Леру Гастон. Призрак оперы

   Виконт поспешил за кулисы и стал ждать Кристину. Она сразу увидела его.
   — Пойдемте, быстро! — проговорила она и повела его в артистическую комнату, не очень заботясь о том, что почитатели ее таланта, видя закрытую дверь, ворчали: «Это неприлично!» Едва оказавшись в артистической комнате, Рауль упал на колени. Он клялся, что уедет с полярной экспедицией, и просил ее не отнимать ни одного часа от идеального счастья, которое она обещала ему. Кристина не сдерживала своих слез. Они обнимались, как опечаленные брат и сестра, которые только что пережили общую потерю и пришли, чтобы оплакать ее.
   Вдруг она освободилась из его нежного, робкого объятия и, казалось, прислушалась к чему-то, чего он не мог слышать. Затем быстро указала на дверь. Когда Рауль был уже на пороге, она сказала ему так тихо, что он скорее угадал, чем услышал ее слова:
   — До завтра, мой дорогой жених. И будьте счастливы — я пела сегодня для вас.

 

 
   Назавтра Рауль пришел опять, но, к сожалению, два дня ее отсутствия нарушили очарование их игры. В ее артистической комнате они смотрели друг на друга печальными глазами и не говорили ничего. Он удержался от того, чтобы не крикнуть: «Я ревную! Я ревную! Я ревную!» Но тем не менее она услышала его.
   Наконец Кристина сказала:
   — Пойдемте отсюда, Рауль. Свежий воздух пойдет нам на пользу.
   Он думал, что они отправятся на прогулку за город, куда-нибудь подальше от этого здания, которое он ненавидел, словно это была тюрьма; он чувствовал, что тюремщик передвигается в этих стенах, тюремщик по имени Эрик… Но Кристина привела его на сцену, они сидели на деревянном кольце фонтана, в сомнительной свежести декораций, подготовленных для следующего представления.
   В другой раз они бродили по безлюдным дорожкам сада, в котором вьющиеся растения были подстрижены умелыми руками бутафорного мастера, как будто настоящее небо, настоящие цветы и настоящая земля были навсегда запрещены ей и она была обречена не дышать другим воздухом, кроме как воздухом театра.
   Ему стало ясно, что Кристина не может ответить на большинство его вопросов, и, чтобы не заставлять ее страдать понапрасну, Рауль старался не спрашивать ее вообще ни о чем. Время от времени появлялся пожарный, издалека наблюдая за их меланхоличной идиллией. Иногда она отчаянно пыталась обмануть его и себя поддельной красотой этих декораций, для того и сделанных, чтобы создавать иллюзии. Ее живое воображение наделяло их такими красками, которые, как она говорила, не соответствовали природным. Она все более оживлялась, в то время как он лихорадочно сжимал ее руку.
   — Посмотрите, Рауль, — сказала она ему однажды, — на эти стены, леса, деревья, эти образы, написанные на полотне, — все они были свидетелями любовных сцен, более возвышенных, чем настоящие, потому что они созданы поэтами, возвышающимися высоко над обыкновенными людьми. Так скажите мне, Рауль, что наша любовь здесь, как дома, поскольку она тоже создана и тоже, как ни печально, иллюзия. — Неутешный, он не отвечал. — Наша любовь слишком печальна здесь, на земле, — продолжала она, — давайте возьмем ее в небо! Увидите, как легко это сделать!
   И Кристина повела его выше облаков, в изумительный беспорядок верхних колосников, где наслаждалась тем, что вызывала у него головокружение, бегая по хрупким мосткам чердака, среди тысяч канатов, прикрепленных к блокам и лебедкам в центре воздушного леса мачт и рей. Если Рауль колебался, она говорила ему с милой, восхитительной гримасой: «Вы, моряк!» Затем они спустились на твердую землю, то есть в широкий коридор, который вел их к смеху, танцам и юности! «Поднимите юбки, девочки! Следите за шнурками!» Это был класс для девочек от семи до девяти лет, которые уже носили лифчики, легкие пачки, розовые чулки и работали, работали своими маленькими утомленными ножками в надежде стать балеринами или даже прима-балеринами и быть увенчанными бриллиантами. Пока же Кристина дала им конфет.
