Страница:
ФРОЛОВА. Долго. Мне нужно быстро, сейчас.
ЗЮКИНА. Эй! Ты что, когти рвать хочешь? А я как же? Сколько я тебе тушенки перетаскала? Договорились же, что доведешь меня до премьеры. А теперь – в кусты?
ФРОЛОВА. Мне – нужно.
ЗЮКИНА. Тогда гони тушенку обратно!
ФРОЛОВА. Я тебя и так довела почти до премьеры.
ЗЮКИНА. Почти! Сука! Ты думаешь, мне тушенка даром достается? А я еще припасла. Две банки. Специально для тебя. Стала бы я корячиться, если бы с тобой не было уговора!
ФРОЛОВА. Я тебе дам совет. Вместо тушенки. Мотай отсюда. Как можно быстрей. Здесь – паленым тянет.
ЗЮКИНА. Мотать? Перед самой премьерой? Совсем ты, подруга, да? И за это ей долг скости! Ну, ты даешь стране угля, хоть мелкого, но до…
ФРОЛОВА. Мотай, тебе говорят! У меня на это глаз ведьмин. Керосин, что угодно. Прокантуешься до амнистии, придешь в городской театр – возьмут. Того, что в тебе уже есть, хватит. А там дашь кому надо и выйдешь в примы. Еще и заслуженной артисткой станешь.
ЗЮКИНА. Заслуженной артисткой республики?.. Да я… Да за это я всем дам!
ФРОЛОВА. Всем-то как раз и не надо.
ЗЮКИНА. А кому надо?
ФРОЛОВА. Разберешься.
ЗЮКИНА. Вот, значит, как оно делается… А в Москве – тоже так? В театре, где ты работала?
ФРОЛОВА. Театра, где я работала, больше нет. Таких театров… уже ни одного, наверное, не осталось… И будут ли когда?..
ЗЮКИНА. Ты чего? Плачешь? Во, бляха-муха, с чего? Ну, не осталось и не осталось, тебе-то что?
ФРОЛОВА. Нет, остался. Один. Этот вот – наш… Может быть, он – последний!..
Гримерка оживляется. Появляются СПИВАК, БОНДАРЬ, ЖУК, КОНВОЙНЫЙ. Из-за кулис входит ШКОЛЬНИКОВ.
СПИВАК. После перерыва начнем прогоны. (Школьникову.) Вы освободились?
ШКОЛЬНИКОВ. Секунду. (Конвойному.) Отведите артистов в пищеблок. Всех наших и новеньких. Хлеба – всем по две пайки. Предупредить: хоть одну зажмут – БУРа понюхают. (Спиваку.) Это все, что я смог сделать.
СПИВАК. Спасибо.
ЖУК. Ефим Григорьевич, вам баланду принесть?
СПИВАК. Сделайте одолжение. И для Ивана Тихоновича. (Бондарю.) Вы мне сейчас понадобитесь.
В сопровождении Конвойного Зюкина, Фролова и Жук уходят.
СПИВАК. Итак, Незнамов и Шмага… Что с вами, Петр Федорович?
ШКОЛЬНИКОВ. Очень хорошие новости. Только что передали: разгромлена группа армий «Висла», войска Первого Белорусского всего в шестидесяти километрах от Берлина.
БОНДАРЬ. Первый Белорусский – это Жуков. Справа от него – Василевский и Рокоссовский. С юга – Первый Украинский: Конев… Гитлер капут. Всё. Гитлер капут… Гитлер капут!..
Пауза.
СПИВАК. Давайте работать. Третий акт, явление восьмое. «Шмага, поди сюда».
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Шмага, Шмага, поди сюда! поди сюда, говорят тебе!»
БОНДАРЬ-ШМАГА (издали). «Бить не будешь?»
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Да не буду, очень мне нужно об тебя руки марать». (Шмага подходит. Незнамов берет его за ворот.) «Говори, говори! Что там шепчутся, что говорят обо мне?»
СПИВАК. Стоп. Здесь с самого начала неправда. (Бондарю.) Физически он сильней вас?
БОНДАРЬ. Да нет, конечно.
СПИВАК. Социально кто выше – Шмага или Незнамов?
ШКОЛЬНИКОВ. Он. «Я ничто, я меньше всякой величины».
БОНДАРЬ. Правильно. А у меня – вид.
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «На этом виде значится: «сын отставного канцеляриста; исключен из уездного училища за дурное поведение; продолжал службу в сиротском суде копиистом и уволен за нерадение; под судом был по прикосновенности по делу о пропаже камловой шинели и оставлен в подозрении». Ну разве не восторг иметь такой документ!..»
БОНДАРЬ. А у него и такого нет.
СПИВАК. Скажите это ему!
БОНДАРЬ. А у вас и такого нет.
СПИВАК. Шмага с Незнамовым на «вы? Это для меня новость.
БОНДАРЬ. А у… тебя и такого нет!..
В гримерке появляются ФРОЛОВА, ЗЮКИНА и ЖУК. Фролова и Зюкина подсаживаются к буржуйке. Жук ставит на стол две алюминиевые миски, кладет рядом пайки хлеба. А ложка у каждого своя.
СПИВАК. Спасибо. (Бондарю.) Поняли, в чем дело?
БОНДАРЬ. Он же – в форме. А я…
СПИВАК. Вы и в костюмах были с ним внутренне на «вы». Это принципиально неверно.
ШКОЛЬНИКОВ. Ефим Григорьевич, а вы не могли бы нам показать, как нужно?
СПИВАК. Показ – не мой метод. Ну да ладно. (Занимает место Бондаря.) Начали.
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Шмага, Шмага, поди сюда! поди сюда, говорят тебе!»
Спивак-Шмага, случайно увидев себя в зеркале, начинает охорашиваться, поправлять прическу, придает себе гордый и независимый вид.
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ (вынужден повторить). «Поди сюда, говорят тебе!»
Налюбовавшись собой, Спивак-Шмага длинно, вкусно зевает.
СПИВАК-ШМАГА (сквозь зевоту). «А бить не будешь?»
ЗЮКИНА (аплодирует). Браво!
СПИВАК. А вы почему не работаете? (Фроловой.) Займитесь Коринкиной и Миловзоровым. Серафима Андреевна вам поможет.
Зюкина и Фролова проходят на сцену. Жук устраивается возле печки.
СПИВАК. На точку. (Школьников и Бондарь занимают свои места.) Текст!
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Шмага, Шмага, поди сюда!»
Бондарь-Шмага долго, внимательно рассматривает себя в то же зеркало, перед которым охорашивался Спивак-Шмага. Но то, что он видит, никакой гордости у него, судя по всему, не вызывает.
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Поди сюда, говорят тебе!»
БОНДАРЬ-ШМАГА. «А бить не будешь?»
СПИВАК (взрываясь). Да кого вы боитесь?! Вы, фронтовик! Кем вы были?
БОНДАРЬ. Командир разведроты, гвардии капитан.
СПИВАК. Разведроты! Языков небось добывали! И не одного!
БОНДАРЬ. Восемнадцать. На девятнадцатом попали в засаду.
СПИВАК. Восемнадцать! Да за это героя нужно давать!
БОНДАРЬ. Мне и дали.
СПИВАК. И вы, Герой Советского Союза, гвардии капитан, боитесь этого пидора?! Он же для вас – тыловая крыса, сопляк! Ваши боевые друзья сейчас, может быть, ворвались в Берлин!
ЖУК (обеспокоенно). Ефим Григорьевич. Иван Тихонович. Может, пообедаете сначала?
