Левашов Виктор. Кодекс бесчестия

   - Не нужно. Это был предлог. Я хотел поговорить с вами.
   - Помог вам разговор?
   - Да. Все, что я хотел узнать, я узнал.
   - Ну и прекрасно. - Судья Сорокин поднялся из-за стола, чтобы проводить посетителя до двери. - Я рад, что все это для вас уже позади. Поверьте, искренне рад. У меня осталось очень тяжелое чувство от того суда. В детстве бабка мне говорила: не делай этого или того, рука отсохнет. Я, конечно, делал. А потом смотрел на руку: неужели отсохнет? Такое же чувство у меня было, когда я подписывал вам обвинительный приговор. Желаю удачи, Константин Игнатьевич.
   Судья протянул руку, но она повисла в воздухе.
   - Вы не хотите пожать мне руку? - удивленно спросил Сорокин.
   Калмыков немного помедлил и ответил на рукопожатие. Так, как это делают на Востоке: взял руку судьи обеими руками, подержал и выпустил. Ладони у него были сухие и точно бы заряженные электричеством.
   - Вот вы и отпустили мне мои грехи, - с усмешкой констатировал Сорокин. - Может быть, теперь меня перестанет мучить бессонница.
   - Перестанет, - без улыбки ответил Калмыков. - Скоро.
   Он вышел. Судья Сорокин остановился у окна. Асфальтовая площадка под окном была засыпана желтыми и красными листьями кленов. Листья были и на крыше белой "Тойоты Короллы", одиноко стоявшей перед судом. К машине подошел Калмыков, сел в нее и выехал в переулок. Тотчас тронулась с места припаркованная на другой стороне переулка темно- вишневая "Вольво-940" и скользнула за "Тойотой".
   Сорокин вернулся к прерванным приходом Калмыкова делам. Почему-то он чувствовал себя обессиленным, как будто перекидал кубометры снега. Но прежде чем взяться за ожидающие его подписи бумаги, вызвал секретаршу:
   - Пригласите инженера, мой компьютер завис.
   - Он ушел, - сказала она.
   - Кто? Инженер?
   - Нет, этот человек. Мой компьютер заработал. Ваш тоже должен работать.
   Сорокин щелкнул мышью. Картинка на мониторе сменилась.
   - В самом деле, - отметил он. - Надо же, какое совпадение.
   - Это не совпадение, Алексей Николаевич, - возразила секретарша.
   - А что?
   - Я не знаю. Но мне почему-то страшно. С вами все в порядке?
   - Спасибо за беспокойство. Со мной все в порядке. Идите работайте.
   Секретарша ушла. Сорокин внимательно прочитал очередной документ, взял "паркер", но поставить подпись не смог. "Паркер" выскользнул из пальцев. Он помассировал руку и повторил попытку. Пальцы не сжимались.
   На следующее утро он уже не мог держать ложку. Вечером не смог сжать правую руку в кулак.
   - Это нервы, голубчик, нервы, - успокоил его главврач ведомственной поликлиники. - Все болезни от нервов, только триппер от удовольствия. Назначим вам физиотерапию, массаж. И будете, как огурчик. А пока посидите на бюллетенчике, отдохните. И на всякий случай обследуйтесь в институте неврологии. Просто так, на всякий пожарный.
   Вернувшись из поликлиники, Сорокин неожиданно для себя решил позвонить адвокату Кучеренову. В коллегии сказали, что он болен. Домашний телефон долго не отвечал, потом трубку взяла жена. Сорокин представился и попросил пригласить адвоката к телефону.
   - Он не может подойти к телефону, - ответила она.
   - Вы не будете возражать, если я подъеду? Мне очень нужно поговорить с ним.
   - Он не сможет поговорить с вами. Он не может говорить.
   - Почему? - спросил Сорокин, холодея от жуткого предчувствия.
   - Потому что он вообще не может говорить! Я вам русским языком сказала! Он не может говорить! Он может только мычать!
