– А причем здесь война? – возмутился кто-то из «призраков».
– Да потому что на том законе все и держалось, дубина! – хлопнул рукой по одеялу Рыжий.
– В самое яблочко, – сказал Ренат. – Получилось все равно как выкрутить незаметный, но важный винтик в большом механизме, или убрать нижнюю карту в карточном домике. Только никому и в голову раньше не приходило, что такое может случиться.
Некоторое время мы лежали молча, переваривая необычную историю Рената.
– Погоди, а что же было с Палачом и его сыном? – очнулся Хорек.
– Больше их никто не видел.
Все началось с замыкания электропроводки в кладовой для белья. Должно быть, виной тому послужила сырость, проникавшая через крышу, а дождь – то едва заметный, то проливной – не утихал целыми днями. Несколько стопок сменного белья, медленно тлевшие в кладовой, обратили на себя внимание, только когда одна из дежурных медсестер проходила мимо двери и уловила слабый запах паленного, сочившийся в коридор с почти незаметными струйками дыма. Она позвала на помощь вторую медсестру, у которой был ключ, и вместе они залили тлеющие стопки водой. Небольшой одноэтажный корпус быстро наполнился едким дымом.
Поскольку вызывать пожарных было уже ни к чему, они ограничились звонком электрику, а оставшихся на выходные детей вывели на улицу, чтобы проветрить палаты. Кроме одной, – где находился я. Меня, больного, тащить под дождь они не решились. К тому же моя палата находилась в дальнем от злосчастной кладовки конце, куда дым еще не успел добраться.
Однако в курсе всех этих подробностей я оказался уже потом.
Помню только, как открыл глаза, выходя из лихорадочной полудремы и туго сознавая, что мне стало нечем дышать. Палата была заполнена густым сизым туманом, выедающим глаза и скребущим мое воспаленное горло. Лишь приступ мучительного грудного кашля заставил меня наконец понять, что все происходящее – вовсе не сон.
Я выбрался из постели и сразу же потерял ориентацию в этом тумане. Даже если бы мне пришло в голову позвать на помощь, то вряд ли бы я смог это сделать из-за удушающего кашля. Сквозь слезы мне иногда удавалось выхватить абрис светлого прямоугольника одного из четырех окон, который тут же исчезал из виду. Я долго (хотя сомневаюсь, чтобы это на самом деле могло тянуться долго в реальном времени) блуждал по палате, натыкаясь на спинки кроватей и теряя последние крохи сознания.
Когда вдруг различил прямо перед собой чью-то высокую фигуру, смутный, но узнаваемый силуэт… Я шагнул к нему – неосознанно, раньше, чем успела появиться первая мысль или эмоция, как путник на свет, указывающий верную дорогу из глубин подземного лабиринта…
Идем со мной, Юра, – я не мог не узнать голос отца. – Они забыли про тебя. Уходи со мной. Прямо сейчас…
Я потянулся к его руке…
И потерял сознание.
– Ну да, ты лежал на своей кровати, – снова подтвердил Ренат. Это именно он первым обратил внимание, что сквозь оконные рамы нашей палаты просачиваются струйки дыма. Получалось, автобус вернулся из города ровно в тот момент, когда я открыл глаза от удушья.
Был вечер, около девяти, но спать еще не хотелось, и мы, не гася свет, просто лежали на своих кроватях. Можно было, конечно, пойти в столовую посмотреть телевизор, но нас что-то не тянуло, да и мне опять стало хуже. В палате, тщательно проветренной еще днем, все еще чувствовался запах горелых простынь и наволочек. Уходя из корпуса, сестры залили водой только часть стопок, и вскоре белье начало тлеть снова.
Думаю, я задохнулся бы гораздо раньше, чем дежурный электрик достаточно протрезвел, чтобы притащиться в наш корпус, или кто-нибудь решил заглянуть внутрь проверить, все ли в порядке.
Но как же я сумел очутиться на своей кровати? – вот что заставляло меня недоумевать. Вряд ли бы я сумел это сделать, даже находясь в полном сознании, а тогда-то…
– Снова видел его?
