Страница:
– Madame! – вскричал он, вскочив со стула, несмотря на то, что вследствие болезни переменял место с трудом, – ne me parlez pas de cette obscenite de la tete aux pieds![30]
Немало стоило трудов успокоить раздраженного старика.
Надо заметить, что Филипп Филиппович, будучи чопорен до крайности, появлялся, даже среди своих самых коротких знакомых, не иначе как во фраке.
Мать моя, находя удовольствие в обществе своих современников и современниц, беседуя с ними о брате, ужасную кончину которого не могла забыть, сосредоточила все заботы свои на детях; «для Лели и Нади только живу», – говорила она и, отказывая себе во всем, имела одну цель: сбереженное оставить нам; мысль, что дети будут нуждаться, давила ее подобно кошмару. Чтобы показать силу ее материнской любви, считаю священным для себя долгом привести следующие слова, сказанный ею мне в 1857 году:
«Желаю от души видеть тебя счастливым, сын мой; молю Бога, чтобы тяжесть всех неудач и горьких разочарований, которые испытываешь, когда тебе не минуло еще и двадцати трех лет, легла не на тебе, а на мне, лишь бы в упорной борьбе, какую выдерживаешь, купить тебе спокойствие. Я всегда с тобою, сын мой; будь тверд и верь: всякая победа обусловливается твердостию духа и верою, а уныние и безверие влекут за собою жестокие поражения».
Любимым предметом бесед матери с друзьями был мир духовный. Как я уже сказал выше, она занималась одно время столоверчением, полагая, что беседует с тенью брата Александра, который будто бы приказал сестре сжечь ее «Семейную хронику». Находясь под влиянием галлюцинации, мать увидала, якобы, тень брата ночью, умолявшего ее это исполнить, и на другой же день от ее интересных записок не осталось и следов. Случилось это при начале Восточной войны, когда многие были заражены идеями нового крестового похода против неверных, страхом о кончине мира и ужасами разного рода, предаваясь сомнамбулизму, столоверчениям, гаданиям в зеркалах. В это же самое время, осенью 1853 года, вскоре, как помнится, после битвы при Синопе, собрались в Москве у господ Нащокиных любители столокружения, чающие проникнуть в тайны духовного мира, друзья покойного Александра Сергеевича. Господа эти вызвали тень его, и тень, будто бы управляя рукой молоденькой девочки, не имевшей никакого понятия о стихах, написала посредством миниатюрного столика[31], одну из ножек которого заменял карандаш на бумаге, следующую штуку, на вопрос любопытных: «Скажи, Пушкин, где ты теперь?»:
Мало-помалу мать разочаровалась и в Сведенборге, и в учении спиритов. (См. ниже: предсмертное стихотворение ее «Спиритизм».)
Мать, после постигшего ее в 1846 году воспаления легких, стала страдать слабостью и периодическим потемнением глаз, а в следующем, 1847 году ездила лечиться в Фрейвальдау, в Силезию, у знаменитого Шрота. Лечение принесло пользу, но глазная болезнь возобновилась в Петербурге: яркого освещения мать не могла выносить, а вследствие глазной болезни естественным образом подверглась и расстройству нервов.
Недуги с летами увеличились и 2 декабря 1862 года разразились страшным нервным ударом, которому предшествовали летом того же года головокружения.
Нервный удар, лишив мать употребления ног, способствовал в свою очередь развитию глазной неизлечимой болезни «глаукома». Между тем к операции глаз приступить было нельзя без опасности для жизни, так как после удара у матери проявлялись беспрестанные обмороки. Так решил на консилиуме с окулистом Блесигом пользовавший мать доктор и друг нашего дома Н.И. Варенуха. Он не отходил от матери, занимая квартиру в одном и том же доме, и сумел продлить ей жизнь еще почти на шесть лет.
Глазную операцию мать выдержала уже в конце 1863 года у профессора Юнге, когда организм ее несколько окреп; спасти же от окончательной слепоты возможно было только правый глаз; левый был мертв; но и после операции мать видела предметы правым глазом как бы сквозь густой черный флер, а ноги после удара остались парализованными, так что без помощи палки она не могла ступить.
В период последней, тяжелой эпохи жизненного пути мать, несмотря на слепоту, написала собственноручно хранящиеся у меня стихотворения. Привожу некоторые по годам.
(Быль. Написано после беседы матери с одною из ее знакомых, Т. С. в., рожденной княжной X. – существом, впрочем, добрейшим, которая, думая утешить ее, приводила многочисленные примеры слепоты. «Знаю, Темира, – отвечала ей мать, – что есть люди несчастнее меня, да от этого-то мне нисколько не легче».)
