Страница:
Даже «самый ценный капитал», заклейменный тавром «врагов народа», подлежал безжалостному уничтожению. Так было до последних дней жизни Сталина.
Сталинская система – это гигантский лагерь, где «личностью» имела право быть лишь одна персона – верховный вождь.
Такую систему еще накануне Второй мировой войны некоторые проницательные писатели и ученые стали называть тоталитарной, имея в виду всеобъемлющий контроль власти над всеми сферами человеческого бытия[7]. В конце 30-х годов и значительно позже появились книги, словно копирующие, зеркально отражающие жизнь советской России и фашистской Германии. Это работы Евгения Замятина, Артура Кестлера, Олдоса Хаксли и особенно Джорджа Оруэлла.
Глубоко мыслящие люди напряженно и тревожно всматривались в страну-казарму, страну-концлагерь. Это не просто было вначале увидеть. За кумачом революционных праздников и факельных шествий, всевластия секретарей и фюреров, лозунгов о «мировой революции» и «мировом господстве» просматривалось нечто зловещее – милитаризованные государственные машины, где могла себя чувствовать относительно спокойно только одна личность.
Сталин в СССР формировал систему, в фундаменте которой находились: безгрешная, универсальная, «единственно истинная» идеология; партия – огосударствленный орден с легионами бюрократов; единственный и всесильный вождь, почти земное божество; огромная военная машина; тотальный политический сыск с его «карательными органами». В этом обществе было все… кроме свободы человека, личности. Аморфную, обезличенную толпу облачили в единое идеологическое одеяние, духовную униформу, сделав ее послушным орудием достижения утопических целей. Самое страшное: многие, очень многие верили в эти идеалы.
Сталин не скрывал, что для него «компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского…»{354}. Только такой орден способен стать политической базой большевистских преобразований. С помощью, по выражению Сталина, «приводов» и «рычагов» (профсоюзы, Советы депутатов, кооперация всех видов, союз молодежи) партия охватывает своим влиянием «массы». Благодаря этому, признается генсек, «ни один важный политический или организационный вопрос не решается у нас нашими советскими и другими массовыми организациями без руководящих указаний партии»{355}. В этих условиях личность низводится до роли «винтика», простого исполнителя высшей диктаторской воли.
Правда, эта воля исполняется с помощью гигантского партийного аппарата, местных секретарей, которых Сталин любил именовать на военный лад. Выступая с погромным докладом на пленуме ЦК ВКП(б) в марте 1937 года о путях ликвидации врагов партии, генсек заявил:
«В составе нашей партии, если иметь в виду ее руководящие слои, имеется 3–4 тысячи высших руководителей. Это, я бы сказал, генералитет нашей партии.
Далее идут 30–40 тысяч средних руководителей. Это наше партийное офицерство.
Дальше идут около 100–150 тысяч низшего командного состава. Это, так сказать, наше партийное унтер-офицерство»{356}.
Стремление надеть на руководителей, страну, бюрократию военную униформу весьма распространенный признак тоталитарных систем.
Тоталитаризм оказался удобной политической формой широкой технической модернизации страны ценой полного подавления личности и превращения людей в послушную, молчащую массу. Естественно, что в этом контексте либерализм, классический парламентаризм, реформизм, свободный рынок были не просто преданы анафеме, но и физически уничтожены.
Благодаря созданной по чертежам Ленина политической системе стало возможным осуществление сверхиндустриализации, тотальной коллективизации сельского хозяйства, перманентной милитаризации, отупляющей до абсурда идеологизации общества. В результате сформировался элементарный (в политическом плане) человек, способный без размышлений исполнять «центральную» волю. По мысли Сталина, массово закрепленной затем на практике, пропаганда и агитация готовят и обосновывают лозунги, которые затем становятся «прямой директивой»{357}.
Это оказалось для советского государства очень удобной формой управления: партийная директива определяла все: когда начинать сев, кого считать «врагами народа», как развертывать в области стахановское движение, какие сведения сообщать по поводу «ликбеза» и т. д. Директива (команда) – действие (исполнение). Сталин видел в этом алгоритме огромную силу ВКП(б). «Кадры партии, – говорил генсек, – это командный состав партии, а так как наша партия стоит у власти, они являются также командным составом руководящих государственных органов»{358}. Прямолинейно и совершенно откровенно.
Постепенно складывался тотально-бюрократический механизм реализации «высшей воли». В самом низу – исполнитель, по выражению Сталина, «винтик». Вверху – вождь. Между основанием пирамиды и ее вершиной – «приводные ремни». Эти «ремни» двигаются в «густой» партийной, большевистской среде. На каждом этаже пирамиды, в каждом ее секторе – недремлющее око всесильных чекистов, осуществляющих тотальный контроль: за благонадежностью «винтиков», преданностью идее и вождю руководителей отдельных «приводных ремней», наличием или отсутствием «вражеской работы». Не только государственные органы превращались в инструменты насилия, но и производственные, сельскохозяйственные объединения. Выступая 11 января 1933 года на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) с речью «О работе в деревне», Сталин заявил: «С точки зрения ленинизма, колхозы, как и Советы, взятые как форма организации, есть оружие и только оружие»{359}.
С тех пор «оружие» на селе всегда было. Но хлеба и с «оружием» всегда не хватало…
Конечно, кроме «абсолютно верной» Идеи Коммунизма, которой молятся все, часто на обыденном уровне, сводя ее к тому, что «там можно будет досыта есть», в Системе есть План. Он, этот План, одобряется вождем и становится законом для всех: наркомов, членов политбюро, директоров, бригадиров, стахановцев, «зэков». Главный План – это пятилетний. Даже если он не будет выполнен, во всех газетах, по радио, на собраниях скажут, что пятилетка «перевыполнена». Так, например, в январе 1933 года Сталин, подводя итоги первой пятилетки, вопреки реальным данным заявил, что она «выполнена в течение четырех лет и трех месяцев».
План – это все. Плановость экономики и вообще всей социалистической жизни считалась «главным преимуществом» системы. Вождь имел, тем не менее, право в самые «дерзновенные планы» вносить исторические коррективы. Выступая 10 марта 1939 года на XVIII съезде ВКП(б) с отчетным докладом, Сталин заявил: «Мы перегнали главные капиталистические страны в смысле техники производства (!? – Д.В.) и темпов развития промышленности. Это очень хорошо. Но этого мало. Нужно перегнать их также в экономическом отношении (т. е. по производству продукции на душу населения). Мы это можем сделать, и мы это должны сделать… у нас будет изобилие продуктов, и мы получим возможность сделать переход от первой фазы коммунизма ко второй его фазе…» Для этого требуется, продолжал речь Сталин перед завороженным и притихшим залом: «…неукротимое желание идти вперед и готовность пойти на жертвы…»{360}.
Еще не закончилась «большая чистка», унесшая миллионы жизней, а вождь говорит о новых «жертвах». Никакие объективные экономические законы абсолютно не учитываются. Все решает «высшая воля», определяющая «генеральную линию» партии. Экономика, политика, хозяйственная жизнь подчиняются Цели. Она, цель, сформулирована в идеологии и благодаря популяризаторству Сталина приняла характер массовой идеи. Все становятся ее пленниками.
В обиходе торжественных собраний, рапортов о достижениях, популярной литературы – это прославление коммунизма, большевистской партии, «товарища Сталина», рабочего класса, выражение твердой уверенности в «окончательном торжестве дела Ленина-Сталина». Элементарная, предельно примитивная идейная пища, главной частью которой был пресловутый «Краткий курс» (история ВКП(б), широкая система духовной обработки (политическая учеба всего населения), повседневное «классовое воспитание» формировали так называемого «нового человека». Наиболее характерными чертами его являлись вера в большевистские мифы, черно-белое отражение многострунной и многоцветной действительности, следование многим классовым «табу», агрессивная воинственность при столкновениях не только с явно враждебными феноменами, но и с просто непонятными, готовность к «разъяснениям», «указаниям» из Центра. Рациональный слой индивидуального сознания обеднен и «законсервирован» множеством пропагандистских штампов. Не случайно идеологической промывке мозгов Сталин придавал огромное значение, если не сказать больше. Он всегда лично «курировал» эту сферу партийной деятельности.
Выступая на XVIII съезде ВКП(б), генсек заявил, что «…если бы мы сумели подготовить идеологически наши кадры… то имели бы все основания считать девять десятых всех наших вопросов уже разрешенными»{361}. Системе нужны были послушные, бездумные исполнители, слепо верящие в большевистские установки. Сталин и его партия чрезвычайно преуспели в этом направлении. Поэтому можно еще раз сказать: сталинский режим в качестве главной цели своей деятельности видел не человека, а его превращение в «атом» класса и «массы». Весь партийный и репрессивный механизм решали главную задачу в тотальном контроле этого процесса. Угроза репрессий, состояние постоянного страха превращали народ в молчащий, притихший. Широко распространялась защитная мимикрия, рождались массовая подозрительность и нетерпимость к тем, кто «назначался» на роль очередного врага: троцкисты или бухаринцы, шпионы или вредители, космополиты или «отравители».
Вместе с тем душевное затмение не было полным. Как говорил А.И. Солженицын, сидя в лагере, он с близкими друзьями был уверен в конечном крахе большевизма. По свидетельству архивов, в высшие органы нередко приходили анонимные письма с выражением неприятия и осуждения большевистского курса. Не случайно после окончания Второй мировой войны почти миллион советских граждан сделали все, чтобы избежать участи возвращения на родную землю. Конечно, были среди них и такие, которые боялись наказаний за свои деяния, но, вероятно, большинство оставшихся на Западе – те, кто уже не верил в сталинский «рай» и искал свободу. Даже ценой утраты родины.
Мне, в частности, удалось документально установить, что еще в 1952 году только в Европе находилось 452 тысячи бывших советских граждан, которые не просто страшились возврата в свое отечество, но и решительно отвергали его порядки. Естественно, что духовный сталинизм, тоталитарное мышление в меньшей степени охватили сознание миллионов «жителей» ГУЛАГа.
Сталинская система, положив в основу своего функционирования выполнение воли партийной диктатуры ВКП(б), предстала как некая тотальная псевдокультура, сделавшая судьбу конкретной личности эфемерной, а власть государства подавляющей. Вместе с тем эта псевдокультура давно (и сегодня тоже!) паразитирует на христианской идее социальной справедливости, популистской идее защиты бедных, «пролетариата»: обращается к трактатам утопистов прошлого, внушая, что «золотой век» – это грядущий коммунизм. При всей эклектичности ленинизма и сталинизма как его конкретной временной разновидности они выделили из марксизма то, что там не являлось главным, – идею диктаторской власти. Эта псевдокультура не является ни европейской, ни азиатской, а представляет собой нечто особенное, уродливо-неповторимое, со своей идеологией, политикой, «ценностями».
Из семи десятилетий существования этой системы лишь первая половина (с 1917 по 1953 год) была в известном смысле классически тоталитарной. Основная «заслуга» в достраивании и «совершенствовании» ленинского тоталитарного здания принадлежит Сталину.
При всей чудовищной антигуманности, закрытости сталинского общества оно таило в себе и некую «привлекательную загадочность», на которую «клевали» не только Г. Уэллс, но и множество простых людей на Западе. Пропаганда о «государстве рабочих и крестьян» в России, осуществляемая зависимыми от ВКП(б) компартиями, поддерживала среди отдельных слоев и социальных групп капиталистических государств определенное доверие к большевистской власти. Можно даже сказать, что в «сталинские годы» СССР, Москва, режим излучали некий «бордово-темный свет», который одновременно пугал и притягивал. Такие мастера пера, как Анри Барбюс, своими книгами распространяли лживый миф о гении и на Западе. Барбюс писал о Сталине, что «кто бы вы ни были, лучшее в вашей судьбе находится в руках человека, который бодрствует за всех и работает, человека с головою ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата»{362}.
«Акварель» А. Барбюса насколько красочна, настолько и ложна. Сталин никогда не был таким.
Для повышения респектабельности режима, по инициативе Сталина, в 1935 году началась подготовка новой Конституции СССР. Страна пока жила по конституции, принятой в год смерти Ленина в 1924 году. Естественно, эту волю второго вождя освятили специальным постановлением VII съезда Советов 6 февраля 1935 года. Сталин обосновывал необходимость нового конституционного процесса целым рядом объективных обстоятельств: созданием новой индустриальной базы государства, разгромом кулачества, победой колхозного строя, завершением ликвидации частной собственности и т. д.{363}.
Думаю, что Сталин не сказал на съезде двух очень важных вещей.
Во-первых. Диктатор почувствовал свою огромную силу. Но он хотел и международной популярности. Его встречи и долгие беседы с западными писателями Роменом Ролланом, Эмилем Людвигом и Гербертом Уэллсом преследовали цель создать привлекательный образ вождя СССР для Запада. Собеседники это сразу поняли. Людвиг тут же сказал генсеку: «В течение более 20 лет я изучаю жизнь и деятельность выдающихся исторических личностей…»{364} А знаменитый фантаст Уэллс в самом начале беседы заявил, что он недавно «имел продолжительную беседу с президентом Рузвельтом… Теперь я приехал к Вам, чтобы расспросить Вас, что Вы делаете для того, чтобы изменить мир…»{365}. Сталин, как и всякий диктатор, настойчиво искал международной личной популярности.
Но он хотел, чтобы и создаваемая им система тоже была привлекательной, манящей, «вдохновляющей пролетариат». Конституция, его конституция, по мысли вождя, могла помочь решению этой, как теперь знаем, невыполнимой задачи.
Под бурные, просто исступленные аплодисменты делегатов VIII Всесоюзного съезда Советов Сталин заявил в своем обычном тавтологическом ключе, говоря о конституции: «Это будет документ, свидетельствующий о том, что то, о чем мечтали и продолжают мечтать миллионы честных людей в капиталистических странах, уже осуществлено в СССР. Это будет документ, свидетельствующий о том, что то, что осуществлено в СССР, вполне может быть осуществлено и в других странах…»{366} И мы знаем, что 5 декабря 1936 года сталинская конституция были «принята».
Во-вторых. Заботясь о «демократической» респектабельности своей системы, личной привлекательности как вождя гигантского «государства рабочих и крестьян», Сталин исподволь, параллельно с подготовкой конституции готовил в стране гигантскую кровавую чистку.
Многие люди до сих пор не могут понять: зачем она была нужна ему? Власть его стала незыблемой. Вся явная оппозиция была разгромлена. Общество притихло, со страхом и восторгом (!) глядя на портреты низкорослого вождя (к слову, все советские семь вождей низкорослы; лишь Брежнев и Горбачев «дотягивают» до среднего роста), который создал «самое» сильное государство, «самую» сильную армию, «самую» передовую науку и культуру и сейчас готовит жизнь, в которой всем будет «радостно и весело». Почему Сталин решил устроить всесоюзную кровавую баню? Как он решился на нее?
Нужно знать Сталина: всю жизнь, когда после смерти Ленина стал реально влиять на историю, он «пришпоривал» ее. Он торопил время. Его маниакальной идеей было «обогнать» всех. «Пробежать» 100 лет за 10 лет… Так заявил лидер партии в феврале 1931 года. «Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Сталин жил идеей исторического опережения естественного хода событий. Но люди меняются медленно. А кроме того, сколько еще в стране живет выходцев из российской буржуазии, бывших офицеров, едва ли разоружившихся членов различных партий, движений, группировок, скрытых вредителей и шпионов… Тем более, ведь он доказал, что налицо «обострение классовой борьбы»{367}. Система должна пройти генеральную чистку. От этого она станет крепче, однороднее и сможет ускорить «переход ко второй фазе коммунизма».
Поэтому появление «единственной в мире до конца демократической конституции»{368} и «расчистка» для ее действия социального поля – вещи тесно взаимосвязанные. Сталинская конституция была предтечей большого террора. Действительность «подгонялась» под нее. На все времена.
Сталинская система была такой, что выполнение основных ее экономических, социальных и политических задач в области индустриализации, милитаризации, коллективизации, ликвидации кулачества, идеологизации общества были невозможны без перманентных чисток, террора, постоянной войны против собственного народа. У нас обычно «большой террор» ассоциируется только с 37-38-м годами. Это не так.
Весь период владычествования И.В. Сталина в советском государстве был кровавым. Но эпицентром террора были 30-е годы целиком. Инициировал бесконечные «дела» сам Сталин; он хотел расчисткой, «санитарной» обработкой обеспечить большее «морально-политическое единство общества» и его однородность. Молчащий народ (правда, громко скандировавший дикие лозунги, когда ему приказывали) привел к появлению и «выкорчевыванию» бесчисленных враждебных групп.
…В 1932–1933 годах ОГПУ начало дело о так называемом «союзе марксистов-ленинцев» во главе с М.Н. Рютиным, В.Н. Каюровым, А.Н. Слепковым. Марксисты «романтичного» толка полагали, что возвращение к Ленину позволит преодолеть кризис в партии и убрать с поста ее генерального секретаря И.В. Сталина. Аресты, внесудебные расправы, тюрьмы, лагеря. Мартемьян Никитич Рютин, не в пример многим, проявил исключительное мужество. В последнем письме в ЦИК СССР Рютин писал, что «не страшится смерти», даже будучи в руках аппарата НКВД полностью «беззащитным, бесправным, связанным по рукам и ногам, наглухо закупоренным от внешнего мира». Духовное сопротивление мученика было прервано расстрелом 10 января 1937 года вместе с единомышленниками.
Сталин, узнав о «закрытии дела», бросил:
– Давно надо было прикончить…
…С начала 20-х годов (еще при Ленине), а затем «раскрученные» Сталиным велись дела о так называемом «национал-уклонизме». Грузинский, татарский, белорусский, казахский, башкирский, украинский, «бухарский» и иные «национализмы» были постоянно на эшафоте сталинской системы. Даже понимая, что сам по себе национализм – сфера, где много негативного, категорически нельзя согласиться со сталинскими методами. На протяжении многих лет Сталин и его чекистские опричники отстреливали «националистов», часто единственной виной которых было стремление сохранить национальную культуру и национальное самосознание своих народов. Были сметены в небытие М.Х. Султан-Галиев, Б. Мдивани, М. Окуджава, С. Чихладзе, Г. Элиава, СВ. Косиор, М.М. Хатаевич, А. Икрамов, Ф. Ходжаев, У. Ашуров, Н. Максум, А. Рахимбаев, Е.Я. Чаренц, А.Г Ханджян и многие, многие другие.
«Националисты» были уничтожены, ибо подозревались в отсутствии лояльности к сталинскому национальному курсу. Ведь диктатор хотел ускорения, опережения текущих темпов истории и в национальной сфере, форсируя реализацию сумасшедшей, дикой идеи о «слиянии наций». Система выравнивала, нивелировала, однообразила людей. Но на национальном поле сделать это оказалось особенно трудным.
…Карательные органы открывали промышленные, аграрные, идейные «дела». Не хватало военного. В летние дни 1937 года возникло и такое. Сталин не просто вдохновлял «дело», но и лично руководил его ходом. Вначале диктатор, как это он делал не раз, играя с жертвой, вызвал к себе в Кремль Маршала Советского Союза М.Н. Тухачевского после доноса К.Е. Ворошилова. Принял Тухачевского 13 мая 1937 года в 17.05, беседовал сорок пять минут в присутствии Молотова, Ежова, Ворошилова, Реденса, Кагановича. Тухачевский вышел от вождя бледным как мел и молча удалился. А 22 мая лично Сталин распорядился немедленно его арестовать вместе со многими другими военачальниками.
Меньше чем через неделю самого молодого маршала сломили, и он «сознался» в «шпионаже», встрече в Лондоне с сыном Троцкого, продаже себя фашистам и т. д. Для расправы создали специальное судебное присутствие Верховного суда. Система уже набила себе руку на абсолютно незаконных делах. Сталин лично несколько раз инструктировал А.Я. Вышинского, В.В. Ульриха и других палачей. Суд состоялся 11 июня 1937 года. В ходе процесса, до вынесения приговора, В.В. Ульрих в 16 часов был вызван к Сталину{369}. Беседа была короткой: «во всем сознался, как и другие». Сталин одобрил приговор. В 23 часа 35 минут В.В. Ульрих объявил приговор. Естественно, всех к расстрелу. Уже через неделю после расстрела Тухачевского и всех его семи «подельцев» были арестованы 21 командир корпуса, 37 командиров дивизий, 29 командиров бригад, многие десятки командиров полков и комиссаров. Военный «заговор» оказался широкомасштабным.
Процесс был командой: в армии и на флоте в течение двух лет, что документально подтверждено (см. Протоколы Верховного суда СССР, дела Военной коллегии), репрессировали свыше сорока тысяч командиров и политработников. Из состава Военного Совета при наркоме обороны, состоящего из 85 человек, избежали репрессий лишь девять военачальников… А 68 членов Совета были расстреляны.
Сталин хотел с помощью этой чистки освободиться от всех сомнительных, «неустойчивых», «запятнанных» связями с «врагами народа». Обезглавив армию перед лицом угрозы большой европейской войны, вождь был намерен довериться новой генерации командиров. Новой волне выдвиженцев, не знающих былых оппозиций и былых вождей, не имеющих военного, боевого опыта. Государственная гильотина не должна была бездействовать.
…Было и «кремлевское дело», и дело группы «рабочей оппозиции», дело «антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра» и много-много других «дел». Война, поставившая на карту само существование системы, приостановила сталинскую машину террора. Хотя уже осенью 1941 года жертвами сталинской методологии стали советские немцы, сосланные в Сибирь и Казахстан. Репрессии при Сталине не прекращались никогда. Как только исход войны стал ясен, началось выселение других народов, заподозренных сталинскими органами в неверности.
Есть серьезные основания полагать, что незадолго до смерти Сталин намеревался осуществить новую крупномасштабную чистку. Он больше, чем кто-либо, понимал, что два главных механизма его власти – Ложь и Насилие – не должны замирать ни на минуту. Иначе последствия могли быть для него печальными: ослабнет хватка липкого страха, и у людей постепенно может начаться прозрение… Это было недопустимо.
…По личной инициативе Сталина в мае-июне 1952 года Военная коллегия Верховного суда СССР рассмотрела «дело» Еврейского антифашистского комитета. Как всегда, обвинение было стандартно – шпионаж. Сразу же была «забыта» большая работа комитета в годы войны по мобилизации мирового общественного мнения, финансовых средств на борьбу с фашизмом.
Суд, конечно, состоялся без участия представителей государственного обвинения и защиты. Еще до суда Сталин «обговорил» на «своем» политбюро это очередное «дело». Решили: расстрелять всех, кроме академика Лины Соломоновны Штерн. Остальные несчастные: С.А. Лозовский, И.С. Фефер, И.С. Юзефович, Б.А. Шимелиович, Л.М. Квитко, П.Д. Маркиш, Д.Р. Бергельсон, Д.Н. Гофштейн, В.Л. Зускин, Л.Я. Тальми, И.С. Ватенберг, Э.И. Теумин, И.С. Ватенберг-Островская – были осуждены и расстреляны. В связи с этим делом была арестована и получила пять лет лагерей в Сибири и жена Молотова – П. Жемчужина за «связи с членами антифашистского комитета». Молотов постыдно промолчал, не заступившись за жену, которая, находясь на отдыхе в Сочи, писала мужу: «Береги как самого себя нашего дорогого Иосифа Виссарионовича…».
Сталинская система – это гигантский лагерь, где «личностью» имела право быть лишь одна персона – верховный вождь.
Такую систему еще накануне Второй мировой войны некоторые проницательные писатели и ученые стали называть тоталитарной, имея в виду всеобъемлющий контроль власти над всеми сферами человеческого бытия[7]. В конце 30-х годов и значительно позже появились книги, словно копирующие, зеркально отражающие жизнь советской России и фашистской Германии. Это работы Евгения Замятина, Артура Кестлера, Олдоса Хаксли и особенно Джорджа Оруэлла.
Глубоко мыслящие люди напряженно и тревожно всматривались в страну-казарму, страну-концлагерь. Это не просто было вначале увидеть. За кумачом революционных праздников и факельных шествий, всевластия секретарей и фюреров, лозунгов о «мировой революции» и «мировом господстве» просматривалось нечто зловещее – милитаризованные государственные машины, где могла себя чувствовать относительно спокойно только одна личность.
Сталин в СССР формировал систему, в фундаменте которой находились: безгрешная, универсальная, «единственно истинная» идеология; партия – огосударствленный орден с легионами бюрократов; единственный и всесильный вождь, почти земное божество; огромная военная машина; тотальный политический сыск с его «карательными органами». В этом обществе было все… кроме свободы человека, личности. Аморфную, обезличенную толпу облачили в единое идеологическое одеяние, духовную униформу, сделав ее послушным орудием достижения утопических целей. Самое страшное: многие, очень многие верили в эти идеалы.
Сталин не скрывал, что для него «компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского…»{354}. Только такой орден способен стать политической базой большевистских преобразований. С помощью, по выражению Сталина, «приводов» и «рычагов» (профсоюзы, Советы депутатов, кооперация всех видов, союз молодежи) партия охватывает своим влиянием «массы». Благодаря этому, признается генсек, «ни один важный политический или организационный вопрос не решается у нас нашими советскими и другими массовыми организациями без руководящих указаний партии»{355}. В этих условиях личность низводится до роли «винтика», простого исполнителя высшей диктаторской воли.
Правда, эта воля исполняется с помощью гигантского партийного аппарата, местных секретарей, которых Сталин любил именовать на военный лад. Выступая с погромным докладом на пленуме ЦК ВКП(б) в марте 1937 года о путях ликвидации врагов партии, генсек заявил:
«В составе нашей партии, если иметь в виду ее руководящие слои, имеется 3–4 тысячи высших руководителей. Это, я бы сказал, генералитет нашей партии.
Далее идут 30–40 тысяч средних руководителей. Это наше партийное офицерство.
Дальше идут около 100–150 тысяч низшего командного состава. Это, так сказать, наше партийное унтер-офицерство»{356}.
Стремление надеть на руководителей, страну, бюрократию военную униформу весьма распространенный признак тоталитарных систем.
Тоталитаризм оказался удобной политической формой широкой технической модернизации страны ценой полного подавления личности и превращения людей в послушную, молчащую массу. Естественно, что в этом контексте либерализм, классический парламентаризм, реформизм, свободный рынок были не просто преданы анафеме, но и физически уничтожены.
Благодаря созданной по чертежам Ленина политической системе стало возможным осуществление сверхиндустриализации, тотальной коллективизации сельского хозяйства, перманентной милитаризации, отупляющей до абсурда идеологизации общества. В результате сформировался элементарный (в политическом плане) человек, способный без размышлений исполнять «центральную» волю. По мысли Сталина, массово закрепленной затем на практике, пропаганда и агитация готовят и обосновывают лозунги, которые затем становятся «прямой директивой»{357}.
Это оказалось для советского государства очень удобной формой управления: партийная директива определяла все: когда начинать сев, кого считать «врагами народа», как развертывать в области стахановское движение, какие сведения сообщать по поводу «ликбеза» и т. д. Директива (команда) – действие (исполнение). Сталин видел в этом алгоритме огромную силу ВКП(б). «Кадры партии, – говорил генсек, – это командный состав партии, а так как наша партия стоит у власти, они являются также командным составом руководящих государственных органов»{358}. Прямолинейно и совершенно откровенно.
Постепенно складывался тотально-бюрократический механизм реализации «высшей воли». В самом низу – исполнитель, по выражению Сталина, «винтик». Вверху – вождь. Между основанием пирамиды и ее вершиной – «приводные ремни». Эти «ремни» двигаются в «густой» партийной, большевистской среде. На каждом этаже пирамиды, в каждом ее секторе – недремлющее око всесильных чекистов, осуществляющих тотальный контроль: за благонадежностью «винтиков», преданностью идее и вождю руководителей отдельных «приводных ремней», наличием или отсутствием «вражеской работы». Не только государственные органы превращались в инструменты насилия, но и производственные, сельскохозяйственные объединения. Выступая 11 января 1933 года на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) с речью «О работе в деревне», Сталин заявил: «С точки зрения ленинизма, колхозы, как и Советы, взятые как форма организации, есть оружие и только оружие»{359}.
С тех пор «оружие» на селе всегда было. Но хлеба и с «оружием» всегда не хватало…
Конечно, кроме «абсолютно верной» Идеи Коммунизма, которой молятся все, часто на обыденном уровне, сводя ее к тому, что «там можно будет досыта есть», в Системе есть План. Он, этот План, одобряется вождем и становится законом для всех: наркомов, членов политбюро, директоров, бригадиров, стахановцев, «зэков». Главный План – это пятилетний. Даже если он не будет выполнен, во всех газетах, по радио, на собраниях скажут, что пятилетка «перевыполнена». Так, например, в январе 1933 года Сталин, подводя итоги первой пятилетки, вопреки реальным данным заявил, что она «выполнена в течение четырех лет и трех месяцев».
План – это все. Плановость экономики и вообще всей социалистической жизни считалась «главным преимуществом» системы. Вождь имел, тем не менее, право в самые «дерзновенные планы» вносить исторические коррективы. Выступая 10 марта 1939 года на XVIII съезде ВКП(б) с отчетным докладом, Сталин заявил: «Мы перегнали главные капиталистические страны в смысле техники производства (!? – Д.В.) и темпов развития промышленности. Это очень хорошо. Но этого мало. Нужно перегнать их также в экономическом отношении (т. е. по производству продукции на душу населения). Мы это можем сделать, и мы это должны сделать… у нас будет изобилие продуктов, и мы получим возможность сделать переход от первой фазы коммунизма ко второй его фазе…» Для этого требуется, продолжал речь Сталин перед завороженным и притихшим залом: «…неукротимое желание идти вперед и готовность пойти на жертвы…»{360}.
Еще не закончилась «большая чистка», унесшая миллионы жизней, а вождь говорит о новых «жертвах». Никакие объективные экономические законы абсолютно не учитываются. Все решает «высшая воля», определяющая «генеральную линию» партии. Экономика, политика, хозяйственная жизнь подчиняются Цели. Она, цель, сформулирована в идеологии и благодаря популяризаторству Сталина приняла характер массовой идеи. Все становятся ее пленниками.
В обиходе торжественных собраний, рапортов о достижениях, популярной литературы – это прославление коммунизма, большевистской партии, «товарища Сталина», рабочего класса, выражение твердой уверенности в «окончательном торжестве дела Ленина-Сталина». Элементарная, предельно примитивная идейная пища, главной частью которой был пресловутый «Краткий курс» (история ВКП(б), широкая система духовной обработки (политическая учеба всего населения), повседневное «классовое воспитание» формировали так называемого «нового человека». Наиболее характерными чертами его являлись вера в большевистские мифы, черно-белое отражение многострунной и многоцветной действительности, следование многим классовым «табу», агрессивная воинственность при столкновениях не только с явно враждебными феноменами, но и с просто непонятными, готовность к «разъяснениям», «указаниям» из Центра. Рациональный слой индивидуального сознания обеднен и «законсервирован» множеством пропагандистских штампов. Не случайно идеологической промывке мозгов Сталин придавал огромное значение, если не сказать больше. Он всегда лично «курировал» эту сферу партийной деятельности.
Выступая на XVIII съезде ВКП(б), генсек заявил, что «…если бы мы сумели подготовить идеологически наши кадры… то имели бы все основания считать девять десятых всех наших вопросов уже разрешенными»{361}. Системе нужны были послушные, бездумные исполнители, слепо верящие в большевистские установки. Сталин и его партия чрезвычайно преуспели в этом направлении. Поэтому можно еще раз сказать: сталинский режим в качестве главной цели своей деятельности видел не человека, а его превращение в «атом» класса и «массы». Весь партийный и репрессивный механизм решали главную задачу в тотальном контроле этого процесса. Угроза репрессий, состояние постоянного страха превращали народ в молчащий, притихший. Широко распространялась защитная мимикрия, рождались массовая подозрительность и нетерпимость к тем, кто «назначался» на роль очередного врага: троцкисты или бухаринцы, шпионы или вредители, космополиты или «отравители».
Вместе с тем душевное затмение не было полным. Как говорил А.И. Солженицын, сидя в лагере, он с близкими друзьями был уверен в конечном крахе большевизма. По свидетельству архивов, в высшие органы нередко приходили анонимные письма с выражением неприятия и осуждения большевистского курса. Не случайно после окончания Второй мировой войны почти миллион советских граждан сделали все, чтобы избежать участи возвращения на родную землю. Конечно, были среди них и такие, которые боялись наказаний за свои деяния, но, вероятно, большинство оставшихся на Западе – те, кто уже не верил в сталинский «рай» и искал свободу. Даже ценой утраты родины.
Мне, в частности, удалось документально установить, что еще в 1952 году только в Европе находилось 452 тысячи бывших советских граждан, которые не просто страшились возврата в свое отечество, но и решительно отвергали его порядки. Естественно, что духовный сталинизм, тоталитарное мышление в меньшей степени охватили сознание миллионов «жителей» ГУЛАГа.
Сталинская система, положив в основу своего функционирования выполнение воли партийной диктатуры ВКП(б), предстала как некая тотальная псевдокультура, сделавшая судьбу конкретной личности эфемерной, а власть государства подавляющей. Вместе с тем эта псевдокультура давно (и сегодня тоже!) паразитирует на христианской идее социальной справедливости, популистской идее защиты бедных, «пролетариата»: обращается к трактатам утопистов прошлого, внушая, что «золотой век» – это грядущий коммунизм. При всей эклектичности ленинизма и сталинизма как его конкретной временной разновидности они выделили из марксизма то, что там не являлось главным, – идею диктаторской власти. Эта псевдокультура не является ни европейской, ни азиатской, а представляет собой нечто особенное, уродливо-неповторимое, со своей идеологией, политикой, «ценностями».
Из семи десятилетий существования этой системы лишь первая половина (с 1917 по 1953 год) была в известном смысле классически тоталитарной. Основная «заслуга» в достраивании и «совершенствовании» ленинского тоталитарного здания принадлежит Сталину.
При всей чудовищной антигуманности, закрытости сталинского общества оно таило в себе и некую «привлекательную загадочность», на которую «клевали» не только Г. Уэллс, но и множество простых людей на Западе. Пропаганда о «государстве рабочих и крестьян» в России, осуществляемая зависимыми от ВКП(б) компартиями, поддерживала среди отдельных слоев и социальных групп капиталистических государств определенное доверие к большевистской власти. Можно даже сказать, что в «сталинские годы» СССР, Москва, режим излучали некий «бордово-темный свет», который одновременно пугал и притягивал. Такие мастера пера, как Анри Барбюс, своими книгами распространяли лживый миф о гении и на Западе. Барбюс писал о Сталине, что «кто бы вы ни были, лучшее в вашей судьбе находится в руках человека, который бодрствует за всех и работает, человека с головою ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата»{362}.
«Акварель» А. Барбюса насколько красочна, настолько и ложна. Сталин никогда не был таким.
Для повышения респектабельности режима, по инициативе Сталина, в 1935 году началась подготовка новой Конституции СССР. Страна пока жила по конституции, принятой в год смерти Ленина в 1924 году. Естественно, эту волю второго вождя освятили специальным постановлением VII съезда Советов 6 февраля 1935 года. Сталин обосновывал необходимость нового конституционного процесса целым рядом объективных обстоятельств: созданием новой индустриальной базы государства, разгромом кулачества, победой колхозного строя, завершением ликвидации частной собственности и т. д.{363}.
Думаю, что Сталин не сказал на съезде двух очень важных вещей.
Во-первых. Диктатор почувствовал свою огромную силу. Но он хотел и международной популярности. Его встречи и долгие беседы с западными писателями Роменом Ролланом, Эмилем Людвигом и Гербертом Уэллсом преследовали цель создать привлекательный образ вождя СССР для Запада. Собеседники это сразу поняли. Людвиг тут же сказал генсеку: «В течение более 20 лет я изучаю жизнь и деятельность выдающихся исторических личностей…»{364} А знаменитый фантаст Уэллс в самом начале беседы заявил, что он недавно «имел продолжительную беседу с президентом Рузвельтом… Теперь я приехал к Вам, чтобы расспросить Вас, что Вы делаете для того, чтобы изменить мир…»{365}. Сталин, как и всякий диктатор, настойчиво искал международной личной популярности.
Но он хотел, чтобы и создаваемая им система тоже была привлекательной, манящей, «вдохновляющей пролетариат». Конституция, его конституция, по мысли вождя, могла помочь решению этой, как теперь знаем, невыполнимой задачи.
Под бурные, просто исступленные аплодисменты делегатов VIII Всесоюзного съезда Советов Сталин заявил в своем обычном тавтологическом ключе, говоря о конституции: «Это будет документ, свидетельствующий о том, что то, о чем мечтали и продолжают мечтать миллионы честных людей в капиталистических странах, уже осуществлено в СССР. Это будет документ, свидетельствующий о том, что то, что осуществлено в СССР, вполне может быть осуществлено и в других странах…»{366} И мы знаем, что 5 декабря 1936 года сталинская конституция были «принята».
Во-вторых. Заботясь о «демократической» респектабельности своей системы, личной привлекательности как вождя гигантского «государства рабочих и крестьян», Сталин исподволь, параллельно с подготовкой конституции готовил в стране гигантскую кровавую чистку.
Многие люди до сих пор не могут понять: зачем она была нужна ему? Власть его стала незыблемой. Вся явная оппозиция была разгромлена. Общество притихло, со страхом и восторгом (!) глядя на портреты низкорослого вождя (к слову, все советские семь вождей низкорослы; лишь Брежнев и Горбачев «дотягивают» до среднего роста), который создал «самое» сильное государство, «самую» сильную армию, «самую» передовую науку и культуру и сейчас готовит жизнь, в которой всем будет «радостно и весело». Почему Сталин решил устроить всесоюзную кровавую баню? Как он решился на нее?
Нужно знать Сталина: всю жизнь, когда после смерти Ленина стал реально влиять на историю, он «пришпоривал» ее. Он торопил время. Его маниакальной идеей было «обогнать» всех. «Пробежать» 100 лет за 10 лет… Так заявил лидер партии в феврале 1931 года. «Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Сталин жил идеей исторического опережения естественного хода событий. Но люди меняются медленно. А кроме того, сколько еще в стране живет выходцев из российской буржуазии, бывших офицеров, едва ли разоружившихся членов различных партий, движений, группировок, скрытых вредителей и шпионов… Тем более, ведь он доказал, что налицо «обострение классовой борьбы»{367}. Система должна пройти генеральную чистку. От этого она станет крепче, однороднее и сможет ускорить «переход ко второй фазе коммунизма».
Поэтому появление «единственной в мире до конца демократической конституции»{368} и «расчистка» для ее действия социального поля – вещи тесно взаимосвязанные. Сталинская конституция была предтечей большого террора. Действительность «подгонялась» под нее. На все времена.
Сталинская система была такой, что выполнение основных ее экономических, социальных и политических задач в области индустриализации, милитаризации, коллективизации, ликвидации кулачества, идеологизации общества были невозможны без перманентных чисток, террора, постоянной войны против собственного народа. У нас обычно «большой террор» ассоциируется только с 37-38-м годами. Это не так.
Весь период владычествования И.В. Сталина в советском государстве был кровавым. Но эпицентром террора были 30-е годы целиком. Инициировал бесконечные «дела» сам Сталин; он хотел расчисткой, «санитарной» обработкой обеспечить большее «морально-политическое единство общества» и его однородность. Молчащий народ (правда, громко скандировавший дикие лозунги, когда ему приказывали) привел к появлению и «выкорчевыванию» бесчисленных враждебных групп.
…В 1932–1933 годах ОГПУ начало дело о так называемом «союзе марксистов-ленинцев» во главе с М.Н. Рютиным, В.Н. Каюровым, А.Н. Слепковым. Марксисты «романтичного» толка полагали, что возвращение к Ленину позволит преодолеть кризис в партии и убрать с поста ее генерального секретаря И.В. Сталина. Аресты, внесудебные расправы, тюрьмы, лагеря. Мартемьян Никитич Рютин, не в пример многим, проявил исключительное мужество. В последнем письме в ЦИК СССР Рютин писал, что «не страшится смерти», даже будучи в руках аппарата НКВД полностью «беззащитным, бесправным, связанным по рукам и ногам, наглухо закупоренным от внешнего мира». Духовное сопротивление мученика было прервано расстрелом 10 января 1937 года вместе с единомышленниками.
