Леви Элифас. История магии

   Согласно каббалистам, есть две царицы стригов в преисподней, одна — это Лилит, мать уродцев, а вторая — Нехама, роковая и ужасная в своей красоте. Когда человек неверен супругу, посланному ему небесами, когда он отказывается от чистой любви, Бог отводит от него законную невесту и оставляет его в объятиях Нехамы со всеми ее чарами девичества и любви, она разбивает сердца отцов, а по ее наущению они забывают все свои обязанности по отношению к своим детям, она приводит женатых людей к вдовству, а тех, кто предназначены Богу, она ввергает в святотатственные браки. Однако, когда она играет роль жены, ее легко разоблачить, потому что в день свадьбы она появляется лысой, так; как волосы, которые являются покрывалом женской скромности, в этом случае ей запрещены. Потом она высказывает дух отчаяния и недовольства жизнью, она восклицает о самоубийстве, покидает того, кто живет с ней, предварительно впечатав ему между глазами адскую звезду. Каббалисты говорят, что Нехама может стать матерью, но она никогда не воспитывает своих детей, отдавая их на пожирание своей сестре.
   Эти каббалистские аллегории, найденные в древнееврейской книге, относящейся к революции душ, включены Кнорром фон Розенротом в Kabbala Denudata. Они встречаются в комментариях Талмуда на Соту и должны были быть известными автору "Влюбленного дьявола".
   После публикации этого романа Казотта посетил незнакомец, одетый в мантию посланцев секретного трибунала. Посетитель сделал знак Казотту, которого тот не понял, а затем спросил, действительно ли он не был инициирован. Получив отрицательный ответ, незнакомец помрачнел и сказал: "Я чувствую, что вы не неверующий хранитель наших секретов, а скорее, сосуд, готовый для принятия знания. Хотите ли вы реально управлять человеческими страстями и нечистыми духами?" Казотт высказал свое удивление, последовал долгий разговор, ставший предисловием к новым встречам, после чего поступило приглашение к инициации. Он стал искренним сторонником порядка и власти и непримиримым врагом анархии.
   Мы видели, что согласно символизму Калиостро, существует гора, на которую надо подняться желающим перерождения; эта гора излучает свет, подобно Фавору, или красна как огонь и кровь, подобно Синаю и Голгофе. Книга «Зогар» гласит, что есть два хроматических синтеза; один из них белый, и это мир и духовный свет; другой красный — это война и материальная жизнь. Якобинцы стремились развернуть знамя крови и их алтарь был воздвигнут на красной горе. Казотт выступал под знаменем света, и его молельня была воздвигнута на белой горе. В это время торжествовали запятнанные кровью, и Казотт был обречен. Героическая девушка, его дочь, спасла его от резни в Аббатстве; случилось так, что приставка к фамилии, говорящая о благородном происхождении, не была помещена в списке, и она избежала страшного тоста братства, который обессмертил дочернее благочестие мадемуазель де Сомбрейль, которая, чтобы избавиться от причастности к аристократии, выпила за здоровье своего отца стакан крови из перерезанных глоток.
   Казотт оказался в положении человека, предсказавшего свою смерть, потому что совесть заставляла его бороться против анархии. Он был арестован и предстал перед революционным трибуналом. Председатель, произносивший приговор, в заключение произнес слова уважения и сожаления, обязав свою жертву быть достойным самого себя до конца и умереть таким же благородным, как и в жизни. Даже в залах суда революция являла себя гражданской войной, и братья приветствовали друг друга, даже отправляя друг друга на смерть. Это объясняется тем, что обе стороны были уверены в чистосердечности осуждения и равно заслуживали уважения. За что бы человек ни умирал, он делал это героически, даже если он был обманут, и анархисты кровавой горы были не только неустрашимыми, посылая на эшафот других, но и сами поднимались на него не побледнев. Да будут их судьями Бог и потомки.