(Неужели нам надо будет всегда сковывать мысль и покорять ее игу, чтобы видеть ее униженною? Не подобна ли она орлу в воздухе, который парит над пропастью и пролетает моря, – орлу, который, быстрее стрелы пробегая степи, останавливается на горах, выше облаков? Оставим ему полет и отдадим клетки тем красивым птичкам, разряженным в перья, поющим в рощах для того, чтобы их слышали; они радостно попадают в расставленные им сети. Когда же мысль велика, то должна быть свободна! Надо сломать ее оковы, надо дать ей волю, тогда полет ее будет быстр и смел. Он откроет ей тайны небес, миров блестящих, но сокрытых от наших взоров, – миров, которые, привлекая ее, отталкивают вновь! Источник этих миров утолит жажду, ее пожирающую. Тогда прекраснее, с обновленною молодостью, исполненная силы, зажигая свои факелы, рассеивающие заблуждения, в какие могли ее погрузить чудесные призраки, мысль достигнет цели своих далеких странствований. – И я такую воображала себе для мысли свободу. Но скоро возвратилась к действительности, услышав голос тайный, но, однако, звучный, голос, которого почти всегда боятся и которого страсть человеческая ужасается. Голос этот мне сказал: «Человек безумный и тщеславный! Сам ты в цепях, раб судьбы, несовершенное творенье, отверженное небесами!.. Тебе ли к ним возносить мысль? Если орел пролетает бесстрашно пустыни, то потому, что может глазом измерить расстояние, замечать свою цель – горы, покрытые льдом. Но мысль твоя, летая по вселенной, в этом пространстве без конца, – мысль, заблужденная, истощенная, где может опустить свое усталое крыло? Эти блистающие миры, которые она бы вопрошала, будут немы для нее, и везде встретит она безмолвие. Тогда, не видя смерти рядом с жизнию, она без надежды возвратилась бы на землю»…)
6 мая, в понедельник, последовал вынос тела в Новодевичий монастырь, на кладбище которого мать изъявляла неоднократно желание быть погребенной. Литургию, отпевание и погребение в сослужении с местным духовенством совершал маститый протоиерей Преображенского собора М. Спасский, давнишний знакомый матери и Александра Сергеевича.
Мир праху ее…
Приложение
Переписка между Александром Сергеевичем Пушкиным и Николаем ивановичем Павлищевым
I
II
III
IV
V
Письма моего отца, Николая ивановича Павлищева, к дяде моему, Александру Сергеевичу Пушкину (в выдержках)
I
II
Немало стоило трудов успокоить раздраженного старика.
Надо заметить, что Филипп Филиппович, будучи чопорен до крайности, появлялся, даже среди своих самых коротких знакомых, не иначе как во фраке.
Мать моя, находя удовольствие в обществе своих современников и современниц, беседуя с ними о брате, ужасную кончину которого не могла забыть, сосредоточила все заботы свои на детях; «для Лели и Нади только живу», – говорила она и, отказывая себе во всем, имела одну цель: сбереженное оставить нам; мысль, что дети будут нуждаться, давила ее подобно кошмару. Чтобы показать силу ее материнской любви, считаю священным для себя долгом привести следующие слова, сказанный ею мне в 1857 году:
«Желаю от души видеть тебя счастливым, сын мой; молю Бога, чтобы тяжесть всех неудач и горьких разочарований, которые испытываешь, когда тебе не минуло еще и двадцати трех лет, легла не на тебе, а на мне, лишь бы в упорной борьбе, какую выдерживаешь, купить тебе спокойствие. Я всегда с тобою, сын мой; будь тверд и верь: всякая победа обусловливается твердостию духа и верою, а уныние и безверие влекут за собою жестокие поражения».
Любимым предметом бесед матери с друзьями был мир духовный. Как я уже сказал выше, она занималась одно время столоверчением, полагая, что беседует с тенью брата Александра, который будто бы приказал сестре сжечь ее «Семейную хронику». Находясь под влиянием галлюцинации, мать увидала, якобы, тень брата ночью, умолявшего ее это исполнить, и на другой же день от ее интересных записок не осталось и следов. Случилось это при начале Восточной войны, когда многие были заражены идеями нового крестового похода против неверных, страхом о кончине мира и ужасами разного рода, предаваясь сомнамбулизму, столоверчениям, гаданиям в зеркалах. В это же самое время, осенью 1853 года, вскоре, как помнится, после битвы при Синопе, собрались в Москве у господ Нащокиных любители столокружения, чающие проникнуть в тайны духовного мира, друзья покойного Александра Сергеевича. Господа эти вызвали тень его, и тень, будто бы управляя рукой молоденькой девочки, не имевшей никакого понятия о стихах, написала посредством миниатюрного столика[31], одну из ножек которого заменял карандаш на бумаге, следующую штуку, на вопрос любопытных: «Скажи, Пушкин, где ты теперь?»:
Впрочем, мать моя бросила столоверчение после того, как одна из коротких ее знакомых, занимавшаяся тем же, занемогла от расстройства нервов и едва не сошла с ума. Возвратилась эта знакомая к состоянию нормальному благодаря неумолимой логике доктора Здекауера.
Входя в небесные селенья,
Печалилась душа моя,
Что средь земного треволненья
Вас оставлял надолго я…
По-прежнему вы сердцу милы;
Но не земное я люблю
И у престола высшей силы
За вас, друзья мои, молю…
Мало-помалу мать разочаровалась и в Сведенборге, и в учении спиритов. (См. ниже: предсмертное стихотворение ее «Спиритизм».)
Мать, после постигшего ее в 1846 году воспаления легких, стала страдать слабостью и периодическим потемнением глаз, а в следующем, 1847 году ездила лечиться в Фрейвальдау, в Силезию, у знаменитого Шрота. Лечение принесло пользу, но глазная болезнь возобновилась в Петербурге: яркого освещения мать не могла выносить, а вследствие глазной болезни естественным образом подверглась и расстройству нервов.
Недуги с летами увеличились и 2 декабря 1862 года разразились страшным нервным ударом, которому предшествовали летом того же года головокружения.
Нервный удар, лишив мать употребления ног, способствовал в свою очередь развитию глазной неизлечимой болезни «глаукома». Между тем к операции глаз приступить было нельзя без опасности для жизни, так как после удара у матери проявлялись беспрестанные обмороки. Так решил на консилиуме с окулистом Блесигом пользовавший мать доктор и друг нашего дома Н.И. Варенуха. Он не отходил от матери, занимая квартиру в одном и том же доме, и сумел продлить ей жизнь еще почти на шесть лет.
