Страница:
Мы сперва остолбенели, а затем все вместе грохнули со смеху. Я оказался как раз между Игорем и Андреем.
– Или у него не все дома, – заметил Андрей, – или он собирается податься в гитаристы-похуисты.
– А мой дед говорил, что из маленького долбоеба может получиться только долбоеб большой.
– Что такое долбоеб? – спросил я, перекрикивая общий гомон, ибо в семь лет все дети любознательны, а я не был исключением. Игорь даже, кажется, слегка испортил воздух, согнувшись пополам.
А Шкелет и рад был стараться:
– Шука! – вопил он, подскакивая на кроватных пружинах. – Ошобенно та!.. Зу-баш-та-я!.. Шука-шука-шука!
Да нет, какого хрена, я уже не нуждался в толковании нового слова. Оставалось разве что обсудить некоторые нюансы с Димой. С «гитаристами-похуистами» тоже, впрочем, пока не все было ясно.
– ЗУ! БАШ! ТА! Я!
– Это ты обо мне? – за общим весельем никто не заметил, как в палате возникла Кобыла.
А Шкелет так вообще понял это последним, – его кровать стояла на одной стороне с дверью. Тут же нырнул под одеяло, весь заливаясь краской стыда, пробежал глазами по каждому из нас… и вдруг разревелся.
– Отлично! – сказала «зубаштая штерва», подходя к его кровати с блуждающей улыбкой. – Думаю, девочки тоже не откажутся от маленького представления.
Она одним рывком сорвала одеяло с Шкелета, ухватила за руку и силой поволокла к двери.
– Не-ет! Пушти!.. Пушти-и!.. – завопил тот, когда до его извилин наконец дошел смысл происходящего. – Пожалушта… НЕ НАДО!
От некоторых ребят я слышал, что у «стерв» существовал особенный тип наказания, – когда провинившихся, в том числе и девочек, раздевая догола, отправляли на всю ночь в палату к противоположному полу. Но не верил в это даже после того, как увидел в пятницу мокрые трусы, торчавшие изо рта «фуфлыжника». Теперь-то я был вынужден изменить свое мнение.
Смеяться нам дружно расхотелось. Шкелет дергался, сучил ногами и извивался всем своим тощим цыплячьим телом, но, было видно, еще надеялся, что его попугают и отпустят. Надеялся примерно до порога палаты. Затем, оказавшись уже в коридоре, сразу весь сник и побледнел, покорно следуя за медсестрой. Высыпавшие в коридор девчонки визжали и хлопали в ладоши, – особенно когда Нона одернула в сторону руку, которой он прикрывал свой еще по-детски крошечный «стручок».
Назад Шкелет вернулся уже сам. И до ночи пролежал в постели, укрывшись с головой, ни с кем не разговаривая (да мы, по правде, не слишком и приставали) и даже не вставая поесть. Так, словно умер.
Той ночью всем худо спалось, но мне, пожалуй, беспокойнее всех. Под утро, в очередной раз открыв глаза и поняв, что больше не усну, я встал и на цыпочках подошел к окну на торцевой стороне палаты, где стоял долго-долго…
Снаружи лил беспрерывный дождь, то монотонно шепчущий, то сбиваемый порывами ветра, то внезапно замирающий на минуту, чтобы так же внезапно усилиться…
Приходи… приходи, когда снова пойдет дождь…
Никто не удивился, когда на следующий день родители увезли Шкелета домой, закатив перед тем грандиозный скандал. Медсестру, верховодившую в тандеме «стерв», которую мы прозвали Кобылой из-за длинных зубов, сразу уволили; другую – перевели во взрослое отделение. Больше ни одну из них мы не видели. Наверное, кому-то повезло. Благодаря мальчишке, о котором ничего не было известно, кроме его неспособности выговаривать «с», о котором мы так ничего и не узнали.
До меня только в последние дни пребывания в «Спутнике» окончательно дошло, что никто из нас не был из полной семьи. Точнее, ни у кого не было отца. Словно какая-то неизвестная сила определяла той осенью (а может, и не только той), кому уготовано место среди нас. А Шкелет по какому-то недосмотру нарушивший данное правило, будто служил этому подтверждением. Странно, ведь я до сих пор чувствую, что все именно так.
Но это еще в будущем, а пока я просто стоял перед окном, всматриваясь в тысячеглазую от тусклого блеска падающих капель темноту и слушал зов Человека дождя.
Он звал меня.
Нас.
– А действительно, где очкарик? – завертели головой Андрей с Игорем, да и все мы.
– Разве вы не выходите из корпуса вместе? – по большому счету, училка была права: мы редко шли на занятия порознь; чаще разбивались на отдельные группки, когда возвращались назад.
– Может, отстал и заблудился? – предположил вслух кто-то из девчонок.
– Территория довольно большая… – заметила училка, взвешивая мысль.
– Очки запотели, и он сбился с дороги, – вставила Нона; однако шутка ее не вызвала особого веселья у остальных.
– Вряд ли мог заблудиться, – сказал Игорь и кивнул на меня. – Они приехали сюда одновременно с Юрой. Да и весь путь почти по прямой.
– Ладно, – училка села за свой стол и раскрыла классный журнал. – Давайте немного подождем, наверное, он скоро придет.
Я про себя думал, что Ромка мог по рассеянности забыть взять тетрадь или какой-нибудь учебник, а затем вспомнить по дороге и незаметно вернуться, никого не предупредив. Такое было вполне возможно.
Но время шло, пять минут, десять, а он все не появлялся.
– Медсестры обычно передают мне записку, если кого-нибудь забирают, – сказала училка, начиная заметно тревожиться.
– Нет, я точно видела, как он выходил со всеми, – заявила Рита, подружка Ноны.
Училка задумчиво смотрела в окно, за которым уныло моросил дождь.
– Странно… Он мне всегда казался таким серьезным мальчиком.
– Он свернул, когда мы вышли, – вдруг подал голос Хорек.
– Почему ты сразу не сказал?
– Не знаю, – смутился Хорек, опуская глаза долу; то ли потому, что теперь все смотрели на него, то ли… существовала иная причина.
– Зачем он свернул? – училка медленно подошла к его парте, которую он делил с одним из «фуфлыжников».
– Кажется, кого-то там увидел… я не знаю…
– И ничего не говорил?
– Нет.
– А в какую сторону он пошел?
– Кажется, туда… – пролепетал Хорек, указывая пальцем в середину классной доски, словно находился не в помещении, а на улице.