БОНДАРЬ. Я его… не боюсь. Нет. Я их всех…
СПИВАК. В самом деле, давайте прервемся. Чем нас сегодня радует котлопункт 2-го лаготделения?
БОНДАРЬ (Школьникову). Жирные вши. Полстраны засадили – думаете, так и будет? Всегда?
ЖУК (с отчаянием). Баланда стынет!
Привлеченные шумом, со стороны сцены появляются ФРОЛОВА и ЗЮКИНА.
БОНДАРЬ. Думаешь, защитит вас ваша разжиревшая «вохра»? За вышками, рассчитываешь, отсидитесь? Как бы не так. Наши вернутся, они устроят вам берлинскую операцию и сталинградский котел!
Школьников ошеломленно оглядывается, хватается за кобуру. Зюкина испуганно прячется.
ЖУК (заметавшись). Гражданин начальник… Петр Федорович, я… мне… Ключ от чулана дайте, я, это, реквизит возьму, прогоны же начинаем!
Школьников машинально дает ему ключ. Жук исчезает. Зюкина осторожно выглядывает из-за кулис.
БОНДАРЬ. За каждую кровинку, за каждую загубленную жизнь заплатите. За каждую вдовью слезинку, за каждую сиротскую долю! И осиновый кол в ваш скотомогильник вобьем! Чтоб никому никогда неповадно было! Никому! Никогда! (Спиваку.) Нет, я его не боюсь. (Школьникову, с издевкой.) «А бить не будешь?»
Пауза. Бондарь садится к столу, достает из-за голенища валенка алюминиевую ложку и начинает безучастно хлебать баланду.
ШКОЛЬНИКОВ (Спиваку). Скажите, Ефим Григорьевич… И что – действительно все так думают? Вы? И на зонах? И вообще… так?
СПИВАК. Хотелось бы вас утешить. Но боюсь, нечем. Да, так. Или примерно так.
ШКОЛЬНИКОВ. Лариса Юрьевна! Только – честно! Все?
ФРОЛОВА. Конечно, все.
Пауза.
ШКОЛЬНИКОВ. Что же это?.. Что же это такое?.. (Вдруг.) «Я не разбойник, не убийца, во мне кровожадных инстинктов нет; но все-таки я чувствую, как по какой-то покатости, без участия моей воли, я неудержимо влекусь к острогу!..» (Быстро уходит.)
Пауза. Зюкина подходит к Фроловой.
ЗЮКИНА (негромко). Согласна – квиты. Ну – глаз! Бывай, подруга. (Уходит за кулисы, тут же возвращается, сует Фроловой банку тушенки.) Держи. За совет. Стоит. (Скрывается, вновь появляется. Издали кидает Фроловой еще банку.) Теперь – совсем квиты! (Исчезает.)
Входит чем-то ошеломленный ЖУК.
ЖУК (показывая за кулисы). Там!.. Там!..
СПИВАК. Что – там?
ЖУК. Костюмы! Нашлись! У том же чулане!
СПИВАК. Как – нашлись? Все?
ЖУК. Все! А замок обратно целый!.. (Убегает, возвращается с охапкой театральных костюмов.) Все, все, все! Там, там, тарам! (Бросает Спиваку его костюм.) Ваш балахон. (Фроловой.) Ваша халабуда. (Бондарю.) Твой спинжак!
СПИВАК. Завтра и раздали бы.
ЖУК. Никаких завтра! Кажен получает и хочь спи в ём, но чтоб был целый! Завтра! До завтра еще сто раз стырят! (С охапкой оставшихся костюмов проходит на сцену.)
БОНДАРЬ (покончив с баландой). Вкусные и калорийные блюда согласно раскладке готовит кормоцех нашего лаготделения. (Уходит.)
Неожиданно электрический свет гаснет, затем загорается вполнакала.
СПИВАК. А я все думал: чего нам сегодня еще не хватает? Оказывается: чтобы свет вырубили. (Снимает со стены и зажигает «летучую мышь».)
Свет выравнивается. Спивак прикручивает фитиль в лампе, оставляет ее на столе. С интересом рассматривает свой балахон.
СПИВАК. Нашлись… надо же!.. Верно сказано: искусство – оно всегда доходит.
ФРОЛОВА. Даже жалко, что нашлись, да? Рухнула ваша грандиозная идея поставить Островского без костюмов.
СПИВАК. Грандиозные идеи никогда не рушатся целиком. Если они действительно грандиозные. Я знаю, как сделать. Даже в костюмах. Следи. В выгородке будет что-то такое, из нашего быта, очень узнаваемое… Что? Да вот – клифт. (Берет замызганную фуфайку, кладет на лавку.) И вот Дудукин… (Набрасывает поверх кожушка бархатный балахон. «Прогуливаясь по аллейке».) «Что ж делать? Жизнь-то у нас в провинции, скучна очень…» И смотри, что я делаю дальше! (Останавливается у скамейки. Как бы в рассеянности берет фуфайку, внимательно разглядывает ее, как бы недоумевая, что это такое, одновременно давая возможность зрителям в подробностях рассмотреть лагерный клифт. Кручининой.) «Вы еще не соскучились у нас? Не надоело вам?» (За Кручинину.) «Да где веселее-то? Везде одно и то же!» И – зона молчания. На минуту! Полная тишина!
Полная тишина. И в ней: где-то бьют по рельсу на «съем», лай овчарок с вахты, мат конвоя.
СПИВАК (бросает фуфайку на место, торжествующе). Вот! Вот то, что надо! (Еще послушал лагерную тишину.) Вот тут они и начнут икать!
Фролова молча подходит к столу, берет «летучую мышь» и с силой швыряет ее в задник. Пробив трухлявый картон, тяжелая лампа падает на сцене. Вспышка, пламя мгновенно охватывает сцену и зрительный зал лагерного клуба.
Суматошно заколотили по рельсу. Вой сирен пожарных машин.
Картина четвертая
Экспертиза
Действующие лица
От автора:
ЗЮКИНА. Эй! Ты что, когти рвать хочешь? А я как же? Сколько я тебе тушенки перетаскала? Договорились же, что доведешь меня до премьеры. А теперь – в кусты?
ФРОЛОВА. Мне – нужно.
ЗЮКИНА. Тогда гони тушенку обратно!
ФРОЛОВА. Я тебя и так довела почти до премьеры.
ЗЮКИНА. Почти! Сука! Ты думаешь, мне тушенка даром достается? А я еще припасла. Две банки. Специально для тебя. Стала бы я корячиться, если бы с тобой не было уговора!
ФРОЛОВА. Я тебе дам совет. Вместо тушенки. Мотай отсюда. Как можно быстрей. Здесь – паленым тянет.
ЗЮКИНА. Мотать? Перед самой премьерой? Совсем ты, подруга, да? И за это ей долг скости! Ну, ты даешь стране угля, хоть мелкого, но до…
ФРОЛОВА. Мотай, тебе говорят! У меня на это глаз ведьмин. Керосин, что угодно. Прокантуешься до амнистии, придешь в городской театр – возьмут. Того, что в тебе уже есть, хватит. А там дашь кому надо и выйдешь в примы. Еще и заслуженной артисткой станешь.
ЗЮКИНА. Заслуженной артисткой республики?.. Да я… Да за это я всем дам!
ФРОЛОВА. Всем-то как раз и не надо.
ЗЮКИНА. А кому надо?
ФРОЛОВА. Разберешься.
ЗЮКИНА. Вот, значит, как оно делается… А в Москве – тоже так? В театре, где ты работала?
ФРОЛОВА. Театра, где я работала, больше нет. Таких театров… уже ни одного, наверное, не осталось… И будут ли когда?..
