Страница:
Она слышала голоса и других мужчин. Их смех. Вопросы, что задавались ее носильщику, были о ней. Лицо принцессы вспыхнуло негодованием. Кажется, ему желали хорошенько развлечься. Под тяжелыми шагами разбойника заскрипели деревянные ступени. Послышался звук открываемой двери. Пара шагов – и он швырнул девушку на что-то мягкое. Освободил от покрывала, веревок. Вынул кляп.
– Пить… пожалуйста, – попросила она, облизав пересохшие губы.
В глазах мужчины появился масляный блеск, он криво усмехнулся, но фляжку с водой с пояса снял и бросил ей. За ним закрылась дверь.
Принцесса осталась одна. Жадно выпив всю воду, огляделась. Времянка или летняя пристройка, где ее оставили, вряд ли предназначалась для жилья. В небольшой комнате не было ничего, кроме тюфяка, на котором она сидела. Через прорехи в крыше виднелись ярко-голубые лоскуты безоблачного неба. Сквозь щели, ложась на грязный пол, проникали солнечные лучи. В них золотились пылинки. Она прилегла на тюфяк, набитый соломой, закрыла лицо широким рукавом платья. По щекам, стирая румяна и белила, беззвучно катились слезы.
«Цапля, проклятая цапля…» – эта мысль неотступно преследовала ее с той самой минуты, как молоденький джоукан мертвым упал к ее ногам. По взгляду разбойника, его ухмылке она уже догадалась, что выкупа за нее не потребуют. Принцессу ожидала участь страшнее участи пленницы. Дверь даже не заперли, так плачевно было ее положение.
Шло время, но ничего не происходило. Вокруг стояла тишина, хотя она слышала, как невдалеке тихо переговариваются мужские голоса. Казалось, они чего-то ждали. И эта странная, пугающая своей неопределенностью тишина уже начала давить на уши, когда раздался властный голос.
– Дурачье, что застыли?!
Услышав этот голос, она вздрогнула и смертельно побледнела.
– Мы ждали вас, ген…
Послышался звук удара, болезненное оханье. Принцесса горестно улыбнулась. Излишняя предосторожность. Она все равно узнала его.
– Почему до сих пор медлите? Джасенкьё – кучка жалких трусов? Или вам нужен особый приказ?!
– Но мы видели печать императора…
– Болваны! Снимите с нее одежду, сотрите со лба иероглиф и окажется, что девчонка ничем не лучше любой шлюхи, которую вы можете позволить себе за деньги!
В ответ раздался дружный гогот. Следом быстрые шаги. Громко заскрипели ступени, распахнулась дверь, и в комнате сразу стало тесно. К ней, мешая друг другу, потянулись грубые мужские руки. Она зажмурилась, чтобы ничего не видеть. Хотела бы ничего и не чувствовать, но это ее желание осталось неисполненным.
Прикрытая лишь своими волосами, лежала она на тюфяке, не в силах пошевелиться. Из-под мокрых ресниц по опухшему от побоев лицу бежали слезы. Гнетущая тишина вновь давила на уши, и время утратило для нее свою определенность. Сколько прошло часов, дней или, может, недель, прежде чем ей удалось впасть в эту полудрему-полузабытье? Сейчас она хотела бы остаться там навсегда. Но, вопреки желанию, сознание постепенно возвращалось из той черной дыры, куда оно так милосердно провалилось. Возвращалось вместе с болью. Вместе с отчаянием.
– О чем скулит эта сучка?
Среди гортанных звуков удовольствия, хриплого рычания и тяжелого дыхания сгрудившихся вокруг нее зверей, звучавшее пронзительно чистой нотой одинокое «прости» – единственное слово, что она произносила, заставляло даже этих охваченных похотливым вожделением животных чувствовать себя неуютно. Ее били по лицу, чтобы она замолчала.
А она просила прощения у любимого за то, что обманула его надежды. За то, что маленькой принцессе с крохотными ножками, о которой он так мечтал, не суждено будет родиться. Девочке, у которой никто не отберет царство…
Принцесса с трудом пошевелилась. Прямо над головой, в прорехе, показался кусок вечернего неба. Цвета королевских ирисов… Глаза любимого… Она его больше не увидит… Император ничего не узнает… Ему просто скажут, что она умерла… И тягучая, ноющая боль во всем теле превратилась в ничто по сравнению с отчаянием, заполнившим душу.
Тишину разорвал топот копыт, громкие крики, звон мечей. Кто-то сорвал дверь с петель и ворвался туда, где была она. Ее во что-то закутали и куда-то понесли. Осторожно уложили в повозку на мягкое душистое сено, накрыли меховым покрывалом. До нее еще донеслись стоны умирающих, плач осиротевших детей, жалобный вой собак и треск горящего дерева, но скрипа колес и криков возницы, понукающего лошадей, она уже не услышала.
Император стоял на балконе верхнего этажа и смотрел на закат. Ветер слегка колыхал плотный красный шелк расшитого золотыми драконами лун-пао. Отчего освещенная лучами заходящего солнца одинокая фигура императора, казалось, сгорала заживо, объятая пламенем. На звук шагов он повернул голову. Сурово и холодно посмотрел на преклонившего перед ним колено генерала.
– Ее нашли. Она во дворце, мой повелитель, – доложил тот, когда ему было позволено говорить.
– Я хочу ее видеть!
Император хотел идти, но генерал загородил ему дорогу.
– Ты не можешь!
– Почему?
Теперь генерал тоже смотрел сурово.
– Ты не просто мужчина, чья женщина изменила ему с другим и сбежала… Ты – император! Если понадобится, удержу силой, но не позволю тебе замарать священную особу владыки Поднебесной общением с падшей! Во имя всего, что ты добился, во имя твоих будущих свершений! Ты не можешь больше видеться с ней! Ты можешь только казнить ее! – подвел он черту.
Император молчал долго, потом спросил:
– Ты действительно уверен, что дворцовые сплетники не лгут?
Генерал Лун Чжуа склонил голову.
– Да, мой повелитель, не лгут! Она сбежала со своим юным любовником. В дороге на них напали джасенкьё. Парня убили. Ее, как простую шлюху, пустили по кругу…
– Не смей говорить о ней в подобном тоне! – гневно воскликнул Император. В его, ставших злыми, глазах читалось желание подарить генералу смерть.
Тот бесстрашно шагнул навстречу.
– Тогда убей меня! Убей, если это оправдает ее в твоих глазах! Если моя смерть отменит случившееся! – воскликнул он с неменьшим гневом.
Стражи тут же обнажили мечи. Император жестом удержал их. Генерал подошел к нему, положил руки на плечи. На лице его отразилось сочувствие.
