Кроме того, в доме газеты есть, разумеется, библиотека, состоящая из 10 000 до 12 000 томов (большею частию историческая, статистическая и вообще научно-справочная). Книжные шкапы этой библиотеки имеют 18 фут<ов> в вышину, и для того, чтобы достать до верхних полок, вокруг шкапов сделана легкая железная галерея, на которую ведет витая лестница, устроенная посреди залы.
Каждый отдел газеты имеет по нескольку отдельных редакторов и каждый редактор свою особую контору. Так, отдел иностранной политики распадается на 4 отделения с различными редакторами в каждом. За политическим департаментом газеты следует ее морской департамент, потом телеграфный, на котором работают 6 редакторов. Дальше идут департаменты изящных искусств, музыки и наук, из которых последний также распадается на три отделения. Департамент городских новостей имеет в своем распоряжении 32 корреспондента, из которых 14 живут в различных частях Нью-Йорка, а остальные в предместиях до Коннектикута и Трентона в Нью-Джерсее. «Herald» имеет почти в каждом городке собственного корреспондента, из которых каждый всякий вечер присылает в газету по телеграфу известия, что есть нового в его городе. Все это стоит огромных денег. В 1868 г. издержки газеты «Herald» на одни специальные депеши простирались до 76 000 долларов, но все это нимало не страшит и не затрудняет могучую редакцию так мастерски поставившей себя газеты.
Кроме того, редакция «Herald» имеет два собственные легкие парохода, которых все единственное назначение и занятие состоит в собирании известий о пришедших в гавань судах и скорейшем доставлении писем и газет с судов, еще не вошедших в гавань.
Взявши в соображение все нужные для такого издания издержки, никто не удивится, если мы скажем, что, несмотря на 65 000 ежедневно продающихся экземпляров и столько же недельных выпусков, несмотря на колоссальный сбор с объявлений, «Herald» до сих пор еще получает чистого дохода меньше всех других газет, выходящих в десять раз меньшем количестве экземпляров.
Какая жалкая мизерия, сравнительно со всем этим, дела и средства больших европейских газет и особенно наших многострадальных русских газет?! В Петербурге еще в самое недавнее время, а у других и до сей поры только четыре тысячи подписчиков считалось вожделенным числом, при котором, конечно, хотя нельзя содержать пароходов, но можно, по крайней мере, нанимать рассыльных по-русски, потихоньку спешащих ежедневно обтаскать с корректурами цензорские жилища. Какую грустную и терзающую картину выдвигают эти сравнения!..
«Встаньте, американские женщины! Пробудитесь от сна. Вооружитесь и требуйте вольностей, на которые вы имеете право! Настойте, чтобы вам дали право голоса! Завоюйте себе уважение политиков! Реформируйте законы! Матери, жены, сестры и дочери, не упустите случая собраться в декабре к Капитолию, в Вашингтон».
Но в это же самое время, к которому созываются женщины, в главном союзном городе соберется конгресс, который едва ли уступит женщинам место, несмотря на все внешнее уважение к женщинам, которым американцы славятся между мужчинами всего Старого Света. Очень будет интересно, уступят ли вежливые янки пороги крыльца женщинам, когда уступка эта нужна будет в случае, превосходящем обыденную вежливость.
ЛОНДОНСКАЯ ЖИЗНЬ
Каждый отдел газеты имеет по нескольку отдельных редакторов и каждый редактор свою особую контору. Так, отдел иностранной политики распадается на 4 отделения с различными редакторами в каждом. За политическим департаментом газеты следует ее морской департамент, потом телеграфный, на котором работают 6 редакторов. Дальше идут департаменты изящных искусств, музыки и наук, из которых последний также распадается на три отделения. Департамент городских новостей имеет в своем распоряжении 32 корреспондента, из которых 14 живут в различных частях Нью-Йорка, а остальные в предместиях до Коннектикута и Трентона в Нью-Джерсее. «Herald» имеет почти в каждом городке собственного корреспондента, из которых каждый всякий вечер присылает в газету по телеграфу известия, что есть нового в его городе. Все это стоит огромных денег. В 1868 г. издержки газеты «Herald» на одни специальные депеши простирались до 76 000 долларов, но все это нимало не страшит и не затрудняет могучую редакцию так мастерски поставившей себя газеты.
Кроме того, редакция «Herald» имеет два собственные легкие парохода, которых все единственное назначение и занятие состоит в собирании известий о пришедших в гавань судах и скорейшем доставлении писем и газет с судов, еще не вошедших в гавань.
Взявши в соображение все нужные для такого издания издержки, никто не удивится, если мы скажем, что, несмотря на 65 000 ежедневно продающихся экземпляров и столько же недельных выпусков, несмотря на колоссальный сбор с объявлений, «Herald» до сих пор еще получает чистого дохода меньше всех других газет, выходящих в десять раз меньшем количестве экземпляров.
