Джереми Лэйн
Когти
Действующие лица
Бриджеман, Франсуаза — управляющая казино в «Голубом Джеке».
Бриджеман, Рита — ее дочь, танцовщица.
Вайт, Ватни — врач-психиатр.
Карпентер, Гарри (Рамон) — партнер Риты Бриджеман по танцам.
Кивер, Джордж — владелец заведения «Голубой Джек».
Коннерли, Джейс — владелец ресторанов.
Коннерли, Джон — его сын, боксер.
Коннерли, Стентон — брат Джейса, композитор.
Легрелл, Арди — метрдотель «Голубого Джека».
Лонг, Том — страховой агент.
Луи — бармен «Голубого Джека».
Поллок, Стив — тренер Джона Коннерли.
Свенсон — старая служанка Стентона Коннерли.
Табор, Эван — фабрикант.
Флетчер, Дэвис — частный сыщик.
Хаскелл, Эд — окружной шериф.
Хопп — инспектор полиции.
Хэнк — полицейский, агент окружного шерифа.
Эрл, Фрэнк — владелец клуба «Фантазия».
Бриджеман, Рита — ее дочь, танцовщица.
Вайт, Ватни — врач-психиатр.
Карпентер, Гарри (Рамон) — партнер Риты Бриджеман по танцам.
Кивер, Джордж — владелец заведения «Голубой Джек».
Коннерли, Джейс — владелец ресторанов.
Коннерли, Джон — его сын, боксер.
Коннерли, Стентон — брат Джейса, композитор.
Легрелл, Арди — метрдотель «Голубого Джека».
Лонг, Том — страховой агент.
Луи — бармен «Голубого Джека».
Поллок, Стив — тренер Джона Коннерли.
Свенсон — старая служанка Стентона Коннерли.
Табор, Эван — фабрикант.
Флетчер, Дэвис — частный сыщик.
Хаскелл, Эд — окружной шериф.
Хопп — инспектор полиции.
Хэнк — полицейский, агент окружного шерифа.
Эрл, Фрэнк — владелец клуба «Фантазия».
Часть I
Врач изучающе посмотрел на собеседника: седой голубоглазый здоровяк тщетно пытался подавить волнение.
— Все это привело к тому, — нервно говорил он, — что сейчас девочка окончательно поссорилась с матерью... Для вас не новость, что многие юные девицы временами взбрыкивают, бросаются, закусив удила, очертя голову, неведомо куда и все такое. Но этой уже двадцать один год. Пора бы, как говорится, за ум взяться! Впрочем, нелады с матерью у нее начались давно, хотя та всю душу в нее вкладывала, всем жертвовала, чтобы вывести девчонку в люди. При весьма ограниченных средствах учила дочь, балету и теперь та превосходно танцует; казалось бы, будь благодарна, есть надежда на успешную карьеру, работай, продолжай, и вдруг — нате вам! — девчонка все испортила, бросила балет, заявив, что это навсегда. Устроилась в ночном клубе, имела успех у завсегдатаев, правда, тут же получила замечание от полиции, и администрация потребовала, чтобы она смягчила стиль танца и, главное, одевалась поскромнее. Словом, ситуация в семье сейчас создалась напряженная и ненормальная, вот почему я решил обратиться к вам за помощью, доктор Вайт...
Посетитель замолчал, глядя в окно, где виднелись искусно подстриженные кусты, ухоженный газон в тени деревьев. Больница солидная, машинально отметил он, не зря она популярна в частных домах. Да и психиатр этот вызывает доверие... Напрасно я колебался.
— Это ваша родственница? — спросил доктор.
— Нет, я друг семьи.
— У девушки есть отец?
— Нет, он умер. Чтоб содержать семью, мать стала работать управляющей казино в «Голубом Джеке» Джорджа Кивера. Это двадцать миль вверх по автостраде, может, когда-нибудь бывали там?
— Да, — сказал Ватни Вайт, — но я не знаком с управляющей.
— Значит, вы не поднимались в казино, — улыбнулся крепыш.
— Нет, — ответил Вайт. — Так что же вы от меня хотите?
— Видите ли, мать тревожится за свою репутацию, и меня попросили...
— Как имя матери? — перебил его доктор.
Седой мужчина настороженно взглянул на психиатра, прежде чем произнес имя: миссис Франсуаза Бриджеман.
— А девушки?
— Рита... Рита Бриджеман. — А как вас зовут?
— Джейс Коннерли.
— Вы владелец ресторанов?
— Да.
— Я дважды обедал в ваших заведениях. Мне понравились пирожки с креветками, приготовленные на жаровне.
— Спасибо, доктор, — быстро проговорил Джейс Коннерли.-Вы меня порадовали. Если не возражаете, вернемся к Рите и ее матери. Мы питаем надежду, что вы согласитесь стать нашим домашним врачом; нам не нужны, как вы понимаете, бесплатные советы, не потому, что это плохо, а лишь из глубокого уважения перед медициной, в которой, доктор, я не разбираюсь, не знаю даже, какие пилюли следует принимать от несварения желудка, не говоря уже о других сложных случаях. Для меня и Франсуазы психиатрия — китайская грамота. Но я надеюсь, что вы сможете нам помочь, хотя случай с Ритой мне представляется довольно тяжелым.
Они помолчали. Поглядывая на доктора, Джейс Коннерли прикидывал: этот Вайт очень молод, должно быть, ему не больше тридцати, но, ясное дело, голова у него варит здорово, раз такая отличная репутация, да и гонорары, видно, немалые, отсюда и роскошная загородная клиника, великолепный дом, ухоженный сад... Он будет стоить больших денег, черт побери! Но ведь она нуждается именно в таком враче... паршивая девчонка!
Коннерли так задумался, что не сразу ответил на заданный доктором вопрос. Он извинился:
— А, да... Рита! Я не знаю точно, где она живет. Сейчас у нее квартира где-то в городе.
— Я хочу посмотреть на нее, — сказал психиатр. — Вы не знаете, где она танцует?
— В заведении Фрэнка Эрна. В «Фантазии».
— "Фантазия"? — оживился врач. — Это неподалеку от одного из ваших ресторанов?
— Совершенно верно, — ответил мистер Коннерли. — В центре квартала.
— Вы видели, как Рита танцует?
— Да. То есть, я хотел сказать, видел, но не в заведении Эрна. Я видел ее сольные концерты и выступления в танцевальной академии.
— Вы разговаривали с ней по поводу ее отношений с матерью?
— Пожалуй, раза два... Но мне тут же приказывали идти жарить спаржу или что-нибудь в этом духе.
Вайт доверительно улыбнулся Коннерли. Оба встали, чтобы пожать друг другу руки.
— Я повидаюсь с ней, — сказал психиатр. — А после встречусь с ее матерью. Где удобнее всего с ней поговорить?
— В «Голубом Джеке», где она работает, у нее там свой кабинет. Это недалеко отсюда, прочувственно пожимая руку Вайту, сказал Коннерли.
Посетитель ушел. Несмотря на то, что разговор был недолгим и необязательным, на душе психиатра остался скверный осадок, который упорно не желал раствориться, исчезнуть...
