Ли Танит. Анакир

   В бархатисто-темном небе мерцали искры звезд и багровела Застис.
   Ужин был подан в парадном зале дворца, в крыше которого открыли отверстия — через них виднелось небо и поступал свежий воздух.
   С каким-то легким удивлением Рэм осознал, что его истинная суть так и осталась известна лишь ему самому, и его позабавило то, что за этим длинным столом он сидит на куда более низком месте, чем Лар-Ральднор. Женщина, которую усадили рядом с ним, была младшей, незаконной дочерью наместника. Это было странное создание — то непроходимо упрямое, то глуповато-капризное и переменчивое, словно застигнутое в разгар причудливого изменения внешности и сути. Кое-кто шептал, что в ее жилах течет кровь дорфарианских аристократов, однако ее мать была простой незнатной ланнелирской женщиной. Мысли девушки блуждали где-то далеко от зала, и Рэма это только радовало.
   Проникнувшись тем, о чем говорилось на усеянной светляками террасе Яннула, и соблазнившись этим в своей претензии на самоконтроль, Рэм стал еще больше беспокоиться, пытаясь обрести покой. Невозможно — однако есть вероятность, что все-таки случится, притом совершенно неожиданно... Тут было от чего растеряться. И одновременно ему дали понять, что чрезвычайно ценят его как человека и как друга.
   А впереди ждал Дорфар, цель, заполнившая его внутреннюю пустоту, которая образовалась после прекращения поисков ребенка Кесара. Дорфар приводил его в замешательство, но при этом обещал что-то неясное, какое-то вознаграждение за всю пережитую боль.
   Он с головой ушел в самокопание. Скучный обед и необщительность леди Сафки весьма способствовали этому.
   Прежде чем гостям показали их спальни, в зале состоялось представление. Это было запутанное аллегорическое действо о победе Ральднора эм Анакир над Повелителем Гроз Амреком. В нем то и дело появлялись разнообразные боги и вестники судьбы, один неубедительнее другого.
   Сын Яннула сидел рядом с привлекательной законной дочерью наместника. К всеобщему удовольствию, молодые люди были заняты друг другом и уделяли мало внимания ужасающе нудному действу. Зато леди Сафка выглядела очень заинтересованной, чем немало изумила Рэма. Вскоре он понял, что ее внимание поглощено лишь одним человеком — девочкой-полукровкой лет двенадцати.
   Считалось богохульством играть роль Самой Анакир, поэтому девочка воплощала некую символическую идею, сидя во время всего представления на маленьком позолоченном троне. Она была одета как ланнская жрица, с головой, окутанной молочно-белой вуалью, открывающей лишь ее высокий лоб и обведенные краской глаза. Рэм сидел слишком далеко и не мог разглядеть их цвета, однако прядь волос, выбившаяся из-под вуали, была темной. Но самым интересным в ней были две живые змеи, которые оплели ее обнаженные белые руки, извиваясь и скручиваясь в кольца. При этом девочка не выказывала ни малейшего отвращения. Висы, даже полукровки, даже те, кто поклонялся богине, всегда избегали прикасаться к змеям, так что было понятно, почему девочка оказалась в такой роли.
   Может быть, именно по этой причине Сафка так взволнованно наблюдала за ней. Наверное, девочка была ее любимицей, что бы за этим ни скрывалось. Рэм заметил, как на пальце девочки сверкнуло кольцо, то ли золотое, то ли янтарное.
   Наконец представление завершилось, и вскоре все смогли отправиться спать.
   Рэм пожелал спокойной ночи своей необщительной соседке. Видимо, его сочли слишком незначительной персоной, чтобы предложить девушку для постели. Однако темный коридор, ведущий к предназначенной ему спальне, освещал слуга, идущий впереди Рэма с факелом.
   Неожиданно впереди, откуда-то со стороны, появился еще один огонек. Это оказался небольшой бронзовый светильник, свет которого выхватил из темноты тонкое белое лицо с опущенными глазами, все еще обведенными краской. Сейчас девочка была без змей, хотя руки ее оставались обнаженными. Ноги ее тоже были босы, а голову и лицо больше не скрывала вуаль.
   Рэм решил, что девочка — попросту служанка, идущая с чьим-то поручением, и больше не обращал на нее внимания. Но когда он поравнялся с ней, тонкие пальцы коснулись его ладони, и он непроизвольно сжал в ней какой-то маленький предмет.
