Инцидент этот еще более озадачил хозяев Обители, но позволил им оправиться от суеверного страха. Слевьяс, оценив положение, стал сгонять своих собратьев к нише, побуждая их к действию громкими шлепками, что раздавал плоской стороной собственного меча. В помещении наступил невообразимый хаос. Стучали мечи, сверкали кинжалы. Трещали головы, текла кровь. Словно дубинками, размахивали факелами, бились ими, уголья разлетались в стороны, обжигая раненых. В смятении вор разил вора, а знать, что собралась за столом, успела для самозащиты сбиться в какое-то подобие отряда. Выступая во главе его, Слевьяс обрушился на Фафхрда. Мышелов подставил ему ногу, но, оказавшись на коленях, Слевьяс взмахнул длинным мечом и распорол черный плащ, едва не пронзив низкорослого искателя приключений. Оградившись креслом, Фафхрд отбрасывал всех, кто оказывался перед ним, а потом опрокинул набок и стол, водяные часы разлетелись вдребезги.
Однако первоначальное смятение постепенно отступило, и Слевьяс овладел ситуацией. Он отозвал воров к себе и разбил их на две группы. Одну направил к нише, драпировки с которой уже были сорваны, вторую - к дверям. В противоположном конце комнаты Фафхрд и Мышелов скрючились за опрокинутым столом, толстая крышка его служила им укрытием. С некоторым удивлением Мышелов обнаружил рядом с собой съежившуюся Ивлису.
- Я видела, ты пытался убить Слевьяса, - мрачно шепнула она, - как бы то ни было, нам придется объединиться.
Рядом с Ивлисой был один из телохранителей. Двое других, мертвые или без сознания, остались лежать на полу вместе с дюжиной воров. Разбросанные факелы мерцающим светом озаряли поле битвы. Раненые воры со стонами ползли в сторону коридора, некоторых волокли туда собратья. Слевьяс зычно требовал, чтобы принесли факелы и метательные сети.
- Придется сделать вылазку, - сквозь стиснутые зубы шепнул Фафхрд, затягивая повязку на порезанном предплечье. Вдруг он поднял голову и принюхался. Откуда-то сквозь слабый сладковатый запах крови потянуло знакомой легкой вонью, нечеловечески чуждой, от которой по коже побежали мурашки… слабым запахом сухой и горячей пыли. На момент воры приумолкли, и Фафхрду послышался вдалеке шум шагов, костяной топот по полу.
Кто-то из воров испуганно крикнул:
- Мастер, мастер, череп! Череп ожил! Он лязгает зубами!
Люди в смятении притихли, потом послышалась ругань Слевьяса. Выглянув из-за крышки стола, Мышелов видел, что главарь воров пинком выбросил череп на середину комнаты.
- Дураки, - завопил он отступающим собратьям, - и что вы верите в эти враки, в эти старушечьи бредни! Разве кости умеют ходить сами? Ваш мастер - я и только я! Да будут навеки прокляты все мертвые воры!
На этих словах раздался свист меча, и череп Охмпхала разлетелся как яичная скорлупа. Кто-то из воров заскулил от страха. В комнате стало темнее, словно вдруг она наполнилась пылью.
- А теперь за мной! - скомандовал Слевьяс. - Смерть чужакам!
Но воры отступили назад, силуэты их терялись в нахлынувшем мраке. Подавив растущий страх, Фафхрд уловил момент и бросился на Слевьяса. Мышелов выскочил следом. Северянин намеревался убить вора третьим ударом. Сперва широким взмахом следовало отразить более длинный меч Слевьяса, следом боковым ударом лишить его защиты и только потом тыльной стороной меча поразить его в голову.
Но Слевьяс оказался искусным фехтовальщиком. Третий удар он парировал, так что меч северянина только просвистел в сторону от головы вора, который сам попытался нанести Фафхрду удар, метя в горло. Этот выпад наконец вернул силу вялым мышцам северянина; верно, клинок вора оцарапал ему шею, но, обороняясь, Фафхрд так ударил по мечу мастера, что рука того онемела. Северянин понял, что дело в шляпе, и безжалостно принялся теснить вора назад. Он не замечал, как стемнело в комнате, не удивлялся, почему отчаянные вопли Слевьяса о помощи остались без ответа, почему воры теснятся в нише, почему раненые вползают обратно в комнату из коридора. Туда-то он и гнал Слевьяса. Наконец силуэт вора обрисовался в дверном проеме. Одним ударом Фафхрд обезоружил Слевьяса - меч, крутясь, вылетел из его руки - и приставил к горлу вора острие собственного меча.
- Сдавайся! - крикнул северянин.
И только тогда он ощутил мерзкий запах пыли и охватившее комнату полное безмолвие… Из двери дунул раскаленный ветер., марш костей сухо грохотал о камень. Слевьяс обернулся, и Фафхрд заметил на его лице смертельный страх. И тут клубом черного дыма комнату затопила непроглядная тьма. Но прежде чем все исчезло из глаз, он успел заметить, что на горле Слевьяса сомкнулись костлявые пальцы. Мышелов тянул северянина назад за собой, а тот все не мог отвести взгляд от дверного проема, где толпились костлявые тени - их глазницы светились красным, голубым, зеленым… А затем наступила полная и гнетущая тьма. Воры в испуге жались к узкому ходу из ниши. Их громкие вопли были едва слышны за тонкими, словно визг летучих мышей, голосами, медленными как вечность. Но один голос Фафхрд прекрасно расслышал:
- Убийца Охмпхала, такова месть Охмпхаловых братьев.
И тогда северянин понял, что Мышелов тянет его снова вперед, к двери в коридор. Когда глаза его вновь смогли видеть, он сообразил, что они бегут по опустевшей Обители Воров: он, Мышелов, Ивлиса и единственный уцелевший телохранитель.
В доме служанка Ивлисы, в ужасе перед приближавшимися звуками, накрепко заложила выход из коридора и дрожа забилась под ковры не в силах ни слышать, ни бежать от приглушенных воплей, мольбы и стонов, в которых слышался ужасный триумф. Черный котенок шипел и царапался, выгнув спинку. Вдруг все затихло.
Некоторое время спустя в Ланхмаре заметили, что воров на улицах поубавилось. Ходили слухи, что в полнолуние члены поредевшей Гильдии Воров творили странные обряды в глубоких подземельях, поклоняясь каким-то своим древним божествам. Говорили даже, что им посвящали они треть всего, что добывали кражами и разбоем.
Но за выпивкой в верхней комнате “Серебряного Угря”, где друзья сидели вместе с Ивлисой и девкой от Товилайис, Фафхрд жаловался на судьбу:
- Такие хлопоты - и ни за что! Боги явно гневаются на нас!