   Сорокин осторожно положил трубку. Он держал ее левой рукой. Правая висела плетью. Мышцы на ней обмякли, превратились в тряпочки.
   Рука отсыхала.
   И судья Сорокин понял, что означала фраза Калмыкова о том, что его скоро перестанет мучить бессонница.
   Потому что бессонница не мучит мертвых.
   Глава пятая КРУГИ НА ВОДЕ
   I
   С самого начала, еще с суда над Калмыковым, на который нас вытащил Док, я не верил, что он наемный убийца. Его поимели. Сделали расхожей картой в игре, а потом выбросили в снос. В колонию строгого режима. На шесть лет.
   Начал эту игру Мамаев. В этом я был уже совершенно уверен. Пожертвование в тысячу долларов дало ему формальный повод приехать в реабилитационный центр и поинтересоваться его делами. Док вспомнил его посещение. Появление Мамаева не удивило его. Бизнесмены, оказывавшие финансовую помощь центру, имели обыкновение интересоваться, на что пошли их взносы. Проблемы центра были не только в финансировании, но и в трудоустройстве тех, кто прошел курс реабилитации. Мамаев просмотрел личные дела всех нынешних и бывших пациентов, обещал подумать, что можно сделать для них, и уехал. Через несколько дней какой-то человек предложил Калмыкову работу.
   Кто он? Если я правильно рассуждаю - кто-то из окружения Мамаева, его доверенное лицо. Вероятно, этот же человек перевел деньги за комнату в коммуналке в старом доме на Малых Каменщиках, на антресоли которой перед вселением Калмыкова загрузили чемодан с "Винторезом".
   Как это выяснить? Единственная возможность: снять на видео ближайших сотрудников Мамаева и показать их Калмыкову. Может узнать. Заказчик разговаривал с ним вечером в неосвещенном парке, был в шляпе и в темных очках. Так можно скрыть лицо, но манеру двигаться и характерные жесты не скроешь. Опытному глазу они расскажут о человеке не меньше, чем снимок анфас и в профиль. А в том, что глаз у Калмыкова опытный, я почему-то не сомневался. Если этот эксперимент удастся и заказчиком окажется кто-то из людей Мамаева, легче будет понять, в чем заключалась его игра.
   А вот дальше начинался туман. Семьдесят тысяч долларов за квартиру для жены Калмыкова - здесь чувствовалась чья-то другая рука. Еще во время суда над Калмыковым Док предположил, что квартира была куплена, чтобы наверняка засадить Калмыкова. Что и произошло. Но вряд ли это было единственной целью. Тут угадывалась какая-то более сложная многоходовая комбинация с дальним расчетом. Механизм ее был совершенно неясен, но итог налицо: Мамаев знал, что его жизни угрожает опасность. И очень серьезная. Во время разговора со мной в поселке "новых русских" на Осетре он хорохорился, но я-то видел, в каком он состоянии. Сказать, что он встревожен, значило не сказать ничего. Он понимал, что против него сделан сильный ход. Той же картой, которую он считал отыгранной. Эта карта была - Калмыков.
   Кто сделал этот ход?
   По всему выходило - президент Народного банка Буров. Как назвал его банкир - Флибустьер. Иначе с чего бы ему нанимать нас и платить за то, чтобы Калмыков целым и невредимым вернулся в Москву?
   А он нанял. Он прислал на интернетовский сайт агентства "МХ плюс" предложение встретиться, встречу назначил в офисе банка на Бульварном кольце. Но Муха заявил, что все деловые переговоры мы ведем только на своей территории, в офисе "МХ плюс" на Неглинке. Боцман осторожно заметил, что для такого солидного клиента можно бы сделать исключение, но Артист поддержал Муху: "Нужно - приедет. Заодно и поймем, насколько ему это нужно".
   Он приехал. С двумя хорошо обученными охранниками. В устрашающего вида черном джипе "Линкольн Навигатор". Тогда я не знал, что прозвище у него Флибустьер. Если бы знал, то сказал бы, что этот джип похож на пиратскую шхуну, не хватает только "Веселого Роджера" на крыле.