Какая жалкая мизерия, сравнительно со всем этим, дела и средства больших европейских газет и особенно наших многострадальных русских газет?! В Петербурге еще в самое недавнее время, а у других и до сей поры только четыре тысячи подписчиков считалось вожделенным числом, при котором, конечно, хотя нельзя содержать пароходов, но можно, по крайней мере, нанимать рассыльных по-русски, потихоньку спешащих ежедневно обтаскать с корректурами цензорские жилища. Какую грустную и терзающую картину выдвигают эти сравнения!..
* * *
Говоря об Америке вообще, нельзя обойти молчанием и женского вопроса, который совсем уже получил право гражданства и в американском обществе, и в здешней прессе. Да и следует, чтобы здесь этими вопросами в самом деле занялись, потому что иначе срам знать и рассказывать, что за жалкие права дарит свободная республика своим свободным дочерям. Нашим русским соотечественницам, среди которых, конечно, немало лиц, восхваляющих свободу американской женщины, разумеется, едва ли известно, что каждая русская женщина не только без сравнения полноправнее всех других европейских женщин, но точно так же и гораздо полноправнее гражданок величайшей республики Нового Света. Между тем это совершенно верно. Американские женщины лишены многих существенных прав, об оспаривании которых у женщины никто и не думал: так, напр<имер>, женщины в Америке не могут иметь независимой собственности, не могут распоряжаться недвижимым имуществом без согласия мужа, расписка женщины в получении денег не имеет никакого значения, если ее не признает муж, тогда как муж, наоборот, может получать за жену деньги, ею самою заработанные. Муж наследует после жены все ее имущество, наоборот жена наследует из имущества мужа только половину. Духовное завещание, сделанное мужчиною, всегда имеет силу, между тем как духовное завещание женщины действительно только тогда, когда сделано с согласия мужа. Даже посмертная воля женщины не уважается, и она лишена этого утешения! Даже по отношению к женщине закон принимает как бы обратную силу, что, как известно, противно духу законодательства. Хотя бы духовное завещание женщины было ею сделано до замужества, оно все-таки недействительно, если она вышла замуж; для действительности его в последнем случае тоже необходимо согласие мужа. В Калифорнии, правда, женщинам предоставлены некоторые несколько большие права; но что это за права? Это срам, позор и бесчестие!.. После Бог весть каких хлопот американские женщины добились, что они, наконец, в Калифорнии могут самостоятельно работать и иметь независимое состояние, которое, впрочем (новый позор), не должно превышать 5000 долларов и может только заключаться в домашних принадлежностях. Понятно, что при существовании таких варварски-стеснительных законов для женщин несчастные гражданки Соединенных Штатов постоянно стремятся создать себе новое положение, и вот обиженные правом в браке женщины Соединенных Штатов издавна уже выглядывают жизненного пути, не подводящего под брачные арки, где налагаются цепи тягостной и унизительной неволи. Отсюда великое число женщин, усвоивших себе медицину и другие различные практические знания. — Тягости брачных законов в этом случае сыграли очень много и, вероятно, доиграют остальное.* * *
Недавно г-жа Фебе А. Ганнафорд в Массачусетсе избрана даже пастором, после чего она посвятила в сан пастора одного мужчину, причем девица Браун исполняла должность ризничего; все это делалось на том основании, что в «религии Христа» нет ни цехов, ни каст, ни полов. Девица Беккер, знаменитая защитница женских прав в Англии, недавно заявила в публичном собрании, что «половые различия не распространяются на мозг и что способность к мышлению развита одинаково у обоих полов».* * *
В Калифорнии более всего внимательны к тому, чего добиваются женщины, или, лучше сказать, к тому, чего они вынуждены добиваться. Так, здесь, наконец, уже признано, что простое, но прочное и верное сожительство мужчины с женщиною следует считать законным браком и что в случае, если такая пара разрывается, то женщина имеет право на обеспечение, а дети от такого союза считаются законными, как и от брака церковного. Здешние легко расторжимые браки в одно и то же время так тягостны и так непрочны; что кредит церковного брака тут стоит чрезвычайно низко и едва ли даже не совсем уже подорван. Неразрешимость, несносная в браке, как только отменяется, так брак становится фикциею, к которой серьезный мужчина, как и серьезная женщина уже не хотят и обращаться. В Америке разведенных супружеств нет числа и