Мышелов усмехнулся, засунул руку в кисет и положил на стол три рубина.
- Ногти Охмпхала, - веско произнес он.
- И ты осмеливаешься хранить их? - спросила его Ивлиса. - И не боишься, что в полночь к тебе явятся бурые кости? - Она поежилась и не без озабоченности посмотрела на Мышелова.
Он глянул на нее и.ответил:
- Лично я предпочитаю розовые косточки и под нежною кожей. - И призрак Ивриан тут же предстал перед ним.
IV. Блеклые Берега
Однако первоначальное смятение постепенно отступило, и Слевьяс овладел ситуацией. Он отозвал воров к себе и разбил их на две группы. Одну направил к нише, драпировки с которой уже были сорваны, вторую - к дверям. В противоположном конце комнаты Фафхрд и Мышелов скрючились за опрокинутым столом, толстая крышка его служила им укрытием. С некоторым удивлением Мышелов обнаружил рядом с собой съежившуюся Ивлису.
- Я видела, ты пытался убить Слевьяса, - мрачно шепнула она, - как бы то ни было, нам придется объединиться.
Рядом с Ивлисой был один из телохранителей. Двое других, мертвые или без сознания, остались лежать на полу вместе с дюжиной воров. Разбросанные факелы мерцающим светом озаряли поле битвы. Раненые воры со стонами ползли в сторону коридора, некоторых волокли туда собратья. Слевьяс зычно требовал, чтобы принесли факелы и метательные сети.
- Придется сделать вылазку, - сквозь стиснутые зубы шепнул Фафхрд, затягивая повязку на порезанном предплечье. Вдруг он поднял голову и принюхался. Откуда-то сквозь слабый сладковатый запах крови потянуло знакомой легкой вонью, нечеловечески чуждой, от которой по коже побежали мурашки… слабым запахом сухой и горячей пыли. На момент воры приумолкли, и Фафхрду послышался вдалеке шум шагов, костяной топот по полу.
Кто-то из воров испуганно крикнул:
- Мастер, мастер, череп! Череп ожил! Он лязгает зубами!
Люди в смятении притихли, потом послышалась ругань Слевьяса. Выглянув из-за крышки стола, Мышелов видел, что главарь воров пинком выбросил череп на середину комнаты.
- Дураки, - завопил он отступающим собратьям, - и что вы верите в эти враки, в эти старушечьи бредни! Разве кости умеют ходить сами? Ваш мастер - я и только я! Да будут навеки прокляты все мертвые воры!
На этих словах раздался свист меча, и череп Охмпхала разлетелся как яичная скорлупа. Кто-то из воров заскулил от страха. В комнате стало темнее, словно вдруг она наполнилась пылью.
- А теперь за мной! - скомандовал Слевьяс. - Смерть чужакам!
Но воры отступили назад, силуэты их терялись в нахлынувшем мраке. Подавив растущий страх, Фафхрд уловил момент и бросился на Слевьяса. Мышелов выскочил следом. Северянин намеревался убить вора третьим ударом. Сперва широким взмахом следовало отразить более длинный меч Слевьяса, следом боковым ударом лишить его защиты и только потом тыльной стороной меча поразить его в голову.
Но Слевьяс оказался искусным фехтовальщиком. Третий удар он парировал, так что меч северянина только просвистел в сторону от головы вора, который сам попытался нанести Фафхрду удар, метя в горло. Этот выпад наконец вернул силу вялым мышцам северянина; верно, клинок вора оцарапал ему шею, но, обороняясь, Фафхрд так ударил по мечу мастера, что рука того онемела. Северянин понял, что дело в шляпе, и безжалостно принялся теснить вора назад. Он не замечал, как стемнело в комнате, не удивлялся, почему отчаянные вопли Слевьяса о помощи остались без ответа, почему воры теснятся в нише, почему раненые вползают обратно в комнату из коридора. Туда-то он и гнал Слевьяса. Наконец силуэт вора обрисовался в дверном проеме. Одним ударом Фафхрд обезоружил Слевьяса - меч, крутясь, вылетел из его руки - и приставил к горлу вора острие собственного меча.
- Сдавайся! - крикнул северянин.
И только тогда он ощутил мерзкий запах пыли и охватившее комнату полное безмолвие… Из двери дунул раскаленный ветер., марш костей сухо грохотал о камень. Слевьяс обернулся, и Фафхрд заметил на его лице смертельный страх. И тут клубом черного дыма комнату затопила непроглядная тьма. Но прежде чем все исчезло из глаз, он успел заметить, что на горле Слевьяса сомкнулись костлявые пальцы. Мышелов тянул северянина назад за собой, а тот все не мог отвести взгляд от дверного проема, где толпились костлявые тени - их глазницы светились красным, голубым, зеленым… А затем наступила полная и гнетущая тьма. Воры в испуге жались к узкому ходу из ниши. Их громкие вопли были едва слышны за тонкими, словно визг летучих мышей, голосами, медленными как вечность. Но один голос Фафхрд прекрасно расслышал:
- Убийца Охмпхала, такова месть Охмпхаловых братьев.
И тогда северянин понял, что Мышелов тянет его снова вперед, к двери в коридор. Когда глаза его вновь смогли видеть, он сообразил, что они бегут по опустевшей Обители Воров: он, Мышелов, Ивлиса и единственный уцелевший телохранитель.
В доме служанка Ивлисы, в ужасе перед приближавшимися звуками, накрепко заложила выход из коридора и дрожа забилась под ковры не в силах ни слышать, ни бежать от приглушенных воплей, мольбы и стонов, в которых слышался ужасный триумф. Черный котенок шипел и царапался, выгнув спинку. Вдруг все затихло.
Некоторое время спустя в Ланхмаре заметили, что воров на улицах поубавилось. Ходили слухи, что в полнолуние члены поредевшей Гильдии Воров творили странные обряды в глубоких подземельях, поклоняясь каким-то своим древним божествам. Говорили даже, что им посвящали они треть всего, что добывали кражами и разбоем.
Но за выпивкой в верхней комнате “Серебряного Угря”, где друзья сидели вместе с Ивлисой и девкой от Товилайис, Фафхрд жаловался на судьбу:
- Такие хлопоты - и ни за что! Боги явно гневаются на нас!
Мышелов усмехнулся, засунул руку в кисет и положил на стол три рубина.
- Ногти Охмпхала, - веско произнес он.
- И ты осмеливаешься хранить их? - спросила его Ивлиса. - И не боишься, что в полночь к тебе явятся бурые кости? - Она поежилась и не без озабоченности посмотрела на Мышелова.
