Левашов Виктор. Придурки, или Урок драматического искусства (сборник)

   Вбегает СПИВАК. За ним появляются ЗЮКИНА и ЖУК.
   СПИВАК. Да что тут сегодня… (Видит Фролову.)
   КОНВОЙНЫЙ. Гражданин режиссер, зэка доставлена. Она ж сама, сука…
   БОНДАРЬ (резко, по-офицерски). Ат-ставить сук!
   КОНВОЙНЫЙ (машинально вытягиваясь). Есть отставить! Тьфу, чтоб тебя! (Спиваку.) То есть, я хотел сказать: она сама вышла с бригадой, никто ее не волок. Сказала бы: есть приказ – всё. А мне втык. А я что? Бегать за ней? (Фроловой.) Дура ты, тетка. Хоть и артистка. На общие – сама! Смеху подобно!
   СПИВАК. Это… правда?
   ФРОЛОВА. Да.
   ЖУК. Фуфайка новая, а уже замызгалась.
   СПИВАК. Не отвлекаемся, продолжаем работать! (Зюкину и Жуку.) На сцену. (Бондарю.) Пройдите с ними кусок из третьего акта. Со слов: «Муров, имею честь представиться».
   Зюкина, Жук и Бондарь уходят.
   КОНВОЙНЫЙ. А мне, это… можно посмотреть?
   СПИВАК. Можно.
   Конвойный уходит.
   Пауза.
   СПИВАК. Что же ты с собой делаешь?.. Лариса!.. Зачем?!
   ФРОЛОВА. Не нужно, Ефим Григорьевич. Вы сами все знаете.
   СПИВАК. Но ведь было же все прекрасно! Три недели ты прекрасно работала, мне хорошо помогала, Аннушка у тебя замечательная. С чего вдруг? На котлованы – сама! Тогда уж сразу нужно было отказываться.
   ФРОЛОВА. Слабая я была еще… несло меня.
   СПИВАК. Говорил же: не наваливайся на еду!
   ФРОЛОВА. Нет, до того еще… С кровью несло… А это – сами знаете.
   СПИВАК. О Господи! Знаю. Еще чуть – и конец… Сейчас-то как?
   ФРОЛОВА. Нормально сейчас… почти. Спасибо вам, подкормилась тут. Передохнула в придурках. Теперь у меня сил хватит. Если в БУР случайно не угожу… Мне ведь всего четыре месяца и двадцать шесть дней осталось. За это время война кончится. Надежда у меня появилась, Ефим Григорьевич! И мне сейчас нужно держаться от вас подальше.
   СПИВАК. Не так уж ты и окрепла. За четыре месяца на земляных можно и без всякого БУРа загнуться.
   ФРОЛОВА. Ничего… как-нибудь продержусь.
   СПИВАК. Все равно не понимаю. Сейчас-то чего бояться? Тебя все равно узнали. И если будет запрос – найдут. Здесь ли, в бригаде – какая разница?
   ФРОЛОВА. Я уже не запроса боюсь. А того, что вы затеяли. На зоне только успели афишу повесить, а все уже: шух-шух. Без вины виноватые: про нас! Даже блатные притихли. С огнем играете, Ефим Григорьевич! Так хоть меня не втягивайте, я и так до костей обгорела.
   СПИВАК. Да мы-то при чем? Русская классика. Пьесу предложил Школьников – наш, можно сказать, политрук. Начальство одобрило.
   ФРОЛОВА. Это вы потом будете объяснять… долго будете объяснять. И не мне.
   СПИВАК. Да ни черта не будет! Ни черта! Будет пустая ремесленная поделка. Бездарная, как мочалка! Работать – с кем? А главное: сам уже, видно, всё – иссяк. Кончился. Сам – вот что главное!
   ФРОЛОВА. Перед премьерой у вас всегда это было. Самоедство. В ГИТИСе ребята очень смешно вас показывали. «Бездарь! Боже! Какая бездарь!» И лбом о портал – бум, бум, бум!
   СПИВАК. Да? Вот сукины дети.
   ФРОЛОВА. Закройте работу, Ефим Григорьевич. Пока не поздно. Лучше момента не будет: артисты не все, костюмы исчезли.
