Лещенко Владимир. Идущий сквозь миры

   Сунув монетку в древний обшарпанный турникет, грустно заурчавший и ревматически защелкавший после этого, я вошел в напоминающий мыльный пузырь пластиковый грибок станции монорельсовой дороги. Подождав минут пять, я сел в цилиндрический вагончик из затемненного пластика.
   Спутников со мной в вагончике было немного.
   Уже сильно немолодой, седой мужчина, лицо которого являло смесь европейских и азиатских черт. Видимо, из старых имперских земель, с юга.
   Два человека в форме вспомогательных войск, с эмблемой североафриканского корпуса, по виду – вылитые жители Древнего Египта с фресок в пирамидах. (Хотя тут нет и никогда не было пирамид, да и никакого Древнего Египта тоже.)
   Несколько человек, довольно-таки убого одетых, – наверняка временных рабочих, завербованных в третьеразрядных провинциях.
   Из-за дрянной местной электроники до сих пор местное производство было неважно автоматизировано и требовало немало рабочих рук на конвейерах и в сборочных цехах, не говоря уже о стройках.
   И еще полдюжины священнослужителей неизвестного мне культа, в зеленых балахонах и высоких оранжевых шапках. Должно быть, пожаловали откуда-то с глухих окраин: в странах цивилизованных служители богов давно уже не относились к категории почитаемых и предпочитали за порогами своих храмов носить обычную одежду.
   В соответствии с каким-то давним императорским указом каждый может верить в тех богов, в каких хочет, но при этом монарх является верховным руководителем всех сект и церквей. Некоторые с этим не согласились и теперь о них мало кто помнит.
   Храмы, кстати, мне тут попадались разнообразные: массивные и основательные, глубоко уходящие в землю, словно проросшие из нее, узкие башенки наподобие минаретов и легкие ажурные, со стеклянной кровлей, окруженные крошечными садиками. Но было видно, что строили их давно и ремонтировали нечасто, да и особо много прихожан возле них я не заметил.
   Отправился я по указанному полицейским адресу за документами – вернее, за компьютерными удостоверениями личности. Нам годились любые. Подделанные, добытые по каналам в полиции, взятые в морге у отдавшего концы бродяги, украденные или купленные за щепотку «пудры» у опустившегося обитателя трущоб. На них есть, конечно, системы защиты, вроде секретных кодов и знаков. Не говоря уже о том, что в местных документах все серьезные записи производились тушью, с течением времени изменявшей свой цвет: месяц – синий, месяц – желтый, месяц – розовый, чтобы можно было определить время, когда она была сделана. Но на каждый хитрый замок найдется отмычка с винтом. А перевести те же отпечатки пальцев было вообще элементарно. Правда, продержатся они не очень долго, максимум год, но нам ведь и не нужно надолго.
   Шел я туда не без колебаний. Но иного выхода, как ни крути, не было.
   Без документов – любых, каких угодно сомнительных – мы были под постоянным дамокловым мечом. А справки для желающих изменить имя и личные данные (тут это дозволялось), которыми нас снабдил оргейский шериф, должны были потерять силу в ближайшие дни.
   Любой полицейский патруль, которому придет в голову нас остановить, любой рейд по злачным местам или гостиницам – и все. Серьезная проверка – это конец для нас. Здесь наука уже давно созрела для того, чтобы переварить идею о параллельных мирах.
   Удивительно, что Пир вообще не арестовал нас как подозрительных чужаков. Вспомнить, как мы «плыли» на первом же допросе… Или он, как и положено провинциальному копу, малость туповат?
   А может быть, дело в том, что, сцапай он нас и оформи все по закону, пришлось бы сдать, приобщив в качестве вещественного доказательства, и ту бриллиантовую брошь?
 
   Наш вагончик через каждые пять минут останавливался, выпуская людей. И странное дело, за все время пути в него никто ни разу не зашел.
   На предпоследней, по моим подсчетам, остановке в нем остались только я да один из служителей веры.
   И вот вагончик остановился в очередной раз. Кажется, именно тут мне выходить. Динамик что-то проскрипел, объявляя название платформы.
   Переспросив у жреца, я убедился, что не ошибся.
   Выскочив – двери захлопнулись сразу за моей спиной, – я оказался на пустой и грязной платформе. Стены из потрескавшегося, мутного от времени пластика еле-еле пропускали свет. Не без опаски миновав турникет, угрожающе скрежетнувший при моем появлении, я оказался, насколько можно было понять, в районе Кхун-ту.