Он глянул на нее и.ответил:
- Лично я предпочитаю розовые косточки и под нежною кожей. - И призрак Ивриан тут же предстал перед ним.
IV. Блеклые Берега
- И ты думаешь, что человек в силах обмануть смерть и перехитрить судьбу? - спросил невысокий бледнолицый мужчина, на его выпуклый лоб бросал тень черный капюшон.
Мышелов потряс коробочку с игральными костями и готов был уже сделать бросок, но остановился и глянул в сторону говорившего.
- Я сказал лишь, что хитрец может долго дурачить смерть.
“Серебряный Угорь” гудел приятным грубоватым весельем. В основном его наполняли воины, и бряцанье оружия мешалось со стуком кружек, создавая глубокое obligato
Серый Мышелов засел за игральным столом среди дюжины завсегдатаев. Все на нем было серым: куртка, шелковая рубашка, шапочка из мышиных шкурок. Таинственная улыбка и поблескивающие темные глаза оживляли его лицо, отличая его от всех прочих лиц, за исключением разве что физиономии расположившегося рядом с ним громадного медноволосого варвара, что без удержу хохотал и кружками, словно пиво, поглощал сухое ланхмарское.
- Говорят, ты искусный мечник и не раз встречался со смертью, - продолжал бледнолицый в черном одеянии, едва шевеля тонкими губами.
Но Мышелов только что метнул, и странные кости Ланхмара замерли вверх парными символами змеи и угря, так что он подгребал теперь к себе треугольные золотые монеты. За него ответил варвар:
- Да, серячок бойко орудует мечом, почти не хуже меня. И в кости плутовать мастер.
- А ты, значит, Фафхрд? - снова спросил сосед. - И ты того же мнения, что человеку удастся перехитрить смерть, раз он умеет плутовать в кости?
Ухмыльнувшись, северянин удивленно уставился на бледнолицего, трезвый вид и манеры которого так странно отличали его от гуляк, сидевших в винных парах под низким потолком таверны.
- Ты снова угадал, - шутливо ответил он. - Я - Фафхрд-северянин и всегда готов бросить вызов судьбе. - Он толкнул приятеля в бок. - Гляди, Мышелов, вот черный мышонок… Он пробрался сюда через щелку в полу и решил потолковать с нами о смерти.
Бледнолицый, казалось, не заметил неуважительной шутки. Его бескровные губы едва шевельнулись, но слова звучали четко, невзирая на весь окружающий шум.
- Говорят, вы едва избежали смерти в Запретном Городе Черных Идолов, и в каменном капкане Ангарнги, и на туманном острове Моря Чудовищ. Говорят, рок гнал вас по Холодным Краям и через лабиринты Клиша. Но разве можно надеяться, что знаешь свою смерть и судьбу? А вдруг все просто бахвалы, привыкшие к пустой похвальбе? Я слыхал, что смерть иногда зовет человека голосом, который слышит лишь он один. И тогда должен он встать, оставить друзей и отправиться туда, куда было угодно повелеть смерти, и там встретить свою судьбу. Звала ли вас смерть хоть однажды таким голосом?
Фафхрд хотел было рассмеяться, но не вышло, смех не шел с губ. Остроумный ответ уже готов был сорваться с кончика языка Мышелова, но собственный голос донес до него вопрос:
- Какими же словами зовет смерть?
- Всяко бывает, - отвечал бледнолицый. - Посмотрит на такую вот парочку и скажет: “Блеклые Берега”. И ничего более. “Блеклые Берега”. А когда скажет в третий раз, придется идти.
Фафхрд снова хотел расхохотаться, но было ему уже не до смеха. Взгляд этого человека с выпуклым лбом был уже почти невыносим. Друзья тупо взирали в эти холодные, глубоко запавшие глаза. Вокруг в таверне блаженно ржали от одной из любимых шуток. Пьяные стражники завели песню. Игроки в нетерпении требовали, чтобы Мышелов продолжил игру. Хихикающая бабенка в шитом золотом красном платье скользнула мимо, едва не сбросив черный капюшон с бледнолицего. Он и не пошевелился. А Фафхрд с Мышеловом не могли оторвать завороженных беспомощных глаз от двух черных туннелей, что вели друзей вдаль, к страшной судьбе. Нечто более глубокое, чем страх, стиснуло их железной хваткой. Таверна вдруг притихла и расплылась, словно оказалась за многими-многими окнами. Видели они только эти глаза и то, что за ними таилось: одиночество, дрему, смерть.
- Блеклые Берега, - в третий раз произнес человек.
И на глазах всей таверны Фафхрд с Мышеловом поднялись и, не попрощавшись ни словом, ни жестом, направились к низкой дубовой двери. Подвернувшийся под руку стражник лишь ругнулся, когда Фафхрд слепо отбросил его с пути. Немногие смешки и вопросы тут же умолкли - Мышелов не выигрывал, так что все заметили в поступках обоих нечто странное и непривычное. Бледнолицего в черной одежде никто не заметил. Дверь отворилась. Сухо рыдал ветер, что-то гулко хлопало… должно быть, навес над входом. Пыль ручейком скользнула вдоль порога. И за Фафхрдом и Серым Мышеловом захлопнулась дверь.
Никто не видел, как шли они к громадным каменным пристаням, что тянутся от одного края Ланхмара до другого вдоль всего восточного берега реки Хлул. Никто не видел, как отчаливал от пристани оснащенный на севере шлюп Фафхрда под красными парусами, как скользил он по течению, уносящему корабли к шквалистому Внутреннему Морю. Ночь была темной, и горожане сидели по домам. Но на следующий день в городе не оказалось ни обоих приятелей, ни шлюпа с экипажем из четверых минголов, пленников-рабов, поклявшихся служить друзьям до самой смерти, - Фафхрд и Мышелов привели их из неудавшегося похода в Запретный Город Черных Идолов.
А через пару недель в Ланхмар от Края Земли, крошечной гавани, самой дальней на западе, что лежит почти у Внешнего Моря, по которому корабли не ходят, донесся слух: в городок прибыл шлюп северной оснастки, принял громадный запас пищи и воды, непомерный для экипажа из шестерых человек: мрачного рыжеволосого варвара-северянина, молчаливого, сумрачного вида невысокого мужчины в серых одеждах и четверых коренастых крепких и черноволосых минголов. После недолгой стоянки шлюп исчез в лучах заката. Жители Края Земли следили за красным парусом до наступления ночи, качая головами от удивления, - суденышко двигалось невероятно быстро. История эта разошлась по Ланхмару, одни тоже качали головами, другие многозначительно припоминали странное поведение друзей в ночь их исчезновения. И когда недели стали месяцами, а месяцы поползли один за другим, многие стали считать Фафхрда и Серого Мышелова покойниками.
