Левашов Виктор. Придурки, или Урок драматического искусства (сборник)

Виктор Левашов
Придурки, или Урок драматического искусства (сборник)

Придурки, или Урок драматического искусства
Постановка комедии А.Н.Островского «Без вины виноватые» во 2-м отделении «Норильлага» в апреле 1945 года
в 2-х действиях

   «КЛУБНАЯ ЖИЗНЬ. В клубе 3-го лаготделения была поставлена комедия А.Н.Островского «Без вины виноватые» в исполнении драмколлектива 2-го лаготделения. Несмотря на ряд недостатков, спектакль прошел хорошо».

«МЕТАЛЛ – ФРОНТУ», бюллетень культурно-воспитательного отдела «Норильлага», 7 апреля 1945 года.

Действующие лица

   СПИВАК Ефим Григорьевич – руководитель лагерного драмколлектива, за 50 лет
   ШКОЛЬНИКОВ Петр Федорович – старший лейтенант НКВД, оперчекист
   Участники спектакля:
   ФРОЛОВА Лариса Юрьевна
   ЗЮКИНА Серафима Андреевна
   БОНДАРЬ Иван Тихонович
   ЖУК Николай Евдокимович
   КОНВОЙНЫЙ – молодой парень с Тамбовщины

Действие первое

Картина первая
Нашествие

   Загудел рельс на вахте – пробили «съём».
   Закулисье лагерного клуба. Что-то вроде общей гримуборной – с узкими тусклыми зеркалами, табуретками и дощатым столом. Печка-буржуйка в углу. Очень много афиш: «Наталка-полтавка», «Сильва», «Весна в Москве», «Поединок», «Инженер Сергеев», «Пошився у дурня», «Звезда первой величины». Афиши разномастные, от руки, на кусках картона, на оберточной бумаге, редко на ватмане.
   Рядом с гримуборной, отделенная брезентовым полотнищем-кулис: черная, страшная, промерзшая пустая сцена. На ней смутно угадываются очертания стола под кумачом, транспарант над сценой – следы недавнего то ли торжественного заседания, то ли другого какого-то мероприятия.
   В гримуборной появляется ЖУК. Ему лет 35–40. В обычной одежде лагерника. На груди, на левом колене и на спине – белые нашивки с номером. В руках у него ведро с углем и жестяной совок. Подсыпает угля в топку, ставит на печку большой алюминиевый чайник, пристраивается у огня.
   Входит СПИВАК. Он в овчинном кожушке-безрукавке, на шею артистистично намотан вигониевый шарф.
   СПИВАК. Никого еще нет?
   ЖУК. Та ни, наши уси. Опера тильки немае.
   СПИВАК. Уси. Немае.
   ЖУК. Все. Нету.
   СПИВАК. А не наши – никого не было?
   ЖУК. Не наши?
   СПИВАК. Да! Да! Не наши! Никого не приводили?
   ЖУК. А кого треба?
   СПИВАК. Николай Евдокимович, я всего лишь спросил, не приводили ли кого-нибудь. И это все, что я спросил!
   ЖУК. Никого.
   СПИВАК. Что ж, никого – значит, никого. Извините.
   ЖУК. На вахте сказали – костюмы сейчас привезут.
   СПИВАК. Костюмы – это хорошо. Несите сюда. А я взгляну, что у нас с декорациями.
   Жук и Спивак уходят.
   Появляется ЗЮКИНА. Ей около 25 лет. Как и все лагерники, она в ватнике и в ватных штанах с номерами. Но одежда чистая, ушитая по фигуре, на ногах – новые валенки, поверх ушанки – теплый платок. Быстро, цепко осматривается. Не обнаружив ничего угрожающего, нашаривает у печки папиросный окурок, пытается закурить. Но охнарик выкурен до бумаги. С досадой выбросив его, снимает платок и шапку, подкрашивает у зеркала губы.
   В глубине темной сцены появляется КОНВОЙНЫЙ, молодой парень в белом овчинном тулупе, с винтовкой на плече. Впереди себя он подталкивает ФРОЛОВУ.
   КОНВОЙНЫЙ (почти умоляюще). Ну, двигай же, мать твою! Двигайся, сука старая! Пришли уже!