меры. Это какая-то сеть перекрестного супружества. Если обратить внимание на цифру процессов по бракоразводным делам, можно подумать, что в Америке даже вовсе нет и тени семейного счастия. Но дело вовсе не так дурно, как может казаться; там, где число мужчин далеко превышает число женщин и где развод так легок, подобное явление в значительной мере объясняется иными условиями. Конечно, суд и здесь все-таки не разрешит развода без всяких оснований, по одному лишь заявлению о желании разойтись, и здесь скажут, что это не резон, что вы друг другу разнравились: сочетались, так и живите. Но если бы одна из состоящих в браке сторон стала неотступно добиваться развода, то ей будет не особенно трудно найти и адвокатов, и свидетелей засвидетельствовать поступок, дающий право на развод, и все это будет стоить не больше шестисот, семисот долларов. Женщины нередко предпочитают и такой развод подвенечной кабале с немилым мужем, а мужчины, как один раз уже рассказывалось в «Биржевых ведомостях», не пренебрегают даже наемными шпионами и клеветниками, которые соглашаются обнести женщину клеветою и лжесвидетельствовать на нее, дабы муж мог через то освободиться от брака с оклеветанною, повенчаться с другою, а там в свою очередь освободиться и от этой! Ко всему этому разве остается присовокупить, что «защитницы женских прав» к декабрю месяцу нынешнего года приготовляют большую национальную «женскую конвенцию», местом для которой избран вашингтонский Капитолий. Прокламация, взывающая к женщинам по этому поводу, гласит следующее:«Встаньте, американские женщины! Пробудитесь от сна. Вооружитесь и требуйте вольностей, на которые вы имеете право! Настойте, чтобы вам дали право голоса! Завоюйте себе уважение политиков! Реформируйте законы! Матери, жены, сестры и дочери, не упустите случая собраться в декабре к Капитолию, в Вашингтон».
Но в это же самое время, к которому созываются женщины, в главном союзном городе соберется конгресс, который едва ли уступит женщинам место, несмотря на все внешнее уважение к женщинам, которым американцы славятся между мужчинами всего Старого Света. Очень будет интересно, уступят ли вежливые янки пороги крыльца женщинам, когда уступка эта нужна будет в случае, превосходящем обыденную вежливость.
* * *
Известная американская эмансипированная женщина Уокер, которая хлопочет о том, чтобы женщинам предоставлено было право занимать всякие должности, недавно явилась к министру иностранных дел Союза и просила у него свободное в настоящее время место секретаря при американском посольстве в Мадриде; но получила от министра отказ. Впрочем, министр соглашался внести в министерство просьбу г-жи Уокер, если бы она представила при ней согласие американского посла в Мадриде. А вот и еще факт сочувственного отношения общественного мнения к женщинам в Америке. В Сарфорде Мирет Кернс обвинена была в том, что убила своего любовника, который обещал на ней жениться и потом, как водится, обманул ее и бросил. После продолжительного судебного заседания по делу об этом убийстве присяжные объявили Кернс не виновною и освободили от суда. Кроме того, до суда против Кернс не было принято никакой меры, она не была арестована и свободно жила в одном из городских отелей. К заседанию суда Кернс была приглашена одним из галантных и отличающихся любезностью шерифов, который сопровождал ее в тот же отель и после суда. В залу заседания она являлась обыкновенно в белом платье в сопровождении того же шерифа, который любезно подвел ее к скамье обвиняемых и оставил ее здесь с почтительным поклоном. На прогулке, в отеле и везде, где эта женщина ни появлялась, она составляла предмет величайшего внимания и симпатии, а после оправдания ее присяжными почетнейшие лица города сделали г-же Кернс визит, а вечером ей и защитившему ее адвокату дана была серенада. Так умеют в американском обществе не отделять факт преступления от мотивов, которые вели человека к преступному действию, и в совокупности их видеть, сколь мелок факт караемого законом преступления с фактом злодейства, защищаемого лицемерною фарисейскою моралью: «Мужчина жил с женщиною, бросил ее, встретя другую, более интересную». — Это не преступление, за это не судят, этого не поставят даже наравне с пощечиною, данною в азарте или в запальчивости, и только в одной лишь Америке серьезно поймут и (что гораздо важнее) серьезно почувствуют, что быть брошенною человеком, которому женщина отдала свое доброе имя и на которого возлагала свои драгоценнейшие надежды, — что это для нее во множестве случаев хуже, чем быть им зарезанною тупою бритвою. — «Быть брошенною мужем — горе, быть брошенною любовником — отчаяние», говорит американская поговорка, и общество американское чувствует всю роковую справедливость этих роковых для женщины слов и заступается за нее, если ее бросят.* * *