   В еще один день она привела Рауля в громадную комнату своего дворца, полную ярких, пышных нарядов, рыцарских костюмов, пик, щитов и перьев, и внимательно рассматривала эти неподвижные, пыльные привидения воинов. Она говорила с ними доброжелательно, обещая, что они опять увидят блестяще иллюминированные вечера и парады с музыкой при ослепительных огнях рампы.
   И так она водила его но всей империи, которая была искусственной, но необъятной, занимая семнадцать этажей от цокольного этажа до крыши, и населенной армией различных людей. Она ходила среди них, как любимая королева, поощряя работу, сидя в кладовых, давая добрые советы швеям, руки которых не решались резать богатые ткани, превращавшиеся в костюмы героев. Обитатели этой страны занимались всякими ремеслами. Среди них были и сапожники, и золотых дел мастера. Со временем эти люди полюбили ее, потому что она интересовалась их жизнью и прощала их маленькие причуды.
   Кристина знала самые удаленные части здания, где тайно жили престарелые супружеские пары. Она стучала в их двери и представляла им Рауля как прекрасного принца, который попросил ее руки. Она и Рауль сидели на полуразвалившемся реквизите и слушали оперные легенды, так же как в детстве слушали театральные сказки. Эти старые люди не помнили ничего, кроме Оперы. Они прожили здесь многие годы. О них просто забыли. За пределами Оперы делалась французская история, но они не сознавали этого, и о них никто не вспоминал.
   Так уходили в прошлое драгоценные дни. Кажущимся интересом к внешнему миру Рауль и Кристина пытались скрыть друг от друга то единственное, что Тревожило их сердца. Одно было ясно: Кристина, которая до этого доказала, что из них двоих она сильнее, вдруг стала нервничать. Во время их экспедиций она без всякой причины начинала вдруг бегать или внезапно останавливалась, и Рауль чувствовал, как холодна ее рука. Иногда казалось, что ее глаза следят за воображаемыми тенями. Она выкрикивала: «Сюда», а затем: «Сюда» и опять: «Сюда» с нервным смехом, который часто заканчивался слезами. Рауль пытался узнать, что с ней, спросить, несмотря на обещания, но, прежде чем он успевал спросить, она лихорадочно отвечала: «Ничего! Клянусь, ничего нет!» Однажды, когда они были на сцене и подошли к слегка приоткрытому люку, он наклонился над темной пропастью и сказала — Вы показали мне верхнюю часть вашей империи, Кристина, но странные истории рассказывают о нижней части… Мы пойдем туда, вниз?
   Услышав это, она схватила его, будто испугавшись, что он исчезнет в этой черной дыре, и произнесла дрожащим голосом:
   — Никогда! Вы не должны идти туда! Это не принадлежит мне. Все под землей принадлежит ему!
   Рауль посмотрел ей прямо в глаза и грубо спросил:
   — Так он живет там, внизу?
   — Я этого не сказала! Кто мог сказать вам такую вещь? Пойдемте, пойдемте отсюда. Бывает время, Рауль, когда я думаю, не безумный ли вы, — вы всегда слышите какие-то невозможные вещи! Пойдемте отсюда! Пойдемте!
   Кристина пыталась оттащить его, но он упрямо не хотел отходить от люка; эта дыра, казалось, влекла его к себе.
   Вдруг люк закрылся так неожиданно, что они не успели даже увидеть руку, которая сделала это, и оба были ошеломлены.
   — Возможно, он был там, — сказал наконец Рауль. Кристина пожала плечами, но вовсе не показалась успокоенной.
   — Нет-нет, это был рабочий, закрывающий люки. Должны же они что-то делать, поэтому открывают и закрывают люки без какой-либо причины. Они, как швейцары: им тоже надо убить время.
