Леру Гастон. Призрак оперы

(Продолжение истории перса)

   Как я уже говорил, комната, в которой находились Рауль и я, была правильной шестиугольной формы и ее стены полностью покрыты зеркалами. С той поры на выставках часто демонстрировались такие же и назывались они «домами миражей» или «дворцами иллюзий». Но изобретение принадлежит только Эрику, Он построил первую комнату такого типа на моих глазах во время «розовых часов» Мазендерана. Декоративный объект, такой, например, как колонна, размещался по углам, и это создавало иллюзию дворцов с бесчисленными колоннами, потому что эффектом зеркал реальная комната увеличивалась до шестиугольных комнат, каждая из которых множилась на неограниченное число раз. Чтобы развлечь маленькую султаншу, Эрик вначале построил комнату, которая могла стать «бесчисленным храмом», но маленькой султанше скоро надоели такие детские фокусы, и тогда он преобразовал свое изобретение в камеру пыток. Он заменил колонны по углам железным деревом, на котором красками были написаны листья, совершенно неотличимые от живых. Почему дерево было сделано из железа? Потому что оно должно быть достаточно прочным, чтобы выдерживать все приступы жертвы, заключенной в камеру пыток. Мы увидим, как полученная таким образом сцена была дважды трансформирована в две другие последовательные сцены посредством автоматического вращения барабанов в углах. Эти барабаны были разделены на три части. Они соответствовали углам зеркал, и каждый из них отвечал определенному замыслу.
   Стены камеры пыток не давали жертве возможности ухватиться за что-либо, там не было точки опоры. Стены, не считая прочного материала декоративного объекта, были покрыты зеркалами, причем такими толстыми, что им нечего было бояться ярости бедняги, которого бросали в комнату босым и с пустыми руками.
   Никакой мебели. Потолок был светлый. Простая система электрического отопления, примененная впервые, позволяла регулировать температуру стен (и тем самым температуру воздуха) в комнате по своему желанию.
   Я так подробно описал конструктивные особенности этого необычного изобретения, которое создавало сверхъестественную иллюзию экваториального леса под палящим полуденным солнцем, чтобы никто не мог бросить тень сомнения на мое настоящее умственное состояние или сказать: «Этот человек сошел с ума», «Этот человек лжет» или «Этот человек принимает нас за дураков».
   Если бы я просто написал: «Оказавшись в подвале, мы попали в экваториальный лес под палящее полуденное солнце», я добился бы глупого эффекта неожиданности, но я не стремлюсь к каким-либо эффектам: моя цель при написании этих строк состоит в том, чтобы точно передать, что случилось с виконтом Раулем де Шаньи и мной в ходе ужасного происшествия, которое некоторое время было в центре внимания французского правосудия.
   Теперь я возобновляю свое повествование там, где прервал его.
   Когда потолок и лес вокруг нас осветились, Рауль был ошеломлен. Появление этого непроницаемого леса, бесчисленные стволы и ветви которого, казалось, протянулись бесконечно во всех направлениях, погрузило его в ужасное оцепенение. Он обхватил руками лоб, словно пытаясь прогнать кошмарное видение, вид у него был такой, будто он только что проснулся и с трудом возвращается к реальности. На мгновение он даже перестал слушать, что происходит за стеной.
   Меня, как я уже сказал, появление леса нисколько не удивило, и я слушал за двоих. В конце концов мое внимание привлекла не картина леса, на которой мой разум не концентрировался, а зеркала, производившие этот эффект. Зеркала были поцарапаны в некоторых местах, имели трещины. Ведь кто-то смог сделать эти царапины, похожие на звездочки. Это доказывало, что камера пыток уже использовалась до того, как мы попали в нее.
   Какой-то бедняга, видимо, не босой и не с пустыми руками, как осужденные «розовых часов» Мазендерана, вероятно, в плену этой «смертельной иллюзии» в бешенстве бросился на зеркала, которые продолжали отражать его нападение, несмотря на нанесенные им легкие «ранения». И ветка дерева, на которой бедняга закончил свои мучения, была поставлена таким образом, что перед смертью он имел последнее утешение в том, что видел множество повешенных людей, конвульсивно дергающихся вместе с ним.
