Лестер Хемингуэй
Эрнест Хемингуэй. Обреченный победитель

Пролог

   Эта книга расскажет вам об Эрнесте Хемингуэе – писателе и солдате удачи, охотнике на крупного зверя и рыбаке, пытавшем счастье в океанских просторах, о страстном любителе боя быков. Все это Эрнест сочетал в себе. Он был моим единственным братом. Когда я только родился, он с увлечением менял мои пеленки и называл меня Двоеножкой. Позднее он присвоил мне прозвище Барон. Он уделял мне больше времени, чем отец, обучая охоте, рыбной ловле и драке.
   Вторая мировая война уже закончилась, и как-то одним тихим вечером мы смотрели, как солнце скрывалось за строениями Гаваны, а Эрнест рассказывал о жизни и о поступках достойных людей. Мы вместе смеялись над наблюдениями за его собственной жизнью вне дома, сделанными посторонними людьми.
   – Послушай, Барон, – сказал он в конце беседы, – мне бы хотелось, чтобы однажды человек, который знал меня от и до, написал обо мне книгу. Возможно, им будешь ты. Как-никак, семья Хаксли добилась успеха, и особенно Фрэнк и Джесс – братья Джеймса.
   Много воды утекло с тех пор. Но Эрнест больше никогда не напоминал о том, что сказал в тот вечер. За прошедшее время об Эрнесте было написано немало материалов филологами, корреспондентами, обозревателями и возмущенными смотрителями за общественным целомудрием. Но эти публикации были в большинстве случаев до смешного неточными и просто не заслуживали серьезного рассмотрения. Лишь немногие писатели оставались беспристрастными и пунктуальными.
   Эрнест принадлежал к редкому типу по-настоящему незаурядных людей. Бесспорно, как одаренный писатель, он занимал прочное положение в литературном мире. Людям, прочитавшим книги Эрнеста, а также тем, кто хорошо его знал, известна его абсолютная честность, как эмоциональная, так и эстетическая. Но тому факту, что этот Божий человек находился в постоянном окружении бесконечных семейных и личных проблем, большинство исследователей его жизни и творчества не придают значения.
   Как брата Эрнеста, меня часто расспрашивали о подробностях его жизни и его характере. Эти мимолетные впечатления могли бы быть названы биографическими заметками, ведь его жизнь была настолько богата событиями, что точный рассказ о ней практически невозможен.
   «Истинная история жизни человека должна охватывать все, что происходило с ним самим и вокруг него двадцать четыре часа в сутки в течение пятидесяти лет», – однажды язвительно заметил Эрнест.
   Он и жил так, как умер, – неистово и жестоко. Эрнест превозносил мужество. Всю жизнь он воспитывал это качество, развивал его в себе и других людях, которых многому научил. И его бесстрашие никогда не покидало его. То, что в конечном итоге подвело его, было его телом. Но это может произойти с каждым.
   В то роковое утро 2 июля Эрнест совершил последний поступок в своей жизни – в последний раз зарядил двуствольный «ричардсон» 12-го калибра. Не было ни одного свидетеля его смерти. Это на самом деле могло быть «невероятной трагической случайностью», как сообщила репортерам его вдова Мэри, после того как появились сообщения о смерти мужа.
   Из обстоятельств своей смерти Эрнест сделал тайну, – то, чего он никогда не делал в литературном творчестве, связанном со смертью и жестокостью, нежностью и человечностью, комичностью и правдой.
   Когда около полудня весть о смерти Эрнеста радиостанции и телевизионные компании распространили по всей стране, три его сына были заняты различными делами. Джон ловил форель в Орегоне, Патрик сопровождал клиента на сафари в британской Восточной Африке, а Грегори в Майами готовился в медицинской библиотеке к летним экзаменам. Я же находился на одном из пляжей Флориды, плескался в море и учил свою дочку плавать. Никто из нас не получил сообщений раньше чем к вечеру, когда друзья и родственники смогли связаться с нами. Наша старшая сестра Марселлайн была в Детройте, Урсула находилась в Гонолулу, Маделайн на Уоллун-Лейк в штате Мичиган, Кэрол на Лонг-Айленде. Только к вечеру они узнали о печальном событии. Вскоре были начаты приготовления к похоронам, которые предварительно назначили на среду. Всю организацию взял на себя его друг Поп Арнольд из Кетчума, штат Айдахо. Когда обнаружилось, что Патрик не может прибыть раньше чем в среду вечером, даже при помощи лучших авиасообщений Африки и Европы, похороны были перенесены на четверг.