Коннерли тяжело опустился на сиденье своего «кадиллака» и направил машину на автостраду.
Не сделал ли он глупость, обратившись в клинику? Для такого специалиста, как Байт, все высказанные им тревоги могли показаться пустяками. А что Байт подумал о нем? Не принесет ли этот визит какого-нибудь вреда Рите? Впрочем, сейчас уже поздно что-либо менять, разве что уговорить Франсуазу отказаться от своей идеи. Конечно, надо попытаться убедить ее — и возможно скорее, нельзя это надолго откладывать... Гордость мешает ей оставаться на этой работе, но у нее есть возможность иметь свой ресторан! Почему все-таки, думал Коннерли, она не хочет выходить за него замуж?
Джейс Коннерли нажал на акселератор — машина прибавила скорость. Мысли хаотично мелькали в его возбужденном сознании. Почему-то всплыло в памяти волевое лицо сына. Джону сейчас двадцать восемь и его ничего не интересует, кроме бокса. Он настоящий боец и упрямо добивается высших результатов на ринге.
О чем думает Джон? Победа, борьба, тренировка, и снова: тренировка, борьба, новая победа. Это ужасно! Бесконечная карусель, пока кто-нибудь не сшибет тебя наземь. Однако какие свинские мысли лезут в голову! Ведь это — сын... он живет один, он ожесточился, отец должен создать ему другую семью и хочет этого, размышлял Коннерли, — да, я хочу жениться, но Джон... нет, торопиться здесь нельзя, нужно обождать, пока он не привыкнет к этой мысли. А пока пусть у него будут хорошие деньги, нужно дать ему возможность их заработать. С ним не просто, Джон всегда ненавидел мой ресторанный бизнес, порой я думаю, заодно — и меня. Иногда мне кажется, что он не годится ни на что серьезное, кроме как помыкать своими дружками, этой шайкой оборванцев, которые, в свою очередь, помыкают им и обирают его. И все это опять деньги, деньги...
Так, занятый мыслями, Коннерли проехал девятнадцать миль и свернул к своей загородной вилле. На повороте по многолетней привычке притормозил, но останавливаться не стал. Глянув поверх ровного газона на дом, вспомнил, что обещал своему брату Стентону привезти деньги для его музыкантов. Джейс нахмурился. Деньги. Всегда деньги. Он один должен платить, а остальные только тратят! — думал Джейс. Треск, гудение, звуки скрипок и виолончелей, хрипенье басов. Всеобщая глупость! Но, дорогой, тут уже ничего не поделаешь! Стентон ему хвастался, что он лучший современный композитор среди пишущих квинтеты. Повсюду в доме разбросаны ворохи нот, а он сочиняет музыку в саду, так как не может работать в помещении. Со всех сторон раздаются дьявольские звуки. Стентон не желает мыть посуду у него в ресторане, а он должен платить его бренчалыцикам и, мало того, двоим оплачивать дорогу из предместья и обратно. К черту! Это невыносимо. Пора кончать со всем этим! Больше сюда ни шагу!
Джейс все еще находился около дома, когда на небе появилась странная туча. Она нависла над аллеей, темная и продолговатая, похожая на дракона, разинувшего пасть с высунутым языком. Драконья когтистая лапа готовилась к смертельному удару...
Джейс через ветровое стекло «кадиллака» встретился взглядом с воображаемым чудовищем и мысленно оседлал его. Дорога, ведущая ко входу в ресторан, шла поверху и как бы входила в пасть дракона.
Там наверху жила Франсуаза, там она работала, и сейчас, наверное, очень ждала ответа, который был дан ему доктором.
Короткая неоновая вывеска «Голубой Джек» сияла на белом, двухэтажном ухоженном здании, построенном в колониальном стиле; отделанный деревом фронтон с голубоватыми окнами красиво выделялся на фоне темнеющего пейзажа. В глубине, поодаль за садом, проходила аллея. «Голубой Джек» считался местом, где можно было хорошо поесть; деревенский ландшафт из окон бара и ресторана был восхитительным. Для избранных посетителей на втором этаже располагалось прекрасно оборудованное казино. Владельцем заведения был Джордж Кивер.
Джейс Коннерли завел машину на стоянку и, послав дружеское приветствие бармену, направился к боковому входу, потом проследовал по ступеням вверх. Он пересек верхний этаж и постучал в белую дверь, ведущую в комнаты Франсуазы. Не дождавшись ответа, повернул дверную ручку и вошел.
— Хэлло! — громко сказал он при входе.
— А, привет! — ответил ему приятный женский голос из спальни.
Франсуаза Бриджеман, изящная женщина, с прекрасной фигурой и непринужденной осанкой, с безукоризненными чертами лица и умными глазами, бросилась навстречу Джейсу и обняла его.
Франсуаза была одета в темно-синее вечернее платье, которое ей очень шло. Указав Джейсу на кресло, взяла со столика бутылку, на маленьком баре смешала виски с содовой, положила лед.
— Договорился? — спросила она, облокотившись на спинку кресла.
— Пока не окончательно, — ответил он. — Но это очень милый и деликатный молодой человек. Мне он понравился. Он сказал, что хочет увидеть Риту...
Они пили виски, одновременно обсуждая детали свидания с доктором Вайтом. Вскоре Франсуаза опять обняла Джейса в ожидании его поцелуя.
— Мне всегда так хорошо с тобой, — прошептала она.
— Да?! — пробормотал он, улыбаясь и обнимая Франсуазу. — Ты для меня единственная в этом мире, я люблю в своей жизни только тебя. Я хочу, чтобы тебе всегда было хорошо со мной. Ни о чем другом не думаю, только как жить с тобой вместе. Хочу, чтобы ты все оставила, вышла за меня замуж и была со мной, только рядом со мной. Ну хотя бы ради того, чтобы у нас было больше клиентуры. Я шучу, но, серьезно, ведь ты сохранила бы свою должность. Поженимся, дорогая!
Джейс замолчал, и тут он почувствовал, что женщина выскользнула из его объятий. Она выпрямилась, села боком к нему, отвернулась, но ее пальцы остались у него в руке.
— Нет, любимый, я не хочу выходить замуж. Ты же обещал мне, что мы не будем больше говорить об этом. Я хочу всего того, о чем ты думаешь и говоришь, чего, желаешь, но мы не должны говорить о браке. Мне трудно тебе объяснить...
Она встала, чтобы приготовить новую порцию виски, но Джейс схватил ее за запястье и держал до тех пор, пока она не повернулась к нему. Его щеки посерели от сдерживаемого волнения, взгляд стал суровым, даже свирепым.
— У тебя другой мужчина?! — воскликнул он.
— Не говори так, этого еще не хватало! Оставь, пожалуйста, не надо говорить на эту тему. Ты же знаешь мои чувства к тебе. Или тебе этого недостаточно? Скажи тогда, что мне делать?
Пока он пил, она продолжала успокаивать его. Джейс смотрел на женщину, но не слышал ее слов.