Глазную операцию мать выдержала уже в конце 1863 года у профессора Юнге, когда организм ее несколько окреп; спасти же от окончательной слепоты возможно было только правый глаз; левый был мертв; но и после операции мать видела предметы правым глазом как бы сквозь густой черный флер, а ноги после удара остались парализованными, так что без помощи палки она не могла ступить.
В период последней, тяжелой эпохи жизненного пути мать, несмотря на слепоту, написала собственноручно хранящиеся у меня стихотворения. Привожу некоторые по годам.
Утешительница
1864
Смерть! не страшилищем вижу тебя!
Вижу тебя я с улыбкой приветливой:
Очи исполнены нежной любви,
Вижу тебя я в одежде сияющей
Цветом весенних небес голубых,
Крылья распущены благоуханные,
Вея прохладою, белы как снег,
Вижу вокруг тебя радугу ясную,
Ветвь примиренья во длани твоей!
Что же так медлишь полет твой, прекрасная?
Скорее ж лети ты, скорее ко мне,
И нежно возьми ты в объятья меня!
20 марта
(Быль. Написано после беседы матери с одною из ее знакомых, Т. С. в., рожденной княжной X. – существом, впрочем, добрейшим, которая, думая утешить ее, приводила многочисленные примеры слепоты. «Знаю, Темира, – отвечала ей мать, – что есть люди несчастнее меня, да от этого-то мне нисколько не легче».)
Старушка больная, слепая, безногая,
На лавке сидит у окна одинокая,
Глаза неподвижные, тусклые, впалые
Слезы роняли давно небывалые.
К ней в горницу входит соседка дородная,
На ней душегрейка алая, модная.
Хоть стара, да румяна, бела, черноброва,
Сурмится, румянится всякий день снова.
«Здравствуй, Онуфревна! с праздником, кумушка!
Что ты, мой друг? здорова ль, голубушка?
Тебе принесла я на праздник подарочек,
Медку сотового, красненьких яичек.
Да какой же прекрасный у нас и денек!
Солнышко греет, как зимой огонек;
И тепло, и светло, и луга зеленеют,
Скоро на них и цветки зажелтеют».
Целует слепую, ей в руки кладет
По два яичка, пред ней ставит мед.
«Спасибо тебе, – ей сказала слепая,
Дрожащей рукою глаза утирая, —
Спасибо, кума, не на радость себе
Добрые люди приходят ко мне».
«И, полно тужить, ты напрасно грустишь,
Еще в такой праздник! ну, право грешишь!
Вот недалеко слепую я знаю,
А горя побольше у ней еще, чаю:
Она без приюта, подаяньем живет,
А всегда весела, часто песни поет».
Старушка молчала, внимала словам,
И слезы катились у ней по щекам.
15 июня
1865
Что такое спиритизм?
Нас спиритисты утешают,
Что после смерти в другой мир
Мы перейдем, и уверяют,
Что все планеты, как трактир —
Для временного пребыванья
Одушевленного созданья;
И что не только человек,
Собака, мышь, и слон, и кошка,
Но даже таракан и мошка
Переселяться будут век
Из мира в мир для улучшенья,
Души и тела украшенья.
А что земля грязна, скверна
И для того лишь создана,
Чтоб поселить сперва чертей,
Птиц хищных, лютых тож зверей,
Мошенников, воров, злодеев,
Клопов и блох, и жаб и змеев,
Чем начинается наш род,
То есть все люди и весь скот.
А потому давно пора
При смерти нам кричать «ура».
25 февраля
(Мысль)
La pensee
Nous faudra t’il toujours enchaTner la peusee?
Et la soumettre au joug pour la voir abaissee?
N’est-elle point semblable a l’aigle dans les airs,
Qui plane sur l’abyme et traverse les mers?
Qui plus prompt que le trait, parcourant les deserts,
S’arrete sur les monts aux dessus des nuages?..
Ah! laissons lui son vol et reservons les cages
A ces gentils oiseaux, pares de leur plumage,
Qui chantent dans les bois, pour qu’il soient entendus,
Et s’abattent joyeux sur les flets tendus!
Quand la pensee est grande, elle doit etre libre:
Il faut briser ses fers, il faut qu’on la delivre;
Alors son vol sera rapide, audacieux!
Il lui decouvrira les arcanes des cieux,
Ces mondes si brillants, mais caches a nos yeux,
Qui, l’attirant toujours, la repoussent encore;
Leur source etanchera la soif qui la devore!..
Plus belle, rajeunie, et pleine de vigueur,
Allumant ses fambeaux pour dissiper l’erreur —
Ou pourraient la plonger les merveilleux mirages,
Elle atteindra le but de ses lointains voyages…
Et je revais pour elle ainsi la liberte;
Mais revenue bientot a la realite,
Par une voix secrete et cependant sonore,
Qu’on craint presque toujours, que la passion abhorre,
Cette voix me disait: «Homme stupide et vain!
Toi meme dans les fers, esclave du destin,
Creation imparfaite, et du ciel repoussee!..
Est-ce atoid’elever jusqu’a lui la pensee?!!
Si l’aigle sans frayeur traverse les deserts,
C’est qu’il peut de son oeil en mesurer l’espace,
Appercevoir son but, les monts couverts de glace;
Mais ta pensee a toi, volant dans l’univers —
Cet espace sans fn, – egaree, epuisee,
Ou peut elle ployer son oeil fatigue?
