Страница:
– Я не малютка, и не развратная.
Катя неистово отбивалась подушкой. Бесхитростно расставшись с невинностью, она теперь перед каждой новой встречей в простынном интерьере пыталась компенсировать свою уступчивость воинственными выходками. Олег получил подушкой по голове и упал, якобы обессиленный.
– Какой же ты красивый, крепкий, – нежно ворковала Катюша, горячим шелковистым ужом заползая к нему на грудь. – Мышцы здесь, и здесь, и здесь.
– Еще раз. пожалуйста.
– Разбежался. Почему ты сам не говоришь со мною по-немецки? С этим иностранцем говорил!
– О Господи, у ребенка и в кровати учеба! Как ты любишь учиться!
– Если бы я не любила учиться, ты лежал бы в кровати около девушки с веслом. Гипсовой и холодной от страха. Ну, без весла.
– Ладно. Я не говорю с тобой по-немецки, потому что меня пугает твое произношение. Это что-то невыносимо ужасное.
– Ах, – задохнулась от гнева Катя и снова ухватилась за подушку.
Двадцатичетырехлетняя пауза между рождением Олега и Катерины, которая так тревожила Татьяну Васильевну и, наверное, повергла бы в ужас Катиных родителей, совсем не мешала разновозрастным любовникам очень практично использовать ночные часы. Зрелость Олега в сочетании с полным отсутствием сексуального образования у Катерины (и, следовательно, отсутствие шор и комплексов) приносили удивительные плоды: впервые за долгие годы напряженной бизнесменской деятельности Олег Кириллович вступил в затяжную полосу опозданий на работу. Подчиненные были шокированы. Они могли бы объяснить его круги под глазами внезапно объявившейся болезнью или кризисом середины жизни, но эта версия как-то не вязалась с приподнятым, веселым настроением шефа и постоянной улыбкой на лице. Раньше такое сотрудники видели не часто.
– Ох как круто! – сказал Андрей. На противоположной стороне улицы остановился шестисотый «мерседес».
– Где, что? – завертел головой Максим. Близорукость часто мешала ему видеть некоторые подробности пейзажа, а любознательность журналиста не позволяла мириться с этой несправедливостью. – Что круто? Где?
– Машина крутая, не то что у нас, – пожаловался Андрей. – О!
Из «мерседеса» выпорхнула девушка в жемчужно-голубой норковой шубе до пят. Тяжелые, блестящие волосы, – несмотря на декабрьский мороз, не были спрятаны под банальным головным убором и свободно лежали на плечах.
– Куколка, надо же, – заметил Максим, поправляя очки и приклеиваясь взглядом к красотке. – Лет пятнадцать, наверное, дочь какого-нибудь коммерсанта из новой аристократии. Для любовницы слишком молода.
– Да это же Катерина! – изумился Андрей. – Радистка Кэт. То есть домработница.
– Домработница? За что ее так прозвали? Партийный псевдоним?
– Ты слеп, как крот. Приглядись! Катерина, домработница Бергов, которую мы подвозили. Правда, тогда на ней была менее роскошная шуба.
Теперь изумился Максим:
– Красноглазый сморчок, который непрерывно хлюпал на заднем сиденье? Не может быть! Да, действительно она! Фантастика! Как меняет женщину одежда и хорошее настроение.
– А вот и владелец шубы. Несчастный муж жены-самоубийцы.
– А вид у несчастного мужа прямо-таки ликующий.
– Еще бы, такую малышку отхватил. Наливное яблочко. Ей восемнадцать.
– Не может быть!
– В провинции созревают позже. Кстати, она из твоего любимого Краснотрубинска.
– Какие глаза! Я начинаю различать подробности. У тебя нет бинокля? А как она смотрит на босса!
– Последний раз, когда я с ней говорил, она представляла собой удивительно приятную смесь невинности, серьезности и наива.
– Посмотри, какой обжигающий взгляд. Уже не девочка, явно. Этот старый маньяк ее уже выдрессировал.
– Что же он держит ее на морозе, елки-палки! Простудит сокровище.
– Пойдем за ними в ресторан, абсолютно случайно столкнемся и познакомимся еще раз. Может быть, девочке понравится журналист-очкарик и она бросит престарелого миллионера.
– Не думаю, что она с ним только из-за денег. Нет, не пойдем. Не хочу сейчас сталкиваться с Бергом.
– А какие у нее ноги? А грудь? Хорошее тело?
– Можно подумать, это говорит не интеллектуал, лингвист, художник, а циничный мужлан. Ноги две трети роста. А грудь, думаю, как два алма-атинских апорта.
– О Боже! – в отчаянье, чуть не плача, простонал Макс. – Ну почему, почему я не обратил на нее внимание, когда она смачивала слезами обшивку заднего сиденья? Я бы тоже купил ей шубу. Со временем.
– Не ной. Смотри, снова появились.
Катя держала в руках коробку фирменного торта «Анна», а Олег Кириллович – две бутылки шампанского.
– У них будет вечеринка! – возмутился Максим. – При свечах. На ней будет смело декольтированное платье, она будет пить шампанское…
– Не травмируй себя, Макс. Эта девочка теперь нам не по зубам. Самых лучших женщин разбирают толстосумы.
– Отъезжают, – прокомментировал Максим, – испортили нам настроение, а теперь сматываются. Ну что, теперь пойдем в ресторан? Наша очередь.
– Выходи. Сейчас ты познакомишься с дамой, которая прямо-таки излучает сексуальную агрессию и которая очень любит врать. Кстати, вспомнил, Катя увлечена иностранными языками! Это может стать твоим единственным шансом завладеть ее вниманием.
Ну почему у него столько работы? К счастью, впереди Лондон, и Олег сказал, что она вполне сможет выполнять функции переводчика. Конечно, не на самих переговорах, а в неофициальных беседах. Но и в Англии Олег наверняка будет вкалывать за троих и надолго исчезать из поля зрения Катерины.
Десять комнат – слишком много для двоих. Спальня Оксаны наглухо закрыта. Туда отнесли все ее вещи. Может быть, помыть еще раз линолеум на кухне? В зале молчит рояль, играть не хочется. Очень медленно тянется время. А если позвонить водителю Саше, и пусть он отвезет ее в гости к Татьяне Васильевне? Или взять «восьмерку» и съездить самой? Танюша все еще дуется. Нет, вдруг Олег сможет вырваться сегодня пораньше.