   ФРОЛОВА. Это же клуб.
   КОНВОЙНЫЙ. В клубе тоже разные постановки бывают. Да шевелись же ты, падла!
   От сильного толчка Фролова делает несколько шагов и опускается на скамейку.
   КОНВОЙНЫЙ. Гля, куда села, а? Как знала! Самое твое место! Тут как раз давеча такие же сидели, навроде тебя. Толковая была постановка!.. Подымайся. Подымайся, блядина! Я кому говорю!
   ЗЮКИНА (выглядывает на сцену). Эй, вы там! Это же сцена! Храм! Тут даже шапку надо снимать! Базар устроили!
   КОНВОЙНЫЙ. Сам черт в вашем храме ногу сломит!.. Двигай, падаль!.. (Вталкивает Фролову в гримуборную.)
   ФРОЛОВА опускается на пол и придвигается к печке.
   ЗЮКИНА. Фу, вони-то! Из какой помойки ты ее выволок?
   КОНВОЙНЫЙ. Упарился. Валится, падла, и все. Пройдет десять шагов и валится!.. (Достает портсигар.)
   ЗЮКИНА. Нелегкая у тебя служба, землячок. Но почетная, верно? Давай покурим.
   КОНВОЙНЫЙ. Кто покурит… (Выбрав папиросу, защелкивает портсигар и прячет в карман.) А кто и посмотрит. Вот так, землячка! (Довольный, гогочет.)
   ЗЮКИНА. Ах ты, валенок тамбовский! А ну брось папиросу! Здесь курить могут только режиссер и артисты!
   КОНВОЙНЫЙ. А не шибко ль ты, шалава, остра? А ну как я тебе пасть заткну, а?
   ЗЮКИНА. Ты, вертухай говенный, гляди, как бы самому не заткнули! Война-то не кончилась, как бы тебе не пришлось с немцами повоевать, а не с бабами на зоне! Вот пожалуюсь, что ты с актрисой грубо разговариваешь…
   КОНВОЙНЫЙ (ухмыляясь). И меня за то с брони снимут?
   ЗЮКИНА. Тебя, лапоть, не за то с брони снимут. А за то, что спирт блатарям продаешь!
   КОНВОЙНЫЙ. Ты чего несешь, ты чего несешь, сука? Ты видела, да? Видела?
   ЗЮКИНА. А нет? Таких, как ты, любого копни. Брось, кому сказано, папиросу!
   Пораженный ее наглостью, Конвойный колеблется.
   Входит ШКОЛЬНИКОВ. Он в черном офицерском полушубке с погонами. Конвойный бросает папиросу и вытягивается. Зюкина хочет незаметно поднять папиросу, но в это мгновение Фролова с неожиданным для ее изможденного вида проворством хватает папиросу и прячет в рукав.
   КОНВОЙНЫЙ. Товарищ старший лейтенант, по вашему приказанию зэка доставлена!
   ФРОЛОВА (с усилием вставая). Зэка Фролова, ЧСИР, двадцать четвертая строительная бригада. Срок пять лет, окончание – июль сорок пятого.
   ЗЮКИНА. Ух ты! Считай, вольняшка!
   ШКОЛЬНИКОВ. Серафима Андреевна.
   ЗЮКИНА. Виновата, гражданин начальник. Молчу.
   ШКОЛЬНИКОВ. Серафима Андреевна.
   ЗЮКИНА. Извините, Петр Федорович. У вас в форме такой вид… язык не поворачивается по имени-отчеству.
   ШКОЛЬНИКОВ. На совещании задержали, не успел переодеться. (Конвойному.) Ждите в караулке.
   КОНВОЙНЫЙ. А долго, товарищ старший лейтенант?
   ШКОЛЬНИКОВ. Кру-гом! (Конвойный выходит. Фроловой.) Ждите и вы.
   Фролова опускается на прежнее место у печки.
   ЗЮКИНА. Какие новости на воле, Петр Федорович?
