* * *
Отличительный характер всех газет американского запада, резко бросающийся в глаза всякому иностранцу, есть их чисто личный характер; здесь все — и полемика, и красноречие, и остроты — все направлено против личностей. Хотя и наши русские газеты тоже не лишены склонности заниматься цензурованием поступков и совести своих ближних, но заатлантические братья, кажется, все-таки немножко опередили нас в свободе выражений. У нас еще подчас встречаешь «намеки тонкие на то, чего не ведает никто», и «жизнь обнажающим до дна взором» созерцают события литературные сплетники и фельетонисты; но на западе Америки все ? lа прекрасный «Незнакомец». Ругательный лексикон американских редакторов неистощим, а когда весь английский язык, с прибавкою янкского красноречия, оказывается недостаточным для выражения политической вражды и ненависти, то американцы обогащают его непереводимыми ни на какой язык новыми существительными, прилагательными вроде введенных у нас благодушных слов: «ерунда», «ерундистый», «мерзопакостный» и сим подобных многих других слов новейшей литературной школы. Когда американские писатели начинают ругаться, то вся брань их направляется, по-нашенски, не столько против неприятельских тезисов и положений, сколько против личности редактора противомыслящей газеты. Припоминая, как недавно перекинулись приветствиями гг. Катков и Стасюлевич, мы должны сказать, что их турнир был невинною игрушкою против того, что бывает у наших заатлантических братий. Там прямо оппонент пишет против «паршивой собаки Е. Тайлора, который на той стороне улицы издает свою паскудную двухгрошовую газету». Да не подумает читатель, что выписка эта поэтическая вольность: это верный, подстрочный перевод того, что нам попалось в американской газетке. Приведем и еще один отрывок американского полемического красноречия: один издатель газеты в Калифорнии поссорился с редактором другой газеты; и вот как он описывает его своим читателям: «Мошенник этот — не что иное, как праздношатающийся; его иначе нельзя видеть, как в кабаке, не только во время выборов, но всегда, из года в год. Он играет политикою, как картами, и не задумается перерезать горло обыгравшему его в monte (азартная американская игра). Он стрижет коротко волосы из опасения, чтобы его не оттаскали за чуб. Его мозг помещается у него за ушами, а лицо представляет выжатый кусок мяса, на котором до сих пор еще видны траурные пятны, следы недавней потасовки. Деньги свои он тратит на распутных женщин и кичится тем, что не платит долгов; общественные места занимает только для того, чтобы обкрадывать государство и публику и т. д.» все в этом роде. Иногда, впрочем, американские полемизаторы употребляют и некоторые язвительные тонкости; так, например, один редактор самым вежливым образом просил у другого редактора извинения за вкравшуюся в его газете опечатку, вследствие которой переменился смысл его слов. Извиняющийся писал: «Прошу снисхождения, я ручаюсь вам, что я хотел назвать вас ослом, а не обезьяной» (monkey — обезьяна, donkey — осел).* * *
Значительное число газет на западе издается под редакциею женщин, и опять нельзя сказать, чтобы прекрасный пол отличался от грубого большею воздержанностью и изяществом выражений. Недавно, в горячий период выборов, одна издательница вылила свой гнев на своего противника следующими словами: «Я женщина и не могу оттузить эту гнусную собаку, но у меня есть сын, который заставит его понять мою точку зрения!» Какой оригинальный способ вбивать точку!Подобного рода любезности в Америке очень часто ведут к очень чувствительным рукоприкладствам. Газеты запада большею частию наполняются различными объявлениями о новых торговых предприятиях, открывающихся отелях вроде следующих:
«Конкуренция есть душа торговли, — объявляет новый трактир, — но если ты, старый нищий, прощалыга, попадешься мне под руку, то я снесу с плеч твою глупую голову», — обращается он к конкурирующему с ним содержателю другого отеля. «Наступила новая эра, — продолжает гласить объявление. — Приходите в отель такой-то».
