Ли Танит. Анакир

   На востоке замер в безмолвии смешанный с грязью Ланн. Никто пока не приходил его завоевывать, но опустевшие деревни говорили сами за себя. Дым от старых пожарищ рассеялся, на холмах распустились цветы, однако все жители словно переселились куда-то на луну.
   На западе Вардийский Закорис вместе с союзными королевствами Иской, Корлом и Оттом провел всеобщий призыв. Элисаарский флот, включающий сто двадцать два корабля, курсировал взад-вперед вдоль их изрезанных берегов. Шансарские корабли, тридцать резных лебедей со змеиными головами, вышли из Мойи и взяли курс на запад.
   Стратегия Йила была очевидна: он собирался перебросить свои основные морские силы с запада на юг против Элисаара и Старого Закориса, затем по Внутреннему морю между Элисааром и Зарависсом пройти к Оммосу, уже изрядно разоренному, и отсюда уже нацелиться в самое чрево Виса — Дорфар.
   Леопард и не скрывал своих планов. Он наносил удары то здесь, то там, он был повсюду. Сил хватало — более двадцати лет Закорис готовил корабли и людей, чтобы ударить нынешним летом.
   Лесной пожар выжег джунгли на северо-западе Вардийского Закориса, и теперь трехтысячное войско с колесницами, катапультами и осадными устройствами, которые тащили палюторвусы — чудовища болот, нагонявшие ужас на тех, кто прежде их не видел — прорвалось к сторожевым постам Сорма у подножия разделяющих гор. Вольный Закорис взирал на Закорис завоеванный. Закорианские защитники отказывались подчиняться вардийским офицерам, убивали их и дезертировали. Разбитые наголову, силы Сорма отступили, оставив приграничные области в руках Йила, и установили новую границу, очень боясь, что Леопард не остановится на этом и повиснет у них на хвосте.
   В северо-восточную Таддру Леопард вторгся по рекам. Вольные закорианцы заняли стратегически важный Тумеш под высокими пиками Драконьего хребта Дорфара. Выше, на горных перевалах, пришли в боевую готовность дорфарианцы.
   Когда-то давным-давно океан, простирающийся на юг и юго-запад от материка Виса, не представлял особой ценности, ибо не зря именовался Морем Эарла. Как выяснил Ральднор эм Анакир, причиной этого названия стало множество подводных вулканов к западу и югу от Элисаара. Но с тех пор торговцам удалось найти новые, менее смертоносные пути на второй континент.
   К тому же угасание Погибели Эарла открыло пути во Внутреннее море в обход Элисаара; в былые же времена ни один корабль не рисковал спускаться южнее Саардоса. Разумеется, Вольные закорианцы использовали и эту широкую дорогу.
   Путешествие на юг, если огибать западное побережье Виса, занимало у крупного флота больше месяца. Но по земле прохода не было вообще. Там щетинилась джунглями и разливалась десятками безымянных болот Таддра — край, не имеющий никакой цены, никого не интересующий. Там, где эта омерзительная местность мысом вдавалась в море напротив Элисаара, на скальном выступе был торжественно установлен большой маяк. Мелкие суда шли мимо этой области на веслах, наблюдая добрую половину соседних стран.
   Сюда уже выдвинулся большой флот. По самому точному подсчету он включал в себя сто шестьдесят пять кораблей, набитых людьми так плотно, как умеют только Вольные закорианцы — примерно восемнадцать тысяч бойцов.
   Их рабы гребли не только скованные, но и с повязками на глазах — на случай, если им доведется встретить соотечественников, и их охватит прилив патриотизма или надежда на спасение. Такие меры вызвали недовольство — небольшая кучка рабов взбунтовалась. Их пытали на палубе, а остальные, слепые, но не глухие, вынуждены были грести под их стоны. Только когда жертвы потеряли голос, их вышвырнули за борт. Тут же из джунглей выскользнули какие-то твари, похожие на огромных ящериц, и накинулись на угощение.