Вместо того чтобы спрашивать, как Ренат догадался, – наверное, это было не трудно прочесть по моему лицу (во всяком случае, Ренат мог вполне) – я просто кивнул:
– Совсем как папа, когда учил меня играть в шахматы.
Я и сейчас ясно помню тот день. Мне скоро стукнет шесть, я сижу за большим столом в нашей гостиной перед разложенной шахматной доской и переставляю фигуры, выстраивая в разном порядке. Меня целиком увлекает это занятие. Вот, черные обороняются, кидая вперед многочисленную пехоту под командованием двух долговязых офицеров и генерала-туры… А вот черные и белые объединенными силами готовятся отразить нападение неизвестного врага, строят бело-черные редуты, укрепленные по флангам могучей конницей; трусливые короли жмутся друг к дружке под опекой своих телохранителей-ферзей…
Отец заходит в комнату, некоторое время наблюдает за этими маневрами.
«Давай научу тебя играть в шахматы», – и садиться напротив. Солнце за его спиной заглядывает в окно гостиной, пляшет яркими бликами на полированной крышке стола, искриться в изгибах шлемов моих «солдат», и я киваю отцу, улыбаясь и сощуривая глаза.
Играть я, конечно, не научился, зато узнал, как ходят фигуры, – хотя и этого достаточно, чтобы влепить мат Диме уже через неделю. Так что могу сказать, отец успел меня чему-то научить – двигать фигуры по доске. Наверное, это уже немало. Я знал ребят, у которых не было и того. Например, Ренат.
– Но ведь здесь было полно дыма.
– Мне так показалось.
За окнами в темноте стучали дождевые капли, выбивая сложные дроби о жесть внешнего подоконника, опадая с быстро редеющей листвы деревьев, – ставшие давно привычными знаки присутствия Осени.
– Скажи честно, вы все его видели?
– Все.
– А кто-нибудь из новеньких… уже?
– Не знаю. Может быть.
– Думаешь, не стоит их предупредить?
– Они не поймут… пока сами его не встретят. Я пытался раньше… Ладно, давай спать.
Ренат поднялся и выключил свет. Возвращаясь назад мимо моей кровати, он вдруг остановился, взявшись обеими руками за спинку и глядя на меня.
– Что?
– Никак не пойму… – Ренат провернул ладони с тихим скрипом вокруг кроватной спинки. – Что его тянет к таким, как мы? Зачем ему это нужно? – Снова едва уловимый скрип. – А может, все дело в нас? – Скрип. – Может, мы сами его и создали?
Он наконец забрался к себе под одеяло, и уже опускаясь в мягкий сонный прилив, я едва расслышал, как он произнес что-то еще.
В четверг Ромка – подумать только, кто! – подбил старших «призраков» устроить одному из новеньких испытание «ниткой и шторой», и вечером лично руководил всем процессом. Ренат, который и раньше не тяготел к общительности, казалось, вдруг замкнулся еще сильнее и редко обращался к кому-нибудь без особой надобности; много читал, подолгу гулял в одиночестве после занятий в санаторной школе, даже мы с ним почти не разговаривали. Его таинственный голос тоже перестал являться нам вечерами. Что-то изменилось. А может, все дело опять во мне, может, я и не пытался вникнуть в эти перемены, зная, что скоро уеду. Три недели, казавшиеся мне в первый день огромным сроком, почти целой жизнью, промелькнули капля за каплей… и вот – почти уже истекли быстрой ниткой воды в клепсидре.
Меня еще дважды навещал Дима; у мамы была рабочая неделя. Дима рассказывал о делах дома, разные новости и обещал, что мы непременно сходим вместе на «Каскадеров» после моей выписки из «Спутника». Он же приехал за мной и в последний день.