   ШКОЛЬНИКОВ (выкладывая из кармана на стол цыбик чая и кулек с колотым рафинадом). Особых новостей нет. Будапешт взяли, это знаете. Контрнаступление немцев на Балатоне захлебнулось. Чайник поставили? Очень хорошо. Судя по всему, на очереди Берлин. (Из другого кармана извлекает кулек побольше, с сушками. Бумага разворачивается, сушки рассыпаются по столу.)
   ЗЮКИНА. Балуете вы нас.
   ШКОЛЬНИКОВ. Я и сам поужинать не успел.
   ЗЮКИНА. А правда, Петр Федорович, что после победы будет амнистия?
   ШКОЛЬНИКОВ. Ну зачем вам, Серафима Андреевна, амнистия? Здесь вы первая актриса, окружены любовью. А выйдете – снова воровать?
   ЗЮКИНА. Обижаете, Петр Федорович!
   ШКОЛЬНИКОВ. Ну, грабить.
   ЗЮКИНА. Совсем же другое дело! Нет, с этим все. А выйду, я знаю, куда пойду. Я к вам в домработницы попрошусь. Готовить вам буду, пуговицы пришивать, постель… стелить. Возьмете, Петр Федорович?
   ШКОЛЬНИКОВ. До победы еще нужно дожить.
   Входит СПИВАК.
   ШКОЛЬНИКОВ. Здравия желаю, Ефим Григорьевич.
   СПИВАК. Добрый вечер, голубчик.
   Воспользовавшись моментом, Фролова хватает со стола несколько сушек и кусков рафинада и рассовывает по карманам. Это происходит на глазах у Зюкиной, но Фролова не обращает на нее внимания.
   СПИВАК. Там привезли костюмы из городского театра, из подбора, требуют принять под расписку.
   ШКОЛЬНИКОВ. Сейчас приму.
   СПИВАК (Зюкиной). Я вас попрошу: позовите Бондаря из столярки, нам пора начинать работу.
   ЗЮКИНА. Удаляюсь, удаляюсь, удаляюсь! (Выходит.)
   ШКОЛЬНИКОВ (негромко, кивнув в сторону Фроловой). Я выполнил вашу просьбу.
   СПИВАК. Вижу. Спасибо.
   ШКОЛЬНИКОВ. Это было очень непросто. У нее уже два отказа от выхода на работу.
   СПИВАК. Два?!
   ШКОЛЬНИКОВ. Да, два. Второй – вчера. Вы уверены, что ее участие в спектакле необходимо?
   СПИВАК. Да.
   ШКОЛЬНИКОВ. Я вам доверяю.
   СПИВАК. Я это ценю.
   Школьников уходит. Спивак подходит к Фроловой.
   СПИВАК. Лариса… Лариса, Лариса!..
   ФРОЛОВА. Страшна?.. Припухаю я, Ефим Григорьевич… совсем дохожу.
   СПИВАК. Лариса!.. Лариса!..
   ФРОЛОВА. Так это к вам меня дернули? А я думала – в БУР… Закурить бы.
   СПИВАК. Я… не курю. Но я сейчас возьму у кого-нибудь.
   ФРОЛОВА. Не надо. (Прикуривает от угля брошенную Конвойным папиросу.)
   СПИВАК. Это я, я во всем виноват! Старый дурак! Еще полгода назад тебя нужно было забрать! Сразу, как только узнал, что ты здесь! Настоять, заставить! Как я мог с тобой согласиться?! Ну и что, что взяли Сундукова? Кому в голову пришло бы искать здесь его актрису! Тем более – какую-то Фролову! И работала бы себе тихо-мирно!
   ФРОЛОВА. Не казнитесь… не заставили бы. Я должна была… дожить. Отсидеться.
   СПИВАК. На общих! Отсиделась! Ты посмотри на себя!
   ФРОЛОВА. И смотреть не хочу… зачем?.. Как вы узнали, что я здесь?
   СПИВАК. Случайно… тебя узнали.
   ФРОЛОВА. Неужели меня еще можно узнать?
   СПИВАК. Полгода назад было можно… Я тебе больше скажу: Федотова тоже взяли. После Сундукова он был главным режиссером.
   ФРОЛОВА. Откуда вы знаете?
   СПИВАК. Откуда мы здесь все знаем? Оттуда и знаю.
   ФРОЛОВА. За что?