«Если вы голодны, мы накормим вас».
«Если вы изнемогаете от жажды, мы напоим вас».
«Устали вы, засните у нас. Скучны вы, мы утешим вас. Веселы вы, мы повеселимся с вами. Помешаны вы, мы найдем вам безопасный приют».
«Идите, идите скорее к нам!..» Словом, точно спиритская духовная телеграмма из «иной обители». Объявления печатаются в даром раздаваемых молитвенниках, налепливаются на проповеднических кафедрах и на спинах полицейских городовых; повсюду о чем-нибудь объявляется. Каждый, объявляющий о чем-нибудь в газете, непременно требует от репортера хвалебного гимна своему предприятию и унизительных отзывов о его противнике, и так как при таких условиях невозможно сделать удовольствие обеим сторонам, то редакторам часто доводится попадать в весьма опасное положение, и их тузит если не одна сторона, то другая. До дуэлей и судов в этих случаях дело обыкновенно не доходит, а ограничивается просто одною потасовкою. Кто кого осилит, тот того и оттаскает или «оттузит» (что ближе к здешнему техническому на сей предмет слову). Знатоки дела уверяют, что на западе Америки нет ни одного редактора газеты, которого когда-нибудь не «тузили». Иногда, не часто, конечно, редакторов и на порядках увечат; так, например, полгода тому назад, редактор «Техасского листка» два раза был ранен пулями, столько же раз его пыряли ножом и один раз кинули за ноги в пруд. Но судьбам все-таки угодно хранить литературного борца, и он по необыкновенным счастливым случайностям благополучно вынес все свои бедствия. Другой, издатель «Sanct-Francisco Herald'a» не был так счастлив. Его умертвила шайка негодяев, на которых он нападал в своей газете.
* * *
В южной части Индианы, у разветвления Огейо-Миссисипской и Джефферсонвиль-Индианопольской железных дорог стоит маленький, но деятельный городок Сеймур, имеющий всего около 4 000 жителей, которые преимущественно занимаются торговлею и промышленностию. Благосостоянием своим Сеймур обязан своему положению у железной дороги, способствующей деятельным сношениям города с большими центрами. В таких городках, как Сеймур, о полиции нет и помина: жители Сеймура предоставлены собственной защите. Шайка воров избрала этот город средоточием своих операций. Отсюда каждый час отходят поезда во все концы Америки, и поэтому скрыться отсюда ничего нет легче. Число преступлений росло ежеминутно, и вскоре заметили, что одно семейство, по имени Рено, владеющее великолепною фермою около Сеймура, держало в своих руках все нити этой воровской операции. Узнали также, что разбойники поклялись друг другу, что «если с головы одного из них упадет волос, превратить в пепел весь Сеймур». Один из членов семейства Рено ограбил денежный ящик. Мулату, который должен был быть свидетелем против Рено, предлагали тысячу долларов, чтобы он оставил страну, а когда он не согласился на подкуп, то его нашли мертвым на дороге из его дома в Сеймур. За недостатком свидетелей Рено был освобожден. В одном отеле Сеймура исчез путешественник, имеющий при себе большие деньги, через восемь месяцев водою соседней реки вымыло на берег его труп. Никакие судебные преследования не помогали; процессы были уголовные и подлежали решению присяжных, которые были частию подкуплены, что, как известно, к сожалению, далеко не невозможно, а частию застращены угрозами смерти. Утверждают даже, что разбойники, располагающие несметными суммами, сумели устроить так, что многие из них сами были выбраны в присяжные, и обвиненный, благодаря всем этим комбинациям, был оправдан.