   СПИВАК. Нет. (Помолчав.) Я слабый, раздавленный человек. От меня отреклись жена и дочь… и правильно сделали, хоть остались на воле… Я подписал всю чудовищную галиматью, которую нагородил следователь… и лишь на то уповаю, что не принес большой беды людям, на кого у меня требовали показаний… Они и так были обречены.
   ФРОЛОВА. На Сундукова… тоже?
   СПИВАК. Да… его уже тогда обложили… Но я еще – немножечко человек. И пока я еще хоть немножечко человек, я буду делать то, что обязан делать человек. Помочь, если есть возможность помочь. И сказать свое «фэ», если есть хоть какая-то возможность сказать это в лицо палачам.
   ФРОЛОВА. Но хоть пьесу, пьесу смените!
   СПИВАК. Да как смеешь ты, моя ученица, как смеешь ты думать, что любой пьесой, даже самой ничтожной, я не смогу сказать то, что хочу! Даже последней мерзопакостью Симонова или Софронова…
   ФРОЛОВА. Тихо! Ефим Григорьевич! Дунут же! Симонова! Он все-таки «Жди меня» написал!
   СПИВАК. После «Жди меня» ему следовало умереть!.. Даже самую холуйскую мерзопакость я смогу поставить так, что вся эта мразь, считающая себя хозяевами жизни, будет три дня икать – и не знать, от чего! При этом – ни слова не меняя, ни запятой! Потому что я – режиссер! И за мной – Театр! А за ними – лишь жалкая «вохра»!
   ФРОЛОВА. Жалкая «вохра». Жалкие танки. Жалкое НКВД. Миллионы вертухаев и стукачей – добровольных, сознательных!
   СПИВАК. Да! Да! И все равно их могущество – химера! Все равно – болотный пузырь! И рано или поздно он лопнет! Обязательно лопнет! И зальет весь мир смрадом и трупной гнилью! И я этому помогу. Я! Хоть йотой, згой – чем смогу. Чего бы мне это ни стоило!
   Пауза.
   ФРОЛОВА. А ведь вы не выйдете отсюда. Никогда.
   Пауза.
   СПИВАК. Я знаю.
   ФРОЛОВА. Милый вы мой… чудный… прекрасный вы мой человек!.. Спасибо вам – за все. Вы сделали для меня больше, чем отец. Когда-то вы открыли во мне актрису. А теперь спасли жизнь… А сейчас… вы отпустите меня. У нас разные дороги. Я не могу рисковать.
   СПИВАК. Конечно, отпущу… А жаль. Ну вот, у меня теперь и Аннушки нет.
   ФРОЛОВА. Не нужно, Ефим Григорьевич. Вам же не Аннушка была нужна. Вам нужна была я – Кручинина.
   СПИВАК. Да. Да! Ты – Кручинина! Господи, какая ты была бы Кручинина! Ты, сегодняшняя, какая есть: с водянкой, с кровавым поносом, доходяга. Несломленная, никого не предавшая! Прекрасная, как сама Дева Мария, какой бы она была, если бы ей пришлось отмотать всю пятерку на общих!.. Ты была большой актрисой. После этого спектакля ты стала бы великой актрисой!
   ФРОЛОВА. Великий вы фантазер.
   СПИВАК. Не веришь? Ты смеешь не верить – мне?!. Мотай! Проваливай! Обойдусь! Я и с Зюкиной спектакль поставлю. Она с тобой хорошо прибавила. И есть, есть в ней это – огонечек свободы. Я раздую его – в лесной пожар! Вот о чем будет этот спектакль – о свободе!
   ФРОЛОВА. От всего сердца… от всей души… желаю вам… Клянусь, как себе самой никогда ничего не желала… Желаю вам…
   СПИВАК (растроганно). Спасибо. Ты всегда была доброй душой.
   ФРОЛОВА (с болью). Провалиться! С треском! С позором! Чтобы вас после этого – в самую захудалую самодеятельность! Может, хоть тогда… старый дурак!.. вы останетесь живы!
   Пауза.
   СПИВАК (удивленно). Я – провалюсь? Да ты хоть соображаешь, что говоришь? Я – провалюсь? (С яростью.) Я – провалюсь?!