– Я понимаю, как ты страдаешь, но прошу… Не ходи! Она все равно в беспамятстве. И ты уже ничего не исправишь… даже своей жалостью…
Это были слова не холодного, заботящегося лишь о благе государства царедворца, – это были слова друга. Император уступил его просьбе. Вернулся в свои покои. Не желая сейчас никого видеть, взмахом руки отослал дожидавшуюся его свиту и сел в кресло у окна.
– А ребенок? – спросил он.
– Она понесла от тебя?!
– Не знаю, я надеялся…
Вздохнув, Император сгорбился в кресле, не заметив гримасы, на мгновение исказившей лицо генерала.
– Их было слишком много… Никто не сможет с уверенностью поручиться, чей он… Если так – ублюдок… Лучше этому ребенку никогда не родиться…
Услышав его ответ, Император устало кивнул головой.
– Хорошо, пошли за ее отцом. Может, он захочет сохранить ей жизнь, забрав домой… – произнес он, впрочем, без особой надежды.
Скрестив пальцы, уперся в них подбородком и задумался. Его взгляд ушел в себя, он прикусил губу, как делал это с детства. Борясь с самим собой, со своей судьбой. Широкие рукава халата опустились вниз, оголив красивые узкие кисти рук. Не неженки. То были руки воина. С застаревшими мозолями на ладонях от ежедневных упражнений с мечом. Глаза генерала сверкнули голодным блеском. И торжеством. Он отвел взгляд от печального лица своего повелителя.
«О, женщины! Вам имя – Зло! И приходите вы в наш мир, чтобы, как ржа, разъедать металл наших сердец, делая нас, мужчин, слабыми и жалкими…» – мысленно усмехнувшись, генерал незаметно покинул императорские покои. Разве он не предлагал ей другой путь? Избавить себя и его… Избавить любимого от страданий. Но, глупая женщина, на что она надеялась? Посмела тягаться – и с Кем!
Погруженный в свою печаль, Император не заметил его ухода. Вплетающегося в тишину комнаты дыхания ветра и пения цикад он тоже не замечал.
Она очнулась оттого, что он сел в изножье ее кровати. В ее спальне. В покоях, во дворце. Темнота скрывала его лицо, но принцесса и так знала, что это он – генерал Лун Чжуа.
– Завтра состоится суд. Твой отец уже здесь.
– Отец? Здесь… – откликнулась она и подумала: «Сколько же прошло времени?»
– У тебя был жар. Прошло две недели, – ответил он на ее мысли и добавил: – Я надеялся, что ты догадаешься умереть…
Молчание, надолго повисшее затем в комнате, липкими пальцами страха сдавило ей горло. Сознанием вновь овладел пережитый ужас и охватившее следом отчаяние. Она чуть не закричала, когда снова раздался его спокойный, уверенный голос.
– Можешь попытаться рассказать завтра всю правду… Но ты все равно умрешь… Потому что я так решил, – генерал встал с кровати. – Да, и он больше не любит тебя…
Он ушел, оставив ее одну. В темноте. Без капли надежды. На прощание сказал: «Мой совет – умри молча. Не перекладывай свой позор на его плечи. Если действительно любишь его…»
На следующий день, в зале суда, между стражей с копьями, на коленях ждала она своей участи. Все собравшиеся молчали. Ждали императора. Ждали очень долго. Принцесса подняла голову, услышав его голос. Но он не смотрел в ее сторону. Его лицо было холодно и безучастно, как и подобает лику живого бога. Перед ней на троне сидел не ее любимый, а владыка Поднебесной.
– Не поднимай головы, падшая!
Получив удар древком копья в спину от одного из стражей, она вновь склонилась. Присутствующие все как один высказались за казнь. Она услышала, как родной отец отказался от нее, когда ему было предложено забрать дочь домой.
– Это ляжет несмываемым позором на весь наш род – принять обратно опозорившую себя женщину! – сказал отец. – Пусть лучше она умрет здесь, мой повелитель!
Казнь назначили на утро. Принцесса больше не вернулась в свои покои. Ее заперли в клетке и оставили во дворе. Под охраной.
С первыми лучами солнца дворцовая площадь стала заполняться народом. На соломенном мате, в простом белом одеянии, на коленях, ждала она казни, окруженная безразличием и презрением мужских взглядов. Здесь не было ни одной женщины. Потому что мужчины казнили ее в назидание им.
Дребезжащий старческий голос закончил зачитывать длинный перечень совершенных ею преступлений. К ней, вместо палача, с обнаженным мечом уже шел генерал. Как и обещал, он не отдал ей сердце своего господина. И время вновь утратило свою определенность.
Подняв голову, она встретилась взглядом с любимым. Глаза императора прощали. Прощались с ней и просили простить за то, что всей своей властью он не может избавить ее от смерти. Сердце принцессы наполнилось радостью. Он любил ее. Любил даже падшую.
И смерть больше не пугала. Она сама убрала волосы с шеи, подставляя голову под занесенный меч. Клинок с визгом рассек воздух, и она перестала быть. В потемневшее, готовое пролиться дождем небо сорвалась с ветки птаха.
Император закрыл глаза, чтобы ничего не видеть. Хотел бы ничего не слышать – ни свиста меча, ни глухого стука о землю, но это его желание так и осталось неисполненным. Сразу после казни, покинув дворцовую площадь, он заперся в своих покоях. И никому не было велено беспокоить его священную особу. Даже генералу.
Спустя некоторое время, тот разыскал своего повелителя в дворцовом саду. Император стоял под деревом. Шел дождь, а рядом не было никого, кто раскрыл бы над ним зонт. По запрокинутому лицу императора стекали капли дождя, смывая скупые, горькие слезы.
Генерал подошел ближе. На его лице отразилось искреннее сочувствие. Ему было невыносимо и дальше смотреть на страдания того, кто безраздельно владел его сердцем. В эгоизме собственных чувств он решил, что может собой заполнить ту пустоту, куда все больше погружался одинокий, потерянный взгляд императора.
– Позвольте, мой принц, я укрою Вас от дождя. Вы совсем промокли… – протянул он к нему руки.
– Уходи! – прогнал его Император.
5 глава
6 глава
– Пить… пожалуйста, – попросила она, облизав пересохшие губы.
В глазах мужчины появился масляный блеск, он криво усмехнулся, но фляжку с водой с пояса снял и бросил ей. За ним закрылась дверь.
Принцесса осталась одна. Жадно выпив всю воду, огляделась. Времянка или летняя пристройка, где ее оставили, вряд ли предназначалась для жилья. В небольшой комнате не было ничего, кроме тюфяка, на котором она сидела. Через прорехи в крыше виднелись ярко-голубые лоскуты безоблачного неба. Сквозь щели, ложась на грязный пол, проникали солнечные лучи. В них золотились пылинки. Она прилегла на тюфяк, набитый соломой, закрыла лицо широким рукавом платья. По щекам, стирая румяна и белила, беззвучно катились слезы.