   На следующий день после смерти Эрнеста последовали официальные заявления от Ватикана, Белого дома и Кремля, как после смерти государственного деятеля мирового уровня. Никогда раньше после смерти писателя не возникало такого резонанса в средствах массовой информации. Весь мир с чувством боли понимал, что потерю этого человека ощутит все человечество.
   В середине лета в горах Саутут-Маунтин штата Айдахо вовсю буйствует растительность. Ближе к вершинам снег остается даже в теплое время года. Но внизу, в долине Сан-Вэлли, уже к июлю наступает самое время для сенокоса. Неподалеку Вуд-Ривер мчит свои холодные воды по пронизываемым ветрами ущельям старых, невысоких гор Рокис.
   В дюжине миль от этого места между Хэйли и Кетчумом долина сужается от двух миль до полумили. Вдоль ее западной стороны горы подступают ближе, и непрерывная линия деревьев обозначает русло реки. Недалеко от Кетчума стоит трехэтажный дом, где Эрнест Хемингуэй жил и работал в последние годы жизни. Это деревянный дом, как и большинство домов в этом прекрасном для зимних видов спорта районе. Но из окон этого дома, расположенного на западном берегу Вуд-Ривер, открывается необычный вид. Из большинства жилищ Кетчума можно наблюдать только закат, этот же, наоборот, обращен к восходящему солнцу.
   К утру 6 июля те члены семьи Хемингуэя, которые смогли присутствовать на похоронах, прибыли в Айдахо.
   Из более чем дюжины его ближайших родственников смогли собраться только половина. Много друзей прилетело издалека, чтобы почтить память человека, посвятившего всю свою жизнь написанию книг о том, что он узнал об этой жизни. Его язык был прост и доступен, и любой человек мог понять его мысли.
   В то раннее утро горный воздух был прохладен. К шести часам взошло солнце, и высоко над долиной легкие облака медленно плыли на восток. Воздух почему-то пах полынью, хотя ее заросли были далеко за горизонтом и ветер дул совсем с другой стороны. С низины доносился шум воды Вуд-Ривер, проносящейся по каменистому руслу, и взгляд иногда замечал метнувшуюся в поисках корма рыбу.
   Утро было в разгаре, и стало немного теплее. Воздух слегка дрожал над согретыми лучами солнца крышами машин, проезжающих мимо полицейского ограждения к воротам кладбища.
   Кладбище располагалось на пологом склоне небольшого холма к северу от города. Его окружала изгородь из оцинкованной проволоки. А за ней, меньше чем в тридцати ярдах от свежевырытой могилы, ожидала группа фотографов и корреспондентов с магнитофонами.
   Могила Эрнеста была рядом с могилой Тэйлора Уильямса, его старого друга и компаньона по охоте. Долгое время Тэйлор по прозвищу Медвежий След был инструктором по охоте в Сан-Вэлли. Когда два года назад он умер, Эрнест нес гроб на его похоронах. Участок земли под захоронение на Кетчумском кладбище стоит двадцать пять долларов, и семья Хемингуэй купила шесть таких участков. Эрнест всегда любил простор.
   Траурная церемония началась в половине одиннадцатого, как и было запланировано. Небольшая толпа горожан и любопытных прохожих собралась вокруг изгороди. Первыми прибыли мужчины, помогавшие нести гроб, и местные друзья, а также могильщик. Пропуском на кладбище служил для каждого из прощавшихся простой белый конверт с адресом Эрнеста и единственным листом, на котором было сказано, что податель сего входит в список приглашенных лиц. Конверты раздали за день до похорон, и каждый из них был проверен.
   После того как родственники, люди, помогавшие нести гроб, и друзья собрались, в сопровождении сыновей Эрнеста подошла Мэри Хемингуэй. На ней было простое черное платье и черная шляпа с широкими полями. Прежде чем присесть, она перекрестилась. Затем священник, отец Роберт Уалдман, явно не привыкший к такому скоплению людей, встал впереди собравшихся. Два мальчика прислуживали ему.
   – …Это Джек Хемингуэй, старший сын автора, – доносился чей-то голос из-за изгороди.
   – А за ним…
   Голос затих, как только священник начал читать заупокойную молитву на латыни.