   — А если он в самом деле был там, Кристина?
   — Нет, этого не может быть. Он закрылся… Он работает.
   — О, действительно? Он работает?
   — Да. Он не может работать и открывать и закрывать люки в одно и то же время. Нам нет повода беспокоиться. Она вздрогнула, когда сказала это.
   — Над чем же он работает? — спросил Рауль.
   — Над чем-то ужасным! Вот почему я говорю, что нет повода беспокоиться. Когда он работает, он ничего не видит, не ест и не пьет, он едва дышит. И так продолжается целыми днями и ночами. Он живой мертвец, и у него нет времени заниматься люками.
   Кристина опять вздрогнула и склонилась над люком, прислушиваясь. Рауль ничего не сказал. Он боялся теперь, что звук его голоса может остановить ее и заставит думать, положив конец ее все еще временному желанию доверять ему.
   Она не покинула его. Все еще держа его за руку, она вздохнула и на этот раз сказала:
   — А что если это действительно был он?
   — Вы боитесь его? — спросил Рауль робко.
   — Нет, конечно, нет!
   Непреднамеренно Рауль занял позицию сочувствия к ней, он отнесся к ней, как относятся к впечатлительным личностям, все еще находящимся в тисках кошмара. Казалось, он говорил: «Не бойтесь! Я здесь!» Почти непроизвольно Рауль сделал угрожающий жест какому-то невидимому врагу. Кристина взглянула на него с удивлением, будто он был чудом смелости и добродетели и она оценивала достоинства его смелого и тщетного рыцарства. Она поцеловала его, как сестра, вознаградившая любимого брата этим проявлением привязанности, за то, что тот сжал свой маленький братский кулачок, чтобы защитить ее от опасности.
   Рауль все понял и покраснел от стыда. Он почувствовал себя таким же слабым, как и она. «Она утверждает, что не боится, — подумал он, — но она трепещет и хочет, чтобы мы отошли от люка».
   Это была правда. Все последующие дни они проводили почти на вершине здания, далеко от люков. Волнение Кристины росло по мере того как шло время. Однажды она пришла на встречу с опозданием, ее лицо было таким бледным, а глаза покраснели от слез, что Рауль решился на крайние меры. Едва увидев ее, он сказал, что не поедет в экспедицию на Северный полюс, пока она не раскроет ему секрет мужского голоса.
   — Тихо, — прошептала она. — Вы не должны говорить это. А если он услышит вас, бедный Рауль! — И она посмотрела вокруг дикими глазами.
   — Я освобожу вас от его власти, клянусь! И вы перестанете думать о нем. Вы должны.
   — Это возможно?
   Кристина выразила это сомнение, в котором он почувствовал ободрение, когда вела его на верхние этажи здания, где они были вдалеке от люков.
   — Я спрячу вас в неизвестной части мира, — продолжал Рауль, — где он не сможет разыскать вас. Вы будете спасены, и тогда я уеду, поскольку вы поклялись никогда не выходить замуж.
   Кристина взяла его руки и сжала их в сильном душевном волнении. Тревожное состояние вновь вернулось к ней. Отвернувшись от него и со словами «Выше, еще выше!», Кристина повлекла его за собой.
   Он с трудом поспевал за ней. Вскоре они были уже под крышей в лабиринте деревянных стоек. Они пролезали между стойками, стропилами и распорками, бегали от балки к балке, как будто были в лесу.
   Каждые несколько секунд Кристина оглядывалась назад, но она не замечала тени, — следовавшей за Ней, как будто это была ее собственная тень, останавливаясь вместе с ней, возобновляя движение и не создавая никакого шума, как и подобает тени. Рауль тоже ничего не видел, так как рядом с Кристиной его вообще не интересовало ничего.