ЗЮКИНА. Ты чего? Плачешь? Во, бляха-муха, с чего? Ну, не осталось и не осталось, тебе-то что?
ФРОЛОВА. Нет, остался. Один. Этот вот – наш… Может быть, он – последний!..
Гримерка оживляется. Появляются СПИВАК, БОНДАРЬ, ЖУК, КОНВОЙНЫЙ. Из-за кулис входит ШКОЛЬНИКОВ.
СПИВАК. После перерыва начнем прогоны. (Школьникову.) Вы освободились?
ШКОЛЬНИКОВ. Секунду. (Конвойному.) Отведите артистов в пищеблок. Всех наших и новеньких. Хлеба – всем по две пайки. Предупредить: хоть одну зажмут – БУРа понюхают. (Спиваку.) Это все, что я смог сделать.
СПИВАК. Спасибо.
ЖУК. Ефим Григорьевич, вам баланду принесть?
СПИВАК. Сделайте одолжение. И для Ивана Тихоновича. (Бондарю.) Вы мне сейчас понадобитесь.
В сопровождении Конвойного Зюкина, Фролова и Жук уходят.
СПИВАК. Итак, Незнамов и Шмага… Что с вами, Петр Федорович?
ШКОЛЬНИКОВ. Очень хорошие новости. Только что передали: разгромлена группа армий «Висла», войска Первого Белорусского всего в шестидесяти километрах от Берлина.
БОНДАРЬ. Первый Белорусский – это Жуков. Справа от него – Василевский и Рокоссовский. С юга – Первый Украинский: Конев… Гитлер капут. Всё. Гитлер капут… Гитлер капут!..
Пауза.
СПИВАК. Давайте работать. Третий акт, явление восьмое. «Шмага, поди сюда».
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Шмага, Шмага, поди сюда! поди сюда, говорят тебе!»
БОНДАРЬ-ШМАГА (издали). «Бить не будешь?»
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Да не буду, очень мне нужно об тебя руки марать». (Шмага подходит. Незнамов берет его за ворот.) «Говори, говори! Что там шепчутся, что говорят обо мне?»
СПИВАК. Стоп. Здесь с самого начала неправда. (Бондарю.) Физически он сильней вас?
БОНДАРЬ. Да нет, конечно.
СПИВАК. Социально кто выше – Шмага или Незнамов?
ШКОЛЬНИКОВ. Он. «Я ничто, я меньше всякой величины».
БОНДАРЬ. Правильно. А у меня – вид.
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «На этом виде значится: «сын отставного канцеляриста; исключен из уездного училища за дурное поведение; продолжал службу в сиротском суде копиистом и уволен за нерадение; под судом был по прикосновенности по делу о пропаже камловой шинели и оставлен в подозрении». Ну разве не восторг иметь такой документ!..»
БОНДАРЬ. А у него и такого нет.
СПИВАК. Скажите это ему!
БОНДАРЬ. А у вас и такого нет.
СПИВАК. Шмага с Незнамовым на «вы? Это для меня новость.
БОНДАРЬ. А у… тебя и такого нет!..
В гримерке появляются ФРОЛОВА, ЗЮКИНА и ЖУК. Фролова и Зюкина подсаживаются к буржуйке. Жук ставит на стол две алюминиевые миски, кладет рядом пайки хлеба. А ложка у каждого своя.
СПИВАК. Спасибо. (Бондарю.) Поняли, в чем дело?
БОНДАРЬ. Он же – в форме. А я…
СПИВАК. Вы и в костюмах были с ним внутренне на «вы». Это принципиально неверно.
ШКОЛЬНИКОВ. Ефим Григорьевич, а вы не могли бы нам показать, как нужно?
СПИВАК. Показ – не мой метод. Ну да ладно. (Занимает место Бондаря.) Начали.
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Шмага, Шмага, поди сюда! поди сюда, говорят тебе!»
Спивак-Шмага, случайно увидев себя в зеркале, начинает охорашиваться, поправлять прическу, придает себе гордый и независимый вид.
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ (вынужден повторить). «Поди сюда, говорят тебе!»
Налюбовавшись собой, Спивак-Шмага длинно, вкусно зевает.
СПИВАК-ШМАГА (сквозь зевоту). «А бить не будешь?»
ЗЮКИНА (аплодирует). Браво!
СПИВАК. А вы почему не работаете? (Фроловой.) Займитесь Коринкиной и Миловзоровым. Серафима Андреевна вам поможет.
Зюкина и Фролова проходят на сцену. Жук устраивается возле печки.
СПИВАК. На точку. (Школьников и Бондарь занимают свои места.) Текст!
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Шмага, Шмага, поди сюда!»
Бондарь-Шмага долго, внимательно рассматривает себя в то же зеркало, перед которым охорашивался Спивак-Шмага. Но то, что он видит, никакой гордости у него, судя по всему, не вызывает.
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Поди сюда, говорят тебе!»
БОНДАРЬ-ШМАГА. «А бить не будешь?»
СПИВАК (взрываясь). Да кого вы боитесь?! Вы, фронтовик! Кем вы были?
БОНДАРЬ. Командир разведроты, гвардии капитан.
СПИВАК. Разведроты! Языков небось добывали! И не одного!
БОНДАРЬ. Восемнадцать. На девятнадцатом попали в засаду.
СПИВАК. Восемнадцать! Да за это героя нужно давать!
БОНДАРЬ. Мне и дали.
СПИВАК. И вы, Герой Советского Союза, гвардии капитан, боитесь этого пидора?! Он же для вас – тыловая крыса, сопляк! Ваши боевые друзья сейчас, может быть, ворвались в Берлин!
ЖУК (обеспокоенно). Ефим Григорьевич. Иван Тихонович. Может, пообедаете сначала?
БОНДАРЬ. Я его… не боюсь. Нет. Я их всех…
СПИВАК. В самом деле, давайте прервемся. Чем нас сегодня радует котлопункт 2-го лаготделения?
БОНДАРЬ (Школьникову). Жирные вши. Полстраны засадили – думаете, так и будет? Всегда?
ЖУК (с отчаянием). Баланда стынет!
Привлеченные шумом, со стороны сцены появляются ФРОЛОВА и ЗЮКИНА.
БОНДАРЬ. Думаешь, защитит вас ваша разжиревшая «вохра»? За вышками, рассчитываешь, отсидитесь? Как бы не так. Наши вернутся, они устроят вам берлинскую операцию и сталинградский котел!
Школьников ошеломленно оглядывается, хватается за кобуру. Зюкина испуганно прячется.
ЖУК (заметавшись). Гражданин начальник… Петр Федорович, я… мне… Ключ от чулана дайте, я, это, реквизит возьму, прогоны же начинаем!
Школьников машинально дает ему ключ. Жук исчезает. Зюкина осторожно выглядывает из-за кулис.
БОНДАРЬ. За каждую кровинку, за каждую загубленную жизнь заплатите. За каждую вдовью слезинку, за каждую сиротскую долю! И осиновый кол в ваш скотомогильник вобьем! Чтоб никому никогда неповадно было! Никому! Никогда! (Спиваку.) Нет, я его не боюсь. (Школьникову, с издевкой.) «А бить не будешь?»
Пауза. Бондарь садится к столу, достает из-за голенища валенка алюминиевую ложку и начинает безучастно хлебать баланду.
ШКОЛЬНИКОВ (Спиваку). Скажите, Ефим Григорьевич… И что – действительно все так думают? Вы? И на зонах? И вообще… так?
СПИВАК. Хотелось бы вас утешить. Но боюсь, нечем. Да, так. Или примерно так.