   Окружающее не могло вдохновлять.
   Редкие прохожие мрачного вида, бредущие по своим делам. Фасады, покрытые не то копотью, не то многолетней грязью, стекла – когда-то зеркальные, а теперь мутные от времени и пыли, проломы в стенах – почему-то в основном на высоте пятого-десятого этажа. Целые подъезды и даже секции, обрушившиеся от времени, отчего дома напоминали выкрошившуюся вставную челюсть. Стены были обильно украшены граффити.
   Черт, надо учить язык, а то ведь неизвестно, на сколько мы здесь застряли. Правда, содержание этих надписей можно было понять и без перевода, по безыскусным картинкам рядом с ними.
   Среди прочих изображений я несколько раз заметил даже кое-что явно крамольное. А именно – изображение суслика, вокруг которого вилась надпись, содержащая несколько слов, лишь одно из которых было мне знакомо, но привести которое на бумаге невозможно. Дело в том, что это животное было здесь почти священным, ибо являлось родовым тотемом правящего дома, происходившего от царьков кочевых племен, что жили в незапамятные времена в пустыне, раскинувшейся там, где в моем мире был Иран. И присяга, даваемая каждым подданным, в числе прочего запрещала есть мясо сусликов, носить одежду из их меха и кожи, украшать себя сусличьими черепами, а также «хулить суслика». Правда, при этом не запрещалось травить сусликов ядами и ставить на них капканы – все-таки грызуны были вредителями полей, а значит, наносили ущерб подданным таххарского государя и имперской казне.
   Щербатые дома времен, не иначе, первых поселенцев, облезлые вывески массажных салонов (везде – во всех мирах – одно и то же!), убогие бары, ночлежки. Развалины, пустыри, усыпанные мусором и битым стеклом. Высотные здания из стекла и бетона – давно покинутые, с огромными зеркальными фасадами, зияющими громадными пробоинами.
   Одним словом, трущобы. Трудно было поверить, что это все находится в мире, где давно летают на Марс и Юпитер…
   Архитектура тут заметно отличалась от обычной, принятой на Таххаре, – круглых и овальных башен – и напоминала знакомую мне по родине: длинные дома-коробки и плоские квадраты общественных зданий.
   Это и был, судя по плану Лигэла, предусмотрительно купленному мной по дороге за несколько мелких монет, Сергас – квартал, изобиловавший трущобами и заброшенными домами, куда полиция без особой нужды не заходила. Дальше, как я знал, шли кварталы Оор и Мелг, где чужак-одиночка, даже вооруженный и не слабый, не имеет почти никаких шансов остаться в живых.
   А надо сказать, опасности, что подстерегают в этом мире, были, пожалуй, покруче тех, с которыми приходилось сталкиваться нашей команде прежде.
   Могли «пустить на мясо» – разделать на органы для трансплантации, что, правда, распространено сравнительно мало: уже давно для таххарской медицины это вчерашний день, да и «материал» выгоднее заготавливать в отсталых провинциях.
   Женщине грозило нечто похуже. Из уст в уста передавались рассказы о несчастных, с помощью химии превращенных в безвольных рабынь и отправленных в притоны – тайные и даже не очень.
   Впрочем, чаша сия могла не миновать и мужчину, если тот молод и красив.
   В душе зашевелились прежние опасения. Если, как я понял, полицмейстер был в доле с местной братвой, то как знать – может быть, он поставлял им не только покупателей фальшивых бумаг? Почему бы чужакам, которых наверняка никто не хватится, вообще не исчезнуть бесследно, если это может принести энную сумму?
   Я отогнал эти мысли – все равно другого выбора, кроме как следовать советам Пира, у нас не было. Все-таки паршивое чувство: когда ничего не можешь сделать, и остается только плыть по течению…
   Да, поневоле пожалеешь, что нас не выбросило куда-нибудь в имперские земли. Впрочем, там с нами и разговор был бы совсем другой. Про имперскую полицию говорят, что она почти не берет взяток… А иностранца, пытающегося незаконно проникнуть на территорию коренного Таххара, без разговоров отправляли в каторжные поселения куда-нибудь в Тибет или австралийскую пустыню – добывать руду и рыть оросительные каналы.