 

Глава IV. ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

   Жил человек, раздраженный тем, что его нрав труслив и порочен, и он перенес свое отвращение на все общество. Он был болезненным любителем Природы, и Природа в гневе вооружила его красноречием. Он осмелился защищать невежество перед наукой и дикость перед цивилизацией, все низости жизни перед всеми социальными высотами Инстинктивно простонародье обрушилось на этого маньяка, но его приветствовали великие и с ним обожали женщины. Его успех был столь велик, что его ненависть к человечеству возросла, и он покончил самоубийством, закономерно завершив жизнь, наполненную бешенством и отвращением. После его смерти мир был потрясен попытками реализовать мечты Жана Жака Руссо. На улице Платриер, в том самом доме, где жил Руссо, находилась масонская ложа с такими же фанатиками из Женевы, как и их святой патрон. Эта ложа стала центром революционной пропаганды, ее посещал принц королевской крови, давший над могилой тамплиера обет отмщения преемникам Филиппа Красивого.
   Благородное сословие восемнадцатого века развращало народ. Аристократия того времени была охвачена манией равенства, которая разрасталась в оргиях регентства; дурные знакомства были в моде, и двор разговаривал на языке трущоб. Архивы Ордена тамплиеров удостоверяют, что регент был его Великим магистром, герцог де Мэн, принцы Бурбон-Конде. Бурбон-Конти и герцог де Коссе-Бриссак были его преемниками.
   Калиостро набрал помощников из среднего класса, расширяя число сторонников египетского обряда, каждый из которых был готов выполнить секретный непреодолимый толчок, который приведет упадническую цивилизацию к разрушению. События не заставили себя ждать, словно они подталкивались невидимой рукой, громоздились одно на другое, как это предсказал Казотт. Несчастного Людовика XVI направляли его злейшие враги, которые тотчас подготовили и свели на нет жалкий проект уступок, вызвавший катастрофу Варенна. Со всех сторон они компрометировали своего короля; при каждом повороте они спасали его от ярости народа, чтобы только разжечь сильнее эту ярость и обеспечить приход страшного события, которое готовилось в течение столетий. Чтобы удовлетворить месть тамплиеров, нужен был эшафот.
   В разгаре гражданской войны Национальное Собрание ограничило власть короля и назначило ему резиденцией Люксембургский дворец, но кругом правило другое, секретное собрание. Резиденцией павшего монарха должна была стать тюрьма, и этой тюрьмой стал старый дворец тамплиеров, который ожил, чтобы принять царственную жертву. Король был заключен там, в то время как цвет французского духовенства был или в ссылке или в аббатстве. На Новом мосту гремела артиллерия, угрожающие плакаты извещали, что отечество в опасности, неизвестные лица организовывали беспорядки, а там, где убивали священников, можно было видеть страшное гигантское существо с длинной бородой. "Получите! — кричал он с дикой усмешкой. — Это за альбигойцев и вальденсов, это за тамплиеров, это за св. Варфоломея, а это за изгнание Севенна!" Каждого, кто оказался рядом, он бил саблей, топором или дубиной. Оружие ломалось в его руках, с головы до ног он был покрыт кровью и клялся со страшными богохульствами, что умыться можно только кровью. Это был тот самый человек, который предложил тост за нацию ангельской мадемуазель де Сомбрейль. Тем временем другой ангел молился и плакал в башне дворца тамплиеров, предлагая Богу свои страдания и страдания двух своих детей, чтобы вымолить прощение для Франции. Все терзания и слезы этой мученицы, святой мадам Элизабет, были необходимы для искупления глупых радостей куртизанок вроде мадам де Помпадур и мадам дю Барри.