   СПИВАК. А самого Сундукова за что? А Курбаса? А Мейерхольда? Меня, наконец?
   ФРОЛОВА. Вот видите.
   СПИВАК. Сейчас это уже не имеет значения. Два отказа! Сумасшествие! Это не БУРом пахнет. Контрреволюционный саботаж! Или ты думаешь, что раз ты женщина… Слышала, что здесь было вчера? Тут, на этой вот сцене! Читай! (Протягивает местную многотиражку «Металл – фронту!») Вот эту заметку. Вслух!
   ФРОЛОВА. «Приговор за контрреволюционный саботаж… Выездная сессия Окружного суда приговорила за злостный отказ от работы Давыдова, Шилягина и Белову к высшей мере социальной защиты… Приговор приведен в исполнение…»
   СПИВАК. Белову. Понятно?
   ФРОЛОВА. Кто она?
   СПИВАК. Женщина… Я тяну уже восьмой год. И только сейчас в придурках. Я четыре раза доходил на общих. Но одно знал: доползти до карьера. Хоть на карачках. Там – лежи. Но доползи!
   ФРОЛОВА. Уже не было сил… никаких.
   СПИВАК. Силы у человека всегда есть. Если он хочет выжить.
   ФРОЛОВА. Мне уже – все равно.
   СПИВАК. А вот это – грех! Грех! У тебя есть сын. Ты обязана выжить! Чтобы у него осталась хотя бы мать! Чтобы рассказать ему правду! Тебе осталось-то всего ничего!
   ФРОЛОВА. Многих вы видели на воле, у кого по пятьдесят восьмой вышел срок? Пересидчики. Отложить освобождение до победы.
   СПИВАК. Но ведь когда-нибудь она кончится, эта проклятая война!.. Не хочу больше ничего слушать. С этого дня ты работаешь здесь. Помрежем, ассистентом, все равно. И ничего не бойся, никто тебя не узнает и не найдет.
   ФРОЛОВА. Господи, как я хочу вам верить!
   СПИВАК. И верь, верь! Все будет хорошо. Подкормишься, отойдешь. Это быстрей, чем кажется… Сейчас я налью тебе чаю. Бери сахар. Бери – сколько хочешь…
   Пока Спивак наливает чай в жестяную кружку, Фролова выхватывает из кулька куски рафинада и рассовывает по карманам, за пазуху. Она и рада бы сдержать себя, но не может. Вернувшись к столу, Спивак обнаруживает в кульке лишь два небольших куска. Бросает их в чай, ставит кружку перед Фроловой.
   СПИВАК. Все в порядке. Не думай ни о чем. Пей. Потом я тебе сгущенки дам. Только сразу всю не ешь – пронесет…
   Входят с охапками одежды ЖУК, БОНДАРЬ и ЗЮКИНА, раскладывают костюмы по табуреткам.
   ЖУК. Кому что, Ефим Григорьевич?
   СПИВАК. Сейчас разберемся… Сюртук – это вам. Ну-ка прикиньте.
   ЖУК (примеряя). «Муров, Григорий Львович! Честь имею представиться. Я учёра два раза заезжал к вам у гостиницу…»
   СПИВАК. «Учёра»!
   ЖУК. Извиняюсь. Вчера.
   БОНДАРЬ. А мне что?
   СПИВАК. Примерьте-ка вот этот пиджак.
   БОНДАРЬ. Велик.
   СПИВАК. И прекрасно. Шмага. Нищий актер. Все с чужого плеча: велико, мало.
   БОНДАРЬ. «Мы – артисты, наше место в буфете!»
   СПИВАК. Очень хорошо. Так, этот фрачок – для Незнамова… А вот это нечто бархатное – это мне. (Накинув балахон.) «Обыватели у нас большей частью люди солидные, тяжеловесные, богатые… Но относительно нравов и умственного развития находятся еще в первоначальном невежестве и о существовании драматического искусства имеют представления самые смутные…»
   ЗЮКИНА (перебирая платья из театрального подбора). А я-то кто, Ефим Григорьевич? Коринкина или Кручинина?