   Да, Жозеф Бюке побывал там!
   Умрем ли мы так же, как умер он? Я так не думал, потому что знал: у нас есть еще несколько часов, которые я мог провести с большей пользой, чем Жозеф Бюке. Мне были досконально известны большинство трюков Эрика, и сейчас пришло самое подходящее время использовать это знание.
   Мне пришлось отказаться от мысли возвращаться обратно через проход, который привел нас в эту проклятую комнату, или сдвинуть внутренний камень, который закрывал проход. Причина проста: мы не могли сделать это. Мы спрыгнули в камеру пыток со слишком большой высоты: мебели здесь никакой не было, ветка железного дерева была бесполезна для нас, и мы ничего не добились бы, если бы один встал на плечи другого.
   Оставался только один выход: дверь, которая открывалась в спальню, где находились Эрик и Кристина. И хотя с той стороны это была самая обычная дверь, нам она была абсолютно невидима. Поэтому нам предстояло открыть ее, даже не зная, где она, что было необычной задачей.
   Поняв, что надежды на помощь Кристины больше нет, я решил безотлагательно начать поиски способа открыть дверь. Но вначале я должен был успокоить Рауля, который метался по комнате в иллюзорном прояснении как сумасшедший, издавая нечленораздельные крики. Обрывки разговора между Кристиной и монстром, которые он подслушал, несмотря на волнение, вызвали у него сильное раздражение. Если добавить к этому волшебный лес в жару, от которой потоки пота стекали с висков молодого человека, вы легко представите, как он был возбужден.
   Несмотря на мои требования, он отбросил всякие предосторожности. Он бесцельно расхаживал взад и вперед, иногда спеша к несуществующему месту, думая, что вступает на линию, которая приведет его к горизонту, и затем, сделав несколько шагов, ударялся лбом об отражение иллюзорного леса. Затем он звал: «Кристина! Кристина!» размахивал своим пистолетом, во все легкие выкрикивал имя монстра, вызывая Ангела музыки на дуэль и отгораживая для этого барьеры в лесу.
   Пытка начинала действовать на разум, не подготовленный к этому. Я пытался бороться, насколько это было возможно. Я заставлял бедного Рауля прикасаться к зеркалам, железному дереву и веткам на барабанах, я объяснял ему происходящее в соответствии с законами оптики, сказал, что мы не станем жертвой светящихся частиц, которые окружали нас, как обычные несведущие люди.
   — Мы находимся в комнате, маленькой комнате вот что вы должны повторять. Мы выберемся из этой комнаты, когда найдем дверь, так давайте искать ее!
   Я обещал ему, что, если он позволит мне действовать, не отвлекая своими выкриками и безумным хождением, я раскрою секрет двери в течение часа. Наконец Рауль лег на пол и сказал, что будет ждать, пока я не найду дверь в лесу, поскольку ничего лучшего ему не оставалось делать. И добавил, что с того места, где он лежит, открывается «прекрасный вид». Пытка действовала на него, несмотря на все мои разъяснения.
   Забывая о лесе, я начал ощупывать все зеркальные панели, пытаясь найти место, на которое нужно было надавить, чтобы дверь повернулась в соответствии с придуманной Эриком системой вращающихся дверей и люков. Я знал: в некоторых случаях это было место на зеркале размером с горошину, позади которого находилась пружина. Я продолжал искать. Эрик был примерно такого же роста, как и я, поэтому я думал, что он не должен поместить пружину выше своего роста; это была только гипотеза, но в ней я видел свою единственную надежду. Я решил тщательно исследовать все шесть зеркальных панелей и пол.
   Я старался не потерять ни единой минуты, потому что жара все больше и больше действовала на меня — мы буквально пеклись в этом горячем лесу.
   Я работал таким образом полчаса и уже закончил осматривать три панели, когда вдруг услышал голос Рауля.