   Якобинство получило свое имя по названию старой церкви Якобинцев, которая стала штабом заговора. Оно произведено от имени Жак — зловещего символа, означающего революцию. Французские иконоборцы, всегда называли себя Жаками; тот философ, чтя роковая известность подготовила новую Жакерию и который был крючком, на котором следовало бы вывесить кровавые прожекты иоаннитских интриганов, носил имя Жан Жак, в то время как зачинатели Французской революции, тайно клялись в разрушении трона и алтаря над могилой Жака де Моле. В тот момент, когда Людовик XVI пал под топором революции, человек с длинной бородой, этот вечный Жид, знаменующий месть и убийство, появился у эшафота перед испуганными зрителями, набрал в обе руки королевскую кровь, разбрызгал ее над головами людей и закричал страшным голосом: "Народ Франции, я крещу тебя во имя Жака и свободы!" Так завершилась первая половина плана, и армия тамплиеров направила свои усилия против папы. Разграбление церквей, надругательство над святынями вещами, издевательские процессии, торжественное открытие культа разума в Париже — все это было сигналом к началу новой фазы войны. Изображение папы было сожжено в королевском дворце, и республиканская армия готовились выступить на Рим. Жак де Моле и его товарищи, возможно и были мучениками, но его последователи обесчестили его память.
 

Глава V. ФЕНОМЕНЫ МЕДИОМАНИИ

   В 1772 году Луазо, прихожанин Сен-Манде, будучи в церкви, поверил в то, что видел Необычного человека, стоявшего на коленях рядом с ним; был он очень смуглым, одет только в грубые ветхие штаны. У него была длинная борода, всклоченные волосы, на шее был розовый круговой рубец. Он держал книгу с золотой надписью "Ессе Agnus Dei".
   Луазо с удивлением заметил, что никто, кроме него, этого странного человека не видит; он вернулся домой, где его ожидал тот же незнакомец. Он подошел к нему и спросил, кто он такой и что ему нужно, но странный пришелец удалился. В ту же ночь его комната озарилась розовым сиянием, он вскочил с постели, полагая, что это пожар и тогда на столе посередине комнаты он увидел золотое блюдо, где в крови плавала голова его посетителя, окруженная красным нимбом, глаза ее страшно вращались, рот был открыт и странный голос говорил: "Я жду голов королей, голов куртизанок королей, я жду Ирода и Иродиаду". Нимб погас и больной человек более ничего не видел.
   Через несколько дней, когда он пересекал площадь Людовика XV, нищий попросил у него милостыню и Луазо, не глядя, бросил монету в его шляпу. «Спасибо», — сказал тот. "Это голова короля, но там", — и он указал на середину площади — "Там упадет другая, и это то, чего я ожидаю". Луазо удивленно посмотрел на говорящего и закричал, узнав в нем странную фигуру из своих видений. «Молчи», — сказал нищий, — "Тебя могут принять за дурака, потому что никто кроме тебя меня не видит. Я знаю, ты узнал меня и тебе я признаюсь, что я — Иоанн Креститель, Предтеча. Я здесь для того, чтобы предсказать кару, которая падет на голову преемников Ирода и Иродиады и наследников Каиафы; ты можешь повторить все, что я сказал тебе".
   С этих пор Луазо уверовал, что св. Иоанн является ему почти ежедневно. Тот говорил с ним часто и по долгу о несчастьях, которые падут на Францию и Церковь. Луазо рассказывал о своих видениях нескольким людям, на которых это произвело глубокое впечатление, и они тоже стали его очевидцами. Они создали мистическое общество, которое проводило тайные встречи. Обычно они садились в кружок, держа друг друга за руки, и молча ожидали видения. Это могло продолжаться часами; наконец в центре круга появлялась фигура Крестителя. Люди впадали в магнетический сон и видели проходящие перед их глазами сцены Революции и реставрации, которая должна была за ней последовать.
   Духовным наставникам этой секты был монах Дом Герль, который возглавил ее после смерти Луазо в 1788 году. Однако в эпоху Революции он был охвачен республиканским энтузиазмом, и отторгнут другими членами, действовавшими под влиянием их главной сомнамбулистки, известной как сестра Франсуаза Андре. Это была старая полуслепая женщина. Она пророчествовала, и ее предсказания сбывались, она вылечила множество больных. Ее звали Катрин Тео. Поскольку ее предсказания носили политический характер, полиция Комитета общественного спасения не замедлила заинтересоваться ею.