Ces mondes si brillants, qu’elle interrogerait,
Seront muets pour elle, et partout le silence;
Ne voyant que la mort aupres de l’existence,
Sans espoir vers la terre elle rotoumerait»…
1 Juillet
(Неужели нам надо будет всегда сковывать мысль и покорять ее игу, чтобы видеть ее униженною? Не подобна ли она орлу в воздухе, который парит над пропастью и пролетает моря, – орлу, который, быстрее стрелы пробегая степи, останавливается на горах, выше облаков? Оставим ему полет и отдадим клетки тем красивым птичкам, разряженным в перья, поющим в рощах для того, чтобы их слышали; они радостно попадают в расставленные им сети. Когда же мысль велика, то должна быть свободна! Надо сломать ее оковы, надо дать ей волю, тогда полет ее будет быстр и смел. Он откроет ей тайны небес, миров блестящих, но сокрытых от наших взоров, – миров, которые, привлекая ее, отталкивают вновь! Источник этих миров утолит жажду, ее пожирающую. Тогда прекраснее, с обновленною молодостью, исполненная силы, зажигая свои факелы, рассеивающие заблуждения, в какие могли ее погрузить чудесные призраки, мысль достигнет цели своих далеких странствований. – И я такую воображала себе для мысли свободу. Но скоро возвратилась к действительности, услышав голос тайный, но, однако, звучный, голос, которого почти всегда боятся и которого страсть человеческая ужасается. Голос этот мне сказал: «Человек безумный и тщеславный! Сам ты в цепях, раб судьбы, несовершенное творенье, отверженное небесами!.. Тебе ли к ним возносить мысль? Если орел пролетает бесстрашно пустыни, то потому, что может глазом измерить расстояние, замечать свою цель – горы, покрытые льдом. Но мысль твоя, летая по вселенной, в этом пространстве без конца, – мысль, заблужденная, истощенная, где может опустить свое усталое крыло? Эти блистающие миры, которые она бы вопрошала, будут немы для нее, и везде встретит она безмолвие. Тогда, не видя смерти рядом с жизнию, она без надежды возвратилась бы на землю»…)
1866
Ангелу хранителю
Не улетай, прекрасный Ангел мой,
Не улетай, небесный утешитель,
Души моей, томимой злой тоской,
Кто, как не ты путеводитель!
Не улетай, о сжалься надо мной,
Под бременем моим уж я изнемогаю,
Веди меня средь жизни роковой,
Дай руку мне, тебя я умоляю!
Опора мне нужна: опорою мне будь!
Лучами светлыми и теплыми надежды
Рассей ужасный мрак и озари мой путь,
И пусть я при тебе мои закрою вежды.
4 сентября
Зачем не бьет мой час желанный,
Зачем дышу, страдаю я?
Зачем у гроба клир печальный
Не молит Бога за меня?
Не потому ль, что искупаю
Страданьем счастие детей?
Да будет так! Благословляю
Тяжелый крест судьбы моей.
И донесу его радушно
Я до могилы; там усну…
Там будет мне легко, не душно,
И я от жизни отдохну…
20 ноября
1867
Буря
Солнце исчезло, тучи бегут
Одна за другой все мрачнее…
Белые волны по морю плывут
К высоким скалам все сильнее.
Лес содрогнулся, в нем ветер шумит,
Качает деревья, их с корнем срывает,
С природы гигантом сразиться летит,
И дуб вековой на земле издыхает…
Но к лесу на помощь вот туча спешит
Молнией, громом его осеняет,
Дождь водопадом шумящим кипит,
Ветер в испуге пред ним умолкает.
И синее море недвижно опять.
Любуясь собою, в нем шар золотистый,
И блестки игривые стали сиять,
И в роще запел соловей голосистый…
Все тихо, но живо, и зелень лугов,
И зелень деревьев; и как благовонны
В воздухе чистом дыханья цветов,
Как ярки цветы, как жизнию полны!
Так в юноше буря души исчезает.
Надежда с улыбкой приходит к нему!
Счастьем грядущим его утешает,
Он жадно ей внемлет, он верит тому…
Рукою своею она подымает
С очей его черный тяжелый покров,
Долину прекрасну пред ним открывает,
В долине той радость и дружба, любовь…
Но ветер в пустыне когда забушует,
Он страшен, ужасен, удушлив и жгуч,
Не с дивной природой земли он воюет:
Он борется с небом, с мириадами туч!..
И вот он устал; но победой гордится
Над морем, дождем, над свирепой грозой!
На желтую, рыхлую почву ложится,
Чтоб с новою силой стремиться на бой!
10 мая
С января 1868 года силы физические окончательно стали покидать мою мать; она таяла как свеча, пожелтела как пергамент, но сохранила свежесть умственных сил. В последние минуты бытия земного написала она три следующие стихотворения.
Моя эпитафия
Отдых от жизни тяжелой
Могила одна лишь дает;
Пусть же с улыбкой веселой
Страдалица к смерти идет…
9 июля
В четверг, 2 мая 1868 года, в четыре часа пополудни, мать моя скончалась на моих руках, приобщившись Святых Тайн. По настоянию Е. Л. Симанской, ее соборовали за две недели до кончины.
Фатализм
Фатализм мой закон: он меня утешает,
С небом, землею меня он мирит;
Ропот в страданьях моих заглушает,
Совесть тревожную даже щадит…
Голос его как мне звучен, приятен!
Для сердца бальзам, для ума светлый луч!
Почто же не всем, как мне, он понятен?
И ясен, как майское небо без туч?
Не гордость ли разум людей помрачает?