   Затем, перескочив на английский, отец Уалдман принялся рассуждать о смерти, и, поскольку от него требовалось прочесть стихи третий, четвертый и пятый первой главы Экклезиаста, он начал:
   – Какую выгоду снискал себе смертный, трудясь под солнцем? Одно поколение уходит, другое приходит ему на смену, но земная твердь остается вечной.
   Он сделал паузу, затем перешел к другим размышлениям, пропустив следующий стих, содержащий фразу «и восходит солнце».
   Мэри быстро подняла глаза.
   – Я хотела после этого встать и потребовать прекращения церемонии, – позже говорила она друзьям.
   Отец Уалдман продолжал по-английски:
   – Господи, мы умоляем простить раба Твоего, Эрнеста… За изгородью люди с магнитофонами слово за словом записывали службу, словно это было спортивное представление. Для души это оставляло впечатление странной театральной постановки. Для глаз все было выполнено с филигранным качеством.
   Неожиданно раздался чей-то громкий возглас. Участвующие в траурной церемонии оставались без движения, лишь слегка повернули головы, чтобы посмотреть, что произошло. Прямо за отцом Уалдманом, между краем гроба и ближе к изгороди с собравшимися около нее корреспондентами и фотографами, лежал человек в белом. Из-под его облачения носами вверх торчала пара новых коричневых туфель.
   Собравшиеся люди ошеломленно застыли. Священник повторил свои слова и продолжил дальше. Похоронный распорядитель безмолвно обошел присутствующих на церемонии, поднял упавшего в обморок мальчика, прислуживавшего священнику. Он придерживал его, пока тот, приходя в себя, нетвердо стоял на ногах, продолжая конвульсивно всхлипывать, а потом тихо его увел.
   – Как зовут этого, упавшего в обморок? – ясно донесся до собравшихся вокруг могилы людей шепот из-за изгороди.
   Большой крест из белых цветов на краю могилы стоял вызывающе криво. Его задел упавший мальчик. Никто не поправил его до конца церемонии. Мне казалось, что Эрнест все это одобрил бы. Молитву Деве Марии и «Отче наш» прочитали три раза. Затем гроб закрыли бронзовой крышкой, опустили в могилу и бросили сверху горсть земли, в которой ему теперь было суждено покоиться.
   Для ныне здравствующих трудно осознать и прийти к мысли, что Эрнест будет смотреть на эту долину уже бесконечно.
   «Я вознес свой взор к холмам», – говорил он. Рядом с могилой Эрнеста стоит простая табличка – там покоится прах баскского пастуха.

Глава 1

   Эрнест родился в Викторианскую эпоху Среднего Запада 90-х годов XIX века. Наши родители были необычной парой для того общества среднего класса. Но их предки были гораздо типичнее в соблюдении правил этикета в их беспрекословном следовании традициям той светской напыщенности, которая потом стала именоваться общественным мнением.
   Дедушка Эрнест Миллер (Абба) Холл был добрым, обладавшим обширными знаниями английским джентльменом, который производил и продавал столовые приборы в компании «Рэндл и Холл» на Уэст-Лейк-стрит в Чикаго. Бабушка Каролина Хэнкок Холл была ярким маленьким огоньком с сильной волей и прекрасным артистическим талантом. Она спокойно справлялась со своим мужем и двумя детьми. И хотя они жили в Чикаго, она предпочитала отдыхать в Нантакете, куда вся семья отправлялась на лето.
   Дедушка Энсон Тайлер Хемингуэй преуспевал в торговле недвижимостью, но зарабатыванию денег предпочитал проживание за городом. В возрасте десяти лет он прибыл в Чикаго из Коннектикута в крытом грузовом вагоне. Бабушка Аделаида Эдмундс Хемингуэй была яркой и волевой женщиной, управлявшей семьей из шести детей. Об отдыхе она только мечтала. Но летом семья совершала поездки на озеро Делаван в Висконсине, в Орегон и на Старвед-Рок в Западном Иллинойсе.
   От этих людей по викторианским традициям произошли наши родители, Грэйс Эрнестин Холл и Кларенс Эдмундс Хемингуэй. Оба выросли в Чикаго. Грэйс провела юные годы в южной части города и затем в районе Оук-Парк, где, уже будучи взрослым, жил Кларенс. Но, как это было распространено среди среднего класса, они верили в то, что пробьются в высшие круги. Они гордились своей заинтересованностью в работе церковных миссий и в изящных искусствах. Они помогали всевозможным духовным движениям, начиная от учреждения групп по изучению природы – отец основал местный филиал общества «Агассис» – до протестантских миссионерских обществ, распространяющих слово Божие по всему миру.