Глава 13

Лира Аполлона

   Итак, они достигли крыши. Кристина порхала по ней, легкая, словно ласточка. Она взволнованно дышала, глядя на панораму Парижа, которая простиралась перед ними. Кристина позвала Рауля к себе, и они прогуливались рядом, высоко над землей, по цинковым улицам и железным проспектам. Их сдвоенное очертание отражалось в больших открытых баках неподвижной воды, в которых в летние месяцы мальчишки из балета ныряли и учились плавать.
   Тень появилась сзади и продолжала следовать за ними, распластавшись на крыше, вытягиваясь вместе с движениями черных крыльев на перекрестках металлических улиц, безмолвно передвигаясь между баков и куполов, но двое несчастных не подозревали о ее присутствии. Наконец они сели, беззаботные, под покровительством Аполлона, который бронзовым жестом простирал свою волшебную лиру в сердце ярко горящего неба. Их окружал лучезарный вечер. Медленно плыли облака, волоча за собой золотые и малиновые мантии — дар заходящего солнца.
   — Скоро мы пойдем дальше и быстрее этих облаков к концу мира, — сказала Кристина, — а затем вы оставите меня, Рауль. Но если я откажусь поехать с вами, когда вы захотите забрать меня, вы должны будете заставить меня уехать.
   Тесно прижимаясь к нему, она произнесла эти слова так, словно пыталась сама себя убедить в чем-то. Его поразил тон любимой.
   — Вы боитесь, что можете изменить свое решение, Кристина?
   — Не знаю, — ответила она, покачав головой. — Он демон! — Кристина вся дрожала и трепетала в объятиях Рауля. — Я боюсь возвращаться и жить с ним под землей.
   — Почему вы должны возвращаться?
   — Если я не вернусь, может произойти ужасное. Но я не могу больше выносить этого. Знаю: мы должны сочувствовать людям, живущим под землей, но он ужасен. У меня остается всего один день, и, если я не приду к нему, он сам придет ко мне со своим голосом. Я должна буду спуститься в его подземный дом. Он встанет передо мной на колени со своей головой мертвеца. И он скажет, что любит меня! И будет плакать! О, эти слезы, Рауль! Эти слезы в двух черных отверстиях головы мертвеца! Я не могу видеть, как льются эти слезы!
   Кристина в муках заломила руки, а Рауль, поддавшись ее отчаянию, прижимал возлюбленную к своему сердцу.
   — Нет, нет, вы никогда больше не услышите, как он говорит вам о любви! Никогда больше не увидите его слезы! Мы убежим, Кристина! Сейчас же! Пойдемте!
   Рауль пытался увести Кристину, но она остановила его.
   — Нет. — Она печально покачала головой. — Не сейчас. Это слишком жестоко… Пусть он услышит меня завтра вечером в последний раз, и затем мы уйдем. В полночь вы придете за мной в артистическую комнату — ровно в полночь. Он будет ждать меня в это время в доме у озера. Мы будем свободны, и вы заберете меня, даже если я откажусь. Обещайте мне это, Рауль, я чувствую, что если вернусь к нему на этот раз, то уже никогда не смогу уйти. — И она добавила: — Вы можете понять?
   Кристина вздохнула, и ей показалось, что в ответ на ее вздох последовал другой вздох — за ее спиной.
   — Вы слышали что-нибудь? — спросила она. Ее зубы стучали.
   — Нет, ничего, — заверил ее Рауль.
   — Это ужасно, — сказала она, — всегда дрожать, вот так, как сейчас. Но здесь мы вне опасности. Здесь мы дома, у меня дома, в небе, на воздухе, при дневном свете. Солнце пылает, а ночные птицы не любят смотреть на солнце. Я никогда не видела его при дневном свете. Это.. это, должно быть, отвратительно. — Она запнулась, обращая обезумевший взор к Раулю. — О, первый раз, когда я увидела его… Я думала, он умрет!
   — Но почему? — спросил Рауль, по-настоящему напуганный тоном ее странного и тревожного признания. — Почему вы думали, что он умрет?
   — Почему? Потому что я увидела его!
   Мгновение спустя она и Рауль одновременно обернулись.