«Цапля, проклятая цапля…» – эта мысль неотступно преследовала ее с той самой минуты, как молоденький джоукан мертвым упал к ее ногам. По взгляду разбойника, его ухмылке она уже догадалась, что выкупа за нее не потребуют. Принцессу ожидала участь страшнее участи пленницы. Дверь даже не заперли, так плачевно было ее положение.
Шло время, но ничего не происходило. Вокруг стояла тишина, хотя она слышала, как невдалеке тихо переговариваются мужские голоса. Казалось, они чего-то ждали. И эта странная, пугающая своей неопределенностью тишина уже начала давить на уши, когда раздался властный голос.
– Дурачье, что застыли?!
Услышав этот голос, она вздрогнула и смертельно побледнела.
– Мы ждали вас, ген…
Послышался звук удара, болезненное оханье. Принцесса горестно улыбнулась. Излишняя предосторожность. Она все равно узнала его.
– Почему до сих пор медлите? Джасенкьё – кучка жалких трусов? Или вам нужен особый приказ?!
– Но мы видели печать императора…
– Болваны! Снимите с нее одежду, сотрите со лба иероглиф и окажется, что девчонка ничем не лучше любой шлюхи, которую вы можете позволить себе за деньги!
В ответ раздался дружный гогот. Следом быстрые шаги. Громко заскрипели ступени, распахнулась дверь, и в комнате сразу стало тесно. К ней, мешая друг другу, потянулись грубые мужские руки. Она зажмурилась, чтобы ничего не видеть. Хотела бы ничего и не чувствовать, но это ее желание осталось неисполненным.
Прикрытая лишь своими волосами, лежала она на тюфяке, не в силах пошевелиться. Из-под мокрых ресниц по опухшему от побоев лицу бежали слезы. Гнетущая тишина вновь давила на уши, и время утратило для нее свою определенность. Сколько прошло часов, дней или, может, недель, прежде чем ей удалось впасть в эту полудрему-полузабытье? Сейчас она хотела бы остаться там навсегда. Но, вопреки желанию, сознание постепенно возвращалось из той черной дыры, куда оно так милосердно провалилось. Возвращалось вместе с болью. Вместе с отчаянием.
– О чем скулит эта сучка?
Среди гортанных звуков удовольствия, хриплого рычания и тяжелого дыхания сгрудившихся вокруг нее зверей, звучавшее пронзительно чистой нотой одинокое «прости» – единственное слово, что она произносила, заставляло даже этих охваченных похотливым вожделением животных чувствовать себя неуютно. Ее били по лицу, чтобы она замолчала.
А она просила прощения у любимого за то, что обманула его надежды. За то, что маленькой принцессе с крохотными ножками, о которой он так мечтал, не суждено будет родиться. Девочке, у которой никто не отберет царство…
Принцесса с трудом пошевелилась. Прямо над головой, в прорехе, показался кусок вечернего неба. Цвета королевских ирисов… Глаза любимого… Она его больше не увидит… Император ничего не узнает… Ему просто скажут, что она умерла… И тягучая, ноющая боль во всем теле превратилась в ничто по сравнению с отчаянием, заполнившим душу.
Тишину разорвал топот копыт, громкие крики, звон мечей. Кто-то сорвал дверь с петель и ворвался туда, где была она. Ее во что-то закутали и куда-то понесли. Осторожно уложили в повозку на мягкое душистое сено, накрыли меховым покрывалом. До нее еще донеслись стоны умирающих, плач осиротевших детей, жалобный вой собак и треск горящего дерева, но скрипа колес и криков возницы, понукающего лошадей, она уже не услышала.
Император стоял на балконе верхнего этажа и смотрел на закат. Ветер слегка колыхал плотный красный шелк расшитого золотыми драконами лун-пао. Отчего освещенная лучами заходящего солнца одинокая фигура императора, казалось, сгорала заживо, объятая пламенем. На звук шагов он повернул голову. Сурово и холодно посмотрел на преклонившего перед ним колено генерала.
– Ее нашли. Она во дворце, мой повелитель, – доложил тот, когда ему было позволено говорить.
– Я хочу ее видеть!
Император хотел идти, но генерал загородил ему дорогу.
– Ты не можешь!
– Почему?
Теперь генерал тоже смотрел сурово.
– Ты не просто мужчина, чья женщина изменила ему с другим и сбежала… Ты – император! Если понадобится, удержу силой, но не позволю тебе замарать священную особу владыки Поднебесной общением с падшей! Во имя всего, что ты добился, во имя твоих будущих свершений! Ты не можешь больше видеться с ней! Ты можешь только казнить ее! – подвел он черту.
Император молчал долго, потом спросил:
– Ты действительно уверен, что дворцовые сплетники не лгут?
Генерал Лун Чжуа склонил голову.
– Да, мой повелитель, не лгут! Она сбежала со своим юным любовником. В дороге на них напали джасенкьё. Парня убили. Ее, как простую шлюху, пустили по кругу…
– Не смей говорить о ней в подобном тоне! – гневно воскликнул Император. В его, ставших злыми, глазах читалось желание подарить генералу смерть.
Тот бесстрашно шагнул навстречу.
– Тогда убей меня! Убей, если это оправдает ее в твоих глазах! Если моя смерть отменит случившееся! – воскликнул он с неменьшим гневом.
Стражи тут же обнажили мечи. Император жестом удержал их. Генерал подошел к нему, положил руки на плечи. На лице его отразилось сочувствие.
– Я понимаю, как ты страдаешь, но прошу… Не ходи! Она все равно в беспамятстве. И ты уже ничего не исправишь… даже своей жалостью…
Это были слова не холодного, заботящегося лишь о благе государства царедворца, – это были слова друга. Император уступил его просьбе. Вернулся в свои покои. Не желая сейчас никого видеть, взмахом руки отослал дожидавшуюся его свиту и сел в кресло у окна.
– А ребенок? – спросил он.
– Она понесла от тебя?!
– Не знаю, я надеялся…
Вздохнув, Император сгорбился в кресле, не заметив гримасы, на мгновение исказившей лицо генерала.
– Их было слишком много… Никто не сможет с уверенностью поручиться, чей он… Если так – ублюдок… Лучше этому ребенку никогда не родиться…
Услышав его ответ, Император устало кивнул головой.
– Хорошо, пошли за ее отцом. Может, он захочет сохранить ей жизнь, забрав домой… – произнес он, впрочем, без особой надежды.