Катя бесцельно бродила по пустым комнатам, садилась на диваны, вставала, заглядывала в зеркала и рассматривала свое лицо. Сняла три пылинки с ковра. Полистала свежий каталог «Отто» – Олег предложил выбрать что-нибудь для предстоящего круиза, более практичное и удобное, чем вечерние платья от Кардена с ручной вышивкой золотом и жемчугом. Включила музыку. Выключила. Взяла в руки диктофон. О, диктофон! Катя искала его уже сто лет, а он прятался под пачкой «Коммерсанта».
Тогда она забыла его выключить, и батарейки сели. Катюша отправилась искать новые. Бедняга, работал до упора, потом сдался. Что тут у нас – немецкий?
Устроившись на диване, Катя слушала немецкие слова. Это она сама записала кассету, и это был голос другой Кати. Еще была жива Оксана, еще Олег принадлежал своей жене, еще не уехала в Америку Яна. Как все странно… И она сама тогда была ничего не понимающей девчонкой. Целая пропасть отделяла Катю, старательно выговаривающую немецкие слова, от Катерины, которая сейчас слушала кассету. Целая пропасть – и всего месяц.
«Die Bitte – просьба, das Erstaunen – удивление, anreden – заговорить, begegnen – встречать… Катя, оставь нас, пожалуйста!»
Голос Олега! На пленку записался голос Олега! Катя замерла.
Звук быстрых шагов. Это она, Катерина, помчалась за дверь. Всхлипывания Оксаны. И снова Олег: «Оксана, ну что ты плачешь?»
Катя вспомнила. В тот день, когда к ним приходил следователь, она сидела в зале и зубрила слова. Появился Олег, на буксире – зареванная Оксана, и Катя быстро спрятала диктофон под стопку газет. Ее попросили выйти. Она забыла нажать кнопку «стоп»? С затаенным дыханием Катя слушала диалог, случайно записанный на кассету в тот неприятный день.
– Оксана, ну что ты плачешь?
– Это ты был в машине с Мирославским? Скажи мне. Ты убил его?
– Что за обвинения! Не говори ерунду.
– Следователь сказал, что Мирославский написал в своем ежедневнике: Встретиться с О. Берг». Значит, с тобой! Не со мной!
– Но у него ведь были основания встретиться и с тобой? Правда?
Оксана минуту молчала.
– Да, я изменила тебе с Мирославским.
– Я знаю.
– Знаешь? (Растерянность.)
– Послушай, тебе не стоит плакать о нем. Он получил по заслугам.
– Боже мой, ты все знал.
– И давай теперь оставим это в прошлом. Мирославского нет, в газетах наверняка напишут, что он стал жертвой гололеда, мы с тобой…
– Прекрати! Это ты был с ним в машине! И оставил его умирать!
– Нет, я не оставлял его умирать. Я думал, что он уже умер! Но поверь мне, он не стоит твоих слез. Все уладится.
– Как ты не понимаешь! Я его любила! А ты готов простить измену, если я не разоблачу тебя… И все останется, как было? Ты убил его!
– Господи, Оксана, не будь же дурой! Как ты можешь разоблачить меня! Очередная любовница Мирославского, за неделю до его смерти получившая отставку. Брось. Повторяю, он не стоит твоих слез. Забудь.
– Ты чудовище.
– Ой, только не надо патетики.
– Ты убил его из-за меня.
– Не обольщайся. Даже если вчера у меня возникла бы идея укокошить гада, я не стал бы посвящать это твоему имени.
– Как же я тебя ненавижу!
– Приехали. И снова в слезы. Оксана!
– Я завтра же отправлюсь к следователю и все ему расскажу.
– Оксана, сказать тебе правду? Я не хотел объяснять тебе детали, но ты упорно пытаешься выставить меня каким-то кровожадным убийцей, в то время как я являюсь потерпевшей стороной. Мирославский заключил со мной договор. Он помогает мне в одном деле и получает за это очень круглую сумму и виллу в Испании. Помнишь, мы ездили туда? Этот самодовольный кретин заглотнул наживку, а когда дело дошло до расплаты, все переиграл. Оставил меня в дураках. И вчера я встретился с ним, чтобы вежливо указать ему на некорректность подобного поведения. Был жуткий гололед, он конечно же машину водит как дрессированный медведь, за руль сел я. Разговор был не из приятных, к тому же нельзя отвлекать водителя. В общем, мы улетели в кювет. Я как огурчик, а он отключился. Пульс отсутствует. Что мне было делать? Выйти на дорогу и орать: я угробил замминистра? К тому же мы с ним перед отправлением выпили по рюмке коньяку. Как бы я отвертелся? Алкоголь в крови скрыть так же трудно, как адюльтер. Но я и в мыслях не собирался его убивать. Я думал, что ему уже нельзя ничем помочь. И поэтому предпочел исчезнуть.
– Олег, подожди, я поняла… Он захотел деньги и виллу, а потом ты и меня преподнес ему в качестве оплаты за услугу?
– Только не надо выставлять меня сутенером. Ты же не очень сопротивлялась? А мне, думаешь, было приятно собирать рогами дверные косяки?
– Какой же ты негодяй.
– Опять началось. Послушай, меня использовали так же, как и тебя. Мы оба потерпевшие. Давай подождем, пока все утихнет. Они считают, что в машине была ты. Ну и пусть. Никто не станет афишировать, что народный любимец поплатился за свое сластолюбие.
– Я завтра пойду к следователю.
– Успокойся, прошу тебя.
– Он лежал на земле обожженный, и никто ему не помог. Ему было больно. Может быть, он мучился несколько часов, прежде чем умер!
– Думаю, трагическая картинка полностью является плодом воображения этого парня, который к нам приходил. Ты во все готова поверить. Когда я выбирался из машины, Мирославский уже был мертв, как дверная ручка.
– Как же мне теперь жить? Оксана плакала.
– Глупая моя, не плачь. Все устроится. Идем, я уложу тебя в кровать. Дам снотворного. А утром все покажется тебе не столь трагичным. Идем, я отведу тебя. Ну, малышка моя… Договорились? Пойдем…»
Мысли в голове у Катерины сейчас напоминали толпу в продуктовом магазине застойных времен, которая мечется от одного прилавка к другому, подчиняясь разведывательным данным о месте выброса сервелата.
Значит, в тот день, когда произошла авария с машиной Мирославского, Олег нашел Яну и попросил ее сказать, что они вдвоем сидели в ресторане? А факс, который случайно прочитала Катя в кабинете Олега? Там говорилось о покупке недвижимости в Испании. Это для Мирославского? Но если Олег предложил Оксане снотворного… Значит, это было не самоубийство?!
– Катя, что ты слушаешь? – Олег незаметно вошел в зал.