   Как-то на рассвете передовые галеры заметили стеклянную башню, плывущую над водой. Это был айсберг, влекомый ветрами и непонятными течениями на запад, чтобы медленно растаять под жарким солнцем.
   Вольных закорианцев не слишком заинтересовало это чистое холодное творение. Они утверждали, что у него было женское туловище с грудями.
 
   Дорфарианский флот стоял на якоре у Тоса.
   Люди Междуземья редко сражались на море. Со времен Рарнаммона сила Дорфара заключалась в людях, колесницах и, может быть, в стенах. Даже во время войны Равнин они отвергли корабли Континента-Побратима и вели битву на суше до тех пор, пока земля сама не заколыхалась, как море, и тем не прекратила сражение.
   Людьми кораблей были ваткрианцы, и все суда строились в ваткрианском стиле — прекрасные и высоконосые. Белые паруса сияли, украшенные ржаво-черным Драконом Дорфара, черно-золотыми Змеей и Тучей и бело-янтарными на белом знаменами Анакир Дорфарианской. Ваткрианские корабли сверкали голубыми символами Ашкар и выглядели нарядно, как на празднике. Тарабинский флот, заранее выкрашенный в цвет крови, отбрасывал на волны отсветы цвета вина. Однако вся вместе эта красота не насчитывала и сотни судов. С родины не пришло ни подкрепления, ни даже вестей. И хотя кармианское бряцание оружием вдруг обернулось ничем, было уже слишком поздно. Все союзы рассыпались, как труха. Людям Междуземья предстояло биться в одиночку, как они и предполагали зимой.
   Когда на закате Ральданаш прибыл в Тос, весь город вышел его чествовать. Доспехи блестели в последних солнечных лучах, цветов распустилось уже достаточно, чтобы с головой засыпать и Повелителя Гроз, и его воинов. Кто знает, останется ли в следующем году у жителей этого города хоть немного солнца и цветов?
   Начальник портового гарнизона, слишком пожилой, чтобы воевать самому, но отдавший во флот двоих сыновей, поклонился и удалился, оставив короля беседовать со своими военачальниками.
   Однако после обеда разговор увял. Большинство мужчин стремилось поскорее уединиться с обезумевшими тосскими женщинами. Чуть ли не все девушки города выстроились в очередь, горя желанием отдать девственность герою или просто другу. Если их возьмут силой Вольные закорианцы, они хотя бы будут помнить, как это бывает на самом деле...
   Когда взошла луна, Ральданаш одиноко сидел без сна в спальне, увешанной кричаще яркими шелками, которую уступил ему на эту ночь начальник гарнизона.
   — Мой повелитель, ваше место здесь, в столице, — говорил ему в Анкире Венкрек. — Не стоит отправляться на эту прогулку с риском наткнуться на Вольный Закорис где-нибудь у входа во Внутреннее море...
   — Гораздо западнее, — с отсутствующим видом поправил Ральданаш.
   — Неважно. Вы думаете, что Йил спит и видит что-то иное? Вы — там, а Леопард врывается сюда, через Окрис или из Оммоса. Ральданаш, Оммос висит на ниточке — это может случиться в любой день.
   — С твоей безупречностью и здравым смыслом ты сумеешь защитить Дорфар, — спокойно произнес Повелитель Гроз.
   — Дорфар, лишенный сердца. Лишенный короля, — не удержавшись, Венкрек подкрепил эти слова резким ваткрианским ругательством.
   — Народ Дорфара ждет, чтобы я сделал то, что уже делаю, преградил путь силам Леопарда на море еще большей силой. Мы не имеем права сидеть и праздно ждать, пока их сто шестьдесят кораблей сами придут к нам.
   — Мой повелитель, я никогда не подозревал, что вы способны ринуться в такую авантюру.
   — Если бы Рармон был здесь...