А потом объявился Уурф-мингол и рассказал портовикам Ланхмара любопытную историю. В достоверности ее не было твердой уверенности. Хотя Уурф довольно правильно выговаривал мягкие слова ланхмарской речи, он оставался для всех чужаком, и, когда он отбыл восвояси, никто не мог поручиться, что именно он-то и был в той четверке минголов, что отправились с двумя друзьями в шлюпе северной оснастки. Более того, история его не давала ответа на кое-какие беспокоящие всех вопросы, потому многие и сомневались в ее правдивости.
- Они обезумели, - рассказывал Уурф, - или их прокляли, эту пару: и длинного и короткого. Я заподозрил это еще под стенами Запретного Города, когда они пощадили нас. А тут они взяли курс на запад и все плыли, плыли, плыли, не беря парусов, на рифы, не меняя курса, и Звезда Ледяных Полей все оставалась по правую руку, - и я уверился в этом. Они почти не говорили, почти не спали и не смеялись. О’ла, их прокляли! Нас четверых - Тиивса, Ларлта, Оувенайиса и меня - они словно не замечали, но и не обижали. У нас ведь были с собой амулеты против злой магии. Но мы поклялись быть рабами до смерти, ведь мы - люди Запретного Города и мы не бунтовали.
Мы плыли много дней. Сперва море было пустым и спокойным, только очень маленьким, оно словно подгибалось и на юг, и на север, и на жуткий запад, как будто заканчивалось в часе пути под парусами, а затем стало таким же и за спиною, на востоке. Но громадная ладонь северянина, словно проклятье, лежала на рукояти руля, а сменявшая ее небольшая рука Серого была не мягче. Мы четверо сидели на палубе - работы с парусами было немного - и метали кости с утра до ночи, играли на одежду и амулеты, не будь мы рабами - прозакладывали бы свои шкуры и кости.
Чтобы уследить за днями, я обвязал нитку вокруг своего большого пальца и каждый день переносил ее на следующий палец, и с мизинца правой руки она перекочевала на левый мизинец, а потом и на левый большой палец. Тогда я одел ее Тиивсу на большой палец правой руки, а когда она переместилась на его левый большой палец, он передал ее Ларлту. Так считали мы дни и следили за ними. И с каждым днем пустело небо, а море съеживалось, наконец стало казаться, что море кончается в полете стрелы и с носа, и с кормы, и с бортов. Тиивс заявил, что мы попали на зачарованный плес, что нас по воздуху уносит к красной звезде, называемой Адом. Должно быть, Тиивс был прав. Вода не может так далеко простираться на запад. Я пересекал и Внутреннее Море, и Море Чудовищ… Я знаю, о чем говорю.
И когда нитка перешла на левый безымянный палец Ларлта, великий шторм обрушился на нас с юго-запада. Он все крепчал и крепчал целых три дня; вокруг вздымались бурлящие валы, выше мачт возносились их гребни, покрытые пеной. Люди не видели еще таких волн и не должны их видеть - не для нас они сотворены, не для наших морей. И там я еще раз убедился, что прокляты господа наши. Они словно не замечали шторма, если ураган брал на рифы обрывки красных парусов. Они не видели, как Тиивса смыло за борт. Не видели, что судно полузатоплено и до планшира наполнено пеной, что наши черпаки увенчаны ею словно кружки пива. Мокрые до нитки, они замерли на корме, вцепившись в рулевое весло, и правили прямо вперед, словно повинуясь приказам лишь тех, кого слышат завороженные. О’ла! Их прокляли! Но какой-то злобный демон, должно быть, хранил еще их жизни для своих темных дел. Как иначе могли мы уцелеть в таком шторме?
Ведь когда нитка оказалась на левом большом пальце Ларлта, на смену высящимся крутым волнам и студенистой пене пришли отлогие черные водяные холмы, ветер лишь рябил их поверхность, но более не пенил ее. Когда наступил рассвет и мы впервые увидели эту воду, Оувенайис крикнул, что волшебство гонит нас по морю черного песка, а Ларлт стал уверять, что шторм занес нас в океан сернистой нефти, - говорят, он кроется под землей, а Ларлт видел черные пузырящиеся озера на Крайнем Востоке. А я вспомнил, что говорил Тиивс и подумал: не занес ли ветер клочок воды с нами через воздух в иной океан, что лежит на поверхности иного мира. Но заслышав такие речи, Серый перегнулся за борт, зачерпнул ведро воды и окатил нас, так что мы теперь знали: корабль наш в воде, и вода вокруг солона, где бы ни было это море.
И тогда он велел нам починить паруса и привести шлюп в порядок. К полудню мы летели на запад еще быстрее, чем в бурю, - такими длинными были водяные холмы и так быстро неслись они вперед, что за день мы одолевали лишь пять или шесть этих отлогих гор. Клянусь Черными Идолами, ох и длинны же были они!
Так нитка перекочевала на пальцы Оувенайиса. Но облака свинцовой пеленой висли над нами, и странное море тяжко сжимало корпус, мы не знали даже, солнца ли свет приходит к нам или лучи какой-нибудь призрачной луны… а когда мы увидели звезды, они показались нам незнакомыми. Но тяжелая рука северянина все белела на рулевом весле, вместе с Серым они глядели вперед. Но минул третий день, как вынесло нас на черную гладь, и северянин нарушил молчание. Горькая, страшная улыбка искривила его губы, я услышал слова: “Блеклые Берега”, и ничего больше. Серый кивнул, словно в словах этих крылось зловещее волшебство. Четыре раза слыхал я эти слова из уст его, и потому впечатаны они в мою память.
Дни становились темнее и холоднее, облака опускались все ниже и ниже и давили на нас, словно крыша огромной пещеры. И когда нитка была уже на указательном пальце Оувенайиса, впереди мы заметили, как что-то грузное и неподвижное вырастает из моря, и мы догадались, что перед нами Блеклые Берега.
Побережье вздымалось все выше и выше, и мы видели уже башнями взметнувшиеся базальтовые скалы, усеянные серыми крапчатыми валунами, похожими на яйца гигантских птиц… Но птиц там не было, ни больших, ни малых. Выше утесов темнели облака, у воды бледнела полоска песка - и все. Тогда северянин шевельнул рулевым веслом и послал шлюп прямо вперед, словно обрекая нас всех на погибель. Но в последний момент чуть ли не в локте проскочили мы мимо опасного окатанного рифа, едва выступавшего из гребня отлогого вала, и Фафхрд ввел нас в тихие воды. Мы бросили якорь и оказались в безопасности.