Катя вздрогнула, резко обернулась и автоматически спрятала диктофон за спину.
– Что это у тебя? Дай сюда! – резко сказал Олег, протягивая руку.
Катя смотрела на него новым взглядом. Этот новый взгляд проникал сквозь нежную пелену, окутывавшую романтический образ драгоценного возлюбленного, сильного, смелого, прекрасного, в его суть. Он лживый, изворотливый негодяй! Нет, это невозможно!
Олег не стал ждать, пока Катя придет в себя, он подошел и, ловко вывернув ей руку, забрал диктофон. Отмотав назад пленку, он включил прослушивание.
– Откуда это у тебя? Катя, отвечай, не молчи!
Катя заморозилась. Вот он, ее любимый, его лицо – красиво очерченные губы, брови, по которым она любит проводить пальцем, глаза цвета маренго. Но, как показывают в фильмах ужасов, когда культурный благопристойный человек вдруг начинает превращаться в монстра (вырастают желтые клыки, густая шерсть и острые черные когти), так и Катя сейчас видела Олега изменившимся и глядела на него с ужасом. Клыков, конечно, не было, но глаза блистали незнакомым гневным светом. Он убил Оксану?
– Ну ладно, Катя, – махнул рукой Олег, – я уверен, что ты здесь ни при чем. Наверное, Янка, мерзкая девчонка, пыталась шпионить, и ты случайно обнаружила эту кассету. Смотри, что я с нею сделаю.
Олег выдернул ленту, и она заструилась блестящим коричневым серпантином. Кассета хрустнула в его пальцах.
– Вот и все. Катюша, да что с тобой?
Катя молчала. Но режиссерские чары рушились, маска жестокого волосатого и когтистого монстра откалывалась от Олега, как яичная скорлупа, и появлялся прежний, любимый образ. Пусть он убедит ее, что ни в чем не виновен.
Олег попытался обнять Катерину, но она вся ощетинилась локтями, ключицами, ребрами.
– Катюша… Теперь мы связаны еще крепче… Теперь ты знаешь, что я был в машине Мирославского. Но хоть ты-то поверишь? Я виноват только в том, что не справился с управлением.
– Ты..,
– Машину занесло, Катя, я сам мог бы оказаться в его положении. Он умер мгновенно. Я пощупал пульс, пульса не было, я решил, что он ударился головой и погиб, – быстро говорил Олег, словно боясь услышать обвинения.
– Ты…
– Катя, ну не обвиняй меня… Если бы я остался там, меня бы засадили на пару лет. Но, Катя, отдать два года– жизни за мерзавца, который обставил меня, словно мальчишку! Нет! Я же не знал, что он жив. Я не бросил бы его живого. Это был несчастный случай.
– Ты убил Оксану! – наконец-то смогла вымолвить Катерина и стала энергично отлеплять от себя руки Олега.
Теперь остолбенел Олег.
– Как?.. Я убил Оксану?!
– Это ты дал ей снотворное. Смертельную дозу.
– Боже мой, Катя!
– Она собиралась утром пойти к следователю и рассказать, что в машине был ты!
– Катя, замолчи! Детский сад! Какая ты все-таки маленькая и глупая. Придумываешь непонятно что. Я убил Оксану! Ты считаешь, все вокруг такие дураки, а я, не напрягаясь, инсценировал самоубийство, и все поверили? Ну подумай сама, ты ведь умная девочка.
Олег оставил Катю и устало опустился на диван. Она выскользнула из комнаты и бросилась в свою спальню. Быстро вытащив чемодан, она начала складывать одежду – костюмы, подаренные Оксаной, свои старые платья. Она не возьмет ни одной вещи из презентов Олега. Слезы катились по щекам. Но как же теперь без него жить? И как жить вместе с ним, зная эту ужасную тайну?
Олег настиг Катю в прихожей.
– Я никуда тебя не пущу! Я люблю тебя!
– Я должна уйти, отпусти.
– Я не убивал Оксану. Поверь мне.
– Отпусти.
Как она была счастлива еще два часа назад! И все внезапно рухнуло. Может быть, он действительно не виноват? Милый.
– Хорошо, Катя. Уходи. Подумай обо всем. Вдали от меня. А потом возвращайся. Я верю, что ты вернешься, я так тебя люблю.
Катя медлила. Он совсем не боится, что она побежит к следователю. Может, он действительно не виноват?
– Я тебя очень люблю, – повторил Олег.
«Я тебя тоже люблю», – едва не ответила Катя.
– Я отвезу тебя? – с надеждой спросил Олег.
– Не надо.
Катя вышла.
Андрей развернулся и, оставляя за собой цепочку следов, направился к машине. Все было не так? Да, все было не так. Не так, как писали газеты, и не так, как написал он в заключительной реляции…
«Шестерка» дернулась пару раз в конвульсивном рывке и затихла. Приехали. Только этого не хватало. Все попытки завести машину закончились неудачей. Андрей усмехнулся и прислушался. Невдалеке, за леском, слышалось урчание проносившихся мимо автомобилей. А здесь, на этом ответвлении шоссе, стояла тишина и ни одна машина не радовала глаз своим приближающимся силуэтом. Не повезло Мирославскому. Действительно, здесь можно проваляться сутки, и никто тебя не подберет.
Андрей закрыл автомобиль, пнул на прощанье пару раз колесо и побрел через лес к оживленной трассе. В машине была рация, но, как это обычно случается, именно сегодня утром она сломалась.
Утопая в снегу, проваливаясь и оступаясь, оглашая морозную тишь всплесками интеллигентно-сдержанных ругательств, Андрей упорно пробирался к дороге, черневшей между голых деревьев. И потянуло же его на место преступления. Ведь не его преступление, почему же тянет? А может быть, и его, если он представил дело не в истинном свете, а так, как это было выгодно многочисленному руководству.
Новенький «Москвич» затормозил, едва Андрей успел поднять руку в упрашивающем жесте.
– Садись, сынок, подвезу! – За рулем сидел веселый, шустроглазый дедок. – Что, снежные ванны принимал?
– Да нет, – ответил Андрей, – машина заглохла. Там. – Он махнул рукой в сторону дороги, где осталась брошенная «шестерка».
– Так давай зацепим ее, – предложил жизнерадостный дедок. – Трос есть?
У Андрея не было не только троса, но и домкрата, и запаски, и еще много чего. Вообще в отношении к автомобилю он был удивительно небрежен и легкомыслен, и это было парадоксальной чертой его натуры, так как во всем остальном он демонстрировал аккуратизм и серьезность, близкие к маниакальным.
