрескавшейся земле. Должно быть, взрывы снарядов и бомб они приняли за землетрясение и выскочили из нор на поверхность. А каково человеку в этих условиях? В состоянии ли выдержать все это психика, не говоря уже о человеческом теле, которое так беззащитно и в отчаянии вжималось в твердую, неподдающуюся землю, ища в ней защиту. И как тут не позавидовать ящерицам, которые могли себя спрятать в любой расщелине?
Взрывы бомб, мин и снарядов, пули и огонь разрушали деревья, сооружения, технику – железо и сталь, рвали в клочья человеческие тела, дырявили их или обжигали, нанося здоровому цветущему организму увечья, несовместимые с жизнью, или обрекали на длительные муки и страдания. Не извержение вулкана, землетрясение или другое стихийное бедствие переживали люди. Создали весь этот ад они сами, на погибель себе подобных. Для того ли возвысился человек над всем живым на земле, чтобы уничтожить себя и все им созданное? Почему так неразумно поступает самое разумное из всех живых существ? Почему мы должны лежать здесь грязные, голодные, вгрызаясь в высохшую, твердую землю, ища в ней спасение от пули, осколка, огня – всего того, что несет смерть?
Когда придумали ад и все муки грешников венчал котел с кипящей смолой, то воображение у них в то время, надо сказать, было скудное. Грешник был в чем-то виноват, и ад становился расплатой за грехи. А чем виноват наш советский человек, народ, которому выпали такие испытания, особенно его воинам? Мы не завоевывали чужие земли, не захватывали их богатства, не вмешивались в жизнь и дела других народов. Это к нам пришли захватчики, разорили наши дома, поубивали родных и близких, а оставшихся в живых превращают в рабов... Нет, не выйдет! Платой за муки и страдания будет победа над ненавистным врагом. Для многих это будет стоить жизни уже сейчас, через минуты, часы, дни и месяцы, а может быть и годы. Ради жизни и счастья всех, кто останется в живых.
Реальность требовала действий, и на крики о помощи я оторвался от земли и стал переползать от одного раненого к другому, перевязывая их. Вокруг нас все взрывались снаряды и мины, и нас обсыпало комьями земли.
Оторвала меня от раненых команда Воропаева: «По машинам! Заводи!» Все вскочили, стряхнули с себя песок, пыль. Сел в тягач и я. Наши танки с автоматчиками на броне тронулись из укрытий, вышли через гребень лощины и на большой скорости пошли в направлении разъезда через проходы, обозначенные фишками, в оборонительных рубежах. С болью в сердце наблюдал за прижавшимися фигурками автоматчиков к башням танков. Поделился своими мыслями с Воропаевым.
– Как можно наверняка обрекать людей на гибель, располагая их так открыто?
– Таков приказ, – последовал ответ Воропаева, – война – сплошной риск. Рассчитывают ими забросать и подавить огневые точки и живую силу противника.
Вслед за танками пошла мотопехота. На исходных рубежах и на переднем крае наших войск продолжали рваться снаряды, горели машины, танки. Уже было немало раненых и убитых в наших боевых порядках. Ими занимались в районе нашего участка наступления военфельдшера и санитарные инструкторы артиллерийских батарей и пехотных подразделений и военфельдшер 1-го танкового батальона, следовавший за своими танками в составе технического обеспечения батальона. Бои уже шли в районе разъезда.
Двинулись и мы, группа инженерно-технического обеспечения бригады, по перепаханной солдатскими лопатами и снарядами степной земле. Бензовоз с соляркой и машину с бочками бензина оставили в лощине. Впереди идущий тягач остановился, выпрыгнул из него красноармеец и остановил наши машины. Подбежал ко мне и крикнул, что ранен или убит один из ремонтников в тягаче. Я направился к ним. В кузове лежал пожилой красноармеец-ремонтник лет сорока пяти и прикрывал руками окровавленную массу на животе. Между пальцами из изорванной гимнастерки выпячивались петли кишечника. Крупный осколок снаряда или мины разорвал переднюю стенку брюшной полости, и в образовавшуюся рану выпятился кишечник. Красноармеец был в сознании. В грохоте боя услышал его тихий голос: «Вот и мое время пришло. Ничего не успел сделать... В левом кармане гимнастерки письмо с адресом. Допиши, чтоб сын мать берег...» Я обещал дописать и отправить письмо. Утешал его, что заштопают живот и еще воевать будет. При этом старался заправить выпавший кишечник в рану рукой в перчатке, обработанной спиртом. Но мне это не удавалось. Часть запихивал, а рядом выпячивалась другая его часть. И это происходило на виду у всех, среди лоскутов окровавленной гимнастерки и нижнего белья. Лежал он на грязном, пыльном полу тягача среди запчастей, на куске брезента. Заправить вывалившийся кишечник в рану не удалось. Наложил повязку из нескольких перевязочных пакетов поверх раны и петель кишечника, укрепил их полотенцем и завернул все это сверху вокруг живота и спины бинтами. Во время перевязки он был в сознании, просил отправить письмо и все сожалел, что никакой пользы не успел принести, даже ни одного немца не убил, а сам должен умирать. Сделал ему инъекцию морфина, бережно на плащ-палатке его сняли с тягача и отнесли в ближайший пункт сбора раненых. Все наши машины стояли, пока занимался раненым. Танки ушли далеко вперед. Воропаев все торопил меня.
Наконец, мы поехали по следу прошедших танков. Это был мой первый настоящий раненный в бою. У меня дрожали руки, и перед глазами все стоял не поддающийся вправлению кишечник. Почему он не вправлялся в брюшную полость? Все ли правильно я делал? Надо было обмыть петли кишечника стерильным теплым физраствором, обработать раневую поверхность перед вправлением. Но как поступить в таких условиях? Его бы доставить в специализированное лечебное учреждение в ближайшие часы, но практически это невозможно. Я понимал, что такой раненый погибнет на ближайших этапах эвакуации. Что я не сделал, что мог бы сделать для него? И что смогу сделать для других в этом аду?