ШКОЛЬНИКОВ. Лариса Юрьевна! Только – честно! Все?
ФРОЛОВА. Конечно, все.
Пауза.
ШКОЛЬНИКОВ. Что же это?.. Что же это такое?.. (Вдруг.) «Я не разбойник, не убийца, во мне кровожадных инстинктов нет; но все-таки я чувствую, как по какой-то покатости, без участия моей воли, я неудержимо влекусь к острогу!..» (Быстро уходит.)
Пауза. Зюкина подходит к Фроловой.
ЗЮКИНА (негромко). Согласна – квиты. Ну – глаз! Бывай, подруга. (Уходит за кулисы, тут же возвращается, сует Фроловой банку тушенки.) Держи. За совет. Стоит. (Скрывается, вновь появляется. Издали кидает Фроловой еще банку.) Теперь – совсем квиты! (Исчезает.)
Входит чем-то ошеломленный ЖУК.
ЖУК (показывая за кулисы). Там!.. Там!..
СПИВАК. Что – там?
ЖУК. Костюмы! Нашлись! У том же чулане!
СПИВАК. Как – нашлись? Все?
ЖУК. Все! А замок обратно целый!.. (Убегает, возвращается с охапкой театральных костюмов.) Все, все, все! Там, там, тарам! (Бросает Спиваку его костюм.) Ваш балахон. (Фроловой.) Ваша халабуда. (Бондарю.) Твой спинжак!
СПИВАК. Завтра и раздали бы.
ЖУК. Никаких завтра! Кажен получает и хочь спи в ём, но чтоб был целый! Завтра! До завтра еще сто раз стырят! (С охапкой оставшихся костюмов проходит на сцену.)
БОНДАРЬ (покончив с баландой). Вкусные и калорийные блюда согласно раскладке готовит кормоцех нашего лаготделения. (Уходит.)
Неожиданно электрический свет гаснет, затем загорается вполнакала.
СПИВАК. А я все думал: чего нам сегодня еще не хватает? Оказывается: чтобы свет вырубили. (Снимает со стены и зажигает «летучую мышь».)
Свет выравнивается. Спивак прикручивает фитиль в лампе, оставляет ее на столе. С интересом рассматривает свой балахон.
СПИВАК. Нашлись… надо же!.. Верно сказано: искусство – оно всегда доходит.
ФРОЛОВА. Даже жалко, что нашлись, да? Рухнула ваша грандиозная идея поставить Островского без костюмов.
СПИВАК. Грандиозные идеи никогда не рушатся целиком. Если они действительно грандиозные. Я знаю, как сделать. Даже в костюмах. Следи. В выгородке будет что-то такое, из нашего быта, очень узнаваемое… Что? Да вот – клифт. (Берет замызганную фуфайку, кладет на лавку.) И вот Дудукин… (Набрасывает поверх кожушка бархатный балахон. «Прогуливаясь по аллейке».) «Что ж делать? Жизнь-то у нас в провинции, скучна очень…» И смотри, что я делаю дальше! (Останавливается у скамейки. Как бы в рассеянности берет фуфайку, внимательно разглядывает ее, как бы недоумевая, что это такое, одновременно давая возможность зрителям в подробностях рассмотреть лагерный клифт. Кручининой.) «Вы еще не соскучились у нас? Не надоело вам?» (За Кручинину.) «Да где веселее-то? Везде одно и то же!» И – зона молчания. На минуту! Полная тишина!
Полная тишина. И в ней: где-то бьют по рельсу на «съем», лай овчарок с вахты, мат конвоя.
СПИВАК (бросает фуфайку на место, торжествующе). Вот! Вот то, что надо! (Еще послушал лагерную тишину.) Вот тут они и начнут икать!
Фролова молча подходит к столу, берет «летучую мышь» и с силой швыряет ее в задник. Пробив трухлявый картон, тяжелая лампа падает на сцене. Вспышка, пламя мгновенно охватывает сцену и зрительный зал лагерного клуба.
Суматошно заколотили по рельсу. Вой сирен пожарных машин.
Картина четвертая
Аплодисменты
Сцена в клубе 3-го лаготделения. Это бывшая столовая, кое-как переоборудованная под клуб. На заднем плане брезентовый, в дырах, занавес, отделяющий сцену от зрительного зала. Сцена заставлена бутафорской мебелью со следами пожара.
На сцене – ЖУК. Поправляет мебель, проверяет, все ли на месте.
Появляются СПИВАК, ФРОЛОВА и БОНДАРЬ.
ЖУК. Вот здесь и будем играть. А переодеваться – там, в боковушке. Нормально. Дует, правда, изо всех щелей. А так нормально.
СПИВАК. Артисты в сборе?
ЖУК. Зюкиной тилько нет, за ей послали. И платье не подогнала. Вот (показывает платье Кручининой) – ношусь с им, как с писаной торбой, чтоб не стырили.
Входит ШКОЛЬНИКОВ. Он в сценическом костюме Незнамова, в руках – рыжий парик.
ШКОЛЬНИКОВ. Считаю своим долгом поставить всех в известность. К нам поступил сигнал. О злобной антисоветской пропаганде, допущенной зэка Бондарем. А также о враждебных высказываниях руководителя драмколлектива и его членов.
ФРОЛОВА. Настучала, значит, какая-то сука. Интересно, кто?
ШКОЛЬНИКОВ. Расследовать сигнал поручили мне. Но я отказался, так как не могу считать себя объективным. Дело передано другому следователю. Считаю долгом добавить. Ефим Григорьевич, с самого начала нашей работы, понимая, что имею дело с одним из крупнейших мастеров советского театра, я вел подробную запись всех репетиций. Дома, по вечерам. Я вынужден буду предоставить свои записи в распоряжение следователя.
СПИВАК. Так это же замечательно. Насколько я знаю, все эти дела с грифом «Хранить вечно»?
ШКОЛЬНИКОВ. Да.
СПИВАК. Значит, мне обеспечена вечная…
ФРОЛОВА. Память.
СПИВАК. Лариса Юрьевна! Слава!
ШКОЛЬНИКОВ. Не думаю, что сейчас время для шуток.
СПИВАК. Напротив. Как раз для шуток сейчас и время. (Школьникову.) Почерк, надеюсь, у вас разборчивый?
ШКОЛЬНИКОВ. Разборчивый. Не такой, конечно, красивый…
СПИВАК. Как в доносе?
ШКОЛЬНИКОВ. Но разобрать можно.
СПИВАК. Так, так.
Жук с озабоченным видом скрывается за кулисами.
ШКОЛЬНИКОВ. Я много думал над тем, что произошло. (Бондарю.) Вы – враг. Не берусь судить, японский вы шпион или не японский, но вы – злобный классовый враг! Неправда, что все думаю так, как вы! Нет! Весь советский народ безгранично предан делу Ленина-Сталина! Таких, как вы – жалкие единицы!
БОНДАРЬ. Плохо считаешь, опер. Просчитаешься.
ШКОЛЬНИКОВ (Спиваку). А такие, как вы, – питательная среда. Вы насквозь поражены скептицизмом, для вас нет ничего святого, вы отравляете своей ядовитой иронией и неверием всех, кто вокруг вас. В своем честолюбии вы тщитесь встать выше партии, выше народа, выше всех! Скажете, нет?
СПИВАК. Вы совершенно правы, голубчик. Конечно, тщусь. Выше партии – это само собой. И даже выше народа. Я тщусь встать вровень с Господом Богом. Это удел художника. Любого. Если нет – он просто холуй.