   Отец был старшим в своей семье. У него было три брата и две сестры. После занятий в колледже он изучал искусство фотографии и снимал пейзажи Оук-Парк. Он также играл в футбол. Но его истинной любовью была природа.
   «Когда я был маленьким, в районе Лейк-стрит водилось много болотных уток», – рассказывал он нам.
   На этих чередующихся полях сейчас построены дома, тянущиеся на много миль. Однажды летом отец провел три месяца с индейцами племени сиукс в Южной Дакоте, впитывая в себя знания о дикой природе и восторгаясь их образом жизни. Другим летом, будучи студентом в медицинском колледже, он работал поваром в правительственной геодезической партии в горах Грейт-Смоуки в Северной Калифорнии. Он любил жизнь за пределами дома, но медицина представляла для него всепоглощающий интерес.
   Великой страстью нашей матери была музыка. Проявив ранние склонности к игре на фортепьяно, она продолжила свое обучение в юные годы, занимаясь пением, поскольку обладала великолепным контральто. К окончанию колледжа у нее была хорошая музыкальная подготовка. Ее независимость и энергия просто потрясали. На загородных прогулках, в сопровождении своего младшего брата Лестера, она каталась на велосипеде с большим колесом, а это было занятие не для трусливых. Она хотела продолжить совершенствовать свой голос в Европе, но бабушка Холл сочла ее устремление слишком смелым. Матери удалось посетить Англию и Францию. Но для серьезного изучения музыки она обосновалась в Верхнем Манхэттене. Там в течение года она усиленно работала под руководством мадам Капиани. Далее состоялся ее дебют при участии Антона Сейдла, дирижера филармонии Нью-Йорка. О ее выступлении с восторгом отзывались критики. Но затем она возвратилась в Оук-Парк, чтобы выйти замуж за подающего надежды молодого врача, доктора Кларенса Хемингуэя. Они познакомились в колледже Оук-Парк, отец закончил его в 1889-м, а мать в 1890 году. После окончания учебы в колледже отец проходил практику в Эдинбургском университете. В письмах они с матерью обменивались впечатлениями о Европе, и их дружба расцветала. Семья Холл одобрила выбор дочери. У Хемингуэев тоже не было возражений. И когда молодая пара осенью 1896 года отпраздновала свадьбу, моя мать чувствовала, что принесла в жертву большую музыкальную карьеру. Эта горечь терзала ее большую часть жизни.
   Отец получил долгожданное назначение медицинским миссионером, как его брат Уилл. На выбор ему были предложены Гуам и Гренландия. Однако у него были мысли остаться в Неваде, где он, по крайней мере, мог избежать городской жизни. Мать, как культурный арбитр, обошлась решительно с его страстью к путешествиям. Так что нашему отцу пришлось угомониться и открыть практику там, где он жил, в Оук-Парк. Он успешно работал медицинским экспертом на три страховые компании и фирму «Борден милк», а также возглавлял акушерское отделение в клинике Оук-Парк. За свою карьеру он принял более трех тысяч родов.
   Наши родители начали семейную жизнь в доме на Норд-Оук-Парк-авеню, 439, прямо через улицу от того места, где еще жили бабушка и дедушка Хемингуэй. Оук-Парк никогда не входил в состав города Чикаго. А сейчас эту самую большую в мире деревню местные жители гордо именуют родоначальницей баров и церквей. Этот район двенадцать на двадцать четыре квартала на западной окраине города считался идеальным местом для заведения семьи.
   Старшая сестра Марселлайн родилась в 1898 году. Когда 21 июля 1899 года родился Эрнест, она была уже окрепшим ребенком. По воспоминаниям нашей матери, он много плакал. Согласно семейным записям, первый год его вскармливали грудью, после первых десяти дней жизни он стал набирать вес и к трем месяцам уверенно достиг семнадцати фунтов. У него рано прорезались зубы, и он научился ходить, когда ему еще не исполнилось и года. Эрнесту доставляло огромное удовольствие во время большинства прогулок подолгу говорить на придуманном им самим малопонятном языке.
   Пытаясь во всем догнать Марселлайн, Эрнест все схватывал на лету. Он использовал обычные детские слова и ошибки в речи, которые многократно повторялись ради забавы и только сбивали с толку. Но он был поразительно проницательным мальчиком.