Мы уже овладели тем, что было раньше станцией – разъездом 74-й километр. Бои шли восточнее железнодорожного полотна или того места, где проходила железная дорога, ибо рельсы со шпалами были выворочены, разбросаны вокруг и деформированы. Постройки станции почти все разрушены и горели. Машины стояли за развалинами длинного здания из кизячных блоков – бывшего угольного склада.
На участке небольшой, нами пройденной дороги лежали подбитые и исковерканные автомашины, танки, орудия. Часть из них горела. Лежали трупы, раненые. В котлованах, воронках, за подбитыми машинами – группы раненых и оказывающие им медицинскую помощь медики. Мы не останавливались, ибо нашей задачей было следовать за нашими танками.
Когда шли по оборонительной полосе противника, взору нашему предстала еще более ужасная картина молоха войны. На перепаханной снарядами и бомбами земле лежала исковерканная, вывороченная грудами военная техника: танки, орудия, автомашины, военное имущество. Особенно много лежало трупов в серо-зеленых мундирах, темно-серых касках. Много, много трупов в разных позах висели на искореженной технике, лежали под ней, на земле. Гитлеру бы посмотреть на своих вояк. Вперемешку стояла и подбитая наша техника. Все горело, дымилось. Тошнотворный запах горелого человеческого мяса. Местами встречались пункты сбора раненых, где работали наши медики. Раненых немцев не встречал. Не видел здесь и пленных.
Невдалеке еще шел очень упорный бой. Немцы оказывали сильное сопротивление. У железнодорожного полотна стоял один из подбитых наших танков. Из люка вывалились два танкиста, ползком добрались к нам. Руки и комбинезоны их были в крови, но они не ранены. Доложили, что башня танка прошита снарядом насквозь и в ней лежит командир. Машина застряла на насыпи, так как снарядом разорвало одну гусеницу. Один из них, все заикаясь, повторял:
– Командира там насквозь, прямо насквозь там командира...
Воропаев дал команду водителю тягача Цветкову Саше оттащить танк с насыпи в укрытие. Вместе с двумя танкистами зацепили танк тросом, но буксировать его не удалось. Он несколько развернулся по уцелевшей гусенице, а катками другой стороны, на которой была сорвана гусеница, врезался в землю. Перевязали трос, и немного удалось оттащить его ниже железнодорожного полотна, где и остался стоять.
Невдалеке шел бой, вокруг свистели пули, рвались снаряды. Я пытался через десантный люк, расположенный под танком, залезть в машину для оказания помощи командиру, но мне не удалось это сделать, так как машина почти касалась твердого грунта. Подкопать и открыть полностью не удавалось. Пришлось лезть через верхний люк. А кругом шла стрельба. Шел танковый бой, поддерживаемый мотопехотой и авиацией с обеих сторон. Самолеты охотились за вражескими танками, бомбили и обстреливали из пулеметов и пушек. Видно было, как шли и стреляли наши танки с хода или коротких остановок.
Через люк пролез в танк с санитарной сумкой в руках. С трудом протиснулся мимо безжизненного тела. Когда руками стал ощупывать его, то наткнулся в области грудной клетки на жидкое теплое месиво. Он был насквозь прошит снарядом, как и башня танка с двух сторон. Я обхватил тело у бедер, пытался поднять его к люку, весь перемазался кровью, но вытолкнуть это безжизненное тело через люк башни мне не удавалось. Оно валилось на меня и не лезло в люк. Пришлось обвязать его санитарными лямками, вылезть наверх через люк, но и тогда мне одному не удалось его извлечь из танка. Забрались на башню его товарищи и со страхом смотрели на меня. Видимо, вид мой был ужасен, весь перемазанный кровью. Попросил их помочь, и все вместе вытащили окровавленное, безжизненное, еще теплое тело командира. Мы его на плащ-палатке отнесли к лежавшей неподалеку группе убитых наших воинов, прикрытых накидками, которыми занималась специальная похоронная команда.
Я отполз в сторону и стал водой из фляги отмывать руки, но гимнастерка и брюки были в крови. У меня стали ватными ноги, что-то сжало в подложечной области, затошнило. Я опустился на колени, и началась у меня рвота, затем и рыдания, которые мне не удавалось сразу прекратить. И было мне очень стыдно перед товарищами за мою душевную слабость. Видимо, сказалось нервное напряжение последних дней, измазанное кровью мое обмундирование и мертвое тело танкиста.
Никто меня ни в чем не упрекнул. Воропаев подполз, похлопал по спине, протянул свою флягу с водой. Я сделал несколько глотков. Лучше не стало. Еще раз вырвало. Кто-то принес мне гимнастерку и брюки без крови, должно быть, снятые с трупа погибшего красноармейца. Я тут же переоделся. В последующем раненые и убитые такого воздействия уже не оказывали. Общение с ними стало профессионально привычным, но не безразличным. Каждый оставлял какой-то след в душе, особенно знакомый чем-то до этого.
В это время наши ремонтники заменили разбитые траки у танка, натянули гусеницы, и он снова стал боеспособным. Сквозные две дырки в башне не были помехой. Танкистов подчинили другому командиру. Бой шел беспрерывно весь день. Все новые и новые части подтягивались и уходили в степь. За угольным складом скапливалась подбитая техника, которая смогла подойти своим ходом. Кое-что подтягивали тягачи.
Получил ранение в мягкие ткани бедра авторемонтник старшина Кругляков. Сделал ему перевязку, но он отказался уехать с передовой, и я оставил его пока в одной из летучек. Тяжело ранили в грудь автослесаря Кобзева, которого отправил в медсанвзвод.
Во второй половине дня началась ожесточенная контратака противника. После массированного налета авиации прорвалась группа танков противника в сопровождении мотопехоты и оттеснила наши войска к самому полотну железной дороги. Отошли оставшиеся на ходу танки, машины с автоматчиками. Заняли оборону у железнодорожного полотна. Оставшиеся в степи машины, пехота продолжали вести бой юго-восточнее разъезда, заняв иногда круговую оборону.