ШКОЛЬНИКОВ (Фроловой). Это относится и к вам. Я думал над нашим разговором. Вы же не о сыне думали – о себе. «Как я смогу посмотреть ему в глаза». «Я» – вот что для вас самое главное! Я часто злился на мать. Чуть что – кидалась меня спасать: от фронта, от всего. А ведь так и должна поступать любая мать! А вы? Вы принесли в жертву сына – во имя чего?!. Прошу приготовиться к спектаклю. (Идет к выходу. Остановился.) Я долго не мог понять смысл приказа наркома: использовать пятьдесят восьмую статью только на тяжелых физических работах. Теперь понял. Только так можно выжечь гниль в ваших душах и вернуть вас, если это вообще возможно, к жизни советского общества. Только так. Только так! Только так! (Ушел.)
Пауза.
СПИВАК (Бондарю). Иван Тихонович, виноват я перед тобой. Перед всеми я виноват, но перед тобой особенно. Прости меня, старого идиота. Бьют, бьют, а все мало.
БОНДАРЬ. Все в порядке, Ефим Григорьевич. Вы заставили меня вспомнить, что я человек. И этого я уже никогда не забуду.
Вбегает КОНВОЙНЫЙ.
КОНВОЙНЫЙ. Гражданин режиссер, Зюкиной не будет!
СПИВАК. Как – не будет? Где она?
КОНВОЙНЫЙ. В больничке. Рука – во, и температура под сорок. Что будем делать?
СПИВАК. Ничего. Я могу поставить спектакль без костюмов. Я могу поставить спектакль без декораций. Но поставить «Без вины виноватые» без Кручининой не могу даже я. Впрочем, это уже не имеет значения.
ФРОЛОВА. Имеет.
Пауза.
СПИВАК. Хочешь сыграть?
Пауза.
ФРОЛОВА. Да.
СПИВАК. С т а к и м Незнамовым?
ФРОЛОВА. Да.
СПИВАК. Как?
ФРОЛОВА. Я знаю.
Пауза.
СПИВАК. Николай Евдокимович, подите-ка сюда, голубчик!
ЖУК (выходит из-за кулис). Ефим Григорьевич! Все равно настучали бы! Не я, так другой! Вы ж удержу не знали! Я усе время вам намекал, покашливал! А у меня трое по лавкам, да старики старые, мне всего тилько два года осталось!.. Простите меня, люди добрые!
БОНДАРЬ. Бог тебя, Иуда, простит.
СПИВАК. Где платье Кручининой?
ЖУК (поспешно приносит платье). Вот.
СПИВАК (Фроловой). Запас есть. Подгонишь?
ФРОЛОВА. Сделаю. (Берет платье, уходит.)
СПИВАК. Реквизит?
ЖУК. Все у полном порядке.
СПИВАК. Занавес не заедает?
Жук поспешно раздвигает брезентовые полотнища занавеса. Открывается лагерный зрительный зал – с рядами лавок и десятком новеньких венских стульев в первом ряду.
Пауза.
СПИВАК. Ну, ни пуха!
БОНДАРЬ. К черту, к черту!
Брезентовый занавес закрывается. Перед ним появляется КОНВОЙНЫЙ с винтовкой.
КОНВОЙНЫЙ (зычно). Контингент, внимание! Гражданин режиссер, докладайте.
СПИВАК. Дорогие друзья! Драмколлектив 2-го лаготделения продолжает показ сцен из комедии великого русского драматурга Островского «Без вины виноватые». (Уходит.)
КОНВОЙНЫЙ. Контингент, напоминаю! Вставать с мест и переходить с места на место запрещено! Переговариваться и подавать реплики запрещено! Аплодировать запрещено!
Занавес открывается. На сцене: «площадка в большом барском саду», реализованная в соответствии со скудными возможностями постановщиков. На покрытом дерюгой ящике – алюминиевые кружки, призванные изображать дудукинский хрусталь. На сцене: СПИВАК-ДУДУКИН, ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА, БОНДАРЬ-ШМАГА, ЖУК-МУРОВ, ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. На Школьникове – рыжий парик.
СПИВАК-ДУДУКИН. «Господа, я предлагаю выпить за здоровье артистки, которая оживила заглохшее стоячее болото нашей захолустной жизни!»
Все берут кружки.
СПИВАК-ДУДУКИН. «Господа, я реторики не знаю, я буду говорить просто. У нас, людей интеллигентных, в провинции только два занятия: карты и клубная болтовня. Так почтим же талант, который заставил нас забыть наше обычное времяпровождение. Мы спим, господа, так будем же благодарны избранным людям, которые изредка пробуждают нас и напоминают о том идеальном мире, о котором мы забыли… Господа, выпьем за редкий талант и за хорошую женщину, Елену Ивановну!»
Все чокаются с Фроловой-Кручининой и пьют.
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Шмага, мы выпьем за хорошую актрису, а за хороших женщин пить дело не наше. Да и кто их разберет, хорошие они или нет».
СПИВАК-ДУДУКИН. «Незнамов, что вы!»
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Виноват».
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. «Я за свои труды уже достаточно вознаграждена и нравственно и материально. Господа, честь, которую вы мне оказали, я обязана разделить с моими товарищами. Господа, я предлагаю тост за всех служителей искусства, за всех тружеников на этом благородном поприще, без различия степеней и талантов!»
СПИВАК-ДУДУКИН. «Справедливо, прекрасно, благородно… Незнамов, Шмага, за ваше здоровье!»
БОНДАРЬ-ШМАГА. «Наконец-то я сподобился, что за мое здоровье пьют.»
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. «Ну, теперь уж, Нил Стратоныч, я поеду, мне пора.»
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Нет, куда ж вы? Нет, позвольте! Так нельзя!.. Вы уж мне позвольте сказать несколько слов, я вас не задержу».
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. «Сделайте одолжение! Мне будет очень приятно послушать вас; да и надеюсь, что и всем тоже».
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Господа, я получил позволение говорить и потому прошу не перебивать меня».
СПИВАК-ДУДУКИН. «Говорите!»
БОНДАРЬ-ШМАГА. «Говори, говори!»
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Господа, я предлагаю тост за матерей, которые бросают детей своих!»
СПИВАК-ДУДУКИН. «Перестаньте, что вы, что вы!»
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. «Нет, говорите, говорите!»
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Пусть пребывают они в радости и веселии, и да будет усыпан путь их розами и лилиями. Пусть никто и ничто не отравит их радостного существования. Пусть никто и ничто не напомнит им о горькой участи несчастных сирот. Зачем тревожить их? За что смущать их покой? Они все, что могли, что умели сделали для своего милого чада. Они поплакали над ним, сколько кому пришлось, поцеловали более или менее нежно. И прощай, мой голубчик, живи, как знаешь! А лучше б, мол, ты умер. Вот что правда, то правда: умереть – это самое лучшее, что можно пожелать этому новому гостю в мире. Но не всем выпадает такое счастье… А бывают матери и чувствительнее; они не ограничиваются слезами и поцелуями, а вешают своему ребенку какую-нибудь золотую безделушку: носи и помни обо мне! А что бедному ребенку помнить? Зачем ему помнить? Зачем оставлять ему постоянную память его несчастия и позора? Ему и без того каждый, кому не лень, напоминает, что он подкидыш, оставленный под забором. А знают ли они, как иногда этот несчастный, напрасно обруганный и оскорбленный, обливает слезами маменькин подарок? Где, мол, ты ликуешь теперь, откликнись! Урони хоть одну слезу на меня! Мне легче будет переносить мои страдания, мое отчаяние. Ведь эти сувениры жгут грудь».