Не так счастливы американские негры. Хозяева некоторых гостиниц объявили, напр<имер>, что не желают видеть негров за своими столами, иначе как в роли кельнера и вообще прислуги. Конечно, негрофилы вознегодовали на это, но в утешение негров не нашли ничего другого, как напечатать в «Journal of Commerce» следующую тираду, направленную против трактирщиков: «Эти господа (то есть трактирщики) и их прислуга нисколько не лучше обходятся и с белыми; тому, кто только на несчастье не понравится им, они без церемонии отказывают в гостеприимстве, и если бы таким образом обиженные господа захотели поднимать из-за этого шум, то Нью-Йорк был бы свидетелем многих жарких дел».* * *
В заключение — небольшой, но любопытный образчик американского патриотизма. Североамериканское правительство выпустило новые почтовые марки десяти различных цен, в 1, 2, 3, 6, 10, 12, 15, 24, 30 и 90 центов. На первых трех изображены головы Франклина, Вашингтона, Линкольна, на двух других американский щит и орел, потом на одной верховой почталион, на другой локомотив и на третьей пароход в открытом море; на остальных двух высадка Колумба и состав комитета, подписавшего объявление о независимости Союза.* * *
Понятие о благосостоянии американских городов дает нам недавно опубликованное расписание налогов города Нью-Йорка. Между лицами, которых доход превышает 100 000 долларов, фигурируют имена А. И. Стюарта, который получает дохода 3 015 000 долларов, Елиаса С. Гиджинса — 431 000 долларов, И. А. Бенедикта — 311 000 дол., Гарвеа Фисна — 280 000 дол., Мозес Тэйлор — 279 000 дол., А. С. Гитча — 278 000 дол., В. Е. Додяна — 221 000 дол., И. Г. Бенета (собственник газеты «Herald») 186 500 дол., редактор Баннер (собственник газеты «Ledger») 184 000 дол., Л. Д. Монико, знаменитый ресторатор — 126 000 дол., Б. Шлезингера — 119 000 дол. и многих других.* * *
И, наконец, еще одно слово про курьезный случай, характеризующий американские изобретательность и нравы. В Канаде перед полицейским кингстонским судом недавно один американец был обвинен в том, что содействовал бегству артиллериста. Изобретательный пособник дезертира запаковал в большой ящик и отправил на корабле его на мыс С<ент> Винцента. На ящике было написано «стекло», но когда груз прибыл по адресу, таможенный чиновник вскрыл его — и сами можете себе представить его удивление, когда перед ним из ящика встал живой, немножко помятый от дороги, но все-таки здоровый солдат в артиллерийском мундире!
ЛОНДОНСКАЯ ЖИЗНЬ
Парламентское здание и его лабиринт. — Механизм парламентских прений. — Как здесь дают голоса ораторам, и как одному оратору содействуют, а другого топят. — Спикеры и уипсы. — Могучие средства и влияния последних на ход заседаний и судьбы парламентских битв. — Всякий ли из желающих говорить в парламенте получает слово, и столько ли он говорит, сколько желает? — Меры привлечения на министерскую сторону нерешительных, индифферентных, шатких и упрямых. — Электричество, красноречие, вино и сигары уипсов. — Их жалование и таинственные суммы бюджета. — Как задерживают заседание и как его прекращают? — Лондонские развлечения. — Скачки Дерби. — Умереннее ли английская чернь нашего рабочего народа? — Член библейского общества среди оргий. — Новое изобретение, после которого нечего бояться утонуть.
С тех пор, как некрасивые и непрезентабельные дома, окружавшие Вэстминстер-Голль снесены и заменены красивою позолоченною решеткою, площадь перед зданиями парламента превратилась в обширнейшую и роскошнейшую из площадей, которая служит достойным преддверием английского парламента. Парламентское здание — это колосс между зданиями: лабиринт его так велик и труден, что даже ни один из местных парламентских членов не вступал в него без ариадниной нити в лице проводника. Есть легенда, что будто один из рабочих, работавший там целые годы, однажды заблудился в этом лабиринте, и его нашли через несколько суток изнемогающим от голода. Еще сложнее и запутаннее умственная жизнь, средоточием которой служат эти стены. Не многие мудрецы в Англии в состоянии объяснить самим себе все тайны парламентской жизни. Главный ключ к этим тайнам носят в себе whips. Об них почти никогда не упоминают в наших газетах, и весьма многим на Руси, вероятно, вовсе не известно о существовании этого парламентского