Я уезжал перед началом обеда, поскольку следующий автобус уходил только через час; передал своей врачихе собранный мамой презент и попрощался с ребятами. А Ренат, как назло, куда-то запропастился. Я заглянул во все уголки корпуса, его нигде не было; другие тоже его не видели. Но нужно было торопиться. Расстроенный тем, что не удалось попрощаться с Ренатом, я вышел из маленького корпуса детского санатория, где провел три недели свой жизни, – не такой уж малый срок, когда тебе всего семь лет, – держа старшего брата за руку. И мы направились через длинную аллею к центральному входу.
Все выглядело почти так же, как и двадцать один день назад. Только гипсовые фигуры больше не казались такими зловещими, ветви деревьев и кустарников сильнее поредели, оголяя темные стволы, а воздух похолодал и вырывал изо рта легких облачных фантомов. И еще, конечно – мы двигались в обратном направлении…
домой
– Эй!.. – донеслось до нас сзади. – Эй, Юрка!
Я знал только одного паренька, который сейчас мог догонять нас по мокрой дорожке аллеи. Дима прошел немного вперед и остановился, прикуривая сигарету, а я остался на месте.
– Еще немного и я бы тебя пропустил, – сказал Ренат, запыхавшись от бега. Таким счастливым мне еще не доводилось его видеть. – Представляешь, за мной приехал отец, – он указал в ту сторону, откуда прибежал.
В сотне шагов от нас неторопливо прогуливался коренастый чернявый мужчина. Но даже с такого расстояния их сходство с сыном было очевидным.
– Поздравляю, – сказал я, искренне радуясь за Рената. – Черт, это здорово! Значит, ты тоже уедешь сегодня?
– Нет, – он, смеясь, покачал головой. – Мы уезжаем прямо сейчас. Я только с тобой хотел попрощаться. И видишь, чуть не проморгал.
– Да, а я подумал…
Ренат протянул мне руку:
– Рад был с тобой познакомиться.
– Я тоже, – у меня вдруг предательски защипало в глазах, но на душе теперь стало как-то легче и спокойней.
Мы пожали на прощание друг другу руки, и это было первым в моей жизни настоящим мужским рукопожатием. Я еще несколько мгновений смотрел, как он возвращается обратно к своему отцу, а затем присоединился к Диме.
– Счастливо! – крикнул Ренат, вскидывая ладонь вверх.
Я повернулся и ответил тем же.
– Вместе уезжаете? – спросил Дима, когда мы двинулись дальше.
– Угу, – кивнул я, и добавил: – Это мой друг.
– Я так и понял, – Дима сильным щелчком запустил дымящийся окурок в кусты. – А разве с той стороны идет какая-нибудь дорога?
– Что?
Что… что…
Слово звучало и звучало по странно замкнутому кругу, хотя подобное было невозможно, потому что время не способно так замедлить свой ход но оно продолжало звучать а я находился в его центре нанизанный на эту застывшую ось наблюдая за плавно вращающимся вокруг себя миром пытаясь оглянуться назад думая о дороге которой не было и снова пытаясь быстрее быстрее разве может так долго тянуться историях про один раз которые он так любил рассказывать нам так долго не может но сам ненавидел эту пугающую неизвестность потому что всегда хотел узнать что за той чертой больше всех нас быстрее потому что его мучило зачем ему такие как мы всегда хотел заглянуть за нее и в тот вечер когда я медленно сквозь сон услышал его слова что есть только один способ это узнать и не понял мир слишком медленно поворачивается на оси в стекленеющем времени я думаю сколько может тянуться слово сказанное миллионы лет тому успевая заметить солнце брызнувшее в просвете между тучами впервые за столько недель уже все понимая и зная что не успею…
…А потом закончился 80-й, и больше их никто не видел.
15.03.2003 г.
Киев, Дарница
– Да потому что на том законе все и держалось, дубина! – хлопнул рукой по одеялу Рыжий.
– В самое яблочко, – сказал Ренат. – Получилось все равно как выкрутить незаметный, но важный винтик в большом механизме, или убрать нижнюю карту в карточном домике. Только никому и в голову раньше не приходило, что такое может случиться.