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. «Он, он?»
Подходит к Школьникову-Незнамову, всматривается, ощупывает руками его лицо, как слепая. Снимает с головы Школьникова парик. И отшатывается, как отшатнулась бы зэчка, узнав в оперчекисте своего сына.
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. «Он, он!..» (Отступает, пятится, сползает по порталу.)
СПИВАК-ДУДУКИН. «Ах, боже мой, она умирает! Доктора, доктора! Вы ее сын. Вы убили ее!»
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Я ее сын?»
СПИВАК-ДУДУКИН. «Да. Сколько лет она искала вас! Ее уверили, что вы умерли. Но она ждала какого-то чуда. Она постоянно видела вас в мечтах своих, разговаривала с вами».
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «У ней не было других детей?»
СПИВАК-ДУДУКИН. «Что вы, что вы!»
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «А как же мне сказали? Господа, зачем вы обманули меня?»
СПИВАК-ДУДУКИН. «Тише, тише, она приходит в себя».
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Господа, я мстить вам не буду, я не зверь. Я теперь ребенок. Я еще не был ребенком. Да, я ребенок. (Падает на колени перед Кручининой.) Матушка, мама!»
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА (с тем же выражением отвращения и ужаса отодвигаясь от Школьникова-Незнамова). «Да, он тянул свои ручонки и говорил: мама, мама!»
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Я здесь».
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА (отодвигаясь все дальше). «Да, это он…»
И вдруг потянулась к нему, обняла, как любая мать обняла бы своего сына – даже мать-зэчка сына-оперчекиста.
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. «Гриша, мой Гриша, какое счастье!.. Как хорошо жить на земле… Господа! Не обижайте его, он хороший человек. А вот теперь… теперь он нашел свою мать… и будет еще лучше!»
Пауза.
СПИВАК-ДУДУКИН. «Я думал, что вы умерли!»
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. «От радости не умирают».
Школьников быстро уходит. Спивак, Фролова и Бондарь выходят на авансцену. Жук медлит. Бондарь и Спивак расступаются, давая и ему место.
Общий поклон.
КОНВОЙНЫЙ (предупреждая аплодисменты). Контингент! Прекратить! Контингент, напоминаю: аплодисменты запрещены! (Передергивает затвор винтовки.) Прекратить!
Занавес закрывается. Участники спектакля обессиленно рассаживаются кто куда.
ФРОЛОВА. Вот и все.
Быстро входит ШКОЛЬНИКОВ. Он в форме.
ШКОЛЬНИКОВ. Зэка Спивак!
СПИВАК (встает). Я.
ШКОЛЬНИКОВ. Зэка Фролова, она же Рейн.
ФРОЛОВА (встает). Я.
ШКОЛЬНИКОВ. Зэка Бондарь!
БОНДАРЬ (встает). Я.
ШКОЛЬНИКОВ. Переодеться. Мне приказано доставить вас в следственный изолятор.
Спивак сбрасывает с кожушка балахон, отдает Жуку. Фролова, Бондарь и Жук уходят. Школьников их сопровождает. На сцене остаются Спивак и Конвойный.
КОНВОЙНЫЙ. Гражданин режиссер… Ефим Григорьевич!.. Можно спросить?.. А почему эта постановка – комедия?
СПИВАК. А что же это, если не комедия? Конечно, комедия… Через семнадцать лет встретились мать и сын… Она знаменита, богата… Он – здоров… И оба – на свободе… Это же, согласитесь, смешно!
ШКОЛЬНИКОВ проводит через сцену на выход ФРОЛОВУ и БОНДАРЯ. По его молчаливому знаку к ним присоединяется и СПИВАК. Уходят.
Конвойный отставляет винтовку и выходит на авансцену.
Пауза.
Оружейный залп. И заунывно забили по рельсу.
КОНВОЙНЫЙ. После демобилизации я закончил вечернюю школу. Потом педагогический институт. А еще позже – театроведческий факультет ГИТИСа. Я написал три книги о творчестве Островского. Но когда студенты спрашивают у меня, почему «Без вины виноватые» комедия, я предлагаю каждому из них ответить на этот вопрос самому. Потому что я не знаю другого объяснения, чем то, что услышал в апреле сорок пятого года, когда в мою жизнь впервые вошел театр… Не знаю!.. (Плачет.) Не знаю!..
На сцене появляются ФРОЛОВА, БОНДАРЬ, ЖУК, ЗЮКИНА. Потом – ШКОЛЬНИКОВ. Последним – СПИВАК. Выходят вперед. Общий поклон.
КОНВОЙНЫЙ. Ну, что же вы?.. Аплодируйте!.. Сегодня это разрешено!..
На сцене – ЖУК. Поправляет мебель, проверяет, все ли на месте.
Появляются СПИВАК, ФРОЛОВА и БОНДАРЬ.
ЖУК. Вот здесь и будем играть. А переодеваться – там, в боковушке. Нормально. Дует, правда, изо всех щелей. А так нормально.
СПИВАК. Артисты в сборе?
ЖУК. Зюкиной тилько нет, за ей послали. И платье не подогнала. Вот (показывает платье Кручининой) – ношусь с им, как с писаной торбой, чтоб не стырили.
Входит ШКОЛЬНИКОВ. Он в сценическом костюме Незнамова, в руках – рыжий парик.
ШКОЛЬНИКОВ. Считаю своим долгом поставить всех в известность. К нам поступил сигнал. О злобной антисоветской пропаганде, допущенной зэка Бондарем. А также о враждебных высказываниях руководителя драмколлектива и его членов.
ФРОЛОВА. Настучала, значит, какая-то сука. Интересно, кто?
ШКОЛЬНИКОВ. Расследовать сигнал поручили мне. Но я отказался, так как не могу считать себя объективным. Дело передано другому следователю. Считаю долгом добавить. Ефим Григорьевич, с самого начала нашей работы, понимая, что имею дело с одним из крупнейших мастеров советского театра, я вел подробную запись всех репетиций. Дома, по вечерам. Я вынужден буду предоставить свои записи в распоряжение следователя.
СПИВАК. Так это же замечательно. Насколько я знаю, все эти дела с грифом «Хранить вечно»?
ШКОЛЬНИКОВ. Да.
СПИВАК. Значит, мне обеспечена вечная…
ФРОЛОВА. Память.
СПИВАК. Лариса Юрьевна! Слава!
ШКОЛЬНИКОВ. Не думаю, что сейчас время для шуток.
СПИВАК. Напротив. Как раз для шуток сейчас и время. (Школьникову.) Почерк, надеюсь, у вас разборчивый?
ШКОЛЬНИКОВ. Разборчивый. Не такой, конечно, красивый…
СПИВАК. Как в доносе?
ШКОЛЬНИКОВ. Но разобрать можно.
СПИВАК. Так, так.
Жук с озабоченным видом скрывается за кулисами.
ШКОЛЬНИКОВ. Я много думал над тем, что произошло. (Бондарю.) Вы – враг. Не берусь судить, японский вы шпион или не японский, но вы – злобный классовый враг! Неправда, что все думаю так, как вы! Нет! Весь советский народ безгранично предан делу Ленина-Сталина! Таких, как вы – жалкие единицы!
БОНДАРЬ. Плохо считаешь, опер. Просчитаешься.
ШКОЛЬНИКОВ (Спиваку). А такие, как вы, – питательная среда. Вы насквозь поражены скептицизмом, для вас нет ничего святого, вы отравляете своей ядовитой иронией и неверием всех, кто вокруг вас. В своем честолюбии вы тщитесь встать выше партии, выше народа, выше всех! Скажете, нет?