   — Я задыхаюсь! — вскрикнул он. — Все эти зеркала отражают адскую жару! Скоро вы найдете вашу пружину? Если вам понадобится больше времени, мы здесь зажаримся!
   Я был рад, что услышал именно эти слова. Молодой человек не сказал ни одного слова о лесе, и я надеялся, что его разум выдержит пытку немного дольше. Но он добавил:
   — Меня утешает только то, что монстр дал Кристине время до одиннадцати часов завтра ночью: если мы не сможем выбраться отсюда и спасти ее, то, по крайней мере, умрем ради нее. Реквием Эрика будет похоронной мессой для всех нас! — И Рауль глубоко вдохнул горячий воздух, что чуть было не привело его к обмороку.
   Поскольку у меня отсутствовали такие же отчаянные причины принять смерть, какие были у него, я опять повернулся к исследуемой мною панели, сказав несколько слов ободрения, но, к несчастью, пока я говорил, я сделал несколько шагов, в результате чего в путанице иллюзорного леса потерял уверенность в том, что вернулся к той же самой панели. Я не смог не выказать своего уныния, и Рауль понял, что мне нужно начинать все сначала. Это нанесло ему еще один удар.
   — Мы никогда не выберемся из этого леса, — простонал он.
   Его отчаяние становилось сильнее, и чем быстрее оно росло, тем больше он забывал, что имеет дело с зеркалами, и все больше убеждал себя в том, что находится в настоящем лесу.
   Что же касается меня, я возобновил свои поиски. Меня тоже охватывала лихорадка, потому что я ничего не находил, абсолютно ничего. В соседней комнате по-прежнему царило молчание. Мы потерялись в лесу, не зная выхода, без компаса и проводника, без всего. Я знал, что ждет нас, если никто не придет нам на помощь или если я не найду пружину. Но искал я напрасно. Вокруг меня были только ветви, красивые ветви, которые поднимались, грациозно изгибаясь, над моей головой. Но они не давали тени! Однако это было естественно, поскольку мы находились в экваториальном лесу, тропическом лесу в Конго.
   Несколько раз Рауль и я снимали наши фраки и надевали их вновь, чувствуя иногда, что в них нам еще жарче, а иногда, что они защищают нас от жары.
   Мой разум все еще сопротивлялся, но рассудок Рауля полностью «удалился». Он утверждал, что уже три дня и три ночи ходит без остановки в этом лесу в поисках Кристины. Время от времени он думал, что видел ее за стволом дерева или проскользнувшей через ветви. Тогда он взывал к ней умоляющим тоном, от которого у меня наворачивались слезы:
   — Кристина! Кристина! Почему вы убегаете от меня? Вы не любите меня? Разве мы не помолвлены? Кристина, остановитесь! Вы видите, как я истощен? Кристина, пожалейте меня! Я умру в этом лесу, вдалеке от вас…
   Наконец он сказал вне всякой связи: «О, я хочу пить!» Я тоже хотел пить. Мое горло пересохло. Но, сидя на корточках на полу, я продолжал искать пружину невидимой двери, я спешил, поскольку наше пребывание в лесу становилось опасным по мере приближения вечера. Тени ночи уже начали окутывать нас. Это случилось очень быстро, так как темнота в тропиках наступает внезапно, почти без сумерек.
   Ночь в экваториальном лесу всегда опасна, особенно когда, подобно нам, у вас нет огня, чтобы отогнать диких зверей. На несколько мгновений я прервал свой поиск и попытался отломать пару веток, намереваясь осветить их своим затемненным фонарем, но я тоже ударился о зеркало, и это вовремя напомнило мне, что я видел только отражение ветвей.
   Жара не спадала. Наоборот, теперь в голубом сиянии луны стало даже еще жарче. Я попросил Рауля держать пистолеты наготове и не отходить от нашего лагеря, пока я ищу дружину.
   Вдруг всего в нескольких шагах от нас мы услышали рычание льва. Звук был почти оглушающим» — Он недалеко, — сказал Рауль тихо. — Видите? Там, между деревьями, в этой чаще» Если он опять зарычит, я выстрелю!