   Президент Народного банка был длинный и худой, как Дон Кихот. Но и флибустьерское в нем что-то было: закрученные в стрелки усы, глаза навыкате, наглый бесстрашный веселый взгляд. Разговаривал, однако, без спеси, как равный с равными. Сказал, что ему рекомендовал нас серьезный бизнесмен, которому некоторое время назад мы оказали большую услугу. Назвал фамилию бизнесмена. Мы действительно года три назад сделали для него кое-какую работу. Я проверил. Бизнесмен подтвердил, что господин Буров просил порекомендовать ему серьезных людей для выполнения конфиденциального поручения.
   Оплата была приличная, никакого подвоха в поручении не просматривалось. Мы согласились, хотя и не поняли, почему президент Народного банка так заинтересован в том, чтобы с Калмыковым на пути из лагеря до Москвы ничего не случилось.
   Я и сейчас этого не понимал.
   Если верить де Фюнесу, в бытность заместителем министра финансов Буров помогал Мамаеву, поддерживал его проекты. Какая польза Бурову от того, что Мамаев будет убит? В чем заключается игра Флибустьера? Если, конечно, это его игра.
   В тумане есть только один способ не заблудиться: двигаться от одного четкого ориентира к другому. А для начала этот первый четкий ориентир нужно найти. В нашей ситуации: вычислить того, кто перевел деньги за квартиру жены Калмыкова. Семьдесят тысяч долларов в рублевом эквиваленте посылают по почте не каждый день. Этого человека наверняка запомнили и не забыли даже сейчас, через два с половиной года. Следствие не установило его, потому что следователь не знал, где искать. А мы знали. Если мои предположения верны, его нужно искать в окружении Бурова.
   Отсюда сложился и план действий.
   Скрытно снять на фото и видео ближайших сотрудников Мамаева и Бурова. Это дело требовало осторожности и терпения. Как раз для Боцмана.
   Узнать в риэлторской фирме "Прожект", из каких отделений связи были посланы деньги за коммуналку на Малых Каменщиках и за трехкомнатную квартиру в Сокольниках. Понятно, что такие сведения просто так не дадут. Получение этой информации требовало нахальства, изворотливости и тонкого понимания женской души. Самая подходящая роль для Артиста.
   Найти Калмыкова, исчезнувшего после возвращения в Москву. Это я поручил Мухе. Доку Калмыков не звонил, в реабилитационном центре не появлялся, в своей коммуналке тоже не появлялся. Но было одно место, где он не мог не появиться: возле дома в Сокольниках. Туда я и отправил Муху, умевшего бесследно растворяться в любой толпе.
   Как всякий нормальный руководитель, на себя я возложил самую ответственную часть дела, хотя, если честно сказать, не самую трудную: работу в архиве.
   II
   В Центральный архив Минобороны в Подольске я поехал с Доком. Чтобы получить доступ к личному делу Калмыкова, мы придумали простенькую легенду. В реабилитационном центре, которым руководит доктор Перегудов, находится бывший майор Советской Армии, страдающий амнезией после тяжелого черепно-мозгового ранения. О нем известно, что он воевал в Афганистане. Сейчас его состояние начало улучшаться. Чтобы помочь ему восстановить память, нужно разобраться в его биографии, узнать о нем как можно больше. Любой, даже самый незначительный эпизод из его прошлого может активизировать пораженные участки мозга, ускорит выздоровление.
   Но много врать не пришлось. Удостоверение руководителя реабилитационного центра сразу настроило полковника, старшего научного сотрудника архива, на дружелюбный лад. Он сочувственно порасспрашивал о делах центра и распорядился выдать нам папку с личным делом военнослужащего Калмыкова Константина Игнатьевича.
   Содержание папки поражало немногословностью.
   Родился в 1956 году в Ташкенте. Родители погибли в 1966 году во время землетрясения. Воспитывался в детском доме в Рязани.
   1973 - 1977. Рязанское училище ВДВ. Диплом с отличием. Присвоено звание "лейтенант".