– В сторону футбольного поля, что ли? – быстро сориентировался Игорь.
– Да, кажется…
– Так кажется или точно? – склонилась к нему училка.
– Точно, – кивнул Хорек. – Кажется…
Я едва не прыснул, успев во время прикрыть рот ладонью.
– А в ухо хочешь получить? – вздохнул Андрей, беззлобно глядя на Хорька.
– Каж… ох, бля, нет! – пробормотал тот, чем вызвал нервный смешок даже у преподавательницы. Однако теперь стало совершенно ясно, как сильно он напуган.
Я, впрочем, тоже ощущал неприятное движение в груди. И не один я… кажется.
– Знаете что? – обратилась училка ко всем. – Давайте выйдем и поищем его. Но только… – она была вынуждена сразу же поднять руку в останавливающем жесте: – Только мальчики первой палаты. Он ведь из первой, так? Остальные пусть откроют свои учебники и… займутся чем-нибудь. Я проверю, когда мы вернемся.
Видимо, ей хотелось решить проблему самостоятельно, чтобы избежать возможных неприятностей. Потому что взрослые почти всегда опасаются возможных неприятностей так же, как и реальных, а иногда – даже больше.
Надев куртки, шарфы и шапки, мы – Игорь, Андрей, Ренат, Хорек и я (на место отбывшего раньше срока Шкелета еще никого не успели прислать, а Богдан готовился к школе только на следующий год) – во главе с училкой вышли на улицу и медленно двинулись в сторону футбольного поля, старательно глядя в оба, чтобы не упустить пропавшего очкарика Ромку.
Все же я обратил внимание, когда училка, идущая впереди, направила нас чуть правее от корпусов санатория, делая крюк: скорее, чтобы случайно не попасть на глаза руководству с выводком учеников на сырой погоде да еще во время занятий (хотя даже мне было ясно, что от здешней учебы и так толку почти никакого), чем из намерения срезать путь.
Было еще не слишком холодно, однако в воздухе уже витало предчувствие скорого снега, – мокрого и тяжелого, как всегда в это время года. Мы обогнули строения и направились к лесу и длинной километровой дорожке.
Я шел бок о бок с Ренатом.
– Дождь… – молвил он так тихо, что его больше никто не мог услышать, и глянул на меня. Я понял, что он имеет в виду, и кивнул в ответ.
…Ромка лежал в дальнем конце беговой дорожки лицом вниз, всего в нескольких шагах от белой отметки «900». Сомнений, что это именно он, не оставляла знакомая синяя с ярко-оранжевыми полосами курточка. Мы завидели его еще издали и рванули со всех ног. Училка пыталась было запретить нам окриком (кто бы слушал), наконец побежала сама, но, конечно, безнадежно отстала.
Мне удалось прибежать третьим, легко обставив Хорька и (к собственному удивлению) на два-три метра опередив Рената. Игорь с Андреем оказались на месте намного раньше остальных. Они склонились над Ромкой и о чем-то переговаривались между собой. Я пытался определить по выражению их лиц, насколько плохи дела, но сумел разглядеть лишь характерные жесты, в которых угадывалось явное облегчение.
Значит, Ромка, по крайней мере, был жив.
Шагов с десяти я заметил сперва, как вздрагивает его спина, а затем, через мгновение, услышал его плач – негромкий, но какой-то тягучий, с надрывом. И посмотрел на запыхавшегося Рената, прибежавшего следом за мной. Мне почему-то казалось, он должен первым разобраться, что к чему.
Когда к нам присоединился Хорек, мы все еще продолжали топтаться у мокнущего на дорожке Ромки, не решаясь что-либо сделать, и ждали училку. Игорь с Андреем только присели рядом с Ромкой с разных сторон и положили руки на его вздрагивающие плечи. Эта картина невольно вызвала у меня воспоминания о том вечере, когда они почти вот так же обступили его, испуганного насмерть шевелящейся шторой.
– Что с ним? – истерически воскликнула училка, подбегая к нам и, судя по всему, находясь в полувздохе от обморока.
Мы расступились, давая ей место.
– Боже, как ты меня напугал! – женщина (думаю, не только я в тот момент перестал воспринимать ее как нашу училку) подняла Ромку с мокрого асфальта; ее раскрытый зонт давно валялся где-то у полосы с цифрой «400». – Когда я увидела, как ты здесь лежишь…
Взгляд мальчика был вполне осмысленным, но устремленным куда-то вдаль, в жемчужно-серую пелену дождя.
– Почему? Зачем ты пришел сюда?
– Вы не понимаете! – вдруг заверещал Ромка тонким девчоночьим голосом. – Он умер! Умер! Мне сказали, тебе тоже нужно бросить землю… туда… Он умер!
Ромка снова заплакал, но уже тихо, почти без слез.
– Ребята, что происходит? – училка обвела нас беспомощным взглядом растерянной восьмилетней девочки. – Вы знаете?
Мы знали. Я уверен, там, в конце темной от дождя полоски асфальта – знал каждый. Но что мы могли ей ответить?
– Вы ведь знаете, правда?
Мы молчали. Даже Ромка совсем затих. Я стоял под нарастающим ливнем и испытывал это пронзительное чувство – объединяющей нас тайны, такой разной для каждого и общей для всех, тайны, которую мы не выбирали и никому не клялись хранить, связывающей нас и одновременно разделяющей загадочными табу. И сейчас она окружала нас со всех сторон.
– Знаете…
Женщина, которую попросили быть учительницей… Она тоже это почувствовала.
Мы не могли ответить.
В среду уехал Андрей. В четверг мы распрощались сразу с двоими – Игорем и маленьким Богданом. В пятницу утром выписался Хорек. Так что к концу моей второй недели в «Спутнике» остались только Ренат да Ромка.
А может, всему было виной мое восприятие, искаженное горячкой высокой температуры, сквозь которую я наблюдал за этими уходами и приходами. Во вторник я здорово вымок и промерз под дождем, когда мы искали Ромку, и, разумеется, уже на следующий день слег в постель, – мои миндалины как всегда не простили мне уличной фривольности. Я очень переживал, что меня запихнут одного в какой-нибудь изолятор, но моя лечащая врач сказала, что у меня обычная простуда, и оставила со всеми.