Упорно оборонялись и подразделения 204-й стрелковой дивизии. Большой урон врагу наносили «пэтээровцы» – они немало подбили техники врага.
Наша группа технического обеспечения оставалась за обломками угольного склада и продолжала ремонт поврежденной техники. Часть машин ремонтировали непосредственно на поле боя. Я оказывал помощь раненым и обожженным. К исходу дня были еще две яростные атаки врага, который пытался выбить наши войска с западной части разъезда, но все атаки были отбиты. Был контужен электросварщик – красноармеец Нагиба. Он почти ничего не слышал, но убыть в медико-санитарный взвод отказался, продолжал с товарищами ремонтировать танки.
Недалеко от нашего расположения военфельдшер 1-го танкового батальона развернул медицинский пункт, где и я помогал ему оказывать помощь раненым, готовил к эвакуации. Пункт расположился на открытой площадке у небольшой лощины у полуразрушенной постройки с провалившейся крышей. На площадке носилки, ящики с перевязочным материалом. Рядом у стены – санитарная машина. Большинство раненых лежало на земле на большом растянутом брезенте – тент от танка. Нас забрасывало песком, щебнем, угольной пылью. К некоторым добавлялись новые ранения от рвавшихся рядом снарядов и мин. Мы делали перевязки, накладывали шины, жгуты. Раненые поступали не только из танкового батальона, но и из пехотных подразделений 204-й стрелковой дивизии и Житомирского курсантского полка, который занимал оборону левее нас, на северо-западной окраине разъезда. Большие потери понес курсантский полк на рассвете перед атакой от артиллерии врага. Много потерял курсантов и в полдень от вражеских бомб при попытке врага повторно овладеть разъездом. Часть раненых курсантов отправляли в медицинские пункты 204-й стрелковой дивизии. Санитарная машина курсировала от нас до медсанвзвода. Раненых отправляли и на транспортных машинах, направлявшихся за боеприпасами, горючим. Санитарные машины не возвращались, как нам обещали. Видимо, были перегружены перевозкой раненых в лечебные учреждения. К исходу дня были еще две яростные атаки врага с авиаподдержкой. Он пытался выбить нас с западной части разъезда, но все атаки были отбиты.
Мне передали, что есть убитые и раненые в районе ремонтной группы. Я побежал к ним. Передо мной предстала страшная картина. Бомба попала в один из тягачей и опрокинула его набок. Водитель убит. Убиты слесарь и водитель бортовой машины. Ранен в плечо электрик, сержант Синицын. Большие потери понесли пехотные части. Раненых сносили в пункт сбора, где работала санинструктор – девушка и два санитара. Я присоединился к ним на некоторое время большого наплыва раненых, затем отвел в БМП 1-го танкового батальона сержанта Синицына, откуда его эвакуировали вместе с другими в медсанвзвод бригады. Многие раненые и обожженные танкисты попадали в медицинские части других частей и соединений и эвакуировались в армейские полевые лечебные учреждения, минуя наш медико-санитарный взвод. Они попадали в списки пропавших без вести.
С наступлением темноты боевые действия затихли с обеих сторон. Подтягивали подбитые машины, подбирали раненых и убитых. Подходили свежие части стрелковой дивизии и занимали оборону. Оставшиеся в живых из нашей группы технического обеспечения собрались в одном месте за тягачом Саши Цветкова в небольшой лощине. Постелили брезент на земле, расселись. Спать не хотелось никому, да и не решился бы никто в этой обстановке. Знали, что все начнется снова, возможно с часу на час. Очень хотелось пить, пересохло в горле. С медпункта 1-го батальона принес два котелка воды. Мочили сухари и грызли их. Хотелось съесть чего-нибудь горячего. Пачки концентратов, крупа, заварка, сахар – все это было, но огонь разводить не решались. Грызли сухари. В полночь, наконец, разыскали и приволокли кухню 1-го танкового батальона с еще теплой кашей в котле и с горячим чаем. К чести хозяйственников – они еще днем готовы были кормить людей, но обстановка не позволяла. При виде кухни почувствовали, как проголодались. Как бы ни были напряжены – возможность покушать всколыхнула всех, приободрила. Кто мог ходить, захватили котелки и двинулись к кухне. Накормили и раненых. Каша осталась – недосчитались многих едоков.
Поздний ужин совсем разморил людей, и почувствовали неимоверную усталость, стало клонить ко сну, и тут же начал раздаваться храп. Команда Воропаева: «Подъем! Предстоит работа!» – вернула всех к действительности. Он пришел от комбата и сказал, что неподалеку стоят два подбитых танка и их нужно к утру восстановить. В ремонте нуждаются еще и несколько колесных машин.
Ремонтники поднялись, разбились на группы и двинулись к своим объектам. Руки у них были окровавлены, в ссадинах, ранах. Обматывал бинтами, и люди продолжали работать.
Один из слесарей протянул мне изящную плоскую коробку, в которой был уложен ряд инструментов: ножнички, пинцеты, щипчики, пилочки и другое.
– Возьми, доктор. Какой-то деликатный инструмент. Может, пригодится. Мне в слесарном деле он ни к чему. Раздобыл его в немецком хламе.
Я посмотрел. Это не медицинский инструмент, как я его представил. Предметы с нежными пластмассовыми ручками уложены в изящную коробку, выстланную голубым бархатом. По всей вероятности, это мог быть набор для чистки ногтей. Я их еще никогда не видел. Но это мог быть он. Поблагодарил и взял, может, для чего и пригодится.
Понедельник, 10 августа 1942 г. КОНТРУДАР УДАЛСЯ.