   «Марси была такой очаровательной, что Эрни должно было исполниться два года, прежде чем ему удалось привлечь к себе равную долю внимания», – вспоминала мать годы спустя. Лишь после он стал очень независимым ребенком.
   Один из первых приемов привлечения внимания, усвоенных Эрнестом, было использование «грешных слов», как их называла мать. «Иди-ка помой свой рот с мылом» было типичной командой в семье Хемингуэй, и список слов, которые наши родители относили к непристойным, был достаточно длинным. Это наказание подчеркивало силу слов. Эрнест знал вкус мыла с раннего возраста. Это также было знакомо нашим сестрам, ну и мне, естественно. Дальнейшая репутация Эрнеста как реалиста была частично сформирована его виртуозным владением этими самыми словами. И однажды он написал статью для журнала «Эсквайр», под заголовком «В защиту грязных слов».
   С самого начала в семье Хемингуэй было принято нанимать всевозможных нянь и помощниц. Кроме распевания колыбельных и кормления грудью, у нашей матери не было свойственных домохозяйке талантов. Она терпеть не могла пеленок, плохие манеры, расстройства желудка, уборку и стряпню. Каждому ребенку должна была оказываться значительная посторонняя помощь в обучении ходить, говорить и заботиться о самом себе. У матери был чудесный тембр голоса. Отец всегда признавал, что именно в ее голос он влюбился. С этим нельзя было не согласиться. Ее дарованное природой дыхание и способность управлять диафрагмой могли производить прекрасное вибрато, и она великолепно брала высокие ноты. Во второй половине века лишь немногие женщины могли сравниться с ней в пении. Одной из учениц мадам Капиани была Галли-Курчи. Она отлично обучала своих протеже.
   Отец безумно гордился появлением наследника. Он искусно прививал ему любовь к природе и охоте, рыбной ловле и своим любимым неконкурентным видам спорта. Эрнест сделал первые шаги в рыболовстве еще до того, как смог выговорить «лыба», частично из-за плохой дикции, о которой ему никогда не позволяли забывать. Во время прогулки, будь то на пляже, в поле или в саду, ему постоянно говорили названия различных предметов, которые он видел, трогал, пробовал на вкус или нюхал. У отца была способность объяснять даже самые простые вещи так, что они становились просто обворожительными.
   У нас с Эрнестом разница в возрасте шестнадцать лет. Поэтому я не могу, как очевидец, рассказать о ранних событиях в его жизни. Для восполнения этого периода я полагался на воспоминания матери, отца, сестер и друзей семьи, которые были непосредственными участниками тех событий. Жаль, что я не появился на свет раньше.
 
   Летом 1900 года наши родители посетили Уоллун-Лейк в Северном Мичигане, и чувство общей судьбы завладело ими. Они купили участок земли около двух акров в четырех милях от озера, которое теперь именуют Бэар-Лейк. Оно находилось в трехстах милях к северу от Чикаго и в девяти милях от Петоски. Здесь они построили коттедж. Все было как в романах сэра Вальтера Скотта, столь любимых матерью. Место окрестили «Уиндмер», и оно остается под таким названием по сей день.
   Построенный из кедра за четыреста долларов коттедж имел размер двадцать на сорок футов и обогревался камином, спроектированным отцом. Позже были достроены крытая веранда и отдельная кухня. Прямо в кухне отец вырыл колодец, ставший неиссякаемым источником холодной родниковой воды. Потом он пристроил еще три комнаты сзади дома, среди больших хвойных деревьев.
   Главной особенностью в Уиндмере был пляж. Чистый песок стал бы прекрасным местом для привала, даже не будь здесь ни одного дома. На любимой семейной фотографии изображены Эрнест в возрасте одного года и его сестра Марселлайн, плещущиеся на мелководье. У матери были отпечатаны почтовые открытки с этим сюжетом, которые она рассылала родственникам и друзьям.
   Озеро Уоллун могло по-разному проявлять свое настроение. Мать это так растрогало, что она написала «Любимая Уоллуна», веселую песенку в ритме вальса, опубликованную чикагской «Е.А. Стедж компани» в 1901 году. Она любила, когда Эрнест и Марселлайн стояли рядом с ней и пели под ее аккомпанемент, стараясь изо всех сил.
   «О любимый Уоллун, ты прекрасней всех озер», – повторялось снова и снова в трех куплетах.
   Песенка так никогда и не стала хитом за пределами нашей семьи, но ее мелодия была притягательной.