Скрестив пальцы, уперся в них подбородком и задумался. Его взгляд ушел в себя, он прикусил губу, как делал это с детства. Борясь с самим собой, со своей судьбой. Широкие рукава халата опустились вниз, оголив красивые узкие кисти рук. Не неженки. То были руки воина. С застаревшими мозолями на ладонях от ежедневных упражнений с мечом. Глаза генерала сверкнули голодным блеском. И торжеством. Он отвел взгляд от печального лица своего повелителя.
«О, женщины! Вам имя – Зло! И приходите вы в наш мир, чтобы, как ржа, разъедать металл наших сердец, делая нас, мужчин, слабыми и жалкими…» – мысленно усмехнувшись, генерал незаметно покинул императорские покои. Разве он не предлагал ей другой путь? Избавить себя и его… Избавить любимого от страданий. Но, глупая женщина, на что она надеялась? Посмела тягаться – и с Кем!
Погруженный в свою печаль, Император не заметил его ухода. Вплетающегося в тишину комнаты дыхания ветра и пения цикад он тоже не замечал.
Она очнулась оттого, что он сел в изножье ее кровати. В ее спальне. В покоях, во дворце. Темнота скрывала его лицо, но принцесса и так знала, что это он – генерал Лун Чжуа.
– Завтра состоится суд. Твой отец уже здесь.
– Отец? Здесь… – откликнулась она и подумала: «Сколько же прошло времени?»
– У тебя был жар. Прошло две недели, – ответил он на ее мысли и добавил: – Я надеялся, что ты догадаешься умереть…
Молчание, надолго повисшее затем в комнате, липкими пальцами страха сдавило ей горло. Сознанием вновь овладел пережитый ужас и охватившее следом отчаяние. Она чуть не закричала, когда снова раздался его спокойный, уверенный голос.
– Можешь попытаться рассказать завтра всю правду… Но ты все равно умрешь… Потому что я так решил, – генерал встал с кровати. – Да, и он больше не любит тебя…
Он ушел, оставив ее одну. В темноте. Без капли надежды. На прощание сказал: «Мой совет – умри молча. Не перекладывай свой позор на его плечи. Если действительно любишь его…»
На следующий день, в зале суда, между стражей с копьями, на коленях ждала она своей участи. Все собравшиеся молчали. Ждали императора. Ждали очень долго. Принцесса подняла голову, услышав его голос. Но он не смотрел в ее сторону. Его лицо было холодно и безучастно, как и подобает лику живого бога. Перед ней на троне сидел не ее любимый, а владыка Поднебесной.
– Не поднимай головы, падшая!
Получив удар древком копья в спину от одного из стражей, она вновь склонилась. Присутствующие все как один высказались за казнь. Она услышала, как родной отец отказался от нее, когда ему было предложено забрать дочь домой.
– Это ляжет несмываемым позором на весь наш род – принять обратно опозорившую себя женщину! – сказал отец. – Пусть лучше она умрет здесь, мой повелитель!
Казнь назначили на утро. Принцесса больше не вернулась в свои покои. Ее заперли в клетке и оставили во дворе. Под охраной.
С первыми лучами солнца дворцовая площадь стала заполняться народом. На соломенном мате, в простом белом одеянии, на коленях, ждала она казни, окруженная безразличием и презрением мужских взглядов. Здесь не было ни одной женщины. Потому что мужчины казнили ее в назидание им.
Дребезжащий старческий голос закончил зачитывать длинный перечень совершенных ею преступлений. К ней, вместо палача, с обнаженным мечом уже шел генерал. Как и обещал, он не отдал ей сердце своего господина. И время вновь утратило свою определенность.
Подняв голову, она встретилась взглядом с любимым. Глаза императора прощали. Прощались с ней и просили простить за то, что всей своей властью он не может избавить ее от смерти. Сердце принцессы наполнилось радостью. Он любил ее. Любил даже падшую.
И смерть больше не пугала. Она сама убрала волосы с шеи, подставляя голову под занесенный меч. Клинок с визгом рассек воздух, и она перестала быть. В потемневшее, готовое пролиться дождем небо сорвалась с ветки птаха.
Император закрыл глаза, чтобы ничего не видеть. Хотел бы ничего не слышать – ни свиста меча, ни глухого стука о землю, но это его желание так и осталось неисполненным. Сразу после казни, покинув дворцовую площадь, он заперся в своих покоях. И никому не было велено беспокоить его священную особу. Даже генералу.
Спустя некоторое время, тот разыскал своего повелителя в дворцовом саду. Император стоял под деревом. Шел дождь, а рядом не было никого, кто раскрыл бы над ним зонт. По запрокинутому лицу императора стекали капли дождя, смывая скупые, горькие слезы.
Генерал подошел ближе. На его лице отразилось искреннее сочувствие. Ему было невыносимо и дальше смотреть на страдания того, кто безраздельно владел его сердцем. В эгоизме собственных чувств он решил, что может собой заполнить ту пустоту, куда все больше погружался одинокий, потерянный взгляд императора.
– Позвольте, мой принц, я укрою Вас от дождя. Вы совсем промокли… – протянул он к нему руки.
– Уходи! – прогнал его Император.
5 глава
Всегда найдется кто-нибудь, кто предаст. На лице его не дрогнул ни один мускул, когда, узнав правду, он приказал убить доносчика. О презренного не стали марать благородную сталь мечей. Его удавили. Тут же, в шатре, на глазах у собравшихся на военный совет военачальников. Один из стражей протянул императору сверток в лоскуте черного шелка – тот самый, что все пытался передать ему донесший на своего генерала сотник.
Он развернул. На ладонь легла заколка из слоновой кости с цветком ириса. В глубоком молчании, долго, разглядывал Император драгоценность, подаренную им женщине, которую он так любил, что не спас от паутины опутавшей ее лжи. Любил так сильно, что предал позору и обрек на казнь.
Уголок его рта дернулся в нервном оскале. Пальцы сжались, ломая украшение. Пурпурная эмаль лепестков на золоте упала к его ногам. Каблуком сапога он раздавил хрупкое доказательство своей любви и посмотрел вокруг ослепшими от бессильной ярости глазами. В почерневшем омуте его взгляда шевельнулось что-то страшное, багровое, и каждый из присутствующих на миг ощутил себя в смертельной опасности. Без приказа, один за другим, военачальники поспешно покинули шатер повелителя.
Послав за генералом и отдав страже приказ никого, кроме Лун Чжуа, к нему не пускать, Император распорядился приготовить для него ванну. И нарвать цветов. Удивив своим странным желанием безмолвную, ставшую почти бесплотной под его взглядом прислугу.