   Без единого звука девочка исчезла. Рэм знал это, даже не оглядываясь.
   Только оставшись один в комнате, он разжал ладонь. Там оказалось колечко с ее пальца. Оно было янтарным, гладким, прозрачным, как вино Равнин, и еще хранило тепло ее руки. И от него исходил некий странный внутренний трепет, словно оно было живым. Рэм тут же уронил кольцо на пол, будто прикоснулся к одной из ее змей.
   Чуть позже он понял, в чем дело. Так призывала его леди Сафка. Видимо, кольцо, выданное служанке на время представления, впитало в себя зов Застис.
   От всей души он пожелал избегнуть этой ловушки. Едва ли было удобно отсылать кольцо обратно и огорчать ее. Пожалуй, лучше забыть его где-нибудь, к примеру, во дворе. Скорее всего, дворцовый слуга, который найдет вещицу, не отважится присвоить ее.
   Все, что могло в нем заключаться, было простейшим магнетизмом, которым янтарь обладает даже сам по себе. Или еще чем-то, исходящим от Звезды, взятым взаймы отголоском ее силы.
   Рэм разделся и лег в постель. В голове у него была полная пустота.
   Сафка... Какое-то знание, относящееся к ней, или к тому, что произойдет с ее участием, почти лежало в руках, но не давалось, ускользало, металось, как путаница света и тени.
   Рэму снились белые волки, бегущие по холмам с янтарными склонами. За ними ехал на колеснице человек, одетый во все черное. Правой рукой он держал поводья, а в левой у него был хлыст с золотой рукояткой, постепенно превратившийся в змею.
 
   — Где ты была? — спросила Сафка девочку с Равнин, когда та вошла к ней в спальню.
   Девочка кротко взглянула на нее и покачала головой. На языке жестов, которым они пользовались между собой, это означало, что вопрос не требует ответа.
   — Мне не хочется, чтобы ты показывалась в зале, — произнесла Сафка.
   Виновен в этом был один из ее братьев. Он вошел к ней в комнату без предупреждения и сразу же увидел девочку.
   Ему немедленно захотелось уложить ее к себе в постель. Ялеф любил совсем юных женщин, обеим его женам едва исполнилось тринадцать лет. А эта девочка была столь утонченна — она уже умела держаться и двигаться так, как может не всякая придворная дама. И куда изящнее, чем Сафка, ее сестра и обе жены Ялефа, вместе взятые.
   Сафка не знала, сколько лет девочке, однако не сомневалась, что та еще не достигла брачного возраста. Когда Ялеф отмахнулся от этого довода, она попыталась напомнить ему, что белая кожа и светлые глаза — признак холодной крови эманакир. Она также поставила его в известность, что девочка немая, отстает в развитии и имеет привычку брать в постель змей. Последнее обстоятельство поубавило напор Ялефа, и он отступился.
   Однако когда пришла весть о прибытии сына Яннула и уже шла подготовка к приему, Ялеф вернулся и заявил, что девочка должна показать свое искусство в играх со змеями.
   Сафке было нечего возразить.
   В конце концов белокурые волосы снова были выкрашены в каштановый цвет по просьбе самой девочки. Она написала эту просьбу своей рукой, так что никаких сомнений возникнуть не могло. Умением писать она была обязана Сафке. Или не была... Женщина, которая занималась с ней, заметила, что девочка необыкновенно быстро выучила все буквы. Сафка, пришедшая на второй и последний урок, была изумлена. У нее создалось впечатление, что девочка с Равнин всегда знала, как следует писать, и ей нужно было лишь немного напомнить...
   А сейчас девочка подошла к ней и принялась расчесывать ее волосы.
   Сафка тотчас же успокоилась, ее мышцы расслабились. Она полуприкрыла глаза, поглядывая в зеркало, где плавно двигались маленькие руки и пряди ее собственных волос.
   Но покой оказался недолгим. Вскоре Сафка заметила, что с пальца девочки исчезло янтарное кольцо. Кольцо подарили Сафке, и она владела им, хотя небольшие изящные украшения, прямо скажем, совсем ей не шли. Теперь же оно было потеряно или украдено. Сафка уже открыла рот, чтобы спросить, где и когда оно пропало... «Или было передано кому-то другому», — вдруг мелькнуло у нее в голове. При этой мысли губы девушки сжались в строгую тонкую линию.
   Неужели она спасла девочку от Ялефа лишь затем, чтобы та заключила соглашение с кем-то другим, у нее за спиной?