   ФРОЛОВА. Вот вы и снова в форме.
   Входит ШКОЛЬНИКОВ. Перетянут портупеей. В руках у него картонная папка.
   ШКОЛЬНИКОВ (предупреждая вопрос Спивака). Ну, звонил, звонил! Даже заехал. Лично говорил с директором театра. Нет у них больше костюмов. Все, что могли, нам отдали.
   СПИВАК. А ваши розыскные мероприятия, шмон по зонам? Тоже впустую?
   ШКОЛЬНИКОВ. Нет. Нашли финки, спирт, рукописные евангелие. И двенадцать килограммов сухарей. Побег, мерзавцы, готовили. Пока, правда, не знаем кто.
   СПИВАК. А костюмы, костюмы!
   ШКОЛЬНИКОВ. Костюмы не обнаружены. Портянок из Вашего бархатного балахона тоже нет. Где-то все крепко притырено.
   ФРОЛОВА. Видите? Нет костюмов.
   СПИВАК. Ну, слышал, слышал! «Нет костюмов, нет костюмов!» Если на то пошло, я эту пьесу и без костюмов поставлю! (Подумал.) Ух, как бы это смотрелось! (Еще подумал.) Вот это ход! Кручинина – зэчка. Незнамов – оперчекист. А все действие происходит в некоем будущем, когда вся страна – лагерь. И смотрите, как ложатся слова Кручининой! (Фроловой.) Ну-ка! (За Дудукина.) «Вы еще не соскучились у нас, не надоело вам?»
   ФРОЛОВА (за Кручинину). «А где ж веселее-то? Везде одно и то же!..»
   СПИВАК (торжествующе). А?! Вот – современное прочтение классики! А не какое-то там… этнографическое фуфло! «Да где ж веселее-то? Везде одно и то же!»
   ФРОЛОВА. Ефим Григорьевич! Может, вам сахару, что ли, погрызть? Дать?
   СПИВАК. Ну, действие, конечно, происходит не в нашей стране. Нет-нет, не в нашей. Это же самой собой разумеется. А где-то там (неопределенный жест), где в р е м е н н о победил фашизм. И где, так сказать… все эти дела.
   ШКОЛЬНИКОВ. Вам удалось убедить Ларису Юрьевну в неразумности ее поведения?
   СПИВАК. Удалось. Но не слишком. Даже, собственно говоря, совсем не удалось.
   ШКОЛЬНИКОВ. Тогда попробую я.
   СПИВАК. Не буду мешать. (Фроловой.) Как ты сказала: «шух-шух»? (Школьникову.) Нужно развесить на зонах объявления, рядом с афишами. Что спектакль отменяется, так как украли костюмы.
   ШКОЛЬНИКОВ. Мы не можем отменить спектакль. Он первым в программе олимпиады.
   СПИВАК. Я не сказал: отменим. Просто развесим объявления. И все.
   ШКОЛЬНИКОВ. Думаете, что-то даст?
   СПИВАК. Не даст так не даст. А вдруг даст? Только это нужно сделать сегодня же. Я передам художнику просьбу – от вашего имени?
   ШКОЛЬНИКОВ. Приказ.
   СПИВАК. Тем лучше. (Направляется к выходу.)
   Его перехватывают ЗЮКИНА и ЖУК.
   ЗЮКИНА. Ефим Григорьевич, Коринкину и Миловзорова привезли. Что с ними делать?
   СПИВАК. Как что? Срочно вводить. Сейчас приду. Походите пока, покажите рисунок – вы же репетировали Коринкину.
   ЖУК. Да им не до ходить, им тилько сидеть.
   СПИВАК. Не понял.
   ЖУК. С общих они. У них же три месяца, как нет театра.
   СПИВАК (Фроловой). Слышала?
   ЖУК. Подхарчить бы их трохи.
   СПИВАК. Николай Евдокимович! «Тилько», «трохи». Премьера через неделю! (Быстро проходит на сцену.)
   ЖУК. «Трохи». А как надо?
   ЗЮКИНА. Трохи, крохи. Немножко.
   ЖУК. Не… там немножком не обойдешься.