– Да пусть, – снова махнул рукой Андрей. – Потом… Быстрее новую куплю.
– Эх, сынок, не любишь ты свою машину, – сказал дед укоризненно. Он осторожно и бережно держал руль двумя руками, а когда переключал скорости, то словно ласкал рычаг ладонью. Его «Москвич» блестел как новогодняя игрушка. – И меняешь их, наверное, раз в год?
– Нет, я не Крез.
А я вот на своей предыдущей всю жизнь проездил. А эту только-только купил. – Дед окинул гордым взглядом салон «Москвича». По понятиям Андрея, они ехали чрезвычайно медленно, можно сказать, шли пешком. – И слушай, парень, какая удивительная история связана с этим автомобилем. Расскажу тебе.
Андрей приготовился слушать. Если старый человек ударился в воспоминания – гаси фары, это надолго.
– Ну, в общем, еду я как-то раз, ну, месяц-полтора назад на своей старенькой «единичке» по этому шоссе. Она у меня хоть и старенькая, но проблем с ней было меньше, чем какому-нибудь бизнесмену с его «опелем». Так вот, и на том самом месте, значит, где тебя я подобрал, голосует парнишка. Ну, постарше, конечно, тебя лет на десять, но для меня парнишка. Подобрал я его. А он взволнованный такой, нервный. Все крутил в руках папку и бумажник. Ехал молча. А как стал выходить, в городе я его высадил, протягивает мне бумажку в пятьдесят долларов. Представляешь? Я оторопел поначалу, но взял. А что, раз дают, надо брать, тем более у него, значит, это не последнее. Ну, еду дальше. И когда уже стал закрывать машину, обнаружил его бумажник. Вот сюда завалился, вот тут вот… А в бумажнике – Господи ты Боже мой! Деньги, деньги, деньги! И ни адреса, ни записи какой-нибудь, только фотография, калькулятор и чистый блокнот. Новый совсем бумажник. Ну, я не вор, конечно. Я объявление в газету давал пять раз, из этих же денег платил. Со страхом мы с бабкой ждали результата, прыгали к телефону, как юные газели. Но никто не откликнулся. Через пару недель моя старуха выдала идею: тебя, говорит, Господь вознаградил за праведную жизнь таким вот оригинальным способом. И верно! Я не пью, всю жизнь работал, надрывался, детей хороших вырастил, отечеству служил, а на старости лет остался с одной пенсией. Нищета. И пошел я себе новый автомобиль покупать. Купил «Москвич», и еще на цигейковую шубу жене осталось. Она пятнадцать лет в рваном пальто шкандыляла. Вот такая история. А бумажник этот, пустой теперь, я с собой вожу. Как талисман, на счастье. Если мне Бог в нем подарок спустил с небес, то и пустой он меня защищать будет. Вот, посмотри сам.
Андрей открыл солидное портмоне из натуральной кожи. Сбоку, под пленкой, лежали две фотографии. Одна – удивительно привлекательной женщины, другая – ярко накрашенной молодой девушки. Оксана и Яна Берг.
Но полковник Скворцов был мужчиной, и о его страхе знали только он и собаки. Сотрудники не замечали, что Эдуард Семенович натягивается гитарной струной, когда служебная овчарка тычется в его колени мокрым носом. «Любят вас животные, – улыбались подчиненные, – а вы на них ноль внимания. Вот они и нервничают!» Полковник Скворцов измученно растягивал побелевшие губы в улыбке. Все его внутренности в такие моменты представляли собой доисторическую окаменелость.
Он знал, что причина его животного страха перед четвероногими гадинами – психическая травма в детстве, когда на него, трехлетнего ребенка, напала огромная собака. Испытанный ужас навсегда сделал его не вполне нормальным человеком, что-то сдвинулось в сознании полковника. Но медицинская карта Эдуарда Семеновича была стопроцентно положительной и никому не могла рассказать об этом психическом отклонении, о его проблеме не знали ни начальство, ни подчиненные. Для них полковник Скворцов просто был человеком, влюбленным в мягких, сонных кошек, или в раздутых от жратвы хомячков, или в волнистых попугаев. Но не в собак. И долгие годы Эдуард Семенович занимал ответственный пост, оставаясь подпольным неврастеником, – он удачно справлялся со своей ролью. Но ведь множество известных, видных, часто мелькающих по телевизору высокопоставленных лиц считаются вполне нормальными, но иначе как шизофрениками их и не назовешь…
Дверь в ограде распахнулась, в проеме возникла умная морда овчарки, а сверху – силуэт Анатолия Федоровича.
Овчарка рванулась к полковнику, тот почувствовал, что его сердце грохнулось в желудок и бешено колотится там, между пельменями со сметаной и рюмкой водки, выпитой за ужином. Но и желудок сорвался и с истеричным журчанием сполз по берцовой кости вниз, к пяткам.
– Едрена вошь, – дико заорал спаситель Анатолий Федорович, отгоняя собаку от своего гостя. И это было одним из немногих приличных выражений, которые он употребил в течение встречи. Далее произошел разлив полноводной реки сочных ругательств. – А ну гуляй! Эдуард Семенович, разве в деле Мирославского обнаружились какие-то новые факты?
– Я доложил вам, Анатолий Федорович. Вы в курсе. Мы преподнесли газетам приличную версию начальству скормили удобоваримую и вполне приемлемую, учитывая человеческие слабости Мирославского. А что было на самом деле – вы знаете. Ничего нового.
Мерзкая овчарка не хотела заниматься своими собачьими делами и упорно клеилась, подлюга, к полковнику Скворцову.
Катя неистово отбивалась подушкой. Бесхитростно расставшись с невинностью, она теперь перед каждой новой встречей в простынном интерьере пыталась компенсировать свою уступчивость воинственными выходками. Олег получил подушкой по голове и упал, якобы обессиленный.
– Какой же ты красивый, крепкий, – нежно ворковала Катюша, горячим шелковистым ужом заползая к нему на грудь. – Мышцы здесь, и здесь, и здесь.
– Еще раз. пожалуйста.
– Разбежался. Почему ты сам не говоришь со мною по-немецки? С этим иностранцем говорил!
– О Господи, у ребенка и в кровати учеба! Как ты любишь учиться!
– Если бы я не любила учиться, ты лежал бы в кровати около девушки с веслом. Гипсовой и холодной от страха. Ну, без весла.
– Ладно. Я не говорю с тобой по-немецки, потому что меня пугает твое произношение. Это что-то невыносимо ужасное.
– Ах, – задохнулась от гнева Катя и снова ухватилась за подушку.