В четверг уже стало ясно, что на выходные я останусь в санатории. Основное лечение было приостановлено до тех пор, пока я достаточно не поправлюсь, зато текущее ничем не отличалось от настоящего больничного. Меня заходила навестить директриса, затем по отдельности приезжали мама и брат, – все их гостинцы я бы с радостью променял на один час дома.
Даже за полчаса променял бы.
Иногда мне становилось лучше, и тогда все вокруг на короткое время переставало быть похожим на сон. Один из таких моментов случился в четверг вечером. Свет уже был потушен, а в печке как всегда уютно потрескивал огонь.
Хорек, для которого эта ночь здесь была последней, ностальгическим тоном сообщал, какие хорошие истории умеет рассказывать Ренат. Думаю, сам хотел напоследок услышать еще одну, но почему-то не решался попросить.
– Ренат, может, и нам расскажешь? – предложил один из «призраков».
– Если, конечно, твой таинственный голос не против, – обрадовался Хорек.
– Таинственный… что? – спросил другой «призрак», занимавший теперь место Игоря.
– Неважно, – ответил Ренат. – Главное, чтобы я был не против.
А я, к тому времени уже зная, что он из одного интерната с близнецами (мать Рената умерла от заражения крови при операции, а отец досиживал длинный срок в тюрьме) и оказался в «Спутнике» сразу после окончания пионерлагерного сезона, – подумал: сколько же таких, как мы, успело пройти этой осенью через его истории, коротая долгие дождливые вечера и хоть ненадолго забывая о тоске по дому.
– Я расскажу об одном палаче, который жил в мире, очень похожем на наш, – начал Ренат. – Может, он там и сейчас живет.
– Это вроде как… в параллельном мире? Я в книжке читал… – вставил кто-то из «призраков».
– Точно, – ответил Ренат. И продолжил: – Самым главным было то, что никто не знал, кто он такой и откуда, никто никогда не видел его лица. Потому что таким был Закон о Казни, понятно? Самый древний из законов, который сохранился еще со времен средневековья. Все менялось, цивилизация развивалась, пока не стала вроде нашей, даже в чем-то более развитой. Но люди почему-то решили не менять именно тот закон. Трудно сказать, почему – может, он просто оказался надежнее других, и время ничего не смогло с ним поделать. А может, людям нравилась многовековая тайна, дожившая до их дней, и им не хотелось ее убивать. Из поколения в поколение люди привыкли считать Палача бессмертным существом, которое столетиями живет в своем замке у Плашной площади, где всегда совершались казни. Многие действительно в это верили, поэтому были написаны тысячи книг, а потом и сняты сотни фильмов о загадочном Хозяине замка, в который никто не мог проникнуть. По старой легенде этот замок был возведен самим Палачом, а когда строительство завершилось, он лично убил всех, кто в нем участвовал. С тех пор по закону больше никто не имел право лишать жизни, кроме Палача. А Государство создало особую службу, чтобы постоянно охранять все подходы к замку. Только Палач был способен выйти из него или попасть обратно. Но никто не знал, как и когда это происходит. Люди могли видеть его только на помосте во время казней. Он появлялся в черном одеянии со скрытым лицом из-за огромной бронированной двери, которую не протаранил бы и танк, делал свою работу – по древнему обычаю, мечом, – и уходил. Автоматические лазерные пушки расстреляли бы даже Президента, если бы тот попытался напасть на Палача. Уже несколько веков его изображение было на гербе Государства – человек в черной сутане, который опирается на длинный двуручный меч.
– А он и вправду был бессмертным? – спросил Ромка.
– Да нет, конечно. – Я услышал, как Ренат скрипнул пружинами кровати, приподнявшись на локте. – Просто когда-то жил человек, который был придворным ученым, и однажды король приказал ему создать какой-нибудь особый закон в честь окончания всех войн, потому что в тот год он победил всех своих врагов и объединил целый мир в одну страну. Эту войну начал еще прапрадед короля. Вот тогда-то ученый и решил, что пусть теперь останется лишь один человек, который будет иметь право убивать. Ведь кто-то же все равно должен был казнить всяких преступников, насильников и убийц. И создал Закон о Казни. Но королевский ученый даже не догадывался, что придуманный им закон сможет просуществовать так долго – целые столетия. Он только хотел, чтобы закон продержался до смерти короля.
Самым сложным оказалось постоянно хранить в тайне, кто же тот единственный человек, который обладает правом убить, потому что Закон о Казни запрещал это даже королю. И тогда ученый придумал специальную систему, чтобы сберечь Закон как можно дольше. Например, он предусмотрел, что обязательно найдутся люди, которые попытаются вычислить Палача, или кто-то случайно обратит внимание на человека, всегда куда-то исчезающего во время казней. Или еще как-нибудь. Поэтому тот ученый решил, что Палач не будет иметь семьи, близких родственников и друзей, но и жить уединенно ото всех тоже не будет. А казни всегда станут назначаться только в те дни, когда весь народ празднует какой-нибудь большой праздник, никто не работает и каждый может пойти, куда захочет. Еще он составил очень жесткий свод требований, которым должен соответствовать Палач. Очень жесткий, потому что нужно было обладать многими особыми качествами, чтобы стать Палачом. Одним из правил, к примеру, было: когда состарившийся Палач передаст своему преемнику все секреты, то должен сразу умереть, – потому что двух людей, знающих тайну Закона о Казни, быть не должно. Поэтому действующий Палач долго выбирал преемника, испытывал его и присматривался, чтобы не ошибиться.
Затем ученый построил по своему собственному проекту тот самый замок у Плашной площади, провел к нему глубокий подземный туннель длинной в тридцать километров, имеющий тайный вход, с запутанным хитроумным лабиринтом внутри и множеством смертельных ловушек, пройти через которые мог только Палач, знающий их секреты. Рабочие, пять лет строившие замок и туннель, постоянно жили там же под землей, куда им доставляли пищу и все необходимое. Это были в основном бродяги и каторжники; они быстро умирали от тяжелой работы и болезней, и тогда доставляли новых. Их было так много, что вскоре стало не хватать. Ученый уговорил короля, чтобы ему привозили рабочих из дальних провинций. Когда строительство окончилось, он пообещал оставшимся в живых рабочим огромную награду и свободу. И пригласил для пиршества в заранее вырытую под землей большую залу, а когда все там собрались, устроил обвал…
– Похоронил всех заживо? – не удержался Хорек.
– Да, все погибли. Ученый настолько увлекся своей идеей, что, в конце концов, сам и стал первым Палачом. Но сначала убедился, что отвечает всем требованиям.