   Рычание повторилось опять, даже громче, чем раньше. Рауль выстрелил, но не думаю, что он попал во льва: он просто разбил зеркало, как я увидел на рассвете. Мы, очевидно, прошли за ночь большое расстояние, потому что неожиданно оказались на краю пустыни, громадной пустыни из песка и камней. Конечно, не стоило переживаний, чтобы, выйдя из леса, оказаться & пустыне. Я сдался и лег рядом с Раулем, устав от тщетных поисков. Я сказал ему, что очень удивлен отсутствием более неприятных столкновений. После льва обычно следовал леопард, а иногда — муха цеце. Производить эти эффекты было легко. Пока мы отдыхали, перед тем как пересечь пустыню, я объяснил Раулю, что Эрик имитировал рычание льва посредством длинного, узкого барабана, одна сторона которого была открыта, а другую покрывал туго натянутый кусок кожи осла. Над этой кожей находилась струна, приделанная в центре к другой струне такого же типа. Эрику надо было только потереть эту струну перчаткой, натертой канифолью, и в зависимости от того, как он тер, он мог совершенно точно имитировать голос льва, леопарда или жужжание мухи цеце.
   Мысль, что Эрик, возможно, находится в соседней комнате со своими нехитрыми устройствами, заставила меня предпринять попытку провести с ним переговоры. Ведь теперь монстр точно знал, кто был в камере пыток, и нам придется отказаться от идеи застать его врасплох. Я позвал:
   — Эрик! Эрик!
   Я прокричал так громко, как мог в пустыне, но ответом было только молчание. Что станет с нами в этом страшном уединении?
   Мы фактически начинали умирать от жары, голода и жажды, особенно жажды. Наконец я увидел, как Рауль поднялся на одном локте и указал на горизонт. Он обнаружил оазис.
   Да, пустыня уступала место оазису, оазису с водой, водой ясной, как зеркало; водой, в которой отражалось железное дерево. Это был мираж, я понял это сразу. Свершилось самое худшее. Никто не был в состоянии противостоять сцене миража, никто. Я пытался обращаться к разуму и не ждать воды, потому что знал: если жертва камеры пыток ждала воду, воду, в которой отражалось железное дерево, и если после этого она подходила к зеркалу, ей оставалось только одно — повеситься на железной ветке.
   — Это мираж, — сказал я Раулю. — Только мираж! Не думайте, что вода настоящая! Это еще один трюк с зеркалами!
   Он сердито попросил меня оставить его в покое с моими зеркальными трюками, пружинами, вращающимися деревьями и дворцом миражей. Я был бы либо слепым, либо помешанный, сказал он, если бы думал, что вода, которая льется там, между этими красивыми деревьями, не настоящая. И пустыня настоящая! И лес тоже! Нет никакой необходимости пытаться увести его оттуда; ведь он путешествует вокруг света.
   Виконт тянулся к источнику шепча: «Вода! Вода!» Его рот был открыт, как будто он пил. И я тоже непроизвольно сделал это, поскольку мы не только видели воду, но и слышали ее. Мы слышали, как она журчит и плещется. Вы понимаете слово «плещется»? Это слово, которое ощущается языком. Язык высовывается изо рта, чтобы лучше прочувствовать это слово. Затем пришла очередь самой невыносимой пытки: мы слышали дождь, а дождя не было. Дьявольское изобретение. Я знал, как Эрик добивался этого эффекта. Он заполнял маленькими камушками очень длинный и узкий ящик, частично закупоренный внутри плоскими кусочками дерева и металла, которые располагались через интервалы по его длине. Падая, камушки сталкивались с перегородками и отскакивали один от другого, и в результате этого звука создавалась иллюзия сильного дождя.
   Вам надо было видеть нас, когда с вытянутыми языками мы ползли к воде, плещущейся у берега реки. Наши глаза и уши были полны воды, но языки были сухими, как пыль.
   Достигнув зеркала, Рауль лизнул его, то же самое сделал я. Оно было горячим.
