Страница:
Жадред поднялся с постели в самом дурном расположении духа и за одинокой трапезой сильно выбранил служанку за то, что она просыпала соль. Ведь всем известно, что это — к несчастью. Но вместо того, чтобы прибрать и сгинуть с глаз долой, женщина разразилась рыданиями.
«О, господин мой! — запричитала она. — Вот именно, что к несчастью! Пусть милостивый господин позволит своей рабе рассказать ему о том, что хранится в моем сердце вот уже три дня и наполняет меня таким ужасом, что я, кажется, скоро лишусь рассудка!»
Изумленный Жадред тотчас позабыл о своем гневе.
«Говори, — велел он. — Говори, не бойся. Раз ты так напугана, я больше не буду бранить тебя. У всякого может дрогнуть рука, если он едва не плачет.»
И вот что рассказала ему плачущая служанка.
Как и все домашние слуги, она частенько вставала еще до первых петухов. И вот однажды рано утром, примерно за полчаса до рассвета, она наполняла кувшины водой из колодца, что во дворе. Внезапно ей послышался какой-то странный звук — он раздавался очень близко и, казалось, шел прямо из-под земли. Служанка, конечно же, испугалась, но любопытство пересилило страх. Поэтому она оставила кувшин у колодца и спряталась в кустах под стеной, которой были обнесены все дворовые постройки. И едва не лишилась чувств, когда увидела, как одна из огромных каменных плит, тех самых, что укрывают весь двор, приподнялась и отошла в сторону. Прямо из-под земли во двор выбралось какое-то призрачное существо: женщина не могла разглядеть его хорошенько в сумеречном свете, увидела только, что одето оно в белый саван и черный плащ.
Выбравшись из лаза, существо приподняло тяжелую плиту и с легкостью водрузило ее на место, словно это был не камень, а пуховая подушка. Затем призрак внимательно огляделся — вот когда служанка порадовалась, что успела спрятаться! — и распрямился. Свет разгорался все ярче, и служанка смогла увидеть, что пред ней стоит женщина, вся покрытая пылью и чем-то темным и липким, слабо отблескивающем в первых лучах солнца. Кажется, это была кровь. Подойдя к колодцу, призрачная женщина вытянула полное ведро и тщательно обмылась. И когда она смыла с себя пыль, комья земли и кровавые потеки, онемевшая от ужаса служанка узнала свою молодую хозяйку, Лайлию!
«И где она побывала в ту ночь, я не знаю, да и знать не хочу. И не знаю я, что с ней случилось, а только я видела, что она убила бы любого, кто застал бы ее в этот час у колодца в таком виде. Умывшись, она распустила свои прекрасные волосы и как ни в чем ни бывало отправилась в те покои, где проводит, запершись, все дни. И теперь, — добавила несчастная женщина, — я очень боюсь, господин мой, что она как-нибудь прознает про меня и убьет меня за то, что я увидала.»
«Если кто и прибьет тебя, так это буду я! — вскричал Жадред в сильном гневе. Но голос его дрожал, ибо сердце юноши сжималось от страха. — А заодно я вырежу твой лживый язык!»
«Нет, нет, хозяин, я не лгу, и я могу доказать это!» — вскричала служанка.
«Так докажи.»
И она доказала. Она привела Жадреда к той плите, откуда, как она видела, появилась ее хозяйка. Плита и в самом деле выглядела так, словно ее неоднократно поднимали. Но самое страшное для Жадреда было то, что он нашел под ней защемленный клок огненно-рыжих волос.
«Она снова ушла этой ночью и снова вернулась за час до рассвета. Я слышала, как она сдвигал плиту и потом видела ее у лестницы в верхние покои. Нынче она почему-то торопилась. Прядь ее волос защемило плитой и она отгрызла их своими собственными зубами — да-да, я видела это так же ясно, как вижу сейчас тебя, мой господин! И никто не заметил бы этой пряди, если бы не искал, как это сейчас сделал ты, хозяин. Я пыталась поднять эту плиту, но мои руки слишком слабы. Попробуй сделать это, господин, и мы узнаем, привиделось мне все это или нет.»
Жадред попытался сделать, как она сказала. Но даже используя свой кинжал как рычаг, он не смог поднять камень больше, чем на дюйм.