   — Здесь кто-то стонет от боли! — воскликнул он. — Может быть, кто-то ранен. Вы слышали?
   — Не могу сказать, потому что, когда я не с ним, в моих ушах постоянно стоят его стоны… Но если вы слышали…
   Они поднялись и осмотрелись вокруг. На огромной металлической крыше никого не было. Они опять сели.
   — Когда вы впервые увидели его? — спросил Рауль.
   — Три месяца я слышала его, так ни разу и не увидев. Впервые я услышала его прекрасный голос, когда он вдруг запел где-то рядом. Я подумала, так же как и вы, что он находится в другой комнате. Я вышла и посмотрела везде, но моя артистическая комната, как вы знаете, изолирована. Голос продолжал петь внутри. Затем он не только пел, но и говорил со мной, отвечал на мои вопросы. У него был настоящий мужской голос, но такой красивый, как голос ангела. Как я должна была объяснить все это? Я никогда не забывала об Ангеле музыки, которого мой бедный отец обещал послать ко мне после своей смерти. Я не боюсь говорить с вами о таком ребячестве, Рауль, потому что вы знали моего отца и он любил вас. Вы ведь тоже верили в Ангела музыки, когда были маленьким мальчиком, и потому, я уверена, не будете смеяться надо мной. У меня по-прежнему такая же любящая, доверчивая душа, как у маленькой Лотты, и то, что я жила с мадам Валериус, нисколько не изменило ее. Я держала эту маленькую, наивную душу в моих наивных руках и наивно предложила ее Голосу, думая, что предлагаю ее Ангелу. Отчасти виновата в этом и мадам Валериус. Я рассказала ей о необъяснимом инциденте, и она воскликнула: «Это Ангел! Во всяком случае, ты всегда можешь спросить его».
   Я спросила, и Голос ответил, что он действительно тот, кого я ждала, тот, кого отец обещал прислать после смерти. С тех пор Голос и я стали часто встречаться, я доверяла ему полностью. Он сказал, что сошел на землю, чтобы помочь мне постигнуть высшую радость вечного искусства, и попросил разрешения давать мне каждый день уроки пения. Я с радостью согласилась, наши встречи проходили в моей артистической комнате в то время, когда эта часть Оперы была безлюдной. Как описать вам эти уроки? Вы не можете себе представить, какими они были, хотя и слышали сам Голос.
   — Конечно, мне трудно представить, какими они были, — согласился Рауль. — А аккомпанемент?
   — Какая-то музыка, незнакомая мне. Она проникала с другой стороны стены и была чудесной. Голос, оказалось, точно знал, в каком месте мой отец приостановил обучение, когда умер, и каким методом он пользовался. — Я — или, скорее, мой голос — помнила все мои прошлые уроки. Извлекая пользу из них, а также из уроков, которые я теперь брала, я достигла удивительного прогресса, на который при других условиях потребовались бы годы! Вы знаете, я довольно деликатна, и сначала моему голосу не хватало характера: его нижний регистр был не развит, верхний регистр — слегка резковат, а среднему регистру, недоставало чистоты. Мой отец боролся с этими недостатками и за короткое время достиг успеха. Голос помог мне преодолеть их навсегда.
   Я постепенно увеличивала силу своего голоса до такой степени, на которую раньше даже не позволяла себе надеяться. Я научилась давать дыханию самую большую из всех возможных амплитуд. Но самое главное — Голос раскрыл мне секрет грудных звуков сопрано. И он окутал наши уроки святым огнем вдохновения, пробудил во мне страстную, жадную, возвышенную жизнь. Он обладал способностью поднимать меня до своего уровня, поставил меня в унисон со своими великолепными, парящими звуками. Его душа жила в моем голосе и дышала гармонией.
   Через несколько недель я уже не узнавала себя, когда пела! Это даже пугало меня: не скрывается ли за этим какое-то колдовство? Но мадам Валериус успокоила меня, сказав, что такой чистой девушкой как я, дьявол завладеть не в состоянии.