Стал отвечать и противник. Начали рваться снаряды и мины в боевых порядках. Слышны были короткие частые пушечные выстрелы и пулеметная дробь, резкий гул входивших в пике и пролетавших над нами самолетов. Потрясали землю вокруг более мощные взрывы авиабомб. Мы инстинктивно вжимались в землю, надеясь спрятать себя, но земля была твердой, сухой и нашим стараниям не поддавалась. Нас обсыпали комья земли. Появились убитые и раненые. Послышались крики: «Фельдшера! Санитара!» В гул канонады ворвался мощный рев сразу всех заведенных двигателей танков. Задрожала истерзанная земля.
Все это было непривычно, неестественно для человеческого слуха, сознания, существования. Ни один зверь, ни одна птица не остались в этих местах – убрались заранее, будто предчувствовали какое-то стихийное бедствие. Казалось, что больше ничего не должно уже нас удивлять, но обратило внимание появление большого количества ящериц, мечущихся по иссушенной потрескавшейся земле. Должно быть, взрывы снарядов и бомб они приняли за землетрясение и выскочили из нор на поверхность. А каково человеку в этих условиях? В состоянии ли выдержать все это психика, не говоря уже о человеческом теле, которое так беззащитно и в отчаянии вжималось в твердую, неподдающуюся землю, ища в ней защиту. И как тут не позавидовать ящерицам, которые могли себя спрятать в любой расщелине?
Взрывы бомб, мин и снарядов, пули и огонь разрушали деревья, сооружения, технику – железо и сталь, рвали в клочья человеческие тела, дырявили их или обжигали, нанося здоровому цветущему организму увечья, несовместимые с жизнью, или обрекали на длительные муки и страдания. Не извержение вулкана, землетрясение или другое стихийное бедствие переживали люди. Создали весь этот ад они сами, на погибель себе подобных. Для того ли возвысился человек над всем живым на земле, чтобы уничтожить себя и все им созданное? Почему так неразумно поступает самое разумное из всех живых существ? Почему мы должны лежать здесь грязные, голодные, вгрызаясь в высохшую, твердую землю, ища в ней спасение от пули, осколка, огня – всего того, что несет смерть?
Когда придумали ад и все муки грешников венчал котел с кипящей смолой, то воображение у них в то время, надо сказать, было скудное. Грешник был в чем-то виноват, и ад становился расплатой за грехи. А чем виноват наш советский человек, народ, которому выпали такие испытания, особенно его воинам? Мы не завоевывали чужие земли, не захватывали их богатства, не вмешивались в жизнь и дела других народов. Это к нам пришли захватчики, разорили наши дома, поубивали родных и близких, а оставшихся в живых превращают в рабов... Нет, не выйдет! Платой за муки и страдания будет победа над ненавистным врагом. Для многих это будет стоить жизни уже сейчас, через минуты, часы, дни и месяцы, а может быть и годы. Ради жизни и счастья всех, кто останется в живых.
Реальность требовала действий, и на крики о помощи я оторвался от земли и стал переползать от одного раненого к другому, перевязывая их. Вокруг нас все взрывались снаряды и мины, и нас обсыпало комьями земли.
Оторвала меня от раненых команда Воропаева: «По машинам! Заводи!» Все вскочили, стряхнули с себя песок, пыль. Сел в тягач и я. Наши танки с автоматчиками на броне тронулись из укрытий, вышли через гребень лощины и на большой скорости пошли в направлении разъезда через проходы, обозначенные фишками, в оборонительных рубежах. С болью в сердце наблюдал за прижавшимися фигурками автоматчиков к башням танков. Поделился своими мыслями с Воропаевым.
– Как можно наверняка обрекать людей на гибель, располагая их так открыто?
– Таков приказ, – последовал ответ Воропаева, – война – сплошной риск. Рассчитывают ими забросать и подавить огневые точки и живую силу противника.
Вслед за танками пошла мотопехота. На исходных рубежах и на переднем крае наших войск продолжали рваться снаряды, горели машины, танки. Уже было немало раненых и убитых в наших боевых порядках. Ими занимались в районе нашего участка наступления военфельдшера и санитарные инструкторы артиллерийских батарей и пехотных подразделений и военфельдшер 1-го танкового батальона, следовавший за своими танками в составе технического обеспечения батальона. Бои уже шли в районе разъезда.
Двинулись и мы, группа инженерно-технического обеспечения бригады, по перепаханной солдатскими лопатами и снарядами степной земле. Бензовоз с соляркой и машину с бочками бензина оставили в лощине. Впереди идущий тягач остановился, выпрыгнул из него красноармеец и остановил наши машины. Подбежал ко мне и крикнул, что ранен или убит один из ремонтников в тягаче. Я направился к ним. В кузове лежал пожилой красноармеец-ремонтник лет сорока пяти и прикрывал руками окровавленную массу на животе. Между пальцами из изорванной гимнастерки выпячивались петли кишечника. Крупный осколок снаряда или мины разорвал переднюю стенку брюшной полости, и в образовавшуюся рану выпятился кишечник. Красноармеец был в сознании. В грохоте боя услышал его тихий голос: «Вот и мое время пришло. Ничего не успел сделать... В левом кармане гимнастерки письмо с адресом. Допиши, чтоб сын мать берег...» Я обещал дописать и отправить письмо. Утешал его, что заштопают живот и еще воевать будет. При этом старался заправить выпавший кишечник в рану рукой в перчатке, обработанной спиртом. Но мне это не удавалось. Часть запихивал, а рядом выпячивалась другая его часть. И это происходило на виду у всех, среди лоскутов окровавленной гимнастерки и нижнего белья. Лежал он на грязном, пыльном полу тягача среди запчастей, на куске брезента. Заправить вывалившийся кишечник в рану не удалось. Наложил повязку из нескольких перевязочных пакетов поверх раны и петель кишечника, укрепил их полотенцем и завернул все это сверху вокруг живота и спины бинтами. Во время перевязки он был в сознании, просил отправить письмо и все сожалел, что никакой пользы не успел принести, даже ни одного немца не убил, а сам должен умирать. Сделал ему инъекцию морфина, бережно на плащ-палатке его сняли с тягача и отнесли в ближайший пункт сбора раненых. Все наши машины стояли, пока занимался раненым. Танки ушли далеко вперед. Воропаев все торопил меня.