– Вот псих! – изумился чей-то голос в темноте.
– Ну да, совсем свихнулся, – согласился Ренат. – Семьи и близких друзей у него тоже не оказалось. Он даже на всякий случай убил короля, чтобы трон занял его сын, который вообще ни хрена не знал. Но ученый все равно думал, что секретная нить оборвется уже вскоре после его смерти, и, естественно, не предполагал, что созданный им Закон просуществует столько веков.
– У нас по вечерам рассказывали совсем не такие истории, – заворчал один из «призраков». – Я хочу про мертвецов.
Ему никто не ответил. Или не успел, потому что в этот момент я спросил:
– А кем был тот Палач, о котором ты говорил вначале?
– Кем он был? Он был… бухгалтером. Простым бухгалтером в конторе.
– Моя бабуля тоже бухгалтер, – веско заметил Хорек.
– Прошло уже десять лет, как старый Палач сделал его своим преемником. И еще десять лет перед этим он за ним наблюдал, даже стал его близким другом. Короче, знал о нем все. И решил остановить выбор на нем. Правда, на всякий случай старый Палач держал на примете еще двоих-троих.
– А если бы тот отказался? – спросил Ромка.
– Значит, старому Палачу пришлось бы его убить. Иногда такое случалось и раньше. Но редко, потому что тот ученый, который создал Закон о Казни, хоть и тронулся на своей идее, но был очень умным человеком, и его система выбора преемника почти никогда не давала осечек.
– Клёво… – хмыкнул кто-то.
Мне тоже нравилась история Рената, хотя она совсем и не походила на все те, что я слышал раньше, – даже на его собственные. К тому же Ренат очень редко позволять себя кому-нибудь перебить, а тут… словно он сам желал, чтобы его перебили, провоцировал деталями, словно относился к ней как-то по особенному. Я думаю, он и нас заставил. По крайней мере, тем вечером.
– Только старый Палач нарушил одно правило: он знал, что у его будущего преемника когда-то была семья – жена и сын – хотя и давно развалилась. Жена от него ушла к другому и забрала с собой сына. Потом неожиданно умерла, а отчим отдал мальчика в интернат. Много лет его настоящий отец следил за жизнью сына, пока тот не вырос. Но никогда не общался с ним, только наблюдал издалека. Старый Палач обо всем этом, конечно, знал и все равно остановил выбор на нем. Может быть, потому что ему было уже много лет, и он боялся опоздать, а лучшей замены себе не видел. И вот он привел будущего Палача в подземный лабиринт, чтобы показать дорогу к замку и научить проходить через ловушки и западни. Когда они шли, – а дорога занимала девять часов, – то иногда наталкивались на…
– Мертвецов? – с надеждой вопросил тот же «призрак».
– Миртвицы, миртвицы… – передразнил его другой (впрочем, нет, этого я помню – огненно-рыжий здоровила лет пятнадцати, быстро захвативший главенство после отъезда наших «вождей»). – Да заткнись ты со своими мертвецами! Некрофил долбанный!
Я чуть не влез, дабы обогатить свой словарный запас новым приобретением. Однако сразу сообразил, что моя любознательность явно не ко времени, и просто решил запомнить непонятное слово, чтобы позднее проконсультироваться с Димой или мамой (когда я все-таки задал маме тот вопрос, она сперва окинула меня странным-странным взглядом, а затем ответила, что мне вовсе незачем интересоваться такими вещами).
Ренат терпеливо переждал, пока кончится перепалка между новенькими.
– Да были, были там мертвецы, – успокоил он «некрофила». – Правда, не слишком много. Просто время от времени кто-нибудь случайно находил вход в лабиринт: заблудившийся ребенок, разные пьяницы или кто-то еще. Но никто не мог выбраться обратно живым, потому что все гибли в ловушках или от голода. Раз молодой Палач даже услышал чей-то голос, когда шел к замку на очередную казнь. Это был человек, который заплутал в одном из ложных ходов; их в лабиринте была целая уйма.
– И что, оставил того умирать?
– Конечно, – ответил Ренат. – Он не имел права его спасать, потому что так сразу бы выдал себя. Он не мог сделать этого в лабиринте, ясно?
Ренат ненадолго умолк, затем повел свою историю дальше:
– Когда старый Палач передал ему все знания, то умер в тот же день – бросился под поезд. Якобы свалился на рельсы ненароком, чтобы его исчезновение ни у кого не вызвало подозрений. Ведь кто-нибудь мог догадаться, кем он был, и начать следить за всеми, с кем он общался. А так выходило – обычный несчастный случай.
– А как же разведка? – вдруг усомнился Рыжий. – Неужели даже там не знали, кто Палач?
– Осталась только обычная полиция и тайный отдел, который занимался розыском уголовных преступников. Но Палач-то не был преступником, – без запинки ответил Ренат. – А разведка… фьюи-ить!.. потому как уже давно никто не воевал. Просто иногда находились отдельные люди, которые хотели разоблачить Палача, чтобы прославиться или… или от нечего делать. Но у них ни черта не выходило.
– Ладно, извини, – сказал Рыжий. – Это я так.
– И вот как-то через десять лет Палач вышел для очередной казни. На помосте стояли пятеро осужденных. Трое мужчин, одна женщина и совсем молодой парень. Палач неожиданно узнал в нем своего сына. Но не подал виду. Он как обычно начал свою работу, только устроил так, чтобы очередь сына была последней. А потом… оглушил его по голове рукояткой меча, перекинул через плечо и скрылся за бронированной дверью замка. Вначале народ ничего не понял, все замерли – и на Плашной площади, и даже у телевизоров, ведь никто такого не ожидал. А когда некоторые бросились к двери, что вела на эшафот, их скосили лазерные пушки. На площади возникла паника, многие погибли в давке. Уже через день во всем городе стали вспыхивать мятежи и беспорядки. Скоро все провинции, которые много столетий назад король объединил в одну страну, отделились, и началась большая война.
– Или у него не все дома, – заметил Андрей, – или он собирается податься в гитаристы-похуисты.
– А мой дед говорил, что из маленького долбоеба может получиться только долбоеб большой.
– Что такое долбоеб? – спросил я, перекрикивая общий гомон, ибо в семь лет все дети любознательны, а я не был исключением. Игорь даже, кажется, слегка испортил воздух, согнувшись пополам.