На этот раз он никому не позволил раздевать себя. Взмахом руки прогнав слуг, сам снял доспехи, стянул через голову тонкую вязь очень прочной кольчуги, скинул одежду. Распустив волосы, шагнул в горячую воду, погрузившись в нее до самого подбородка. Запрокинул голову и устало прикрыл глаза. Волосы, намокнув, черным плащом прикрыли наготу его тела.
Уже несколько месяцев, вторгшись на земли соседей, неся другим разрушение и смерть, он надеялся, что собственное горе утихнет. И уймется тревожное биение сердца, чтобы не просыпаться по ночам от преследующего его во сне визга меча, а затем глухого стука о землю. Бессмысленная война – она не оправдала его надежд.
Генерал вошел в шатер. Под ногами хрустнуло. Пол, насколько хватало глаз, был усыпан пурпурными ирисами. Воздух наполнен жаром от обилия горящих свечей и тоскливым ароматом умирающих цветов. Полог, отгораживающий императорское ложе от остального шатра, был откинут.
В алом халате, расшитом желтыми хризантемами, с распущенными по плечам волосами его повелитель сидел на ложе, скрестив ноги, и пил вино. Жестом, не дав ему преклонить колени, он пригласил генерала подойти ближе. Нарушая дворцовый этикет, сам наполнил вином серебряную пиалу и протянул гостю. Цвета крови напиток колыхнулся – край пиалы тут же потемнел. Вино было отравленным. Грозное предупреждение, что лгать и дальше не имеет смысла.
Не пригубив, генерал поставил чашу с ядом на низенький столик, стоявший возле ложа. Без тени тревоги смотрел он в лицо своего повелителя и ждал его вопросов.
– Зачем… Зачем ты заставил ее пройти через все это, когда мог просто убить? – спросил Император. Голос его прозвучал спокойно, лишь чуть заметно надломились брови, выдавая душевную муку.
– Потому, что люблю тебя! – прижав ладонь к той стороне груди, где у людей обычно бьется сердце, без тени сомнения ответил генерал.
– Да? Любишь… – Император перевел взгляд с его невозмутимо-уверенного лица на пиалу с ядом на столе. – Тогда умри для меня! – приказал он.
В воздухе повисла долгая пауза.
– Нет? Не хочешь… – горько усмехнувшись, Император встал, опрокидывая столик. – Ну да, конечно, ты же до сих пор не получил желанного! – он повел плечами и халат сполз с его плеч. – Не этого ли ты всегда хотел?!
Тяжелый, шитый золотом, алый шелк упал к его ногам. Отсветы пламени, игрой света и тени льнувшие к золотисто-смуглой коже, четкими линиями обрисовали силуэт гибкого молодого тела.
Взгляд генерала стал настороженно-ждущим.
– Скажи, как долго, притворяясь моим другом, ты мечтал об этом? – спросил Император, отпихнув мешавший ему столик. – Ну, с чего начнешь? Может, сначала оближешь мне ноги? – он покачал голой ступней, не замечая, что дразнит голодную собаку.
В жестком лице генерала что-то дрогнуло. Опустившись на одно колено, он потянулся обеими руками к ноге своего повелителя. Император не позволил ему прикоснуться к себе, ударом пятки в лицо он сломал генералу нос. Но тот не издал ни звука даже когда на смятые на полу цветы закапала кровь.
– Я тоже хотел любить! – воскликнул Император с горечью. – Хотел просыпаться по утрам рядом с ней! Пить ее сладкое дыхание и будить своими поцелуями. Дарить ей радость и растить детей, что она могла мне родить. Но ты, лживый пес, – ты украл у меня ВСЁ!
Он с ненавистью пнул ногой испачканное кровью лицо, не заметив звериного блеска, появившегося в глазах генерала.
– Надо было убить тебя… тогда! – произнес Император с запоздалым сожалением. – Почему я решил, что верный слуга своего господина, – а ты ведь был преданным слугой моему брату, не так ли? – спросил он, не нуждаясь в ответах, – глупец, почему я решил, что предавший однажды не предаст снова?!
Горстка военачальников (все, что осталось от мятежников провинции Ляо Бан) стояла перед ним на коленях, и он, не желая губить хорошо обученных воинов, потребовал себе их жизни. Живыми или мертвыми. Пятерых пришлось казнить. Остальные, в том числе генерал, присягнули на верность новому властителю Поднебесной.
– Надо было убить вас всех! – смахнул с лица паутину воспоминаний Император. Не замечая, что уже не голодный – бешеный пес готов прыгнуть, перенес тяжесть тела на другую ногу, собираясь ударить снова.
Перехватив за лодыжку, генерал рывком швырнул его на пол, на пурпурные ирисы. И бросился к нему.
– Тогда ты умрешь в моих объятиях! Если не мне… не достанешься никому!
По лицу Императора скользнула тень брезгливого разочарования. Выхватив кинжал с пояса генерала, он вонзил его себе в сердце с такой силой, что хрустнула кость.
– Нет, нет, нет! Ты мой! Только мой! Я не дам тебе умереть! – гневно прорычал генерал. И смерть помедлила немного, словно испугавшись этого грозного рыка.
Император открыл затуманившиеся глаза.
– Живи… хоть вечно… – выдохнул он еле слышно, – я не принадлежу тебе… Никогда…
Глаза умирающего опустели. На окрасившихся кровью губах замерла горькая усмешка. Лицо застыло. И это застывшее покоем смерти лицо незримо отодвинуло генерала, продолжавшего сжимать своего повелителя в объятиях, как зверь пойманную добычу, на недосягаемое для него расстояние. Теперь Император был свободен от любви. И от ненависти тоже. И генерал позавидовал его свободе. Потому что собственное сердце так и осталось прикованным цепями безнадежной любви к тому, кто отверг его снова.
Над лагерем пронесся жуткий рев огромного зверя, пугая все живое. В серое небо, прошелестев нефритовой чешуей, взмыла исполинская тень. Начавшийся снегопад укрыл все вокруг белым саваном безмолвия.
Обмакнув тонкую кисть в тушь, старик дрожащей рукой выводил последние иероглифы в летописях о том дне, когда генерал Лун Чжуа привез бездыханное тело своего господина в столицу империи. О том дне, когда, сойдя с ума от горя, он своей рукой убил всех жен и детей повелителя, а затем поджег дворец Тан Джен, соорудив из него огромный, до небес, погребальный костер. И еще очень многие в тот день задохнулись в дыму или сгорели заживо в погребальном пламени, чтобы стать данью генерала своему безутешному горю. Свидетельством любви слуги к своему господину.