Наконец, шайка стала так смела, что уже не отступала даже перед самыми дерзкими предприятиями. Она нападала на поезда железных дорог, проникала в экспрессные вагоны, в которых в Америке перевозят огромные суммы дня, убивала агентов, везущих деньги, и скрывалась. Так, однажды вечером, один поезд, состоящий из локомотива, тендера, экспрессного вагона и двух пассажирских вагонов, остановился у станции, чтобы набрать воды; не успел кондуктор сойти с вагона, как четыре разбойника повалили его, вскочили на поезд, отцепили пассажирские вагоны и умчались с локомотивом и экспрессным вагоном. За полмили от Сеймура они остановились, взяли находящиеся в вагоне 96 тысяч долларов и, убив везшего эти деньги агента, ушли. Через несколько времени произошло новое, еще более открытое нападение на поезд железной дороги, во время которого несколько главных разбойников и между ними два брата Рено были арестованы. Все эти происшествия навели ужас на жителей Сеймура и его окрестностей; никто не мог считать безопасным не только свое имущество, но и самую жизнь свою. Тогда ввиду черепашьего хода судебных следствий и образовалось в тишине «Vigilance Comittee» — общество с целию взять суд в свои собственные руки и самим у себя водворить порядок и безопасность, и начались новые сцены, одна мрачнее другой. В продолжение нескольких месяцев «Vigilance Comittee» предало казни десять человек; члены этого общества, замаскированные, кидались даже на правительственных агентов, перевозящих пойманных разбойников из одной тюрьмы в другую, отнимали злодеев и сами чинили над ними свой немедленный и безотлагательный суд и расправу, то есть вешали на первом попавшемся дереве. От мщения этого тайного общества, каравшего разбой, никто не мог скрыться; оно настигало заподозренного, где бы он ни находился, и спасения ему не было. В настоящее время в Сеймуре так спокойно и честно, что можно положить на ночь на пороге дома целый капитал и быть уверенным, что найдешь его на другой день нетронутым.
* * *
В Америке происходит много таких вещей, которые даже вовсе непонятны европейцам. Так, например, здесь в ходу торговля церквями. Постройка церкви в Америке такое же честное или чисто коммерческое предприятие, как и всякое другое, и так же точно может повести к обогащению или к банкротству, после которого пастор церкви берет свой посох и идет искать нового счастья в другом месте. Случается иногда, что община, которой принадлежит церковь, мало-помалу выселяется в другую часть города, и тогда ее церковь, сделавшись для нее слишком отдаленною и потому неудобною, продается. Нередко после такой продажи церковное здание получает и совершенно иное назначение. Например, церковь Chamber Street в Нью-Йорке после продажи ее была обращена в магазин, а подвал ее в водочный склад. Другая, в Таможенной улице, проданная сначала за 27 000 долларов и потом перепроданная за 45 000, теперь служит аукционною залою. Бродвейская Tabernacle Church была продана за 100 000 и превращена в театр, а церковь Мессии в Бродвее теперь конюшня одного миллионера. В Америке существует поверье, что начать коммерческую карьеру торговлею церквами значит заручиться на всю жизнь непобедимым счастьем, и, конечно, есть несколько случаев, где это поверье оправдалось. Церковь в Дейстрите была куплена торговцем масла, который, устроивши в ней склад товаров, имел огромные барыши. Две церкви в Мурраистрите принесли также огромные доходы своим покупщикам. Один бедный кузнечный подмастерье, теперь владетель лучшего цветочного заведения в Нью-Йорке, говорит, что ему улыбнулось счастие с тех пор, как он купил и перепродал старую церковь в Liberty Street. Вот вам практичность наших заатлантических братий; а у нас некий радивый об интересах казны градоправитель распорядился было произвесть торги на продажу с аукциона плетей, которыми, до отмены телесного наказания, секли людей палачи, и клейма, которыми они клеймили. В литературе по этому поводу раздался такой свист и шиканье, что с тех пор так даже и не знаем, что его превосходительство изволили сделать с этими инструментами? Немалая в самом деле задача: куда же, однако, деть эти «казенные вещи»? Если торги на продажу их невозможны, то не благоразумно ли и не выгодно ли будет отправить их к нашим заатлантическим братьям, где все продается и где, быть может, упомянутые «казенные вещи» теперь и пригодятся для убеждения новых русских подданных республики, недовольных, что американские братья отнимают у них их собственность.* * *