Двадцатичетырехлетняя пауза между рождением Олега и Катерины, которая так тревожила Татьяну Васильевну и, наверное, повергла бы в ужас Катиных родителей, совсем не мешала разновозрастным любовникам очень практично использовать ночные часы. Зрелость Олега в сочетании с полным отсутствием сексуального образования у Катерины (и, следовательно, отсутствие шор и комплексов) приносили удивительные плоды: впервые за долгие годы напряженной бизнесменской деятельности Олег Кириллович вступил в затяжную полосу опозданий на работу. Подчиненные были шокированы. Они могли бы объяснить его круги под глазами внезапно объявившейся болезнью или кризисом середины жизни, но эта версия как-то не вязалась с приподнятым, веселым настроением шефа и постоянной улыбкой на лице. Раньше такое сотрудники видели не часто.
* * *
Андрей притормозил около ресторана «Анна». Максим, щелкнув кнопкой автореверса, переключил кассету в магнитофоне на другую сторону.– Ох как круто! – сказал Андрей. На противоположной стороне улицы остановился шестисотый «мерседес».
– Где, что? – завертел головой Максим. Близорукость часто мешала ему видеть некоторые подробности пейзажа, а любознательность журналиста не позволяла мириться с этой несправедливостью. – Что круто? Где?
– Машина крутая, не то что у нас, – пожаловался Андрей. – О!
Из «мерседеса» выпорхнула девушка в жемчужно-голубой норковой шубе до пят. Тяжелые, блестящие волосы, – несмотря на декабрьский мороз, не были спрятаны под банальным головным убором и свободно лежали на плечах.
– Куколка, надо же, – заметил Максим, поправляя очки и приклеиваясь взглядом к красотке. – Лет пятнадцать, наверное, дочь какого-нибудь коммерсанта из новой аристократии. Для любовницы слишком молода.
– Да это же Катерина! – изумился Андрей. – Радистка Кэт. То есть домработница.
– Домработница? За что ее так прозвали? Партийный псевдоним?
– Ты слеп, как крот. Приглядись! Катерина, домработница Бергов, которую мы подвозили. Правда, тогда на ней была менее роскошная шуба.
Теперь изумился Максим:
– Красноглазый сморчок, который непрерывно хлюпал на заднем сиденье? Не может быть! Да, действительно она! Фантастика! Как меняет женщину одежда и хорошее настроение.
– А вот и владелец шубы. Несчастный муж жены-самоубийцы.
– А вид у несчастного мужа прямо-таки ликующий.
– Еще бы, такую малышку отхватил. Наливное яблочко. Ей восемнадцать.
– Не может быть!
– В провинции созревают позже. Кстати, она из твоего любимого Краснотрубинска.
– Какие глаза! Я начинаю различать подробности. У тебя нет бинокля? А как она смотрит на босса!
– Последний раз, когда я с ней говорил, она представляла собой удивительно приятную смесь невинности, серьезности и наива.
– Посмотри, какой обжигающий взгляд. Уже не девочка, явно. Этот старый маньяк ее уже выдрессировал.
– Что же он держит ее на морозе, елки-палки! Простудит сокровище.
– Пойдем за ними в ресторан, абсолютно случайно столкнемся и познакомимся еще раз. Может быть, девочке понравится журналист-очкарик и она бросит престарелого миллионера.
– Не думаю, что она с ним только из-за денег. Нет, не пойдем. Не хочу сейчас сталкиваться с Бергом.
– А какие у нее ноги? А грудь? Хорошее тело?
– Можно подумать, это говорит не интеллектуал, лингвист, художник, а циничный мужлан. Ноги две трети роста. А грудь, думаю, как два алма-атинских апорта.
– О Боже! – в отчаянье, чуть не плача, простонал Макс. – Ну почему, почему я не обратил на нее внимание, когда она смачивала слезами обшивку заднего сиденья? Я бы тоже купил ей шубу. Со временем.
– Не ной. Смотри, снова появились.
Катя держала в руках коробку фирменного торта «Анна», а Олег Кириллович – две бутылки шампанского.
– У них будет вечеринка! – возмутился Максим. – При свечах. На ней будет смело декольтированное платье, она будет пить шампанское…
– Не травмируй себя, Макс. Эта девочка теперь нам не по зубам. Самых лучших женщин разбирают толстосумы.
– Отъезжают, – прокомментировал Максим, – испортили нам настроение, а теперь сматываются. Ну что, теперь пойдем в ресторан? Наша очередь.
– Выходи. Сейчас ты познакомишься с дамой, которая прямо-таки излучает сексуальную агрессию и которая очень любит врать. Кстати, вспомнил, Катя увлечена иностранными языками! Это может стать твоим единственным шансом завладеть ее вниманием.
* * *
Катя ежеминутно смотрела на часы. Конечно, у нее были заботы по дому, квартира, в которой она теперь была полноправной хозяйкой, требовала усиленных хлопот. Она продолжала учить английский и немецкий и наматывать километры на велотренажере. Но раньше эти занятия были интересны сами по себе, необходимы и полезны. А сейчас они превратились в способ дождаться Олега. Ждать и догонять – самые неприятные состояния. Катя предпочла бы догонять, потому что в этом случае можно было бы прилагать усилил, действовать. А когда ждешь, от тебя ничего не зависит.Ну почему у него столько работы? К счастью, впереди Лондон, и Олег сказал, что она вполне сможет выполнять функции переводчика. Конечно, не на самих переговорах, а в неофициальных беседах. Но и в Англии Олег наверняка будет вкалывать за троих и надолго исчезать из поля зрения Катерины.
Десять комнат – слишком много для двоих. Спальня Оксаны наглухо закрыта. Туда отнесли все ее вещи. Может быть, помыть еще раз линолеум на кухне? В зале молчит рояль, играть не хочется. Очень медленно тянется время. А если позвонить водителю Саше, и пусть он отвезет ее в гости к Татьяне Васильевне? Или взять «восьмерку» и съездить самой? Танюша все еще дуется. Нет, вдруг Олег сможет вырваться сегодня пораньше.
Катя бесцельно бродила по пустым комнатам, садилась на диваны, вставала, заглядывала в зеркала и рассматривала свое лицо. Сняла три пылинки с ковра. Полистала свежий каталог «Отто» – Олег предложил выбрать что-нибудь для предстоящего круиза, более практичное и удобное, чем вечерние платья от Кардена с ручной вышивкой золотом и жемчугом. Включила музыку. Выключила. Взяла в руки диктофон. О, диктофон! Катя искала его уже сто лет, а он прятался под пачкой «Коммерсанта».