А Шкелет и рад был стараться:
– Шука! – вопил он, подскакивая на кроватных пружинах. – Ошобенно та!.. Зу-баш-та-я!.. Шука-шука-шука!
Да нет, какого хрена, я уже не нуждался в толковании нового слова. Оставалось разве что обсудить некоторые нюансы с Димой. С «гитаристами-похуистами» тоже, впрочем, пока не все было ясно.
– ЗУ! БАШ! ТА! Я!
– Это ты обо мне? – за общим весельем никто не заметил, как в палате возникла Кобыла.
А Шкелет так вообще понял это последним, – его кровать стояла на одной стороне с дверью. Тут же нырнул под одеяло, весь заливаясь краской стыда, пробежал глазами по каждому из нас… и вдруг разревелся.
– Отлично! – сказала «зубаштая штерва», подходя к его кровати с блуждающей улыбкой. – Думаю, девочки тоже не откажутся от маленького представления.
Она одним рывком сорвала одеяло с Шкелета, ухватила за руку и силой поволокла к двери.
– Не-ет! Пушти!.. Пушти-и!.. – завопил тот, когда до его извилин наконец дошел смысл происходящего. – Пожалушта… НЕ НАДО!
От некоторых ребят я слышал, что у «стерв» существовал особенный тип наказания, – когда провинившихся, в том числе и девочек, раздевая догола, отправляли на всю ночь в палату к противоположному полу. Но не верил в это даже после того, как увидел в пятницу мокрые трусы, торчавшие изо рта «фуфлыжника». Теперь-то я был вынужден изменить свое мнение.
Смеяться нам дружно расхотелось. Шкелет дергался, сучил ногами и извивался всем своим тощим цыплячьим телом, но, было видно, еще надеялся, что его попугают и отпустят. Надеялся примерно до порога палаты. Затем, оказавшись уже в коридоре, сразу весь сник и побледнел, покорно следуя за медсестрой. Высыпавшие в коридор девчонки визжали и хлопали в ладоши, – особенно когда Нона одернула в сторону руку, которой он прикрывал свой еще по-детски крошечный «стручок».
Назад Шкелет вернулся уже сам. И до ночи пролежал в постели, укрывшись с головой, ни с кем не разговаривая (да мы, по правде, не слишком и приставали) и даже не вставая поесть. Так, словно умер.
Той ночью всем худо спалось, но мне, пожалуй, беспокойнее всех. Под утро, в очередной раз открыв глаза и поняв, что больше не усну, я встал и на цыпочках подошел к окну на торцевой стороне палаты, где стоял долго-долго…
Снаружи лил беспрерывный дождь, то монотонно шепчущий, то сбиваемый порывами ветра, то внезапно замирающий на минуту, чтобы так же внезапно усилиться…
Приходи… приходи, когда снова пойдет дождь…
Никто не удивился, когда на следующий день родители увезли Шкелета домой, закатив перед тем грандиозный скандал. Медсестру, верховодившую в тандеме «стерв», которую мы прозвали Кобылой из-за длинных зубов, сразу уволили; другую – перевели во взрослое отделение. Больше ни одну из них мы не видели. Наверное, кому-то повезло. Благодаря мальчишке, о котором ничего не было известно, кроме его неспособности выговаривать «с», о котором мы так ничего и не узнали.
До меня только в последние дни пребывания в «Спутнике» окончательно дошло, что никто из нас не был из полной семьи. Точнее, ни у кого не было отца. Словно какая-то неизвестная сила определяла той осенью (а может, и не только той), кому уготовано место среди нас. А Шкелет по какому-то недосмотру нарушивший данное правило, будто служил этому подтверждением. Странно, ведь я до сих пор чувствую, что все именно так.
Но это еще в будущем, а пока я просто стоял перед окном, всматриваясь в тысячеглазую от тусклого блеска падающих капель темноту и слушал зов Человека дождя.
Он звал меня.
Нас.
* * *
– Куда подевался ваш Рома? – скользя взглядом по классу на следующий день, спросила училка, когда мы расселись за партами. Ромка сразу попал в число ее любимчиков, поскольку, в отличие от большинства из нас, умудрялся каким-то непостижимым образом сохранять прилежание в условиях здешней школы. Словом, неисправимый отличник. Самое забавное – именно такое впечатление он и производил с первого взгляда, что в жизни встретишь не так уж часто.– А действительно, где очкарик? – завертели головой Андрей с Игорем, да и все мы.
– Разве вы не выходите из корпуса вместе? – по большому счету, училка была права: мы редко шли на занятия порознь; чаще разбивались на отдельные группки, когда возвращались назад.
– Может, отстал и заблудился? – предположил вслух кто-то из девчонок.
– Территория довольно большая… – заметила училка, взвешивая мысль.
– Очки запотели, и он сбился с дороги, – вставила Нона; однако шутка ее не вызвала особого веселья у остальных.
– Вряд ли мог заблудиться, – сказал Игорь и кивнул на меня. – Они приехали сюда одновременно с Юрой. Да и весь путь почти по прямой.
– Ладно, – училка села за свой стол и раскрыла классный журнал. – Давайте немного подождем, наверное, он скоро придет.
Я про себя думал, что Ромка мог по рассеянности забыть взять тетрадь или какой-нибудь учебник, а затем вспомнить по дороге и незаметно вернуться, никого не предупредив. Такое было вполне возможно.
Но время шло, пять минут, десять, а он все не появлялся.
– Медсестры обычно передают мне записку, если кого-нибудь забирают, – сказала училка, начиная заметно тревожиться.
– Нет, я точно видела, как он выходил со всеми, – заявила Рита, подружка Ноны.
Училка задумчиво смотрела в окно, за которым уныло моросил дождь.
– Странно… Он мне всегда казался таким серьезным мальчиком.
– Он свернул, когда мы вышли, – вдруг подал голос Хорек.
– Почему ты сразу не сказал?
– Не знаю, – смутился Хорек, опуская глаза долу; то ли потому, что теперь все смотрели на него, то ли… существовала иная причина.
– Зачем он свернул? – училка медленно подошла к его парте, которую он делил с одним из «фуфлыжников».
– Кажется, кого-то там увидел… я не знаю…
– И ничего не говорил?
– Нет.
– А в какую сторону он пошел?
– Кажется, туда… – пролепетал Хорек, указывая пальцем в середину классной доски, словно находился не в помещении, а на улице.
– В сторону футбольного поля, что ли? – быстро сориентировался Игорь.