Закончив выводить последний иероглиф, старый монах вытер кисть и убрал письменные принадлежности. С печальным вздохом свернул свиток. В истории осталось упоминание о бесславной кончине молодого императора, покончившего с жизнью в двадцать семь лет. И все, что он создал – завоеванное им Царство, созданная им Империя, все пошло прахом. Исчезло в пожаре междоусобных войн, развязанных крупными феодалами и наместниками провинций за право занять трон Поднебесной. О том, что императора, носившего имя живого бога, убила любовь, об этом нигде не упоминалось.
Он развернул. На ладонь легла заколка из слоновой кости с цветком ириса. В глубоком молчании, долго, разглядывал Император драгоценность, подаренную им женщине, которую он так любил, что не спас от паутины опутавшей ее лжи. Любил так сильно, что предал позору и обрек на казнь.
Уголок его рта дернулся в нервном оскале. Пальцы сжались, ломая украшение. Пурпурная эмаль лепестков на золоте упала к его ногам. Каблуком сапога он раздавил хрупкое доказательство своей любви и посмотрел вокруг ослепшими от бессильной ярости глазами. В почерневшем омуте его взгляда шевельнулось что-то страшное, багровое, и каждый из присутствующих на миг ощутил себя в смертельной опасности. Без приказа, один за другим, военачальники поспешно покинули шатер повелителя.
Послав за генералом и отдав страже приказ никого, кроме Лун Чжуа, к нему не пускать, Император распорядился приготовить для него ванну. И нарвать цветов. Удивив своим странным желанием безмолвную, ставшую почти бесплотной под его взглядом прислугу.
На этот раз он никому не позволил раздевать себя. Взмахом руки прогнав слуг, сам снял доспехи, стянул через голову тонкую вязь очень прочной кольчуги, скинул одежду. Распустив волосы, шагнул в горячую воду, погрузившись в нее до самого подбородка. Запрокинул голову и устало прикрыл глаза. Волосы, намокнув, черным плащом прикрыли наготу его тела.
Уже несколько месяцев, вторгшись на земли соседей, неся другим разрушение и смерть, он надеялся, что собственное горе утихнет. И уймется тревожное биение сердца, чтобы не просыпаться по ночам от преследующего его во сне визга меча, а затем глухого стука о землю. Бессмысленная война – она не оправдала его надежд.
Генерал вошел в шатер. Под ногами хрустнуло. Пол, насколько хватало глаз, был усыпан пурпурными ирисами. Воздух наполнен жаром от обилия горящих свечей и тоскливым ароматом умирающих цветов. Полог, отгораживающий императорское ложе от остального шатра, был откинут.
В алом халате, расшитом желтыми хризантемами, с распущенными по плечам волосами его повелитель сидел на ложе, скрестив ноги, и пил вино. Жестом, не дав ему преклонить колени, он пригласил генерала подойти ближе. Нарушая дворцовый этикет, сам наполнил вином серебряную пиалу и протянул гостю. Цвета крови напиток колыхнулся – край пиалы тут же потемнел. Вино было отравленным. Грозное предупреждение, что лгать и дальше не имеет смысла.
Не пригубив, генерал поставил чашу с ядом на низенький столик, стоявший возле ложа. Без тени тревоги смотрел он в лицо своего повелителя и ждал его вопросов.
– Зачем… Зачем ты заставил ее пройти через все это, когда мог просто убить? – спросил Император. Голос его прозвучал спокойно, лишь чуть заметно надломились брови, выдавая душевную муку.
– Потому, что люблю тебя! – прижав ладонь к той стороне груди, где у людей обычно бьется сердце, без тени сомнения ответил генерал.
– Да? Любишь… – Император перевел взгляд с его невозмутимо-уверенного лица на пиалу с ядом на столе. – Тогда умри для меня! – приказал он.
В воздухе повисла долгая пауза.
– Нет? Не хочешь… – горько усмехнувшись, Император встал, опрокидывая столик. – Ну да, конечно, ты же до сих пор не получил желанного! – он повел плечами и халат сполз с его плеч. – Не этого ли ты всегда хотел?!
Тяжелый, шитый золотом, алый шелк упал к его ногам. Отсветы пламени, игрой света и тени льнувшие к золотисто-смуглой коже, четкими линиями обрисовали силуэт гибкого молодого тела.
Взгляд генерала стал настороженно-ждущим.
– Скажи, как долго, притворяясь моим другом, ты мечтал об этом? – спросил Император, отпихнув мешавший ему столик. – Ну, с чего начнешь? Может, сначала оближешь мне ноги? – он покачал голой ступней, не замечая, что дразнит голодную собаку.
В жестком лице генерала что-то дрогнуло. Опустившись на одно колено, он потянулся обеими руками к ноге своего повелителя. Император не позволил ему прикоснуться к себе, ударом пятки в лицо он сломал генералу нос. Но тот не издал ни звука даже когда на смятые на полу цветы закапала кровь.
– Я тоже хотел любить! – воскликнул Император с горечью. – Хотел просыпаться по утрам рядом с ней! Пить ее сладкое дыхание и будить своими поцелуями. Дарить ей радость и растить детей, что она могла мне родить. Но ты, лживый пес, – ты украл у меня ВСЁ!
Он с ненавистью пнул ногой испачканное кровью лицо, не заметив звериного блеска, появившегося в глазах генерала.
– Надо было убить тебя… тогда! – произнес Император с запоздалым сожалением. – Почему я решил, что верный слуга своего господина, – а ты ведь был преданным слугой моему брату, не так ли? – спросил он, не нуждаясь в ответах, – глупец, почему я решил, что предавший однажды не предаст снова?!
Горстка военачальников (все, что осталось от мятежников провинции Ляо Бан) стояла перед ним на коленях, и он, не желая губить хорошо обученных воинов, потребовал себе их жизни. Живыми или мертвыми. Пятерых пришлось казнить. Остальные, в том числе генерал, присягнули на верность новому властителю Поднебесной.
– Надо было убить вас всех! – смахнул с лица паутину воспоминаний Император. Не замечая, что уже не голодный – бешеный пес готов прыгнуть, перенес тяжесть тела на другую ногу, собираясь ударить снова.
Перехватив за лодыжку, генерал рывком швырнул его на пол, на пурпурные ирисы. И бросился к нему.
– Тогда ты умрешь в моих объятиях! Если не мне… не достанешься никому!
По лицу Императора скользнула тень брезгливого разочарования. Выхватив кинжал с пояса генерала, он вонзил его себе в сердце с такой силой, что хрустнула кость.
– Нет, нет, нет! Ты мой! Только мой! Я не дам тебе умереть! – гневно прорычал генерал. И смерть помедлила немного, словно испугавшись этого грозного рыка.
Император открыл затуманившиеся глаза.