И тогда северянин и Серый, словно во сне, облачились в легкие кольчуги и круглые шлемы без плюмажей - то и другое побелело от соли и морской пены. Пристегнув мечи к поясам, накинув длинные плащи на плечи и прихватив немного воды и пищи, они велели нам спускать лодку. Я сел за весла и довез их до берега, а они ступили на пляж и направились к утесам. И хотя я был изрядно напуган, я крикнул им вслед: “Куда вы? Нам идти следом за вами? Что нам делать?”. Ответ последовал не сразу. Не поворачивая головы, Серый сказал голосом низким и хриплым, скорее шепотом: “Не идите за нами. Мы обречены. Возвращайтесь, если сумеете”.
И я склонил голову перед его словами, а потом погреб обратно к кораблю. Вместе с Оувенайисом и Ларлтом следил я с борта корабля за тем, как взбираются они на округлые высокие скалы. Обе фигуры все уменьшались, наконец фигура северянина сделалась комариком на скале, а его серый собрат уже вовсе исчез из виду. А потом с берега задул ветер, поднялась зыбь, и мы могли уже поднимать паруса. Но мы остались… ведь мы же клялись служить им. Разве я не мингол?
Темнело, наступал вечер, ветер крепчал, крепло и наше желание уносить ноги - пусть даже только для того, чтобы утонуть в неизвестном море. Такой трепет внушали нам странные округлые скалы Блеклых Берегов: ведь в свинцовом воздухе не было ни чаек, ни ястребов, ни других птиц… у воды не было даже водорослей… Что-то блеснуло на гребне утесов, это видели все мы трое. Но лишь в третьем часу ночи подняли мы якорь и оставили Блеклые Берега за спиной.
Прошло еще несколько дней, вновь разразился страшный шторм, который, должно быть, забросил нас обратно в знакомые моря, Оувенайиса смыло за борт, а Ларлт свихнулся от жажды. В конце концов я и сам уже перестал понимать, что происходит. Меня выбросило на берег у Квармолла, со многими трудами я добрался до Ланхмара. Но до сих пор во сне вижу эти черные утесы, а на них - белые кости бывших хозяев… черепа их с пустыми глазницами, молчаливо взирающие на что-то ужасное и смертельно опасное.
Не осознавая усталости в натруженных мышцах, Серый Мышелов червем проскользнул за последний булыжник, цепляясь ногами и руками за неглубокие щели на стыке гранита и черного базальта, и наконец выпрямился во весь рост на кромке округлых скал, обступивших Блеклые Берега. Рядом был Фафхрд - в выбеленной солью кольчуге и шлеме. Но и друга он видел смутно, вдали, как через толстое стекло. Перед ним же были только два черных глаза, пустые туннели, уводящие вдаль, и казалось, он глядит в них целую вечность и уводят они к скорби и ужасу, что были когда-то за Внешним Морем, а теперь оказались рядом. Только эти глаза видел он, поднявшись из-за игорного стола под низким потолком ланхмарской таверны. Смутно он помнил зевак на пристани в Крае Земли, ярость бури и пену волн, колыхание черного моря и ужас в глазах Уурфа-мингола, но и память обо всем этом проступала словно сквозь толщу стекла. Смутно понимал он, что на них с приятелем легло проклятье, и источник его рядом.
На всей равнине, простиравшейся перед ними, не было даже признака жизни. Прямо перед ними базальтовая скала обрывалась в черную котловину, наполненную черным песком - мелкими частицами железной руды. В песке этом тонули десятка четыре чернильно-черных, овальных, разных по размеру валунов - так показалось сперва Мышелову. Только слишком уж круглыми они были, слишком правильными, и до сознания Мышелова медленно стало доходить - не валуны это, а черные яйца чудовищ… Были там небольшие, но были и такие, что не обхватить человеку, а одно - величиною с шатер.
На песке валялись кости, большие и малые. Мышелов признал клыкастый череп вепря, два поменьше показались волчьими. Был там и скелет огромной хищной кошки. Возле него белели лошадиные кости, а за ними ребра человека или обезьяны. Поблескивающим белым кольцом окружали кости громадные черные яйца.
Откуда-то повелительно, тонко, но ясно, прозвучал бесстрастный голос:
- Воинам - судьба воинов.
Голос был знаком Мышелову - он столько недель стоял в его ушах, - слова, сошедшие с языка бледнолицего с выпуклым лбом, что сидел тогда в черной одежде рядом с ними в ланхмарской таверне. Еле слышный шепот раздался прямо в мозгу: “В смерти всегда повторяется прошлое, и всегда это смерти на руку”.
А потом Серый Мышелов увидел, что перед ним уже не совсем безжизненные края. Движение вернулось на Блеклые Берега. Одно из больших черных яиц лопнуло, затем другое, трещины зазмеились по скорлупе, они ширились, осколки падали на черный песок.
Мышелов понимал, что вокруг все вершится по приказанию первого, тонкого голоса. Понимал, что близок конец, и они теперь там, куда велел им отправляться этот голос, - за Внешним Морем. Но не в силах шевельнуться, он лишь тупо следил за ходом чудовищных родов. Перед ним под нависшим свинцовым небом из яиц проклевывались две смерти - для него самого и его сотоварища.
Намеком на участь, ждавшую их с северянином, длинный, словно меч, коготь мелькнул в трещине, расширяя ее. Скорлупа стала осыпаться быстрее.
Вылупившиеся в сгущающейся мгле существа показались нереальными даже оцепеневшему Мышелову, они неуверенно пошатывались на двух ногах, словно люди, только ростом были чуть выше. Головы ящеров охватывали костистые гребни, напоминавшие шлемы, у обоих были темные птичьи лапы с когтями, а средний коготь в них выступал на ярд. В полутьме они казались мерзкой карикатурой на облаченных в броню витязей с мечами. Тьма только оттеняла желтый свет их мигающих глаз.
И тогда голос воззвал вновь:
- Воинам - участь воинов.
При этих словах с Мышелова словно упали путы. На мгновение ему даже показалось, что он пробуждается от сна. Тут раздался мерзкий, настойчивый визг вылупившейся узкомордой твари - и обе рванулись к ним. Он слышал, как за спиной с легким звоном вырвался из ножен меч Фафхрда. Мышелов мгновенно обнажил собственный клинок, тут же встретив им удар будто стального когтя, направленного ему в горло. Рядом и Фафхрд отразил удар другого чудовища.