   СПИВАК (возвращается в гримерку). Петр Федорович, неужели так трудно устроить артистам доппаек? Хоть на выпуск спектакля! Хотя бы этим двоим! Я же не могу использовать только сидячие мизансцены!
   ШКОЛЬНИКОВ. Доппаек полагается лишь на тяжелых горных работах.
   СПИВАК. А у нас тут что – санаторий?
   ШКОЛЬНИКОВ. Попробую. Но обещать не могу.
   СПИВАК (Жуку). С вами – два момента. Не стоит, пожалуй, глушить эти ваши «усё» и «тилько». Вы все время контролируете себя, отсюда – зажим. А мы допустим, что Муров откуда-то с юга, из Малороссии: приехал с маменькой, чужак, выговор его еще больше сковывает. Может, Отрадина поэтому его и пожалела. А жалость – начало любви. Зато потом, когда войдет в силу, он и вовсе будет выговором бравировать: «Я учёра два раза заезжал к вам у гостиницу».
   ЖУК. Понял. Вот за это спасибочки. То есть, понял.
   СПИВАК. Понял, понял! И забудьте об этом. Со вторым – сложней. Мурова не любят, никто. А вы – больно уж свой. Даже мне в парных сценах трудно держать дистанцию.
   ЖУК. Однако, держите. Я же чую.
   СПИВАК. Между нами: я представляю, что это вы в свое время написали на меня донос. Своим аккуратным, красивым почерком.
   ЖУК. Да Бог с вами, Ефим Григорьевич! Я вас знаю-то с год всего!
   СПИВАК. Вы не услышали. Я сказал: представляю. (Школьникову.) С вами и со Шмагой тоже нужно разобраться, что-то там не то. Все, друзья мои, за работу! (Уходит.)
   ЗЮКИНА. Покурить бы. (Жуку.) У кого бы стрельнуть?
   ШКОЛЬНИКОВ (выкладывает на стол пачку «Казбека»). Угощайтесь.
   ЗЮКИНА. Неужели закурили?
   ШКОЛЬНИКОВ. Пока нет. Считайте, что это доппаек. Только курите где-нибудь в другом месте.
   ЗЮКИНА. А вы – репетируете?
   ШКОЛЬНИКОВ. Вроде того.
   ЗЮКИНА. Уходим, уходим. (Берет для себя и Жука папиросы.)
   ЗЮКИНА и ЖУК выходят. В продолжение следующей сцены Зюкина то и дело мелькает в кулисах. Ее явно интересует то, что происходит в гримерке.
   ШКОЛЬНИКОВ (достает из папки заполненный бланк, читает). Фролова Лариса Юрьевна, тридцати пяти лет, место рождения Москва, урожденная Рейн. Я заранее подготовил вопросы. Все правильно?
   ФРОЛОВА. Да.
   ШКОЛЬНИКОВ. Осуждена 24 июля 1940 года Особым совещанием по статье 58-ЧСИР на пять лет.
   ФРОЛОВА. Да.
   ШКОЛЬНИКОВ. Вплоть до ареста работала актрисой в театре Сундукова.
   ФРОЛОВА. Да.
   ШКОЛЬНИКОВ. Имеет сына двенадцати лет, который в настоящее время находится в специнтернате в Тюменской области.
   ФРОЛОВА. Он еще там?
   ШКОЛЬНИКОВ. Будьте внимательней. Я прочитал: в настоящее время. С отцом, Рейном Ю.И., работающим заместителем наркома…
   ФРОЛОВА. Он уже замнаркома?
   ШКОЛЬНИКОВ. Лариса Юрьевна, вопросы задаю я.
   ФРОЛОВА. Извините.
   ШКОЛЬНИКОВ. …родственных отношений не поддерживает и в переписке не состоит.
   ФРОЛОВА. Да. Он от меня отказался.
   ШКОЛЬНИКОВ. Почему?
   ФРОЛОВА. Потому что я не отказалась от мужа. Можно закурить?
   ШКОЛЬНИКОВ. Курите.
   Фролова закуривает. Входит СПИВАК.