Но и этого хватило, чтобы убедиться: отрезанная прядь уходит глубоко под плиту, которую, видимо, гораздо легче поднять снизу, чем сверху.
Распрямившись, Жадред сказал торжествующей служанке:
«Ты сказала правду. Но пока никому не говори об этом, ни даже моему отцу. Проследи и дай мне знать, когда она снова пойдет сюда. И тогда я сам посмотрю, куда это она ходит каждую ночь.»
В тот же день юноша предпринял кое-какие шаги. Поскольку в детстве ему не могли отказать ни в чем, он еще мальчишкой нередко лазал в погреба и кладовые, расположенные под кухней дома. Эти помещения были лишь частью целой сети переходов, тянувшихся глубоко вниз, к сердцу города. Но, позволяя сыну исследовать самые темные закоулки этого царства, где не водилось ничего страшнее крыс да столетней пыли, отец Жадреда распорядился завалить камнями все выходы, ведущие из погребов в более глубокие тоннели. Ибо один из них, и это было известно всем, проходил через весь город к древнему захоронению у берега реки, вне городских стен. Кладбище стояло почти заброшенным, там хоронили только самых бедных покойников. А потому это место пользовалось дурной славой.
Прихватив молот и стальной прут, Жадред, никем не замеченный, пробрался в самый дальний угол винного погреба и принялся расковыривать кладку. Потрудившись несколько часов, он наконец пробил тонкий слой камней — ведь преграда ставилась, чтобы удержать ребенка, ибо ни один взрослый по своей воле не полез бы в эти катакомбы — и, чихая от пыли и каменного крошева, оказался в кромешной тьме тоннелей. При себе у него была лампа и небольшой чертеж, руководствуясь которым, он довольно быстро вышел в подземных ход, пролегавший как раз под внутренним двором. Дойдя до плиты, которую, как оказалось, снизу действительно открывал мощный рычаг, Жадред обнаружил в пыли множество следов одних и тех же ног, многократно прошедших туда и обратно по лабиринту тоннелей. И, к его ужасу и горю, это были очень маленькие ноги, с плотно прижатыми друг к другу пальчиками. Помимо отпечатков ног он разглядел в пыли и другие метки. Приблизив лампу к одной из них, он убедился, что это запекшаяся кровь:
Он никогда не подозревал свою Лайлию, он любил ее, как только молодой муж может любить свою прекрасную жену, но увидев эти кровавые следы, он понял все. И когда все части головоломки сложились в ясную картину, ему только оставалось удивиться, как это он не видел всего этого раньше:
«Прости, любовь моя. Сегодня ночью я не смогу разделить с тобою ложе, как это подобает мужчине. Я очень устал.»
Сказав это, Жадред повернулся на бок и притворился спящим, ожидая, что Лайлия тотчас вскочит и побежит к подземному ходу. Но она лежала рядом с ним, гладя его плечи и перебирая волосы, пока в ночном небе не показалась полная луна.
Убедившись, что она ушла, Жадред открыл глаза и вскочил с постели. Наскоро одевшись и повязав вокруг пояса меч, он крадучись прошел в погреб и оттуда знакомой дорогой вышел к ходу под внутренним двором.
У него была с собою лампа, крошечный огонек которой еле-еле разгонял тьму на два шага вперед. Еще в детстве исследуя подвалы старого дома, он научился хорошо ориентироваться в кромешной тьме переходов и теперь уверенно шел вперед, прикрывая огонек ладонью. Несколько раз тоннель резко сворачивал, и перед одним из таких поворотов Жадред укрыл лампу плащом — на всякий случай. И вовремя! Впереди во тьме тоннеля мелькнул белый отблеск и послышался тонкий тихий звон — это звенели золотые браслеты на запястьях и щиколотках его жены. Она шла вперед быстрым шагом, не оглядываясь и не останавливаясь, как будто шла на базар по хорошо знакомой улице. Юноша, стиснув стучащие зубы, осторожно последовал за ней.