   Полная ревности и порожденных ею подозрений, она напряженно застыла под успокаивающими движениями гребня.
 
   На следующее утро юный, но знатный гость отбыл, оставив старшую дочь наместника досматривать сны в постели. Возможно, результатом этой ночи станет ребенок — в таком случае это будет гордость для всего Ольма.
   Сафка, в которой темперамент преобладал над всеми остальными свойствами, швырнула через всю спальню глиняную вазочку, с мрачным удовольствием услышала, как та разбилась, после чего громко приказала подать носилки.
   Тот, другой человек, друг сына Яннула, так мало интересовался Сафкой, словно она была прокаженной! Обида кипела и клокотала в ее душе. Сафка забыла ту ночь, когда огромная змея нежно обвила ее кольцами. Вместо этого ей припомнилось смертное ложе матери, отсутствие близких, отсутствие даже разговоров... Сафка стиснула браслет на запястье и приказала носильщикам прибавить шагу, погнав их, как калинксов.
   Когда она вернулась, в углу наружного двора ее встретил Ялеф. Рядом с ним стоял высокий светловолосый человек. В своем внутреннем неистовстве Сафка сначала даже не узнала его — а когда узнала, сердце ее упало.
   — Этот господин из Вардата сказал, что у тебя есть девочка, которую он хочет купить.
   — Нет, — вырвалось у Сафки.
   — Увы, — произнес Ялеф. — Я уже привел ее и отдал ему. Его слуга увел ее с собой. Здесь ее больше нет. Она не приносила тебе пользы, Сафка. Да и никому другому в нашем доме.
   — Ваш брат получил ровно столько, сколько вы заплатили за нее, висская госпожа, — усмехнулся вардиец. — Двадцать парингов настоящего ольмского серебра.
   У Сафки не было сил ни двигаться, ни говорить. Кто она такая? Незаконная дочь. Может быть, даже не от семени наместника. И если эм Вардат знал ее историю с самого начала, то мог с легкостью плевать на ее интересы.
   Она изо всех сил старалась сдержать слезы. Ей трудно было даже представить, почему ей так хочется плакать. Был ли причиной этому приступ ревности, связанный с потерей чего-то, что она так и не сумела понять — или одно лишь осознание невосполнимой потери? Но кем же, в конце концов, была эта девочка? Волшебницей, умеющей заклинать змей?
   — Зачем она нужна вам? — наконец прошептала она, обращаясь к вардийцу.
   — Когда я видел ее в последний раз, выяснилось, что ее висский загар — обман, маскировка для рабских торгов. На самом деле ее кожа белая, а глаза желтые. В ее жилах течет изрядная доля степной крови. Если высветлить ей волосы, она будет выглядеть безупречно. А степняки дают хорошее вознаграждение тому, кто вызволяет их детей от злых хозяев-Висов. В конце концов, жители Равнин — избранный народ, — усмехнулся он. — Так же, как и мы — отмеченные Богиней.
   Ялеф нервничал, но вместе с тем испытывал удовольствие от переживаний Сафки. Девушка опустила голову.
   «Больше я никогда ее не увижу», — думала она.
 
   В Хлике не было ничего интересного, лишь корабли заходили в гавань и снова уходили, перевозя товары из Зарависса, Ланнелира и Ланна. На холме среди жмущихся друг к другу хижин и палаток возвышалась стройная башня из темного камня, одна из тех, что во множестве строились в Элире для наблюдений за небесами. Астрология, магия, мистика и отстраненность от мирских забот — такова была сущность Элира. Здесь не было королей, а основным ремеслом считалось производство украшений из эмали. Вассальная верность этого края (если здесь вообще знали, что значат эти слова) была навеки отдана Ланну. Храмы Элира, встречавшиеся редко, в отличие от астрологических башен, строились, на Равнинный лад, из черного камня и были очень древними.
   Корабль вышел из Хлики еще до рассвета и взял курс на Зарависс.
   Рэм стоял на палубе и смотрел на восход, когда в его ладони вдруг оказалось янтарное кольцо.
   У этого было простое объяснение. Той ночью в Ольме он сбросил одежду на пол. Утром он вспомнил о кольце и начал искать его, в том числе и на полу — но не нашел. Лишь сейчас он понял, что кольцо закатилось в складки одежды и скользнуло в обычные для одежды авантюриста потайные ножны в рукаве, а теперь от случайного движения выкатилось прямо ему в ладонь. Воровской карман. И сам он невольно оказался вором.