Наконец, мы поехали по следу прошедших танков. Это был мой первый настоящий раненный в бою. У меня дрожали руки, и перед глазами все стоял не поддающийся вправлению кишечник. Почему он не вправлялся в брюшную полость? Все ли правильно я делал? Надо было обмыть петли кишечника стерильным теплым физраствором, обработать раневую поверхность перед вправлением. Но как поступить в таких условиях? Его бы доставить в специализированное лечебное учреждение в ближайшие часы, но практически это невозможно. Я понимал, что такой раненый погибнет на ближайших этапах эвакуации. Что я не сделал, что мог бы сделать для него? И что смогу сделать для других в этом аду?
Мы уже овладели тем, что было раньше станцией – разъездом 74-й километр. Бои шли восточнее железнодорожного полотна или того места, где проходила железная дорога, ибо рельсы со шпалами были выворочены, разбросаны вокруг и деформированы. Постройки станции почти все разрушены и горели. Машины стояли за развалинами длинного здания из кизячных блоков – бывшего угольного склада.
На участке небольшой, нами пройденной дороги лежали подбитые и исковерканные автомашины, танки, орудия. Часть из них горела. Лежали трупы, раненые. В котлованах, воронках, за подбитыми машинами – группы раненых и оказывающие им медицинскую помощь медики. Мы не останавливались, ибо нашей задачей было следовать за нашими танками.
Когда шли по оборонительной полосе противника, взору нашему предстала еще более ужасная картина молоха войны. На перепаханной снарядами и бомбами земле лежала исковерканная, вывороченная грудами военная техника: танки, орудия, автомашины, военное имущество. Особенно много лежало трупов в серо-зеленых мундирах, темно-серых касках. Много, много трупов в разных позах висели на искореженной технике, лежали под ней, на земле. Гитлеру бы посмотреть на своих вояк. Вперемешку стояла и подбитая наша техника. Все горело, дымилось. Тошнотворный запах горелого человеческого мяса. Местами встречались пункты сбора раненых, где работали наши медики. Раненых немцев не встречал. Не видел здесь и пленных.
Невдалеке еще шел очень упорный бой. Немцы оказывали сильное сопротивление. У железнодорожного полотна стоял один из подбитых наших танков. Из люка вывалились два танкиста, ползком добрались к нам. Руки и комбинезоны их были в крови, но они не ранены. Доложили, что башня танка прошита снарядом насквозь и в ней лежит командир. Машина застряла на насыпи, так как снарядом разорвало одну гусеницу. Один из них, все заикаясь, повторял:
– Командира там насквозь, прямо насквозь там командира...
Воропаев дал команду водителю тягача Цветкову Саше оттащить танк с насыпи в укрытие. Вместе с двумя танкистами зацепили танк тросом, но буксировать его не удалось. Он несколько развернулся по уцелевшей гусенице, а катками другой стороны, на которой была сорвана гусеница, врезался в землю. Перевязали трос, и немного удалось оттащить его ниже железнодорожного полотна, где и остался стоять.
Невдалеке шел бой, вокруг свистели пули, рвались снаряды. Я пытался через десантный люк, расположенный под танком, залезть в машину для оказания помощи командиру, но мне не удалось это сделать, так как машина почти касалась твердого грунта. Подкопать и открыть полностью не удавалось. Пришлось лезть через верхний люк. А кругом шла стрельба. Шел танковый бой, поддерживаемый мотопехотой и авиацией с обеих сторон. Самолеты охотились за вражескими танками, бомбили и обстреливали из пулеметов и пушек. Видно было, как шли и стреляли наши танки с хода или коротких остановок.
Через люк пролез в танк с санитарной сумкой в руках. С трудом протиснулся мимо безжизненного тела. Когда руками стал ощупывать его, то наткнулся в области грудной клетки на жидкое теплое месиво. Он был насквозь прошит снарядом, как и башня танка с двух сторон. Я обхватил тело у бедер, пытался поднять его к люку, весь перемазался кровью, но вытолкнуть это безжизненное тело через люк башни мне не удавалось. Оно валилось на меня и не лезло в люк. Пришлось обвязать его санитарными лямками, вылезть наверх через люк, но и тогда мне одному не удалось его извлечь из танка. Забрались на башню его товарищи и со страхом смотрели на меня. Видимо, вид мой был ужасен, весь перемазанный кровью. Попросил их помочь, и все вместе вытащили окровавленное, безжизненное, еще теплое тело командира. Мы его на плащ-палатке отнесли к лежавшей неподалеку группе убитых наших воинов, прикрытых накидками, которыми занималась специальная похоронная команда.
Я отполз в сторону и стал водой из фляги отмывать руки, но гимнастерка и брюки были в крови. У меня стали ватными ноги, что-то сжало в подложечной области, затошнило. Я опустился на колени, и началась у меня рвота, затем и рыдания, которые мне не удавалось сразу прекратить. И было мне очень стыдно перед товарищами за мою душевную слабость. Видимо, сказалось нервное напряжение последних дней, измазанное кровью мое обмундирование и мертвое тело танкиста.
Никто меня ни в чем не упрекнул. Воропаев подполз, похлопал по спине, протянул свою флягу с водой. Я сделал несколько глотков. Лучше не стало. Еще раз вырвало. Кто-то принес мне гимнастерку и брюки без крови, должно быть, снятые с трупа погибшего красноармейца. Я тут же переоделся. В последующем раненые и убитые такого воздействия уже не оказывали. Общение с ними стало профессионально привычным, но не безразличным. Каждый оставлял какой-то след в душе, особенно знакомый чем-то до этого.