уряда, а между тем эти уипсы играют в английском парламенте очень важные роли. От них часто зависит вся судьба министров и самых важных мероприятий. Без их совета и содействия никто ничего в парламенте не обделает: вся тактика министерства и партий им известна, ораторы от них не независимы, речи их и их длина — все это находится в неотразимой зависимости от этих предводителей парламентской борьбы. Но об этом знают далеко не все, кому даже близко знакомы сокровеннейшие истории борьбы известнейших парламентских борцов и их партий. Дело в том, что уипсы эти в некотором смысле циклопы, — властная деятельность их производится вне всякой доступности очам стороннего наблюдателя: они работают втихомолку, и все, что они делают и что сделают, всегда покрыто тайною. Только одни лишь вожди партий посвящены в эти тайны и то лишь отчасти: они знают пружины, но законы их действия и для них часто остаются секретом. Мероприятия и средства уипсов так же многочисленны, загадочны, спутаны и перепутаны, как сбивающий с толку лабиринт парламентского здания, а может быть, и гораздо более. При видимом сходстве и однообразии — бесконечная разница значений в самых неуловимейших нюансах. Этих великих магов и волшебников при парламенте немного: в сущности, здесь всего только четыре уипса, два, состоящие на жаловании у правительства, и два, состоящие на службе у оппозиции. Иногда, глядя по работе, они берут себе помощников, но им нелегко находить себе помощников, потому что качества, которыми должен обладать человек, идущий править дело уипсов, редко соединяются в одном лице. От такого человека требуется утонченнейший такт, сдержанность, знание света и людей, уверенность в собственных силах и неусыпная бдительность. Кроме того, не у всех, обладающих приведенными качествами, есть столько самоотвержения, чтобы работать весь век втихомолку, безмолвно и таинственно, рабски повиноваться старшему и ниоткуда не ждать никакой похвалы своим трудам и талантам. Потому-то уипсов и дорого ценят и берегут. Во время парламентской борьбы уипсы берут на себя роль адъютантов партийных вождей, которые без них никогда не в состоянии были бы определить себе вполне всего поля сражения и сообразить свои силы с силами противников. Они являются в одно и то же время посланниками и дипломатами, герольдами и уполномоченными парламентских партий. Они решают не только вопрос о том, кто будет говорить, но и о том, кому из ораторов сколько времени позволять говорить? У консервативного уипса записано, может быть, до 30 ораторов, у либерального мистера Глина не менее, если не более. Неужели всем им дать говорить и говорить вволю, кто сколько хочет? Но это невозможно! Этак ничто никогда не выяснится, и заседание никогда не окончится. Говоруны народ ужасный — и кто имел неленостный досуг терять когда-либо свои часы в беседах русского Вольного экономического общества или еще лучше в Политико-экономическом комитете нашего Географического общества, где говорит академик Безобразов, или в Художественном клубе, где читали старые вещи артистка Читау и новую дребедень писатель Соловьев, тот может понимать, что такое иногда значит слушать.
Но уипсы решают не только, кто будет говорить, но и в каком порядке должны следовать один за другим друзья и недруги. Какой-нибудь опасный противник министерства заявляет, что он намерен произвести на него нападение в такой-то вечер. Кого выставить против него? Конечно, надо поставить против него борца, равного ему по силам. Уипсы решают, кто ему должен возражать, и тогда, хотя бы целые десятки консервативных посредственностей домогались поломать копья за министерство, ретивость их не получит приложения, и будет говорить только способный, выбранный уипсами оратор. Так уипсы распоряжаются членами парламента с некоторым обидным самовластием, и члену парламента, не известному своими ораторскими способностями, редко, редко уже при особой с его стороны настойчивости и домогательстве удастся захватить себе слово, да и то дадут ему говорить в обеденное время или же по вопросу, не возбуждающему общего внимания, — что все равно, что говорить перед пустыми скамьями.