   Вот и Синяя улица, дом 25. На первом этаже девятиэтажной овальной башни было три магазина, но два были давно закрыты, и пыль густо обсела витрины изнутри.
   Я вошел в единственный открытый магазинчик, стараясь держаться как можно уверенней. За прилавком дремал продавец. Еще пара парнишек подпирали стены. На вид не особые здоровяки, но это значит только то, что опасаться в случае чего их надо особо.
   – Чего изволит уважаемый? – сонно произнес продавец, удостоив меня мимолетным взглядом.
   – Мне нужен Бакор, – не терпящим возражений тоном сообщил я.
   – Ну я буду Бакор. – Теперь в его глазах возник некий интерес.
   – Здравствуй, почтенный Бакор. Меня прислал дядюшка Пир. – Я протянул тщательно завернутую в платок карточку. – Нам… мне и моим друзьям нужна помощь.
   – Добро, – равнодушно кивнул хозяин. На визитку он даже не взглянул. – Пошли. – Повинуясь его знаку, один из парней безмолвно занял его место за прилавком, а Бакор приложил к двери в углу небольшую палочку, и та без звука ушла в пол (двери тут, как я успел заметить, были весьма разнообразной конструкции).
   Мы прошли большое сводчатое помещение, разгороженное на множество клетушек ветхими пластиковыми стенами.
   Пройдя еще одну дверь и спустившись, мы оказались на лестничной площадке с замурованными пролетами, стены и пол которой покрывал потрескавшийся кафель.
   С виду это было намного старше девятиэтажки, и я подумал, что, наверное, это остаток какого-нибудь старого здания, при строительстве использованный в качестве фундамента или цокольного этажа.
   Лестничную площадку освещал один вычурный бронзовый светильник.
   За распахнутой железной дверью были видны какие-то древние на вид механизмы. Вентиляция тут была неважная – должно быть, вентиляторы, чье гудение время от времени доносилось из зарешеченных колодцев, были ровесниками этим подземельям.
   Хотя метро тут отродясь не было, но за двести с лишним лет существования города была настроена уйма разнообразных подземных коммуникаций, транспортных магистралей, канализационных и кабельных тоннелей и всего прочего. Прибавьте к этому подземелья каоранских времен (Лигэл – один из немногих городов, построенный на месте города прежних хозяев), среди которых не только обычные городские, но как будто и военные – тут располагался один из узлов второй линии обороны.
   Я отметил, что меня не обыскали, не потребовали сдать оружие.
   Одно из двух: либо они настолько доверяют человеку, назвавшему соответствующее имя, либо считают, что в случае чего справятся со мной, без разницы – с оружием я или нет.
   Над нами было где-то метров тридцать-пятьдесят грунта и скалы.
   Вокруг нас шла своим чередом (можно даже сказать – кипела) своя подземная жизнь. Народ – обтрепанные в разной степени личности с нехорошим цепким взглядом – расположился на низких ложах, установленных в переходах и каморках, соображал на троих в импровизированных кафе, что-то ремонтировал в таких же импровизированных мастерских…
   Мы сворачивали то влево, то вправо, шли то освещенными коридорами, заполненными людьми, то пустынными переходами, где тлели редкие запыленные лампы.
   Чуть ли не километр мы двигались по огромной ночлежке. На рядах топчанов спали вповалку, или сидели, хлебая что-то из мисок, или занимались другими делами местные обитатели.
   Голый тощий мужчина лягушкой распластался на упитанной бабе с крашеными, с заметной проседью, волосами, подпрыгивая на ней с отчаянными хрипами.
   Еще трое сидели вокруг, явно дожидаясь своей очереди.
   Через несколько коек под одеялом сосредоточенно возились два мужика, один из которых был завит и нарумянен.
   Кто-то резался в местную игру, напоминавшую усложненные шахматы, в которую, правда, играли втроем-вчетвером; некоторые даже уткнулись в книги. Небольшая толпа слушала человека с испитым лицом, вдохновенно читающего стихи, – наверное, местного поэта.
   Из распахнутых дверей по сторонам иногда слышалась музыка, разухабистые голоса, падали разноцветные блики.
   На нас никто не обращал внимания – раз люди идут, то идут по какому-то своему важному делу, и нечего их нервировать.
   Я тоже старался не глядеть по сторонам, изображая равнодушную сосредоточенность. В конце концов, если меня сюда заманили с какой-то нехорошей целью, я, скорее всего, не успею среагировать.