В это время наши ремонтники заменили разбитые траки у танка, натянули гусеницы, и он снова стал боеспособным. Сквозные две дырки в башне не были помехой. Танкистов подчинили другому командиру. Бой шел беспрерывно весь день. Все новые и новые части подтягивались и уходили в степь. За угольным складом скапливалась подбитая техника, которая смогла подойти своим ходом. Кое-что подтягивали тягачи.
Получил ранение в мягкие ткани бедра авторемонтник старшина Кругляков. Сделал ему перевязку, но он отказался уехать с передовой, и я оставил его пока в одной из летучек. Тяжело ранили в грудь автослесаря Кобзева, которого отправил в медсанвзвод.
Во второй половине дня началась ожесточенная контратака противника. После массированного налета авиации прорвалась группа танков противника в сопровождении мотопехоты и оттеснила наши войска к самому полотну железной дороги. Отошли оставшиеся на ходу танки, машины с автоматчиками. Заняли оборону у железнодорожного полотна. Оставшиеся в степи машины, пехота продолжали вести бой юго-восточнее разъезда, заняв иногда круговую оборону.
Упорно оборонялись и подразделения 204-й стрелковой дивизии. Большой урон врагу наносили «пэтээровцы» – они немало подбили техники врага.
Наша группа технического обеспечения оставалась за обломками угольного склада и продолжала ремонт поврежденной техники. Часть машин ремонтировали непосредственно на поле боя. Я оказывал помощь раненым и обожженным. К исходу дня были еще две яростные атаки врага, который пытался выбить наши войска с западной части разъезда, но все атаки были отбиты. Был контужен электросварщик – красноармеец Нагиба. Он почти ничего не слышал, но убыть в медико-санитарный взвод отказался, продолжал с товарищами ремонтировать танки.
Недалеко от нашего расположения военфельдшер 1-го танкового батальона развернул медицинский пункт, где и я помогал ему оказывать помощь раненым, готовил к эвакуации. Пункт расположился на открытой площадке у небольшой лощины у полуразрушенной постройки с провалившейся крышей. На площадке носилки, ящики с перевязочным материалом. Рядом у стены – санитарная машина. Большинство раненых лежало на земле на большом растянутом брезенте – тент от танка. Нас забрасывало песком, щебнем, угольной пылью. К некоторым добавлялись новые ранения от рвавшихся рядом снарядов и мин. Мы делали перевязки, накладывали шины, жгуты. Раненые поступали не только из танкового батальона, но и из пехотных подразделений 204-й стрелковой дивизии и Житомирского курсантского полка, который занимал оборону левее нас, на северо-западной окраине разъезда. Большие потери понес курсантский полк на рассвете перед атакой от артиллерии врага. Много потерял курсантов и в полдень от вражеских бомб при попытке врага повторно овладеть разъездом. Часть раненых курсантов отправляли в медицинские пункты 204-й стрелковой дивизии. Санитарная машина курсировала от нас до медсанвзвода. Раненых отправляли и на транспортных машинах, направлявшихся за боеприпасами, горючим. Санитарные машины не возвращались, как нам обещали. Видимо, были перегружены перевозкой раненых в лечебные учреждения. К исходу дня были еще две яростные атаки врага с авиаподдержкой. Он пытался выбить нас с западной части разъезда, но все атаки были отбиты.
Мне передали, что есть убитые и раненые в районе ремонтной группы. Я побежал к ним. Передо мной предстала страшная картина. Бомба попала в один из тягачей и опрокинула его набок. Водитель убит. Убиты слесарь и водитель бортовой машины. Ранен в плечо электрик, сержант Синицын. Большие потери понесли пехотные части. Раненых сносили в пункт сбора, где работала санинструктор – девушка и два санитара. Я присоединился к ним на некоторое время большого наплыва раненых, затем отвел в БМП 1-го танкового батальона сержанта Синицына, откуда его эвакуировали вместе с другими в медсанвзвод бригады. Многие раненые и обожженные танкисты попадали в медицинские части других частей и соединений и эвакуировались в армейские полевые лечебные учреждения, минуя наш медико-санитарный взвод. Они попадали в списки пропавших без вести.
С наступлением темноты боевые действия затихли с обеих сторон. Подтягивали подбитые машины, подбирали раненых и убитых. Подходили свежие части стрелковой дивизии и занимали оборону. Оставшиеся в живых из нашей группы технического обеспечения собрались в одном месте за тягачом Саши Цветкова в небольшой лощине. Постелили брезент на земле, расселись. Спать не хотелось никому, да и не решился бы никто в этой обстановке. Знали, что все начнется снова, возможно с часу на час. Очень хотелось пить, пересохло в горле. С медпункта 1-го батальона принес два котелка воды. Мочили сухари и грызли их. Хотелось съесть чего-нибудь горячего. Пачки концентратов, крупа, заварка, сахар – все это было, но огонь разводить не решались. Грызли сухари. В полночь, наконец, разыскали и приволокли кухню 1-го танкового батальона с еще теплой кашей в котле и с горячим чаем. К чести хозяйственников – они еще днем готовы были кормить людей, но обстановка не позволяла. При виде кухни почувствовали, как проголодались. Как бы ни были напряжены – возможность покушать всколыхнула всех, приободрила. Кто мог ходить, захватили котелки и двинулись к кухне. Накормили и раненых. Каша осталась – недосчитались многих едоков.
Поздний ужин совсем разморил людей, и почувствовали неимоверную усталость, стало клонить ко сну, и тут же начал раздаваться храп. Команда Воропаева: «Подъем! Предстоит работа!» – вернула всех к действительности. Он пришел от комбата и сказал, что неподалеку стоят два подбитых танка и их нужно к утру восстановить. В ремонте нуждаются еще и несколько колесных машин.
Ремонтники поднялись, разбились на группы и двинулись к своим объектам. Руки у них были окровавлены, в ссадинах, ранах. Обматывал бинтами, и люди продолжали работать.
Один из слесарей протянул мне изящную плоскую коробку, в которой был уложен ряд инструментов: ножнички, пинцеты, щипчики, пилочки и другое.