   По приказу Голоса мои успехи были секретом, известным только мне и мадам Валериус. По какой-то причине за пределами своей артистической комнаты я пела своим обычным голосом, и никто не замечал каких-то изменений. Я все делала так, как хотел Голос. Он сказал мне: «Вы должны подождать. Увидите, мы поразим Париж!» И я ждала, живя в каком-то восторженном сне, где главенствовал Голос.
   Затем однажды я увидела в зале вас, Рауль. Я была вне себя от радости и не пыталась скрывать ее, вернувшись в свою артистическую комнату. К сожалению для нас обоих, Голос был уже там и сразу понял по моему лицу, что случилось что-то новое. Когда он спросил меня об этом, я не видела причины не сказать ему о вас и месте, которое вы все еще занимали в моем сердце. Когда я закончила, Голос, казалось, не отреагировал. Я позвала его — он не ответил. Я просила его — напрасно. Мне пришла в голову мысль, что он, возможно ушел навсегда. Я молила Бога, чтобы Голос ушел, Рауль…
   В тот вечер я вернулась домой в отчаянном состоянии. Я обняла мадам Валериус и сказала: «Голос ушел! Наверное, он не вернется никогда!» Она испугалась так же, как я, и попросила меня объяснить, что произошло. После моего рассказа она констатировала: «Конечно, Голос ревнив!» И это, Рауль, заставило меня понять, что я люблю вас…
   Кристина замолчала, склонив голову на грудь Рауля, и они сидели так несколько секунд, держась за руки. Поглощенные своими чувствами, молодые люди не видели, не чувствовали, что всего в нескольких шагах от них, поперек крыши, двигалась тень от двух больших черных крыльев, приближаясь так близко, что могла накрыть их.
   — На следующий день, — продолжала Кристина с глубоким вздохом, — когда я пришла в свою артистическую, Голос был там. О Рауль, он говорил со мной так печально. Он прямо сказал мне, что, если я отдам свое сердце кому-то на земле, он. Голос, вернется на небеса. Он сказал это таким горестным тоном, что мне в душу вкралось подозрение: я начала понимать, что мой разум ввел меня в заблуждение. Но я все еще верила этому видению. Голосу, который так тесно соединился с мыслью о моем отце. Больше всего на свете я боялась, что не услышу era никогда. К тому же, думая о своих чувствах к вам, я стала понимать их возможную тщетность; я даже не знала, помнили ли вы еще меня. Кроме того, ваше социальное положение делало наш брак невозможным. Я поклялась Голосу, что вы были для меня только братом и никогда не будете кем-либо еще и что мое сердце не откликнется на земную любовь.
   Это было тогда, Рауль, когда я отворачивалась от вас, когда вы пытались привлечь мое внимание на сцене или в коридорах. Вот почему я делала вид, что не узнавала вас. Тем временем мои уроки с Голосом приводили меня в божественный восторг. Никогда раньше я не была так одержима красотой звука. И однажды Голос сказал мне: «Теперь идите, Кристина Доэ: вы можете дать человеческим существам немного небесной музыки!» В тот вечер состоялось гала-представление. Почему Карлотта не пришла тогда в Оперу, не знаю. Как бы то ни было, я пела, пела в таком приподнятом настроении, какого не знала раньше. Я чувствовала в себе такую легкость, как будто мне дали крылья. Моя душа была словно в огне, и в какой-то момент я даже думала, что она покинула тело.
   — О Кристина, мое сердце трепетало с каждой нотой, которую вы пропели в тот вечер! — воскликнул Рауль, и его глаза стали влажными при этом воспоминании. — Я видел, как слезы текли по вашим бледным щекам, и плакал вместе с вами. Как вы могли петь в таком состоянии?
   — Я почувствовала слабость, — сказала Кристина, — и закрыла глаза… Когда я их открыла, вы были рядом со мной. Но Голос был там же, Рауль! Я испугалась за вас и потому засмеялась, когда вы напомнили мне о нашем детстве. Но, к сожалению, никто не может ввести в заблуждение Голос. Он узнал вас и стал страшно ревновать. В течение следующих двух дней он устраивал мне ужасные сцены.