Некоторое время мы лежали молча, переваривая необычную историю Рената.
– Погоди, а что же было с Палачом и его сыном? – очнулся Хорек.
– Больше их никто не видел.
* * *
К субботе все наши разъехались по домам, даже Ромка. Остались только я и Ренат, да и того забрали с самого утра, посадили в служебный автобус еще с несколькими интернатовцами из «фуфлыжников» и увезли в город для какого-то обследования. В тот день я чуть не погиб.Все началось с замыкания электропроводки в кладовой для белья. Должно быть, виной тому послужила сырость, проникавшая через крышу, а дождь – то едва заметный, то проливной – не утихал целыми днями. Несколько стопок сменного белья, медленно тлевшие в кладовой, обратили на себя внимание, только когда одна из дежурных медсестер проходила мимо двери и уловила слабый запах паленного, сочившийся в коридор с почти незаметными струйками дыма. Она позвала на помощь вторую медсестру, у которой был ключ, и вместе они залили тлеющие стопки водой. Небольшой одноэтажный корпус быстро наполнился едким дымом.
Поскольку вызывать пожарных было уже ни к чему, они ограничились звонком электрику, а оставшихся на выходные детей вывели на улицу, чтобы проветрить палаты. Кроме одной, – где находился я. Меня, больного, тащить под дождь они не решились. К тому же моя палата находилась в дальнем от злосчастной кладовки конце, куда дым еще не успел добраться.
Однако в курсе всех этих подробностей я оказался уже потом.
Помню только, как открыл глаза, выходя из лихорадочной полудремы и туго сознавая, что мне стало нечем дышать. Палата была заполнена густым сизым туманом, выедающим глаза и скребущим мое воспаленное горло. Лишь приступ мучительного грудного кашля заставил меня наконец понять, что все происходящее – вовсе не сон.
Я выбрался из постели и сразу же потерял ориентацию в этом тумане. Даже если бы мне пришло в голову позвать на помощь, то вряд ли бы я смог это сделать из-за удушающего кашля. Сквозь слезы мне иногда удавалось выхватить абрис светлого прямоугольника одного из четырех окон, который тут же исчезал из виду. Я долго (хотя сомневаюсь, чтобы это на самом деле могло тянуться долго в реальном времени) блуждал по палате, натыкаясь на спинки кроватей и теряя последние крохи сознания.
Когда вдруг различил прямо перед собой чью-то высокую фигуру, смутный, но узнаваемый силуэт… Я шагнул к нему – неосознанно, раньше, чем успела появиться первая мысль или эмоция, как путник на свет, указывающий верную дорогу из глубин подземного лабиринта…
Идем со мной, Юра, – я не мог не узнать голос отца. – Они забыли про тебя. Уходи со мной. Прямо сейчас…
Я потянулся к его руке…
И потерял сознание.
* * *
– На кровати?– Ну да, ты лежал на своей кровати, – снова подтвердил Ренат. Это именно он первым обратил внимание, что сквозь оконные рамы нашей палаты просачиваются струйки дыма. Получалось, автобус вернулся из города ровно в тот момент, когда я открыл глаза от удушья.
Был вечер, около девяти, но спать еще не хотелось, и мы, не гася свет, просто лежали на своих кроватях. Можно было, конечно, пойти в столовую посмотреть телевизор, но нас что-то не тянуло, да и мне опять стало хуже. В палате, тщательно проветренной еще днем, все еще чувствовался запах горелых простынь и наволочек. Уходя из корпуса, сестры залили водой только часть стопок, и вскоре белье начало тлеть снова.
Думаю, я задохнулся бы гораздо раньше, чем дежурный электрик достаточно протрезвел, чтобы притащиться в наш корпус, или кто-нибудь решил заглянуть внутрь проверить, все ли в порядке.
Но как же я сумел очутиться на своей кровати? – вот что заставляло меня недоумевать. Вряд ли бы я сумел это сделать, даже находясь в полном сознании, а тогда-то…
– Снова видел его?
