Любимые грабли

ошибка, от которой труднее всего удержаться

   За годы врачебно-психологической практики я узнал не одну сотню людей, маленьких и больших, которые:
   - не здороваются
   - не умываются
   - не читают книги
   - не занимаются спортом, музыкой, языком…
   - не учатся
   - не работают
   - не женятся
   - не лечатся
   - не живут
   только потому, что их к этому понуждали
   И приблизительно столько же тех, которые:
   - сосут палец
   - грызут ногти
   - ковыряют в носу
   - курят
   - пьют
   - бездельничают
   - матерятся
   - плюются
   - воруют
   лишь потому, что их заставляли не делать этого
   Всегда ли так? Нет, не всегда, но слишком часто, чтобы это можно было считать случайностью.
   Попытаемся разобраться. Вы убеждены - я убежден - мы убеждены, мы твердо знаем, нет никаких сомнений в том, что нашему ребенку НАДО:
   - хорошо и вовремя кушать,
   - учиться на пятерки,
   - заниматься спортом, следить за здоровьем,
   - быть честным, ответственным, аккуратным,
   - быть смелым, уметь за себя постоять…
   - закончить, поступить, сдать, выполнить,
   получить… добиться… достичь…
   (подставьте любое действие, привычку, состояние, стремление, цель, программу)
   И вот мы начинаем:
   - приказывать,
   - требовать,
   - добиваться,
   а также:
   - убеждать,
   - уговаривать,
   - напоминать,
   а также:
   советовать,
   подсказывать,
   высказывать свои мнения, пожелания
   и предложения,
   обещать и брать обещания,
   а также:
   ворчать, скрипеть, нудеть, зудеть, давать ЦУ, капать на мозги, пилить, мотать душу
   (нужное подчеркнуть) - короче: ВНУШАТЬ.
   С той или иной окраской и интенсивностью, с теми или другими нюансами, но внушать. С той степенью на-ив-но-сти, при которой сам Факт Внушения незамеченным не остается.
   Вы ждете объяснения, почему же ничего не получается или получается торобоан.
   На то есть, по меньшей мере, три основные причины.
   Во-первых, сам Факт Внушения, пусть даже в форме деликатнейшего предложения или намека.
   Ребенок не знает слова «внушение», но его подсознание моментально раскручивает, в чем дело. Моментально и очень рано, а именно с первого же замеченного повторения: слова, интонации, жеста, выражения глаз…
   «Ага, от меня опять что-то требуется…»
   Сработает антивнушаемость.
   (Особенно если дело происходит в один из периодов упрямства, когда и наша воспитательская наивность достигает своего апогея.)
   Во-вторых, то, что внушение производим мы - именно мы - именно вы - именно я. Персональная аллергия.
   Вы, наверное, как и я, не раз замечали такую обидную странность: даришь книжку, отличную, редкую, крайне интересную, крайне полезную:
   - Это интересно, обязательно прочитай.
   - Ага, спасибо. Прочту.
   Не читает.
   - Ну как, прочел?
   - Нет еще. Не успел. Прочту. Обязательно.
   Не читает. Собирается, честно собирается. Но вот поди ж ты… Любую мусолит ерунду, только не это.
   И всего обидней, пожалуй, что та же книжка, небрежно рекомендованная каким-нибудь Генкой как «ничего», будет вылистана от корки до корки!…
   Никуда не денешься: для своего ребенка я есть по факту Главный Внушатель. Более чем вероятно, что именно на меня у него уже выработалась обостренная антивнушаемость, родственная аллергии…
   Вовсе не обязательно в виде открытого сопротивления, нет, со всем соглашается, понимает, честно старается - и… Честно забывает, честно срывается, честно преодолевает тошноту…
   Наконец, в-третьих, важнейшее: как мы внушаем.
   Контекст - скрытое содержание.