Как ни щекотливы и трудны перечисленные нами обязанности уипсов, они далеко еще не исчерпывают всей их деятельности; у них остаются задачи еще потруднее. Они служат посредниками между министром-президентом и оппозициею. Министру-президенту нередко приходится опасаться, чтобы красноречие ораторов оппозиции не перетянуло на свою сторону большинства. В таком критическом положении и сам министр-президент обращается к уипсу. Уипс знает всех парламентских друзей и недругов и ведет интригу. Он отыскивает среди последних наиболее податливых и вместе с тем наиболее влиятельных и предупреждает их, что первый министр намерен внести предложение в таком-то духе, благоприятном целям оппозиции, и что потому в интересах самой оппозиции не надобно ослаблять министерство слишком рьяными нападками на это предложение, так как оно вслед за тем намерено внести такие-то предложения (которые оппозиции на руку). Относительно людей шатких, как и нейтральных, голос которых имеет значение только во время голосования, употребляется иная тактика. Тут уипс только просит первого министра публично раскланяться в коридоре с каким-нибудь нейтральным Брауном, колеблющимся Джонсом или честолюбивым Робинзоном, осведомиться об их здоровье, об урожае на хлеб или картофель. Молодой и стремящийся составить себе карьеру Робинзон вдруг слышит у себя за спиною толки о том, как лестно отозвался о нем первый министр, и у него ушки на макушке, и он весь раб и покорный слуга министра. На иных же, матерых Булей, которых ничто такое не берет, действуют через их жен. До супруги которого-нибудь из этих непокладливых господ вдруг доходят таинственные слухи, что министр намерен пригласить ее вместе с ее поблекшими дочерями на первый бал, который даст, а к этому какая же леди равнодушна? Она употребит все силы оберегать мужа от всех увлечений, которыми тот мог бы прогневать премьера. Так дела и делаются различными скромными, дипломатическими путями. Но есть у уипсов еще труднейшие задачи — это, например, содержание живых сил боевого строя своей партии наготове и в порядке. Выполнение этой задачи гораздо труднее, чем кто-нибудь может подумать. Большинство членов отличается таким убийственным равнодушием, что предпочитает постоянно блестеть своим отсутствием, ссылаясь в крайних случаях для обезоружения своего уипса на какие-нибудь страшные болезни. Когда в парламенте ничто не нарушает мирного течения дел, уипсы машут на них рукою, но, когда от исхода прений зависит судьба министерства, уипсы все поднимают на ноги. На мнимо больных они действуют через посредство влиятельных соседей, честолюбивых соблазняют надеждою на получение места, охотников до развлечений — каким-нибудь неслыханным празднеством. Деятельность их не ограничивается, однако, этими мнимо-больными. На решительных голосованиях должны присутствовать и действительно больные, если только они не умирают. Им предоставляются все удобства сообщения, купе первого класса, мягкие кресла на колесах и проч. При внесении билля о реформе министерства Росселя—Гладстона три года тому назад либеральный уипс Бранд превзошел самого себя в этом искусстве собирать свою партию. В палате появились члены, которых никто не видал в течение целого десятка лет, престарелые старцы, подагрики, паралитики в креслах, больные, обложенные подушками, калеки на костылях наполнили ряды либеральной партии. Консерваторы, с своей стороны, не ударили лицом в грязь, так что почти все 650 членов подали свой голос. Никогда еще палата не бывала в таком полном составе, как в эти достопамятные дни.
Немалых хлопот тоже стоит уипсам и собрать заседание, и продлить его до известного часа и минуты.
Заседание может состояться только при 40 членах; если к 4 часам их не оказывается, заседание на этот вечер откладывается. Конечно, подобные случаи редки, но все-таки они бывают, а как раз оппозиции или министерству в этот вечер надо чего-нибудь добиться.
Стоит тому или другому уипсу пожелать, чтобы заседание состоялось, и он уже устроит его.
Из парламента идут телеграфные проволоки во все клубы и части города. Помощию этих проволок уипс сзывает необходимых ему членов, привычки и образ жизни которых ему как нельзя лучше известны. Часто случается, что в пустую залу нижней палаты, по которой печально расхаживают какие-нибудь 15–16 человек, вдруг с первым ударом четырех часов появляются со всех концов до 30 и до 40 членов «спасителей», и заседание составляется. Нередко, однако, для сбора манкирующих членов красноречие и электричество оказываются недостаточными, и более решительное действие оказывают доброе старое вино и превосходные сигары, на которые уипс пригласит, да кстати усадит и поприсутствовать в заседании. Уипсы получают за свою шестимесячную службу тысячу двести фунтов жалованья. Это, конечно, не Бог весть как много, но и не мало. А скупиться уипсу нечего, потому что ему предоставлено право черпать, сколько угодно, из фигурирующих в бюджете таинственных «сумм на необходимые издержки».