Боясь унижаться, поверив судьбе,
Скорей в неудачах себя обвиняют,
В успехах «спасибо» гласят лишь себе…
* * *
Я смерти жду, как узник ждет свободы,
Но дни текут, и месяцы, и годы;
Она нейдет, глуха к моим мольбам,
Безжалостна к томленью и слезам!
Она нейдет, и долгой жизни бремя
Так стало тяжело! и почему же время
Для всех других быстрее рек бежит,
Лишь для меня недвижимо стоит?
Но жалоба моя быть может и напрасна:
Кто знает? не она ль судьбе, как мы, подвластна,
Которая ведет ее своей рукой,
Косить, не ведая, что видит пред собой?
* * *
Уж холод струится по жилам моим…
Не вестник ли смерти моей он желанной?..
Спеши же ко мне, оставь жизнь молодым,
Жизнь их лелеет надеждой отрадной;
Надежда ж моя – вся в тебе лишь одной.
Ты прекращаешь страдальцев стенанья,
Ниспосылая им вечный покой,
Сном беспробудным, забвеньем страданья…
19 марта 1868 г.
6 мая, в понедельник, последовал вынос тела в Новодевичий монастырь, на кладбище которого мать изъявляла неоднократно желание быть погребенной. Литургию, отпевание и погребение в сослужении с местным духовенством совершал маститый протоиерей Преображенского собора М. Спасский, давнишний знакомый матери и Александра Сергеевича.
Мир праху ее…
Приложение
Переписка между Александром Сергеевичем Пушкиным и Николаем ивановичем Павлищевым
I
4 мая 1834 года, С. – Петербург
Милостивый государь Николай Иванович! благодарю вас за ваше письмо. Оно дельное и деловое, следовательно отвечать на него не трудно.
Согласясь взять на себя управление батюшкиного имения, я потребовал ясного расчета долгам казенным и частным и доходам. Батюшка отвечал мне, что долгу на всем имении тысяч сто, что процентов в год должно уплачивать тысяч семь, что недоимки тысячи три, а что доходов тысяч двадцать две. Я просил все это определить с большею точностью, и батюшка не успел того сделать сам; я обратился в ломбарды и узнал наверное, что долгу казенного 190 750, что процентов ежегодно 11 826, что недоимок 11 045. (Частных долгов полагаю около 10 000.) Сколько доходу – наверное знать не могу, но, полагаясь на слова батюшкины и ставя по 22 000, выйдет, что за уплатою казне процентов, остается до 10 000. Из оных, если батюшка положит по 1500 Ольге Сергеевне, да по стольку же Льву Сергеевичу, то останется для него 7000. Сего было бы довольно для него, но есть недоимки казенные, долги частные, долги Льва Сергеевича, а часть доходов сего года уже батюшкой получена и истрачена.
Покамест не приведу в порядок и в известность сии запутанные дела, ничего не могу обещать Ольге Сергеевне и не обещаю; состояние мое позволяет мне не брать ничего из доходов батюшкиного имения, но своих денег я не могу и не в состоянии приплачивать. Надеюсь получить (место в письме вырвано). Из них пришлю вам долг Льва Сергеевича.
С истинным почтением и преданностью остаюсь
Ваш покорнейший слуга А. Пушкин
P. S. Я еще не получил от батюшки доверенности. За один месяц из моих денег уплатил уже в один месяц 866 за батюшку, а за Льва Сергеевича 1330, более не могу.
На обороте: Его высокоблагородию милостивому государю Николаю Ивановичу Павлищеву. В Варшаву. Помощнику статс-секретаря Государственного совета. (штемпель почтамта С. – Петербурга, 1835, мая 5-го.)
Милостивый государь Николай Иванович! благодарю вас за ваше письмо. Оно дельное и деловое, следовательно отвечать на него не трудно.
Согласясь взять на себя управление батюшкиного имения, я потребовал ясного расчета долгам казенным и частным и доходам. Батюшка отвечал мне, что долгу на всем имении тысяч сто, что процентов в год должно уплачивать тысяч семь, что недоимки тысячи три, а что доходов тысяч двадцать две. Я просил все это определить с большею точностью, и батюшка не успел того сделать сам; я обратился в ломбарды и узнал наверное, что долгу казенного 190 750, что процентов ежегодно 11 826, что недоимок 11 045. (Частных долгов полагаю около 10 000.) Сколько доходу – наверное знать не могу, но, полагаясь на слова батюшкины и ставя по 22 000, выйдет, что за уплатою казне процентов, остается до 10 000. Из оных, если батюшка положит по 1500 Ольге Сергеевне, да по стольку же Льву Сергеевичу, то останется для него 7000. Сего было бы довольно для него, но есть недоимки казенные, долги частные, долги Льва Сергеевича, а часть доходов сего года уже батюшкой получена и истрачена.
Покамест не приведу в порядок и в известность сии запутанные дела, ничего не могу обещать Ольге Сергеевне и не обещаю; состояние мое позволяет мне не брать ничего из доходов батюшкиного имения, но своих денег я не могу и не в состоянии приплачивать. Надеюсь получить (место в письме вырвано). Из них пришлю вам долг Льва Сергеевича.
С истинным почтением и преданностью остаюсь
Ваш покорнейший слуга А. Пушкин
P. S. Я еще не получил от батюшки доверенности. За один месяц из моих денег уплатил уже в один месяц 866 за батюшку, а за Льва Сергеевича 1330, более не могу.
На обороте: Его высокоблагородию милостивому государю Николаю Ивановичу Павлищеву. В Варшаву. Помощнику статс-секретаря Государственного совета. (штемпель почтамта С. – Петербурга, 1835, мая 5-го.)