   Однажды вечером она, находясь в экстазе, была среди своих адептов. «Послушайте», — воскликнула она, — "Я слышу звуки его шагов, он мистически избран Провидением, это ангел Революции, ее спаситель и ее жертва, король разрушения и перерождения. Вы видите его? Он приближается. Его окружает розовый нимб Предтечи; это он породит все преступления тех, кто принесет его в жертву. Величественна твоя судьба, о, ты, который закроет бездну, поместив в нее самого себя. Вы не увидите его, украшенного как на празднике, несущего в руках цветы, венок его мученичества". Затем она добавила в слезах: "Как тяжко твое испытание, сын мой, и как много неблагодарного будет сопровождать со временем память о тебе. Встаньте, преклоните колени, он идет. Король идет — это король кровавой жертвы".
   В это мгновение дверь быстро отворилась, и вошел человек в плаще, надвинутой на брови шляпе. Присутствовавшие встали. Катрин Тео протянула к нему руки и сказала: "Я знала, что вы должны прийти, и я ждала вашего прихода. Тот, кто справа от меня, но кого вы не видите, показал мне вас вчера, когда против нас было выдвинуто обвинение. Мы обвиняемся в заговоре в пользу короля, и о короле я хочу говорить. Это он, кого Предтеча открыл мне в настоящий момент, корона его залита кровью и знаю, над чьей головой она находится — над вашей, Максимилиан".
   Услышав это имя, незнакомец вздрогнул, как если бы закаленная шпага вонзилась в его грудь. Он бросил вокруг быстрый беспокойный взгляд, после чего лицо его "снова приняло бесстрастное выражение.
   "Что вы хотите сказать? Я вас не понимаю", — произнес он коротко и резко.
   "Я хочу сказать", — повторила Катрин, — "что солнце будет ярко сиять в тот день, когда человек, в голубых одеждах и с цветами в руках станет на мгновение королем и Спасителем мира. Я хочу сказать, что вы станете великим как Моисей и Орфей, когда, попирая голову чудовища, которое готово пожрать вас, вы удостоверите вождям и жертвам, что Бог есть, уберите свою маску, Робеспьер, покажите нам непокрытой эту доблестную голову, которую Бог должен поместить на пустой чаше своих весов. Голова Людовика XVI тяжела и только ваша может стать ее уравновесить".
   "Вы угрожаете?", — холодно спросил Робеспьер, снимая шляпу — "Вы думаете этим фиглярством поколебать мой патриотизм и мою совесть? Вы надеетесь фантастическими мерами бабушкиных сказок воздействовать на мою решительность, поскольку тайно наблюдаете за моими начинаниями? Вы, кажется, видели меня и горе вам, потому что вы видели. Объявляю вас арестованными".
   Сказав это, Робеспьер накинул плащ на голову и твердыми шагами пошел к двери. Никто не осмелился задержать его, и никто не обратился к нему. Катрин Тео сжала руки и сказала: "Уважайте его волю, потому что он король и папа нового времени. Если он ударит нас, это значит, что нас хочет ударить Бог. Положим безропотно головы наши под нож Провидения".
   Инициаты Катрин Тео ждали ареста всю ночь, но никто не появился. На следующий день они разошлись. На пятый день на Катрин Тео и ее сообщников поступил донос от тайного врага Робеспьера, который ловко внушил слушателям сомнения относительно трибуна — диктаторство было упомянуто, подлинное имя короля произнесено. Робеспьер пожал плечами, но на утро Катрин Тео, Дом Герль и другие были арестованы.
   История о разговоре Робеспьера с Катрин Тео распространилась неизвестно как. Тайная полиция термидорианцев уже следила за предполагаемым диктатором, которого они обвиняли в мистицизме, потому что он верил в Бога. Тем не менее, Робеспьер не был ни врагом, ни другом секты Новых Иоаннитов. Он пришел к Катерн Тео, чтобы ознакомиться с феноменом, и, неудовлетворенный тем, что узнал, удалился с угрозой, которую не собирался выполнять. Те, кто превратили кружок старой монахини в секту заговорщиков, надеялись подорвать этим репутацию неподкупного Максимилиана. Пророчество Катрин Тео исполнилось — последовало торжественное открытие культа Верховного Существа и быстрая реакция Термидора.