С тех пор, как некрасивые и непрезентабельные дома, окружавшие Вэстминстер-Голль снесены и заменены красивою позолоченною решеткою, площадь перед зданиями парламента превратилась в обширнейшую и роскошнейшую из площадей, которая служит достойным преддверием английского парламента. Парламентское здание — это колосс между зданиями: лабиринт его так велик и труден, что даже ни один из местных парламентских членов не вступал в него без ариадниной нити в лице проводника. Есть легенда, что будто один из рабочих, работавший там целые годы, однажды заблудился в этом лабиринте, и его нашли через несколько суток изнемогающим от голода. Еще сложнее и запутаннее умственная жизнь, средоточием которой служат эти стены. Не многие мудрецы в Англии в состоянии объяснить самим себе все тайны парламентской жизни. Главный ключ к этим тайнам носят в себе whips. Об них почти никогда не упоминают в наших газетах, и весьма многим на Руси, вероятно, вовсе не известно о существовании этого парламентского уряда, а между тем эти уипсы играют в английском парламенте очень важные роли. От них часто зависит вся судьба министров и самых важных мероприятий. Без их совета и содействия никто ничего в парламенте не обделает: вся тактика министерства и партий им известна, ораторы от них не независимы, речи их и их длина — все это находится в неотразимой зависимости от этих предводителей парламентской борьбы. Но об этом знают далеко не все, кому даже близко знакомы сокровеннейшие истории борьбы известнейших парламентских борцов и их партий. Дело в том, что уипсы эти в некотором смысле циклопы, — властная деятельность их производится вне всякой доступности очам стороннего наблюдателя: они работают втихомолку, и все, что они делают и что сделают, всегда покрыто тайною. Только одни лишь вожди партий посвящены в эти тайны и то лишь отчасти: они знают пружины, но законы их действия и для них часто остаются секретом. Мероприятия и средства уипсов так же многочисленны, загадочны, спутаны и перепутаны, как сбивающий с толку лабиринт парламентского здания, а может быть, и гораздо более. При видимом сходстве и однообразии — бесконечная разница значений в самых неуловимейших нюансах. Этих великих магов и волшебников при парламенте немного: в сущности, здесь всего только четыре уипса, два, состоящие на жаловании у правительства, и два, состоящие на службе у оппозиции. Иногда, глядя по работе, они берут себе помощников, но им нелегко находить себе помощников, потому что качества, которыми должен обладать человек, идущий править дело уипсов, редко соединяются в одном лице. От такого человека требуется утонченнейший такт, сдержанность, знание света и людей, уверенность в собственных силах и неусыпная бдительность. Кроме того, не у всех, обладающих приведенными качествами, есть столько самоотвержения, чтобы работать весь век втихомолку, безмолвно и таинственно, рабски повиноваться старшему и ниоткуда не ждать никакой похвалы своим трудам и талантам. Потому-то уипсов и дорого ценят и берегут. Во время парламентской борьбы уипсы берут на себя роль адъютантов партийных вождей, которые без них никогда не в состоянии были бы определить себе вполне всего поля сражения и сообразить свои силы с силами противников. Они являются в одно и то же время посланниками и дипломатами, герольдами и уполномоченными парламентских партий. Они решают не только вопрос о том, кто будет говорить, но и о том, кому из ораторов сколько времени позволять говорить? У консервативного уипса записано, может быть, до 30 ораторов, у либерального мистера Глина не менее, если не более. Неужели всем им дать говорить и говорить вволю, кто сколько хочет? Но это невозможно! Этак ничто никогда не выяснится, и заседание никогда не окончится. Говоруны народ ужасный — и кто имел неленостный досуг терять когда-либо свои часы в беседах русского Вольного экономического общества или еще лучше в Политико-экономическом комитете нашего Географического общества, где говорит академик Безобразов, или в Художественном клубе, где читали старые вещи артистка Читау и новую дребедень писатель Соловьев, тот может понимать, что такое иногда значит слушать.
Одним словом — могут убить человека, или, по крайней мере, значительно отравить его жизнь, а дела никакого не скажут, и вот, чтобы этого не было или чтобы это, по крайней мере, случалось как можно реже, есть уипсы. Уипсы обеих партий перед открытием заседаний вступают друг с другом в переговоры и решают, сколько времени прения должны продолжаться, например, не более трех или четырех ночей. Затем уипсы приступают к выбору ораторов: второстепенные и третьестепенные ораторы ими без всякой церемонии обрекаются на молчание. Тщетно перед закрытием прений за несколько минут до полуночи двадцать или тридцать таких обреченных на молчание несчастливцев, всегда одерживаемых маниею говорить, подскакивают, приподнимаются, встают и жаждут слова, чтобы пустить потоки давно сдерживаемого ими и томящего их красноречия… Крики: «На голоса! на голоса!» заставляют этих членов парламента снова спокойно сесть на свое место и шептать свою речь самому себе мысленным шепотом. Благодаря стараниям уипсов, голоса в пользу немедленной вотировки беспощадно одерживают верх — и прение кончено.
Я бы их охотно слушал,
Если б мне чужие уши!
Но уипсы решают не только, кто будет говорить, но и в каком порядке должны следовать один за другим друзья и недруги. Какой-нибудь опасный противник министерства заявляет, что он намерен произвести на него нападение в такой-то вечер. Кого выставить против него? Конечно, надо поставить против него борца, равного ему по силам. Уипсы решают, кто ему должен возражать, и тогда, хотя бы целые десятки консервативных посредственностей домогались поломать копья за министерство, ретивость их не получит приложения, и будет говорить только способный, выбранный уипсами оратор. Так уипсы распоряжаются членами парламента с некоторым обидным самовластием, и члену парламента, не известному своими ораторскими способностями, редко, редко уже при особой с его стороны настойчивости и домогательстве удастся захватить себе слово, да и то дадут ему говорить в обеденное время или же по вопросу, не возбуждающему общего внимания, — что все равно, что говорить перед пустыми скамьями.