II
3 июня 1835 года
Милостивый государь Николай Иванович! вы желаете знать, что такое состояние батюшки; посылаю вам о том ведомость: В селе Болдине душ по 7-й ревизии 564.
В сельце Кистеневе (Тимашеве тож) 476.
Покойный Василий Львович владел другой половиною Болдина, в коей было также около 600 душ. Эта часть продана спустя 3 года после отречения от наследства самого наследника. Я не мог взять на себя долга покойника, потому что уж и без того был стеснен, а брат Лев Сергеевич, кажется, не мог бы о том и подумать, ибо на первый случай надобно было бы уплатить по крайней мере 60 000. Жаль, что вы в то время не снеслись со мною; кабы я мог думать, что вы примете на себя управление этим имением, я бы мог от него не отступиться.
Вы хотите иметь доверенность на управление части Кистенева, коего доходы уступаю сестре – с охотою; напишите мне только: переслать ли вам оную, или сами вы за нею придете. Переговорить обо всем не худо было б.
Весь ваш А. Пушкин.
На обороте: Его высокоблагородию милостивому государю Николаю Ивановичу Павлищеву. В Варшаву, г. помощнику статс-секретаря. (штемпель почтамта С. – Петербурга, 5 июня 1835.)
Милостивый государь Николай Иванович! вы желаете знать, что такое состояние батюшки; посылаю вам о том ведомость: В селе Болдине душ по 7-й ревизии 564.
В сельце Кистеневе (Тимашеве тож) 476.
Покойный Василий Львович владел другой половиною Болдина, в коей было также около 600 душ. Эта часть продана спустя 3 года после отречения от наследства самого наследника. Я не мог взять на себя долга покойника, потому что уж и без того был стеснен, а брат Лев Сергеевич, кажется, не мог бы о том и подумать, ибо на первый случай надобно было бы уплатить по крайней мере 60 000. Жаль, что вы в то время не снеслись со мною; кабы я мог думать, что вы примете на себя управление этим имением, я бы мог от него не отступиться.
Вы хотите иметь доверенность на управление части Кистенева, коего доходы уступаю сестре – с охотою; напишите мне только: переслать ли вам оную, или сами вы за нею придете. Переговорить обо всем не худо было б.
Весь ваш А. Пушкин.
На обороте: Его высокоблагородию милостивому государю Николаю Ивановичу Павлищеву. В Варшаву, г. помощнику статс-секретаря. (штемпель почтамта С. – Петербурга, 5 июня 1835.)
III
2 августа 1835 года
Милостивый государь Николай Иванович! я вам долго не отвечал, потому что ничего утвердительного не мог написать.
Отвечаю сегодня на оба ваши письма; вы правы почти во всем, а в чем не правы, о том нечего толковать. Поговорим о деле. Вы требуете сестрину законную часть; вы знаете наши семейственные обстоятельства; вы знаете, как трудно у нас приступать к чему-нибудь дельному или деловому; отложим это до другого времени. Вот распоряжения, которые на днях предложил я батюшке и на которые он, слава Богу, согласен. Он Льву Сергеевичу отдает половину Кистенева, свою половину уступаю сестре (т. е. доходы) с тем, чтоб она получала доходы и платила проценты в ломбарды. Я писал о том уже управителю. Батюшке остается Болдино. С моей стороны это, конечно, не пожертвование, не одолжение, а расчет для будущего. У меня у самого семейство, и дела мои не в хорошем состоянии. Думаю оставить Петербург и ехать в деревню, если только этим не навлеку на себя неудовольствия.
За фермуар и за булавку дают 850 рублей. Как прикажете? не худо было бы вам приехать в Петербург, но об этом успеем списаться.
Я до сих пор еще управляю имением, но думаю к июлю сдать его. Матушке[32] легче, но ей совсем не так хорошо, как она думает; лекаря не надеются на совершенное выздоровление.
Сердечно кланяюсь вам и сестре. А. Пушкин.
Милостивый государь Николай Иванович! я вам долго не отвечал, потому что ничего утвердительного не мог написать.
Отвечаю сегодня на оба ваши письма; вы правы почти во всем, а в чем не правы, о том нечего толковать. Поговорим о деле. Вы требуете сестрину законную часть; вы знаете наши семейственные обстоятельства; вы знаете, как трудно у нас приступать к чему-нибудь дельному или деловому; отложим это до другого времени. Вот распоряжения, которые на днях предложил я батюшке и на которые он, слава Богу, согласен. Он Льву Сергеевичу отдает половину Кистенева, свою половину уступаю сестре (т. е. доходы) с тем, чтоб она получала доходы и платила проценты в ломбарды. Я писал о том уже управителю. Батюшке остается Болдино. С моей стороны это, конечно, не пожертвование, не одолжение, а расчет для будущего. У меня у самого семейство, и дела мои не в хорошем состоянии. Думаю оставить Петербург и ехать в деревню, если только этим не навлеку на себя неудовольствия.
За фермуар и за булавку дают 850 рублей. Как прикажете? не худо было бы вам приехать в Петербург, но об этом успеем списаться.
Я до сих пор еще управляю имением, но думаю к июлю сдать его. Матушке[32] легче, но ей совсем не так хорошо, как она думает; лекаря не надеются на совершенное выздоровление.
Сердечно кланяюсь вам и сестре. А. Пушкин.