   1977 - 1979. Московский военный округ, в/ч номер такой-то. Досрочно присвоены звания "старший лейтенант", "капитан".
   1979 - 1981. Учеба в Военной академии Советской Армии, второй факультет. Присвоено звание "майор".
   1981 - 1984. Демократическая Республика Афганистан. Разведуправление 40-й армии.
   Аттестации. Характеристики. Награды: медаль "За отвагу" и орден Красной Звезды - 1982 год, орден Боевого Красного Знамени - 1983 год.
   И наконец:
   "15 декабря 1984 года - пропал без вести".
   - Негусто, - оценил я. - Почему?
   - Наши личные дела в этом архиве тоже, я думаю, не слишком пространные, - предположил Док.
   Мы сидели в читальном зале архива. Кроме нас, был только один старикан с тремя рядами наградных планок на цивильном пиджаке. Он устроился за угловым столом, загроможденным папками с архивными документами, увлеченно просматривал папки, делал выписки в общую тетрадь, довольно потирал руки и снова углублялся в прошлое.
   В зале появился полковник-архивист, подсел к старикану, благожелательно поговорил с ним, потом подошел к нам.
   - Последний, - объяснил он, кивнув на старика. - Ветеран, описывает боевой путь своего полка. Раньше все столы были заняты ветеранами. Остался один. Дошел до сорок третьего года, сейчас форсирует Днепр. Дай-то Бог ему дойти до Берлина. Ну что, разобрались?
   - Еще больше запутались, - признался Док.
   Полковник просмотрел личное дело Калмыкова и озадаченно покачал головой.
   - Амнезия, говорите? Не знаю, не знаю. У этой амнезии может быть и другое название. Непростой у вас пациент. Очень непростой. В двадцать три года капитан, в двадцать пять майор.
   - После академии всегда присваивают очередное звание, - напомнил Док.
   - В академии учатся пять лет, а не два года, - возразил полковник. Второй факультет. Очень интересно.
   - Что вам кажется интересным? - проявил я уважительное любопытство.
   - Академия Советской Армии - это академия Главного разведывательного управления Генштаба, молодые люди. А второй факультет - восточный. На нем готовят кадры для работы в Азии и на Ближнем и Среднем Востоке. Сороковая армия, разведуправление. Восемьдесят первый год. Очень, очень интересно. Кажется, я начинаю понимать, в чем дело.
   - Поделитесь, - попросил Док.
   - Бутылку поставите?
   - Две, - сказал Док.
   - Три, - быстро поправил я.
   - Я пошутил, - усмехнулся полковник. - Хотел проверить, насколько для вас это важно. Вижу, важно. Посидите, мне нужно кое-что уточнить.
   Он ушел к себе в кабинет, через полчаса вернулся и удовлетворенно сообщил:
   - Все правильно. Так я и думал. Ключ - вот, - указал он на номер воинской части, где после училища служил Калмыков. - Это Чучково. Поселок в Рязанской области. Место дислокации Шестнадцатой бригады особого назначения. На ее базе был сформирован Триста семидесятый отдельный отряд спецназа. Часть офицеров вошла в спецподразделения "Зенит" и "Гром", а позже в "Каскад". Слышали о таких?
   - Да, - кивнул Док. - "Зенит" и "Гром" штурмовали дворец Амина.
   - Совершенно верно. А "Каскад" работал в Афгане от звонка до звонка. Второй ключ: разведуправление Сороковой армии. Восемьдесят первый год. Что у нас было в восемьдесят первом году? Ну-ну, молодые люди! Что у нас было в восемьдесят первом году?
   - В восемьдесят первом году я ходил в школу, - оправдал я свое историческое невежество. - В четвертый или пятый класс.
   - А я учился на первом курсе Военно-медицинской академии, - сообщил в свое оправдание Док.