«Еще одно последнее сказанье».В Коннектикуте один очень набожный и смиренномудрый джентльмен женился на девушке, известной во всем околодке своим невыносимо дурным характером. Все удивились его выбору и бесцеремонно спрашивали: что могло заставить его сделать этот, а не другой выбор. На это антик отвечал, что он не имел никогда никаких неприятностей и боится привязаться к этому миру. Поэтому, надеясь, что тяжесть жизни с женщиною дурного характера может его гораздо более усовершенствовать и внушить ему равнодушие к жизни, — он решил этим способом выдвигаться на истинный путь к спасению… Какое прекрасное доказательство, что римское католичество очень грубо ошибается, полагая, что женитьба удаляет человека от совершенства, и как отрадно знать, что все наши бедные соотечественники, поносимые и даже нередко биемые своими женами, для которых они ищут эмансипации, — за все это получат когда-нибудь мзду, которая будет в состоянии утешить и успокоить их за весь путь земного усовершенствования, под надзором и под дланями «угнетенной русской женщины»! Но только тот, над кем жена вередует и отравляет его жизнь, должен держать это, по мере возможности, в секрете, ибо иначе совершенствование может не удаться. Так, например, жена того американского антика, о котором мы рассказываем, услыхав, что муж взял ее как бремя для души своей, очень этим обиделась и, чтобы отомстить мужу, сделалась самою милою и предупредительною супругою. Ядовитая женщина эта объявила, что она вовсе не так глупа, чтобы служить своему мужу только «мостом в царствие небесное». Счастливый и тысячекратно блаженный заатлантический брат наш! Ты снова будешь жить без горя на земле, стремясь вечно к нему, тогда как множество таких русских братий, не помышляющих ни о какой иной жизни, кроме земной, будут влачить плачевное существование с подругами, которые не верят, что
Супруги здесь друг для друга созданы
Нет, муж устроен для жены!?
ЛОНДОНСКАЯ ЖИЗНЬ
Мошенничество как организованное ремесло — Счетные книги мошенников — Школы для оборвышей — Бригады чистильщиков и тряпичников — Лондонские клубы.
Едва ли где-нибудь в свете мошенничество доходит до таких размеров, как в Лондоне, и главное, едва ли где-нибудь, как здесь, оно представляется таким вполне организованным промыслом. В Англии мошенники имеют свои школы, в которых они обучают детей обману и воровству; как добрые мастера, они составляют целые корпорации и ассоциации, они ведут счетные книги, в которых с отменною аккуратностию отмечают все свои приобретения. При обыске воров полиции не раз приходилось нападать на подобные книги, в которых с удивительною точностию было записано: место, где сделано воровство, и какую прибыль принесло оно. Прибыль эта у некоторых ловких мошенников бывает весьма значительна. Попадались счетные книги воров, в которых сумма годового заработка достигала до 1 000 ф<унтов> ст<ерлингов>. Комитет ливерпульских жителей сосчитал, что в одном Ливерпуле производится ежегодно воровства на 700 000 ф. ст. В 1867 г. в Лондоне считалось 8 964 преступника, живших на свободе. В 1868 г. их было уже 10 342. По последним официальным полицейским отчетам, в Англии и в Вэлльсе было всего 141 000 преступников, которые пользуются полною свободою. Что могут против такого количества мошенников сделать 24 000 полицейских слуг Англии, стесненных в своих распоряжениях различными законными ограничениями? Ежегодно в числе обвиненных перед судом является от 15 до 16 000 детей. В прежние времена расправа с этими малолетними преступниками, как и со всеми ворами вообще, совершалась необыкновенно быстро. Даже еще в правление Георга II 12-летний мальчик и 11-летняя девочка, обвиненные в воровстве, были приговорены к виселице и повешены; но это была старая система. Новая же держится другого правила; она говорит: «Prevention is better than cure» — предупредить зло, чем искоренять его — и для предупреждения преступления устроивает