Из песни музыку не выкинешь

   Мы наивно убеждены, что слова, говоримые ребенку (великовозрастному включительно), воспринимаются им в том значении, которое имеют для нас.
   Но мы не слышим песни своего подсознания, музыки, далеко не всегда сладкозвучной, в которую преобразует наши слова подсознание ребенка.
   АХ, как ты слаб и незрел, мал и глуп!
   ОХ, как же ты ленив и неаккуратен, забывчив, безответствен и непорядочен!
   УХ, ничего ты собою не представляешь!
   ЭХ, до полноценного человека тебе далеко!
   ЭЙ, ты зависим от меня, у тебя не может быть своего мнения и своих решений, я тобой управляю, безвольная ты скотинка!
   ФУ, какой же ты непроходимый чудак!
   ТРАМ-ТАРАРАМ…
   - Что за ерунда, что за чушь? - скажете вы. Ничего подобного нет и в мыслях!…
   Правильно, ничего подобного. (Допустим, что ничего подобного.) Но так получается при нашем безвариантном поведении. Так выходит, когда мы не слушаем себя слухом Ребенка. Когда не смотрим его глазами, не чувствуем его чувствами…
   Так самое необходимое - и высокое, и прекрасное! - мы связываем для ребенка с адом: с чувством собственной неполноценности и вины, с тревогой и злостью, со скукой и безлюбовностью.
   Так в зародыше убиваем и страсть к истине, и потребность в самоусовершенствовании.
   Почему я продолжаю делать все ту же ошибку?
   По меньшей мере пять раз в день я продолжаю ловить себя в своих общениях все на том же «трам-тарарам». И даже в только что сказанном.
   А сколько раз не ловлю?…
   Инерция стереотипов. Инерция подражания, в том числе и себе самому. Инерция душевной тупости и нетворческого состояния, чему способствует, в свою очередь, немало причин…

Как неправильно сказать: «Пора спать»

   Допустим, я не взволнован ничуть, не устал и не раздражен, у меня отличное настроение, олимпийски спокоен (бывает же), и я говорю своему десятилетнему сыну:
   - Уже поздно, тебе пора спать.
   Говорю самым спокойным, самым благожелательным тоном. Уже действительно поздно. Ему вправду пора спать. Ему хочется уже спать, веки уже набухли, моргает… Однако же:
   - Не поздно еще… Ну сейчас, ну еще немножко. Не хочу я спать, эти часы спешат… Сейчас доиграю только (досмотрю, дочитаю, дотяну резину, доваляю дурака до изнеможения)…
   Что такое?… Опять не желает слушаться и понимать очевидное! Опять провоцирует меня на утомительные уговоры, на глубоко чуждое моему демократизму употребление власти!…
   - Ты еще не дорос ложиться спать по собственному желанию. У тебя ограниченные права! Ты ничтожество!
   Вот что слышит в моих словах его подсознание.
   Вот контекст!

Как правильно сказать: «Пора спать»

   Несколько вариантов из «эн» возможных (по возрасту, по характеру, по опыту, по ситуации…).
   - Ух ты, а времени-то уже сколько. Мне спать охота. (А тебе?)
   - «Спят усталые игрушки… Баю-бай…»
   - Вчера в это время ты уже видел второй интересный сон.
   - Слушай, ты молодец. Сегодня тебе вовремя захотелось спать, гляди-ка, правый глаз уже закрывается…
   - Опять забыл… Как будет по-английски «спокойной ночи»? А, гуд найт. Ви шел гоу ту слип - мы пойдем спать. Правильно?
   - Отбой!
   (Безличная краткая команда без употребления глаголов в повелительном наклонении - хорошая форма внушения, особенно для возбудимых подростков; спокойно, решительно, непринужденно - снимает подсознательную оскорбительность императива - подтекст давежки.)
   И, наконец, просто:
   - Спокойной ночи.
   (Можно с улыбкой. Можно поцеловать.)
   Дает ли какой-либо из вариантов гарантию?… Нет. Ни один! Но уже легче, что их много. Уже интересно, что они есть… Они всегда есть…