   СПИВАК. Не понимаю, драгоценнейшая, чем вам не нравится Коринкина? Ну, репетируйте пока Кручинину, потом уточним. Распределение ролей – тут не дай Бог ошибиться!.. Так, это мы для Миловзорова отложим… незадача у нас с Миловзоровым, даже не знаю, как быть…
   ФРОЛОВА (вдруг). Кручинина. Миловзоров. Что мы ставим?
   СПИВАК. Друзья мои, разрешите представить вам нового члена нашего коллектива: Лариса Юрьевна Фролова. Профессиональная актриса, закончила ГИТИС, работала в московском театре.
   ЗЮКИНА. В каком?
   СПИВАК. В хорошем. В очень хорошем.
   ЗЮКИНА. В Большом?
   СПИВАК. Нет, не в Большом. Но и не в Малом.
   ФРОЛОВА (резко). Что мы ставим?
   СПИВАК. Вы очень хорошо знаете эту пьесу. Хотите, чтобы я назвал? Пожалуйста: «Без вины виноватые».
   Пауза.
   СПИВАК. Мы ставим комедию великого русского драматурга Островского «Без вины виноватые».
   Входит ШКОЛЬНИКОВ. Он в ловко подогнанной гимнастерке, в щегольских сапогах.
   ФРОЛОВА. Гражданин начальник, вызывайте конвой.
   ШКОЛЬНИКОВ. В чем дело?
   ФРОЛОВА. На зону меня отправляйте.
   ШКОЛЬНИКОВ (Спиваку). В чем дело?
   СПИВАК. У меня такое ощущение, что Лариса Юрьевна считает выбор пьесы для нашего нового спектакля несколько… сомнительным.
   ФРОЛОВА. Несколько сомнительным? Да вас же всех пересажают! Верней, чем любого отказчика!
   ЖУК. А мы и так сидим.
   ЗЮКИНА. «Уси».
   ЖУК. Все.
   ФРОЛОВА. И еще по десятке сунут! «Без вины виноватые». Я уже и забыла, когда последний раз смеялась.
   ШКОЛЬНИКОВ. Не понимаю.
   СПИВАК. Возможно, Лариса Юрьевна усматривает в названии некий… вызов.
   ШКОЛЬНИКОВ. Вызов? Какой? Кому? Кто-то считает себя без вины виноватым? Неправильно осужденным? (Оглядывает присутствующих.)
   Под его взглядом каждый поднимается и четко докладывает, как того требует лагерный устав.
   ЖУК. Статья пятьдесят восьмая, пункт пятый, контрреволюционная пропаганда против колхозов, двенадцать лет.
   СПИВАК. Пятьдесят восьмая, АСА – антисоветская агитация, десять лет.
   БОНДАРЬ. Пятьдесят восьмая, сдача в плен, шпионаж в пользу японской разведки, двадцать пять лет.
   ЗЮКИНА. Шестьдесят вторая, организация преступной группы, бандитизм, шесть лет.
   ШКОЛЬНИКОВ. Все признали свою вину, получили возможность искупить ее честным трудом. (Фроловой.) Может, вы считаете себя без вины виноватой?
   ФРОЛОВА. Я – ЧСИР. Если это вина…
   ШКОЛЬНИКОВ. Член семьи и родственник врага народа!.. Садитесь. Если кто и страдает тут без вины, так это я. Вместо того, чтобы с оружием в руках добивать фашистского зверя… Ладно, приказы не обсуждают. Внесу полную ясность. Командование одобрило выбор пьесы. Обращение к русской классике, к комедии Островского «Без вины виноватые», признано правильным. Спектакль послужит повышению культурного уровня контингента. Опыт показывает: если ограничить жизнь заключенного работой и зоной, поселяются апатия, равнодушие. Недаром бригады, лишенные права смотреть спектакли, сами подтягиваются и подтягивают самых злостных филонов. Скажу еще: сегодня на совещании принято решение приравнивать работу драмколлективов всех отделений к ударному труду на производстве. И наиболее активные участники будут поощряться сокращением сроков и даже досрочным освобождением.
   Зюкина громко аплодирует.
   ШКОЛЬНИКОВ. А теперь, если вопросов больше нет, давайте попьем чаю и приступим. Выпустить хороший спектакль к открытию третьей городской олимпиады искусств – в этом все мы должны быть заинтересованы.