Она восхитительна, но недосягаема, и в то же время все сделает для него. Желание и одновременно гордость мучили его, еще никогда его мужское тщеславие не было так задето. Он поставил стакан на стол — каждый глоток комом вставал у него в горле. Франсуаза тоже перестала пить виски, взяла его руку и поцеловала. Еще вчера она была в его объятиях и говорила, что не может без него жить. Сейчас же он не ощущал ее любви, зато ясно понял, что Франсуаза явно опасалась замужества и всеми способами уходила от этой темы, что, конечно, было подозрительно.
«Если я узнаю, кто этот человек, я убью его!» — подумал Коннерли, глядя на любимую женщину и ничего не видя от бешенства. Слепой гнев овладел им, он решительно поднялся, но вдруг почувствовал в сердце какую-то тяжесть и снова сел.
Кто — то постучал в дверь.
Франсуаза быстро привела себя в порядок, открыла.
Через полуоткрытую дверь Джейс Коннерли увидел лицо своего сына Джона.
— Подождите минуту, — сказала Франсуаза, закрывая дверь.
Она повернулась к Джейсу и посмотрела ему прямо в глаза, в глубине которых Коннерли прятал свое смущение, вызванное внезапным появлением Джона.
— Это твой сын. Почему он здесь? Что ему нужно? Коннерли молчал, лихорадочно соображая, что могло привести сюда Джона.
Франсуаза кивнула ему на дверь, ведущую в холл. Джейс рванулся, зацепился за ножку кровати и сам не заметил, как оказался в вестибюле у выхода.
В доме Коннерли имелось помещение, переоборудованное в спортивный зал, где молодой Джон Коннерли проводил большую часть своего времени. Этот день он завершал отработкой своего коронного удара под названием «укол». От могучих ударов трещали стойки.
Думая о следующей серии ударов, он подошел к окну и стал выжимать гантели. Из окна виднелись автостра да, черепичные крыши домов, трубы и флюгер «Голубого Джека».
Он там, размышлял Джон об отце, он всегда там, его ни минуты не бывает дома. Он готов растратить все свое состояние, стоит лишь этой женщине взглянуть на него. Даже когда он дома, то совсем не думает обо мне. Шесть лет я готовился к встрече с Максом Малоне, а сейчас мой отец говорит, что не хочет иметь со мной ничего общего. Мне уже двадцать восемь, молодость пройдет напрасно, если я упущу удачный момент и не вложу деньги в дело, ничем больше мне отец помочь не сможет. Раз ему на меня наплевать, прекрасно, мне — тоже. Кто в этой семье самый гордый? Кто игрок? А кто бабник? Кто бросает свое дело? Он или я? Нет, не я. Я хочу сразиться с Максом. Отец может финансировать любой бой, какой захочет. Если захочет... Но он ничего не будет делать, пока с ним эта женщина.
Пока он так размышлял, бледный от негодования, к нему бесшумно подошел его дядя Стентон.
— Чего тебе надо? — с раздражением спросил молодой человек.
— Твой отец не придет, я видел его машину. А ведь он мне обещал обязательно принести деньги, — невнятно прошамкал дядя Стентон, худой и угловатый человек с белыми, будто выцветшими волосами, похожий на своего брата Джейса, словно карикатура. Его запавшие голубые глаза искательно бегали по сторонам. Плаксивым голосом он продолжал:
— Мои артисты уже пришли, но они не сыграют ни единой ноты, если им не заплатить. Джейс обещал рассчитаться с ними сегодня вечером. Мы уже на середине «Опуса 90». А эти свиньи, наши слуги, не хотят одолжить мне ни доллара.
— Не рассчитывай на его помощь! — закричал Джон. — Отец тебе сказал, чтобы ты прекратил заниматься вымогательством. Ты прекрасно знаешь, что он тебе это запретил. Будь ты проклят вместе со своей музыкой! Сейчас же убирайся отсюда!
Мощная мускулистая рука замахнулась на композитора. Дядя Стентон съежился, вжал голову в плечи, отпрыгнул, и, жалобно причитая, выскользнул за дверь спортзала.
Стиснув зубы, Джон Коннерли смотрел в окно. Дядя Стентон, по-видимому, поверил всему, что он ему сказал, и в панике бегал около дома.
Джон, не обращая на него никакого внимания, перепрыгивая через несколько ступеней, спустился по лестнице этого большого нескладного дома и вошел в ванную. Он долго стоял под душем, потом тщательно вытерся и поспешно оделся.
Джон пересек травянистый газон, расстилавшийся между его домом и «Голубым Джеком». Он шел, раздумывая, что сказать, и вспоминал имя этой женщины: Франсуаза Бриджеман. Дойдя до лужайки, разбитой перед казино, он перепрыгнул через ограду и направился по дорожке к зданию. Бармен сказал ему, что Франсуаза находится наверху, и объяснил, как ее найти.
Дверь сразу открылась и появилась женщина. Он отметил, что ей больше сорока, но она очень даже недурна. Он разглядывал ее, насколько позволяла полуоткрытая дверь, и услышал, что его просят подождать минутку. Ну что ж, хорошо, он подождет.
Через некоторое время она, настороженно улыбаясь, пригласила его войти.
— Я — Джон Коннерли.
— Да, я знаю. Не хотите ли присесть?
— Нет. Я пришел, чтобы увидеть своего отца. Я хочу, чтобы вы оставили его в покое.
— Понимаю. Но смею вас заверить, что мое влияние на него ничтожно.
— Возможно. Но он слишком привязался к этому месту. А вы тянете из него деньги и всячески отвлекаете от дела. Его никогда не бывает дома. Не могли бы вы выбрать себе кого-нибудь еще из многочисленных приезжающих, их здесь предостаточно. Ну, а его вы должны оставить в покое.
— Я понимаю, на что вы намекаете, — ответила женщина неестественно низким голосом. — Но вы сильно заблуждаетесь. А вы говорили со своим отцом?
— Нет, я не делал этого. Да и разговор с ним мало что может изменить. Вы же его любовница. В этом я не ошибаюсь, и если у него еще осталось хоть немного порядочности, он должен вырваться из ваших когтей.
— Вот как! — воскликнула Франсуаза, едва сдерживая слезы. — Вы пришли, чтобы уберечь его от когтей хищницы? Вы не знакомы со мной и с такой яростью защищаете его от авантюристки, даже не зная, кто она. Это неправильно. Послушайте, может быть, мы найдем средство...
— Прекратите говорить глупости! — взревел Джон Коннерли. — Мне совершенно безразлично, знаю я вас или нет! Вы для моего отца на первом месте в жизни. Вы используете содержимое его карманов для своих целей! Вы хотите женить его на себе! Поэтому вы так о нем заботитесь!
— Вы несправедливо обвиняете меня, — сдержанно сказала Франсуаза, овладев собой. — Я прекрасно понимаю, что вы обо мне думаете, но, заверяю вас, вы ошибаетесь. Ваш отец внизу. Пойдемте, поговорим с ним.
— Я говорю с вами! — вскричал молодой человек. — Я хочу говорить с вами, а не с ним, и вы зря стараетесь меня переубедить. Вы портите его жизнь и мою тоже. Я все это прекращу. Я предупредил вас о своих планах, и это не шутки. Отпустите его. Оставьте его, я вам сказал! В противном случае я приму меры, которые вряд ли вам понравятся.