   - В восемьдесят первом году ничего хорошего у нас не было, проинформировал архивист. - В восемьдесят первом году мы обсирались в Афгане на каждом шагу. А почему? Потому что воевали вслепую. Разведка - глаза армии. Глаза разведки - агентура. Агентуры-то у нас и не было. А у моджахедов была. И у пакистанцев была. И у ЦРУ была. Теперь понятно, почему вашему Калмыкову не дали доучиться, а срочно перебросили в Афган?
   Это было понятно. Непонятно, что с ним было дальше. В этом контексте "пропал без вести" могло означать что угодно.
   - Когда-нибудь будет написана настоящая история афганской войны, проговорил полковник. - И мы ужаснемся тому, что узнаем. Правда всегда ужасна. Правда о войнах чудовищна. А может, не будет написана никогда. Слишком быстро идет время. Слишком много событий. Некогда оглянуться. Поэтому с тупым упорством лезем на те же минные поля, на которых уже взрывались.
   - Вы занимались афганской войной? - спросил я.
   - Нет. Интересовался. Это не моя тема. Моя тема - война с Финляндией. Я еще там, в тридцать девятом году, на линии Маннергейма.
   - Как видится оттуда наша нынешняя жизнь?
   - Если смотреть на внешнюю сторону - счастье. То, о чем тогда невозможно было даже мечтать. Рай. Настоящий рай. Если копнуть глубже, обнаруживается близкое присутствие ада. Вы служили?
   - Да, - подтвердил Док.
   - Офицеры?
   - Да.
   - Воевали?
   - Да.
   - Чечня?
   - А что же еще?
   - Тогда вы сами все понимаете. Ад не исчез. Мы тащим его за собой из прошлого в будущее. Мы тащим, сами. Нет, я не занимался Афганом. Но есть человек, который знает об афганской войне все. Не уверен, правда, что он захочет поделиться своими знаниями. Тут все зависит от вас. Сумеете убедить его, что вами движет не праздное любопытство - расскажет. Нет - нет.
   - Мы попробуем, - сказал Док.
   - Тогда запишите: генерал-лейтенант Лазарев. Сейчас на пенсии. Живет где-то под Москвой. Одно время часто бывал у нас в архиве. Хотел проанализировать уроки Афгана. Потом бросил. Сказал: никому это не нужно. Неправильно. Не нужно сейчас, будет нужно в будущем. Но мне не удалось его переубедить. Попытайтесь его найти. В Афгане он командовал отрядом "Каскад". Он может знать о вашем пациенте. У вас есть еще вопросы?
   - Есть, - сказал Док. - Что было в Афганистане в декабре восемьдесят четвертого года?
   - Пятнадцатого декабря восемьдесят четвертого года, - уточнил я.
   - Хорошо, молодые люди, очень хорошо, - одобрил полковник. - А я уж думал, не спросите. Что было пятнадцатого декабря, я не знаю. Но знаю, что было четырнадцатого декабря. Четырнадцатого декабря восемьдесят четвертого года в двадцать три пятнадцать по московскому времени на советском военном аэродроме под Кандагаром была совершена одна из самых крупных диверсий за всю афганскую войну. Взорвали наш бомбардировщик, два истребителя и два военно-транспортных самолета. Была сорвана высадка нашего десанта в тыл моджахедов. Вот что было в тот день. Поэтому я и сказал, что амнезия вашего пациента может быть следствием не ранения, а чего-то совсем другого.
   Он дал нам немного времени переварить информацию и предупредил:
   - Только не делайте поспешных выводов, молодые люди. Вы сейчас в некотором роде историки. Это высокая должность. Она обязывает. Историк не должен быть суетлив. Суетливый историк - это политик. А кто такие политики? Паразиты. Они паразитируют на всем. На беспамятстве народа, на его бедах, на его надеждах на лучшее будущее. Желаю удачи. А мне пора прорывать линию Маннергейма.
   - Возвращайтесь с победой, - в свою очередь пожелал ему Док.
   - Хотел бы ты быть историком? - спросил я Дока, когда мы вышли из здания архива - словно выплыли из мрачноватых глубин прошлого в беспечную современность с безоблачным небом и пламенеющими под солнцем березами.