– Живи… хоть вечно… – выдохнул он еле слышно, – я не принадлежу тебе… Никогда…
Глаза умирающего опустели. На окрасившихся кровью губах замерла горькая усмешка. Лицо застыло. И это застывшее покоем смерти лицо незримо отодвинуло генерала, продолжавшего сжимать своего повелителя в объятиях, как зверь пойманную добычу, на недосягаемое для него расстояние. Теперь Император был свободен от любви. И от ненависти тоже. И генерал позавидовал его свободе. Потому что собственное сердце так и осталось прикованным цепями безнадежной любви к тому, кто отверг его снова.
Над лагерем пронесся жуткий рев огромного зверя, пугая все живое. В серое небо, прошелестев нефритовой чешуей, взмыла исполинская тень. Начавшийся снегопад укрыл все вокруг белым саваном безмолвия.
Обмакнув тонкую кисть в тушь, старик дрожащей рукой выводил последние иероглифы в летописях о том дне, когда генерал Лун Чжуа привез бездыханное тело своего господина в столицу империи. О том дне, когда, сойдя с ума от горя, он своей рукой убил всех жен и детей повелителя, а затем поджег дворец Тан Джен, соорудив из него огромный, до небес, погребальный костер. И еще очень многие в тот день задохнулись в дыму или сгорели заживо в погребальном пламени, чтобы стать данью генерала своему безутешному горю. Свидетельством любви слуги к своему господину.
Закончив выводить последний иероглиф, старый монах вытер кисть и убрал письменные принадлежности. С печальным вздохом свернул свиток. В истории осталось упоминание о бесславной кончине молодого императора, покончившего с жизнью в двадцать семь лет. И все, что он создал – завоеванное им Царство, созданная им Империя, все пошло прахом. Исчезло в пожаре междоусобных войн, развязанных крупными феодалами и наместниками провинций за право занять трон Поднебесной. О том, что императора, носившего имя живого бога, убила любовь, об этом нигде не упоминалось.
6 глава
Сан-Франциско, 1987 г. Монсеньор
На вежливый стук в дверь никто не откликнулся. И он вошел сам. Увиденное заставило его нахмуриться. Марк, весь потный, в бреду метался на постели. Из уголка рта стекала кровь. Он стонал и скреб ногтями покрывало. Возле кровати на полу скорчился Байя. Его широко открытые глаза неподвижно смотрели в одну точку, и то, что они видели, ужасом отпечаталось на лице подростка.
– Тысячу чертей вам в глотки! Что вы творите, глупые мальчишки! – густым баритоном рыкнул вошедший, встряхнув седой гривой волос.
За ним сразу же захлопнулась дверь. Сама. Шторы плотно задернули окно. В наступившей темноте, становясь все заметнее, появился светящийся круг. Вверх стали подниматься холодные языки пламени. Казалось, будто огромный цветок медленно распускает свои феерические лепестки. Гость хлопнул в ладоши. Огненные языки метнулись к кровати и, взорвавшись яркими искрами, Заклинающий Круг исчез.
Марк очнулся первым. Сел, привалившись к спинке кровати, стер кровь с подбородка. Устало прикрыл глаза.
– Спасибо, – безрадостно-тусклым голосом поблагодарил он шефа.
Монсеньор посмотрел на него с жалостью.
– Пойду, приму душ. Я чувствую себя грязным… – ни на кого не глядя, Марк встал и прошел в ванную. Там что-то упало, разбилось. Послышались ругательства, потом шум льющейся воды.
«Вот чертенок! Никакого почтения к моим сединам…» – шумно отдуваясь, Монсеньор повернулся к Байе. Тот уставился на него так, словно видел впервые, но постепенно выражение растерянности и какого-то жалобного неверия исчезли с мальчишеского лица.
– В-вы… – вскочил он на ноги. – Ненавижу! Вы все – ЛЖЕЦЫ! Никогда не прощу вас за то, что вы сделали с Марком! – воскликнул Имонн, с омерзением отшатнувшись от шефа. – Твари! Вы все до единого… мерзкие твари!
Байю лихорадило от охватившего его яростного гнева, сжимая кулаки, он не замечал слез, текущих по щекам.
– Извини… – печально вздохнул Монсеньор, – но для твоего хрупкого сердечка, отрок… то будет непосильная ноша…
Смотревшие на мальчика карие по-отечески добрые глаза изменились. От желтоглазого тигриного взгляда Имонн сначала замер как вкопанный, а потом медленно осел на пол. Монсеньор подхватил его на руки, отнес на кровать. Накрыл одеялом.
– Поспи немного… и тысяча чертей храни вас обоих от этих воспоминаний! – пожелал он от всего сердца.
Прошел к окну, отдернул штору, сел на подоконник. Свет так никто и не включил, и темнота скреблась в стекло каплями дождя, шумом ветра, шелестом листвы.
Марк вернулся в халате, вытирая полотенцем мокрые волосы. Открыл шкаф. Сбросил халат на пол. Натянул трусы, джинсы, достал футболку. Понюхал, поморщился, бросил на пол, достал другую, надевая, спросил:
– Отрок спит?
В темноте он хорошо видел могучий силуэт шефа на фоне окна, Монсеньор продолжал сидеть на подоконнике.
– Да, я позаботился о нем, – отозвался тот, наблюдая за Марком. – Твои кошмары – слишком большое потрясение для него. Пускай поспит.
Но насторожили Марка не слова шефа, насторожила интонация.
– Вы же здесь не просто за тем, чтобы проведать нас, вручив очередную кредитку на расходы? Я прав? – заподозрил он неладное. И стоило ему услышать имя Оуэна, сразу же нервно заходил по комнате туда-сюда.
– Тебе стоит встретиться с ним!
Монсеньор произнес это категорично, начальственным тоном.
– Но я не хочу его видеть! – взорвался Марк. Разве он перебрался в Сан-Франциско не для того, чтобы быть подальше от этого чудовища? Он вообще ничего не желал о нем знать!
– Он убивает…
– ХА! ХА! ХА! Какая сногсшибательная новость! Оуэн убивает! – Марк картинно развел руками. – А раньше не убивал… Так, цветочки нюхал?! Да он уже столько крови пролил, что мог бы и утопиться в ней! Жаль, что не хочет!
– Он оставляет трупы, – посуровел Монсеньор, не принимая его саркастичного тона.
– Трупы? – уставился на шефа Марк. На лице его явно читалось недоверие. – Ему что, славы захотелось? Или последние мозги растерял?! – усомнился он.
Монсеньор немного помедлил, прежде чем сказать то, что Марка вряд ли обрадует.
– Думаю, таким образом, он «зовет» тебя…
Марк в ответ нахмурился.
– Да он просто больной на всю голову ублюдок! Почему бы не поместить его в клинику? В палату с обитыми стенами. Запереть на замок, а ключ потерять!