Мышелов потряс коробочку с игральными костями и готов был уже сделать бросок, но остановился и глянул в сторону говорившего.
- Я сказал лишь, что хитрец может долго дурачить смерть.
“Серебряный Угорь” гудел приятным грубоватым весельем. В основном его наполняли воины, и бряцанье оружия мешалось со стуком кружек, создавая глубокое obligato
[1]пронзительному смеху женщин. Пошатывающиеся стражники расталкивали назойливых и задиристых юных лордов. Рабы с застывшей ухмылкой в глазах смиренно сновали меж всеми, сжимая в руках кувшины вина. В углу плясала юная рабыня, бренчание серебряных бубенцов на ее лодыжках таяло в общем гуле. Снаружи, за плотно затворенными окнами, сухой ветер с юга свистел, поднимая пыль из щелей каменной мостовой, туманя звезды, но внутри царило веселье.
Серый Мышелов засел за игральным столом среди дюжины завсегдатаев. Все на нем было серым: куртка, шелковая рубашка, шапочка из мышиных шкурок. Таинственная улыбка и поблескивающие темные глаза оживляли его лицо, отличая его от всех прочих лиц, за исключением разве что физиономии расположившегося рядом с ним громадного медноволосого варвара, что без удержу хохотал и кружками, словно пиво, поглощал сухое ланхмарское.
- Говорят, ты искусный мечник и не раз встречался со смертью, - продолжал бледнолицый в черном одеянии, едва шевеля тонкими губами.
Но Мышелов только что метнул, и странные кости Ланхмара замерли вверх парными символами змеи и угря, так что он подгребал теперь к себе треугольные золотые монеты. За него ответил варвар:
- Да, серячок бойко орудует мечом, почти не хуже меня. И в кости плутовать мастер.
- А ты, значит, Фафхрд? - снова спросил сосед. - И ты того же мнения, что человеку удастся перехитрить смерть, раз он умеет плутовать в кости?
Ухмыльнувшись, северянин удивленно уставился на бледнолицего, трезвый вид и манеры которого так странно отличали его от гуляк, сидевших в винных парах под низким потолком таверны.
- Ты снова угадал, - шутливо ответил он. - Я - Фафхрд-северянин и всегда готов бросить вызов судьбе. - Он толкнул приятеля в бок. - Гляди, Мышелов, вот черный мышонок… Он пробрался сюда через щелку в полу и решил потолковать с нами о смерти.
Бледнолицый, казалось, не заметил неуважительной шутки. Его бескровные губы едва шевельнулись, но слова звучали четко, невзирая на весь окружающий шум.
- Говорят, вы едва избежали смерти в Запретном Городе Черных Идолов, и в каменном капкане Ангарнги, и на туманном острове Моря Чудовищ. Говорят, рок гнал вас по Холодным Краям и через лабиринты Клиша. Но разве можно надеяться, что знаешь свою смерть и судьбу? А вдруг все просто бахвалы, привыкшие к пустой похвальбе? Я слыхал, что смерть иногда зовет человека голосом, который слышит лишь он один. И тогда должен он встать, оставить друзей и отправиться туда, куда было угодно повелеть смерти, и там встретить свою судьбу. Звала ли вас смерть хоть однажды таким голосом?
Фафхрд хотел было рассмеяться, но не вышло, смех не шел с губ. Остроумный ответ уже готов был сорваться с кончика языка Мышелова, но собственный голос донес до него вопрос:
- Какими же словами зовет смерть?
- Всяко бывает, - отвечал бледнолицый. - Посмотрит на такую вот парочку и скажет: “Блеклые Берега”. И ничего более. “Блеклые Берега”. А когда скажет в третий раз, придется идти.
Фафхрд снова хотел расхохотаться, но было ему уже не до смеха. Взгляд этого человека с выпуклым лбом был уже почти невыносим. Друзья тупо взирали в эти холодные, глубоко запавшие глаза. Вокруг в таверне блаженно ржали от одной из любимых шуток. Пьяные стражники завели песню. Игроки в нетерпении требовали, чтобы Мышелов продолжил игру. Хихикающая бабенка в шитом золотом красном платье скользнула мимо, едва не сбросив черный капюшон с бледнолицего. Он и не пошевелился. А Фафхрд с Мышеловом не могли оторвать завороженных беспомощных глаз от двух черных туннелей, что вели друзей вдаль, к страшной судьбе. Нечто более глубокое, чем страх, стиснуло их железной хваткой. Таверна вдруг притихла и расплылась, словно оказалась за многими-многими окнами. Видели они только эти глаза и то, что за ними таилось: одиночество, дрему, смерть.
- Блеклые Берега, - в третий раз произнес человек.
И на глазах всей таверны Фафхрд с Мышеловом поднялись и, не попрощавшись ни словом, ни жестом, направились к низкой дубовой двери. Подвернувшийся под руку стражник лишь ругнулся, когда Фафхрд слепо отбросил его с пути. Немногие смешки и вопросы тут же умолкли - Мышелов не выигрывал, так что все заметили в поступках обоих нечто странное и непривычное. Бледнолицего в черной одежде никто не заметил. Дверь отворилась. Сухо рыдал ветер, что-то гулко хлопало… должно быть, навес над входом. Пыль ручейком скользнула вдоль порога. И за Фафхрдом и Серым Мышеловом захлопнулась дверь.
Никто не видел, как шли они к громадным каменным пристаням, что тянутся от одного края Ланхмара до другого вдоль всего восточного берега реки Хлул. Никто не видел, как отчаливал от пристани оснащенный на севере шлюп Фафхрда под красными парусами, как скользил он по течению, уносящему корабли к шквалистому Внутреннему Морю. Ночь была темной, и горожане сидели по домам. Но на следующий день в городе не оказалось ни обоих приятелей, ни шлюпа с экипажем из четверых минголов, пленников-рабов, поклявшихся служить друзьям до самой смерти, - Фафхрд и Мышелов привели их из неудавшегося похода в Запретный Город Черных Идолов.
А через пару недель в Ланхмар от Края Земли, крошечной гавани, самой дальней на западе, что лежит почти у Внешнего Моря, по которому корабли не ходят, донесся слух: в городок прибыл шлюп северной оснастки, принял громадный запас пищи и воды, непомерный для экипажа из шестерых человек: мрачного рыжеволосого варвара-северянина, молчаливого, сумрачного вида невысокого мужчины в серых одеждах и четверых коренастых крепких и черноволосых минголов. После недолгой стоянки шлюп исчез в лучах заката. Жители Края Земли следили за красным парусом до наступления ночи, качая головами от удивления, - суденышко двигалось невероятно быстро. История эта разошлась по Ланхмару, одни тоже качали головами, другие многозначительно припоминали странное поведение друзей в ночь их исчезновения. И когда недели стали месяцами, а месяцы поползли один за другим, многие стали считать Фафхрда и Серого Мышелова покойниками.