   - Нет, - хмуро ответил он. - У меня запросы куда скромней. Я хочу быть всего лишь руководителем реабилитационного центра, у которого на счету хотя бы тысяча долларов.
   Я удивился:
   - Разве Мамаев не перевел бабки?
   - Утром не было.
   - Сейчас мы это исправим, - самонадеянно пообещал я и набрал номер секретариата компании "Интертраст". - Это Пастухов. Соедините меня с господином Мамаевым. Срочно.
   - По какому вопросу? - поинтересовался женский голос с сучьими интонациями хорошо вышколенных секретарш. Думаю, им специально ставят такие интонации. Как походку манекенщицам.
   - По интимному, - сообщил я. - По глубоко интимному.
   - Я не уверена, что господин Мамаев сможет с вами поговорить. У него посетитель.
   - А вы спросите. Вдруг сможет?
   - Как о вас доложить?
   - Очень просто. Скажите: звонит Пастухов, наемник.
   - Какой наемник? - растерялась она.
   - Обыкновенный. Обыкновенный наемник.
   - Минутку, узнаю. Господин Пастухов, соединяю.
   - Слушаю, - раздался в трубке голос Мамаева. - Что у вас?
   - Вопрос. Доктор Перегудов почему-то не обнаружил на счету своего центра аванса в пять тысяч баксов.
   - Вы наработали на пять тысяч?
   - Нет, - честно ответил я. - На пять тысяч нет. Но речь шла об авансе.
   - На сколько наработали?
   - Трудно сказать. Долларов на сто, - решил я поскромничать.
   - Сто и получите. За совет, который вы мне дали.
   - Я вам дал несколько советов. Один из них: писать завещание. Вы решили ему последовать?
   - Вы посоветовали мне обратиться в милицию, - раздраженно перебил Мамаев. - Это я и намерен сделать. Завтра Калмыков будет во всероссийском розыске. Остаток жизни он проведет за решеткой. Наш договор расторгнут, господин Пастухов. А сто долларов я немедленно переведу.
   - Не нужно, - поспешно сказал я. - Не нужно переводить стольник. Только ответьте: почему Калмыков будет объявлен в розыск?
   - Потому что он государственный преступник! Шестнадцатого декабря восемьдесят четвертого года по приговору военного трибунала он был разжалован, лишен всех наград и заочно приговорен к смертной казни!..
   III
   Генеральный директор компании "Интертраст" Владимир Петрович Мамаев прервал связь и вызвал секретаршу.
   - Запиши: Пастухов. Больше не соединять.
   - Правильно, шеф, - одобрила она. - Он наглый.
   - Он тебе что - нахамил?
   - Нет, но... Не наш человек.
   Мамаев усмехнулся. Эта дурында бабским чутьем уловила суть. Не наш человек. Чужой. Из жизни, где действуют какие-то свои законы. Он не вписывался в привычную для Мамаева схему жизнеустройства. Не пахан. Не козырный фраер. Не мужик. Не шестерка. Наемник? Но ни один наемник не откажется от таких бабок, какие он предложил за свою охрану. По пятьдесят штук "зеленых" каждому наличными и вперед. И был готов предложить больше. А если не наемник - кто?
   А это таинственное Управление по планированию специальных мероприятий? А программа "Помоги другу"? До Мамаева доходили смутные слухи о торговле человеческими органами. Что-то темное, грязное. К черту, к черту. От этого лучше держаться подальше.
   Мамаев инстинктивно не доверял людям, которых не понимает. Поэтому был доволен, что обстоятельства сложились так, что он может послать Пастухова и его команду. Что и сделал не без мстительного удовольствия, как бы беря реванш за унизивший его разговор в поселке на Осетре, когда ему пришлось врать, юлить и подстраиваться под собеседника.
   Секретарша стояла струночкой, сверкала коленками, ждала разрешения уйти.
   - Тюрин приехал? - спросил Мамаев.
   - Только что.