   Коридоры то из древнего растрескавшегося кирпича, то из новых алюминиевых панелей отходили вправо и влево, и оттуда доносился гул людской массы. Я с некоторым удивлением подумал: насколько далеко уходят эти подземелья и какую часть Лигэла они занимают?
   Страшненькое место, изнанка блестящего стеклом и металлом верхнего города…
   Минут через двадцать мы вышли на перекресток тоннелей, где, как выяснилось, и располагалось то, что нам было нужно. Это была выгородка из клепаного металла, покрашенного зеленой краской. Мой проводник без звука распахнул дверь и втащил меня внутрь.
   Вся она была сплошь уставлена самой разнообразной техникой, так что непонятно было, как в ней помещается хозяин – худой костистый парень лет двадцати пяти, в одних шортах, с крашенными в красно-рыжий цвет волосами и татуированной медузой на пересеченном рваными шрамами пузе.
   Сопровождавший меня что-то ему прошептал на ухо, и тот полушепотом потребовал от меня фото.
   Голографические фото, сделанные вчера, перекочевали в его руки и исчезли в карманах шорт.
   После этого он извлек непонятно откуда кучу разномастных документов. Некоторое время рылся в них, задумчиво перебирая и внимательно изучая, неслышно шевелил губами – словно это были скрижали некоей мудрости.
   – Стандартный матрикул подданного второго класса – пойдет? – наконец сообщил он.
   – Пойдет, – кивнул я, подумав, что для общения со здешним людом вполне хватило бы двух слов: «пойдет» и «сделаем».
   – Сделаем, – с равнодушной ленью сообщил хозяин. – Однозначно сделаем.
   – Наличными? – Это был и вопрос, и условие одновременно.
   Я сунул руку за пазуху, почувствовав спиной, как напрягся мой провожатый, и вытащил пакетик с кредитками.
   Разложив их перед собой веером, как карты, он потыкал в две или три наугад чем-то вроде толстого алюминиевого карандаша.
   Никакого внешнего эффекта это не возымело, но он, похоже, остался доволен. Отобранные из пачки документы были засунуты в какое-то устройство невообразимого вида, явно собранное из бренных останков десятка почивших от старости агрегатов.
   – Мухобойка не требуется? – так же без выражения спросил красноволосый, когда все кончилось. – Отдам недорого.
   – Сколько? – подстраиваясь под его тон, бросил я.
   – Три синих.
   – Что так дешево?
   – Так ведь грязная мухобойка, три тушки на ней висят, – лениво сообщил он.
   – Нет, пожалуй, не требуется, – подумав, ответил я.
   – Ну, хозяин барин, – так же лениво ответил он. – А «фонарик»? Слабенький, правда, всего на шесть пшиков. Можем и «трясучку» организовать – это проще всего…
   Я догадался, о чем идет речь.
   Тут, кроме огнестрельного оружия, в последнее время появились лазерные ружья и пистолеты – дорогие, не очень надежные и поэтому мало распространенные.
   Было тут и электрическое оружие. На местном языке оно именовалось «молниебой», а на здешней фене – «трясучка». Сначала луч лазера создавал канал ионизированного воздуха между стрелком и целью. А потом через него разряжался конденсатор. Ручные разрядники могли лишь оглушить жертву. Большие пушки, установленные на катерах и боевых машинах, были вполне способны сбить самолет или сжечь дом.
   Но и этим я не заинтересовался – огнестрельное оружие все же как-то более привычно.
   – Тогда вы свободны, – сообщил он мне.
   – А…
   – Завтра бумаги будут готовы. Вам их доставят в гостиницу, – отрезал он. – Не беспокойтесь, будут лучше настоящих.
   И сопровождающий вывел меня из клетушки.
   Мы прошли низким штреком с цилиндрически выгнутыми стенами, облицованными исцарапанной и потемневшей нержавеющей сталью. Прошли заполненное людьми обширное низкое помещение с разбитыми барельефами на потолке – возможно, древнее бомбоубежище.
   Поднявшись по крутой и жутко длинной винтовой лестнице, мы миновали ряд просторных и пустых полутемных залов с остатками каких-то машин. Мы шли бесконечной вереницей сумрачных переходов, лестниц, коридоров, уходящих то вверх, то вниз, мимо железных дверей и заржавленных люков. В этой части подземелий люди попадались нечасто.