IV
13 июля 1836 года
Я очень знал, что приказчик плут, хотя, признаюсь, не подозревал в нем такой наглости. Вы прекрасно сделали, что его прогнали и что взялись сами хозяйничать. Одно плохо, по письму вашему вижу, что, вопреки моему приказанию, приказчик успел уже все распродать. Чем же будете вы жить покамест? Ей-Богу, не ведаю. Ваш Пановский ко мне не является. Но так как я еще не имею доверенности от Льва Сергеевича, то я его и не отыскивал. Однако где мне найти его, когда будет до него нужда? Батюшка уехал из Петербурга 1-го июля, и я не получил об нем известия. Письмо сестры перешлю к нему, коль скоро узнаю, куда к нему писать; что ее здоровье? От всего сердца обнимаю ее. Кланяюсь также милой и почтенной Прасковье Александровне[33], которая совсем меня забыла. – Здесь у меня голова кругом идет, думаю приехать в Михайловское, коль скоро немножко устрою свои дела.
На обороте: Его высокоблагородию милостивому государю Николаю Ивановичу Павлищеву. В город Остров, оттуда во Врев.
Я очень знал, что приказчик плут, хотя, признаюсь, не подозревал в нем такой наглости. Вы прекрасно сделали, что его прогнали и что взялись сами хозяйничать. Одно плохо, по письму вашему вижу, что, вопреки моему приказанию, приказчик успел уже все распродать. Чем же будете вы жить покамест? Ей-Богу, не ведаю. Ваш Пановский ко мне не является. Но так как я еще не имею доверенности от Льва Сергеевича, то я его и не отыскивал. Однако где мне найти его, когда будет до него нужда? Батюшка уехал из Петербурга 1-го июля, и я не получил об нем известия. Письмо сестры перешлю к нему, коль скоро узнаю, куда к нему писать; что ее здоровье? От всего сердца обнимаю ее. Кланяюсь также милой и почтенной Прасковье Александровне[33], которая совсем меня забыла. – Здесь у меня голова кругом идет, думаю приехать в Михайловское, коль скоро немножко устрою свои дела.
На обороте: Его высокоблагородию милостивому государю Николаю Ивановичу Павлищеву. В город Остров, оттуда во Врев.
V
1836 (число не выставлено)
Пришлите мне, сделайте одолжение, объявление о продаже Михайловского, составя его на месте; я так его и напечатаю. Но постарайтесь на месте же переговорить с лучшими покупщиками. Здесь за Михайловское один из наших соседей, знающий и край и землю нашу, предлагает мне 20 000 рублей. Признаюсь, вряд ли кто даст вдвое, а о 60 000 я не смею и думать. На сделку, вами предлагаемую, не могу согласиться, и вот почему: батюшка никогда не согласится выделить Ольгу, а полагаться на Болдино мне невозможно. Батюшка уже половину имения прожил и проглядел, а остальное хотел уже продать. Вы пишете, что Михайловское будет мне игрушка, так – для меня, но дети мои ничуть не богаче вашего Лёли[34], и я их будущностью и собственностию шутить не могу. Если, взяв Михайловское, понадобится вам его продать, то оно мне и игрушкою не будет. Оценка ваша в 64 000 выгодна, но надобно знать, дадут ли столько; я бы и дал, да денег не хватает, да кабы и были, то я капитал свой мог бы употребить выгоднее. Кланяюсь Ольге, дай Бог ей здоровья – а нам хороших покупщиков. Нынче осенью буду в Михайловском – вероятно, в последний. Желал бы вас еще застать.
А. Пушкин.
На обороте: Его высокоблагородию милостивому государю Николаю Ивановичу Павлищеву. В Остров, в село Врев.
Пришлите мне, сделайте одолжение, объявление о продаже Михайловского, составя его на месте; я так его и напечатаю. Но постарайтесь на месте же переговорить с лучшими покупщиками. Здесь за Михайловское один из наших соседей, знающий и край и землю нашу, предлагает мне 20 000 рублей. Признаюсь, вряд ли кто даст вдвое, а о 60 000 я не смею и думать. На сделку, вами предлагаемую, не могу согласиться, и вот почему: батюшка никогда не согласится выделить Ольгу, а полагаться на Болдино мне невозможно. Батюшка уже половину имения прожил и проглядел, а остальное хотел уже продать. Вы пишете, что Михайловское будет мне игрушка, так – для меня, но дети мои ничуть не богаче вашего Лёли[34], и я их будущностью и собственностию шутить не могу. Если, взяв Михайловское, понадобится вам его продать, то оно мне и игрушкою не будет. Оценка ваша в 64 000 выгодна, но надобно знать, дадут ли столько; я бы и дал, да денег не хватает, да кабы и были, то я капитал свой мог бы употребить выгоднее. Кланяюсь Ольге, дай Бог ей здоровья – а нам хороших покупщиков. Нынче осенью буду в Михайловском – вероятно, в последний. Желал бы вас еще застать.
А. Пушкин.
На обороте: Его высокоблагородию милостивому государю Николаю Ивановичу Павлищеву. В Остров, в село Врев.
Письма моего отца, Николая ивановича Павлищева, к дяде моему, Александру Сергеевичу Пушкину (в выдержках)
I
Михайловское, 27 июня 1836 года
Я ехал сюда предубежденный в пользу управителя. С этим предубеждением я принялся на досуге рассматривать его приходо-расходные книги, и вот что оказалось. Имейте, однако ж, терпение прочитать все со вниманием: я трудился больше для вас, нежели для себя. Речь идет здесь только о последних 18 месяцах, которые управитель провел здесь один, без господ. (Следует подробное описание краж управителя по всем продуктам и прочим статьям дохода.)