А потом объявился Уурф-мингол и рассказал портовикам Ланхмара любопытную историю. В достоверности ее не было твердой уверенности. Хотя Уурф довольно правильно выговаривал мягкие слова ланхмарской речи, он оставался для всех чужаком, и, когда он отбыл восвояси, никто не мог поручиться, что именно он-то и был в той четверке минголов, что отправились с двумя друзьями в шлюпе северной оснастки. Более того, история его не давала ответа на кое-какие беспокоящие всех вопросы, потому многие и сомневались в ее правдивости.
- Они обезумели, - рассказывал Уурф, - или их прокляли, эту пару: и длинного и короткого. Я заподозрил это еще под стенами Запретного Города, когда они пощадили нас. А тут они взяли курс на запад и все плыли, плыли, плыли, не беря парусов, на рифы, не меняя курса, и Звезда Ледяных Полей все оставалась по правую руку, - и я уверился в этом. Они почти не говорили, почти не спали и не смеялись. О’ла, их прокляли! Нас четверых - Тиивса, Ларлта, Оувенайиса и меня - они словно не замечали, но и не обижали. У нас ведь были с собой амулеты против злой магии. Но мы поклялись быть рабами до смерти, ведь мы - люди Запретного Города и мы не бунтовали.
Мы плыли много дней. Сперва море было пустым и спокойным, только очень маленьким, оно словно подгибалось и на юг, и на север, и на жуткий запад, как будто заканчивалось в часе пути под парусами, а затем стало таким же и за спиною, на востоке. Но громадная ладонь северянина, словно проклятье, лежала на рукояти руля, а сменявшая ее небольшая рука Серого была не мягче. Мы четверо сидели на палубе - работы с парусами было немного - и метали кости с утра до ночи, играли на одежду и амулеты, не будь мы рабами - прозакладывали бы свои шкуры и кости.
Чтобы уследить за днями, я обвязал нитку вокруг своего большого пальца и каждый день переносил ее на следующий палец, и с мизинца правой руки она перекочевала на левый мизинец, а потом и на левый большой палец. Тогда я одел ее Тиивсу на большой палец правой руки, а когда она переместилась на его левый большой палец, он передал ее Ларлту. Так считали мы дни и следили за ними. И с каждым днем пустело небо, а море съеживалось, наконец стало казаться, что море кончается в полете стрелы и с носа, и с кормы, и с бортов. Тиивс заявил, что мы попали на зачарованный плес, что нас по воздуху уносит к красной звезде, называемой Адом. Должно быть, Тиивс был прав. Вода не может так далеко простираться на запад. Я пересекал и Внутреннее Море, и Море Чудовищ… Я знаю, о чем говорю.
И когда нитка перешла на левый безымянный палец Ларлта, великий шторм обрушился на нас с юго-запада. Он все крепчал и крепчал целых три дня; вокруг вздымались бурлящие валы, выше мачт возносились их гребни, покрытые пеной. Люди не видели еще таких волн и не должны их видеть - не для нас они сотворены, не для наших морей. И там я еще раз убедился, что прокляты господа наши. Они словно не замечали шторма, если ураган брал на рифы обрывки красных парусов. Они не видели, как Тиивса смыло за борт. Не видели, что судно полузатоплено и до планшира наполнено пеной, что наши черпаки увенчаны ею словно кружки пива. Мокрые до нитки, они замерли на корме, вцепившись в рулевое весло, и правили прямо вперед, словно повинуясь приказам лишь тех, кого слышат завороженные. О’ла! Их прокляли! Но какой-то злобный демон, должно быть, хранил еще их жизни для своих темных дел. Как иначе могли мы уцелеть в таком шторме?
Ведь когда нитка оказалась на левом большом пальце Ларлта, на смену высящимся крутым волнам и студенистой пене пришли отлогие черные водяные холмы, ветер лишь рябил их поверхность, но более не пенил ее. Когда наступил рассвет и мы впервые увидели эту воду, Оувенайис крикнул, что волшебство гонит нас по морю черного песка, а Ларлт стал уверять, что шторм занес нас в океан сернистой нефти, - говорят, он кроется под землей, а Ларлт видел черные пузырящиеся озера на Крайнем Востоке. А я вспомнил, что говорил Тиивс и подумал: не занес ли ветер клочок воды с нами через воздух в иной океан, что лежит на поверхности иного мира. Но заслышав такие речи, Серый перегнулся за борт, зачерпнул ведро воды и окатил нас, так что мы теперь знали: корабль наш в воде, и вода вокруг солона, где бы ни было это море.
И тогда он велел нам починить паруса и привести шлюп в порядок. К полудню мы летели на запад еще быстрее, чем в бурю, - такими длинными были водяные холмы и так быстро неслись они вперед, что за день мы одолевали лишь пять или шесть этих отлогих гор. Клянусь Черными Идолами, ох и длинны же были они!
Так нитка перекочевала на пальцы Оувенайиса. Но облака свинцовой пеленой висли над нами, и странное море тяжко сжимало корпус, мы не знали даже, солнца ли свет приходит к нам или лучи какой-нибудь призрачной луны… а когда мы увидели звезды, они показались нам незнакомыми. Но тяжелая рука северянина все белела на рулевом весле, вместе с Серым они глядели вперед. Но минул третий день, как вынесло нас на черную гладь, и северянин нарушил молчание. Горькая, страшная улыбка искривила его губы, я услышал слова: “Блеклые Берега”, и ничего больше. Серый кивнул, словно в словах этих крылось зловещее волшебство. Четыре раза слыхал я эти слова из уст его, и потому впечатаны они в мою память.
Дни становились темнее и холоднее, облака опускались все ниже и ниже и давили на нас, словно крыша огромной пещеры. И когда нитка была уже на указательном пальце Оувенайиса, впереди мы заметили, как что-то грузное и неподвижное вырастает из моря, и мы догадались, что перед нами Блеклые Берега.
Побережье вздымалось все выше и выше, и мы видели уже башнями взметнувшиеся базальтовые скалы, усеянные серыми крапчатыми валунами, похожими на яйца гигантских птиц… Но птиц там не было, ни больших, ни малых. Выше утесов темнели облака, у воды бледнела полоска песка - и все. Тогда северянин шевельнул рулевым веслом и послал шлюп прямо вперед, словно обрекая нас всех на погибель. Но в последний момент чуть ли не в локте проскочили мы мимо опасного окатанного рифа, едва выступавшего из гребня отлогого вала, и Фафхрд ввел нас в тихие воды. Мы бросили якорь и оказались в безопасности.