   Мы катались по полу с хриплыми криками отчаяния. Рауль схватил единственный пистолет, который все еще был заряжен, и приставил его к своей головы. Я посмотрел на пенджабское лассо у моих ног. Я знал, почему железное дерево опять появилось в этой третьей сцене. Оно ждало меня! Но когда я взглянул на пенджабское лассо, я увидел нечто, что заставило меня вздрогнуть так сильно, что Рауль, который уже шептал: «Прощайте, Кристина!», остановился в своем намерении убить себя.
   Я схватил его за руку и забрал пистолет, потом подполз к тому, что увидел.
   Рядом с пенджабским лассо, в желобке пола, я только что обнаружил гвоздь с черной головкой, применение которому я знал.
   Наконец-то я нашел пружину! Пружину, которая откроет дверь и освободит нас!
   Я прикоснулся к гвоздю и повернулся к Раулю, широко улыбаясь. Гвоздь с черной головкой поддался моему давлению. И затем… Затем открылась не дверь в стене, а люк в полу.
   Из отверстия немедленно хлынул холодный воздух. Мы наклонились над этим квадратом темноты, как будто это был чистый родник. Мы буквально пили эту холодную тень.
   Что могло быть в этой дыре, в этом подвале, дверь которого только что загадочно открылась в полу? Может быть, там была вода, настоящая вода.
   Я протянул руку в тень и нащупал камень, затем еще один: лестница, темная лестница, ведущая вниз. Рауль был готов броситься в дыру. Даже если бы мы не нашли там воды, мы могли, по крайней мере, избежать сияющего объятия этих отвратительных зеркал. Но я остановил молодого человека, потому что опасался нового трюка монстра. Я стал спускаться вниз первым.
   Винтовая лестница вела в еще более глубокую темноту. Какими чудесно прохладными казались мне лестница и подвал! Эта прохлада, должно быть, шла не от вентиляционной системы, которую Эрик построил как предмет первой необходимости, а от самой земли, без сомнения, насыщавшейся водой на уровне, которого мы достигли. И озеро, вероятно, было неподалеку.
   Скоро мы опустились до последней ступеньки. Наши глаза начинали приспосабливаться к темноте и различать очертания вокруг нас. Круглые очертания. Я направил на них свет фонаря.
   Бочки! Мы оказались, очевидно, в погребе, где Эрик хранил вино и, может быть, питьевую воду. Я знал, что он большой любитель хорошего вина. А здесь было много того, что можно пить.
   Рауль гладил крутые бока, неустанно повторяя: «Бочки! Бочки! Как много бочек!» Их действительно было довольно много, они выстроились в два равных ряда. Бочки оказались небольшими, и я предположил, что Эрик выбрал такие для того, чтобы легче было приносить их в свой дом у озера.
   Мы исследовали их все по порядку, пытаясь найти хотя, бы одну распечатанную. Но все бочки были хорошо закрыты.
   Приподняв немного одну из них, чтобы убедиться, что она полна, мы встали на колени, и острием небольшого ножа, который был у меня, я хотел уже устранить пробку.
   Но в это время мы вдруг услышали подобие монотонного песнопения, доносившегося издалека, ритм которого я хорошо знал, потому что часто слышал его на улицах Парижа:
   — Бочки! Бочки! Есть бочки на продажу?
   Моя рука замерла.
   — Это странно! — сказав Рауль. — Кажется, будто поют бочки!
   Песнопение возобновилось, но на этот раз слышалось менее отчетливо.
   — Ох! — воскликнул Рауль. — Могу, поклясться, что пение удаляется внутрь бочки. Мы встали и обошли бочку.
   — Это внутри! — повторил Рауль. — Внутри! Но мы ничего больше не услышали и были склонны предположить, что наши чувства обманывают нас.
   Мы опять стали пытаться открыть бочку. Наконец с помощью Рауля я извлек пробку.
   — Что это? — закричал молодой человек. — Это не вода!
   Он поднес руки к фонарю. Я склонился над ними и немедленно бросил в сторону фонарь так, что он разбился и погас.