Тоннель неожиданно кончился, открывшись анфиладой больших пещер, полных дыр и проемов, в которых сияло мириадами звезд ночное небо. Под потолком попискивали и хлопали крыльями стаи мышей, и Жадред поспешно погасил свою лампу, боясь потревожить их. Лайлия скользила впереди все той же легкой тенью, схожая с ночным мороком или привидением. Так ни разу и не оглянувшись, она вылезла наверх и прошла сквозь пролом в старой кладбищенской ограде.
Полная луна заливала равнину молочно-белым сиянием. Под городской стеной, укрытые сенью старых деревьев, высились могильные камни и склепы. Некоторые дома мертвецов были столь велики и роскошны, что скорее напоминали небольшие дворцы, пусть разрушенные непогодой и временем, но все же величественные и прекрасные. Жадред вздрогнул: эти постройки напомнили ему старый пригород, куда привел его странный слуга, чтобы познакомить с будущей женой.
Следуя за Лайлией, он оказался в тени огромного склепа. Крыша его давно провалилась, но резные колонны были все еще целы, уцелели так же и прекрасные статуи, украшавшие могилу. Из всех щелей и провалов склепа изливалось жуткое зеленоватое свечение, почти осязаемое, словно густой туман. Лайлия, словно веселая козочка, проскакала по ступеням к дверям гробницы, которые широко распахнулись ей навстречу. Темный зев могилы поглотил ее и двери снова закрылись.
Жадред остался среди могил, словно громом пораженный. Его кровь давно превратилась в лед, и многие отважные юноши на его месте давно бы бросились в спасительное бегство. Но гнев, как и любовь, иногда способен творить немалые чудеса. Вознеся молитву одному из самых благих божеств Верхнего Мира, Жадред вскарабкался на дерево, чьи ветви нависали прямо над склепом. Пробравшись меж полуразрушенных барельефов, он отыскал подходящую дыру и заглянул внутрь.
Внизу царил настоящий праздник. В центре склепа высился огромный каменный саркофаг, из которого давно выселили его законного обитателя. Вдоль саркофага, словно пиршественные скамьи, стояли большие лари, в которых опускают в могилу все, что может понадобиться ее хозяину в загробном мире. Видно, эта гробница некогда принадлежала могущественному повелителю, ибо повсюду в ней сияли в призрачном свете жемчуга и драгоценные камни, парча, похожая на смятое золото и бархат с истершимся от времени рисунком. Свет исходил от жидкости, налитой в две плоские чаши, вознесенные на золотых подставках в рост человека. Помимо этих ламп повсюду мерцали кипящей фосфоресцирующей жидкостью светильники поменьше. За саркофагом, как за праздничным столом, сидело девятеро гостей. Перед каждым стоял изукрашенный камнями золотой кубок — и в каждом кубке плескалось вино иного цвета. Эти девятеро смеялись, шутили, целовались и всячески выказывали друг другу свое расположение. В их манерах, речах и облике ясно читалось родство, так что Жадред решил, что видит некий семейный совет или просто праздник.
Каждый был тонок в кости, белокож и обладал копной ярко-рыжих, так хорошо знакомых Жадреду, волос. Их одеяния напоминали ночные сорочки — или, что было ближе к истине, могильные саваны. И девятой за этим столом сидела, разумеется, его жена, Лайлия.
«Давайте выпьем, — промолвил один из пирующих. Он был похож на Лайлию, словно брат-близнец. Быть может, он и был ей родным братом.
— Давайте выпьем за нас, за наше бессмертие, за нашу долю, за наш успех и за всех тех слабоумных тщеславных людишек, что бегают днем по улицам этого города. Пусть они и далее пребывают в неведенье о нас, а мы выпьем за их здоровье!»
И гости выпили, а затем обменялись кубками и снова выпили.
Вино, которым они угощали друг друга, постоянно меняло цвет: оно было то красным, то желтым, то зеленым, то белым, то черным. И при этом они обменивались бесконечными шуточками и насмешками над людским племенем, над его привычками и повадками, над его глупостью и смертностью.
Затем открылась новая дверь, ведущая в самое сердце склепа, и у пиршественного стола появились слуги. Иные из них походили на людей, иные больше напоминали обезьян. Среди них Жадред, к ужасу своему, увидел и того слугу, который сопровождал его в ночном путешествии.
Слуга низко поклонился и объявил, что кушанья готовы.