Женщина спокойно поглядела на него.
— Сейчас же пойдемте к нему, — сказала она тихо. — Послушаем, что он скажет.
Словно ожидая удара, Джон отступил на шаг в сторону, в его темных блестящих глазах бушевала ярость. Он с силой толкнул дверь и с грохотом захлопнул ее за собой.
Рассыльный быстро пересек проспект перед частной клиникой, слез с мотоцикла и, взяв пакет, направился к главному входу.
Горничная расписалась и принесла пакет в библиотеку, находящуюся при канцелярии.
Секретарь тотчас же отнес конверт доктору Вайту и тот вскрыл его. Некоторое время доктор неподвижно стоял у окна и листал бумаги. Несколько раз он возвращался к началу документа, изучая первую страницу, озаглавленную: Франсуаза Арли Бриджеман. В бумаге сообщалось, что ей 42 года и, как управляющая, она на хорошем счету. В конце страницы было написано следующее:
До своего замужества 6 лет работала стенографисткой в «Импайер Хадсон Стилл» и три года после замужества — личный секретарь Артура Джерома Шевалла, город Нью-Йорк. Заболевания ее и в ее семье: 1931, 1932 и 1933. Работала в 1934 году в Джоэй Лунч Кар, Нью-Йорк, и других заведениях официанткой до конца 1936 года. Работала секретаршей в Новом экономическом обществе города Нью-Йорка в 1936 и 1938 годах. Официантка, потом метрдотель в 1939 году и в 1942 году в Манхэттен Чайн Инкорпорейшн. Метрдотель в 1943 и 1944 в кафе «Амбассадор», Лонг Айленд. Управляющая в «Голубом Джеке» с 1945 года. (Комсон Хайвэй, Пьернак Коунти, Нью-Йорк).
Это было все, что известно о Франсуазе Бриджеман. Обычно следователей и врачей главным образом интересует, чем человек зарабатывает себе на жизнь.
Вайт перевернул страницу, где было мелко вписано:
Дочь Маргарита, родилась в 1925 году.
2 года колледжа 1-го порядка. Занятия: бальные классические танцы.
И это все о Рите.
Ватни Вайт взял телефонную книгу, нашел адрес ночного клуба «Фантазия», потом позвал секретаря:
— Спрячьте конверт в сейф, пожалуйста. Я еду в город.
Элегантная девушка вошла в телефонную кабину одной из манхэттенских аптек и заказала междугородный разговор.
— Я хочу поговорить лично с мистером Арди Легреллом из ресторана «Голубой Джек», район Пьернак. Диктую имя по буквам. У меня нет точного номера, это отдаленный район.
— Подождите немного, пожалуйста.
Девушка с телефонной трубкой в руке ожидала в кабине. Она была одета в серое платье, которое ей очень шло, черная шляпка с пестрой вуалью подчеркивала ее красоту. Ожидая вызова, она нервно постукивала изящной туфелькой по полу.
— Алло, я слушаю! — она приблизила трубку к розовым губам. — Мистер Легрелл? Это мисс Бриджеман, Рита Бриджеман. Не повторяйте моего имени вслух, пожалуйста. Я не хочу, чтобы моя мать узнала, что это я звоню. Хочу попросить вас об одном одолжении. Вы знаете магазинчик на полпути по автостраде к «Голубому Джеку»? Не могли бы вы там встретиться со мной в течение часа? Мне чрезвычайно важно с вами увидеться. Речь идет о моей матери, прошу не говорить ей ни слова. И вообще это не телефонный разговор. Ну каковы сможете быть в магазине? Я на машине, буду там раньше, чем через час. Окажите мне такую любезность.
— Хорошо, сейчас выезжаю, — ответил мистер Арди Легрелл. Чем-то очень довольный, он покинул телефонную кабину бара.
Мистер Легрелл был метрдотелем «Голубого Джека». Под его началом находился основной нижний этаж, ресторан, бар и банкетный зал, Франсуазе Бриджеман подчинялся верхний этаж и казино. Мистеру Легреллу было сорок пять лет. Он носил дорогие, безукоризненно сшитые костюмы, а те суммы, что он тратил на свою обувь, говорили о его легкомыслии. У него было загорелое невыразительное лицо, серые цепкие глаза и ровные белые зубы. От него пахло дорогим одеколоном и виски. И думал он только об одном человеке во всем мире — о себе.
Рита Бриджеман хочет встретиться с ним. Он много знал про нее, но никогда не видел. Что она хочет сообщить ему? Какие сведения у нее в руках?
Будь что будет, подумал Арди Легрелл, удобно расположившись в баре и вливая в себя третью порцию виски. Посмотрим, что она расскажет о Франсуазе при встрече. Как смогла такая женщина, как Франсуаза, полюбить этого старого коротышку Коннерли? Со мной она холодна, мы с ней очень быстро поняли друг друга! Хоть бы этот Коннерли умер! Тогда она отнеслась бы ко мне иначе, и мы могли бы начать все сначала. Есть ли у нее деньги? Она со мной почти одного возраста, нам было бы неплохо во всех отношениях. Я полагаю, что девочка тоже хороша, слышал, что она танцовщица. Интересно, что же ей от меня нужно?
Подъехав к магазинчику, он потушил фары и закурил.
Через двадцать минут на автостраде появился автомобиль и затормозил рядом, громко шурша гравием.
— Мисс Бриджеман? — воскликнул Легрелл, увидев пару красивых ножек, появляющихся из автомобиля.
— Да, — ответила девушка, глядя на него. — А вы мистер Легрелл?
— Он самый.
— А это я, — сказала Рита.
Легрелл вышел из машины и галантно подал ей руку, чтобы помочь, потом усадил девушку рядом с собой.
— Я хотела бы кое-что у вас узнать, — начала Рита, взяв сигарету. — Я пыталась поговорить с матерью и Джорджем Кивером, но так ничего от них не смогла добиться. Я задумала одно дело и нуждаюсь в вашей помощи. Вы же знаете, что я танцую.
— Да, мне это известно, — мягко сказал Легрелл, пронзив ее своими серыми глазами.
— Ну так вот. Моя мать хочет, чтобы я танцевала в балете, но это занятие для детей, вышедшее из моды. Я надеюсь, вы меня понимаете. Моя мать на протяжении многих лет все решала за меня. Мне уже двадцать один год и я не могу больше терпеть, чтобы ко мне относились, как к несмышленому ребенку. У меня не было отца, и моя мать, считая, что так мне будет лучше, работала как каторжная, и это все для того, чтобы я занималась классическими танцами. Я никак не могу доказать ей, что все это сегодня никому не нужно. Больше я не стану притворяться. Она испортила свою жизнь, отдалилась от меня и от всего, что меня окружало. Теперь она, сама того не желая, может стать моим злейшим врагом. Я не надоела вам?
— Напротив! — воскликнул Легрелл, подсев к ней поближе. Эта девушка так напоминала свою мать... и вдобавок молодость. Ничто не заменит молодость, особенно женщине.