Врата настежь - налог на удобство

из записей доктора Кстонова

   Одна мама, не очень молодая, педагог по образованию, обратилась ко мне с жалобой, что ее ребенок не стелет свою постель. «Как это не стелет?» - «Не убирает. Встает и уходит. Сколько ни уговаривай, ни стыди». Я поинтересовался, сколько малышу лет. «Двадцать восемь. Уже три года женат». - «Вот как… А жена как же?…» - «Ну, жена… Я в их дела не вмешиваюсь». - «Понятно». - «Как ни зайдешь к ним в комнату…» - «Ясно, ясно. И что же, он так за всю жизнь ни разу не застелил за собой постель?» - «Стелил, почему же. До восемнадцати лет. Был приучен. А как в институт поступил - все, ни в какую». - «А в армии отслужил?» - «Да, и заправлял койку как положено, а вернулся - опять все то же. Может быть, это какой-то симптом?…»
   Выяснилось: мальчик рос послушным, с короткими вспышками упрямства, энергично гасившимися; был мечтателен, не без самолюбия - в общем, все довольно благополучно. Перестал убирать за собой постель после того, как поступил не в тот институт, в какой собирался, а в который уговорили и помогли…
   - Не упрекал ли вас, что не дали встать на свой путь?
   - Никогда. Наоборот, говорил, что нравится, что все хорошо, правильно.
   - Ну, теперь все понятно.
   - Как-как, доктор?!
   - Ничего страшного. После того как он сдался вам, ему нужно было хоть чем-нибудь поддержать свою самость. Неубиранием постели его детское «я», или подсознание, это почти одно, и доказывает себе, что все-таки может не делать того, что надо.
   Мамаша из упертых, понятно. А ребятеночек из удобных, из тех, у кого душа настежь, из зомбанутеньких…
   Я узнаю их по глазам - и детей, и взрослых - по особому, чудному, милому и немножко собачьему выражению… Подчиняется без малейших трений, лепится как воск.
   Угадывает твое желание с полуслова, настроение -с полужеста, почти телепат…
   Любит слушаться, следовать указаниям, примеру, авторитету. Развивается как направляют, даже превосходя самые радужные ожидания…
   У этих-то уже и во взрослом возрасте достижима самая глубокая степень гипноза - сомнамбулизм с перевоплощением, с абсолютным самозабвением.
   Дыхание древних тайн…
   У каждого свои пути и свои путы. Но у такого судьба особенно зависит от того, кому он поверит, кого полюбит, кому и чему отдаст душу.
   Я вижу таких и среди подкаблучников и функционеров, и среди опустившихся алкоголиков, и в преступных группировках, и в палатах для душевнобольных…
   Схема событий одна и та же, сюжет одинаков. С раннего детства от него добиваются всего, кроме внутренней независимости. Им управляют - он поддается; чем более управляют, тем более поддается; чем более поддается, тем более управляют…
   Обе стороны, втянутые в этот круг, не замечают опасной односторонности: непрерывного упражнения внушаемости. И только.
   Новые круги отношений, новые требования и соблазны, новые люди, новые гипнотизеры… С чем он встречает все это? Все с той же внушаемостью.
   И вдруг оказывается, что у человека нет своей самости, нет Самого Себя. Во всем разуверился, разочаровался, изолгался, пошел по наклонной, спился, утратил смысл жизни, человеческий облик… Все это он, бывший удобный, такой хороший, такой внушаемый.
   То, что называют в быту бесхарактерностью, бесхребетностью - только один из обликов этой трагедии.
   Наш удобный внушаемый человечек может иметь облик чрезвычайно волевого, целеустремленного гражданина, неуклонно выполняющего намеченную программу. Способный, образцовый, высоконравственный, несгибаемый -все прекрасно. Беда только в том, что это не его программа, не его нравственность, не его характер. Так стихоманы не ведают, что пишут пародии…
   Так усыпленный не знает, что спит…
   Чем больше воздействия и влияния - тем меньше знает воспитывающий своего воспитанника - и тем меньше сам воспитуемый знает себя.
   Непроходимые взаимные заблуждения…

Перевод с детского

«Каждый день и всю жизнь задаю тебе один и тот же неслышимый безмолвный вопрос: ты хочешь, чтобы я был таким, как надо, и только таким?… Ты меня формируешь?… Я иду тебе навстречу. Я изо всех сил стараюсь подогнать свой образ к тому, который для тебя желателен, да, но и только. Тебе нужно, чтобы я был здоров, хорошо себя вел, хорошо учился, и только? Пожалуйста, по возможности…
Но вся остальная моя жизнь, не укладывающаяся в прокрустово ложе твоих требований и ожиданий, весь мой огромный мир, полный тревог и надежд, ужасов и соблазнов - куда мне с этим деться?…»

Глава 5. Посол рыбьей державы

Опьянение трезвостью

Надо бдительно ловить себя на лжи, клеймя одетый в красивые слова эгоизм. Будто бы самоотречение, а по существу мошенничество…
Януш Корчак

Почва

   «…Мальчик мой, если б я знал… Только счастья хотел тебе, но если бы знал… Сколько лет жил тобой, сколько ночей писал письма… Теперь ты передо мной - незнакомый навеки…»
   Отец - сыну. Из неполученного письма
   С детства питаю слабость к нравоучительным афоризмам. Имея один-два под рукой, чувствуешь себя обеспеченным. Вот этот, например:

В делах нужна изящная простота…

   девизом висит у меня над столом, над грудой бумаг, книг, ручек, карандашей, писем, телефонных счетов…
    …изящная простота, достигаемая умной внимательностью, а не нудным трудом.
   Честерфилд: письма к сыну
   Знаменитый английский политический деятель и публицист XVIII века лорд Филип Дормер Стенхоп, граф Честерфилд, полжизни писал письма своему сыну.
   Письма эти были впоследствии многократно изданы, разошлись по миру как признанный шедевр эпистолярного творчества и афористики; в равной мере как непревзойденный образец жанра родительских наставлений, возникшего еще в библейские времена.
   И конечно, как документ эпохи.
   Поглядишь на теперешних отцов, и кажется, что не maк уж плохо быть сиротой, а поглядишь на сыновей - думаешь, что не худо остаться бездетным.
   Сказано как про нас, правда?… А это Англия, и не в худшие ее времена. Я сомневался: стоит ли отвлекаться от множества нынешних историй, живых и болящих, ради какой-то одной, поросшей быльем?… Но, когда читаешь эти письма и видишь за ними отца и сына, дорисовывая кое-какие подробности на правах вживания, забываешь напрочь, что это было далеко и давно…
   Я еще ни разу не видел, чтобы непослушный ребенок начинал вести себя лучше после того, как его выпорют. Насилие дает лишь кажущиеся результаты…
   Как сегодня и здесь, как всегда и всюду…
   Сколько пробелов в памяти человечества?… Сколько судеб, жизней, смертей, сколько ужасов и чудес погружено в невозвратность?…
   А меньше всего известна история детства.
   Читаешь ли Библию, Плутарха или сегодняшние газеты - кажется, будто в мире живут и творят безумства одни только взрослые особи; будто детства либо и вовсе нет, либо так, довесок…
   Между тем детство отнюдь не придаток общества и не пробирка для выращивания его членов.
   Детство имеет свою историю, более древнюю и фантастичную, чем все истории взрослых, взятые вместе. Свои законы, обычаи, свой язык и культуру, идущую сквозь тысячелетия. Сколько веков живут игры, считалки, дразнилки? Сколько тысяч лет междометиям, несущим больше живого смысла, чем иные оратории и эпопеи?…
   Теперь мне не надо делать никаких необыкновенных усилий духа, чтобы обнаружить, что и три тысячи лет назад природа была такою же, как сейчас; что люди и тогда и теперь были moлько людьми, что обычаи и моды часто меняются, человеческая же натура - одна и та же.
   …Итак, грядет восемнадцатый век Европы, известный под титулом века Просвещения. Еще помнится Средневековье; еще совсем недалеко Ренессанс; еще правят миром тронные династии - короли едва ли не всех европейских держав приходятся друг другу кровными родственниками, что не мешает, а, наоборот, помогает грызться за земли и престолонаследие; еще многовластна церковь и крепок кастовый костяк общества: простолюдины и аристократы - две связанные, но несмешивающиеся субстанции, как почва и воздух.
   Скоро Вольтер скажет: «Мир яростно освобождается от глупости». О-хо-хо…
   Нет еще электричества. Транспорт только лошадиный. Средств связи никаких, кроме нарочных и дилижансовой почты. Самое страшное оружие - пушки с ядрами.
   Мужчины надевают на головы завитые парики и мудреные шляпы, пудрятся, ходят в длинных камзолах, в цветных чулках и туфлях с затейливыми пряжками, бантами, на высоких каблуках, а притом при шпагах. У женщин невообразимые многоэтажные юбки, подметающие паркет, а на головах - изысканнейшие архитектурные сооружения.
   Лакейство - профессия, требующая многолетней выучки. Отсутствие фотографий, зато обилие картин. Очень маленькие тиражи книг. Изящный цинизм великосветских салонов…
   В этом мирке, кажущемся нам теперь таким уютным, припудренно-ухоженным, безобидно-игрушечным, рождается отец, Филип Стенхоп I. Перед ним было еще несколько родовитых предков, носивших то же имя.
   И будет еще Филип Стенхоп II, Честерфилд-сын.
   Сколько я видел людей, получивших самое лучшее образование… кomopыe, когда их представляли королю, не знали, стоять ли на голове или на ногах. Стоило только королю заговорить с ними, и они чувствовали себя совершенно уничтоженными, их начинало трясти и прошибал пот, как в лuxopaдке, они силились засунуть pукu в кapмaны и никак не могли туда попасть, роняли шляпу и не решались поднять…