– Да, кажется…
– Так кажется или точно? – склонилась к нему училка.
– Точно, – кивнул Хорек. – Кажется…
Я едва не прыснул, успев во время прикрыть рот ладонью.
– А в ухо хочешь получить? – вздохнул Андрей, беззлобно глядя на Хорька.
– Каж… ох, бля, нет! – пробормотал тот, чем вызвал нервный смешок даже у преподавательницы. Однако теперь стало совершенно ясно, как сильно он напуган.
Я, впрочем, тоже ощущал неприятное движение в груди. И не один я… кажется.
– Знаете что? – обратилась училка ко всем. – Давайте выйдем и поищем его. Но только… – она была вынуждена сразу же поднять руку в останавливающем жесте: – Только мальчики первой палаты. Он ведь из первой, так? Остальные пусть откроют свои учебники и… займутся чем-нибудь. Я проверю, когда мы вернемся.
Видимо, ей хотелось решить проблему самостоятельно, чтобы избежать возможных неприятностей. Потому что взрослые почти всегда опасаются возможных неприятностей так же, как и реальных, а иногда – даже больше.
Надев куртки, шарфы и шапки, мы – Игорь, Андрей, Ренат, Хорек и я (на место отбывшего раньше срока Шкелета еще никого не успели прислать, а Богдан готовился к школе только на следующий год) – во главе с училкой вышли на улицу и медленно двинулись в сторону футбольного поля, старательно глядя в оба, чтобы не упустить пропавшего очкарика Ромку.
Все же я обратил внимание, когда училка, идущая впереди, направила нас чуть правее от корпусов санатория, делая крюк: скорее, чтобы случайно не попасть на глаза руководству с выводком учеников на сырой погоде да еще во время занятий (хотя даже мне было ясно, что от здешней учебы и так толку почти никакого), чем из намерения срезать путь.
Было еще не слишком холодно, однако в воздухе уже витало предчувствие скорого снега, – мокрого и тяжелого, как всегда в это время года. Мы обогнули строения и направились к лесу и длинной километровой дорожке.
Я шел бок о бок с Ренатом.
– Дождь… – молвил он так тихо, что его больше никто не мог услышать, и глянул на меня. Я понял, что он имеет в виду, и кивнул в ответ.
…Ромка лежал в дальнем конце беговой дорожки лицом вниз, всего в нескольких шагах от белой отметки «900». Сомнений, что это именно он, не оставляла знакомая синяя с ярко-оранжевыми полосами курточка. Мы завидели его еще издали и рванули со всех ног. Училка пыталась было запретить нам окриком (кто бы слушал), наконец побежала сама, но, конечно, безнадежно отстала.
Мне удалось прибежать третьим, легко обставив Хорька и (к собственному удивлению) на два-три метра опередив Рената. Игорь с Андреем оказались на месте намного раньше остальных. Они склонились над Ромкой и о чем-то переговаривались между собой. Я пытался определить по выражению их лиц, насколько плохи дела, но сумел разглядеть лишь характерные жесты, в которых угадывалось явное облегчение.
Значит, Ромка, по крайней мере, был жив.
Шагов с десяти я заметил сперва, как вздрагивает его спина, а затем, через мгновение, услышал его плач – негромкий, но какой-то тягучий, с надрывом. И посмотрел на запыхавшегося Рената, прибежавшего следом за мной. Мне почему-то казалось, он должен первым разобраться, что к чему.
Когда к нам присоединился Хорек, мы все еще продолжали топтаться у мокнущего на дорожке Ромки, не решаясь что-либо сделать, и ждали училку. Игорь с Андреем только присели рядом с Ромкой с разных сторон и положили руки на его вздрагивающие плечи. Эта картина невольно вызвала у меня воспоминания о том вечере, когда они почти вот так же обступили его, испуганного насмерть шевелящейся шторой.
– Что с ним? – истерически воскликнула училка, подбегая к нам и, судя по всему, находясь в полувздохе от обморока.
Мы расступились, давая ей место.
– Боже, как ты меня напугал! – женщина (думаю, не только я в тот момент перестал воспринимать ее как нашу училку) подняла Ромку с мокрого асфальта; ее раскрытый зонт давно валялся где-то у полосы с цифрой «400». – Когда я увидела, как ты здесь лежишь…
Взгляд мальчика был вполне осмысленным, но устремленным куда-то вдаль, в жемчужно-серую пелену дождя.
– Почему? Зачем ты пришел сюда?
– Вы не понимаете! – вдруг заверещал Ромка тонким девчоночьим голосом. – Он умер! Умер! Мне сказали, тебе тоже нужно бросить землю… туда… Он умер!
Ромка снова заплакал, но уже тихо, почти без слез.
– Ребята, что происходит? – училка обвела нас беспомощным взглядом растерянной восьмилетней девочки. – Вы знаете?
Мы знали. Я уверен, там, в конце темной от дождя полоски асфальта – знал каждый. Но что мы могли ей ответить?
– Вы ведь знаете, правда?
Мы молчали. Даже Ромка совсем затих. Я стоял под нарастающим ливнем и испытывал это пронзительное чувство – объединяющей нас тайны, такой разной для каждого и общей для всех, тайны, которую мы не выбирали и никому не клялись хранить, связывающей нас и одновременно разделяющей загадочными табу. И сейчас она окружала нас со всех сторон.
– Знаете…
Женщина, которую попросили быть учительницей… Она тоже это почувствовала.
Мы не могли ответить.
* * *
Я совершенно не помню парня, занявшего место Шкелета. Благодаря причудливой избирательности детской памяти в моем сознании удивительно ярко запечатлелся образ тех ребят, с которыми я познакомился вначале и разделил первую половину своей жизни в «Спутнике», даже Антона, уехавшего на следующий день вслед за моим поступлением. Но ничего не могу сказать о тех, кто приходил им на смену, – они словно тени бродят в моей памяти среди последних «наших». Этих «призраков» постепенно становиться все больше, а «наших» все меньше.В среду уехал Андрей. В четверг мы распрощались сразу с двоими – Игорем и маленьким Богданом. В пятницу утром выписался Хорек. Так что к концу моей второй недели в «Спутнике» остались только Ренат да Ромка.