   Рэм взглянул на кольцо. В нем больше не ощущалось никакой жизни. Просто ободок из янтаря.
   Однако у него не было никакой возможности вернуть эту вещицу в Ольм. Тогда Рэм решил отдать кольцо Лар-Ральднору — пусть подарит его какой-нибудь девушке.
   Невольно в памяти всплыло кольцо с янтарем, которое он когда-то подарил Дорийосу. А из воды тем временем всплывало янтарное солнце.
 
   Ночью он проснулся от того, что кольцо горело в его ладони, точно живой уголь. А может быть, он только вообразил, что проснулся. Так или иначе, сновидение все еще длилось. Крики, шум, красное зарево, и сквозь все это он видел мирную палубу, парус, наполненный ветром, навесы и людей, спящих под ними. На носу корабля дремал вахтенный — а сквозь него, сквозь ночь, багровую от Застис, сверкали лезвия мечей, и двери рушились с громким треском...
   — Что это? — заслышав голос Лар-Ральднора, видение отступило, а затем и вовсе померкло.
   Рэм был не в состоянии ответить. Неожиданно он ощутил, как его пальцы разжимаются, услышал проклятие Лар-Ральднора, и кольцо исчезло из его ладони.
   Ночь прояснилась. Теперь он видел только море, небо и корабль.
   — Янтарь, — произнес Лар-Ральднор. — Он горячий и красный, как уголь.
   — Анкабек, — отозвался Рэм. К нему вернулось дыхание. Он слышал собственные слова и понимал только то, что их подсказывает ему кто-то другой. — Кесар выиграл сражение. Вольные закорианцы разбиты.
   — Откуда вы знаете? — спокойно спросил Лар-Ральднор.
   — Просто вижу. Картины, возникающие в сознании. Со мной случается такое время от времени. Я долгие годы живу с этим, но не знаю, откуда оно взялось. Может быть, от моего отца, — Рэм невидяще уставился в спокойную, безмятежную ночь. — Закорис. Побежденный, но яростный в отчаянии, как раненый тирр. И эта ярость пала не на Ланн, Дорфар или Оммос. На Анкабек.
 
   Водон эм Закорис проиграл сражение — и вместе с ним свою жизнь, хоть и уцелел в бою.
   Тридцать восемь кораблей, повернувших домой с тяжелым грузом добычи, взятой на юго-западных берегах Кармисса, оставив позади маленький, но богатый оммосский порт Карит, встретились с флотом кармианского короля, качавшимся на волнах, словно плавучий город.
   Корабли Закориса-в-Таддре до сей поры оставались пиратскими, однако их паруса всегда несли символы Старого Закориса. Против них плескались паруса с кармианской лилией, а на носу у каждого развевался штандарт с алой Саламандрой — вызов против вызова. Объявив войну закорианцам, Кесар оказал им честь.
   Корабли сошлись. Черные биремы с перепуганными рабами на веслах и бешеными леопардами Йила на палубах, готовыми к бою. И небольшие маневренные кармианские суда шансарского образца, легкие, как лебеди, что очень нравилось Кесару (единственное из шансарского, что вообще нравилось ему). Их гребцы сидели на веслах ради денег и славы. Пятьдесят три кармианских корабля, огромное количество огнеметных машин, чуть меньше — громадных баллист, посылающих гигантские железные стрелы на шестьдесят локтей. Эти стрелы пробивали борта, расщепляли мачты, а с более близкого расстояния с легкостью могли сделать из небольшого судна два еще более маленьких. И еще шесть громадных катапульт, одиннадцать безоткатных бомбард, плюющихся нефтью — и почти пять тысяч бойцов на палубах.
   До сих пор никто не выходил против Вольного Закориса с таким вооружением и в таком числе. Неистовые, как было известно всем, закорианцы почти всегда одерживали победу, используя фактор внезапности, либо устраивали сокрушительный разгром, либо, на худой конец, уходили от врага с небольшими потерями. Но сейчас дело было не столько в силе и преимуществе, сколько в планомерной подготовке к решающему сражению. Почти сразу же их суда были плотно окружены. Когда заработали пиратские метательные машины, их встретили огнем заградительные орудия передовых галер, так что каждые два из трех закорианских снарядов, столкнувшись в воздухе с встречными, летели совсем не туда, куда были нацелены — многие на свои же корабли. Этот прием применялся не так уж часто, однако люди Кесара овладели им в совершенстве. Все кармианские машины были тщательно построены и прекрасно отлажены, а их ложки делались с расчетом на немалый вес снарядов. Первый удар Вольных закорианцев был отбит без труда, а затем последовал ответный залп с кармианской стороны.