   — То он немедленно сорвал бы с вас корону и бегом помчался к Йилу делить ее, — зло докончил Венкрек.
   — Нет, — отрезал Ральданаш. — Меньше слушай закорианскую пропаганду.
   — Для чего ты это делаешь? — спросил Венкрек, перейдя на ваткрианский язык.
   — Я уже ответил тебе, — отозвался Ральданаш на том же языке.
   — Нет, мой повелитель, вы не ответили.
   Ральданаш посмотрел на него, и Венкрек, внезапно отодвинув в сторону все военные атрибуты, прошел к королю через всю комнату и обнял его, как будто они снова были детьми в долинах Ваткри. Такое бурное проявление чувств, как любви, так и гнева, потрясло Ральданаша, но он постарался не подать виду.
   — Если бы не твоя доброта и поддержка... — произнес он спокойно, когда Венкрек отпустил его.
   — Я слышал, что на королевской галере будет двадцать жрецов-эманакир, — сказал Венкрек, возвращаясь к своим бумагам. Ральданаш ничего не ответил. — Могу ли я знать, зачем?
   — Чтобы призывать Ашкар-Анакир.
   Помолчав, Венкрек заговорил:
   — Мой повелитель, мне тоже известны некоторые легенды. Например, о силовых линиях, которые предположительно пересекают Вис. Одна из них тянется от храма богини над Корамвисом до Ваткри. Догадываюсь, что вы хотите встретиться с кораблями Леопарда на этой линии, там, где укажут ваши картографы и теологи.
   — Что ж, вы имеете право на догадки.
   Венкрек отвернулся и снова обрел прежнюю учтивость.
   — Ясно, — сказал он на языке Висов. — Очевидно, я ошибаюсь. Я знаю, мой повелитель, что вы с детства склонялись к жизни жреца и все еще желаете этой участи. Однако вы никогда не были настолько глупы, чтобы бросить ради этого Дорфар.
   После этого они обговорили кое-какие военные приготовления. И уже у двери Венкрек тихо сказал:
   — У вас не остается наследника. Что будет с нами, если вы погибнете?
   — Амрек тоже не оставил наследника, — ответил Ральданаш. — Об этом позаботилась богиня.
   Сейчас, в Тосе, при ярком лунном свете, Ральданашу вспомнилась мастерская в ваткрианских холмах, где они изготовили полукруглый лук, и десятилетний Венкрек, бегущий с этим луком среди высокой травы, радостно кричащий. А затем — террасы, поднимающиеся к храму, прохладная эмаль живой змеиной кожи, тени и слова: «Когда ты станешь королем всего Виса, кем буду я?» — «Моим советником». Венкрек нахмурился: «Но я хочу сражаться, вести в бой твои армии». — «Все войны позади», — ответил тогда Ральданаш, и они согласились, что лучше всего быть советником.
   Позже в лунном свете возникла Сульвиан, и ветер развевал ее белые волосы. Но это видение тут же было поглощено каким-то образом из памяти его отца, символом, заложенным в его сознание еще при рождении — Сульвиан рассыпалась в сверкающий пепел, а потом дуновение ветра унесло этот пепел в ночь.
 
   Утром нарядные корабли поймали ветер в свои паруса.
   Они плыли на юг, так что укрепленные берега постоянно оставались по левую руку. Ступенчатые уступы Оммоса, плоские равнины Зарависса, где на дозорных башнях расцветали голубые дымные цветы. Мягкий попутный ветер нес корабли вперед.
   Двадцать пять дней спустя флот Повелителя Гроз достиг спокойных, как стекло, вод между Зарависсом и границей, отделяющей Элисаар от Старого Закориса. Здесь поперек залива, связуя дозорные башни на обоих берегах, был выстроен заслон из заравийских и дорфарианско-ваткрианских судов. Изначальный план предполагал другое место действия — южнее, где морской проход еще более сужался. Но выход Элисаара из союза не позволял использовать его как западный столб для крепления цепи через весь океан, да и сейчас уменьшал прочность этой цепи. Двадцать три галеры, до отказа набитые военными машинами, стояли наготове. То же самое можно было сказать о двух береговых гарнизонах. Но все это могло успешно сработать лишь при победе в иных местах и известной удаче. В противном случае, если силы Йила прорвутся на север, заслон мог обеспечить всего-навсего задержку закорианцев, и не более того.