А может, всему было виной мое восприятие, искаженное горячкой высокой температуры, сквозь которую я наблюдал за этими уходами и приходами. Во вторник я здорово вымок и промерз под дождем, когда мы искали Ромку, и, разумеется, уже на следующий день слег в постель, – мои миндалины как всегда не простили мне уличной фривольности. Я очень переживал, что меня запихнут одного в какой-нибудь изолятор, но моя лечащая врач сказала, что у меня обычная простуда, и оставила со всеми.
В четверг уже стало ясно, что на выходные я останусь в санатории. Основное лечение было приостановлено до тех пор, пока я достаточно не поправлюсь, зато текущее ничем не отличалось от настоящего больничного. Меня заходила навестить директриса, затем по отдельности приезжали мама и брат, – все их гостинцы я бы с радостью променял на один час дома.
Даже за полчаса променял бы.
Иногда мне становилось лучше, и тогда все вокруг на короткое время переставало быть похожим на сон. Один из таких моментов случился в четверг вечером. Свет уже был потушен, а в печке как всегда уютно потрескивал огонь.
Хорек, для которого эта ночь здесь была последней, ностальгическим тоном сообщал, какие хорошие истории умеет рассказывать Ренат. Думаю, сам хотел напоследок услышать еще одну, но почему-то не решался попросить.
– Ренат, может, и нам расскажешь? – предложил один из «призраков».
– Если, конечно, твой таинственный голос не против, – обрадовался Хорек.
– Таинственный… что? – спросил другой «призрак», занимавший теперь место Игоря.
– Неважно, – ответил Ренат. – Главное, чтобы я был не против.
А я, к тому времени уже зная, что он из одного интерната с близнецами (мать Рената умерла от заражения крови при операции, а отец досиживал длинный срок в тюрьме) и оказался в «Спутнике» сразу после окончания пионерлагерного сезона, – подумал: сколько же таких, как мы, успело пройти этой осенью через его истории, коротая долгие дождливые вечера и хоть ненадолго забывая о тоске по дому.
– Я расскажу об одном палаче, который жил в мире, очень похожем на наш, – начал Ренат. – Может, он там и сейчас живет.
– Это вроде как… в параллельном мире? Я в книжке читал… – вставил кто-то из «призраков».
– Точно, – ответил Ренат. И продолжил: – Самым главным было то, что никто не знал, кто он такой и откуда, никто никогда не видел его лица. Потому что таким был Закон о Казни, понятно? Самый древний из законов, который сохранился еще со времен средневековья. Все менялось, цивилизация развивалась, пока не стала вроде нашей, даже в чем-то более развитой. Но люди почему-то решили не менять именно тот закон. Трудно сказать, почему – может, он просто оказался надежнее других, и время ничего не смогло с ним поделать. А может, людям нравилась многовековая тайна, дожившая до их дней, и им не хотелось ее убивать. Из поколения в поколение люди привыкли считать Палача бессмертным существом, которое столетиями живет в своем замке у Плашной площади, где всегда совершались казни. Многие действительно в это верили, поэтому были написаны тысячи книг, а потом и сняты сотни фильмов о загадочном Хозяине замка, в который никто не мог проникнуть. По старой легенде этот замок был возведен самим Палачом, а когда строительство завершилось, он лично убил всех, кто в нем участвовал. С тех пор по закону больше никто не имел право лишать жизни, кроме Палача. А Государство создало особую службу, чтобы постоянно охранять все подходы к замку. Только Палач был способен выйти из него или попасть обратно. Но никто не знал, как и когда это происходит. Люди могли видеть его только на помосте во время казней. Он появлялся в черном одеянии со скрытым лицом из-за огромной бронированной двери, которую не протаранил бы и танк, делал свою работу – по древнему обычаю, мечом, – и уходил. Автоматические лазерные пушки расстреляли бы даже Президента, если бы тот попытался напасть на Палача. Уже несколько веков его изображение было на гербе Государства – человек в черной сутане, который опирается на длинный двуручный меч.
– А он и вправду был бессмертным? – спросил Ромка.
– Да нет, конечно. – Я услышал, как Ренат скрипнул пружинами кровати, приподнявшись на локте. – Просто когда-то жил человек, который был придворным ученым, и однажды король приказал ему создать какой-нибудь особый закон в честь окончания всех войн, потому что в тот год он победил всех своих врагов и объединил целый мир в одну страну. Эту войну начал еще прапрадед короля. Вот тогда-то ученый и решил, что пусть теперь останется лишь один человек, который будет иметь право убивать. Ведь кто-то же все равно должен был казнить всяких преступников, насильников и убийц. И создал Закон о Казни. Но королевский ученый даже не догадывался, что придуманный им закон сможет просуществовать так долго – целые столетия. Он только хотел, чтобы закон продержался до смерти короля.
Самым сложным оказалось постоянно хранить в тайне, кто же тот единственный человек, который обладает правом убить, потому что Закон о Казни запрещал это даже королю. И тогда ученый придумал специальную систему, чтобы сберечь Закон как можно дольше. Например, он предусмотрел, что обязательно найдутся люди, которые попытаются вычислить Палача, или кто-то случайно обратит внимание на человека, всегда куда-то исчезающего во время казней. Или еще как-нибудь. Поэтому тот ученый решил, что Палач не будет иметь семьи, близких родственников и друзей, но и жить уединенно ото всех тоже не будет. А казни всегда станут назначаться только в те дни, когда весь народ празднует какой-нибудь большой праздник, никто не работает и каждый может пойти, куда захочет. Еще он составил очень жесткий свод требований, которым должен соответствовать Палач. Очень жесткий, потому что нужно было обладать многими особыми качествами, чтобы стать Палачом. Одним из правил, к примеру, было: когда состарившийся Палач передаст своему преемнику все секреты, то должен сразу умереть, – потому что двух людей, знающих тайну Закона о Казни, быть не должно. Поэтому действующий Палач долго выбирал преемника, испытывал его и присматривался, чтобы не ошибиться.
Затем ученый построил по своему собственному проекту тот самый замок у Плашной площади, провел к нему глубокий подземный туннель длинной в тридцать километров, имеющий тайный вход, с запутанным хитроумным лабиринтом внутри и множеством смертельных ловушек, пройти через которые мог только Палач, знающий их секреты. Рабочие, пять лет строившие замок и туннель, постоянно жили там же под землей, куда им доставляли пищу и все необходимое. Это были в основном бродяги и каторжники; они быстро умирали от тяжелой работы и болезней, и тогда доставляли новых. Их было так много, что вскоре стало не хватать. Ученый уговорил короля, чтобы ему привозили рабочих из дальних провинций. Когда строительство окончилось, он пообещал оставшимся в живых рабочим огромную награду и свободу. И пригласил для пиршества в заранее вырытую под землей большую залу, а когда все там собрались, устроил обвал…
– Похоронил всех заживо? – не удержался Хорек.