Девятеро оживились и с жадностью набросились на еду, принесенную слугами на золотых подносах. Они ловко орудовали ножами и вилками, подкладывая друг другу особо лакомые кусочки. Но Жадред, едва увидел, что именно принесли пирующим слуги, лишился чувств и упал замертво среди холодных камней.
Когда он пришел в себя, восточный край неба уже наливался светом утра. Ночная роса увлажнила древние камни, холодные и совершенно мертвые. Ничто не говорило о том, что в полночь здесь кто-то пировал и предавался веселью. И все же Жадред был уверен, что те девятеро не привиделись ему. Он вознес богам благодарственную молитву и, еле шевеля затекшими членами, сполз по дереву вниз.
Итак, бедный юноша убедился, что служанка не солгала. И, хотя племя этих нелюдей и обладало бессмертием и невиданной силой, им все же зачем-то понадобился он, живой и смертный человек. Как же сумели они обвести его вокруг пальца? Значит, не было ни дома, ни сада, ни экипажа, ни лошадей? Одни только склепы и призраки? Он видел девятерых, одной из них была его жена. Означало ли это, что остальные восемь тоже живут среди обычных людей где-то в городе? И каждую ночь еще восемь постелей остаются пустыми, а жены и мужья — одураченными? Что ж, теперь ему было понятно, почему Лайлия так упорно отказывалась есть вместе с ним.
Она делала это по той же причине, по которой пряталась от солнца.
Прекрасная девушка оказалась умертвием.
Жадред знал, что ему теперь следует делать. Он должен пойти домой и дождаться сумерек. И когда она снова придет к нему разделить супружеское ложе, он убьет ее.
Решив это, он зашагал прочь от кладбища, охваченный одновременно скорбью и гневом, а солнце меж тем неспешно вставало у него за спиной. И так жутко он выглядел в этот час, испачканный землей, с искаженным лицом, что жители домов, ютящихся у самых городских стен, поспешно прятались от него, приговаривая, что вот он, тот самый дьявол, что пугал их все эти годы и грабил могилы, унося тела их родных и близких.
Но Жадреду было не до глупых крестьянских сплетен.
Случилось так, что именно в этот день отец Жадреда отправился по делам и вернулся лишь к ужину. Юноша, не успевший ему ничего рассказать, распорядился лишь, чтобы эту трапезу приготовили с особым тщанием и роскошью.
На закате торговец и его домашние, а также несколько друзей дома расселись за большим столом в главном зале дома. Все эти люди были здесь и в тот вечер, когда справлялась свадьба Жадреда и Лайлии. До сих пор молодая ни разу не выходила к столу. Но сейчас юноша велел послать за ней.
«Я хотел бы, чтобы она наконец поела вместе со всеми, » — пояснил он. Гости, отлично знавшие о «странностях» хозяйки, весело рассмеялись.
Лайлия пришла и села за стол, сложив на коленях белые руки.
Жадред сел рядом с нею и начал упрашивать отведать «вот этого великолепного вина».
«Прошу извинить меня, господин мой, » — ответила она, отстраняя кубок.
«Нет. Сегодня ты должна выпить за мое здоровье»
«Но ведь ты знаешь, господин мой, что я не пью вина.»
«Удивительная жена, — заметил один из гостей. — Создана из одних добродетелей!»
«Ну тогда, — настаивал Жадред, — съешь хотя бы кусочек мяса.»
«Нет, прости меня.»
«Вот этот персик».
«Нет, прости.»
«Ну, хотя бы ложечку меда:»
«Прости меня господин мой, — покачала головой Лайлия. — Но я уже поела. У себя, как обычно.»
«Странный обычай!» — заметил один из гостей.
«Верно, очень странный, — усмехнулся Жадред. — И тем не менее, моя жена всегда ест без меня. Но скажи нам, нежная Лайлия, что именно ты ешь? Слуги говорят, что кушанья, которые они тебе приносят, остаются почти нетронутыми, а то, чего недостает на тарелках, получают собаки, ждущие под твоим окном.»
Гости рассмеялись. Лайлия потупилась.
«Ну, теперь ты выпьешь вина? Хотя бы для того, чтобы окрасить румянцем твои бледные щеки? И съешь хотя бы крошку хлеба — ради меня?»