И тогда северянин и Серый, словно во сне, облачились в легкие кольчуги и круглые шлемы без плюмажей - то и другое побелело от соли и морской пены. Пристегнув мечи к поясам, накинув длинные плащи на плечи и прихватив немного воды и пищи, они велели нам спускать лодку. Я сел за весла и довез их до берега, а они ступили на пляж и направились к утесам. И хотя я был изрядно напуган, я крикнул им вслед: “Куда вы? Нам идти следом за вами? Что нам делать?”. Ответ последовал не сразу. Не поворачивая головы, Серый сказал голосом низким и хриплым, скорее шепотом: “Не идите за нами. Мы обречены. Возвращайтесь, если сумеете”.
И я склонил голову перед его словами, а потом погреб обратно к кораблю. Вместе с Оувенайисом и Ларлтом следил я с борта корабля за тем, как взбираются они на округлые высокие скалы. Обе фигуры все уменьшались, наконец фигура северянина сделалась комариком на скале, а его серый собрат уже вовсе исчез из виду. А потом с берега задул ветер, поднялась зыбь, и мы могли уже поднимать паруса. Но мы остались… ведь мы же клялись служить им. Разве я не мингол?
Темнело, наступал вечер, ветер крепчал, крепло и наше желание уносить ноги - пусть даже только для того, чтобы утонуть в неизвестном море. Такой трепет внушали нам странные округлые скалы Блеклых Берегов: ведь в свинцовом воздухе не было ни чаек, ни ястребов, ни других птиц… у воды не было даже водорослей… Что-то блеснуло на гребне утесов, это видели все мы трое. Но лишь в третьем часу ночи подняли мы якорь и оставили Блеклые Берега за спиной.
Прошло еще несколько дней, вновь разразился страшный шторм, который, должно быть, забросил нас обратно в знакомые моря, Оувенайиса смыло за борт, а Ларлт свихнулся от жажды. В конце концов я и сам уже перестал понимать, что происходит. Меня выбросило на берег у Квармолла, со многими трудами я добрался до Ланхмара. Но до сих пор во сне вижу эти черные утесы, а на них - белые кости бывших хозяев… черепа их с пустыми глазницами, молчаливо взирающие на что-то ужасное и смертельно опасное.
Не осознавая усталости в натруженных мышцах, Серый Мышелов червем проскользнул за последний булыжник, цепляясь ногами и руками за неглубокие щели на стыке гранита и черного базальта, и наконец выпрямился во весь рост на кромке округлых скал, обступивших Блеклые Берега. Рядом был Фафхрд - в выбеленной солью кольчуге и шлеме. Но и друга он видел смутно, вдали, как через толстое стекло. Перед ним же были только два черных глаза, пустые туннели, уводящие вдаль, и казалось, он глядит в них целую вечность и уводят они к скорби и ужасу, что были когда-то за Внешним Морем, а теперь оказались рядом. Только эти глаза видел он, поднявшись из-за игорного стола под низким потолком ланхмарской таверны. Смутно он помнил зевак на пристани в Крае Земли, ярость бури и пену волн, колыхание черного моря и ужас в глазах Уурфа-мингола, но и память обо всем этом проступала словно сквозь толщу стекла. Смутно понимал он, что на них с приятелем легло проклятье, и источник его рядом.
На всей равнине, простиравшейся перед ними, не было даже признака жизни. Прямо перед ними базальтовая скала обрывалась в черную котловину, наполненную черным песком - мелкими частицами железной руды. В песке этом тонули десятка четыре чернильно-черных, овальных, разных по размеру валунов - так показалось сперва Мышелову. Только слишком уж круглыми они были, слишком правильными, и до сознания Мышелова медленно стало доходить - не валуны это, а черные яйца чудовищ… Были там небольшие, но были и такие, что не обхватить человеку, а одно - величиною с шатер.
На песке валялись кости, большие и малые. Мышелов признал клыкастый череп вепря, два поменьше показались волчьими. Был там и скелет огромной хищной кошки. Возле него белели лошадиные кости, а за ними ребра человека или обезьяны. Поблескивающим белым кольцом окружали кости громадные черные яйца.
Откуда-то повелительно, тонко, но ясно, прозвучал бесстрастный голос:
- Воинам - судьба воинов.
Голос был знаком Мышелову - он столько недель стоял в его ушах, - слова, сошедшие с языка бледнолицего с выпуклым лбом, что сидел тогда в черной одежде рядом с ними в ланхмарской таверне. Еле слышный шепот раздался прямо в мозгу: “В смерти всегда повторяется прошлое, и всегда это смерти на руку”.
А потом Серый Мышелов увидел, что перед ним уже не совсем безжизненные края. Движение вернулось на Блеклые Берега. Одно из больших черных яиц лопнуло, затем другое, трещины зазмеились по скорлупе, они ширились, осколки падали на черный песок.
Мышелов понимал, что вокруг все вершится по приказанию первого, тонкого голоса. Понимал, что близок конец, и они теперь там, куда велел им отправляться этот голос, - за Внешним Морем. Но не в силах шевельнуться, он лишь тупо следил за ходом чудовищных родов. Перед ним под нависшим свинцовым небом из яиц проклевывались две смерти - для него самого и его сотоварища.
Намеком на участь, ждавшую их с северянином, длинный, словно меч, коготь мелькнул в трещине, расширяя ее. Скорлупа стала осыпаться быстрее.
Вылупившиеся в сгущающейся мгле существа показались нереальными даже оцепеневшему Мышелову, они неуверенно пошатывались на двух ногах, словно люди, только ростом были чуть выше. Головы ящеров охватывали костистые гребни, напоминавшие шлемы, у обоих были темные птичьи лапы с когтями, а средний коготь в них выступал на ярд. В полутьме они казались мерзкой карикатурой на облаченных в броню витязей с мечами. Тьма только оттеняла желтый свет их мигающих глаз.
И тогда голос воззвал вновь:
- Воинам - участь воинов.
При этих словах с Мышелова словно упали путы. На мгновение ему даже показалось, что он пробуждается от сна. Тут раздался мерзкий, настойчивый визг вылупившейся узкомордой твари - и обе рванулись к ним. Он слышал, как за спиной с легким звоном вырвался из ножен меч Фафхрда. Мышелов мгновенно обнажил собственный клинок, тут же встретив им удар будто стального когтя, направленного ему в горло. Рядом и Фафхрд отразил удар другого чудовища.