   Все это время секта, которая собралась вокруг сестры Андре, чьи откровения записывались Сьером Дюси, продолжала свои видения и миражи. Навязчивой идеей, которую они лелеяли, было сохранение законности с помощью будущего правления Людовика XVII. Много раз они в своих грезах спасали бедного маленького сироту храма и верили в то, что спасли его буквально. Старые провидцы обещали трон лилий юноше, который был узником. Так Бридже, св. Хильдегарда, Бернар Толлар, Лихтембергер предсказывали удивительное восстановление после великих потрясений. Нео-иоанниты были интерпретаторами и распространителями этих предсказаний. Людовик XVII никогда не обманывался ими. Их было семь или восемь. Влиянию этой секты мы обязаны в последующий период откровениям крестьянина Мартена дё Галлардона и чудесам Винтра.
   В этом магнетическом кружке, как на собраниях квакеров или трясунов Великобритании, энтузиазм был заразительным, передавался от одного к другому. После смерти сестры Андре дар ясновидения и пророчества перешел к некоему Легро, который был в Шарентоне, когда туда был заключен Мартен. Он узнал брата в крестьянине, которого никогда не видел. Все эти приверженцы Людовика XVII, желая его воцарения, в некотором смысле сами и создали его. Своими галлюцинациями они создали его образ и подобие магнетического типа и, уверяя себя, что королевское дитя на самом деле освобождено из храма, они восприняли раздумья этой благородной и хрупкой жертвы, так что они даже вспоминали обстоятельства, известные лишь семье Людовика XVI. Этот феномен, каким бы невероятным он не казался, не является невозможным или неслыханным. Парацельс заявлял, что необыкновенным усилием воли каждый может представить себя другим человеком, может узнать его мысли и собрать его самые тайные воспоминания. Часто после разговора, который проходил в душевной близости с собеседником, мы представляем воспоминания его частной жизни. Среди симуляторов Людовика XVII мы должны распознать тех, которые были не плутами, а галлюцинирующими личностями. Среди них был швед Найендорф, фантазер, подобный Сведенборгу. Его уверенность была столь заразительной, что старые слуги королевской семьи узнали его и со слезами бросились к его ногам. Он носил особенные признаки и шрамы Людовика XVII, он вспоминал детство со всеми деталями. Его черты были чертами сироты Людовика XVI, будь он действительно жив. Единственное, что требовалось от этого претендента на роль истинного Людовика XVII, это не быть Найдендорфом.
   Заразительность магнетической силы этого обманутого человека была такой, что даже его смерть не вывела из заблуждения о том, что его царствование придет, ни одного из поверивших в это. Мы видели одного из наиболее убежденных, которому мы робко внушали — когда он говорил о приближающейся реставрации, которую он называл истинной законностью — что Людовик XVII умер. "Труднее ли для Бога поднять его из мертвых, чем это было для тех, кто предшествовал нам, чтобы спасти его из Храма?" Таков был ответ, данный нам с улыбкой настолько торжествующей, что она казалась надменной. Нам нечего было добавить со своей стороны и оставалось лишь отвесить поклон такой убежденности.
 

Глава VI. ГЕРМАНСКИЕ ИЛЛЮМИНАТЫ

   Германия — страна метафизического мистицизма и призраков. Призрак древней Римской империи, кажется, всегда вызывал могучую тень Арминия и подобие пленных орлов Вара. Патриотизм молодых немцев постояннее, чем у германцев прежних дней. Они не думают о вторжении в веселые земли Италии; они принимают ситуацию такой, какая она есть, но они умерли бы тысячу раз ради защиты своих очагов и домов. Они любят свои старые замки, древние легенды берегов Рейна, читают с почтением темные трактаты своих философов, находят в туманах своего неба и дыме своих трубок тысячи невыразимых вещей, благодаря которым они посвящены в чудеса иного мира. Давно, когда еще и не возникал вопрос о медиумах в Америке и Франции, Пруссия имела своих иллюминатов и ясновидящих, которые поддерживали постоянную связь с усопшими. В Берлине весьма знатное лицо построило дом для вызывания призраков. Король Фридрих Вильгельм чрезвычайно интересовался такими тайнами и часто уединялся в этом доме с адептом Штейнертом. Его опыты были столь изнурительны, что он дошел до истощения и был вынужден восстанавливать силы эликсиром, изготовленного по рецепту Калиостро. Имеется секретная переписка по этому вопросу, которая цитируется маркизом де Люше в труде, направленном против иллюминатов.