Вместо того чтобы спрашивать, как Ренат догадался, – наверное, это было не трудно прочесть по моему лицу (во всяком случае, Ренат мог вполне) – я просто кивнул:
– Совсем как папа, когда учил меня играть в шахматы.
Я и сейчас ясно помню тот день. Мне скоро стукнет шесть, я сижу за большим столом в нашей гостиной перед разложенной шахматной доской и переставляю фигуры, выстраивая в разном порядке. Меня целиком увлекает это занятие. Вот, черные обороняются, кидая вперед многочисленную пехоту под командованием двух долговязых офицеров и генерала-туры… А вот черные и белые объединенными силами готовятся отразить нападение неизвестного врага, строят бело-черные редуты, укрепленные по флангам могучей конницей; трусливые короли жмутся друг к дружке под опекой своих телохранителей-ферзей…
Отец заходит в комнату, некоторое время наблюдает за этими маневрами.
«Давай научу тебя играть в шахматы», – и садиться напротив. Солнце за его спиной заглядывает в окно гостиной, пляшет яркими бликами на полированной крышке стола, искриться в изгибах шлемов моих «солдат», и я киваю отцу, улыбаясь и сощуривая глаза.
Играть я, конечно, не научился, зато узнал, как ходят фигуры, – хотя и этого достаточно, чтобы влепить мат Диме уже через неделю. Так что могу сказать, отец успел меня чему-то научить – двигать фигуры по доске. Наверное, это уже немало. Я знал ребят, у которых не было и того. Например, Ренат.
– Но ведь здесь было полно дыма.
– Мне так показалось.
За окнами в темноте стучали дождевые капли, выбивая сложные дроби о жесть внешнего подоконника, опадая с быстро редеющей листвы деревьев, – ставшие давно привычными знаки присутствия Осени.
– Скажи честно, вы все его видели?
– Все.
– А кто-нибудь из новеньких… уже?
– Не знаю. Может быть.
– Думаешь, не стоит их предупредить?
– Они не поймут… пока сами его не встретят. Я пытался раньше… Ладно, давай спать.
Ренат поднялся и выключил свет. Возвращаясь назад мимо моей кровати, он вдруг остановился, взявшись обеими руками за спинку и глядя на меня.
– Что?
– Никак не пойму… – Ренат провернул ладони с тихим скрипом вокруг кроватной спинки. – Что его тянет к таким, как мы? Зачем ему это нужно? – Снова едва уловимый скрип. – А может, все дело в нас? – Скрип. – Может, мы сами его и создали?
Он наконец забрался к себе под одеяло, и уже опускаясь в мягкий сонный прилив, я едва расслышал, как он произнес что-то еще.
* * *
Я по своему обыкновению медленно расплачивался с очередным недугом, и лишь к среде поправился настолько, чтобы ускоренно завершить ранее назначенный врачом курс. Что-то изменилось за то время, которое я провалялся больным, но не было ясно что. Такие вещи всегда становятся заметны, если пропускаешь несколько «серий». Со мной это было уже не в первый и далеко не в последний раз. Просто ты упускаешь нечто, не обязательно важное, но чувствуешь это.В четверг Ромка – подумать только, кто! – подбил старших «призраков» устроить одному из новеньких испытание «ниткой и шторой», и вечером лично руководил всем процессом. Ренат, который и раньше не тяготел к общительности, казалось, вдруг замкнулся еще сильнее и редко обращался к кому-нибудь без особой надобности; много читал, подолгу гулял в одиночестве после занятий в санаторной школе, даже мы с ним почти не разговаривали. Его таинственный голос тоже перестал являться нам вечерами. Что-то изменилось. А может, все дело опять во мне, может, я и не пытался вникнуть в эти перемены, зная, что скоро уеду. Три недели, казавшиеся мне в первый день огромным сроком, почти целой жизнью, промелькнули капля за каплей… и вот – почти уже истекли быстрой ниткой воды в клепсидре.