Тогда она забыла его выключить, и батарейки сели. Катюша отправилась искать новые. Бедняга, работал до упора, потом сдался. Что тут у нас – немецкий?
Устроившись на диване, Катя слушала немецкие слова. Это она сама записала кассету, и это был голос другой Кати. Еще была жива Оксана, еще Олег принадлежал своей жене, еще не уехала в Америку Яна. Как все странно… И она сама тогда была ничего не понимающей девчонкой. Целая пропасть отделяла Катю, старательно выговаривающую немецкие слова, от Катерины, которая сейчас слушала кассету. Целая пропасть – и всего месяц.
«Die Bitte – просьба, das Erstaunen – удивление, anreden – заговорить, begegnen – встречать… Катя, оставь нас, пожалуйста!»
Голос Олега! На пленку записался голос Олега! Катя замерла.
Звук быстрых шагов. Это она, Катерина, помчалась за дверь. Всхлипывания Оксаны. И снова Олег: «Оксана, ну что ты плачешь?»
Катя вспомнила. В тот день, когда к ним приходил следователь, она сидела в зале и зубрила слова. Появился Олег, на буксире – зареванная Оксана, и Катя быстро спрятала диктофон под стопку газет. Ее попросили выйти. Она забыла нажать кнопку «стоп»? С затаенным дыханием Катя слушала диалог, случайно записанный на кассету в тот неприятный день.
– Оксана, ну что ты плачешь?
– Это ты был в машине с Мирославским? Скажи мне. Ты убил его?
– Что за обвинения! Не говори ерунду.
– Следователь сказал, что Мирославский написал в своем ежедневнике: Встретиться с О. Берг». Значит, с тобой! Не со мной!
– Но у него ведь были основания встретиться и с тобой? Правда?
Оксана минуту молчала.
– Да, я изменила тебе с Мирославским.
– Я знаю.
– Знаешь? (Растерянность.)
– Послушай, тебе не стоит плакать о нем. Он получил по заслугам.
– Боже мой, ты все знал.
– И давай теперь оставим это в прошлом. Мирославского нет, в газетах наверняка напишут, что он стал жертвой гололеда, мы с тобой…
– Прекрати! Это ты был с ним в машине! И оставил его умирать!
– Нет, я не оставлял его умирать. Я думал, что он уже умер! Но поверь мне, он не стоит твоих слез. Все уладится.
– Как ты не понимаешь! Я его любила! А ты готов простить измену, если я не разоблачу тебя… И все останется, как было? Ты убил его!
– Господи, Оксана, не будь же дурой! Как ты можешь разоблачить меня! Очередная любовница Мирославского, за неделю до его смерти получившая отставку. Брось. Повторяю, он не стоит твоих слез. Забудь.
– Ты чудовище.
– Ой, только не надо патетики.
– Ты убил его из-за меня.
– Не обольщайся. Даже если вчера у меня возникла бы идея укокошить гада, я не стал бы посвящать это твоему имени.
– Как же я тебя ненавижу!
– Приехали. И снова в слезы. Оксана!
– Я завтра же отправлюсь к следователю и все ему расскажу.
– Оксана, сказать тебе правду? Я не хотел объяснять тебе детали, но ты упорно пытаешься выставить меня каким-то кровожадным убийцей, в то время как я являюсь потерпевшей стороной. Мирославский заключил со мной договор. Он помогает мне в одном деле и получает за это очень круглую сумму и виллу в Испании. Помнишь, мы ездили туда? Этот самодовольный кретин заглотнул наживку, а когда дело дошло до расплаты, все переиграл. Оставил меня в дураках. И вчера я встретился с ним, чтобы вежливо указать ему на некорректность подобного поведения. Был жуткий гололед, он конечно же машину водит как дрессированный медведь, за руль сел я. Разговор был не из приятных, к тому же нельзя отвлекать водителя. В общем, мы улетели в кювет. Я как огурчик, а он отключился. Пульс отсутствует. Что мне было делать? Выйти на дорогу и орать: я угробил замминистра? К тому же мы с ним перед отправлением выпили по рюмке коньяку. Как бы я отвертелся? Алкоголь в крови скрыть так же трудно, как адюльтер. Но я и в мыслях не собирался его убивать. Я думал, что ему уже нельзя ничем помочь. И поэтому предпочел исчезнуть.
– Олег, подожди, я поняла… Он захотел деньги и виллу, а потом ты и меня преподнес ему в качестве оплаты за услугу?
– Только не надо выставлять меня сутенером. Ты же не очень сопротивлялась? А мне, думаешь, было приятно собирать рогами дверные косяки?
– Какой же ты негодяй.
– Опять началось. Послушай, меня использовали так же, как и тебя. Мы оба потерпевшие. Давай подождем, пока все утихнет. Они считают, что в машине была ты. Ну и пусть. Никто не станет афишировать, что народный любимец поплатился за свое сластолюбие.
– Я завтра пойду к следователю.
– Успокойся, прошу тебя.
– Он лежал на земле обожженный, и никто ему не помог. Ему было больно. Может быть, он мучился несколько часов, прежде чем умер!
– Думаю, трагическая картинка полностью является плодом воображения этого парня, который к нам приходил. Ты во все готова поверить. Когда я выбирался из машины, Мирославский уже был мертв, как дверная ручка.
– Как же мне теперь жить? Оксана плакала.
– Глупая моя, не плачь. Все устроится. Идем, я уложу тебя в кровать. Дам снотворного. А утром все покажется тебе не столь трагичным. Идем, я отведу тебя. Ну, малышка моя… Договорились? Пойдем…»
Мысли в голове у Катерины сейчас напоминали толпу в продуктовом магазине застойных времен, которая мечется от одного прилавка к другому, подчиняясь разведывательным данным о месте выброса сервелата.
Значит, в тот день, когда произошла авария с машиной Мирославского, Олег нашел Яну и попросил ее сказать, что они вдвоем сидели в ресторане? А факс, который случайно прочитала Катя в кабинете Олега? Там говорилось о покупке недвижимости в Испании. Это для Мирославского? Но если Олег предложил Оксане снотворного… Значит, это было не самоубийство?!
– Катя, что ты слушаешь? – Олег незаметно вошел в зал.
Катя вздрогнула, резко обернулась и автоматически спрятала диктофон за спину.
– Что это у тебя? Дай сюда! – резко сказал Олег, протягивая руку.