   Филип Стенхоп I будет беседовать со многими королями - сгибаясь, где надо, в поклоне или лобызая конечность, но всегда сохраняя непринужденное достоинство и осанку. Он будет великосветским львом, этот складный живчик с выпуклым лбом и прыгающими бровями.
   Глаза золотистые, во взгляде беглая точность. Нет, не красавец, ростом значительно ниже среднего и получит от недругов прозвище «низкорослый гигант». Зато какая порода. Сильные тонкие руки, созданные для шпаги и ласки. Всю жизнь он будет удлинять ноги с помощью языка и любить крупных дам. Этот пони обскачет многих.
   Когда мне было cmoлько лет, сколько тебе сейчас, я считал для себя позором, если другой мальчик выучил лучше меня урок или лучше меня умел играть в кaкую-нибудь игру. И я не знал ни минуты покоя, пока мне не удавалось превзойти моего соперника.
   Два портрета сохранилось: один в возрасте молодой зрелости, медальонный профиль; другой - кисти Гейнсборо - анфас, в старости, под париком.
   Молодой: яркая мужественность. Крутая шея легко держит объемистый череп. Затылок в виде молотка - знак здоровой энергии и честолюбия. Благородное ухо, которому суждено оглохнуть. Решительно вырывающийся вперед лоб и крупный горбатый нос образуют почти единую линию, обрывающуюся целомудренно укороченной верхней губой, и тут же опровергающий выпад нижней: укрупненная, явно предназначенная для поцелуев, она образует в углу ироничный хищноватый загиб. Впалые щеки; твердый подбородок, немного утяжеленный, как и полагается породистому англосаксу…
   Все это, однако, теряет значение, когда обращаешь внимание на просторно сидящий под густой бровью глаз. Громадный и удивительно живой, почти с удвоенными по величине веками - глаз юношский, дерзкий, наивный, задумчивый и печальный.
   У старика - только эти глаза, уже все увидевшие…
   Милый мой мальчик, ты теперь достиг возраста, когда люди приобретают способность к размышлению.
   Должен тебе признаться… что и сам я не maк уж давно отважился мыслить самостоятельно. До шестнадцати или семнадцати лет я вообще не способен был мыслить, а потом долгие годы просто не использовал эту способность…
   Как все дети придворной знати, он рос обеспеченным, даже пресыщенным со стороны имущественной и образовательной (гувернеры, языки древние и новые, история, философия, верховая езда, фехтование…)
   Зато душевно был сиротой при живых родителях. Отец (бог-отец, к которому рвется душа мальчишки: сотвори меня, только так, чтобы я об этом не догадался…) - отец, граф Филип Стенхоп Энный был манекенной фигурой староанглийского образца: эгоистичен, чопорен, отчужден, подстать и мамаша…
   Веселый, чуткий детеныш не знал родительской ласки; при страстной жизненности ему было некого любить, некого ревновать. Все это хлынет потом, поздней волной, обращенной вспять…
   В семнадцать лет - традиционная «большая поездка» на континент, во Францию, где юноша по всем правам возраста и положения ударился в карты и кутежи. А когда вернулся на родину, сработала пружина родовых связей: получил звание постельничего при его высочестве принце Уэльском. В 21 год Филип Стенхоп I уже член палаты общин и произносит первую речь в парламенте.
   Молодые люди, врываясь в жизнь, обычно уверены, что достаточно умны, как пьяные бывают уверены, что достаточно трезвы.
   Щелчок по носу в палате пэров, еще несколько многообещающих пинков - и подобру-поздорову в Париж, на повышение квалификации. Тайм-аут годика на два.
   Самозарисовка того времени (из письма гувернеру):
   Признаюсь, что я держу себя вызывающе, болтаю много, громко и тоном мэтра, что, когда я хожу, я пою и приплясываю, и что я, наконец, трачу большие деньги на пудру, плюмажи, белье, перчатки…
   «Блажен, кто смолоду был молод»…
   Знание людей приобретается moлько среди людей, а не в тиши кабинета… Чтобы узнать людей, необходимо не меньше времени и усердия, чем для того, чтобы узнать книги и, может быть, больше moнкости и проницательности.