   ЗЮКИНА. Петр Федорович, а вы что с этого будете иметь?
   ШКОЛЬНИКОВ. Я? Да ничего. Для меня это – отдых. После службы у нас кто в карты, кто (щелкает по горлу), а я вот с вами… (Разливает чай в кружки.)
   Тотчас же, по неистребимой лагерной привычке, перед ним выстраивается очередь.
   ЗЮКИНА. Ну разве так это делается? Зона! А на раздаче опер! К столу, коллеги, прошу к столу! (Рассаживает всех за столом, берет у Школьникова кружки, ставит перед участниками спектакля. Школьникову.) Вот как нужно в хорошем доме! А на мне будет крахмальный фартучек и кокошничек. Угощайтесь, гости дорогие: вот сахар… (С удивлением смотрит на пустой кулек.)
   ШКОЛЬНИКОВ. Я же вроде брал… полкило.
   СПИВАК. Это я, простите великодушно. Понервничал. А когда я нервничаю… Дурная привычка, незаметно и сгрыз.
   ЗЮКИНА. Полкило.
   ШКОЛЬНИКОВ. Ничего, попьем с сушками…
   Участники спектакля берут сушки, стараясь сохранять деликатность.
   СПИВАК. Мне хотелось бы кое-что прояснить до конца. Мы берем «Без вины виноватые». Почему? Как, по-вашему, Николай Евдокимович?
   ЖУК. А больше нечего. Усе усё поставили. Все всё. В каждом лаготделении театр, да городской для вольняшек. По пятьдесят премьер в год. За что ни хватись, ан уже поставили. (Показывает на афиши.)
   СПИВАК. Да, когда-нибудь искусствоведы назовут наше время расцветом театрального искусства. А вы что скажете, Иван Тихонович, про пьесу?
   БОНДАРЬ. Хорошо разойдется. То, что нам надо.
   СПИВАК. Профессиональный подход. Петр Федорович?
   ШКОЛЬНИКОВ. Я же сам предложил эту пьесу. В Москве перед войной шел спектакль. Я ходил на него восемь раз. Забьюсь на галерку и плачу, честное слово, платок мокрый. Кручинину там играла поразительная актриса, в Москве ее до этого почти никто и не знал. Лариса Юрьевна…
   ЗЮКИНА. Тоже Лариса Юрьевна?
   ШКОЛЬНИКОВ. Тоже? (Мельком взглянул на Фролову.) А, да. Лариса Юрьевна Рейн. Ей не было и тридцати, но Кручинина у нее была… вот уж веришь, что купец Мухобоев мог запить от восторга с первого акта!.. Ее мало где видели. После спектакля ее ждал черный «зис», она садилась и уезжала. У моего отчима был такой же «зис»…
   ЗЮКИНА. У отчима?
   ШКОЛЬНИКОВ. Да, мать развелась с отцом очень давно. Вот тогда, после одного из спектаклей, я и понял, что стану актером.
   ЗЮКИНА. Почему же не стали?
   ШКОЛЬНИКОВ. Так вышло.
   СПИВАК. Спасибо за откровенность, но ответа я не получил. Попробую объяснить, почему мы берем Островского. Как это понимаю я. Роли у всех есть? Читаем. По очереди. С любого места, неважно – начало, конец. Не играем, просто читаем. Задание понятно? (Фроловой.) Вы пока отдыхайте. Начали. Серафима Андреевна.
   ЗЮКИНА. «Ну, уж и бесподобное!.. Нет, вот я вчера к портнихе за выкройкой для воротничка ходила, так видела платье… вот то, так уж действительно бесподобное. Таисе Ильиничне подвенечное шьют…»
   СПИВАК. Николай Евдокимович.
   ЖУК. «Что ж делать… Виновато во всем мое воспитание; я человек забитый, загнанный. Извини меня, – ну, я просто боялся…»
   СПИВАК (читает многотиражку). «В трудовом соревновании в честь 27-й годовщины Красной Армии значительных успехов добился котлопункт 10-го лаготделения…» Шмага.