— Хорошо, вот что я хочу от вас. Моя идея заключается в том, — быстро продолжала Рита, глядя в пространство, — чтобы мать могла хорошо устроиться. Для этого она должна бросить свое казино. Тогда она поймет меня и оставит в покое. У нее свои взгляды на жизнь, а у меня свои. Ее ужасно рассердило то, что я бросила балетную академию и стала, как вам известно, готовить номер для Фрэнка Эрла, в «Фантазии». Она считает неприличным, что я танцую в ночном клубе, однако быть управляющей в казино ее не смущает, а все потому, что Джордж Кивер ей хорошо платит. И когда мы с Фрэнком Эрлом приготовили небольшую программу, она добилась того, что полиция нравов сделала мне замечание и запретила номер, мотивируя тем, что я была почти не одета. Мать плакала и говорила: «Я не хочу тебя знать!» Она никак не хочет понять, что я никогда не стану профессиональной балериной и самое большее, на что могу рассчитывать, занимаясь классическими танцами, это давать сольные концерты в школе.
— Все это привело к тому, — нервно говорил он, — что сейчас девочка окончательно поссорилась с матерью... Для вас не новость, что многие юные девицы временами взбрыкивают, бросаются, закусив удила, очертя голову, неведомо куда и все такое. Но этой уже двадцать один год. Пора бы, как говорится, за ум взяться! Впрочем, нелады с матерью у нее начались давно, хотя та всю душу в нее вкладывала, всем жертвовала, чтобы вывести девчонку в люди. При весьма ограниченных средствах учила дочь, балету и теперь та превосходно танцует; казалось бы, будь благодарна, есть надежда на успешную карьеру, работай, продолжай, и вдруг — нате вам! — девчонка все испортила, бросила балет, заявив, что это навсегда. Устроилась в ночном клубе, имела успех у завсегдатаев, правда, тут же получила замечание от полиции, и администрация потребовала, чтобы она смягчила стиль танца и, главное, одевалась поскромнее. Словом, ситуация в семье сейчас создалась напряженная и ненормальная, вот почему я решил обратиться к вам за помощью, доктор Вайт...
Посетитель замолчал, глядя в окно, где виднелись искусно подстриженные кусты, ухоженный газон в тени деревьев. Больница солидная, машинально отметил он, не зря она популярна в частных домах. Да и психиатр этот вызывает доверие... Напрасно я колебался.
— Это ваша родственница? — спросил доктор.
— Нет, я друг семьи.
— У девушки есть отец?
— Нет, он умер. Чтоб содержать семью, мать стала работать управляющей казино в «Голубом Джеке» Джорджа Кивера. Это двадцать миль вверх по автостраде, может, когда-нибудь бывали там?
— Да, — сказал Ватни Вайт, — но я не знаком с управляющей.
— Значит, вы не поднимались в казино, — улыбнулся крепыш.
— Нет, — ответил Вайт. — Так что же вы от меня хотите?
— Видите ли, мать тревожится за свою репутацию, и меня попросили...
— Как имя матери? — перебил его доктор.
Седой мужчина настороженно взглянул на психиатра, прежде чем произнес имя: миссис Франсуаза Бриджеман.
— А девушки?
— Рита... Рита Бриджеман. — А как вас зовут?
— Джейс Коннерли.
— Вы владелец ресторанов?
— Да.
— Я дважды обедал в ваших заведениях. Мне понравились пирожки с креветками, приготовленные на жаровне.
— Спасибо, доктор, — быстро проговорил Джейс Коннерли.-Вы меня порадовали. Если не возражаете, вернемся к Рите и ее матери. Мы питаем надежду, что вы согласитесь стать нашим домашним врачом; нам не нужны, как вы понимаете, бесплатные советы, не потому, что это плохо, а лишь из глубокого уважения перед медициной, в которой, доктор, я не разбираюсь, не знаю даже, какие пилюли следует принимать от несварения желудка, не говоря уже о других сложных случаях. Для меня и Франсуазы психиатрия — китайская грамота. Но я надеюсь, что вы сможете нам помочь, хотя случай с Ритой мне представляется довольно тяжелым.
Они помолчали. Поглядывая на доктора, Джейс Коннерли прикидывал: этот Вайт очень молод, должно быть, ему не больше тридцати, но, ясное дело, голова у него варит здорово, раз такая отличная репутация, да и гонорары, видно, немалые, отсюда и роскошная загородная клиника, великолепный дом, ухоженный сад... Он будет стоить больших денег, черт побери! Но ведь она нуждается именно в таком враче... паршивая девчонка!
Коннерли так задумался, что не сразу ответил на заданный доктором вопрос. Он извинился:
— А, да... Рита! Я не знаю точно, где она живет. Сейчас у нее квартира где-то в городе.
— Я хочу посмотреть на нее, — сказал психиатр. — Вы не знаете, где она танцует?
— В заведении Фрэнка Эрна. В «Фантазии».
— "Фантазия"? — оживился врач. — Это неподалеку от одного из ваших ресторанов?
— Совершенно верно, — ответил мистер Коннерли. — В центре квартала.
— Вы видели, как Рита танцует?
— Да. То есть, я хотел сказать, видел, но не в заведении Эрна. Я видел ее сольные концерты и выступления в танцевальной академии.
— Вы разговаривали с ней по поводу ее отношений с матерью?
— Пожалуй, раза два... Но мне тут же приказывали идти жарить спаржу или что-нибудь в этом духе.
Вайт доверительно улыбнулся Коннерли. Оба встали, чтобы пожать друг другу руки.
— Я повидаюсь с ней, — сказал психиатр. — А после встречусь с ее матерью. Где удобнее всего с ней поговорить?
— В «Голубом Джеке», где она работает, у нее там свой кабинет. Это недалеко отсюда, прочувственно пожимая руку Вайту, сказал Коннерли.
Посетитель ушел. Несмотря на то, что разговор был недолгим и необязательным, на душе психиатра остался скверный осадок, который упорно не желал раствориться, исчезнуть...
Коннерли тяжело опустился на сиденье своего «кадиллака» и направил машину на автостраду.
Не сделал ли он глупость, обратившись в клинику? Для такого специалиста, как Байт, все высказанные им тревоги могли показаться пустяками. А что Байт подумал о нем? Не принесет ли этот визит какого-нибудь вреда Рите? Впрочем, сейчас уже поздно что-либо менять, разве что уговорить Франсуазу отказаться от своей идеи. Конечно, надо попытаться убедить ее — и возможно скорее, нельзя это надолго откладывать... Гордость мешает ей оставаться на этой работе, но у нее есть возможность иметь свой ресторан! Почему все-таки, думал Коннерли, она не хочет выходить за него замуж?
Джейс Коннерли нажал на акселератор — машина прибавила скорость. Мысли хаотично мелькали в его возбужденном сознании. Почему-то всплыло в памяти волевое лицо сына. Джону сейчас двадцать восемь и его ничего не интересует, кроме бокса. Он настоящий боец и упрямо добивается высших результатов на ринге.