СПИВАК. Вы совершенно правы, голубчик. Конечно, тщусь. Выше партии – это само собой. И даже выше народа. Я тщусь встать вровень с Господом Богом. Это удел художника. Любого. Если нет – он просто холуй.
ШКОЛЬНИКОВ (Фроловой). Это относится и к вам. Я думал над нашим разговором. Вы же не о сыне думали – о себе. «Как я смогу посмотреть ему в глаза». «Я» – вот что для вас самое главное! Я часто злился на мать. Чуть что – кидалась меня спасать: от фронта, от всего. А ведь так и должна поступать любая мать! А вы? Вы принесли в жертву сына – во имя чего?!. Прошу приготовиться к спектаклю. (Идет к выходу. Остановился.) Я долго не мог понять смысл приказа наркома: использовать пятьдесят восьмую статью только на тяжелых физических работах. Теперь понял. Только так можно выжечь гниль в ваших душах и вернуть вас, если это вообще возможно, к жизни советского общества. Только так. Только так! Только так! (Ушел.)
Пауза.
СПИВАК (Бондарю). Иван Тихонович, виноват я перед тобой. Перед всеми я виноват, но перед тобой особенно. Прости меня, старого идиота. Бьют, бьют, а все мало.
БОНДАРЬ. Все в порядке, Ефим Григорьевич. Вы заставили меня вспомнить, что я человек. И этого я уже никогда не забуду.
Вбегает КОНВОЙНЫЙ.
КОНВОЙНЫЙ. Гражданин режиссер, Зюкиной не будет!
СПИВАК. Как – не будет? Где она?
КОНВОЙНЫЙ. В больничке. Рука – во, и температура под сорок. Что будем делать?
СПИВАК. Ничего. Я могу поставить спектакль без костюмов. Я могу поставить спектакль без декораций. Но поставить «Без вины виноватые» без Кручининой не могу даже я. Впрочем, это уже не имеет значения.
ФРОЛОВА. Имеет.
Пауза.
СПИВАК. Хочешь сыграть?
Пауза.
ФРОЛОВА. Да.
СПИВАК. С т а к и м Незнамовым?
ФРОЛОВА. Да.
СПИВАК. Как?
ФРОЛОВА. Я знаю.
Пауза.
СПИВАК. Николай Евдокимович, подите-ка сюда, голубчик!
ЖУК (выходит из-за кулис). Ефим Григорьевич! Все равно настучали бы! Не я, так другой! Вы ж удержу не знали! Я усе время вам намекал, покашливал! А у меня трое по лавкам, да старики старые, мне всего тилько два года осталось!.. Простите меня, люди добрые!
БОНДАРЬ. Бог тебя, Иуда, простит.
СПИВАК. Где платье Кручининой?
ЖУК (поспешно приносит платье). Вот.
СПИВАК (Фроловой). Запас есть. Подгонишь?
ФРОЛОВА. Сделаю. (Берет платье, уходит.)
СПИВАК. Реквизит?
ЖУК. Все у полном порядке.
СПИВАК. Занавес не заедает?
Жук поспешно раздвигает брезентовые полотнища занавеса. Открывается лагерный зрительный зал – с рядами лавок и десятком новеньких венских стульев в первом ряду.
Пауза.
СПИВАК. Ну, ни пуха!
БОНДАРЬ. К черту, к черту!
Брезентовый занавес закрывается. Перед ним появляется КОНВОЙНЫЙ с винтовкой.
КОНВОЙНЫЙ (зычно). Контингент, внимание! Гражданин режиссер, докладайте.
СПИВАК. Дорогие друзья! Драмколлектив 2-го лаготделения продолжает показ сцен из комедии великого русского драматурга Островского «Без вины виноватые». (Уходит.)
КОНВОЙНЫЙ. Контингент, напоминаю! Вставать с мест и переходить с места на место запрещено! Переговариваться и подавать реплики запрещено! Аплодировать запрещено!
Занавес открывается. На сцене: «площадка в большом барском саду», реализованная в соответствии со скудными возможностями постановщиков. На покрытом дерюгой ящике – алюминиевые кружки, призванные изображать дудукинский хрусталь. На сцене: СПИВАК-ДУДУКИН, ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА, БОНДАРЬ-ШМАГА, ЖУК-МУРОВ, ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. На Школьникове – рыжий парик.
СПИВАК-ДУДУКИН. «Господа, я предлагаю выпить за здоровье артистки, которая оживила заглохшее стоячее болото нашей захолустной жизни!»
Все берут кружки.
СПИВАК-ДУДУКИН. «Господа, я реторики не знаю, я буду говорить просто. У нас, людей интеллигентных, в провинции только два занятия: карты и клубная болтовня. Так почтим же талант, который заставил нас забыть наше обычное времяпровождение. Мы спим, господа, так будем же благодарны избранным людям, которые изредка пробуждают нас и напоминают о том идеальном мире, о котором мы забыли… Господа, выпьем за редкий талант и за хорошую женщину, Елену Ивановну!»
Все чокаются с Фроловой-Кручининой и пьют.
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Шмага, мы выпьем за хорошую актрису, а за хороших женщин пить дело не наше. Да и кто их разберет, хорошие они или нет».
СПИВАК-ДУДУКИН. «Незнамов, что вы!»
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Виноват».
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. «Я за свои труды уже достаточно вознаграждена и нравственно и материально. Господа, честь, которую вы мне оказали, я обязана разделить с моими товарищами. Господа, я предлагаю тост за всех служителей искусства, за всех тружеников на этом благородном поприще, без различия степеней и талантов!»
СПИВАК-ДУДУКИН. «Справедливо, прекрасно, благородно… Незнамов, Шмага, за ваше здоровье!»
БОНДАРЬ-ШМАГА. «Наконец-то я сподобился, что за мое здоровье пьют.»
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. «Ну, теперь уж, Нил Стратоныч, я поеду, мне пора.»
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Нет, куда ж вы? Нет, позвольте! Так нельзя!.. Вы уж мне позвольте сказать несколько слов, я вас не задержу».
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. «Сделайте одолжение! Мне будет очень приятно послушать вас; да и надеюсь, что и всем тоже».
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Господа, я получил позволение говорить и потому прошу не перебивать меня».
СПИВАК-ДУДУКИН. «Говорите!»
БОНДАРЬ-ШМАГА. «Говори, говори!»
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Господа, я предлагаю тост за матерей, которые бросают детей своих!»
СПИВАК-ДУДУКИН. «Перестаньте, что вы, что вы!»
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. «Нет, говорите, говорите!»
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Пусть пребывают они в радости и веселии, и да будет усыпан путь их розами и лилиями. Пусть никто и ничто не отравит их радостного существования. Пусть никто и ничто не напомнит им о горькой участи несчастных сирот. Зачем тревожить их? За что смущать их покой? Они все, что могли, что умели сделали для своего милого чада. Они поплакали над ним, сколько кому пришлось, поцеловали более или менее нежно. И прощай, мой голубчик, живи, как знаешь! А лучше б, мол, ты умер. Вот что правда, то правда: умереть – это самое лучшее, что можно пожелать этому новому гостю в мире. Но не всем выпадает такое счастье… А бывают матери и чувствительнее; они не ограничиваются слезами и поцелуями, а вешают своему ребенку какую-нибудь золотую безделушку: носи и помни обо мне! А что бедному ребенку помнить? Зачем ему помнить? Зачем оставлять ему постоянную память его несчастия и позора? Ему и без того каждый, кому не лень, напоминает, что он подкидыш, оставленный под забором. А знают ли они, как иногда этот несчастный, напрасно обруганный и оскорбленный, обливает слезами маменькин подарок? Где, мол, ты ликуешь теперь, откликнись! Урони хоть одну слезу на меня! Мне легче будет переносить мои страдания, мое отчаяние. Ведь эти сувениры жгут грудь».