   В руках Рауля я увидел порох!

Глава 26

Скорпион или кузнечик?

(Конец истории перса)

   И так, спустившись в погреб Эрика, я убедился в справедливости самых своих ужасных догадок. Монстр не шутил, запугивая меня своими неопределенными угрозами против «многих представителей рода человеческого». Чувствуя себя отрезанным от других людей, он построил себе подземную берлогу и был полон решимости взорвать все, включая себя, если кто-нибудь попытается загнать его в убежище, в котором он останется одев на один со своим чудовищным уродством.
   Сделанное открытие заставило нас забыть прошлые страдания. Хотя только недавно мы были на грани самоубийства, но лишь теперь нам открылась полная, ужасающая правда о нашем положении. Теперь мы понимали, что Эрик сказал Кристине и что он имел в виду под этими отвратительными словами: «Да или нет; если нет, все будут мертвы и похоронены». Да, похоронены под обломками театра — великой парижской Оперы! Более страшное преступление трудно себе представить кому-либо, кто хотел бы сделать свой уход из мира высшей точкой ужаса.
   В тишине своего убежища Эрик хорошо подготовился к катастрофе. Она должна была служить отмщением людям за любовные неудачи самого отвратительного монстра, который когда-либо ходил по земле. Он сказал Кристине, что она должна решить к одиннадцати часам следующей ночи, и выбрал это время не случайно. На спектакле в блестящей верхней части Оперы будет много людей, много «представителей рода человеческого». Разве мог он желать более утонченного собрания по случаю своей смерти? Он сойдет в могилу с самыми прекрасными и самыми богато украшенными ювелирными изделиями плечами в мире. Одиннадцать часов! Мы все взорвались бы в середине представления, если бы Кристина сказала «нет». Одиннадцать часов завтра ночью! И как она может не сказать «нет»? Конечно, она лучше выйдет замуж за саму смерть, чем за этот живой труп, и она может не знать, что ее отказ приведет к немедленному уничтожению «многих представителей рода человеческого». Одиннадцать часов завтра ночью!
   И пока мы на ощупь пробирались в темноте, убегая от пороха и пытаясь найти каменные ступени, потому что отверстие люка в камеру пыток над нами стало тоже темным, мы повторяли одно: «Одиннадцать часов!» Наконец я нашел лестницу, но неожиданно остановился, пронзенный ужасной мыслью: «Который час?» Который теперь час? Который час? Может быть, уже одиннадцать; или это время наступит через несколько мгновений? Кто мог бы сказать нам? Мне казалось, мы были заключенными ада многие дни, годы, с сотворения мира… Может быть, все вот-вот взлетит на воздух. Ад, шум, трескающийся звук!
   — Вы слышали это? — спросил я Рауля. — Там, вот там в углу! Боже мой! Это похоже на какой-то механизм! Вот опять! Ах, если бы у нас был свет! А что если это механизм, который должен все взорвать! Неужели вы не слышите этот потрескивающий звук? Уж не оглохли ли вы?
   Рауль и я начали кричать как безумные. Пришпоренные страхом, мы устремились наверх по ступеням, натыкаясь на что-то в темноте. Может быть, люк над нами закрылся и поэтому стало так темно? Нам любой ценой хотелось выбраться из этой темноты, даже если это означало возвращение к смертоносному свету камеры пыток.
   Поднявшись на самый верх лестницы, мы обнаружили, что люк открыт, но в камере пыток было так же темно, как и в погребе Эрика. Мы пролезли через люк и поползли по полу камеры пыток, полу, который отделял нас от этого порохового склада. Который все-таки час? Мы кричали, мы звали. Рауль кричал что было мочи: «Кристина! Кристина!» А я звал Эрика, умолял его, напоминал, что спас ему жизнь. Но ничто не отвечало нам, ничто, кроме нашего собственного отчаяния и безумия.