– Возьми, доктор. Какой-то деликатный инструмент. Может, пригодится. Мне в слесарном деле он ни к чему. Раздобыл его в немецком хламе.
Я посмотрел. Это не медицинский инструмент, как я его представил. Предметы с нежными пластмассовыми ручками уложены в изящную коробку, выстланную голубым бархатом. По всей вероятности, это мог быть набор для чистки ногтей. Я их еще никогда не видел. Но это мог быть он. Поблагодарил и взял, может, для чего и пригодится.
Понедельник, 10 августа 1942 г. КОНТРУДАР УДАЛСЯ.
После полуночи 204-я стрелковая дивизия подтягивала свежие силы – подъехала и затаилась пехота на автомашинах, мимо прошли «пэтээровцы» с ружьями на плечах, таща на спине ящики с патронами. Невдалеке расположилась артиллерийская батарея. Заняли исходные рубежи и наши оставшиеся на ходу танки 1-го батальона, на этот раз без автоматчиков. Мало кто из них остался в живых.
Еще при звездном небе на заре наши войска перешли в контратаку. Начался массированный артобстрел восточной части разъезда, затем огонь был перенесен вглубь вражеской обороны. Последовал ответный обстрел наших позиций со стороны противника. Вокруг рвались снаряды, мины. Вновь появились раненые, убитые. Над головами прошли наши штурмовики, и вскоре услышали, как отбомбились. Загудели моторы танков, и машины двинулись вперед. Темп боя нарастал, наши танки с боями уходили все дальше на восток, за ними следовала мотопехота. Шла еще перестрелка севернее и восточнее разъезда – пехотинцы добивали врага. У станции лежали развороченные орудийные установки, танки противника и несколько наших танков. Вдали в степи виднелись застывшие и горевшие немецкие танки в большем количестве, чем накануне в первый день боя, и больше, чем стояло и горело наших. Стало очевидно, что враг отброшен от разъезда далеко на юго-восток.
В группе убили еще одного ремонтника. В медсанвзвод отправил старшину Круглякова, раненного в бедро еще накануне. Обещал после обработки раны забрать его.
В полдень прибыл зампотех бригады и сообщил, что противник отброшен за реку Аксай, где наши заняли оборону на прежнем рубеже. Зампотех бригады приказал мне ехать в поселок Зеты, где расположена наша рота технического обеспечения и склады бригады. Сказал, что Зеты бомбили и там среди наших ремонтников были убитые и раненые. Помогли в оказании помощи медработники соседних частей. Тяжелораненых отправили в Тундутово, а с остальными велел мне разобраться. Медработников там сейчас поблизости нет.
Остатки бригады отходят к совхозу им. Юркина, где занимают оборону и приводят себя в порядок. В строю осталось всего 10 исправных танков и меньше половины личного состава. Особенно большие потери понес пулеметный батальон.
Выехали в Зеты на бортовой машине ГАЗ-51. Со мной поехал ремонтник Ожешко для получения запчастей и продуктов на ремонтную группу. Захватил раненых танкистов до медсанвзвода, расположенного в совхозе им. Юркина, до которого предстояло сделать небольшой крюк в сторону. Да и мне нужно было пополниться перевязочным материалом, медикаментами и хотелось кое-кого повидать. В кабину посадил одного из раненых. Сел в кузов машины рядом с Ожешко. Поделился он со мною своими заботами. Дома осталось у него шестеро детей. Как без кормильца будут жить? Правда, жена усвоила элементы его профессии – жестянщика. Может лудить, паять. Этой работы всегда хватает. Но как они будут расти без отца, беспокоило его.
– Отчего так рано себя хороните? Вернетесь к своим детям, – заверил я его.
– Из такого пекла, чувствую, не вырваться. Тут будет погибель проклятому, дальше его не пустят. Некуда дальше, но и мы все тут поляжем. Может, за редким исключением, но мало нас останется. Исход войны решится здесь, – задумался и добавил: – Больше отступать не будем.
Так думал и убежденно говорил очень простой наш человек, малограмотный, но житейски мудрый. Считал, что он может не выжить, но верил в победу народа.
– У меня мать с четырьмя детьми где-то мыкается в эвакуации... без отца. Он на фронте. Как она их вытянет? – поделился я своей болью. – Почти безграмотная, без профессии и малые дети.
Своя ноша для каждого казалась тяжелее других. Но непосильной она была у всех.
Добрались за разговорами до совхоза. Медсанвзвод располагался во дворе, огороженном глухим забором. В саду на брезенте и на траве у деревьев лежали раненые. Некоторых грузили в санитарную машину, а более легких в транспортную для эвакуации.
Получил все мне нужное у Шепшелева. На этот раз он не скупился, хотя ворчал, что средств у него мало осталось. Командир медсанвзвода военврач 3-го ранга Гасан-Заде, врачи Ложкина, Вайнштейн, фельдшера, медсестры были заняты ранеными, готовили их к эвакуации. Все были озабочены, уставшие, в загрязненных халатах со следами крови, йода, риванола.
Ко мне подошла Майя Вайнштейн.
– Рада вас видеть в здравии. Как вы? Спокойно ли в Зетах?
– Какое там спокойно.
– В каком мы аду!..
– Я был у разъезда 74-й километр с группой ремонтников. Там было хуже ада. И Зеты бомбили, есть убитые и раненые. Еду туда.
Передо мною стояла щупленькая девушка-женщина в непомерно длинном халате, в пятнах йода и крови, поверх гимнастерки с подвернутыми до локтей рукавами, с расстегнутым воротником, обшитым изнутри белым уже не свежим подворотничком, в солдатских хлопчатобумажных брюках, заправленных в кирзовые сапоги. Стоял зной. Было жарко и душно. Помнил ее другой.
– Где ваши волосы? – растерянно спросил я. Вот оно что. Этих пышных черных волос, собранных в клубок сзади, на которых так щеголевато сидела пилотка, уже нет.