   Когда я окончательно запутался и уже начинал вновь опасаться за свою судьбу, мы остановились перед старой дверью с облупившейся краской.
   Поколдовав над замком, он открыл ее и почти выпихнул меня наружу.
   Обернувшись, я обнаружил, что дверь вновь заперта и выглядит так, словно ее не открывали уже как минимум лет десять.
   Я стоял в каком-то глухом дворике, окруженном с четырех сторон глухими стенами с несколькими темными окошками. Напротив меня чернел зев подворотни.
   Выйдя из двора на узкую улицу с редко проносящимися машинами, я не без опаски огляделся. Места были абсолютно незнакомые, и план города помочь тоже ничем не мог.
   Час с лишним я блуждал, прежде чем вышел к эстакаде монорельса и, пройдя еще с километр, наконец увидел платформу. Впечатление было такое, что под землей я прошел куда больше, чем показалось вначале.
   Еще час я катался на монорельсе, трижды переходя на узловых станциях, прежде чем попал к почти родному отелю.
 
   Вечером следующего дня в гостиницу явился посыльный – прыщавый юнец лет пятнадцати, с неприметной внешностью – и принес нам пакет с нашими бумагами.
   Мидара отныне стала «Тэльдой Миккхан, замужем, двое супругов». «Супругами» стали Рихард и Ингольф. Имена, которые им дали, можно было запомнить лишь с великим трудом. В графе «профессия» у всех троих стояло: «коммивояжеры».
   Ильдико так и осталась Ильдико, превратившись в мою жену.
   Третьей супружеской четой в нашей компании стали Дмитрий и Таисия.
   Файтах была зарегистрирована как дочь Ингольфа от первого брака (зачатой им, надо думать, лет этак в четырнадцать), страдающая душевной болезнью и расстройством речи.
   Все – уроженцы самых разных мест, кажется, каких-то медвежьих углов Земли-Таххара. Единственное общее – все имперские подданные второго ранга.
   Тут нужно краткое пояснение. Все провинции империи Таххар, то есть девяносто процентов планеты, делятся на три категории. Первая – полноправные имперские земли: это не только собственно Таххар, но, например, и Австралия с Новой Зеландией (последняя – что-то вроде огромного дачного поселка, где нет ничего, кроме вилл и имений высшего слоя). Второй вид – территории, хотя и не дотягивающие до полноправного статуса, но все же отличающиеся известным уровнем цивилизованности.
   И наконец, низший разряд. Власть не волнует ни то, как живут люди, населяющие их, ни то, какие там смертность, уровень преступности, прочие мелочи. Только бы голодающие не искали спасения в более цивилизованных и благополучных краях, только бы болезни не выходили за их границы, только бы преступники резали и грабили таких же парий, как они сами. Туда отправляют в пожизненную ссылку преступников из цивилизованных земель. Есть еще имперские протектораты – Антарктида, например. Или Луна.
   Лигэл принадлежал ко второй категории. Не самое худшее место, хотя и не полноправные граждане.
   Как бы там ни было, теперь можно было вздохнуть с облегчением и не вздрагивать при виде любого местного полицейского. Одна из двух главных проблем была решена, и мы могли немного отдохнуть, прежде чем приступить к решению второй. Тем более что Мидара, похоже, уже начала активно заниматься этим: иначе с чего бы это она стала надолго пропадать вечерами?

Файтах

   Не раз и не два я желала смерти себе. Им – куда реже.
   Почему-то я не ненавижу их. Вернее, не так сильно ненавижу, как злюсь на судьбу.
   В конце концов, я честно вступила в бой, и они честно выиграли. Я сама выбрала эту дорогу, когда увидела их, пробирающихся в гараж, и вместо того, чтобы поднять тревогу, решила сделать все сама…
   Первое время мне казалось, что я сошла с ума и брежу. Я имела все – высочайшее положение, великую честь принадлежать к одному из главнейших домов своей страны, богатство, слуг, право выбора жениха – не всякая даже знатная девушка его имеет. И еще многое и многое. И вот лишилась всего в одночасье. Стала никем… меньше чем никем. Лишним ртом, обузой, молодым тугим тельцем, которым можно попользоваться или продать в рабство…
   Это страшно – быть ничем. Я чувствовала, что мне незачем жить.