во всей стране школы для оборвышей, «Ragged schools». Честь основания этих приютов для нищеты принадлежит единбургцу, доктору Гутри. Его святое дело нашло себе достойного подражателя в Лондоне в лице графа Шефтсбюри. В воспитанники этих школ принимаются все бесприютные, бездомные, уличные дети; они собираются в училище летом в 7, зимою в 8 часов утра. Тотчас по приходе сюда их заставляют чистенько вымыться, снимают с них их лохмотья и одевают в весьма порядочное школьное платье, в котором они остаются до конца занятий. После этого они работают, а потом завтракают. Перед уходом детей им опять дают закусывать, а в промежутке между занятиями кормят их обедом, состоящим из одного, по большей части мясного, блюда. Пища эта составляет для несчастных малюток едва ли не самую полезную сторону дарового воспитания. Многие распорядители школ откровенно признавались, что, отними у них возможность кормить учеников, и им придется закрывать училища. В школе преподают чтение, письмо, счет и, кроме того, различные ремесла: девочки вяжут, шьют, стряпают, моют; мальчики стругают, пилят, точат, шьют сапоги и т. п. Первая по времени из лондонских школ замечательна по тому дому, в котором она открыта. Под тою же крышею, под которою процветает теперь эта школа, в прежнее время был один из знаменитейших притонов мошенников. При нем также существовала воровская воскресная школа… Диккенс мастерски описал ее в своем романе «Оливер Твист». Там опытные мошенники давали уроки воровства и обмана; ловких воришек здесь награждали гостинцами, а детей совестливых или робких безжалостно били. Там же происходили и репетиции судбищ, на которых учителя брали роли судей и полицейских и учили менее опытных собратий своих всем уверткам, какие могут затруднить открытие преступления. Трогательно было видеть, как однажды один из известнейших воров квартала привел в эту здешнюю новую школу мальчика и со слезами на глазах просил принять его в число учеников. Когда просьба его была исполнена, он тяжело вздохнул и сказал: «Ах, если бы во время моей молодости была у нас такая школа, я наверное не сделался бы вором». Первое место среди школ для оборвышей занимает в Лондоне так называемая «Refuge for homeless and destitute children». [51]Основание этой школы положено было в 1843 г. в бедной комнатке на чердачке, куда собиралось три раза в неделю несколько оборванных детей учиться грамоте. Теперь это заведение занимает огромное помещение, ученики его получают весьма основательное элементарное образование, научаются какому-нибудь ремеслу. Кроме того, некоторые из них поступают на учебный корабль, принадлежащий школе, так что могут сделаться опытными хорошими моряками, а другие изучают сельское хозяйство в загородном отделении приюта, так называемом «Country home». В 1868 году в этом заведении было всего 1 439 мальчиков и 763 девочки, которые все содержатся на счет заведения. Учебные корабли, подобные тому, на котором обучают воспитанников «Refuge», устроены в Ливерпуле, в Кардифе и во многих других городах. Кроме того, общество школ для оборвышей для множества детей, которых оно не в состоянии содержать на свой счет, находит полезные и нетрудные занятия. Так, напр<имер>, оно основало несколько бригад чистильщиков сапогов, — статью, которая вовсе не эксплуатирована у нас в Петербурге и на которую мы уже не раз указывали, возбудив тем лишь одно ядовитое и умное замечание одной петербургской газеты, которая сказала, что дети-чистильщики у нас будут «очищать не сапоги, а карманы». Добрые предсказания и добрые чувства!.. Каждая из детских бригад состоит из нескольких десятков мальчиков, одетых в особенную форму. Форменная одежда и необходимые для ремесла инструменты хранятся в центральных бюро, куда всякий день в 7 часов утра собираются все бригадиры. Там они молятся все вместе Богу и потом отправляются каждый к своему посту. Вечером они снова собираются в бюро и приносят туда весь свой заработок. Из этого заработка 6 