   За северным рубежом Элисаара море снова распахивалось необъятным простором. Зарависс истаивал в закатных облаках. Флот Повелителя Гроз развернулся на юго-запад, лицом к водам, откуда должна была прийти война.
 
   Поход по каменистым предгорьям и подъем на плато занял у таддрийца почти два дня. В этом было что-то символическое. Мало-помалу равнинная Анкира с ее показной воинственностью, толпами солдат и испуганно-безразличными жителями осталась позади. В руинах Корамвиса приходилось делать остановки, чтобы передохнуть и разведать дорогу. Надежной переправы через широкую реку не сохранилось, но ему удалось отыскать небольшой плот, наверняка принадлежащий разбойникам, и он погреб на другой берег. Там обнаружился так называемый Торговый тракт для путешественников, спускающихся с гор — проект, заброшенный прежде, чем его дотянули до южного берега, и теперь понемногу ветшающий.
   Когда он наконец вырвался из неподвластного времени очарования руин, холмы по обе стороны дороги распахнулись перед ним, словно пчелиные соты. Крупная птица вспорхнула перед ним и долго летела впереди, взмахивая широкими крыльями.
   Солнце уже садилось, начали сгущаться сумерки, когда он увидел внизу блестящий глаз дракона — озеро Иброн, подобное жемчужине.
   Они не поднялись к храму, точнее, к тому месту, где был храм до землетрясения. Они праздно сидели среди проросших травой валунов.
   Сначала он разглядел людей с Равнин, светловолосого заравийца и вардийца, играющего в кости с товарищем. Тут же бродила в поисках клевера пара мелких рыжих ланнских овец. В стороне, на фоне мягко светящейся полоски неба стояли, словно роща в снегу, эманакир. Они глядели на него с видом потревоженных богов. Но таддриец смотрел мимо них и видел лишь то, ради чего он пришел. Он пришел к Ней.
   Он не выразил ей никакого почтения. Она являлась частью богини, перед которой он вставал на колени лишь по требованию ритуала, но не в сердце своем, ибо это не было правильно.
   Она молча, без слов, велела ему сесть, и он сел перед нею.
   За ее спиной блестело озеро. Он отметил выверенное совершенство композиции — как на старинной гравюре. Но больше всего его радовало, что Она была реальна и доступна. Казалось, в центре этой реальности меняется сам воздух. Небо, море, весь мир, прекрасный и изменчивый, были подобны открытой книге, которую мог читать даже ребенок. В этом и заключалась истина великой Силы.
   Он был здесь единственным чистокровным Висом. Догадка о том, что он был приглашен сюда, начала приобретать новый, странный смысл. В этом имелась некая странная устойчивость. Он торопливо извлек из своего жреческого одеяния лоскут ткани и развернул его на камне перед Нею. Внутри оказались осколки разбитого янтарного кольца. Солнечные лучи заставили их засиять. Даже эманакир покинули свое возвышение и подошли посмотреть.
   Таддриец — тот самый, который некогда наблюдал, как Ральднор и Астарис удалились в северные леса — был своего рода гончей, чующей не запахи, но мистику. Именно благодаря своему чутью он узнал Рармона, который на самом деле был Рарнаммоном, а потом, много позже, прошел по его следам до того места в Корамвисе, где его пленили враги. Разбитое кольцо так и осталось валяться здесь. Таддриец тщательно собрал все осколки. Не то чтобы этой работы потребовала от него Ашни — скорее он сам хотел сделать это для нее, ибо был для этого предназначен. То же происходило на Равнинах, когда богине предлагали плоды или какие-нибудь украшения. Как ни трудно, но ей приходилось воздерживаться от проявлений благодарности, даже если подарок доставлял ей удовольствие, ибо это была потребность дарителя, а не принимающего дары.