   СПИВАК. Мужчина курит, женщина пишет – контора. Женщина курит, мужчина пишет – допрос. (На укоризненный взгляд Школьникова.) Опять забылся? Полный склероз. (Проходит на сцену, где продолжается репетиция.)
   ШКОЛЬНИКОВ. Ваш муж, Фролов А.Д., по профессии художник, был осужден 10 марта 1940 года по статье 58-КРТД за контрреволюционную террористическую деятельность.
   ФРОЛОВА. Да.
   ШКОЛЬНИКОВ. Вам сообщили приговор Особого совещания?
   ФРОЛОВА. Да. Десять лет без права переписки. Это допрос?
   ШКОЛЬНИКОВ. После ареста и осуждения мужа формальную родственную связь с ним вы не прервали и своим правом расторгнуть брак не воспользовались.
   ФРОЛОВА. Да.
   ШКОЛЬНИКОВ. Почему? Вы его очень любили?
   ФРОЛОВА. Когда-то любила. Было в нем что-то. Он не думал о куске хлеба, никогда не знал, есть ли у него деньги. Мне это нравилось. А в последние годы… Если бы его не забрали, мы бы разошлись.
   ШКОЛЬНИКОВ. Это – очень важно. Вы собирались разойтись с мужем, потому что осуждали его деятельность? Вы не замешаны, это доказано. Но вы могли о ней догадываться.
   ФРОЛОВА. Да какая там деятельность! Бред свинячий.
   ШКОЛЬНИКОВ. Вы… не доверяете органам?
   ФРОЛОВА. Конечно, не доверяю.
   ШКОЛЬНИКОВ. Вы… вы хотите сказать, что не верите в правильность приговора?
   ФРОЛОВА. Конечно, не верю. Легче доказать, что я заслана с Луны.
   ШКОЛЬНИКОВ. Знаете, а на это похоже. Только не засланы, а свалились.
   ФРОЛОВА. И это ближе к правде, чем то, что он террорист. Контрреволюционный террорист! Господи! Да он был кто угодно: бабник, трепло, гений, бездарный мазила, пьяница. Но только не террорист. Ни к какой деятельности он вообще не был способен. Нашли террориста!.. Да сядьте вы, Петр Федорович, что вы бегаете?
   ШКОЛЬНИКОВ. А чем же, по-вашему, вызван т а к о й приговор? Вы ведь знаете, что э т о значит?
   ФРОЛОВА. Сначала не знала. Потом объяснили. В Бутырке. Значит, не подписал. (Школьников молчит.) Ну, не заложил никого. (Школьников молчит.) Я уж не знаю, как вам и объяснить. Виновным себя не признал. Подписал бы всё, получил бы десятку. Как все нормальные люди. Это мне тоже потом объяснили.
   ШКОЛЬНИКОВ. Поговорим о другом. Вы сказали, что в последние годы не любили мужа. Я вас правильно понял?
   ФРОЛОВА. Я его ненавидела! Я бывала в театре по пятнадцать часов. Когда после репетиций был спектакль, отец присылал за мной машину. Потому что у меня не было сил идти. Дома я находила полный развал, каких-то художниц в моих халатах, какие-то гении спали носом в селедочницах с окурками. Я была готова его убить. Хорошо, сына можно было оставлять у бабушки.
   ШКОЛЬНИКОВ. Но можно же было оформить развод и после его ареста?
   ФРОЛОВА. После ареста? Когда в жизни у него осталась лишь я?
   ШКОЛЬНИКОВ. Ну, а… потом?
   ФРОЛОВА. Потом? Тем более. (Пауза.) Вы в самом деле не понимаете?
   ШКОЛЬНИКОВ. Но вы же должны были подумать, пусть не о себе – о сыне!
   ФРОЛОВА. О нем я и думала. Поверьте, только о нем. Как бы потом смотрела ему в глаза?
   ШКОЛЬНИКОВ. Сыну?
   ФРОЛОВА. И сыну. И его отцу, моему мужу.
   ШКОЛЬНИКОВ. Но ведь десять лет без права переписки – это…
   ФРОЛОВА. Ну да, расстрел. Я же вам сказала, что знаю.
   Пауза.
   ШКОЛЬНИКОВ. Вы верите в другую жизнь?