пенсов выдается мальчику на его содержание, а остальное делится на 3 части: одну получает мальчик в прибавку к своим 6 пенсам, другая идет в кассу общества, а третья хранится в сберегательном банке для мальчика. Вечером мальчики возвращаются или домой, или в особенный для них устроенный приют, где прежде, чем отпустят их спать, им еще дают урок грамоты. Кроме этих бригад чистильщиков, общество организовало еще бригаду тряпичников, которые собирают или покупают тряпки. Члены этой бригады носят голубые блузы с красною обшивкою и разделяются на три разряда: на собиральщиков, помощников и сортировщиков. Собиральщики получают деньги на покупку тряпок и отдают в них строгий отчет; они должны уметь читать, писать и считать. Помощники возят тележки с тряпками, а сортировщики разбирают тряпки в особых для того устроенных помещениях. Чтобы из сортировщика возвыситься до звания помощника, нужно иметь в бригадном банке не менее 5 шил<лингов>; собиральщик, кроме необходимых сведений, должен еще иметь 1 ф. ст. в банке. Эти деньги они могут скопить из своих заработков: собиральщики получают в день 9 пенсов, помощники 6 п<енсов> и, кроме того, 1/5 из общего заработка; сортировщикам дают 1 1/2 пенса за час. Нельзя не согласиться, что «общество школ для оборвышей» одно из благодетельнейших учреждений. Никто, конечно, не думает и не надеется, что помощию подобных обществ можно совершенно уничтожить пауперизм и устранить преступления. Но если радикальное лечение зла еще несовместно с уровнем современного нам положения общества, то отчего же не взяться за этот паллиатив?С тех пор, как Англия превратилась в страну беспрерывного труда, ее старое веселье, кажется, совсем исчезло, и прозвание «Old merry England» [52]ныне навряд ли к ней применимо. Особенного процветания из увеселительных мест здесь достигли клубы. Прежде они составлялись для самых разнообразных и весьма оригинальных целей. Так, напр<имер>, существовал клуб «чаепийц», члены которого выпивали неизмеримое количество чаю; клуб дуэлистов, в который не принимали никого, кто не убил, по крайней мере, одного человека. И в настоящее время клубы составляют любимое местопребывание англичан, — не только бессемейных холостяков, но и добрых patres familiae. [53]Тут англичане любят пообедать в компании людей одинаковых с ними убеждений, тут обсуждают они всевозможные общественные и политические вопросы, тут они дремлют после обеда или после утомительного заседания в парламенте. Многие из клубов уже пережили несколько поколений и, служив когда-то к политическому развитию деда, теперь доставляют приятные вечера старичку-внуку. Из древних клубов Лондона все еще продолжает существовать и процветать так называемое «общество когеров» от латинского глагола «cogitare» — думать, собственно говоря: «общество думающих людей». Клуб этот помещается в пивной и основан был, как значится в его статутах, «с целию поощрения свободного обсуждения всевозможных вопросов, защиты личной и политической свободы, а равно свободы печати, поддержания повиновения королю, послушания законам и уважения к правам и требованиям гуманности и, наконец, с целию развития государственной и социальной добродетели». В числе правил этого клуба, не исполняемых, впрочем, в настоящее время, существуют некоторые весьма странные: так, напр<имер>, каждый член клуба непременно должен иметь при себе длинную голландскую глиняную трубку, и разбивший свою трубку платит в клуб известный денежный штраф. Цель этого предписания заключается в том, чтобы заставить членов клуба умерять свою горячность в спорах и не разбить своей хрупкой трубки. Денежный штраф налагается также на тех, кто вздумает угощать друг друга. Это общество, в которое за последние 25 лет поступило более 6 000 членов, имеет правление, состоящее из председателя «гранда», вице-гранда и секретаря. Кроме того, хозяин пивной, в которой происходят заседания клуба, играет в нем весьма важную роль, особенно в тех случаях, когда приходится