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. «Он, он?»
Подходит к Школьникову-Незнамову, всматривается, ощупывает руками его лицо, как слепая. Снимает с головы Школьникова парик. И отшатывается, как отшатнулась бы зэчка, узнав в оперчекисте своего сына.
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. «Он, он!..» (Отступает, пятится, сползает по порталу.)
СПИВАК-ДУДУКИН. «Ах, боже мой, она умирает! Доктора, доктора! Вы ее сын. Вы убили ее!»
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Я ее сын?»
СПИВАК-ДУДУКИН. «Да. Сколько лет она искала вас! Ее уверили, что вы умерли. Но она ждала какого-то чуда. Она постоянно видела вас в мечтах своих, разговаривала с вами».
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «У ней не было других детей?»
СПИВАК-ДУДУКИН. «Что вы, что вы!»
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «А как же мне сказали? Господа, зачем вы обманули меня?»
СПИВАК-ДУДУКИН. «Тише, тише, она приходит в себя».
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Господа, я мстить вам не буду, я не зверь. Я теперь ребенок. Я еще не был ребенком. Да, я ребенок. (Падает на колени перед Кручининой.) Матушка, мама!»
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА (с тем же выражением отвращения и ужаса отодвигаясь от Школьникова-Незнамова). «Да, он тянул свои ручонки и говорил: мама, мама!»
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Я здесь».
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА (отодвигаясь все дальше). «Да, это он…»
И вдруг потянулась к нему, обняла, как любая мать обняла бы своего сына – даже мать-зэчка сына-оперчекиста.
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. «Гриша, мой Гриша, какое счастье!.. Как хорошо жить на земле… Господа! Не обижайте его, он хороший человек. А вот теперь… теперь он нашел свою мать… и будет еще лучше!»
Пауза.
СПИВАК-ДУДУКИН. «Я думал, что вы умерли!»
ФРОЛОВА-КРУЧИНИНА. «От радости не умирают».
Школьников быстро уходит. Спивак, Фролова и Бондарь выходят на авансцену. Жук медлит. Бондарь и Спивак расступаются, давая и ему место.
Общий поклон.
КОНВОЙНЫЙ (предупреждая аплодисменты). Контингент! Прекратить! Контингент, напоминаю: аплодисменты запрещены! (Передергивает затвор винтовки.) Прекратить!
Занавес закрывается. Участники спектакля обессиленно рассаживаются кто куда.
ФРОЛОВА. Вот и все.
Быстро входит ШКОЛЬНИКОВ. Он в форме.
ШКОЛЬНИКОВ. Зэка Спивак!
СПИВАК (встает). Я.
ШКОЛЬНИКОВ. Зэка Фролова, она же Рейн.
ФРОЛОВА (встает). Я.
ШКОЛЬНИКОВ. Зэка Бондарь!
БОНДАРЬ (встает). Я.
ШКОЛЬНИКОВ. Переодеться. Мне приказано доставить вас в следственный изолятор.
Спивак сбрасывает с кожушка балахон, отдает Жуку. Фролова, Бондарь и Жук уходят. Школьников их сопровождает. На сцене остаются Спивак и Конвойный.
КОНВОЙНЫЙ. Гражданин режиссер… Ефим Григорьевич!.. Можно спросить?.. А почему эта постановка – комедия?
СПИВАК. А что же это, если не комедия? Конечно, комедия… Через семнадцать лет встретились мать и сын… Она знаменита, богата… Он – здоров… И оба – на свободе… Это же, согласитесь, смешно!
ШКОЛЬНИКОВ проводит через сцену на выход ФРОЛОВУ и БОНДАРЯ. По его молчаливому знаку к ним присоединяется и СПИВАК. Уходят.
Конвойный отставляет винтовку и выходит на авансцену.
Пауза.
Оружейный залп. И заунывно забили по рельсу.
КОНВОЙНЫЙ. После демобилизации я закончил вечернюю школу. Потом педагогический институт. А еще позже – театроведческий факультет ГИТИСа. Я написал три книги о творчестве Островского. Но когда студенты спрашивают у меня, почему «Без вины виноватые» комедия, я предлагаю каждому из них ответить на этот вопрос самому. Потому что я не знаю другого объяснения, чем то, что услышал в апреле сорок пятого года, когда в мою жизнь впервые вошел театр… Не знаю!.. (Плачет.) Не знаю!..
На сцене появляются ФРОЛОВА, БОНДАРЬ, ЖУК, ЗЮКИНА. Потом – ШКОЛЬНИКОВ. Последним – СПИВАК. Выходят вперед. Общий поклон.
КОНВОЙНЫЙ. Ну, что же вы?.. Аплодируйте!.. Сегодня это разрешено!..
Экспертиза
Драма в 2-х действиях
Действующие лица
КЛИМОВ – военный инженер, специалист по взрывчатым веществам
ВЕНГЕРОВ – председатель министерской экспертной комиссии
ДРОЗДОВ – начальник строительства рудника
ЗОЯ – его жена, учительница
ВАРЯ – их дочь, школьница
ВОЛОДЯ МАЛЕНЬКИЙ – бригадир проходчиков
ПЕТУХОВ (Володя Длинный), ПОЛСТЯНКИН – проходчики
СТАРИК ЗНОБИШИН – взрывник
ВЕРА Голубева – ламповщица на руднике
СТЕПАНОВ-младший – студент
СОФЬЯ ИВАНОВНА – его мать
ШМЕЛЕВ – горный инженер
ГАНШИН – прокурор города
ПРИЕЗЖИЙ – молодой рабочий
Дежурная в гостинице, рабочие-горняки
На севере, 1985 год.
ВЕНГЕРОВ – председатель министерской экспертной комиссии
ДРОЗДОВ – начальник строительства рудника
ЗОЯ – его жена, учительница
ВАРЯ – их дочь, школьница
ВОЛОДЯ МАЛЕНЬКИЙ – бригадир проходчиков
ПЕТУХОВ (Володя Длинный), ПОЛСТЯНКИН – проходчики
СТАРИК ЗНОБИШИН – взрывник
ВЕРА Голубева – ламповщица на руднике
СТЕПАНОВ-младший – студент
СОФЬЯ ИВАНОВНА – его мать
ШМЕЛЕВ – горный инженер
ГАНШИН – прокурор города
ПРИЕЗЖИЙ – молодой рабочий
Дежурная в гостинице, рабочие-горняки
На севере, 1985 год.
От автора:
Много лет назад, еще в советские времена, я начал эту пьесу. И остановился, хотя для этого не было, казалось, никаких причин. И это больше всего раздражало. Так и лежала. И вспоминалась лишь в разговорах с театральными деятелями, которые иногда интересовались, нет ли у меня чего-нибудь новенького. Не из того, что уже написано и даже выпущено ВААПом, а совсем новенького. Есть, с готовностью отвечал я. Социальная драма. Взрыв на руднике, два горняка гибнут, приезжает комиссия, ей все врут…
– А может, эти двое не совсем погибли? – слышал в ответ. – Может, они просто в больнице и не могут участвовать в действии?
– Нет, – со вздохом говорил я. – Совсем.
– А может, эти двое не совсем погибли? – слышал в ответ. – Может, они просто в больнице и не могут участвовать в действии?
– Нет, – со вздохом говорил я. – Совсем.