   А если хочешь действовать и побеждать, мало узнать людей. Нужно впечатать это знание в свои нервы, в мускулы, в голос, нужно превратить его в артистизм, в совершенное самообладание, для которого необходимо еще и хорошо знать себя.
   Употреби на это все свои старания, мальчик мой, это до чрезвычайности важно; обрати внимание на мельчайшие обстоятельства, на незаметные черточки, на то, что принято считать пустяками, но из чего складывается весь блистательный oблик настоящего джентльмена, человека делового и жизнелюбца, которого уважают мужчины, ищут женщины и любят все.
   В нижних слоях тогдашних обществ мы бы, пожалуй, без особого труда узнали и нынешний стадионный люд, но в верхах столкнулись бы с немалой экзотикой.
   Танцы и комплименты были тем, чем стали ныне годовые отчеты: понравиться - значило преуспеть.
   Какой-нибудь неловкий умник, нечаянно уронивший котлету на герцога, мог смело прощаться с карьерой поколения на три вперед. Гильотина, говаривали врачи, - лучшее средство от перхоти…
   Хорошие манеры в отношениях с человеком, которого не любишь, не большая погрешность против правды, чем слова «ваш покорный слуга» под кapmeлем.
   Картель, напомню на всякий случай, - краткое письменное приглашение на дуэль.
   Помни, что для джентльмена и человека талантливого есть moлько два образа действия: либо быть со своим врагом подчеркнуто вежливым, либо без лишних слов сбивать с ног…
   Мне очень хотелось бы, чтобы люди часто видели на твоем лице yлыбкy, но никогда не слышали, как ты смеешься. Частый и громкий смех свидетельствует об отсутствии ума и о дурном воспитании.
   Все это Честерфилд напишет сыну, уже осев в Лондоне, в знаменитом особняке, выстроенном по собственному проекту, в обители, полной книг, изысканной роскоши, избраннейших гостей и нарастающего одиночества…
   А пока - пьянство жизни: ездит по всей Европе с дипломатическими миссиями и для удовольствия. Подолгу живет в Париже, совершенствуется во французском, в танцах, в манерах, в искусстве обходительной болтовни и бонтона. Пописывает стишки, заводит дружескую переписку с просвещеннейшими умами века - Монтескье, Вольтером… Среди них он вполне свой, и уже навечно.
   Наследство и титул лорда. Двор, интриги, политика, большая политика…
   Были моменты, когда он решал, быть войне или нет и кому править какой-нибудь Бельгией. Был министром, государственным секретарем, выступал с отточенными памфлетами, произносил в парламенте речи одну превосходней другой, некоторые вошли в историю нации, уникально уладил дела в Ирландии - ни до, ни после него такое никому больше не удавалось…
   Ни один из анахоретов древности не был maк отрешен от жизни, как я. Я смотрю на нее совершенно безучастно, и когда оглядываюсь назад, на все, что видел, слышал и делал, мне даже трудно поверить, что вся эта пустая суматоха когда-mo происходила; кaжemся, это moлько снится мне в мои 6ecnoкoйные ночи…
   Это уже в 65, и не сыну, а епископу Уотерфордскому.

Посев

   В те времена простолюдины женились рано, средний класс - как попало, аристократы - поздно. Великосветский брак - мероприятие публичное и далеко идущее, перед ним не грех погулять.
   …Посол в иностранном государстве не может хорошо работать, если не любит удовольствия. Его намерения осуществляются на балах, ужинах и увеселениях, благодаря интригам с женщинами…
   Все так и шло; так было и в Гааге, где Честерфилд посольствовал, уже будучи мужчиной за тридцать, с большим светским опытом.
   Не иметь любовных связей в его положении было неприлично и подозрительно. Хотя эксцессы не одобрялись, но донжуанству аплодировали.
   …noкa не поздно, умей насладиться кaждым мгновением; вeк наслаждений обычно кopoчe вeкa жизни, и человeку не следует ими пренебрегать.
   Представляем: Элизабет дю Буше. Француженка, каких уже давно нет: невинная, добродетельная, застенчивая. Портрет не сохранился, дат жизни нет, поэтому позволим себе думать, что она была светлой шатенкой, легко красневшей, с глазами серо-голубыми, чуть близорукими, с чертами немного расплывчатыми, с фигурой слегка полной, но гибкой…