О чем думает Джон? Победа, борьба, тренировка, и снова: тренировка, борьба, новая победа. Это ужасно! Бесконечная карусель, пока кто-нибудь не сшибет тебя наземь. Однако какие свинские мысли лезут в голову! Ведь это — сын... он живет один, он ожесточился, отец должен создать ему другую семью и хочет этого, размышлял Коннерли, — да, я хочу жениться, но Джон... нет, торопиться здесь нельзя, нужно обождать, пока он не привыкнет к этой мысли. А пока пусть у него будут хорошие деньги, нужно дать ему возможность их заработать. С ним не просто, Джон всегда ненавидел мой ресторанный бизнес, порой я думаю, заодно — и меня. Иногда мне кажется, что он не годится ни на что серьезное, кроме как помыкать своими дружками, этой шайкой оборванцев, которые, в свою очередь, помыкают им и обирают его. И все это опять деньги, деньги...
Так, занятый мыслями, Коннерли проехал девятнадцать миль и свернул к своей загородной вилле. На повороте по многолетней привычке притормозил, но останавливаться не стал. Глянув поверх ровного газона на дом, вспомнил, что обещал своему брату Стентону привезти деньги для его музыкантов. Джейс нахмурился. Деньги. Всегда деньги. Он один должен платить, а остальные только тратят! — думал Джейс. Треск, гудение, звуки скрипок и виолончелей, хрипенье басов. Всеобщая глупость! Но, дорогой, тут уже ничего не поделаешь! Стентон ему хвастался, что он лучший современный композитор среди пишущих квинтеты. Повсюду в доме разбросаны ворохи нот, а он сочиняет музыку в саду, так как не может работать в помещении. Со всех сторон раздаются дьявольские звуки. Стентон не желает мыть посуду у него в ресторане, а он должен платить его бренчалыцикам и, мало того, двоим оплачивать дорогу из предместья и обратно. К черту! Это невыносимо. Пора кончать со всем этим! Больше сюда ни шагу!
Джейс все еще находился около дома, когда на небе появилась странная туча. Она нависла над аллеей, темная и продолговатая, похожая на дракона, разинувшего пасть с высунутым языком. Драконья когтистая лапа готовилась к смертельному удару...
Джейс через ветровое стекло «кадиллака» встретился взглядом с воображаемым чудовищем и мысленно оседлал его. Дорога, ведущая ко входу в ресторан, шла поверху и как бы входила в пасть дракона.
Там наверху жила Франсуаза, там она работала, и сейчас, наверное, очень ждала ответа, который был дан ему доктором.
Короткая неоновая вывеска «Голубой Джек» сияла на белом, двухэтажном ухоженном здании, построенном в колониальном стиле; отделанный деревом фронтон с голубоватыми окнами красиво выделялся на фоне темнеющего пейзажа. В глубине, поодаль за садом, проходила аллея. «Голубой Джек» считался местом, где можно было хорошо поесть; деревенский ландшафт из окон бара и ресторана был восхитительным. Для избранных посетителей на втором этаже располагалось прекрасно оборудованное казино. Владельцем заведения был Джордж Кивер.
Джейс Коннерли завел машину на стоянку и, послав дружеское приветствие бармену, направился к боковому входу, потом проследовал по ступеням вверх. Он пересек верхний этаж и постучал в белую дверь, ведущую в комнаты Франсуазы. Не дождавшись ответа, повернул дверную ручку и вошел.
— Хэлло! — громко сказал он при входе.
— А, привет! — ответил ему приятный женский голос из спальни.
Франсуаза Бриджеман, изящная женщина, с прекрасной фигурой и непринужденной осанкой, с безукоризненными чертами лица и умными глазами, бросилась навстречу Джейсу и обняла его.
Франсуаза была одета в темно-синее вечернее платье, которое ей очень шло. Указав Джейсу на кресло, взяла со столика бутылку, на маленьком баре смешала виски с содовой, положила лед.
— Договорился? — спросила она, облокотившись на спинку кресла.
— Пока не окончательно, — ответил он. — Но это очень милый и деликатный молодой человек. Мне он понравился. Он сказал, что хочет увидеть Риту...
Они пили виски, одновременно обсуждая детали свидания с доктором Вайтом. Вскоре Франсуаза опять обняла Джейса в ожидании его поцелуя.
— Мне всегда так хорошо с тобой, — прошептала она.
— Да?! — пробормотал он, улыбаясь и обнимая Франсуазу. — Ты для меня единственная в этом мире, я люблю в своей жизни только тебя. Я хочу, чтобы тебе всегда было хорошо со мной. Ни о чем другом не думаю, только как жить с тобой вместе. Хочу, чтобы ты все оставила, вышла за меня замуж и была со мной, только рядом со мной. Ну хотя бы ради того, чтобы у нас было больше клиентуры. Я шучу, но, серьезно, ведь ты сохранила бы свою должность. Поженимся, дорогая!
Джейс замолчал, и тут он почувствовал, что женщина выскользнула из его объятий. Она выпрямилась, села боком к нему, отвернулась, но ее пальцы остались у него в руке.
— Нет, любимый, я не хочу выходить замуж. Ты же обещал мне, что мы не будем больше говорить об этом. Я хочу всего того, о чем ты думаешь и говоришь, чего, желаешь, но мы не должны говорить о браке. Мне трудно тебе объяснить...
Она встала, чтобы приготовить новую порцию виски, но Джейс схватил ее за запястье и держал до тех пор, пока она не повернулась к нему. Его щеки посерели от сдерживаемого волнения, взгляд стал суровым, даже свирепым.
— У тебя другой мужчина?! — воскликнул он.
— Не говори так, этого еще не хватало! Оставь, пожалуйста, не надо говорить на эту тему. Ты же знаешь мои чувства к тебе. Или тебе этого недостаточно? Скажи тогда, что мне делать?
Пока он пил, она продолжала успокаивать его. Джейс смотрел на женщину, но не слышал ее слов.
Она восхитительна, но недосягаема, и в то же время все сделает для него. Желание и одновременно гордость мучили его, еще никогда его мужское тщеславие не было так задето. Он поставил стакан на стол — каждый глоток комом вставал у него в горле. Франсуаза тоже перестала пить виски, взяла его руку и поцеловала. Еще вчера она была в его объятиях и говорила, что не может без него жить. Сейчас же он не ощущал ее любви, зато ясно понял, что Франсуаза явно опасалась замужества и всеми способами уходила от этой темы, что, конечно, было подозрительно.
«Если я узнаю, кто этот человек, я убью его!» — подумал Коннерли, глядя на любимую женщину и ничего не видя от бешенства. Слепой гнев овладел им, он решительно поднялся, но вдруг почувствовал в сердце какую-то тяжесть и снова сел.
Кто — то постучал в дверь.
Франсуаза быстро привела себя в порядок, открыла.
Через полуоткрытую дверь Джейс Коннерли увидел лицо своего сына Джона.
— Подождите минуту, — сказала Франсуаза, закрывая дверь.
Она повернулась к Джейсу и посмотрела ему прямо в глаза, в глубине которых Коннерли прятал свое смущение, вызванное внезапным появлением Джона.