   ФРОЛОВА. Конечно. А как же можно в нее не верить? Как можно допустить, что это и есть жизнь? Это не жизнь. Все перепуталось. Раньше жизнь давалось человеку как испытание. А потом наступал ад или рай. Сейчас сначала идет ад, и если человек остался в нем человеком, он награждается жизнью.
   ШКОЛЬНИКОВ (с иронией). Райской?
   ФРОЛОВА. Нет, обыкновенной. Самой обыкновенной. Это и есть рай. Мы не умели ценить жизнь. Нет, не умели. За это и платим.
   ШКОЛЬНИКОВ. Мы?
   ФРОЛОВА. И вы. Конечно, и вы. У вас – жизнь? Да у вас хуже, чем ад. И нет даже надежды на освобождение. Разве вы не поняли еще, почему вас так тянет к нам? Да потому что в этом сарае есть то, чего вы лишены изначально.
   ШКОЛЬНИКОВ. Я знаю, что это. Искусство.
   ФРОЛОВА. А это и есть свобода.
   Пауза.
   ШКОЛЬНИКОВ. Продолжим. Можете ли вы сообщить какие-либо сведения, касающиеся контрреволюционной, антисоветской или любой другой враждебной деятельности бывшего художественного руководителя вашего театра Сундукова?
   ФРОЛОВА. Нет.
   ШКОЛЬНИКОВ (пишет). «Нет»… Вел ли Сундуков с вами или при вас какие-либо разговоры, которые свидетельствовали бы о его антисоветских настроениях?
   ФРОЛОВА. Нет.
   ШКОЛЬНИКОВ. «Нет»… Известно ли вам о таких разговорах от третьих лиц?
   ФРОЛОВА. Нет.
   ШКОЛЬНИКОВ. «Нет»… Лариса Юрьевна, а теперь – самое главное. Вы много лет работали с Сундуковым, играли в его спектаклях, были своим человеком в его доме. Припомните: вырывались же у него какие-то шутки, анекдоты, сомнительные замечания. Вроде того, что сознание – жалкий раб обстоятельств. Заметьте, я не спрашиваю ни о чем серьезном. Таком, как «вся страна – лагерь». Что-нибудь брошенное мимоходом, вскользь, какой-нибудь парадокс… Можете вспомнить?
   ФРОЛОВА. Нет.
   ШКОЛЬНИКОВ. Поверьте, я хочу вам помочь. Ваш талант – это редчайший алмаз. Он принадлежит не только вам. Он – национальное достояние. Вы должны вернуться на большую сцену. Должны своим талантом служить народу. Обжигать, потрясать, согревать сердца и души советских людей. Они выстояли в этой страшной войне. Они спасли мир от фашистской чумы. И сейчас, как никогда, ваш талант нужен им. Мне не суждено стать артистом. Я так и останусь более или менее способным любителем. Но я никогда себе не прощу, если не сделаю все, чтобы сохранить для советского искусства вас – легендарную Ларису Рейн!.. Вы верите мне?
   ФРОЛОВА. Спасибо, голубчик. Да, верю.
   ШКОЛЬНИКОВ. Так помогите же мне! Вспомните хотя бы мелочь, ерунду. Сундукову это не повредит, ему уже ничего не повредит, а вам поможет. Это будет знак вашей искренности, готовности помочь следствию. Понимаете?
   ФРОЛОВА. Да. Но… Нет, ничего не могу вспомнить.
   ШКОЛЬНИКОВ. Не можете или не хотите?
   ФРОЛОВА. Не могу.
   ШКОЛЬНИКОВ. Что ж, пишите: «С моих слов записано верно». И распишитесь.
   ФРОЛОВА (расписавшись). Что все это значит?
   ШКОЛЬНИКОВ. Четыре месяца назад на вас поступил запрос. Из Москвы. Поскольку запрос был на Рейн, мы ответили, что такой среди нашего контингента нет. Теперь я допросил вас. Протокол перешлем в Москву. И они сами будут решать, сказали вы правду или вас нужно вызвать для следствия.
   ФРОЛОВА. Я же знала! Знала! Не нужно было сюда идти! Знала!