   «Довольно, — сказала тогда я. — Завтра я еду в Пер-рос на могилу моего отца и попрошу мсье Рауля де Шаньи поехать со мной». — «Делайте, как хотите, — ответил Голос, — но я тоже буду в Перросе. И знайте, Кристина, что где бы вы ни были, я всегда буду там же. Если вы еще достойны меня, если не лгали мне, ровно в полночь я сыграю „Воскрешение Лазаря“ на скрипке вашего отца на его могиле».
   И вот почему я написала то письмо, которое привело вас в Перрос, Рауль. Как я могла позволить, чтобы меня полностью обманули? Поняв, насколько личными были заботы Голоса, я стала подозревать какой-то обман. Но я уже была неспособна думать о себе: Голос полностью контролировал меня. Ведь у него было все, чтобы легко обмануть невинную душу, подобную мне!
   — Но вы же вскоре узнали правду! — воскликнул Рауль. — Почему вы немедленно не ушли от этого отвратительного кошмара?
   — Почему, Рауль? Уйти от этого кошмара? Вы не понимаете! Кошмар не начался для меня, пока я не узнала правду! Тише! Тише! Я вам ничего не говорила… И теперь, когда мы покидаем небеса и возвращаемся на землю, пожалейте меня, Рауль, пожалейте. Помните тот вечер, роковой вечер, когда Карлотта, вероятно, чувствовала, что ее превратили на сцене в отвратительную жабу, и начала квакать, будто провела всю свою жизнь в болоте, вечер, когда разбилась люстра и Опера погрузилась в темноту? Тогда погибли и были ранены люди…
   Моя первая мысль, когда произошла катастрофа, Рауль, была о вас обоих, о вас и о Голосе, потому что в то время вы оба были равными половинами моего сердца. Я немедленно успокоилась относительно вас, поскольку увидела вас в ложе брата и знала, что вы вне опасности. Что касается Голоса, то он сказал мне, что будет на представлении, и я испугалась за него; да, испугалась, как будто это был обычный человек, способный умереть. Я подумала: «Боже мой! Люстра могла раздавить Голос!» Меня охватила паника. Я готова была бежать в зрительный зал и искать Голос среди убитых и раненых. Но затем мне пришла в голову мысль, что, если с Голосом ничего не случилось, он должен уже быть в моей артистической комнате. Я поспешила туда и умоляла Голос дать мне знать о своем присутствии.
   Ответа не было, но вдруг я услышала протяжный, душераздирающий стон, который так хорошо знала. Это был стон Лазаря, когда при звуке голоса Иисуса он открывает глаза и опять видит свет. Я слышала жалобное пение скрипки моего отца. Я узнала его стиль, который когда-то зачаровывал вас в Перросе, Рауль, и пленил в ту ночь на кладбище. Затем раздался радостный, победный крик жизни, исходивший от невидимой скрипки, и Голос наконец сделался слышимым, он пел: «Приди и верь в меня! Те, кто верит в меня, будут опять жить. Иди! Те, кто верит в меня, не могут умереть».
   Я не могу сказать вам о впечатлении, которое эта музыка произвела на меня, когда он пел о вечной жизни, в то время как под той же крышей умирали люди, раздавленные упавшей люстрой. Я чувствовала, что он приказывает мне встать, идти к нему. Он удалялся, и я следовала за ним:» «Приди и верь в меня!» Я верила в него, я шла… К моему изумлению, артистическая комната становилась все длиннее и длиннее, пока я шла. Это, вероятно, был эффект зеркала, конечно, передо мной было зеркало. Затем вдруг я обнаружила, что нахожусь вне комнаты, не зная, как оказалась там и» — Что? — резко остановил ее Рауль. — Не зная как? Кристина! Кристина! Вы должны были попытаться прервать ваше сновидение!