— Это твой сын. Почему он здесь? Что ему нужно? Коннерли молчал, лихорадочно соображая, что могло привести сюда Джона.
Франсуаза кивнула ему на дверь, ведущую в холл. Джейс рванулся, зацепился за ножку кровати и сам не заметил, как оказался в вестибюле у выхода.
В доме Коннерли имелось помещение, переоборудованное в спортивный зал, где молодой Джон Коннерли проводил большую часть своего времени. Этот день он завершал отработкой своего коронного удара под названием «укол». От могучих ударов трещали стойки.
Думая о следующей серии ударов, он подошел к окну и стал выжимать гантели. Из окна виднелись автостра да, черепичные крыши домов, трубы и флюгер «Голубого Джека».
Он там, размышлял Джон об отце, он всегда там, его ни минуты не бывает дома. Он готов растратить все свое состояние, стоит лишь этой женщине взглянуть на него. Даже когда он дома, то совсем не думает обо мне. Шесть лет я готовился к встрече с Максом Малоне, а сейчас мой отец говорит, что не хочет иметь со мной ничего общего. Мне уже двадцать восемь, молодость пройдет напрасно, если я упущу удачный момент и не вложу деньги в дело, ничем больше мне отец помочь не сможет. Раз ему на меня наплевать, прекрасно, мне — тоже. Кто в этой семье самый гордый? Кто игрок? А кто бабник? Кто бросает свое дело? Он или я? Нет, не я. Я хочу сразиться с Максом. Отец может финансировать любой бой, какой захочет. Если захочет... Но он ничего не будет делать, пока с ним эта женщина.
Пока он так размышлял, бледный от негодования, к нему бесшумно подошел его дядя Стентон.
— Чего тебе надо? — с раздражением спросил молодой человек.
— Твой отец не придет, я видел его машину. А ведь он мне обещал обязательно принести деньги, — невнятно прошамкал дядя Стентон, худой и угловатый человек с белыми, будто выцветшими волосами, похожий на своего брата Джейса, словно карикатура. Его запавшие голубые глаза искательно бегали по сторонам. Плаксивым голосом он продолжал:
— Мои артисты уже пришли, но они не сыграют ни единой ноты, если им не заплатить. Джейс обещал рассчитаться с ними сегодня вечером. Мы уже на середине «Опуса 90». А эти свиньи, наши слуги, не хотят одолжить мне ни доллара.
— Не рассчитывай на его помощь! — закричал Джон. — Отец тебе сказал, чтобы ты прекратил заниматься вымогательством. Ты прекрасно знаешь, что он тебе это запретил. Будь ты проклят вместе со своей музыкой! Сейчас же убирайся отсюда!
Мощная мускулистая рука замахнулась на композитора. Дядя Стентон съежился, вжал голову в плечи, отпрыгнул, и, жалобно причитая, выскользнул за дверь спортзала.
Стиснув зубы, Джон Коннерли смотрел в окно. Дядя Стентон, по-видимому, поверил всему, что он ему сказал, и в панике бегал около дома.
Джон, не обращая на него никакого внимания, перепрыгивая через несколько ступеней, спустился по лестнице этого большого нескладного дома и вошел в ванную. Он долго стоял под душем, потом тщательно вытерся и поспешно оделся.
Джон пересек травянистый газон, расстилавшийся между его домом и «Голубым Джеком». Он шел, раздумывая, что сказать, и вспоминал имя этой женщины: Франсуаза Бриджеман. Дойдя до лужайки, разбитой перед казино, он перепрыгнул через ограду и направился по дорожке к зданию. Бармен сказал ему, что Франсуаза находится наверху, и объяснил, как ее найти.
Дверь сразу открылась и появилась женщина. Он отметил, что ей больше сорока, но она очень даже недурна. Он разглядывал ее, насколько позволяла полуоткрытая дверь, и услышал, что его просят подождать минутку. Ну что ж, хорошо, он подождет.
Через некоторое время она, настороженно улыбаясь, пригласила его войти.
— Я — Джон Коннерли.
— Да, я знаю. Не хотите ли присесть?
— Нет. Я пришел, чтобы увидеть своего отца. Я хочу, чтобы вы оставили его в покое.
— Понимаю. Но смею вас заверить, что мое влияние на него ничтожно.
— Возможно. Но он слишком привязался к этому месту. А вы тянете из него деньги и всячески отвлекаете от дела. Его никогда не бывает дома. Не могли бы вы выбрать себе кого-нибудь еще из многочисленных приезжающих, их здесь предостаточно. Ну, а его вы должны оставить в покое.
— Я понимаю, на что вы намекаете, — ответила женщина неестественно низким голосом. — Но вы сильно заблуждаетесь. А вы говорили со своим отцом?
— Нет, я не делал этого. Да и разговор с ним мало что может изменить. Вы же его любовница. В этом я не ошибаюсь, и если у него еще осталось хоть немного порядочности, он должен вырваться из ваших когтей.
— Вот как! — воскликнула Франсуаза, едва сдерживая слезы. — Вы пришли, чтобы уберечь его от когтей хищницы? Вы не знакомы со мной и с такой яростью защищаете его от авантюристки, даже не зная, кто она. Это неправильно. Послушайте, может быть, мы найдем средство...
— Прекратите говорить глупости! — взревел Джон Коннерли. — Мне совершенно безразлично, знаю я вас или нет! Вы для моего отца на первом месте в жизни. Вы используете содержимое его карманов для своих целей! Вы хотите женить его на себе! Поэтому вы так о нем заботитесь!
— Вы несправедливо обвиняете меня, — сдержанно сказала Франсуаза, овладев собой. — Я прекрасно понимаю, что вы обо мне думаете, но, заверяю вас, вы ошибаетесь. Ваш отец внизу. Пойдемте, поговорим с ним.
— Я говорю с вами! — вскричал молодой человек. — Я хочу говорить с вами, а не с ним, и вы зря стараетесь меня переубедить. Вы портите его жизнь и мою тоже. Я все это прекращу. Я предупредил вас о своих планах, и это не шутки. Отпустите его. Оставьте его, я вам сказал! В противном случае я приму меры, которые вряд ли вам понравятся.
Женщина спокойно поглядела на него.
— Сейчас же пойдемте к нему, — сказала она тихо. — Послушаем, что он скажет.
Словно ожидая удара, Джон отступил на шаг в сторону, в его темных блестящих глазах бушевала ярость. Он с силой толкнул дверь и с грохотом захлопнул ее за собой.
Рассыльный быстро пересек проспект перед частной клиникой, слез с мотоцикла и, взяв пакет, направился к главному входу.
Горничная расписалась и принесла пакет в библиотеку, находящуюся при канцелярии.