   БОНДАРЬ. «Я подозреваю, что у вас есть намерение угостить нас, первых сюжетов, завтраком; по этому случаю вы дадите денег; а я уж, так и быть, услужу вам: схожу, куплю пирогов, колбаски, икорки и прочего…»
   СПИВАК (читает). «Сурово наказывать промотчиков вещдовольствия». Незнамов.
   ШКОЛЬНИКОВ. «Актриса! актриса! Так и играй на сцене. Там за хорошее притворство деньги платят. А играть в жизни над простыми, доверчивыми сердцами, которым игра не нужна, которые правды просят… за это казнить надо… нам обмана не нужно, нам подавай правду, чистую правду!..»
   СПИВАК. Дудукин.
   ЖУК. «Да ведь надо же вам чем-нибудь питаться; гостиницы у нас в плохом состоянии. А что такое эти безделки: чай, да икра, да и все наши букеты и лавры. Об них и говорить-то не стоит…»
   БОНДАРЬ. Как говорят! Господи, как они говорят!
   Пауза.
   СПИВАК. Остались вопросы?
   ШКОЛЬНИКОВ. Я знаю вас второй год, а все не привыкну. Почему бы вам просто не сказать то, что вы сказали всем этим?
   СПИВАК. А что я сказал – всем этим?
   ШКОЛЬНИКОВ. Что мы берем пьесу, потому что она написана хорошим русским языком.
   СПИВАК. Эти заметки тоже написаны не по-немецки. Вещдовольствие, промотчик, разблюдовка, литраж.
   ЗЮКИНА. Пайка, зона, параша, кум.
   СПИВАК. Вражеское нашествие всегда приносит в язык народа новые слова. Соцсоревнование, доходяга, фитиль, придурок.
   БОНДАРЬ. Млеко-яйко, ахтунг, аусвайс, хенде хох.
   СПИВАК. Ликбез, продразверстка, лишенец, нэп.
   ЖУК (поспешно). Ксива, сявка, филон, баланда, клифт.
   СПИВАК. Социально близкий, социально чуждый, враг народа, колхоз.
   ФРОЛОВА. Хватит!
   СПИВАК. И у нас есть только один союзник в борьбе против этого нашествия. Только один. «А коли спрашивать станут, скажи: здесь, мол, где-то!..» Если вопросов больше нет, пойдемте на сцену.
   ЗЮКИНА. Переодеваться не будем?
   СПИВАК. Завтра. Костюмы нужно еще подогнать.
   ЖУК. Тогда под замок надо усё. Стырят. И на портянки пустят, тут же бархат!
   БОНДАРЬ. Точно – сопрут. (Школьникову.) В столярке чуланчик есть. С замком. Если бы ключ…
   ШКОЛЬНИКОВ. Так и сделаем. Берите костюмы.
   Жук, Бондарь и Спивак уносят одежду. Школьников выходит вслед за ними. В гримуборной остаются Зюкина и Фролова.
   ЗЮКИНА. Ты что ж нас, падла, позоришь? А ну выкладывай сахар! Я кому, тварь, сказала!
   Приподнявшись, Фролова хватает ее за волосы, резко пригибает, почти бьет лицом о свои колени.
   ФРОЛОВА (вполголоса). Вякнешь еще – задавлю. На тебя у меня сил хватит. (Заметила, что в гримерку заглянул ШКОЛЬНИКОВ. Без перехода.) «Помешаешь ей! Да кто ж на ее капитал не польстится, какая бы она ни была. Нет, таким-то всегда счастье; а хорошие барышни жди да пожди. (Гладит Зюкину, поправляет ей волосы.) Вот вы, скоро ль дождетесь хорошего жениха! Другой бы, может, и взял… да приданого нету…»
   Школьников с интересом наблюдает за происходящим. Зюкина тоже замечает его.
   ЗЮКИНА. «Так ты думаешь, что только за тем и дело стало?»
   ФРОЛОВА. «А то за чем же? Нынче народ-то какой? Только денег и ищут; а не хотят того понимать, что коли у вас приданого нету, вы зато из хорошего роду, образование имеете, всякое дело знаете. А что ваши родители померли да вам ничего не оставили, так кто ж этому виноват!»