напомнить членам, что «спокойствие есть первый долг гражданина». Нет ни одного сколько-нибудь важного вопроса внешней или внутренней политики, который не подвергся бы здесь самому всестороннему обсуждению, не подал бы повода к самым разнообразным толкам и самым жарким прениям. Наговорившись и наспорившись досыта, члены клуба в 12 часов ночи расходятся по домам, вполне уверенные, что ни одно из слов, сказанных ими, не может для них послужить причиною каких-нибудь неприятностей. Впрочем, в этом отношении англичане и не трусливы. Даже в то время, когда Великобритания еще далеко не пользовалась нынешнею своею свободою слова, число клубов в ней было ничуть не меньше, а едва ли не больше настоящего, и опасность придавала им только сугубое обаяние в глазах народа. Особенно якобиты бесстрашно высказывали в своих собраниях беспредельную преданность Стуартам и недовольство на существовавшие тогда порядки. В настоящее время в Англии мало клубов, которые служили бы выражением чувств какой-нибудь исключительной политической партии. К этому роду принадлежат лишь клубы фениев, но их можно назвать карикатурами их славных предшественников — политических клубов былой Англии.
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПРОЦЕСС
В V отделении Окружного суда, как мы узнали, 12-го августа будет разбираться дело по жалобе г. Кашпирева, редактора журнала «Заря», на романиста Стебницкого (Н. С. Лескова). Дело это интересно тем, что оно, если мы не ошибаемся, в первый раз должно будет возбудить вопрос об отношениях авторов, помещающих свои сочинения в журналах, к их редакторам и издателям и о взаимной гарантии при исполнении условий, заключаемых во время переговоров о помещении сочинения в периодическом издании. Сколько известно, по этому предмету нередко возникали у нас недоразумения и споры, которые вели не только к неприятностям, но и к значительным потерям для той или другой стороны.
Случалось, что автор, предлагая редактору журнала свой труд, едва начатый или по крайней мере далеко не конченный, по каким-нибудь обстоятельствам не доводил его до конца и тем ставил журнал, где уже печаталось начало сочинения, в невыгодное и неблаговидное положение перед читающей публикой. Но, с другой стороны, бывало и так, что автор продавал издателю журнала значительное произведение вполне оконченное и стоившее долговременного труда на условиях полистной оплаты, а между тем издание прекращалось или даже редактор, по каким-нибудь личным соображениям, останавливал печатание сочинения, и автор вознаграждался при этом не за весь труд свой, а только за часть его, и иногда очень незначительную.
Спрашивается, что в таком случае остается делать автору, когда из сочинения его, положим, в пятьдесят листов, напечатано только десять, и только за эти десять листов он и получил условленный гонорарий. Начатый в одном журнале и не конченный печатанием труд едва ли найдет помещение в другом издании, как бы он ни был важен сам по себе в литературном отношении. Ясно, что в этом случае писатель терпит прямой убыток и лишается полного и законного вознаграждения за свой труд. Примеров этого у нас было немало.
Ввиду этих фактов дело г. Стебницкого с г. Кашпиревым представляет несомненный интерес. Сущность его, как нам сообщили, состоит в следующем. Летом 1868 г. г. Стебницкий запродал г. Кашпиреву большой роман свой «Божедомы» по сту рублей за лист, с условием, между прочим, чтобы автору выдано было по 6 декабря 2 000 руб. Между тем г. Стебницкий получил к условленному сроку разновременно и по частям только 1 300 р., а потому он взял обратно рукопись романа, не отказываясь, впрочем, от помещения его в «Заре», если г. Кашпирев выдаст ему ручательство, что во всяком случае деньги по условленной полистной цене будут заплачены за весь роман. Возникло разногласие, вследствие которого роман г. Стебницкого остался у него в портфеле в то время, когда обыкновенно заключаются условия издателей с авторами значительных сочинений.