– Отрезала, мешали, ухаживать за ними стало невозможно. А что, очень плохо выгляжу? – спохватилась она, а потом добавила: – Будет целой голова – до свадьбы отрастут.
Озабоченно спросила:
– Выберемся ли мы из этого кошмара? Опять же будет наступать...
– Должны выбраться! Говорят, что подходят большие силы наших. Но бои будут жестокие. Мне бежать надо. До встречи, Майя! Можно вас так?
– Конечно, чего же?
Я на несколько шагов отошел, быстро вернулся и сказал ей:
Еще при звездном небе на заре наши войска перешли в контратаку. Начался массированный артобстрел восточной части разъезда, затем огонь был перенесен вглубь вражеской обороны. Последовал ответный обстрел наших позиций со стороны противника. Вокруг рвались снаряды, мины. Вновь появились раненые, убитые. Над головами прошли наши штурмовики, и вскоре услышали, как отбомбились. Загудели моторы танков, и машины двинулись вперед. Темп боя нарастал, наши танки с боями уходили все дальше на восток, за ними следовала мотопехота. Шла еще перестрелка севернее и восточнее разъезда – пехотинцы добивали врага. У станции лежали развороченные орудийные установки, танки противника и несколько наших танков. Вдали в степи виднелись застывшие и горевшие немецкие танки в большем количестве, чем накануне в первый день боя, и больше, чем стояло и горело наших. Стало очевидно, что враг отброшен от разъезда далеко на юго-восток.
В группе убили еще одного ремонтника. В медсанвзвод отправил старшину Круглякова, раненного в бедро еще накануне. Обещал после обработки раны забрать его.
В полдень прибыл зампотех бригады и сообщил, что противник отброшен за реку Аксай, где наши заняли оборону на прежнем рубеже. Зампотех бригады приказал мне ехать в поселок Зеты, где расположена наша рота технического обеспечения и склады бригады. Сказал, что Зеты бомбили и там среди наших ремонтников были убитые и раненые. Помогли в оказании помощи медработники соседних частей. Тяжелораненых отправили в Тундутово, а с остальными велел мне разобраться. Медработников там сейчас поблизости нет.
Остатки бригады отходят к совхозу им. Юркина, где занимают оборону и приводят себя в порядок. В строю осталось всего 10 исправных танков и меньше половины личного состава. Особенно большие потери понес пулеметный батальон.
Выехали в Зеты на бортовой машине ГАЗ-51. Со мной поехал ремонтник Ожешко для получения запчастей и продуктов на ремонтную группу. Захватил раненых танкистов до медсанвзвода, расположенного в совхозе им. Юркина, до которого предстояло сделать небольшой крюк в сторону. Да и мне нужно было пополниться перевязочным материалом, медикаментами и хотелось кое-кого повидать. В кабину посадил одного из раненых. Сел в кузов машины рядом с Ожешко. Поделился он со мною своими заботами. Дома осталось у него шестеро детей. Как без кормильца будут жить? Правда, жена усвоила элементы его профессии – жестянщика. Может лудить, паять. Этой работы всегда хватает. Но как они будут расти без отца, беспокоило его.
– Отчего так рано себя хороните? Вернетесь к своим детям, – заверил я его.
– Из такого пекла, чувствую, не вырваться. Тут будет погибель проклятому, дальше его не пустят. Некуда дальше, но и мы все тут поляжем. Может, за редким исключением, но мало нас останется. Исход войны решится здесь, – задумался и добавил: – Больше отступать не будем.
Так думал и убежденно говорил очень простой наш человек, малограмотный, но житейски мудрый. Считал, что он может не выжить, но верил в победу народа.
– У меня мать с четырьмя детьми где-то мыкается в эвакуации... без отца. Он на фронте. Как она их вытянет? – поделился я своей болью. – Почти безграмотная, без профессии и малые дети.
Своя ноша для каждого казалась тяжелее других. Но непосильной она была у всех.
Добрались за разговорами до совхоза. Медсанвзвод располагался во дворе, огороженном глухим забором. В саду на брезенте и на траве у деревьев лежали раненые. Некоторых грузили в санитарную машину, а более легких в транспортную для эвакуации.
Получил все мне нужное у Шепшелева. На этот раз он не скупился, хотя ворчал, что средств у него мало осталось. Командир медсанвзвода военврач 3-го ранга Гасан-Заде, врачи Ложкина, Вайнштейн, фельдшера, медсестры были заняты ранеными, готовили их к эвакуации. Все были озабочены, уставшие, в загрязненных халатах со следами крови, йода, риванола.
Ко мне подошла Майя Вайнштейн.
– Рада вас видеть в здравии. Как вы? Спокойно ли в Зетах?
– Какое там спокойно.
– В каком мы аду!..
– Я был у разъезда 74-й километр с группой ремонтников. Там было хуже ада. И Зеты бомбили, есть убитые и раненые. Еду туда.
Передо мною стояла щупленькая девушка-женщина в непомерно длинном халате, в пятнах йода и крови, поверх гимнастерки с подвернутыми до локтей рукавами, с расстегнутым воротником, обшитым изнутри белым уже не свежим подворотничком, в солдатских хлопчатобумажных брюках, заправленных в кирзовые сапоги. Стоял зной. Было жарко и душно. Помнил ее другой.
– Где ваши волосы? – растерянно спросил я. Вот оно что. Этих пышных черных волос, собранных в клубок сзади, на которых так щеголевато сидела пилотка, уже нет.
– Отрезала, мешали, ухаживать за ними стало невозможно. А что, очень плохо выгляжу? – спохватилась она, а потом добавила: – Будет целой голова – до свадьбы отрастут.
Озабоченно спросила:
– Выберемся ли мы из этого кошмара? Опять же будет наступать...
– Должны выбраться! Говорят, что подходят большие силы наших. Но бои будут жестокие. Мне бежать надо. До встречи, Майя! Можно вас так?
– Конечно, чего же?
Я на несколько шагов отошел, быстро вернулся и сказал ей: