подрагивал в руках Блейда, словно клинок предвкушал то мгновение, когда,
вспоров живот Порансо, опустится на шею Сетраги. -- Как ты думаешь, твои
сыновья, Катра и Борти, выстоят в бою со мной? -- Блейд помолчал, потом
добавил: -- Боюсь, все воины сбегут от них под мою руку. Воинам нужен
сильный вождь.
По мере того, как он неторопливо излагал этот план, смуглое морщинистое
лицо лайота бледнело, и с губ его сына сползала улыбка. Сетрага вдруг
дернулся, словно хотел подняться или подать знак охране, но тут же свистнул
фран, и чаша в руках туйса распалась на две половинки. Раскрыв рот, он
посмотрел на свои колени, залитые вином, затем со страхом уставился на
Блейда.
-- Пожалуй, я сменю имя, -- сообщил тот Сетраге. -- Буду зваться Эльсом
Перерубившим Чашу... или твою шею, мой добрый туйс.
-- Чего ты хочешь? -- охрипшим голосом спросил Порансо, зыркая по
сторонам глазами. Фран Блейда неумолимо покачивался в полутора ярдах от его
живота.
-- Немногого. Я возьму десяток мужчин из Ристы -- по своему выбору...
Потом -- Магиди, навигатора. Он доведет корабль до того острова... как
его?.. Щит Уйда? -- жрец кивнул, а Порансо испустил вздох облегчения. -- Да,
еще две пироги -- маленькую и побольше. В большой Магиди вернется на Гартор,
в маленькой... в ней возвратятся твои сыновья, когда мы отойдем от острова
на день пути.
-- Мои сыновья?.. -- челюсть у Порансо отвисла.
-- Конечно. Или ты хочешь, чтобы я просто вышвырнул их в море?
Порансо пожевал сухими губами; теперь его взгляд был прикован к
серебристому лезвию франа.
-- Хорошо, я согласен, -- выдавил он, -- Сейчас велю послать за Катрой
и Борти, -- он повернулся к охране.
-- Не двигайся! -- предупредил Блейд. -- Туйсов вызовет Магиди. А вы с
Сетрагой тем временем погостите на моем судне. Знаешь, -- доверительно
сообщил он лайоту, -- там есть очень вместительный трюм... с очень, очень
прочным люком... Не хочешь ли его осмотреть?
И впервые за этот день Ричард Блейд усмехнулся.
Все же логика -- это упрямая вещь,
И мне кажется, я не смогу
переспорить ее,
Если в днище дыра -- то вода будет течь,
Мой усталый корабль
постепенно
уходит под лед,
И порою мне хочется
просто брести наугад...
Эта песня, которую Блейд слышал в каком-то пабе близ лондонского порта,
гремела у него в ушах, когда он провожал взглядом уходившую в туман
небольшую пирогу. Он стоял на каменистом мысу, рядом в спокойной воде
покачивался флаер, и "Катрейя", прочно засевшая в прибрежных камнях,
возносила над ним свой резной корпус из благородного дерева тум. На палубе
каравеллы, в прочном саркофаге, выдолбленном из цельного ствола, в винном
уксусе лежало нагое тело ее хозяйки.
Почему ему вспомнились сейчас эти слова, этот мотив, который негромко
наигрывал молодой патлатый гитарист, прикладываясь время от времени к пивной
кружке? Что -- или кто -- было тем усталым кораблем, с которым прощался
певец? Пирога, на которой уходил Магиди со своими спутниками, торопившимися
выбраться в Поток под спасительным крылом ночи? "Катрейя", которой
предстояло закончить путь в этих неприветливых, окутанных вечным туманом
скалах? Или он сам?
Странник не мог ответить на этот вопрос, но песня билась у него в
голове как подстреленная птица, и он знал, что рано или поздно припомнит все
слова. Что-то там было еще... чтото о девушке... О девушке!
Он бросил последний взгляд на пирогу. Темный удлиненный корпус и мерно
подымавшиеся и падавшие вниз весла придавали ей сходство с каким-то
многоногим насекомым, торопливо пересекающим пролив; вот она мелькнула еще
раз-другой на фоне закатного неба и растаяла в сером мареве. Блейд
неторопливо подошел к борту каравеллы, поднялся наверх по трапу и замер у
саркофага.
Все прощальные слова были сказаны там, на Гарторе. Еще один кусочек
тайны приоткрылся перед ним; тайны, которую унесла с собой эта странная
девочка-женщина, посланная ему навстречу. Кем, с какой целью? Он не
расспрашивал ее об этом в те последние минуты. Он не мог устраивать допрос,
не мог допустить, чтобы она тратила последние силы на удовлетворение его
любопытства. Ничего! Он все узнает сам. В том и заключается его профессия --
узнавать... А тогда они говорили о главном -- о любви, о них самих... О том,
как ей больно...
Он судорожно сглотнул, опустил руки в длинный чан и вытащил тело Найлы,
положив его на палубу. Уксус обжег ссадины и ранки на коже, но Блейд не
замечал боли. Он глядел на лицо девушки -- бледное, осунувшееся, но еще не
тронутое разложением. Такой она и уйдет, взлетит в небеса Айдена в клубах
дыма и в пламени, вместе со своим чудесным кораблем, набитым сокровищами. В
нем больше не оставалось секретов; главный из них лежал перед ним на гладких
темных палубных досках.
Он не смотрел на ее тело, на длинные ноги с бархатом венерина бугорка
меж бедер, очаровательно округлые и стройные, на маленькую грудь с
бледно-розовыми сосками, на чуть запавший живот и хрупкие плечи, на руки --
тонкие, но такие неожиданно сильные, когда Найла прижимала его к себе. Он
видел только ее лицо, зеркало души; но амальгама осыпалась с него, стекло
потеряло былую прозрачность, оправа из блестящих черных локонов потускнела.
И все же -- все же она была прекрасна!
Сколько же ей было лет? Он задавал себе этот вопрос снова и снова, как
будто ответ мог что-то значить сейчас. Да, мог! Ведь он знал о ней так мало!
Ее звали Найла и она пришла -- или каким-то чудесным образом перенеслась --
в Поток, чтобы встретить и испытать его. Вот и все... Да, еще одна деталь --
она была девственницей, в этом у Блейда не оставалось сомнений. Так сколько
же ей было лет? Четырнадцать, восемнадцать, тридцать? Сейчас она не имела
возраста; лицо было спокойно и бесстрастно, лишь губы таили намек на улыбку
-- прощальную улыбку. Найла-которой... сколько?
Существовала еще одна проблема, с которой странник пока не разобрался.
Должен ли он проклинать или благословлять тех, кто послал ему этот дар? Тех,
кто швырнул в Поток резной сосуд "Катрейи" с ее драгоценным содержимым? Но
разве они преподнесли ему Найду? Нет, она сама подарила Рахи из Айдена свое
тело и душу... сама, по собственной воле и желанию! А те -- те послали ее на
смерть!
Гневное рычание вырвалось из груди Ричарда Блейда. Он не был
сентиментальным человеком, но, возможно, только сейчас, после тридцати лет
службы в разведке, до конца осознал смысл одного из главных правил своей
профессии -- никаких привязанностей! Агенту нечего терять, кроме собственной
шкуры и того, что сокрыто под черепом... Правда, он давно уже не был просто
агентом; он стал странником, пробиравшимся из мира в мир по узкой тропинке
между реальностью и черным мраком небытия.
Он наклонился и поцеловал Найлу в лоб. Потом высек огонь, запалил факел
и спустился на покрытый галькой пляж. Жарко и быстро занялось драгоценное
дерево тум, и в ночном полумраке, окутавшем мыс, Блейд увидел, как крылатые
чешуйчатые драконы, окутанные облаком искр, подхватили тело розовой катрейи
и вознесли его к небесам.
* * *
Понитэк, Северная островная гряда, подступал к экватору форпостами
бесплодных выжженных солнцем островов, голыми базальтовыми вершинами горных
пиков, скалистыми утесами, вокруг которых вскипала пеной и фонтанами брызг
вода. С юга на экваториальное течение наступала точно такая же рать Сайтэка,
Южной островной цепи, -- те же прокаленные яростным светилом острова,
зубчатые каменные конусы, рифы в облаках прибоя. Между этими двумя
архипелагами лежала срединная часть исполинского хребта, протянувшегося
между полюсами планеты, -- затопленная водами огромная горная страна,
разделявшая Кинтанский и Западный океаны.
Ее центральная область была самой высокой; тут пики возносились над
водной поверхностью на десять-двенадцать тысяч футов, и даже провалы меж
ними лежали на уровне пяти. Титаническая базальтовая гряда десятимильной
ширины пересекала экватор, и Великий Зеленый Поток в своем неистовом беге
сталкивался с ней лоб в лоб -- и, побежденный, растекался двумя ветвями,
устремлявшимися к полюсам. Щит Уйда -- так называли это место островитяне.
Базальтовый массив действительно был щитом, гигантским черным барьером,
протянувшимся на сто миль по меридиану и тысячелетиями отражавшим напор
стремительных вод. Он был сильно смещен к югу -- примерно на четыре пятых
своей длины, и с запада источен ударами волн и штормов. Здесь по всему
побережью протянулась узкая лента каменистого пляжа, над которым висел
теплый туман и торчали скалы с множеством расселин, трещин и пещер --
ранами, нанесенными водой и ветром. Их слабые укусы не могли сокрушить
твердь огромного монолита, однако они упорно сверлили и били прочный камень,
пока он чуть-чуть не поддался под их терпеливыми усилиями. Теперь западный
край Щита мог предоставить человеку убежище от безжалостных лучей дневного
светила.
Блейду оставалось пройти по побережью еще миль пять-семь, чтобы
добраться до места, где великий змей Сатрака прижался грудью к подводному
склону, широко разведя в стороны свои невероятно длинные шеи. По словам
Магиди, там в море вдавался мыс, словно мечом рассекающий Поток на две части
-- северную и южную. Что находилось за ним, какие страны и острова, проливы
и бухты, жрец-навигатор не знал; в древних легендах гартов не было даже
намека на то, что кто-нибудь осмелился пересечь этот рубеж. Магиди, однако,
предупредил своего сайята, чтобы тот не пытался обогнуть чудовищный волнолом
-- у его копьевидного конца вода кипела и бурлила, словно в котле. Блейд
собирался ночью перетащить флаер по суше на другую сторону мыса -- по совету
того же Магиди, утверждавшего, что его ширина кое-где не превосходит пятисот
ярдов. Нелегкая работа, но он был уверен, что справится с ней.
Сейчас он брел по колено в теплой воде, буксируя свою легкую машину у
самого пляжа в едва заметных волнах прибоя. Он был только в набедренной
повязке и легких сандалиях; грудь и спину через подмышки перехватывало
многократно сложенное полотнище ткани -- чтобы петля каната с зацепленным на
конце аппаратом не резала кожу. Впрочем, флаер шел легко; вес его был
невелик, а осадка не превышала десяти дюймов. Тут, у берега, течение
практически не чувствовалось; Зеленый Поток гнал свои струи на север в
полумиле от Щита Уйда, за цепью рифов, скрытых облаками брызг и белой
кипящей пеной. Пожалуй, это было единственное место на планете, где человек
мог вести свое судно против могучего экваториального течения.
Ночь кончалась, небо над иззубренным краем Щита постепенно светлело,
гасли звезды, и тихое жаркое утро вступало в свои права. Через час Блейд
собирался поискать какую-нибудь подходящую для дневки пещеру, в которой он
мог бы расположиться с большими удобствами, чем в тесной кабине флаера, и
позавтракать. Особых проблем с завтраком не возникало -- по дороге часто
попадались большие раковины каких-то моллюсков с нежным и сочным мясом. Для
их приготовления огонь был не нужен; двадцать минут на солнце, и жаркое
готово.
Механически переставляя ноги, странник смотрел на далекий, затянутый
белесой дымкой горизонт. Со вчерашнего вечера он прошел уже миль пятнадцать,
но не чувствовал усталости -- под сенью исполинского Щита ночью было на
редкость прохладно, градусов тридцать, не больше. Мерно поскрипывала галька
под подошвами сандалий, тихо рокотали набегающие на берег волны, и в такт
этим звукам неторопливо текли мысли.
Нажать четыре раза, подождать, нажать еще два -- так сказала Найла.
Нет, он не хотел подавать этот сигнал бедствия. Он не нуждался ни в помощи,
ни в спасении и давно перестал лелеять мечту, что в небе над ним вдруг
возникнет летающий корабль. Все, что он знал о южанах, говорило о том, что
они придерживаются политики строгой изоляции; в частности, на "Катрейе" не
было ни передатчика, ни навигационных приборов, ни настоящего мощного
оружия. Впрочем, к чему Найле оружие? Она ведь не могла убивать...
Этот факт представлялся Блейду весьма многозначительным. Все ли
сородичи Найлы питали такое же инстинктивное, вероятно -- врожденное,
заложенное в генах, отвращение к убийству! Если так, то это объясняло
многое. Например, изоляцию, на которую было добровольно обречено их
общество, технологически развитое и, несомненно, обладавшее мощными
средствами уничтожения себе подобных.
Он припомнил все, что знал по этому поводу. Ему доводилось читать
книжку-другую на подобные темы -- естественно, книги были фантастическими,
ибо его современники, на любом континенте и в любой стране Земли, отнюдь не
страдали идиосинкразией к убийству. Да и сама проблема явно не пользовалась
популярностью среди романистов -- не каждый мог сотворить нечто
занимательное, описывая цивилизацию, которая не ведала насилия. Ведь насилие
-- в том или ином виде -- всегда являлось спутником тайны, приключения и
детектива.
Кажется, был один поляк... Да, поляк, изумительный писатель; Блейд не
помнил его имени, но не сомневался, что читал перевод с польского. В его
романе люди тоже не могли убивать (правда, не возбранялось отдать
соответствующий приказ роботам), и постепенно раса человеческая стала
вырождаться. Вместе с войнами, преступлениями и кровавыми конфликтами
исчезли героизм, самопожертвование, отвага... Та крепкая закваска, что,
перебродив, превращалась раньше в жгучий огненный джин -- или, на худой
конец, в пиво, -- давала теперь только приторно-сладкий манговый сок.
Но Найла не была такой! Смелая маленькая женщина... Смелая и в мыслях,
и в поступках, и в любви. Да, она не могла послать стрелу в человека, но
руки ее крепко держали руль у того проклятого гарторского берега... Она не
сошла с ума, когда его меч и фран залили кровью палубу "Катрейи"... А как
она вела себя в Доме Пыток в Ристе!
Теперь Блейд понимал, что Найла вовсе не упала в обморок. Вероятно,
южане многого достигли в психологии и умели управлять и своими чувствами, и
телом -- даже вызвать по желанию смерть. Когда ситуация стала безнадежной,
Найла искусственно пришла в коматозное состояние или впала в транс, от
которого до небытия оставался только один шаг. Она не выключила полностью
зрение и слух -- наверно, собиралась покончить с собой в тот миг, когда
Канто изуродует или убьет ее возлюбленного, -- и кое-что разглядела во время
столь неожиданного визита Хейджа. Но вряд ли что-нибудь поняла... Впрочем,
теперь это было не важно.
Странник опустил голову, уставившись на свои загорелые, покрытые
ссадинами колени. Пожалуй, одну проблему он решил. Найла и этот ее сказочный
корабль не были даром, бескорыстной помощью попавшему в беду путнику. И весь
эпизод не являлся неким испытанием, в результате коего он мог получить --
или не получить -- индульгенцию на отпущение грехов вкупе с пропуском в
южный рай. Его проверяли! Элементарная проверка с помощью хорошенькой
женщины, заманившей его в постель! Сколько раз с ним уже случалось такое --
и на Земле, и в мирах иных! И сколько раз он сам использовал этот вечный,
как небеса, способ! Подсадной уткой -- вот кем была его чернокудрая
красавица!
Но почему же так щемит сердце? Почему перед глазами вьются, трепещут
огненные языки, из которых, словно феникс, взмывает вверх чешуйчатый дракон
с розово-смуглой наядой, прильнувшей к его шее? Почему щеки его стали
влажными, а в ушах все звучит и звучит тихий прерывистый шепот: "Эльс, мой
милый... Ты все уже сделал... Ты любил меня..."
Он припомнил наконец ту песню, что слышал когда-то в припортовом
лондонском пабе. Да, там говорилось о девушке и о разлуке...
В такт шагам он начал чеканить про себя слова:
Все же логика -- это упрямая вещь,
И мне кажется, я не смогу
переспорить ее,
Если в днище дыра -- то вода будет течь,
Мой усталый корабль
постепенно
уходит под лед,
И порою мне хочется
просто брести наугад...
Но зачем в мою спину так пристально
смотрит твой взгляд?
Твой синий взгляд...
Нет спасенья в обмане
бушующих волн,
И, склоняясь под ветром,
я крепче сжимаю весло,
Но кто скажет, куда
мне нести свою боль?
Здесь чужая земля
и другое
склонение слов,
И в пустом переулке,
рукой прикрывая глаза,
Ты напрасно стремишься
увидеть мои паруса...
Ты прислушайся лучше --
это поет моя свирель,
это плачет моя свирель...
И мне больше не важно,
что станет со мной,
Мир не бросился в пропасть,
я вижу, что все обошлось,
И на сумрачном небе,
пробитом луной,
Кто-то пишет нам новую сказку
без горя и слез,
Где в сиянии света с тобой
мы похожи точь-в-точь --
Ты прекрасна, как солнечный день,
а я черен, как ночь...
Блейд упрямо закусил губу. Да, теперь существовала еще одна причина, по
которой стоило стремиться на Юг! Он жаждал взглянуть на тех, кто послал к
нему Найлу -- милую маленькую беззащитную Найлу, которая даже не умела
убивать... Он хотел посмотреть в глаза этим пацифистам, этим вонючим
кроликам, этим слизнякам, которые не жгли, не резали, не стреляли -- только
послали ее на смерть.
Ну, даст Бог, он до них доберется, и тогда... Он их сотрет в порошок!
Гневно стиснув огромные кулаки, Блейд сильнее навалился на канат.
-- Чертовски рад за вас, Дж.! Я не сомневался, что вы сумеете
выкарабкаться!
Наклонившись вперед вместе с белым больничным табуретом, Джек Хейдж
осторожно сжал сухие пальцы старика. На губах Дж. появилась слабая улыбка:
-- Ну, старая гвардия так просто не сдается! Зарубите себе на носу, вы,
проклятый янки!
Хейдж широко ухмыльнулся в ответ, оглядывая палату спецгоспиталя
королевских ВВС. Тут все сияло белизной -- белые стены и потолок, обшитый
белым пластиком пол, белая мебель, белые простыни. Абсолютно стерильное
помещение и полностью звуконепроницаемое. Весьма предусмотрительно, если
учесть, какие пациенты обычно занимали эти хоромы.
Он снова перевел взгляд на Дж. Лицо бывшего шефа МИ6А тоже было белым,
но отнюдь не сияющим. Просто бледное лицо человека, перенесшего инфаркт и
едва ускользнувшего от встречи с вечностью.
-- Чертовски рад, сэр, -- снова произнес американец, -- за вас и, если
говорить откровенно, за себя тоже... -- заметив мелькнувшее в глазах старика
удивление, он пояснил: -- Представляете, что сделал бы со мной наш общий
друг, если б не застал вас по возвращении в живых!
Наступило недолгое молчание. Наконец Дж. с некоторым смущением в голосе
произнес:
-- Видимо, опыт со мной вряд ли можно назвать удачным, Джек. Как вы и
предполагали, я очутился в некоем... гм-м... теле, находившемся в тот момент
рядом с Ричардом. Но тело оказалось не человеческим... не вполне
человеческим, скажем так. И, вдобавок, этот парень умирал.
Хейдж выслушал его, не прерывая, потом кивнул головой.
-- Все это я уже знаю, сэр.
-- Знаете? Откуда? Я бредил, пока находился в беспамятстве? Или... или
Дик?.. Он вернулся?..
-- Нет. Но он все рассказал мне. Сам! Лично!
Блеклые глаза старика сверкнули.
-- Так вы тоже отправились туда!
Хейдж кивнул, вытащил сигарету и задумчиво понюхал ее, но зажигать не
стал -- в палатах госпиталя курить не разрешалось. Потом он заметил:
-- А что мне еще оставалось делать? Вы были между жизнью и смертью
несколько недель... я даже не знал, почему. И я сказал себе: "Джек, ты
обязан проверить безопасность своей машинерии. И ты должен сделать это сам!"
-- он помолчал. -- А затем я отправился в путь.
-- Ну и?.. -- Дж. попытался приподняться, но Хейдж мягко прижал его
плечо к подушке.
-- Не волнуйтесь, сэр. Наш Ричард жив и здоров, в чем лично я никогда и
не сомневался. Главное же, что мне удалось установить -- перемещение туда и
обратно абсолютно безопасно. Конечно, для физически здорового человека.
Дж. в знак согласия опустил веки.
-- Да, Джек. Я не такой уж профан в медицине, чтобы не сообразить,
почему со мной все вышло так неудачно, -- он сделал паузу, пожевал сухими
бледными губами. -- Понимаете, я попал в тело умирающего... Страшная боль,
мой милый... до пор мне кажется, что в горле торчит стрела... -- Хейдж
соболезнующе кивнул и со скорбной миной помассировал свой живот. -- Потом я
вернулся -- в свою старую и весьма хрупкую плоть... но мозг, разум хранили
память о той жуткой боли... Она просто переполняла меня! И сердце не
выдержало.
Хейдж снова кивнул головой.
-- Именно к такому выводу пришел я сам. И местные эскулапы подтвердили,
что ваш инфаркт вызван сильнейшим болевым шоком. Если б вы попали в...
-- Ладно! Хватит обо мне! -- в голосе старого разведчика вдруг
явственно прорезался металл. -- Докладывайте, что вам удалось узнать. --
Неожиданно он ухмыльнулся и подозрительно поглядел на американца, все еще
прижимавшего руку к животу. -- Кстати, я не смог передать вам просьбу
Ричарда -- настоятельную просьбу. Он не хотел, чтобы ему мешали... Как он
вас встретил?
-- Прямым в челюсть, -- с лапидарной краткостью сообщил Хейдж. --
Правда, после этого мы побеседовали вполне мирно. А под конец он меня
зарезал.
-- Даже так? -- брови Дж. удивленно приподнялись. -- Без всякого
повода?
-- Видите ли, сэр, я нашел Дика в несколько затруднительном положении.
Один здоровенный громила, местный вождь, как раз собирался... хм-м...
собирался сделать из него евнуха. Дик был привязан к столбу в какой-то
доисторической хижине, а у соседнего валялась в обмороке прелестная
брюнеточка...
-- И что же дальше? -- глаза Дж. горели неподдельным интересом.
-- Дальше? -- Хейдж снова потер живот. -- В общем, я угодил прямо в
этого дикаря, который готовился немного подстругать Дику промежность...
В глазах Дж. сверкнуло что-то похожее на веселье.
-- Надеюсь, этот тип, в которого вы, так сказать, вселились, был вполне
здоров? Ни язвы желудка, ни подагры, ни дыры в глотке?
-- Здоровехонек! В его ближайшие планы входило покончить с Диком, а
затем поближе познакомиться с девицей. В общем, я разобрался в обстановке,
освободил Ричарда, и мы с ним мило побеседовали... Хм-м, да... именно так.
-- Сильно он вас приложил? -- поинтересовался Дж. с присущей ему
проницательностью.
-- Ну-у-у... -- протянул Хейдж, слегка скривившись от неприятных
воспоминаний; он прижал сигарету к ноздрям и сильно втянул воздух, словно
надеялся, что аромат табака изгонит их. -- По сравнению с тем, что было
потом, я бы считал, что отделался легкой щекоткой...
Дж. внезапно раскашлялся. Он кашлял долго, натужно и старательно, на
его глазах выступили слезы, щеки покраснели. Хейдж мрачно взирал на него.
Наконец он оскорбленно сказал:
-- Не вижу повода для веселья, сэр! Это было весьма болезненно!
-- Ладно, Джек, не обижайтесь... Но что же случилось потом?
-- Потом! Потом он меня зарезал! форменным образом зарезал!
-- Невероятно!
-- Как сказать... -- Хейдж опять потер живот. -- Согласен, с логической
точки зрения это было необходимо и оправданно -- ведь призом нашего матча
являлся титул вождя. Но больше подвергаться такой операции я бы не хотел!
-- Вот и не суйтесь ему под руку.
Американец снова задумчиво понюхал сигарету, со вздохом сунул ее
обратно в пачку и произнес:
-- Мы должны решить проблему связи. Готов признать, что резонансный
метод, который я использовал для розыска ближайшего к Блейду разумного
существа, провалился. Да, таким способом мы можем в любой момент отправить к
Ричарду посланца -- я имею в виду, в тот момент, когда рядом с ним кто-то
есть. Но один дьявол знает, кем может оказаться этот "кто-то"... Боюсь, что
в результате наших экспериментов Ричард может потерять близкого человека. И
он весьма убедительно доказал мне, что таких попыток лучше не делать, --
теперь Хейдж потирал челюсть. -- Значит... значит... значит, надо придумать
нечто иное!
Его заблестевшие глаза показывали, что какая-то мысль, еще не
оформившаяся, бродит у него в голове. Дж. содрогнулся.
-- Джек, умоляю... -- прохрипел он, -- только не посылайте к нему
бригаду морской пехоты с Майти Маусом во главе!
-- Нет, нет, -- взгляд Хейджа блуждал, рука потянулась в карман, за
сигаретами. -- Тут надо тоньше... гораздо тоньше... и умнее...
Он поднялся и, словно сомнамбула, шагнул к двери. Внезапно тревожный
возглас Дж. остановил его на пороге.
-- Постойте-ка, Джек! Вы что же -- нарушили секретность? Вы допустили
еще кого-то к пульту своей машины?
-- Нет. Почему вы так решили?
-- Но кто уложил вас в анабиозную камеру? Кто нахлобучил на вас шлем и
присоединил электроды? Кто нажал на рычаг? Кто же, черт побери, послал вас в
Айден? Или вы использовали автоматику?
Хейдж замер у двери, положив ладонь на массивную бронзовую ручку. На
губах его играла улыбка.
-- Ни камера, ни автоматика мне не потребовались, -- почти с вызовом
заявил он, сунул в рот сигарету, чиркнул зажигалкой и с удовольствием
затянулся. -- Да, Джек Хейдж отправился в Айден... -- дымное дрожащее кольцо
воспарило к потолку, -- и в то же время... -- второе колечко последовало за
первым, -- Джек Хейдж, в некотором роде, остался здесь. Вы удовлетворены,
сэр?
Раскрыв рот, Дж. с изумлением уставился на него
вспоров живот Порансо, опустится на шею Сетраги. -- Как ты думаешь, твои
сыновья, Катра и Борти, выстоят в бою со мной? -- Блейд помолчал, потом
добавил: -- Боюсь, все воины сбегут от них под мою руку. Воинам нужен
сильный вождь.
По мере того, как он неторопливо излагал этот план, смуглое морщинистое
лицо лайота бледнело, и с губ его сына сползала улыбка. Сетрага вдруг
дернулся, словно хотел подняться или подать знак охране, но тут же свистнул
фран, и чаша в руках туйса распалась на две половинки. Раскрыв рот, он
посмотрел на свои колени, залитые вином, затем со страхом уставился на
Блейда.
-- Пожалуй, я сменю имя, -- сообщил тот Сетраге. -- Буду зваться Эльсом
Перерубившим Чашу... или твою шею, мой добрый туйс.
-- Чего ты хочешь? -- охрипшим голосом спросил Порансо, зыркая по
сторонам глазами. Фран Блейда неумолимо покачивался в полутора ярдах от его
живота.
-- Немногого. Я возьму десяток мужчин из Ристы -- по своему выбору...
Потом -- Магиди, навигатора. Он доведет корабль до того острова... как
его?.. Щит Уйда? -- жрец кивнул, а Порансо испустил вздох облегчения. -- Да,
еще две пироги -- маленькую и побольше. В большой Магиди вернется на Гартор,
в маленькой... в ней возвратятся твои сыновья, когда мы отойдем от острова
на день пути.
-- Мои сыновья?.. -- челюсть у Порансо отвисла.
-- Конечно. Или ты хочешь, чтобы я просто вышвырнул их в море?
Порансо пожевал сухими губами; теперь его взгляд был прикован к
серебристому лезвию франа.
-- Хорошо, я согласен, -- выдавил он, -- Сейчас велю послать за Катрой
и Борти, -- он повернулся к охране.
-- Не двигайся! -- предупредил Блейд. -- Туйсов вызовет Магиди. А вы с
Сетрагой тем временем погостите на моем судне. Знаешь, -- доверительно
сообщил он лайоту, -- там есть очень вместительный трюм... с очень, очень
прочным люком... Не хочешь ли его осмотреть?
И впервые за этот день Ричард Блейд усмехнулся.
Все же логика -- это упрямая вещь,
И мне кажется, я не смогу
переспорить ее,
Если в днище дыра -- то вода будет течь,
Мой усталый корабль
постепенно
уходит под лед,
И порою мне хочется
просто брести наугад...
Эта песня, которую Блейд слышал в каком-то пабе близ лондонского порта,
гремела у него в ушах, когда он провожал взглядом уходившую в туман
небольшую пирогу. Он стоял на каменистом мысу, рядом в спокойной воде
покачивался флаер, и "Катрейя", прочно засевшая в прибрежных камнях,
возносила над ним свой резной корпус из благородного дерева тум. На палубе
каравеллы, в прочном саркофаге, выдолбленном из цельного ствола, в винном
уксусе лежало нагое тело ее хозяйки.
Почему ему вспомнились сейчас эти слова, этот мотив, который негромко
наигрывал молодой патлатый гитарист, прикладываясь время от времени к пивной
кружке? Что -- или кто -- было тем усталым кораблем, с которым прощался
певец? Пирога, на которой уходил Магиди со своими спутниками, торопившимися
выбраться в Поток под спасительным крылом ночи? "Катрейя", которой
предстояло закончить путь в этих неприветливых, окутанных вечным туманом
скалах? Или он сам?
Странник не мог ответить на этот вопрос, но песня билась у него в
голове как подстреленная птица, и он знал, что рано или поздно припомнит все
слова. Что-то там было еще... чтото о девушке... О девушке!
Он бросил последний взгляд на пирогу. Темный удлиненный корпус и мерно
подымавшиеся и падавшие вниз весла придавали ей сходство с каким-то
многоногим насекомым, торопливо пересекающим пролив; вот она мелькнула еще
раз-другой на фоне закатного неба и растаяла в сером мареве. Блейд
неторопливо подошел к борту каравеллы, поднялся наверх по трапу и замер у
саркофага.
Все прощальные слова были сказаны там, на Гарторе. Еще один кусочек
тайны приоткрылся перед ним; тайны, которую унесла с собой эта странная
девочка-женщина, посланная ему навстречу. Кем, с какой целью? Он не
расспрашивал ее об этом в те последние минуты. Он не мог устраивать допрос,
не мог допустить, чтобы она тратила последние силы на удовлетворение его
любопытства. Ничего! Он все узнает сам. В том и заключается его профессия --
узнавать... А тогда они говорили о главном -- о любви, о них самих... О том,
как ей больно...
Он судорожно сглотнул, опустил руки в длинный чан и вытащил тело Найлы,
положив его на палубу. Уксус обжег ссадины и ранки на коже, но Блейд не
замечал боли. Он глядел на лицо девушки -- бледное, осунувшееся, но еще не
тронутое разложением. Такой она и уйдет, взлетит в небеса Айдена в клубах
дыма и в пламени, вместе со своим чудесным кораблем, набитым сокровищами. В
нем больше не оставалось секретов; главный из них лежал перед ним на гладких
темных палубных досках.
Он не смотрел на ее тело, на длинные ноги с бархатом венерина бугорка
меж бедер, очаровательно округлые и стройные, на маленькую грудь с
бледно-розовыми сосками, на чуть запавший живот и хрупкие плечи, на руки --
тонкие, но такие неожиданно сильные, когда Найла прижимала его к себе. Он
видел только ее лицо, зеркало души; но амальгама осыпалась с него, стекло
потеряло былую прозрачность, оправа из блестящих черных локонов потускнела.
И все же -- все же она была прекрасна!
Сколько же ей было лет? Он задавал себе этот вопрос снова и снова, как
будто ответ мог что-то значить сейчас. Да, мог! Ведь он знал о ней так мало!
Ее звали Найла и она пришла -- или каким-то чудесным образом перенеслась --
в Поток, чтобы встретить и испытать его. Вот и все... Да, еще одна деталь --
она была девственницей, в этом у Блейда не оставалось сомнений. Так сколько
же ей было лет? Четырнадцать, восемнадцать, тридцать? Сейчас она не имела
возраста; лицо было спокойно и бесстрастно, лишь губы таили намек на улыбку
-- прощальную улыбку. Найла-которой... сколько?
Существовала еще одна проблема, с которой странник пока не разобрался.
Должен ли он проклинать или благословлять тех, кто послал ему этот дар? Тех,
кто швырнул в Поток резной сосуд "Катрейи" с ее драгоценным содержимым? Но
разве они преподнесли ему Найду? Нет, она сама подарила Рахи из Айдена свое
тело и душу... сама, по собственной воле и желанию! А те -- те послали ее на
смерть!
Гневное рычание вырвалось из груди Ричарда Блейда. Он не был
сентиментальным человеком, но, возможно, только сейчас, после тридцати лет
службы в разведке, до конца осознал смысл одного из главных правил своей
профессии -- никаких привязанностей! Агенту нечего терять, кроме собственной
шкуры и того, что сокрыто под черепом... Правда, он давно уже не был просто
агентом; он стал странником, пробиравшимся из мира в мир по узкой тропинке
между реальностью и черным мраком небытия.
Он наклонился и поцеловал Найлу в лоб. Потом высек огонь, запалил факел
и спустился на покрытый галькой пляж. Жарко и быстро занялось драгоценное
дерево тум, и в ночном полумраке, окутавшем мыс, Блейд увидел, как крылатые
чешуйчатые драконы, окутанные облаком искр, подхватили тело розовой катрейи
и вознесли его к небесам.
* * *
Понитэк, Северная островная гряда, подступал к экватору форпостами
бесплодных выжженных солнцем островов, голыми базальтовыми вершинами горных
пиков, скалистыми утесами, вокруг которых вскипала пеной и фонтанами брызг
вода. С юга на экваториальное течение наступала точно такая же рать Сайтэка,
Южной островной цепи, -- те же прокаленные яростным светилом острова,
зубчатые каменные конусы, рифы в облаках прибоя. Между этими двумя
архипелагами лежала срединная часть исполинского хребта, протянувшегося
между полюсами планеты, -- затопленная водами огромная горная страна,
разделявшая Кинтанский и Западный океаны.
Ее центральная область была самой высокой; тут пики возносились над
водной поверхностью на десять-двенадцать тысяч футов, и даже провалы меж
ними лежали на уровне пяти. Титаническая базальтовая гряда десятимильной
ширины пересекала экватор, и Великий Зеленый Поток в своем неистовом беге
сталкивался с ней лоб в лоб -- и, побежденный, растекался двумя ветвями,
устремлявшимися к полюсам. Щит Уйда -- так называли это место островитяне.
Базальтовый массив действительно был щитом, гигантским черным барьером,
протянувшимся на сто миль по меридиану и тысячелетиями отражавшим напор
стремительных вод. Он был сильно смещен к югу -- примерно на четыре пятых
своей длины, и с запада источен ударами волн и штормов. Здесь по всему
побережью протянулась узкая лента каменистого пляжа, над которым висел
теплый туман и торчали скалы с множеством расселин, трещин и пещер --
ранами, нанесенными водой и ветром. Их слабые укусы не могли сокрушить
твердь огромного монолита, однако они упорно сверлили и били прочный камень,
пока он чуть-чуть не поддался под их терпеливыми усилиями. Теперь западный
край Щита мог предоставить человеку убежище от безжалостных лучей дневного
светила.
Блейду оставалось пройти по побережью еще миль пять-семь, чтобы
добраться до места, где великий змей Сатрака прижался грудью к подводному
склону, широко разведя в стороны свои невероятно длинные шеи. По словам
Магиди, там в море вдавался мыс, словно мечом рассекающий Поток на две части
-- северную и южную. Что находилось за ним, какие страны и острова, проливы
и бухты, жрец-навигатор не знал; в древних легендах гартов не было даже
намека на то, что кто-нибудь осмелился пересечь этот рубеж. Магиди, однако,
предупредил своего сайята, чтобы тот не пытался обогнуть чудовищный волнолом
-- у его копьевидного конца вода кипела и бурлила, словно в котле. Блейд
собирался ночью перетащить флаер по суше на другую сторону мыса -- по совету
того же Магиди, утверждавшего, что его ширина кое-где не превосходит пятисот
ярдов. Нелегкая работа, но он был уверен, что справится с ней.
Сейчас он брел по колено в теплой воде, буксируя свою легкую машину у
самого пляжа в едва заметных волнах прибоя. Он был только в набедренной
повязке и легких сандалиях; грудь и спину через подмышки перехватывало
многократно сложенное полотнище ткани -- чтобы петля каната с зацепленным на
конце аппаратом не резала кожу. Впрочем, флаер шел легко; вес его был
невелик, а осадка не превышала десяти дюймов. Тут, у берега, течение
практически не чувствовалось; Зеленый Поток гнал свои струи на север в
полумиле от Щита Уйда, за цепью рифов, скрытых облаками брызг и белой
кипящей пеной. Пожалуй, это было единственное место на планете, где человек
мог вести свое судно против могучего экваториального течения.
Ночь кончалась, небо над иззубренным краем Щита постепенно светлело,
гасли звезды, и тихое жаркое утро вступало в свои права. Через час Блейд
собирался поискать какую-нибудь подходящую для дневки пещеру, в которой он
мог бы расположиться с большими удобствами, чем в тесной кабине флаера, и
позавтракать. Особых проблем с завтраком не возникало -- по дороге часто
попадались большие раковины каких-то моллюсков с нежным и сочным мясом. Для
их приготовления огонь был не нужен; двадцать минут на солнце, и жаркое
готово.
Механически переставляя ноги, странник смотрел на далекий, затянутый
белесой дымкой горизонт. Со вчерашнего вечера он прошел уже миль пятнадцать,
но не чувствовал усталости -- под сенью исполинского Щита ночью было на
редкость прохладно, градусов тридцать, не больше. Мерно поскрипывала галька
под подошвами сандалий, тихо рокотали набегающие на берег волны, и в такт
этим звукам неторопливо текли мысли.
Нажать четыре раза, подождать, нажать еще два -- так сказала Найла.
Нет, он не хотел подавать этот сигнал бедствия. Он не нуждался ни в помощи,
ни в спасении и давно перестал лелеять мечту, что в небе над ним вдруг
возникнет летающий корабль. Все, что он знал о южанах, говорило о том, что
они придерживаются политики строгой изоляции; в частности, на "Катрейе" не
было ни передатчика, ни навигационных приборов, ни настоящего мощного
оружия. Впрочем, к чему Найле оружие? Она ведь не могла убивать...
Этот факт представлялся Блейду весьма многозначительным. Все ли
сородичи Найлы питали такое же инстинктивное, вероятно -- врожденное,
заложенное в генах, отвращение к убийству! Если так, то это объясняло
многое. Например, изоляцию, на которую было добровольно обречено их
общество, технологически развитое и, несомненно, обладавшее мощными
средствами уничтожения себе подобных.
Он припомнил все, что знал по этому поводу. Ему доводилось читать
книжку-другую на подобные темы -- естественно, книги были фантастическими,
ибо его современники, на любом континенте и в любой стране Земли, отнюдь не
страдали идиосинкразией к убийству. Да и сама проблема явно не пользовалась
популярностью среди романистов -- не каждый мог сотворить нечто
занимательное, описывая цивилизацию, которая не ведала насилия. Ведь насилие
-- в том или ином виде -- всегда являлось спутником тайны, приключения и
детектива.
Кажется, был один поляк... Да, поляк, изумительный писатель; Блейд не
помнил его имени, но не сомневался, что читал перевод с польского. В его
романе люди тоже не могли убивать (правда, не возбранялось отдать
соответствующий приказ роботам), и постепенно раса человеческая стала
вырождаться. Вместе с войнами, преступлениями и кровавыми конфликтами
исчезли героизм, самопожертвование, отвага... Та крепкая закваска, что,
перебродив, превращалась раньше в жгучий огненный джин -- или, на худой
конец, в пиво, -- давала теперь только приторно-сладкий манговый сок.
Но Найла не была такой! Смелая маленькая женщина... Смелая и в мыслях,
и в поступках, и в любви. Да, она не могла послать стрелу в человека, но
руки ее крепко держали руль у того проклятого гарторского берега... Она не
сошла с ума, когда его меч и фран залили кровью палубу "Катрейи"... А как
она вела себя в Доме Пыток в Ристе!
Теперь Блейд понимал, что Найла вовсе не упала в обморок. Вероятно,
южане многого достигли в психологии и умели управлять и своими чувствами, и
телом -- даже вызвать по желанию смерть. Когда ситуация стала безнадежной,
Найла искусственно пришла в коматозное состояние или впала в транс, от
которого до небытия оставался только один шаг. Она не выключила полностью
зрение и слух -- наверно, собиралась покончить с собой в тот миг, когда
Канто изуродует или убьет ее возлюбленного, -- и кое-что разглядела во время
столь неожиданного визита Хейджа. Но вряд ли что-нибудь поняла... Впрочем,
теперь это было не важно.
Странник опустил голову, уставившись на свои загорелые, покрытые
ссадинами колени. Пожалуй, одну проблему он решил. Найла и этот ее сказочный
корабль не были даром, бескорыстной помощью попавшему в беду путнику. И весь
эпизод не являлся неким испытанием, в результате коего он мог получить --
или не получить -- индульгенцию на отпущение грехов вкупе с пропуском в
южный рай. Его проверяли! Элементарная проверка с помощью хорошенькой
женщины, заманившей его в постель! Сколько раз с ним уже случалось такое --
и на Земле, и в мирах иных! И сколько раз он сам использовал этот вечный,
как небеса, способ! Подсадной уткой -- вот кем была его чернокудрая
красавица!
Но почему же так щемит сердце? Почему перед глазами вьются, трепещут
огненные языки, из которых, словно феникс, взмывает вверх чешуйчатый дракон
с розово-смуглой наядой, прильнувшей к его шее? Почему щеки его стали
влажными, а в ушах все звучит и звучит тихий прерывистый шепот: "Эльс, мой
милый... Ты все уже сделал... Ты любил меня..."
Он припомнил наконец ту песню, что слышал когда-то в припортовом
лондонском пабе. Да, там говорилось о девушке и о разлуке...
В такт шагам он начал чеканить про себя слова:
Все же логика -- это упрямая вещь,
И мне кажется, я не смогу
переспорить ее,
Если в днище дыра -- то вода будет течь,
Мой усталый корабль
постепенно
уходит под лед,
И порою мне хочется
просто брести наугад...
Но зачем в мою спину так пристально
смотрит твой взгляд?
Твой синий взгляд...
Нет спасенья в обмане
бушующих волн,
И, склоняясь под ветром,
я крепче сжимаю весло,
Но кто скажет, куда
мне нести свою боль?
Здесь чужая земля
и другое
склонение слов,
И в пустом переулке,
рукой прикрывая глаза,
Ты напрасно стремишься
увидеть мои паруса...
Ты прислушайся лучше --
это поет моя свирель,
это плачет моя свирель...
И мне больше не важно,
что станет со мной,
Мир не бросился в пропасть,
я вижу, что все обошлось,
И на сумрачном небе,
пробитом луной,
Кто-то пишет нам новую сказку
без горя и слез,
Где в сиянии света с тобой
мы похожи точь-в-точь --
Ты прекрасна, как солнечный день,
а я черен, как ночь...
Блейд упрямо закусил губу. Да, теперь существовала еще одна причина, по
которой стоило стремиться на Юг! Он жаждал взглянуть на тех, кто послал к
нему Найлу -- милую маленькую беззащитную Найлу, которая даже не умела
убивать... Он хотел посмотреть в глаза этим пацифистам, этим вонючим
кроликам, этим слизнякам, которые не жгли, не резали, не стреляли -- только
послали ее на смерть.
Ну, даст Бог, он до них доберется, и тогда... Он их сотрет в порошок!
Гневно стиснув огромные кулаки, Блейд сильнее навалился на канат.
-- Чертовски рад за вас, Дж.! Я не сомневался, что вы сумеете
выкарабкаться!
Наклонившись вперед вместе с белым больничным табуретом, Джек Хейдж
осторожно сжал сухие пальцы старика. На губах Дж. появилась слабая улыбка:
-- Ну, старая гвардия так просто не сдается! Зарубите себе на носу, вы,
проклятый янки!
Хейдж широко ухмыльнулся в ответ, оглядывая палату спецгоспиталя
королевских ВВС. Тут все сияло белизной -- белые стены и потолок, обшитый
белым пластиком пол, белая мебель, белые простыни. Абсолютно стерильное
помещение и полностью звуконепроницаемое. Весьма предусмотрительно, если
учесть, какие пациенты обычно занимали эти хоромы.
Он снова перевел взгляд на Дж. Лицо бывшего шефа МИ6А тоже было белым,
но отнюдь не сияющим. Просто бледное лицо человека, перенесшего инфаркт и
едва ускользнувшего от встречи с вечностью.
-- Чертовски рад, сэр, -- снова произнес американец, -- за вас и, если
говорить откровенно, за себя тоже... -- заметив мелькнувшее в глазах старика
удивление, он пояснил: -- Представляете, что сделал бы со мной наш общий
друг, если б не застал вас по возвращении в живых!
Наступило недолгое молчание. Наконец Дж. с некоторым смущением в голосе
произнес:
-- Видимо, опыт со мной вряд ли можно назвать удачным, Джек. Как вы и
предполагали, я очутился в некоем... гм-м... теле, находившемся в тот момент
рядом с Ричардом. Но тело оказалось не человеческим... не вполне
человеческим, скажем так. И, вдобавок, этот парень умирал.
Хейдж выслушал его, не прерывая, потом кивнул головой.
-- Все это я уже знаю, сэр.
-- Знаете? Откуда? Я бредил, пока находился в беспамятстве? Или... или
Дик?.. Он вернулся?..
-- Нет. Но он все рассказал мне. Сам! Лично!
Блеклые глаза старика сверкнули.
-- Так вы тоже отправились туда!