Как ни щекотливы и трудны перечисленные нами обязанности уипсов, они далеко еще не исчерпывают всей их деятельности; у них остаются задачи еще потруднее. Они служат посредниками между министром-президентом и оппозициею. Министру-президенту нередко приходится опасаться, чтобы красноречие ораторов оппозиции не перетянуло на свою сторону большинства. В таком критическом положении и сам министр-президент обращается к уипсу. Уипс знает всех парламентских друзей и недругов и ведет интригу. Он отыскивает среди последних наиболее податливых и вместе с тем наиболее влиятельных и предупреждает их, что первый министр намерен внести предложение в таком-то духе, благоприятном целям оппозиции, и что потому в интересах самой оппозиции не надобно ослаблять министерство слишком рьяными нападками на это предложение, так как оно вслед за тем намерено внести такие-то предложения (которые оппозиции на руку). Относительно людей шатких, как и нейтральных, голос которых имеет значение только во время голосования, употребляется иная тактика. Тут уипс только просит первого министра публично раскланяться в коридоре с каким-нибудь нейтральным Брауном, колеблющимся Джонсом или честолюбивым Робинзоном, осведомиться об их здоровье, об урожае на хлеб или картофель. Молодой и стремящийся составить себе карьеру Робинзон вдруг слышит у себя за спиною толки о том, как лестно отозвался о нем первый министр, и у него ушки на макушке, и он весь раб и покорный слуга министра. На иных же, матерых Булей, которых ничто такое не берет, действуют через их жен. До супруги которого-нибудь из этих непокладливых господ вдруг доходят таинственные слухи, что министр намерен пригласить ее вместе с ее поблекшими дочерями на первый бал, который даст, а к этому какая же леди равнодушна? Она употребит все силы оберегать мужа от всех увлечений, которыми тот мог бы прогневать премьера. Так дела и делаются различными скромными, дипломатическими путями. Но есть у уипсов еще труднейшие задачи — это, например, содержание живых сил боевого строя своей партии наготове и в порядке. Выполнение этой задачи гораздо труднее, чем кто-нибудь может подумать. Большинство членов отличается таким убийственным равнодушием, что предпочитает постоянно блестеть своим отсутствием, ссылаясь в крайних случаях для обезоружения своего уипса на какие-нибудь страшные болезни. Когда в парламенте ничто не нарушает мирного течения дел, уипсы машут на них рукою, но, когда от исхода прений зависит судьба министерства, уипсы все поднимают на ноги. На мнимо больных они действуют через посредство влиятельных соседей, честолюбивых соблазняют надеждою на получение места, охотников до развлечений — каким-нибудь неслыханным празднеством. Деятельность их не ограничивается, однако, этими мнимо-больными. На решительных голосованиях должны присутствовать и действительно больные, если только они не умирают. Им предоставляются все удобства сообщения, купе первого класса, мягкие кресла на колесах и проч. При внесении билля о реформе министерства Росселя—Гладстона три года тому назад либеральный уипс Бранд превзошел самого себя в этом искусстве собирать свою партию. В палате появились члены, которых никто не видал в течение целого десятка лет, престарелые старцы, подагрики, паралитики в креслах, больные, обложенные подушками, калеки на костылях наполнили ряды либеральной партии. Консерваторы, с своей стороны, не ударили лицом в грязь, так что почти все 650 членов подали свой голос. Никогда еще палата не бывала в таком полном составе, как в эти достопамятные дни.
Немалых хлопот тоже стоит уипсам и собрать заседание, и продлить его до известного часа и минуты.
Заседание может состояться только при 40 членах; если к 4 часам их не оказывается, заседание на этот вечер откладывается. Конечно, подобные случаи редки, но все-таки они бывают, а как раз оппозиции или министерству в этот вечер надо чего-нибудь добиться.
Стоит тому или другому уипсу пожелать, чтобы заседание состоялось, и он уже устроит его.
Из парламента идут телеграфные проволоки во все клубы и части города. Помощию этих проволок уипс сзывает необходимых ему членов, привычки и образ жизни которых ему как нельзя лучше известны. Часто случается, что в пустую залу нижней палаты, по которой печально расхаживают какие-нибудь 15–16 человек, вдруг с первым ударом четырех часов появляются со всех концов до 30 и до 40 членов «спасителей», и заседание составляется. Нередко, однако, для сбора манкирующих членов красноречие и электричество оказываются недостаточными, и более решительное действие оказывают доброе старое вино и превосходные сигары, на которые уипс пригласит, да кстати усадит и поприсутствовать в заседании. Уипсы получают за свою шестимесячную службу тысячу двести фунтов жалованья. Это, конечно, не Бог весть как много, но и не мало. А скупиться уипсу нечего, потому что ему предоставлено право черпать, сколько угодно, из фигурирующих в бюджете таинственных «сумм на необходимые издержки».