   Ашни взяла осколки в свою ладонь.
   Когда-то это кольцо носила женщина, которая сейчас находится в Зоре. Ашни была следующей. Рарнаммон тоже носил его. Еще один, сын Яннула, держал его недолгое время, хотя оно и обожгло его. И связь окаменевшей смолы с плотью, которой она касалась, никуда не делась.
   Все кусочки были на месте.
   Последний луч солнца, словно змея, обвился вокруг осколков. И тогда они вновь соединились, образовав целое, словно никогда не разбитое кольцо.
   Он слышал дыхание людей, собравшихся в круг и не сводящих глаз с этого чуда. Но таддриец усмехнулся — и она улыбнулась ему в ответ.
   — Да, ты знаешь, — без слов сказал он ей в своем сознании. — Я из тех, кто подвергает сомнению нужность чудес. И до этого дня не видел причины, почему бы Ральднору и Астарис не жить неузнанными в какой-нибудь забытой богами таддрийской деревне. Обычной, счастливой, скрытой от всех жизнью. Я могу обозначать все это красивыми словами, принятыми среди жрецов — выход за пределы, огненная колесница, возносящая божество на небеса, и тому подобное. Но по мне, все намного проще и куда более присуще этому миру. Чудеса — ничто, пена жизни. Распускающийся цветок, невидимая жизнь, выходящая из чрева ребенком, смола, обращающаяся в янтарь — все это чудеса, и никак иначе. Но за чудом стоит суть. Камень под серебряным озером. То, что мы есть, и то, чем должны стать. Вот причина и окончательная правда, ответ на все вопросы и все мольбы. Разве не так, Ашни-которая-Анакир?
   И он получил ответ в тот миг, когда кольцо сверкнуло на ее пальце. А солнечный свет так и сиял у нее в глазах, хотя солнце давно уже зашло.

24

   Белая башня на фоне ярко-синего неба.
   Под ней — руины заброшенного города.
   А за ними — неоглядные таддрийские джунгли.
   Когда-то эту башню, предшественницу башен Дорфара, венчала огромная чаша. Со временем кирпичная кладка обрушилась, уцелела лишь одна комната с наполовину обвалившимся потолком и высокими окнами без ставен. Туаб-Эй, словно кот, прокрался в эту комнату — и замер, глядя во все глаза.
   Рарнаммон стоял в центре комнаты и смотрел на гостя, как будто давно ждал его.
   — Я говорил, что не приду в твое новое... жилище, — произнес Туаб-Эй. — Но вот я здесь. А теперь расскажи мне, чем ты занимался все эти дни и ночи. Творил заклинания и призывал таинственные силы? Кое-кто видел, как огни влетали в эти окна, будто птицы.
   Рарнаммон очень медленно покачал головой. Туаб-Эй так и не понял, что это должно означать — отрицание или насмешливое удивление. Судя по всему, за последнее время сила Рарнаммона изрядно выросла. Он стал менее проницаемым, чем любая другая вещь, и словно светился — день изливался через его глаза...
   — Ты чародей, признай это, — сказал Туаб-Эй. — Я не верю в магию и просто посмеюсь, а затем, наверное, смогу и впредь ладить с тобой, могущественный лорд. Наша свора собирается на север или восток, бить Вольных закорианцев. Кто-то из свиней Джорта вернулся и рассказывал, что по всем северным рекам сплошь плывут мертвые...
   — Будь так добр, Туаб-Эй, — велел Рарнаммон, — спустись к подножию башни. Посторожи ее для меня и не пускай сюда остальных.
   — Зачем?