   ШКОЛЬНИКОВ. Вас нашли бы и под фамилией Фролова. Чуть раньше или чуть позже. У нас это дело поставлено четко.
   ФРОЛОВА. Что, что я могу рассказать им о Сундукове?! Я не видела его пять лет! Я не знаю о нем ничего, кроме того, что он арестован!
   ШКОЛЬНИКОВ. А это вы откуда знаете? Я сам узнал только из запроса.
   ФРОЛОВА. Знаю… Просто знаю и все.
   ШКОЛЬНИКОВ. Не устаю поражаться. У нас эта служба – по последнему, как говорится, слову. Но мне иногда кажется, что у вас – лучше.
   ФРОЛОВА. Для вас это служба. А для нас – жизнь. На вас работает один из тысячи… Ну, из ста. Из десяти? Пусть так. Но остальные-то девять – на нас!.. Кажется, я что-то не то говорю. Петр Федорович, голубчик, помогите мне, я ничего не знаю, я ничего не хочу знать!
   ШКОЛЬНИКОВ. Да чего вы боитесь? Если вы ни к чему не причастны, вам нечего бояться. А я верю, что не причастны.
   ФРОЛОВА. Правда? Вы так думаете?
   ШКОЛЬНИКОВ. Я – да. Но если взглянуть на этот протокол со стороны… С мужем, осужденным как враг народа, не развелась. О Сундукове не хочет вспомнить даже мелочи. Только не говорите мне, что ничего не слышали. Он что, из другого теста, чем наш Ефим Григорьевич?
   ФРОЛОВА. Не из другого. Еще и как не из другого. Из такого не из другого!
   ШКОЛЬНИКОВ. Вот видите. Да из того, что наговорил наш мэтр за последнее время, три дела при желании можно сделать.
   ФРОЛОВА. Четыре. Четвертое – на вас. Не пресекли. Попустительствовали. Не приняли мер. Вы ведь тоже… с огнем играете.
   ШКОЛЬНИКОВ. Подумайте лучше о себе. Вот как давайте сделаем. Дополним протокол. Примерно следующим… (Пишет.) «Находясь… как актриса… длительное время в тесном общении с обвиняемым Сундуковым… я не могла не слышать его многочисленных высказываний… на различные темы…» «Я допускаю, что среди этих высказываний…» Нет, лучше так: «Часть этих высказываний… могла носить… с точки зрения оценки советской действительности характер…» Враждебный?
   ФРОЛОВА. Нет-нет, это неправда.
   ШКОЛЬНИКОВ. Критический. Тоже нет? Нашел: «сомнительный». (Продолжает писать.) «Но… будучи полностью поглощена творческой работой…» Даже так: «напряженной творческой работой… а также заботами о семье и воспитании малолетнего сына… на эти высказывания я не обращала внимания. И поэтому…а также за давностью лет… никаких конкретных примеров привести не могу». Согласны?
   ФРОЛОВА. Ну… Согласна.
   ШКОЛЬНИКОВ. Очень хорошо. Я потом перепишу протокол и дам вам на подпись. Теперь второе. Нужно, чтобы вы подали заявление. Примерно такое: «Прошу расторгнуть мой брак с таким-то, осужденным тогда-то за то-то». Я потом набросаю. «В свое время я не сделала этого, так как находилась под влиянием сильного чувства любви, а также из ложно понятого чувства семейного долга…» Почему вы на меня так смотрите?
   ФРОЛОВА. Мой брак? Разве он существует?
   ШКОЛЬНИКОВ. Официально – да. Вы же не получили извещения о его смерти?
   ФРОЛОВА. Нет.
   ШКОЛЬНИКОВ. Значит, он для вас – официально – жив. Более того, вы даже не имеете права – официально – знать, что его расстреляли.
   ФРОЛОВА. Кажется, я схожу с ума.
   ШКОЛЬНИКОВ. Доверьтесь мне. Я знаю, что делаю. Я посоветовался… с кем надо. Не было связи с Москвой, поэтому мы разговариваем только сегодня. Именно так все и нужно сделать. Ваша просьба о разводе – тоже знак. Что вы осознали. Понимаете? Мы приложим хорошую характеристику. И все будет в порядке. После окончания срока вы даже сможете вернуться в Москву. Не сразу, конечно. Поработаете пока в нашем городском театре. Заберете к себе сына, мы поможем с жильем.