   Пока над морем поднимались клубы дыма, а кармианские клинки из огня и ветра разили без промаха, Водон направил свою личную галеру на захват королевского корабля под знаменем Саламандры, отошедшего к северу. Гибель кармианского короля могла переломить весь ход боя.
   Однако судну Водона не удалось вовремя догнать Саламандру — раньше до нее добрались две другие закорианские биремы. Водон видел, как они взяли ее на абордаж — что-то уж слишком легко... В следующий миг все стало ясно — на палубе королевского корабля стояли всего лишь чучела в матросской одежде.
   Шутка посреди кровавой бойни. А за ней последовала другая шутка, весьма памятная многим по событиям двадцативосьмилетней давности. Нападавшие все еще стояли в растерянности на борту «захваченного» корабля, когда Саламандра взорвалась. Корабль был начинен нефтью и теперь медленно горел. Точно так же загорелось море под Каритом в дни войны Равнин, погубив флоты Ваткри, Вардата и Шансара.
   Водон бросился бежать, преследуемый горящими обломками и бегущим по воде пламенем. Два других корабля, охваченные паникой и огнем, пошли ко дну вместе с фальшивой Саламандрой. Вдобавок из произошедшего Водон сделал вывод, что сам Кесар вообще не принимает участия в сражении, и это удручило его еще больше.
   Ко времени заката над морем горело лишь солнце.
   В тучах дыма пять обожженных и потрепанных закорианских кораблей уходили от места сражения. Точнее, удирали — иначе это назвать не получалось. Судно самого Водона, сохранившее большую часть абордажной команды, было третьим из них. Их гнал лишь инстинкт. После такого поражения, после выказанной слабости для закорианцев не осталось места, куда они могли бы сбежать.
   Они шли сквозь ночь с безумной скоростью, никто их не преследовал, однако два судна из пяти были в таком жалком состоянии, что вскоре затонули. Оставшиеся на плаву три корабля бросили гибнущих на волю океана, не переживая об их судьбе. Были и другие, скончавшиеся от ран — эти тоже пошли на дно, прямо ко двору Рорна.
   Но Рорны на корабельных носах, получившие щедрые подношения после Карита, сейчас снова были голодны.
   Когда над морем занялся рассвет, бросили якорь, чтобы дать рабам передышку — не из жалости, но по необходимости. Некоторые из рабов были уже мертвы, и их тела тоже получило море. Таддрийцы, элисаарцы, отты, искайцы, корлы — вода приняла всех. Среди них был даже один раб со светлыми волосами, полукровка из Старого королевства, ныне именуемого Вардийским Закорисом.
   Водон стоял на палубе с двумя своими офицерами — палубным и тем, что командовал гребцами — и двумя их заместителями.
   Все лица были отмечены печатью страшного знания. Возвращение в Закорис-в-Таддре означало потерю чести, влекло за собой забвение и мучительную смерть — таково было обычное воздаяние проигравшим. Иным выбором было традиционное самоубийство, обычный выход в непреодолимых обстоятельствах. Водон, как предводитель, обязан был казнить четверых, стоящих перед ним, а потом лишить жизни себя самого. Лишь таким путем они могли спасти от позора свои семьи, сохранив им то немногое, что у них было. По крайней мере, их имена останутся чистыми.
   За ночь кораблям не удалось уйти далеко — течение подхватило их и отнесло в узкий пролив между Дорфаром и Кармиссом.
   Мужчины с темной кожей стояли, глядя на волны. Волосы их были черными, чего не могло быть, плавай они в западных и южных океанах. Их обесцветила бы соль тех морей — прямое следствие близости к великому морю Эарла, где вулканы выплевывают пламя, словно рыбы — фонтанчики воды.
   Наконец Водон вернулся к действительности и жестом показал, что остальные могут спуститься вниз.
   — Подожди, — схватил его за руку палубный офицер.
   — Чтобы быть публично выпоротым, медленно расчлененным на части и выпотрошенным? Ну уж нет.
   — Ты не понял меня. Прежде чем уйти, я предлагаю тебе еще одно дело.