Г. Кашпирев потребовал возвращения взятых г. Стебницким 1 300 р. и, не соглашаясь получить их, как тот предложил, с рассрочкою и обеспечением его книг, хранящихся у книгопродавца Базунова, подал прошение об арестовании имущества г. Стебницкого и наложении секвестра на гонорарий, следующий ему из редакции «Русского вестника» за помещенный там отрывок из романа «Божедомы».
Вот, собственно, в чем все дело, — дело довольно простое, но интересное в смысле определения права на литературную собственность. При всякой запродаже покупщик и продавец взаимно обеспечивают друг друга, и книгопродавцы-издатели держатся того же правила, покупая литературный труд у литератора. Почему бы не держаться его и редактору журнала? Интересно, как суд посмотрит на это дело, не лишенное значения при наших литературных нравах и обычаях.
Случалось, что автор, предлагая редактору журнала свой труд, едва начатый или по крайней мере далеко не конченный, по каким-нибудь обстоятельствам не доводил его до конца и тем ставил журнал, где уже печаталось начало сочинения, в невыгодное и неблаговидное положение перед читающей публикой. Но, с другой стороны, бывало и так, что автор продавал издателю журнала значительное произведение вполне оконченное и стоившее долговременного труда на условиях полистной оплаты, а между тем издание прекращалось или даже редактор, по каким-нибудь личным соображениям, останавливал печатание сочинения, и автор вознаграждался при этом не за весь труд свой, а только за часть его, и иногда очень незначительную.
Спрашивается, что в таком случае остается делать автору, когда из сочинения его, положим, в пятьдесят листов, напечатано только десять, и только за эти десять листов он и получил условленный гонорарий. Начатый в одном журнале и не конченный печатанием труд едва ли найдет помещение в другом издании, как бы он ни был важен сам по себе в литературном отношении. Ясно, что в этом случае писатель терпит прямой убыток и лишается полного и законного вознаграждения за свой труд. Примеров этого у нас было немало.
Ввиду этих фактов дело г. Стебницкого с г. Кашпиревым представляет несомненный интерес. Сущность его, как нам сообщили, состоит в следующем. Летом 1868 г. г. Стебницкий запродал г. Кашпиреву большой роман свой «Божедомы» по сту рублей за лист, с условием, между прочим, чтобы автору выдано было по 6 декабря 2 000 руб. Между тем г. Стебницкий получил к условленному сроку разновременно и по частям только 1 300 р., а потому он взял обратно рукопись романа, не отказываясь, впрочем, от помещения его в «Заре», если г. Кашпирев выдаст ему ручательство, что во всяком случае деньги по условленной полистной цене будут заплачены за весь роман. Возникло разногласие, вследствие которого роман г. Стебницкого остался у него в портфеле в то время, когда обыкновенно заключаются условия издателей с авторами значительных сочинений.
Г. Кашпирев потребовал возвращения взятых г. Стебницким 1 300 р. и, не соглашаясь получить их, как тот предложил, с рассрочкою и обеспечением его книг, хранящихся у книгопродавца Базунова, подал прошение об арестовании имущества г. Стебницкого и наложении секвестра на гонорарий, следующий ему из редакции «Русского вестника» за помещенный там отрывок из романа «Божедомы».
Вот, собственно, в чем все дело, — дело довольно простое, но интересное в смысле определения права на литературную собственность. При всякой запродаже покупщик и продавец взаимно обеспечивают друг друга, и книгопродавцы-издатели держатся того же правила, покупая литературный труд у литератора. Почему бы не держаться его и редактору журнала? Интересно, как суд посмотрит на это дело, не лишенное значения при наших литературных нравах и обычаях.