Хейдж кивнул, вытащил сигарету и задумчиво понюхал ее, но зажигать не
стал -- в палатах госпиталя курить не разрешалось. Потом он заметил:
-- А что мне еще оставалось делать? Вы были между жизнью и смертью
несколько недель... я даже не знал, почему. И я сказал себе: "Джек, ты
обязан проверить безопасность своей машинерии. И ты должен сделать это сам!"
-- он помолчал. -- А затем я отправился в путь.
-- Ну и?.. -- Дж. попытался приподняться, но Хейдж мягко прижал его
плечо к подушке.
-- Не волнуйтесь, сэр. Наш Ричард жив и здоров, в чем лично я никогда и
не сомневался. Главное же, что мне удалось установить -- перемещение туда и
обратно абсолютно безопасно. Конечно, для физически здорового человека.
Дж. в знак согласия опустил веки.
-- Да, Джек. Я не такой уж профан в медицине, чтобы не сообразить,
почему со мной все вышло так неудачно, -- он сделал паузу, пожевал сухими
бледными губами. -- Понимаете, я попал в тело умирающего... Страшная боль,
мой милый... до пор мне кажется, что в горле торчит стрела... -- Хейдж
соболезнующе кивнул и со скорбной миной помассировал свой живот. -- Потом я
вернулся -- в свою старую и весьма хрупкую плоть... но мозг, разум хранили
память о той жуткой боли... Она просто переполняла меня! И сердце не
выдержало.
Хейдж снова кивнул головой.
-- Именно к такому выводу пришел я сам. И местные эскулапы подтвердили,
что ваш инфаркт вызван сильнейшим болевым шоком. Если б вы попали в...
-- Ладно! Хватит обо мне! -- в голосе старого разведчика вдруг
явственно прорезался металл. -- Докладывайте, что вам удалось узнать. --
Неожиданно он ухмыльнулся и подозрительно поглядел на американца, все еще
прижимавшего руку к животу. -- Кстати, я не смог передать вам просьбу
Ричарда -- настоятельную просьбу. Он не хотел, чтобы ему мешали... Как он
вас встретил?
-- Прямым в челюсть, -- с лапидарной краткостью сообщил Хейдж. --
Правда, после этого мы побеседовали вполне мирно. А под конец он меня
зарезал.
-- Даже так? -- брови Дж. удивленно приподнялись. -- Без всякого
повода?
-- Видите ли, сэр, я нашел Дика в несколько затруднительном положении.
Один здоровенный громила, местный вождь, как раз собирался... хм-м...
собирался сделать из него евнуха. Дик был привязан к столбу в какой-то
доисторической хижине, а у соседнего валялась в обмороке прелестная
брюнеточка...
-- И что же дальше? -- глаза Дж. горели неподдельным интересом.
-- Дальше? -- Хейдж снова потер живот. -- В общем, я угодил прямо в
этого дикаря, который готовился немного подстругать Дику промежность...
В глазах Дж. сверкнуло что-то похожее на веселье.
-- Надеюсь, этот тип, в которого вы, так сказать, вселились, был вполне
здоров? Ни язвы желудка, ни подагры, ни дыры в глотке?
-- Здоровехонек! В его ближайшие планы входило покончить с Диком, а
затем поближе познакомиться с девицей. В общем, я разобрался в обстановке,
освободил Ричарда, и мы с ним мило побеседовали... Хм-м, да... именно так.
-- Сильно он вас приложил? -- поинтересовался Дж. с присущей ему
проницательностью.
-- Ну-у-у... -- протянул Хейдж, слегка скривившись от неприятных
воспоминаний; он прижал сигарету к ноздрям и сильно втянул воздух, словно
надеялся, что аромат табака изгонит их. -- По сравнению с тем, что было
потом, я бы считал, что отделался легкой щекоткой...
Дж. внезапно раскашлялся. Он кашлял долго, натужно и старательно, на
его глазах выступили слезы, щеки покраснели. Хейдж мрачно взирал на него.
Наконец он оскорбленно сказал:
-- Не вижу повода для веселья, сэр! Это было весьма болезненно!
-- Ладно, Джек, не обижайтесь... Но что же случилось потом?
-- Потом! Потом он меня зарезал! форменным образом зарезал!
-- Невероятно!
-- Как сказать... -- Хейдж опять потер живот. -- Согласен, с логической
точки зрения это было необходимо и оправданно -- ведь призом нашего матча
являлся титул вождя. Но больше подвергаться такой операции я бы не хотел!
-- Вот и не суйтесь ему под руку.
Американец снова задумчиво понюхал сигарету, со вздохом сунул ее
обратно в пачку и произнес:
-- Мы должны решить проблему связи. Готов признать, что резонансный
метод, который я использовал для розыска ближайшего к Блейду разумного
существа, провалился. Да, таким способом мы можем в любой момент отправить к
Ричарду посланца -- я имею в виду, в тот момент, когда рядом с ним кто-то
есть. Но один дьявол знает, кем может оказаться этот "кто-то"... Боюсь, что
в результате наших экспериментов Ричард может потерять близкого человека. И
он весьма убедительно доказал мне, что таких попыток лучше не делать, --
теперь Хейдж потирал челюсть. -- Значит... значит... значит, надо придумать
нечто иное!
Его заблестевшие глаза показывали, что какая-то мысль, еще не
оформившаяся, бродит у него в голове. Дж. содрогнулся.
-- Джек, умоляю... -- прохрипел он, -- только не посылайте к нему
бригаду морской пехоты с Майти Маусом во главе!
-- Нет, нет, -- взгляд Хейджа блуждал, рука потянулась в карман, за
сигаретами. -- Тут надо тоньше... гораздо тоньше... и умнее...
Он поднялся и, словно сомнамбула, шагнул к двери. Внезапно тревожный
возглас Дж. остановил его на пороге.
-- Постойте-ка, Джек! Вы что же -- нарушили секретность? Вы допустили
еще кого-то к пульту своей машины?
-- Нет. Почему вы так решили?
-- Но кто уложил вас в анабиозную камеру? Кто нахлобучил на вас шлем и
присоединил электроды? Кто нажал на рычаг? Кто же, черт побери, послал вас в
Айден? Или вы использовали автоматику?
Хейдж замер у двери, положив ладонь на массивную бронзовую ручку. На
губах его играла улыбка.
-- Ни камера, ни автоматика мне не потребовались, -- почти с вызовом
заявил он, сунул в рот сигарету, чиркнул зажигалкой и с удовольствием
затянулся. -- Да, Джек Хейдж отправился в Айден... -- дымное дрожащее кольцо
воспарило к потолку, -- и в то же время... -- второе колечко последовало за
первым, -- Джек Хейдж, в некотором роде, остался здесь. Вы удовлетворены,
сэр?
Раскрыв рот, Дж. с изумлением уставился на него