– Да, все погибли. Ученый настолько увлекся своей идеей, что, в конце концов, сам и стал первым Палачом. Но сначала убедился, что отвечает всем требованиям.
– Вот псих! – изумился чей-то голос в темноте.
– Ну да, совсем свихнулся, – согласился Ренат. – Семьи и близких друзей у него тоже не оказалось. Он даже на всякий случай убил короля, чтобы трон занял его сын, который вообще ни хрена не знал. Но ученый все равно думал, что секретная нить оборвется уже вскоре после его смерти, и, естественно, не предполагал, что созданный им Закон просуществует столько веков.
– У нас по вечерам рассказывали совсем не такие истории, – заворчал один из «призраков». – Я хочу про мертвецов.
Ему никто не ответил. Или не успел, потому что в этот момент я спросил:
– А кем был тот Палач, о котором ты говорил вначале?
– Кем он был? Он был… бухгалтером. Простым бухгалтером в конторе.
– Моя бабуля тоже бухгалтер, – веско заметил Хорек.
– Прошло уже десять лет, как старый Палач сделал его своим преемником. И еще десять лет перед этим он за ним наблюдал, даже стал его близким другом. Короче, знал о нем все. И решил остановить выбор на нем. Правда, на всякий случай старый Палач держал на примете еще двоих-троих.
– А если бы тот отказался? – спросил Ромка.
– Значит, старому Палачу пришлось бы его убить. Иногда такое случалось и раньше. Но редко, потому что тот ученый, который создал Закон о Казни, хоть и тронулся на своей идее, но был очень умным человеком, и его система выбора преемника почти никогда не давала осечек.
– Клёво… – хмыкнул кто-то.
Мне тоже нравилась история Рената, хотя она совсем и не походила на все те, что я слышал раньше, – даже на его собственные. К тому же Ренат очень редко позволять себя кому-нибудь перебить, а тут… словно он сам желал, чтобы его перебили, провоцировал деталями, словно относился к ней как-то по особенному. Я думаю, он и нас заставил. По крайней мере, тем вечером.
– Только старый Палач нарушил одно правило: он знал, что у его будущего преемника когда-то была семья – жена и сын – хотя и давно развалилась. Жена от него ушла к другому и забрала с собой сына. Потом неожиданно умерла, а отчим отдал мальчика в интернат. Много лет его настоящий отец следил за жизнью сына, пока тот не вырос. Но никогда не общался с ним, только наблюдал издалека. Старый Палач обо всем этом, конечно, знал и все равно остановил выбор на нем. Может быть, потому что ему было уже много лет, и он боялся опоздать, а лучшей замены себе не видел. И вот он привел будущего Палача в подземный лабиринт, чтобы показать дорогу к замку и научить проходить через ловушки и западни. Когда они шли, – а дорога занимала девять часов, – то иногда наталкивались на…
– Мертвецов? – с надеждой вопросил тот же «призрак».
– Миртвицы, миртвицы… – передразнил его другой (впрочем, нет, этого я помню – огненно-рыжий здоровила лет пятнадцати, быстро захвативший главенство после отъезда наших «вождей»). – Да заткнись ты со своими мертвецами! Некрофил долбанный!
Я чуть не влез, дабы обогатить свой словарный запас новым приобретением. Однако сразу сообразил, что моя любознательность явно не ко времени, и просто решил запомнить непонятное слово, чтобы позднее проконсультироваться с Димой или мамой (когда я все-таки задал маме тот вопрос, она сперва окинула меня странным-странным взглядом, а затем ответила, что мне вовсе незачем интересоваться такими вещами).
Ренат терпеливо переждал, пока кончится перепалка между новенькими.
– Да были, были там мертвецы, – успокоил он «некрофила». – Правда, не слишком много. Просто время от времени кто-нибудь случайно находил вход в лабиринт: заблудившийся ребенок, разные пьяницы или кто-то еще. Но никто не мог выбраться обратно живым, потому что все гибли в ловушках или от голода. Раз молодой Палач даже услышал чей-то голос, когда шел к замку на очередную казнь. Это был человек, который заплутал в одном из ложных ходов; их в лабиринте была целая уйма.
– И что, оставил того умирать?
– Конечно, – ответил Ренат. – Он не имел права его спасать, потому что так сразу бы выдал себя. Он не мог сделать этого в лабиринте, ясно?
Ренат ненадолго умолк, затем повел свою историю дальше:
– Когда старый Палач передал ему все знания, то умер в тот же день – бросился под поезд. Якобы свалился на рельсы ненароком, чтобы его исчезновение ни у кого не вызвало подозрений. Ведь кто-нибудь мог догадаться, кем он был, и начать следить за всеми, с кем он общался. А так выходило – обычный несчастный случай.
– А как же разведка? – вдруг усомнился Рыжий. – Неужели даже там не знали, кто Палач?
– Осталась только обычная полиция и тайный отдел, который занимался розыском уголовных преступников. Но Палач-то не был преступником, – без запинки ответил Ренат. – А разведка… фьюи-ить!.. потому как уже давно никто не воевал. Просто иногда находились отдельные люди, которые хотели разоблачить Палача, чтобы прославиться или… или от нечего делать. Но у них ни черта не выходило.
– Ладно, извини, – сказал Рыжий. – Это я так.
– И вот как-то через десять лет Палач вышел для очередной казни. На помосте стояли пятеро осужденных. Трое мужчин, одна женщина и совсем молодой парень. Палач неожиданно узнал в нем своего сына. Но не подал виду. Он как обычно начал свою работу, только устроил так, чтобы очередь сына была последней. А потом… оглушил его по голове рукояткой меча, перекинул через плечо и скрылся за бронированной дверью замка. Вначале народ ничего не понял, все замерли – и на Плашной площади, и даже у телевизоров, ведь никто такого не ожидал. А когда некоторые бросились к двери, что вела на эшафот, их скосили лазерные пушки. На площади возникла паника, многие погибли в давке. Уже через день во всем городе стали вспыхивать мятежи и беспорядки. Скоро все провинции, которые много столетий назад король объединил в одну страну, отделились, и началась большая война.