   ФРОЛОВА. Неужели это возможно?
   ШКОЛЬНИКОВ. Все будет хорошо. Сначала сыграете в этом спектакле. Наши руководители своими глазами увидят, какая вы актриса. Потом возьмем пьесу специально для вас…
   ФРОЛОВА. В этом спектакле? Нет, только не это! Это же… Это же кончится… Нет, я… я не могу играть. У меня амнезия, выпадение памяти. Петр Федорович, миленький, отпустите меня – на котлованы. Там… свежий воздух, цветы.
   ШКОЛЬНИКОВ. Какие цветы? Пурга!
   ФРОЛОВ. Да, цветы. «Вот – незабудки… это на память!.. А вот павилика – она означает верность… Вам полынь; она горька, как горько бывает раскаяние… Я хотела дать и фиалок, да они все завяли… когда умер отец мой…»
   ШКОЛЬНИКОВ. Как – умер? О чем вы говорите?
   ФРОЛОВА. «Говорят, он тихо скончался…» Это Офелия.
   Пауза.
   ШКОЛЬНИКОВ. Неплохо. Но хороший психиатр расколет вас без труда. А у нас хорошие психиатры.
   ФРОЛОВА. Не сомневаюсь.
   ШКОЛЬНИКОВ. Я не понимаю вас.
   ФРОЛОВА. Я и о вас забочусь. У вас есть приказ использовать пятьдесят восьмую только на тяжелых физических работах. Чтобы верней… перевоспитать. А здесь и без меня все по пятьдесят восьмой. Вам оно надо?
   ШКОЛЬНИКОВ. Нам разрешено в случае необходимости использовать специалистов по специальности. Даже если они по пятьдесят восьмой. Вы – как раз такой специалист.
   ФРОЛОВА. Вы можете приказом отправить меня в шахту. Приказать мне играть не можете.
   ШКОЛЬНИКОВ. Могу. Правильность моего приказа оценит начальство. А вы обязаны его выполнять. Напомнить, чем грозит невыполнение? Барак усиленного режима – БУР!
   ФРОЛОВА. Вы этого не сделаете!
   ШКОЛЬНИКОВ. Сделаю.
   ФРОЛОВА. Но…
   ШКОЛЬНИКОВ. Зэка Фролова!
   Фролова встает.
   ШКОЛЬНИКОВ. Я понимаю, Лариса Юрьевна, вы сейчас взволнованы. Успокойтесь, подумайте. Я подготовлю бумаги, вы подпишите. И все будет очень хорошо. Договорились?.. А сейчас мне нужно отнести документы.
   Школьников уходит. Появляется ЗЮКИНА. Подошла к столу, повертела в руках пачку «Казбека».
   ЗЮКИНА. Оркестр!
   ФРОЛОВА. Что?
   ЗЮКИНА. Я говорю, вся наша жизнь – духовой оркестр. Семеро дуют, один стучит. Не ты ему стукнула?
   ФРОЛОВА. О чем?
   ЗЮКИНА. Ну, я говорила: лучше бы курева притаранил вместо сушек говенных.
   ФРОЛОВА. Мне-то зачем? Догадался, наверное.
   ЗЮКИНА. Может. Он такой… догадливый фраер. Да и мать его. (Закуривает.) Чего он к тебе прицепился? Новое дело шьют?
   ФРОЛОВА. Как можно закосить? Хоть на неделю. В санчасть, куда угодно.
   ЗЮКИНА. Раз плюнуть. Керосином в руку – и гуляй. Месяц твой. Я в Сыктывкаре так выскочила, загибалась на общих. Рука, правда, была что колода.
   ФРОЛОВА. Где достать шприц?
   ЗЮКИНА. Ты себе? И не рыпайся! Вмиг мастырку расчухают. И сунут срок – за умышленку. С этим сейчас сурово. Тут лепила свой нужен.
   ФРОЛОВА. У тебя есть?
   ЗЮКИНА. У меня-то есть. Только тебе-то с ним чем расплачиваться? Залететь еще можно. Ну, забеременеть.