   — Магия, о которой ты рассуждал, вот-вот проснется. Заклинания, призывы... это не совсем то. Но молния, поразившая башню, может оказаться еще пустяком.
   — А ты не говори загадками, если хочешь, чтобы я что-то делал для тебя. Ладно, я посторожу вход. По крайней мере, ребята будут снаружи, если что-нибудь случится. Но что может случиться? Помимо молнии?
   — Не знаю. Я уже говорил тебе прежде. Есть же в тебе капелька Равнинной крови. Думаю, ты сгодишься для поддержания равновесия, — последняя фраза была произнесена с оттенком дружелюбия. — Прости, если доставляю неудобства. Но поторопись. Спускайся, если согласен, Туаб-Эй.
   Спустившись на одну ступеньку, юноша собрался с духом и выговорил:
   — Когда ты вот так стоишь здесь, ты похож на бога. Ты это знаешь? И должен ли я поклоняться тебе?
   Рарнаммон направился к нему в полосе дневного света, падающего из окна. Казалось, свет стелется за ним, как лента или шарф. Поэтому Туаб-Эй не удивился, когда Рарнаммон потянулся и легко, без нажима положил свою руку на его — при этом свет протек по ней и перелился в Туаба.
   Рарнаммон протянул вторую руку, чтобы поддержать юношу.
   — Сила, — только и смог выговорить Туаб-Эй, пытаясь унять дрожь. — И что мне с ней делать?
   — Держать врата.
   Туаб-Эй покорно двинулся вниз по лестнице, придерживаясь за стены. Он нес этот свет вниз, чтобы держать врата.
 
   День был жаркий, подернутый дымкой. В этом не было ничего необычного. Однако он знал, что это — последний день.
   Отсчет начался, когда он только пришел в башню — возвышенное место, как оговаривалось в любом своде знаний. Даже не ведая того, Рарнаммон внутри себя двигался к этому моменту, как ребенок учится ходить, не сознавая, что ходит.
   Он пережил мечты, галлюцинации, чувство опустошенности, ощущение падения на землю с лестницы без всякого толчка. Теперь осталось лишь осознание переломного момента.
   Рарнаммон был не одинок. Другие стягивались, и вместе с ними стягивались силы. Казалось, мир замер, затаив дыхание.
   Когда день пошел на убыль, он понял, что башня замкнулась вокруг него. Блеск и жар в окнах затвердел, образовав подобие экрана там, где только что ничего не было. Случайные шумы, доносившиеся из разрушенного города, стихли.
   Вполне возможно, что он умрет. Но, если на то пошло, он мог умереть уже сотни раз — в те времена, когда был разбойником, на службе у Кесара в Тьисе, сопровождая караваны в Ланне, в Дорфаре, в плену у Вольных закорианцев. Каждый миг его жизни являлся подарком. С тех пор, как Рарнаммон пришел в себя здесь, в заброшенном городе, его тело из плоти стало значить для него не так уж много. Он ощущал себя частью какого-то целого, ветвью великого древа.
   Рарнаммон лег на пол, и огни скрестились над ним в воздухе. Через пролом в потолке влетела птица с желтыми, точно гофрированными крыльями.
   Это стало последним посланием от внешнего мира. Он закрыл глаза и ушел в себя. Он научился этому через безумие, через опыт отречения от телесной оболочки. Подобно своему сводному брату Ральданашу, Рарнаммон тоже стал причастным.
   Его сознание начало угасать, перешло куда-то в другое место и в результате поднялось на ступень.
   Казалось, у него открылось одно огромное око, лишенное зрения, но тем не менее все видящее. Прочие органы чувств подключились к нему и перестали действовать сами по себе.
   Этим оком он видел Туаба, сидящего внизу, у входа в башню. Там была еще какая-то фигура — человек, Галуд. Он наклонился, спрашивая, что происходит. Туаб-Эй отослал его, и Галуд неохотно повиновался.