Катя смотрела на него новым взглядом. Этот новый взгляд проникал сквозь нежную пелену, окутывавшую романтический образ драгоценного возлюбленного, сильного, смелого, прекрасного, в его суть. Он лживый, изворотливый негодяй! Нет, это невозможно!
Олег не стал ждать, пока Катя придет в себя, он подошел и, ловко вывернув ей руку, забрал диктофон. Отмотав назад пленку, он включил прослушивание.
– Откуда это у тебя? Катя, отвечай, не молчи!
Катя заморозилась. Вот он, ее любимый, его лицо – красиво очерченные губы, брови, по которым она любит проводить пальцем, глаза цвета маренго. Но, как показывают в фильмах ужасов, когда культурный благопристойный человек вдруг начинает превращаться в монстра (вырастают желтые клыки, густая шерсть и острые черные когти), так и Катя сейчас видела Олега изменившимся и глядела на него с ужасом. Клыков, конечно, не было, но глаза блистали незнакомым гневным светом. Он убил Оксану?
– Ну ладно, Катя, – махнул рукой Олег, – я уверен, что ты здесь ни при чем. Наверное, Янка, мерзкая девчонка, пыталась шпионить, и ты случайно обнаружила эту кассету. Смотри, что я с нею сделаю.
Олег выдернул ленту, и она заструилась блестящим коричневым серпантином. Кассета хрустнула в его пальцах.
– Вот и все. Катюша, да что с тобой?
Катя молчала. Но режиссерские чары рушились, маска жестокого волосатого и когтистого монстра откалывалась от Олега, как яичная скорлупа, и появлялся прежний, любимый образ. Пусть он убедит ее, что ни в чем не виновен.
Олег попытался обнять Катерину, но она вся ощетинилась локтями, ключицами, ребрами.
– Катюша… Теперь мы связаны еще крепче… Теперь ты знаешь, что я был в машине Мирославского. Но хоть ты-то поверишь? Я виноват только в том, что не справился с управлением.
– Ты..,
– Машину занесло, Катя, я сам мог бы оказаться в его положении. Он умер мгновенно. Я пощупал пульс, пульса не было, я решил, что он ударился головой и погиб, – быстро говорил Олег, словно боясь услышать обвинения.
– Ты…
– Катя, ну не обвиняй меня… Если бы я остался там, меня бы засадили на пару лет. Но, Катя, отдать два года– жизни за мерзавца, который обставил меня, словно мальчишку! Нет! Я же не знал, что он жив. Я не бросил бы его живого. Это был несчастный случай.
– Ты убил Оксану! – наконец-то смогла вымолвить Катерина и стала энергично отлеплять от себя руки Олега.
Теперь остолбенел Олег.
– Как?.. Я убил Оксану?!
– Это ты дал ей снотворное. Смертельную дозу.
– Боже мой, Катя!
– Она собиралась утром пойти к следователю и рассказать, что в машине был ты!
– Катя, замолчи! Детский сад! Какая ты все-таки маленькая и глупая. Придумываешь непонятно что. Я убил Оксану! Ты считаешь, все вокруг такие дураки, а я, не напрягаясь, инсценировал самоубийство, и все поверили? Ну подумай сама, ты ведь умная девочка.
Олег оставил Катю и устало опустился на диван. Она выскользнула из комнаты и бросилась в свою спальню. Быстро вытащив чемодан, она начала складывать одежду – костюмы, подаренные Оксаной, свои старые платья. Она не возьмет ни одной вещи из презентов Олега. Слезы катились по щекам. Но как же теперь без него жить? И как жить вместе с ним, зная эту ужасную тайну?
Олег настиг Катю в прихожей.
– Я никуда тебя не пущу! Я люблю тебя!
– Я должна уйти, отпусти.
– Я не убивал Оксану. Поверь мне.
– Отпусти.
Как она была счастлива еще два часа назад! И все внезапно рухнуло. Может быть, он действительно не виноват? Милый.
– Хорошо, Катя. Уходи. Подумай обо всем. Вдали от меня. А потом возвращайся. Я верю, что ты вернешься, я так тебя люблю.
Катя медлила. Он совсем не боится, что она побежит к следователю. Может, он действительно не виноват?
– Я тебя очень люблю, – повторил Олег.
«Я тебя тоже люблю», – едва не ответила Катя.
– Я отвезу тебя? – с надеждой спросил Олег.
– Не надо.
Катя вышла.
* * *
Андрей стоял под заснеженным деревом и обводил глазами сугробы. Место, где погиб Мирославский, сияло праздничной белизной. Тогда, в ноябре, здесь была промерзлая земля, слякоть подтаявшего снега, пятна крови и гора паленого железа. Теперь – тихое прозрачное великолепие природы, воздушные шапочки снега, как круто взбитый белок яйца, на кустах…Андрей развернулся и, оставляя за собой цепочку следов, направился к машине. Все было не так? Да, все было не так. Не так, как писали газеты, и не так, как написал он в заключительной реляции…
«Шестерка» дернулась пару раз в конвульсивном рывке и затихла. Приехали. Только этого не хватало. Все попытки завести машину закончились неудачей. Андрей усмехнулся и прислушался. Невдалеке, за леском, слышалось урчание проносившихся мимо автомобилей. А здесь, на этом ответвлении шоссе, стояла тишина и ни одна машина не радовала глаз своим приближающимся силуэтом. Не повезло Мирославскому. Действительно, здесь можно проваляться сутки, и никто тебя не подберет.
Андрей закрыл автомобиль, пнул на прощанье пару раз колесо и побрел через лес к оживленной трассе. В машине была рация, но, как это обычно случается, именно сегодня утром она сломалась.
Утопая в снегу, проваливаясь и оступаясь, оглашая морозную тишь всплесками интеллигентно-сдержанных ругательств, Андрей упорно пробирался к дороге, черневшей между голых деревьев. И потянуло же его на место преступления. Ведь не его преступление, почему же тянет? А может быть, и его, если он представил дело не в истинном свете, а так, как это было выгодно многочисленному руководству.
Новенький «Москвич» затормозил, едва Андрей успел поднять руку в упрашивающем жесте.
– Садись, сынок, подвезу! – За рулем сидел веселый, шустроглазый дедок. – Что, снежные ванны принимал?
– Да нет, – ответил Андрей, – машина заглохла. Там. – Он махнул рукой в сторону дороги, где осталась брошенная «шестерка».
– Так давай зацепим ее, – предложил жизнерадостный дедок. – Трос есть?
У Андрея не было не только троса, но и домкрата, и запаски, и еще много чего. Вообще в отношении к автомобилю он был удивительно небрежен и легкомыслен, и это было парадоксальной чертой его натуры, так как во всем остальном он демонстрировал аккуратизм и серьезность, близкие к маниакальным.