   Там есть описание темной комнаты, в которой совершались вызывания. Это было квадратное помещение, разделенное занавесом. Перед занавесом находился алтарь, а позади — пьедестал, на котором появлялся дух. В своем германском труде против магии Эккартсгаузен описывает фантастический аппарат, который с помощью системы механических эффектов помогал воображению создавать желаемые призраки. Действие его было подобно действию опиума или гашиша. Те, кто ознакомились с объяснениями автора, полагают, что там использовался эффект волшебного фонаря. Однако образы лиц, известных на земле и теперь вызываемых мыслью, не появляются, как отражения окрашенного стекла; картины, нарисованные волшебным фонарем, не говорят, не отвечают на вопросы. Король Пруссии, которому принадлежал дом, был хорошо знаком с аппаратом и, следовательно, не был жертвой мошенничества, как утверждает автор секретного сообщения. Естественные средства прокладывает путь чудесам, но не совершают их, и то, что там происходило способно удивить и взволновать самых крайних скептиков. Шрефер не использовал волшебный фонарь и занавес; те, кто приходили к нему, выпивали приготовленный им пунш. Формы, которые после этого появлялись при медитации, были, так сказать, частично материализованными, что производило впечатление на людей, которые пытались к ним прикоснуться. Результат был аналогичен эффекту электрического шока. Шрефер действовал добросовестно: он верил в реальность вызываемых им духов и покончил с собой, когда начал сомневаться в этом.
   Лаватер, который тоже умер насильственной смертью, был искренно предан спиритизму. В его подчинении было два духа; он принадлежал к тому кругу людей, которые культивировали каталепсию с помощью гармоники. Формировалась магическая цепь: некий слабоумный служил интерпретатором духа и писал под его контролем. Дух сообщал, что он еврейский каббалист, который умер до рождения Иисуса Христа. В его откровениях были сведения о страданиях по ту сторону жизни. Он сообщал, например, что душа короля Франциска была принуждена считать все раковины улиток, которые существуют или могут существовать во всей вселенной. Он сообщил также, что истинные имена трех Волхвов были не Каспар, Мельхиор и Бальтазар, как сообщает предание, а Врасафармион, Мельхиседек и Балеатрасарон. Дух также сообщил, что он наложил на самого себя епитимью, за то, что испугал своего отца магическим мечом, и что он расположен подарить друзьям свой портрет.
   По его требованию за занавесом были помещены бумага, краски и кисти; затем на занавесе можно было видеть очертания маленькой руки; было слышно легкое трение по бумаге. Когда это закончилось, все двинулись за занавес и нашли там грубо исполненный портрет старого раввина, одетого в черное, с белым воротником на плечах и с черной ермолкой на голове. Для персонажа времен, предшествовавших рождению Христа, костюм оказался весьма эксцентричным.
   Живопись была пачкотней, напоминающей работу ребенка, который забавляется, рисуя с закрытыми глазами. Письменные инструкции медиума, инспирированные Габлидоном, по своей темноте соперничают с писаниями немецких метафизиков.

   "Атрибут величия не должен присваиваться необдуманно", — говорит этот авторитет. — "Величие производно от Магов, имея в виду, что Маги были понтификами и королями. Когда мы совершаем смертный грех, мы оскорбляем величие Бога; мы раним Его как Отца, ввергая смерть в источники жизни. Источник Отца — это свет и жизнь; источник Сына — кровь и вода, тогда как великолепие Святого Духа — это огонь и золото. Мы грешим против Отца ложью, против Сына — ненавистью, и против Святого Духа — распущенностью, которая является работой смерти и разрушения".