Меня еще дважды навещал Дима; у мамы была рабочая неделя. Дима рассказывал о делах дома, разные новости и обещал, что мы непременно сходим вместе на «Каскадеров» после моей выписки из «Спутника». Он же приехал за мной и в последний день.
Я уезжал перед началом обеда, поскольку следующий автобус уходил только через час; передал своей врачихе собранный мамой презент и попрощался с ребятами. А Ренат, как назло, куда-то запропастился. Я заглянул во все уголки корпуса, его нигде не было; другие тоже его не видели. Но нужно было торопиться. Расстроенный тем, что не удалось попрощаться с Ренатом, я вышел из маленького корпуса детского санатория, где провел три недели свой жизни, – не такой уж малый срок, когда тебе всего семь лет, – держа старшего брата за руку. И мы направились через длинную аллею к центральному входу.
Все выглядело почти так же, как и двадцать один день назад. Только гипсовые фигуры больше не казались такими зловещими, ветви деревьев и кустарников сильнее поредели, оголяя темные стволы, а воздух похолодал и вырывал изо рта легких облачных фантомов. И еще, конечно – мы двигались в обратном направлении…
домой
– Эй!.. – донеслось до нас сзади. – Эй, Юрка!
Я знал только одного паренька, который сейчас мог догонять нас по мокрой дорожке аллеи. Дима прошел немного вперед и остановился, прикуривая сигарету, а я остался на месте.
– Еще немного и я бы тебя пропустил, – сказал Ренат, запыхавшись от бега. Таким счастливым мне еще не доводилось его видеть. – Представляешь, за мной приехал отец, – он указал в ту сторону, откуда прибежал.
В сотне шагов от нас неторопливо прогуливался коренастый чернявый мужчина. Но даже с такого расстояния их сходство с сыном было очевидным.
– Поздравляю, – сказал я, искренне радуясь за Рената. – Черт, это здорово! Значит, ты тоже уедешь сегодня?
– Нет, – он, смеясь, покачал головой. – Мы уезжаем прямо сейчас. Я только с тобой хотел попрощаться. И видишь, чуть не проморгал.
– Да, а я подумал…
Ренат протянул мне руку:
– Рад был с тобой познакомиться.
– Я тоже, – у меня вдруг предательски защипало в глазах, но на душе теперь стало как-то легче и спокойней.
Мы пожали на прощание друг другу руки, и это было первым в моей жизни настоящим мужским рукопожатием. Я еще несколько мгновений смотрел, как он возвращается обратно к своему отцу, а затем присоединился к Диме.
– Счастливо! – крикнул Ренат, вскидывая ладонь вверх.
Я повернулся и ответил тем же.
– Вместе уезжаете? – спросил Дима, когда мы двинулись дальше.
– Угу, – кивнул я, и добавил: – Это мой друг.
– Я так и понял, – Дима сильным щелчком запустил дымящийся окурок в кусты. – А разве с той стороны идет какая-нибудь дорога?
– Что?
Что… что…
Слово звучало и звучало по странно замкнутому кругу, хотя подобное было невозможно, потому что время не способно так замедлить свой ход но оно продолжало звучать а я находился в его центре нанизанный на эту застывшую ось наблюдая за плавно вращающимся вокруг себя миром пытаясь оглянуться назад думая о дороге которой не было и снова пытаясь быстрее быстрее разве может так долго тянуться историях про один раз которые он так любил рассказывать нам так долго не может но сам ненавидел эту пугающую неизвестность потому что всегда хотел узнать что за той чертой больше всех нас быстрее потому что его мучило зачем ему такие как мы всегда хотел заглянуть за нее и в тот вечер когда я медленно сквозь сон услышал его слова что есть только один способ это узнать и не понял мир слишком медленно поворачивается на оси в стекленеющем времени я думаю сколько может тянуться слово сказанное миллионы лет тому успевая заметить солнце брызнувшее в просвете между тучами впервые за столько недель уже все понимая и зная что не успею…
…А потом закончился 80-й, и больше их никто не видел.
15.03.2003 г.
Киев, Дарница