Если разбирать каждую статью, то не было бы письму моему конца. Довольно прибавить, что в холсте, пряже, шерсти да в поборе с крестьян, как то: гусей, кур, свиней, яиц и проч. я не досчитался больше половины. Обо всем у меня составлены подробные ведомости, из которых явствует, что управитель в прошлом году батюшке дал 630 руб., в расход вывел 720, а 3500 украл. Воровство страшное, а от чего? от того, во-первых, что управитель вор, а во-вторых, потому что он, получая 300 руб. жалованья и рублей 260 разных припасов, по положению батюшки, не может прокормить этим себя, жену, пятеро детей и двух баб, которые у него в услужении из деревни, да и что он за дурак тратить на это свое жалованье? По самому простому положению деревенскому, ему нужно без малого 1000 рублей. Денег этих в расходе он показать не смел, а утаил их в приходе. Прибавьте к этому нерадение о лесах, особенно на Земиной горе, от неимения караула более года, жалкое состояние строений, нищенскую одежду дворни (например, 5 фунтов льна на душу), своевольный наряд на барщину (делать, например, для управляющего дрожки), и получите полное понятие о нерадивом и плутовском управлении Г. Р.
Я не мог скрыть мое негодование: я призвал управителя и высчитал ему по книгам – так называю его бестолковые записки – все его злоупотребления. Он вымолвил: «батюшка, не погубите!» (т. е. не разглашайте). На вопрос, что заставило его идти в управители на 560 руб., отвечал он: «крайность». Я ему отказал, в полной уверенности, что он еще меня поблагодарит за избавление вас от расчета с подобным плутом.
После этого я хлеб в амбаре перемерил и поручил старосте сад, пчельник Архипу, птиц птичнице, скот скотнице. Все это было третьего дня. Вчера же успел я землю, которая ходила в 75 руб., отдать за 95; другую, ходившую в 175, берут у меня уже за 245. Сообщу о последующем мои соображения.
Теперь же у меня голова ходит кругом, но не от хозяйства, а от положения Ольги[35]. Она очень больна: кашель ужасный и грудь болит. Не знаю, что делать: доктора она не хочет и не позволяет послать за ним. Желаю здоровья вам с детками. Наталье Николаевне и сестрицам ее мое усерднейшее почтение.
Н. Павлищев
Я ехал сюда предубежденный в пользу управителя. С этим предубеждением я принялся на досуге рассматривать его приходо-расходные книги, и вот что оказалось. Имейте, однако ж, терпение прочитать все со вниманием: я трудился больше для вас, нежели для себя. Речь идет здесь только о последних 18 месяцах, которые управитель провел здесь один, без господ. (Следует подробное описание краж управителя по всем продуктам и прочим статьям дохода.)
Если разбирать каждую статью, то не было бы письму моему конца. Довольно прибавить, что в холсте, пряже, шерсти да в поборе с крестьян, как то: гусей, кур, свиней, яиц и проч. я не досчитался больше половины. Обо всем у меня составлены подробные ведомости, из которых явствует, что управитель в прошлом году батюшке дал 630 руб., в расход вывел 720, а 3500 украл. Воровство страшное, а от чего? от того, во-первых, что управитель вор, а во-вторых, потому что он, получая 300 руб. жалованья и рублей 260 разных припасов, по положению батюшки, не может прокормить этим себя, жену, пятеро детей и двух баб, которые у него в услужении из деревни, да и что он за дурак тратить на это свое жалованье? По самому простому положению деревенскому, ему нужно без малого 1000 рублей. Денег этих в расходе он показать не смел, а утаил их в приходе. Прибавьте к этому нерадение о лесах, особенно на Земиной горе, от неимения караула более года, жалкое состояние строений, нищенскую одежду дворни (например, 5 фунтов льна на душу), своевольный наряд на барщину (делать, например, для управляющего дрожки), и получите полное понятие о нерадивом и плутовском управлении Г. Р.
Я не мог скрыть мое негодование: я призвал управителя и высчитал ему по книгам – так называю его бестолковые записки – все его злоупотребления. Он вымолвил: «батюшка, не погубите!» (т. е. не разглашайте). На вопрос, что заставило его идти в управители на 560 руб., отвечал он: «крайность». Я ему отказал, в полной уверенности, что он еще меня поблагодарит за избавление вас от расчета с подобным плутом.
После этого я хлеб в амбаре перемерил и поручил старосте сад, пчельник Архипу, птиц птичнице, скот скотнице. Все это было третьего дня. Вчера же успел я землю, которая ходила в 75 руб., отдать за 95; другую, ходившую в 175, берут у меня уже за 245. Сообщу о последующем мои соображения.
Теперь же у меня голова ходит кругом, но не от хозяйства, а от положения Ольги[35]. Она очень больна: кашель ужасный и грудь болит. Не знаю, что делать: доктора она не хочет и не позволяет послать за ним. Желаю здоровья вам с детками. Наталье Николаевне и сестрицам ее мое усерднейшее почтение.
Н. Павлищев
II
Михайловское, 11 июля 1836 года
Из письма моего от 27 июня вы знаете, Александр Сергеевич, что я прогнал управителя. С этого времени хозяйство идет своим порядком, без хлопот; косят сено да ставят в скирды, а там примутся за жатву. Теперь я на досуге познакомился коротко с имением.
Из письма моего от 27 июня вы знаете, Александр Сергеевич, что я прогнал управителя. С этого времени хозяйство идет своим порядком, без хлопот; косят сено да ставят в скирды, а там примутся за жатву. Теперь я на досуге познакомился коротко с имением.