   Летом, когда Эрнесту исполнилось два года, он выходил на лодке вместе с отцом, когда тот отправлялся ловить на блесну или рыбачил в районе свай старого лесопильного завода. На следующий год у Эрнеста была своя самодельная удочка и плетеная корзина для форели, которую он вешал через плечо. Наши исполненные гордостью родители забили семейный альбом фотографиями Эрнеста со всеми его регалиями. Озеро изобиловало щуками, большеротыми окунями, лещами, и Эрнест тщательно запоминал название каждой пойманной рыбы.
 
   – Папа, почитай мне!
   – Хорошо, возьми книгу о птицах.
   К трем годам Эрнеста часто успокаивали чтением книг. Наш отец покупал книги о природе с хорошими цветными иллюстрациями. По ним Эрнест изучил птиц Северной Америки. Мать не упускала случая подвергнуть его знания испытанию при любом посетителе.
   – Скажи-ка, Эрни, а это кто? – обычно спрашивала она.
   – Icterus galbula, – говорил он, – или Cardinalis.
   Он выучил более двух с половиной сотен латинских названий. Erithacus rubecula и Merula migratoria были ему знакомы так же, как дрозд и иволга мальчикам на год старше. Мать, будучи строгим критиком, сияла от гордости. А Эрнест осознавал, что очень приятно кого-то превзойти.
   В пять лет Эрнест пошел в школу. Мать решила, что он должен выполнять такую же классную работу, как и Марселлайн, которая была на год старше, как и большинство одноклассников. Это пришпорило его состязательный дух. Во время учебы в школе он пытался не только сравняться со старшими учениками, но и превзойти их. В колледже он получал только высшие оценки и крайне редко пропускал занятия.
   Наша сестра Урсула родилась, когда Эрнесту было три года. Два года спустя появилась на свет Маделайн, которую называли просто Санни. С самого начала она была любимицей Эрнеста. Как только она достаточно подросла, Эрнест, подражая Тому Сойеру, позволил ей помочь ему чистить рыбу и сдирать шкуру с убитых на охоте зверей.
   – Ты не должна бояться таскать змей и брать в руки лягушек, – говорил брат, когда она умоляла взять ее с собой на охоту. Он удостоил Санни чести, разрешив ей закапывать внутренности рыб в землю под яблони, посаженные отцом в саду. Совместно с Санни Эрнест придумал секретный язык. Марселлайн и Урсула издевались, называя его «свинской латынью», но они не могли разгадать его, равно как и другие. Только их клички были известны посторонним. Эрнест был Оинбоунз, а Санни Нанбоунз.
   В те времена было много переселенцев. Дядя Джордж купил землю на берегу Пайн-Лейк в Айронтоне, что в десяти милях от Уиндмера. Если ехать по дороге, то расстояние получалось значительно больше, но сын Джорджа и две его дочери были частыми гостями. Наши бабушки и дедушки тоже редко оставляли нас без внимания. Однажды в отпуск приехал брат отца Уилл. Он был протестантским медицинским миссионером в китайской провинции Шенси. Эрнест пришел в восторг от его дочерей. Они были одеты в восточные одежды и могли говорить по-китайски. Он постоянно засыпал их вопросами, желая узнать как можно больше о жизни в другой стране.
   И он хорошо все усваивал. Когда спустя сорок лет наша сестра Урсула навестила Эрнеста в Гаване, она неожиданно спросила его:
   – Послушай, а ты помнишь «Джезус лавз ми»?
   И Эрнест, в то время выглядевший бородатым патриархом, принялся бурно цитировать китайский вариант гимна, которому его научили кузины еще в школьные времена. Они с Урсулой пели вместе, пока слезы не покатились по их щекам. Стоицизм был еще одним качеством Эрнеста. Летние каникулы не всегда состояли из одной охоты и рыбалки. Как только ребенок достаточно подрос, чтобы держать в руках метлу или грабли, ему стали давать определенные поручения. Пляж следовало обрабатывать граблями каждое утро, а склон от коттеджа по направлению к пляжу был вторым объектом. Эрнесту давали ежедневные задания сделать «молочный рейс». Нужно было доставить бидоны с молоком с фермы Бэкона, находящейся в полумиле от дома, и вернуть пустую тару.
   В одном из таких походов за молоком он едва не погиб. Темный овраг преграждал путь от Уиндмера до фермы Бэкона. Небольшой ручей, заросший травой, бежал по его дну. Склоны оврага были коричневого цвета от гниющих хвойных деревьев.