   — Какое?
   Палубный офицер показал рукой куда-то в сторону пролива.
   — Нам все равно идти если не к Зардуку, то к Рорну, так давай сделаем им подарок. Разрушим одно из жилищ женской богини желтых людей, — при этих словах обожженные лица слегка оживились. — Храм Анак.
   — Разве их король К’сар не защитит его?
   — Никогда не слышал, чтобы он заботился о нем. К’сар хочет вернуть назад мужских богов Кармисса, а Анак жертвует одни отбросы.
   Оба рассмеялись. С двух соседних кораблей донеслись сигналы вахтенных рожков.
   С приливом все три корабля повернули к Анкабеку.
 
   В лучах заката три корабля выглядели точно три зловещих тени наступающей ночи. К счастью, на острове богини отдавали себе отчет в том, что даже полная неприкосновенность священного места не всегда способна уберечь от вторжения. Порядок действий на этот случай был жестко определенным, и все жители острова знали его.
   Прибрежная деревня молниеносно опустела. Остальные разрозненные обитатели острова были предупреждены сигнальными кострами на скалах, и к храму поспешили первые беженцы.
   Приближаясь к острову, Вольные закорианцы не видели в окружающей тьме ничего, кроме этих костров, однако вид пламени, обычной приметы катастроф, лишь вдохновил их.
   Причалить к Анкабеку не получилось — глубина у берега не была рассчитана на осадку бирем. Корабли встали на якорь в миле от берега и спустили на воду шлюпки. Но еще задолго до того, как они высадились, все живое на острове — мужчины, женщины, дети и даже их домашние животные — укрылось в недрах храма.
   Само собой, Вольные закорианцы обыскали деревню и, прежде чем лезть вверх по склону к храму, подожгли ее.
 
   Жрица Эраз в своих золотых одеждах шла к Святилищу подземными коридорами. С тех пор, когда она последний раз нуждалась в ауре подобного облачения, прошли годы. Более восьми лет. Но одеяние все так же блестело и переливалось, да и сама Эраз казалась ничуть не старше, чем тогда, когда в этом самом золоте принимала молодого солдата из гвардии принца Кесара — Рэма, которого на самом деле звали Рарнаммон, и замысел богини лежал на нем, подобно отсвету факела. В тот миг он был посланником не просто по названию, и послание, передаваемое через него, не могло быть выражено словами либо действиями — лишь отчеканено в душе самой Силой. Эраз умела понимать и передавать веления Силы, у него же была способность воспринять их.
   Жизнь его тела продолжалась, его будущее лежало на гранях незримого бриллианта, образованного скрещением планетных сил. А жизнь ее тела должна была завершиться этой ночью. Ее слегка печалило это — она привыкла и научилась любить свое тело, как вместилище и зримый облик души, обитающей в нем. Ей было странно и немного страшно представить, как она покинет тело и останется один на один со своей душой, встретившись с прежней памятью, как с кем-то незнакомым. Это был страх беспамятства — но после смерти память возвратится. Ей незачем было бояться, что, умерев, она станет чужая самой себе.
   Эраз собралась с духом и прошла в последнюю дверь, ведущую в Святилище. Она вошла туда последней. Дверь тут же закрылась за ней и отлучила ее от всего земного.
   Золотой занавес, скрывавший статую богини, еще не поднимался.
   В зале осталось сколько-то свободного пространства, хотя здесь уже собралось все население острова — мужчины и женщины из деревни, послушники, жрецы и жрицы. Домашние животные тоже были здесь. Мычали коровы, попирая копытами древние мозаичные изображения героев, ручные грызуны сновали туда-сюда, развлекая детей.
   Увиденное снова опечалило Эраз. Однако души зверей и людей не могли погибнуть. Все они должны были обрести новую жизнь, если не в этом мире, то где-то еще. Ничто не могло произойти из ничего.
   Все взгляды обратились к ней, и она ощутила, как сила ее ауры касается, обнимает, окутывает их. Они не могли знать обо всем. А если бы и могли, то не способны были уверовать. Теперь ей, их духовной матери, предстояло держать в своих руках их души, подобно тому, как Анакир держит земную твердь, или тот извечный критерий, который они тоже именовали Анакир, держит все и вся в этом мире. Эраз чуть усмехнулась, но в этой усмешке не было ни капли высокомерия.
   А снаружи на них уже мчался, готовый прыгнуть, Черный Леопард.