Секретарь тотчас же отнес конверт доктору Вайту и тот вскрыл его. Некоторое время доктор неподвижно стоял у окна и листал бумаги. Несколько раз он возвращался к началу документа, изучая первую страницу, озаглавленную: Франсуаза Арли Бриджеман. В бумаге сообщалось, что ей 42 года и, как управляющая, она на хорошем счету. В конце страницы было написано следующее:
До своего замужества 6 лет работала стенографисткой в «Импайер Хадсон Стилл» и три года после замужества — личный секретарь Артура Джерома Шевалла, город Нью-Йорк. Заболевания ее и в ее семье: 1931, 1932 и 1933. Работала в 1934 году в Джоэй Лунч Кар, Нью-Йорк, и других заведениях официанткой до конца 1936 года. Работала секретаршей в Новом экономическом обществе города Нью-Йорка в 1936 и 1938 годах. Официантка, потом метрдотель в 1939 году и в 1942 году в Манхэттен Чайн Инкорпорейшн. Метрдотель в 1943 и 1944 в кафе «Амбассадор», Лонг Айленд. Управляющая в «Голубом Джеке» с 1945 года. (Комсон Хайвэй, Пьернак Коунти, Нью-Йорк).
Это было все, что известно о Франсуазе Бриджеман. Обычно следователей и врачей главным образом интересует, чем человек зарабатывает себе на жизнь.
Вайт перевернул страницу, где было мелко вписано:
Дочь Маргарита, родилась в 1925 году.
2 года колледжа 1-го порядка. Занятия: бальные классические танцы.
И это все о Рите.
Ватни Вайт взял телефонную книгу, нашел адрес ночного клуба «Фантазия», потом позвал секретаря:
— Спрячьте конверт в сейф, пожалуйста. Я еду в город.
Элегантная девушка вошла в телефонную кабину одной из манхэттенских аптек и заказала междугородный разговор.
— Я хочу поговорить лично с мистером Арди Легреллом из ресторана «Голубой Джек», район Пьернак. Диктую имя по буквам. У меня нет точного номера, это отдаленный район.
— Подождите немного, пожалуйста.
Девушка с телефонной трубкой в руке ожидала в кабине. Она была одета в серое платье, которое ей очень шло, черная шляпка с пестрой вуалью подчеркивала ее красоту. Ожидая вызова, она нервно постукивала изящной туфелькой по полу.
— Алло, я слушаю! — она приблизила трубку к розовым губам. — Мистер Легрелл? Это мисс Бриджеман, Рита Бриджеман. Не повторяйте моего имени вслух, пожалуйста. Я не хочу, чтобы моя мать узнала, что это я звоню. Хочу попросить вас об одном одолжении. Вы знаете магазинчик на полпути по автостраде к «Голубому Джеку»? Не могли бы вы там встретиться со мной в течение часа? Мне чрезвычайно важно с вами увидеться. Речь идет о моей матери, прошу не говорить ей ни слова. И вообще это не телефонный разговор. Ну каковы сможете быть в магазине? Я на машине, буду там раньше, чем через час. Окажите мне такую любезность.
— Хорошо, сейчас выезжаю, — ответил мистер Арди Легрелл. Чем-то очень довольный, он покинул телефонную кабину бара.
Мистер Легрелл был метрдотелем «Голубого Джека». Под его началом находился основной нижний этаж, ресторан, бар и банкетный зал, Франсуазе Бриджеман подчинялся верхний этаж и казино. Мистеру Легреллу было сорок пять лет. Он носил дорогие, безукоризненно сшитые костюмы, а те суммы, что он тратил на свою обувь, говорили о его легкомыслии. У него было загорелое невыразительное лицо, серые цепкие глаза и ровные белые зубы. От него пахло дорогим одеколоном и виски. И думал он только об одном человеке во всем мире — о себе.
Рита Бриджеман хочет встретиться с ним. Он много знал про нее, но никогда не видел. Что она хочет сообщить ему? Какие сведения у нее в руках?
Будь что будет, подумал Арди Легрелл, удобно расположившись в баре и вливая в себя третью порцию виски. Посмотрим, что она расскажет о Франсуазе при встрече. Как смогла такая женщина, как Франсуаза, полюбить этого старого коротышку Коннерли? Со мной она холодна, мы с ней очень быстро поняли друг друга! Хоть бы этот Коннерли умер! Тогда она отнеслась бы ко мне иначе, и мы могли бы начать все сначала. Есть ли у нее деньги? Она со мной почти одного возраста, нам было бы неплохо во всех отношениях. Я полагаю, что девочка тоже хороша, слышал, что она танцовщица. Интересно, что же ей от меня нужно?
Подъехав к магазинчику, он потушил фары и закурил.
Через двадцать минут на автостраде появился автомобиль и затормозил рядом, громко шурша гравием.
— Мисс Бриджеман? — воскликнул Легрелл, увидев пару красивых ножек, появляющихся из автомобиля.
— Да, — ответила девушка, глядя на него. — А вы мистер Легрелл?
— Он самый.
— А это я, — сказала Рита.
Легрелл вышел из машины и галантно подал ей руку, чтобы помочь, потом усадил девушку рядом с собой.
— Я хотела бы кое-что у вас узнать, — начала Рита, взяв сигарету. — Я пыталась поговорить с матерью и Джорджем Кивером, но так ничего от них не смогла добиться. Я задумала одно дело и нуждаюсь в вашей помощи. Вы же знаете, что я танцую.
— Да, мне это известно, — мягко сказал Легрелл, пронзив ее своими серыми глазами.
— Ну так вот. Моя мать хочет, чтобы я танцевала в балете, но это занятие для детей, вышедшее из моды. Я надеюсь, вы меня понимаете. Моя мать на протяжении многих лет все решала за меня. Мне уже двадцать один год и я не могу больше терпеть, чтобы ко мне относились, как к несмышленому ребенку. У меня не было отца, и моя мать, считая, что так мне будет лучше, работала как каторжная, и это все для того, чтобы я занималась классическими танцами. Я никак не могу доказать ей, что все это сегодня никому не нужно. Больше я не стану притворяться. Она испортила свою жизнь, отдалилась от меня и от всего, что меня окружало. Теперь она, сама того не желая, может стать моим злейшим врагом. Я не надоела вам?
— Напротив! — воскликнул Легрелл, подсев к ней поближе. Эта девушка так напоминала свою мать... и вдобавок молодость. Ничто не заменит молодость, особенно женщине.
— Хорошо, вот что я хочу от вас. Моя идея заключается в том, — быстро продолжала Рита, глядя в пространство, — чтобы мать могла хорошо устроиться. Для этого она должна бросить свое казино. Тогда она поймет меня и оставит в покое. У нее свои взгляды на жизнь, а у меня свои. Ее ужасно рассердило то, что я бросила балетную академию и стала, как вам известно, готовить номер для Фрэнка Эрла, в «Фантазии». Она считает неприличным, что я танцую в ночном клубе, однако быть управляющей в казино ее не смущает, а все потому, что Джордж Кивер ей хорошо платит. И когда мы с Фрэнком Эрлом приготовили небольшую программу, она добилась того, что полиция нравов сделала мне замечание и запретила номер, мотивируя тем, что я была почти не одета. Мать плакала и говорила: «Я не хочу тебя знать!» Она никак не хочет понять, что я никогда не стану профессиональной балериной и самое большее, на что могу рассчитывать, занимаясь классическими танцами, это давать сольные концерты в школе.