   Который час? «Одиннадцать часов завтра ночью!» Мы обсуждали время, пытаясь определить, как долго находились здесь, но не смогли прийти ни к какому заключению. Мои часы давно остановились, но часы Рауля все еще шли. Он сказал мне, что завел их вечером, перед тем как пойти в Оперу. Из этого мы пытались сделать вывод, который позволил бы нам надеяться, что мы еще не достигли роковой минуты.
   Я тщетно старался закрыть люк. Малейший звук, который доходил в комнату через него, вызывал у нас болезненное беспокойство. Который час? Ни у кого из нас не было спичек. Но мы должны знать… У Рауля возникла идея разбить стекло на своих часах и пощупать стрелки. Воцарилось молчание, пока он ощупывал стрелки кончиками своих пальцев, по кругу часов определив, где была верхушка циферблата. По расположению стрелок он решил, что сейчас точно одиннадцать часов. Но, может быть, это были не те одиннадцать часов, которых мы боялись. Может быть, у нас еще двенадцать часов впереди.
   — Тихо! — сказал я. Мне послышались шаги в соседней комнате.
   Я не ошибся. Скрипнула дверь, потом последовали шаги. Кто-то постучал по стене, и мы узнали голос Кристины:
   — Рауль! Рауль!
   Мы начали говорить через стену. Кристина рыдала. Она не знала, найдет ли еще Рауля в живых Монстр был страшен. Он неистовствовал в ожидании, что Кристина ответит «да», но напрасно. Однако она пообещала сказать, если Эрик отведет ее в камеру пыток. Но он упрямо отказывался, постоянно угрожая всем представителям рода человеческого. Наконец, после долгих часов этого ада, он ушел, оставив ее одну обдумать свое решение в последний раз.
   Долгих часов? Который же теперь час?
   — Который час, Кристина?
   — Одиннадцать часов, точнее без пяти минут одиннадцать.
   — Но каких одиннадцать часов?
   — Одиннадцать часов, которые решают — жизнь или смерть, — ответила Кристина хриплым от волнения голосом. — Эрик сказал мне это опять, уходя. Он ужасен! Он был подобен маньяку, он снял маску, но огонь горел в его золотых глазах! И он продолжал смеяться. Он хохотал, как пьяный демон, когда произнес эти слова: «Пять минут! Я оставляю вас одну из-за вашей хорошо известной скромности. Я не хочу заставлять вас краснеть передо мной, как застенчивую невесту, когда вы произнесете „да“. Это то, чего джентльмен не сделает!» Да, он был подобен пьяному демону! Он отпустил руку в свой «мешок жизни и смерти» и сказал: «Вот маленький бронзовый ключ, открывающий черные ящики на камине в спальне Луи-Филиппа. В одном ящике вы найдете скорпиона, в другом — кузнечика, оба прекрасно выполнены в японской бронзе. Эти животные помогут вам сделать выбор. Если вы повернете скорпиона, чтобы он смотрел в противоположном направлении, то, когда я вернусь в комнату, комнату помолвки, я буду знать, что ваш ответ „да“. Если же вы повернете кузнечика, то, вернувшись сюда, в комнату смерти, я буду знать, что ваш ответ „нет“. И Эрик опять засмеялся, как пьяный демон. Я на коленях просила его дать мне ключ от камеры пыток и обещала, что, если он сделает это, я буду его женой навечно. Но он ответил, что ключ не понадобится больше никогда и он выбросит его в озеро. Затем, все еще смеясь, демон ушел, сказав, что оставляет меня одну на пять минут, потому что он джентльмен и знает, как уберечь женскую скромность. О да, он также сказал: „Кузнечик! Будьте осторожны с кузнечиком! Кузнечики прыгают, и прыгают очень высоко!“ Я здесь своими словами попытался воспроизвести смысл путаной, почти бессвязной речи Кристины. Она тоже, очевидно, достигла за эти двадцать четыре часа предела человеческих страданий и, возможно, страдала даже больше, чем мы. Она продолжала прерывать себя и нас криками: „Рауль! Вам больно?“, ощупывала стену, которая теперь была холодной, и спрашивала, почему она такая горячая.