   Сплетение цвета с сиянием обернулось рекой, полной теней, солнцем и лесом. Каждая тварь, каждое насекомое в этом лесу светилось и сверкало. Среди бесплодных костей города жизнь чуть поблескивала, словно крылья мотыльков.
   Под городом же, сквозь покров почвы, камней и скал, сиял глубокий источник — уже пробудившийся и говорящий сам с собой. Башня впадала в него, как вена в сердце.
   Своим невидящим оком Рарнаммон прозревал другие пылающие сердца за сотни миль от него, но в то же время близкие, как его собственные руки — ненужные, лежащие на полу.
   Он не боялся. В этот миг лишь какая-то частица его помнила об отце — Ральдноре, который в одиночку породил все это. А до Ральднора — Ашне’е, явившаяся началом, первой искрой, блеснувшей во тьме.
   Затем он воссоединился с другими огненно-звездными сердцами — может быть, преждевременно, не будучи готов как следует. Но эта поспешность не помешала ему. Рарнаммон взмыл вверх, опаленный, крутящийся вокруг своей оси. Но он знал силу своих парящих крыльев и мог нестись вскачь, идти шагом или мчаться со скоростью ветра.
 
   Одноухий поймал Галуда, который спешил куда-то со своими людьми, и потряс за плечо.
   — Посмотри на небо! — прошипел Галуд.
   Они стали смотреть.
   Солнце уже садилось, но все небо пульсировало с необычайной силой. Казалось, что обнажились все его жилы, либо небо сейчас извергнет наружу часть самого себя.
   — Что это за звук? — спросил Галуд. Они прислушались, но звук шел не из города, его вообще нельзя было услышать. Так они и стояли, ловя этот неслышный звук, так же, как остальные жители разрушенного города, забыв о своих делах.
   В лепрозории безликие твари-прокаженные в страхе забивались в щели, пытаясь укрыться от неведомой угрозы.
   На многие мили в лесу разом оборвался птичий гомон, замерли ящерицы, вода перестала журчать, а лианы обвисли, подобно змеям.
 
   Солнце почти уже скатилось за южный город руин. Сумерки легли на террасы и колоннады, чья юность пришлась на эпоху Ашнезеа.
   Рынок на Лепасине выглядел пустынным. Лишь легкий ветерок играл в пыли обрывками бумаги и лепестками.
   Дома вокруг были заперты, окна задернуты занавесками — ни лучика света.
   На возвышенном месте темного дворца среди обломков колонн стояли семь фигур с развевающимися волосами, белых до такой степени, что, казалось, в них нет ни капли крови. Это были стражи, как повелевал обычай. Их бледные глаза, напоминающие лунный свет, сделались голубыми и безумными.
   Внутри на полу со старинной росписью шелестели принесенные цветы, маленькие клочки лимонного и гранатового цвета. Ветер, как море, омывал весь дворец.
   Лар-Ральднор лежал в темноте на полу, его черные шелковистые волосы рассыпались по древней мозаике. Люди Равнин, его родня, обучили его. За этим он сюда и пришел — ему надо было так много узнать и понять. В конце концов он стал бояться, что ему не хватит силы, и его слабость разомкнет цепь.
   Но теперь все это было позади.
   Его тело лежало, как труп. Эманакир охраняли его, словно он был умершим королем. Они никому не позволили бы проникнуть сюда. Сцепив свое сознание с сознанием Лар-Ральднора, они ограждали его и укрепляли его дух.
   Воспарив, он убедился, что силовые линии, рождающиеся на поверхности дворца, были чистыми, как серебряные ленты. Этот серебряный поток очерчивал контуры города, впитывая его молитвы, тихо пел и беззвучно шептал.
   Лар-Ральднор был готов отдать свою жизнь, и не просто так, а в битве. Ибо то, чему предстояло случиться, было именно битвой. Но время мыслей прошло. Вместилище под городом уже отдавало свою жизненную силу — толчками, как сердце.