   - Пусть заходит. И еще. Чай? Кофе? - обратился он к посетителю, робко сидевшему на краешке кресла перед письменным столом и словно бы придавленному солидностью кабинета с обшитыми мореным дубом стенами и мебелью вишневого дерева от Грассини.
   - Лучше чаю, - скромно ответил тот. - И бутербродик. Если можно. А то я не ел с утра. Боялся вас упустить.
   - Организуй, - распорядился Мамаев. - Накрой там, - кивнул он в сторону комнаты отдыха. - Зови Тюрина.
   Секретарша вышла. Появился Тюрин, благоухая лосьоном "Фа мэн", новая мужская линия, и уставился на посетителя своими сонными глазами с таким видом, с каким высокородный английский джентльмен смотрел бы на неизвестно откуда появившуюся на ковре его гостиной большую кучу говна. При этом изумляло его не то, что говно откуда-то появилось, а какого же размера должна быть жопа.
   Посетителю было лет семьдесят. Маленькое сморщенное лицо сразу от кустистых седых бровей переходило в желтую яйцеобразную лысинку, окаймленную длинными сальными волосами. Черный пиджак с загибающимися лацканами был осыпан перхотью. Из-под коротких брюк высовывались цыплячьи ноги со спавшими на стоптанные туфли неопреденного цвета носками. Если бы не повязанный большим узлом галстук и не черная кожаная папка на коленях, его можно было принять за бомжа, промышляющего сбором пустых бутылок.
   - Познакомься, Тюрин, - предложил Мамаев. - Это Иван Иванович Иванов.
   - Иван Иванович Иванов? - озадаченно переспросил Тюрин.
   - Это мой псевдоним, - с застенчивой улыбкой объяснил посетитель. - Мне пока не хотелось бы его раскрывать. Я сделаю это, когда мы придем к соглашению.
   - Иван Иванович - ветеран вооруженных сил, военный юрист, - объяснил Мамаев, с усмешкой наблюдая за обескураженным Тюриным. - Во время афганской войны он был председателем военного трибунала.
   - Временно исполняющим обязанности председателя трибунала одной из частей, - поправил Иванов.
   - Какой? - спросил Тюрин.
   - Я скажу об этом в свое время.
   - Иван Иванович рассказал мне очень интересную историю. Я хочу, чтобы ты тоже ее послушал.
   - Петрович, давай в другой раз, - предложил Тюрин. - Сейчас есть дела поважней.
   - Нет, - оборвал Мамаев. - Более важных дел у нас сейчас нет. Прошу вас, Иван Иванович, - предложил он, провожая гостя в комнату отдыха, где на столе уже был сервирован фуршет. - Присаживайтесь, угощайтесь. Чем богаты.
   - Мне так неловко, - смущенно проговорил Иванов, жадно оглядывая большое блюдо с миниатюрными бутербродами с осетриной и тарталетками с черной и красной икрой.
   - Не стесняйтесь, - подбодрил его Мамаев. - Рюмочку?
   - А можно?
   - Почему же нет? Водка? Коньяк? - Лучше виски. Когда-то я любил виски. Посетитель опрокинул в рот рюмку старого скотча и начал уплетать тарталетки, выбирая те, что с черной икрой. Хватал он их с блюда руками, не перекладывая в тарелку, поспешно жевал, только что не давился. На лице Тюрина появилась такое выражение, будто его сейчас вырвет. Мамаев молча курил, внимательно наблюдал за гостем. Тот отправил в рот последнюю тарталетку с черной икрой, поискал взглядом, не затерялась ли среди бутербродиков еще одна. Не найдя, с сожалением вздохнул и несвежим платком вытер губы.
   - Можно еще рюмочку? Хоть половинку?
   - Наливайте, наливайте, - радушно разрешил Мамаев.
   - Значит, вы хотите, чтобы я рассказал вам свою историю еще раз? поинтересовался Иванов, наполнив рюмку так, что виски пролилось на скатерть.
   - Со всеми подробностями. Тюрин оценит ее с точки зрения профессионала. Он служил в Главном управлении внутренних дел Москвы. Так что вы, можно сказать, коллеги.