   ЗЮКИНА (поднимаясь с колен и отходя в сторону). «Так, так, отлично ты рассуждаешь. А вот погоди, и я разбогатею, так замуж выйду…» (Фролова молчит.) Ну? (Подсказывает реплику.) «А что ж мудреного вам разбогатеть!..»
   ФРОЛОВА. Нет… Дальше не помню.
   ШКОЛЬНИКОВ. Очень интересно. (Фроловой.) Вы – Аннушка? Но она же молодая.
   ФРОЛОВА. В лицах сказано: горничная Отрадиной. Может быть и старая дева.
   ШКОЛЬНИКОВ. Но Отрадина говорит… как там?
   ЗЮКИНА. «А ты девушка молоденькая ты не все говори, что слышишь».
   ФРОЛОВА. Шутит.
   ШКОЛЬНИКОВ. А почему такая мизансцена? Отрадина на коленях – перед горничной!
   ФРОЛОВА. Она же утешения ищет. Предчувствует беду. И плакать может…
   Возвращаются СПИВАК, ЖУК и БОНДАРЬ. Спивак отдает Школьникову ключ от чулана.
   ШКОЛЬНИКОВ. Удивительно. Лариса Юрьевна умеет объяснять необъяснимое точно так же, как вы.
   СПИВАК. В театре все можно объяснить. В отличие от жизни.
   ШКОЛЬНИКОВ. А в жизни – не все?
   СПИВАК. А по-вашему – все?
   ЖУК. Ефим Григорьевич, вы сказали – на сцену.
   СПИВАК. Да-да, давайте походим, начнем осваивать площадку.
   Спивак, Школьников, Жук и Бондарь проходят на сцену.
   ЗЮКИНА (Фроловой). Как ты это сделала? Как ты э т о сделала? Ты – жалела меня! Как сестра! Ты – ты заставила меня плакать! Как ты это сделала?!
   ФРОЛОВА. Уймись.
   ЗЮКИНА. Научи! Как это делается? Мне нужно, я должна научиться!
   ФРОЛОВА. В домработницы опер тебя и так возьмет.
   ЗЮКИНА. Нужен он мне! Фраер! Сушки таскает. Лучше бы табаку притащил, пайку опять урезали. Выйду – в театр пойду. В вольный. Возьмут. Тут была одна, до тебя. Приняли. По бытовой шла, мужа убила. Она Кручинину должна была играть. Ни кожи, ни рожи. Взяли. И меня возьмут.
   ФРОЛОВА. А второй – Миловзоров?
   ЗЮКИНА. С резьбы сорвался.
   ФРОЛОВА. Сбежал?!
   ЗЮКИНА. Сбежал! Тут сбежишь! Вошел в запретку.
   ФРОЛОВА. И… что?
   ЗЮКИНА. Первый раз замужем? Что! Два выстрела. Один в него, второй в воздух. Будто предупредительный. Вертухаю отпуск. Научишь? Я заплачу. У меня две банки свиной тушенки заныкано. Даже три.
   ФРОЛОВА. Три! А сама охнари сшибаешь.
   ЗЮКИНА. Я же говорю: заначка. Мало ли. И еще достану.
   ФРОЛОВА. Как?
   ЗЮКИНА. Этот способ – он уже не для тебя. Договорились?
   ФРОЛОВА. Тушенку вперед.
   ЗЮКИНА. Завтра же притараню. Только не наваливайся – пронесет.
   СПИВАК. Дамы, ждем вас.
   Все выходят на темную сцену.
   СПИВАК. Электрик на месте? Первый софит, пожалуйста!
   Высвечивается стол под красным кумачом и три стула – для судей.
   СПИВАК. Второй софит!
   Освещается длинная деревянная лавка – скамья подсудимых.
   СПИВАК. Третий софит!
   Прожектор вырывает из темноты большой транспарант над сценой:

   «СУРОВЫЙ ПРИГОВОР САБОТАЖНИКАМ ОДОБРЯЕМ!»

   СПИВАК. Давайте работать.
   Под руководством Жука рабочие сцены опускают и уносят транспарант, устанавливают выгородку, изображающую номер в провинциальной гостинице конца прошлого века.