Сталин, узнав о «закрытии дела», бросил:
– Давно надо было прикончить…
…С начала 20-х годов (еще при Ленине), а затем «раскрученные» Сталиным велись дела о так называемом «национал-уклонизме». Грузинский, татарский, белорусский, казахский, башкирский, украинский, «бухарский» и иные «национализмы» были постоянно на эшафоте сталинской системы. Даже понимая, что сам по себе национализм – сфера, где много негативного, категорически нельзя согласиться со сталинскими методами. На протяжении многих лет Сталин и его чекистские опричники отстреливали «националистов», часто единственной виной которых было стремление сохранить национальную культуру и национальное самосознание своих народов. Были сметены в небытие М.Х. Султан-Галиев, Б. Мдивани, М. Окуджава, С. Чихладзе, Г. Элиава, СВ. Косиор, М.М. Хатаевич, А. Икрамов, Ф. Ходжаев, У. Ашуров, Н. Максум, А. Рахимбаев, Е.Я. Чаренц, А.Г Ханджян и многие, многие другие.
«Националисты» были уничтожены, ибо подозревались в отсутствии лояльности к сталинскому национальному курсу. Ведь диктатор хотел ускорения, опережения текущих темпов истории и в национальной сфере, форсируя реализацию сумасшедшей, дикой идеи о «слиянии наций». Система выравнивала, нивелировала, однообразила людей. Но на национальном поле сделать это оказалось особенно трудным.
…Карательные органы открывали промышленные, аграрные, идейные «дела». Не хватало военного. В летние дни 1937 года возникло и такое. Сталин не просто вдохновлял «дело», но и лично руководил его ходом. Вначале диктатор, как это он делал не раз, играя с жертвой, вызвал к себе в Кремль Маршала Советского Союза М.Н. Тухачевского после доноса К.Е. Ворошилова. Принял Тухачевского 13 мая 1937 года в 17.05, беседовал сорок пять минут в присутствии Молотова, Ежова, Ворошилова, Реденса, Кагановича. Тухачевский вышел от вождя бледным как мел и молча удалился. А 22 мая лично Сталин распорядился немедленно его арестовать вместе со многими другими военачальниками.
Меньше чем через неделю самого молодого маршала сломили, и он «сознался» в «шпионаже», встрече в Лондоне с сыном Троцкого, продаже себя фашистам и т. д. Для расправы создали специальное судебное присутствие Верховного суда. Система уже набила себе руку на абсолютно незаконных делах. Сталин лично несколько раз инструктировал А.Я. Вышинского, В.В. Ульриха и других палачей. Суд состоялся 11 июня 1937 года. В ходе процесса, до вынесения приговора, В.В. Ульрих в 16 часов был вызван к Сталину{369}. Беседа была короткой: «во всем сознался, как и другие». Сталин одобрил приговор. В 23 часа 35 минут В.В. Ульрих объявил приговор. Естественно, всех к расстрелу. Уже через неделю после расстрела Тухачевского и всех его семи «подельцев» были арестованы 21 командир корпуса, 37 командиров дивизий, 29 командиров бригад, многие десятки командиров полков и комиссаров. Военный «заговор» оказался широкомасштабным.
Процесс был командой: в армии и на флоте в течение двух лет, что документально подтверждено (см. Протоколы Верховного суда СССР, дела Военной коллегии), репрессировали свыше сорока тысяч командиров и политработников. Из состава Военного Совета при наркоме обороны, состоящего из 85 человек, избежали репрессий лишь девять военачальников… А 68 членов Совета были расстреляны.
Сталин хотел с помощью этой чистки освободиться от всех сомнительных, «неустойчивых», «запятнанных» связями с «врагами народа». Обезглавив армию перед лицом угрозы большой европейской войны, вождь был намерен довериться новой генерации командиров. Новой волне выдвиженцев, не знающих былых оппозиций и былых вождей, не имеющих военного, боевого опыта. Государственная гильотина не должна была бездействовать.
…Было и «кремлевское дело», и дело группы «рабочей оппозиции», дело «антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра» и много-много других «дел». Война, поставившая на карту само существование системы, приостановила сталинскую машину террора. Хотя уже осенью 1941 года жертвами сталинской методологии стали советские немцы, сосланные в Сибирь и Казахстан. Репрессии при Сталине не прекращались никогда. Как только исход войны стал ясен, началось выселение других народов, заподозренных сталинскими органами в неверности.
Есть серьезные основания полагать, что незадолго до смерти Сталин намеревался осуществить новую крупномасштабную чистку. Он больше, чем кто-либо, понимал, что два главных механизма его власти – Ложь и Насилие – не должны замирать ни на минуту. Иначе последствия могли быть для него печальными: ослабнет хватка липкого страха, и у людей постепенно может начаться прозрение… Это было недопустимо.
…По личной инициативе Сталина в мае-июне 1952 года Военная коллегия Верховного суда СССР рассмотрела «дело» Еврейского антифашистского комитета. Как всегда, обвинение было стандартно – шпионаж. Сразу же была «забыта» большая работа комитета в годы войны по мобилизации мирового общественного мнения, финансовых средств на борьбу с фашизмом.
Суд, конечно, состоялся без участия представителей государственного обвинения и защиты. Еще до суда Сталин «обговорил» на «своем» политбюро это очередное «дело». Решили: расстрелять всех, кроме академика Лины Соломоновны Штерн. Остальные несчастные: С.А. Лозовский, И.С. Фефер, И.С. Юзефович, Б.А. Шимелиович, Л.М. Квитко, П.Д. Маркиш, Д.Р. Бергельсон, Д.Н. Гофштейн, В.Л. Зускин, Л.Я. Тальми, И.С. Ватенберг, Э.И. Теумин, И.С. Ватенберг-Островская – были осуждены и расстреляны. В связи с этим делом была арестована и получила пять лет лагерей в Сибири и жена Молотова – П. Жемчужина за «связи с членами антифашистского комитета». Молотов постыдно промолчал, не заступившись за жену, которая, находясь на отдыхе в Сочи, писала мужу: «Береги как самого себя нашего дорогого Иосифа Виссарионовича…».