– Не поможет, ты же знаешь…
– Но помечтать-то можно?!
Засунув руки в задние карманы своих левайсов, он снова заходил по комнате.
– А если… – встрепенулся он радостно.
– И это не поможет, но помечтай… Мечтать никому не вредно… – философски заметил Монсеньор.
Марк обидчиво насупился.
– Ну почему я? Почему снова я? – плюхнувшись со всего маху в кресло, он взъерошил еще влажные после душа волосы. «Я не хочу его видеть! Нет – я не могу его видеть! У него непонятная власть надо мной! Меня это пугает… Какие бы силы я ни прилагал, чтобы вырваться… Я всегда буду лишь рыбкой, попавшейся в сети. Даже отчаянно сопротивляясь, я все равно продолжаю плыть к нему в руки…» Оставив в покое свои волосы, он сидел в кресле, откинувшись на спинку, запрокинув голову. В его позе проявилось что-то безнадежное. Обреченное.
На вежливый стук в дверь никто не откликнулся. И он вошел сам. Увиденное заставило его нахмуриться. Марк, весь потный, в бреду метался на постели. Из уголка рта стекала кровь. Он стонал и скреб ногтями покрывало. Возле кровати на полу скорчился Байя. Его широко открытые глаза неподвижно смотрели в одну точку, и то, что они видели, ужасом отпечаталось на лице подростка.
– Тысячу чертей вам в глотки! Что вы творите, глупые мальчишки! – густым баритоном рыкнул вошедший, встряхнув седой гривой волос.
За ним сразу же захлопнулась дверь. Сама. Шторы плотно задернули окно. В наступившей темноте, становясь все заметнее, появился светящийся круг. Вверх стали подниматься холодные языки пламени. Казалось, будто огромный цветок медленно распускает свои феерические лепестки. Гость хлопнул в ладоши. Огненные языки метнулись к кровати и, взорвавшись яркими искрами, Заклинающий Круг исчез.
Марк очнулся первым. Сел, привалившись к спинке кровати, стер кровь с подбородка. Устало прикрыл глаза.
– Спасибо, – безрадостно-тусклым голосом поблагодарил он шефа.
Монсеньор посмотрел на него с жалостью.
– Пойду, приму душ. Я чувствую себя грязным… – ни на кого не глядя, Марк встал и прошел в ванную. Там что-то упало, разбилось. Послышались ругательства, потом шум льющейся воды.
«Вот чертенок! Никакого почтения к моим сединам…» – шумно отдуваясь, Монсеньор повернулся к Байе. Тот уставился на него так, словно видел впервые, но постепенно выражение растерянности и какого-то жалобного неверия исчезли с мальчишеского лица.
– В-вы… – вскочил он на ноги. – Ненавижу! Вы все – ЛЖЕЦЫ! Никогда не прощу вас за то, что вы сделали с Марком! – воскликнул Имонн, с омерзением отшатнувшись от шефа. – Твари! Вы все до единого… мерзкие твари!
Байю лихорадило от охватившего его яростного гнева, сжимая кулаки, он не замечал слез, текущих по щекам.
– Извини… – печально вздохнул Монсеньор, – но для твоего хрупкого сердечка, отрок… то будет непосильная ноша…
Смотревшие на мальчика карие по-отечески добрые глаза изменились. От желтоглазого тигриного взгляда Имонн сначала замер как вкопанный, а потом медленно осел на пол. Монсеньор подхватил его на руки, отнес на кровать. Накрыл одеялом.
– Поспи немного… и тысяча чертей храни вас обоих от этих воспоминаний! – пожелал он от всего сердца.
Прошел к окну, отдернул штору, сел на подоконник. Свет так никто и не включил, и темнота скреблась в стекло каплями дождя, шумом ветра, шелестом листвы.
Марк вернулся в халате, вытирая полотенцем мокрые волосы. Открыл шкаф. Сбросил халат на пол. Натянул трусы, джинсы, достал футболку. Понюхал, поморщился, бросил на пол, достал другую, надевая, спросил:
– Отрок спит?
В темноте он хорошо видел могучий силуэт шефа на фоне окна, Монсеньор продолжал сидеть на подоконнике.
– Да, я позаботился о нем, – отозвался тот, наблюдая за Марком. – Твои кошмары – слишком большое потрясение для него. Пускай поспит.
Но насторожили Марка не слова шефа, насторожила интонация.
– Вы же здесь не просто за тем, чтобы проведать нас, вручив очередную кредитку на расходы? Я прав? – заподозрил он неладное. И стоило ему услышать имя Оуэна, сразу же нервно заходил по комнате туда-сюда.
– Тебе стоит встретиться с ним!
Монсеньор произнес это категорично, начальственным тоном.
– Но я не хочу его видеть! – взорвался Марк. Разве он перебрался в Сан-Франциско не для того, чтобы быть подальше от этого чудовища? Он вообще ничего не желал о нем знать!
– Он убивает…
– ХА! ХА! ХА! Какая сногсшибательная новость! Оуэн убивает! – Марк картинно развел руками. – А раньше не убивал… Так, цветочки нюхал?! Да он уже столько крови пролил, что мог бы и утопиться в ней! Жаль, что не хочет!
– Он оставляет трупы, – посуровел Монсеньор, не принимая его саркастичного тона.
– Трупы? – уставился на шефа Марк. На лице его явно читалось недоверие. – Ему что, славы захотелось? Или последние мозги растерял?! – усомнился он.
Монсеньор немного помедлил, прежде чем сказать то, что Марка вряд ли обрадует.
– Думаю, таким образом, он «зовет» тебя…
Марк в ответ нахмурился.
– Да он просто больной на всю голову ублюдок! Почему бы не поместить его в клинику? В палату с обитыми стенами. Запереть на замок, а ключ потерять!
– Не поможет, ты же знаешь…
– Но помечтать-то можно?!
Засунув руки в задние карманы своих левайсов, он снова заходил по комнате.
– А если… – встрепенулся он радостно.
– И это не поможет, но помечтай… Мечтать никому не вредно… – философски заметил Монсеньор.
Марк обидчиво насупился.
– Ну почему я? Почему снова я? – плюхнувшись со всего маху в кресло, он взъерошил еще влажные после душа волосы. «Я не хочу его видеть! Нет – я не могу его видеть! У него непонятная власть надо мной! Меня это пугает… Какие бы силы я ни прилагал, чтобы вырваться… Я всегда буду лишь рыбкой, попавшейся в сети. Даже отчаянно сопротивляясь, я все равно продолжаю плыть к нему в руки…» Оставив в покое свои волосы, он сидел в кресле, откинувшись на спинку, запрокинув голову. В его позе проявилось что-то безнадежное. Обреченное.