– Да пусть, – снова махнул рукой Андрей. – Потом… Быстрее новую куплю.
– Эх, сынок, не любишь ты свою машину, – сказал дед укоризненно. Он осторожно и бережно держал руль двумя руками, а когда переключал скорости, то словно ласкал рычаг ладонью. Его «Москвич» блестел как новогодняя игрушка. – И меняешь их, наверное, раз в год?
– Нет, я не Крез.
А я вот на своей предыдущей всю жизнь проездил. А эту только-только купил. – Дед окинул гордым взглядом салон «Москвича». По понятиям Андрея, они ехали чрезвычайно медленно, можно сказать, шли пешком. – И слушай, парень, какая удивительная история связана с этим автомобилем. Расскажу тебе.
Андрей приготовился слушать. Если старый человек ударился в воспоминания – гаси фары, это надолго.
– Ну, в общем, еду я как-то раз, ну, месяц-полтора назад на своей старенькой «единичке» по этому шоссе. Она у меня хоть и старенькая, но проблем с ней было меньше, чем какому-нибудь бизнесмену с его «опелем». Так вот, и на том самом месте, значит, где тебя я подобрал, голосует парнишка. Ну, постарше, конечно, тебя лет на десять, но для меня парнишка. Подобрал я его. А он взволнованный такой, нервный. Все крутил в руках папку и бумажник. Ехал молча. А как стал выходить, в городе я его высадил, протягивает мне бумажку в пятьдесят долларов. Представляешь? Я оторопел поначалу, но взял. А что, раз дают, надо брать, тем более у него, значит, это не последнее. Ну, еду дальше. И когда уже стал закрывать машину, обнаружил его бумажник. Вот сюда завалился, вот тут вот… А в бумажнике – Господи ты Боже мой! Деньги, деньги, деньги! И ни адреса, ни записи какой-нибудь, только фотография, калькулятор и чистый блокнот. Новый совсем бумажник. Ну, я не вор, конечно. Я объявление в газету давал пять раз, из этих же денег платил. Со страхом мы с бабкой ждали результата, прыгали к телефону, как юные газели. Но никто не откликнулся. Через пару недель моя старуха выдала идею: тебя, говорит, Господь вознаградил за праведную жизнь таким вот оригинальным способом. И верно! Я не пью, всю жизнь работал, надрывался, детей хороших вырастил, отечеству служил, а на старости лет остался с одной пенсией. Нищета. И пошел я себе новый автомобиль покупать. Купил «Москвич», и еще на цигейковую шубу жене осталось. Она пятнадцать лет в рваном пальто шкандыляла. Вот такая история. А бумажник этот, пустой теперь, я с собой вожу. Как талисман, на счастье. Если мне Бог в нем подарок спустил с небес, то и пустой он меня защищать будет. Вот, посмотри сам.
Андрей открыл солидное портмоне из натуральной кожи. Сбоку, под пленкой, лежали две фотографии. Одна – удивительно привлекательной женщины, другая – ярко накрашенной молодой девушки. Оксана и Яна Берг.
* * *
Полковник Скворцов нервничал. Он волновался не потому, что шеф Анатолий Федорович вызвал его в девять часов вечера и попросил подъехать прямо к дому, хотя такие вызовы означали серьезный, судьбоносный разговор. Он переминался с ноги на ногу, он прохаживался вдоль высокой ограды, он почти вспотел от волнения, потому что генерал должен был выйти на прогулку с собакой. С собакой! Эти мерзкие, отвратительные животные, с ощеренными пастями и налитыми кровью глазами, внушали полковнику панический ужас. Любая дворняжка, маленькая и кривоногая, устремляясь к нему с идиотским лаем, могла заставить увлажниться ладони и спину Скворцова. И ни одна собака не обходила своим вниманием полковника. Они даже сквозь обшивку седьмой модели «БМВ» с ликованием распознавали предательские мурашки, покрывавшие мужественного полковника, и провожали автомобиль истеричным лаем.Но полковник Скворцов был мужчиной, и о его страхе знали только он и собаки. Сотрудники не замечали, что Эдуард Семенович натягивается гитарной струной, когда служебная овчарка тычется в его колени мокрым носом. «Любят вас животные, – улыбались подчиненные, – а вы на них ноль внимания. Вот они и нервничают!» Полковник Скворцов измученно растягивал побелевшие губы в улыбке. Все его внутренности в такие моменты представляли собой доисторическую окаменелость.
Он знал, что причина его животного страха перед четвероногими гадинами – психическая травма в детстве, когда на него, трехлетнего ребенка, напала огромная собака. Испытанный ужас навсегда сделал его не вполне нормальным человеком, что-то сдвинулось в сознании полковника. Но медицинская карта Эдуарда Семеновича была стопроцентно положительной и никому не могла рассказать об этом психическом отклонении, о его проблеме не знали ни начальство, ни подчиненные. Для них полковник Скворцов просто был человеком, влюбленным в мягких, сонных кошек, или в раздутых от жратвы хомячков, или в волнистых попугаев. Но не в собак. И долгие годы Эдуард Семенович занимал ответственный пост, оставаясь подпольным неврастеником, – он удачно справлялся со своей ролью. Но ведь множество известных, видных, часто мелькающих по телевизору высокопоставленных лиц считаются вполне нормальными, но иначе как шизофрениками их и не назовешь…
Дверь в ограде распахнулась, в проеме возникла умная морда овчарки, а сверху – силуэт Анатолия Федоровича.
Овчарка рванулась к полковнику, тот почувствовал, что его сердце грохнулось в желудок и бешено колотится там, между пельменями со сметаной и рюмкой водки, выпитой за ужином. Но и желудок сорвался и с истеричным журчанием сполз по берцовой кости вниз, к пяткам.
– Едрена вошь, – дико заорал спаситель Анатолий Федорович, отгоняя собаку от своего гостя. И это было одним из немногих приличных выражений, которые он употребил в течение встречи. Далее произошел разлив полноводной реки сочных ругательств. – А ну гуляй! Эдуард Семенович, разве в деле Мирославского обнаружились какие-то новые факты?
– Я доложил вам, Анатолий Федорович. Вы в курсе. Мы преподнесли газетам приличную версию начальству скормили удобоваримую и вполне приемлемую, учитывая человеческие слабости Мирославского. А что было на самом деле – вы знаете. Ничего нового.
Мерзкая овчарка не хотела заниматься своими собачьими делами и упорно клеилась, подлюга, к полковнику Скворцову.