   Я, может, покончила бы счеты с жизнью, если бы не страх умереть, оборвать бытие…
   Я не обращала внимания на то, что происходит вокруг. Все эти миры, по которым они странствовали в поисках неизвестно чего, меня не занимали. Да и теперь не занимают.
   А потом я обрела то, ради чего стоит продолжать жизнь.
   Я хочу восторжествовать над ними.
   Я долго обдумывала, что могу сделать для этого. И для начала я упорно продолжала изображать скорбь и отчаяние. Пусть думают, что я сломлена и ни о чем таком даже не помышляю. Пусть им даже не придет ничего подобного в голову.
   Нет, я вовсе не собираюсь, усыпив их бдительность, перерезать им во сне глотки или подсыпать отравы в котел. Хотя об этом я тоже думала.
   Нет, я хочу именно восторжествовать. Победить их. Заставить признать, что я умнее и сильнее их всех. Увидеть на лицах страх и отчаяние. Увидеть, как они в ужасе заплачут, как плакала я, попав к ним в руки. Как же мне хочется увидеть слезы у них на глазах! Особенно у этой убийцы с желтыми глазами, по ошибке небес родившейся женщиной.
   Я еще не знаю, как это смогу сделать. Но я буду искать способ. И ждать. Я буду очень стараться…

Василий

   Получив документы, мы осмелели и расслабились. Хотя документы эти, как нас честно предупредили, слишком пристрастной проверки не выдержат, но это лучше, чем ничего.
   И, естественно, стали чаще выглядывать в город.
   В тот день, вернее, вечер, нас выгнало туда стремление вооружиться.
   Из нашего и без того небогатого арсенала уцелели только небольшой браунинг с одной обоймой, который случайно захватила с собой в тот день Мидара, да крошечный двухзарядный пистолетик – все остальное пропало вместе с «Чайкой».
   На этажах гостиницы были разбросаны мелкие магазины, торгующие всем, что может понадобиться постояльцам, – от жевательных пастилок, заменявших тут зубную пасту, до ювелирных украшений. Точно так же были раскиданы по этажам бары, небольшие ресторанчики – местные нравы, как я успел понять, не приветствовали больших увеселительных заведений. Но вот насчет стреляющих и колющих предметов тут было глухо.
   Порасспросив швейцаров и горничных, мы узнали, что оружейные магазины в городе имеются, но в весьма небольшом количестве.
   В один из них мы втроем и отправились – Рихард, Ингольф и я.
   Проездив час на монорельсе и колесных платформах (что-то вроде троллейбусов), мы вышли на нужной улице – это было почти на окраине.
   Магазин мы обнаружили по вывеске – три скрещенных двойных топора-лабриса, повернутых обухом вверх.
   Мы зашли внутрь. За прилавком, что нас порядком удивило, стоял вовсе не какой-нибудь немолодой крепыш с дубленым загривком и короткой стрижкой, на лице которого явственно написаны годы, проведенные в армии, – именно так выглядели продавцы в большей части оружейных лавок, куда заносила нас судьба. Нет, в роли продавца тут выступала довольно юная девица, при нашем появлении едва пошевелившаяся.
   Даже беглый осмотр витрин убедил меня, что ничего по-настоящему серьезного тут не продавалось.
   Маленькие короткоствольные пистолеты небольшого калибра, годящиеся разве что для стрельбы в упор, пистолеты пневматические, гражданские разрядники, стрелявшие крошечным гарпунчиком на стальной леске, по которой шел ток.
   В одной из витрин расположилась целая коллекция разнообразных дубинок – от обычных пластиковых до электрошоковых и телескопических, с динамической силой удара в восемьдесят кило.
   Из более солидных вещей было лишь с полдюжины типов охотничьих ружей.
   Рихард осведомился у скучавшей за прилавком девушки, можно ли купить какое-нибудь из них.
   На что та – невыразительного вида существо лет восемнадцати, ну никак не гармонировавшее с понятием «оружейный магазин», – ответила, что, разумеется, уважаемые господа могут купить любое из этих изделий, предъявив документы, а также свидетельство о благонадежности из полицейского комиссариата не более чем месячной давности. А чтобы приобрести охотничье оружие, нам понадобится к тому же законным образом оформленная охотничья лицензия, или удостоверение окружного стрелка, или грамота о принадлежности к сословью фермеров.