«Прости, господин мой. Но я неголодна.»
«Да, — сказал Жадред странно изменившимся голосом. — Вот здесь ты сказала правду. Ибо прошедшей ночью ты, несомненно, насытилась на целые сутки вперед.»
И так страшен и зловещ был его голос, что на этот раз никто не рассмеялся. В зале повисла неловкая тишина. Даже пламя свечей выпрямилось, словно ожидая, что же ответит мужу Лайлия. Но та не подняла глаз.
«О чем ты говоришь, Жадред? — удивленно спросил торговец. — Ты же только что сказал, что она не ест при тебе, откуда же ты тогда знаешь, что она наелась на сутки вперед? Смотри, бедная девушка напугана. Нельзя так мучить ее.»
«Нельзя? — повторил Жадред. — Что ж, сейчас все мучения окончатся.» — Голос юноши был необычайно тих, а лицо — смертельно бледно. — Этой ночью я, собираясь проверить сплетни, последовал за своей женой туда, куда она похоже, уходит от меня каждую ночь. Я спустился за ней в подземный ход, уводящий за город, к старому кладбищу. И там я увидел, как она присоединилась к своим родичам, пировавшим в склепе.
Вместо вина они пили кровь, желчь и другие соки человечьего тела, а на ужин им подали отрезанные груди мертвых женщин. И она ела и пила вместе с ними, смеясь над глупостью и слабостью рода людского.»
Ужас сковал всех, кто сидел в том зале. Ни у кого не было сил даже пошевельнуться, но тут Лайлия вскочила на ноги и кинулась к торговцу, протягивая к нему молитвенно сложенные руки.
«Спаси меня, отец мой! — вскричала она. — Ибо сын твой сделался безумен!»
«Да, в ту ночь я был очень близок к помешательству, — ответил Жадред. — Но если вы, мои друзья и родичи, не верите моему слову, расспросите слуг. Среди них найдется по крайней мере одна живая душа — кто это, я пока не хочу говорить — которая видела, как наша хозяйка уходит под землю, а под утро возвращается, вся в пыли и крови, и умывается возле нашего колодца.»
Тогда Лайлия снова вскочила на ноги и обвела гостей диким, страшным взором. Вся ее красота и невинность исчезли, перед изумленными людьми стояло жуткое умертвие. Одного только взгляда на ее перекошенное лицо было довольно, чтобы более не сомневаться ни в одном слове Жадреда.
«И что же, — проговорила Лайлия, — о ты, изощреннейший и хитроумнейший из всех мужей, сумевший выследить меня, намерен делать теперь?»
«А вот что», — ответил Жадред. Шагнув к ней вплотную, он выхватил кинжал и по самую рукоять вонзил в ее сердце.
Из ее груди вырвался хриплый, каркающий крик, и она упала к ногам мужа, а язычки всех свечей притухли, словно не желали видеть этой ужасной картины.
3
«О, господин мой! — запричитала она. — Вот именно, что к несчастью! Пусть милостивый господин позволит своей рабе рассказать ему о том, что хранится в моем сердце вот уже три дня и наполняет меня таким ужасом, что я, кажется, скоро лишусь рассудка!»
Изумленный Жадред тотчас позабыл о своем гневе.
«Говори, — велел он. — Говори, не бойся. Раз ты так напугана, я больше не буду бранить тебя. У всякого может дрогнуть рука, если он едва не плачет.»
И вот что рассказала ему плачущая служанка.
Как и все домашние слуги, она частенько вставала еще до первых петухов. И вот однажды рано утром, примерно за полчаса до рассвета, она наполняла кувшины водой из колодца, что во дворе. Внезапно ей послышался какой-то странный звук — он раздавался очень близко и, казалось, шел прямо из-под земли. Служанка, конечно же, испугалась, но любопытство пересилило страх. Поэтому она оставила кувшин у колодца и спряталась в кустах под стеной, которой были обнесены все дворовые постройки. И едва не лишилась чувств, когда увидела, как одна из огромных каменных плит, тех самых, что укрывают весь двор, приподнялась и отошла в сторону. Прямо из-под земли во двор выбралось какое-то призрачное существо: женщина не могла разглядеть его хорошенько в сумеречном свете, увидела только, что одето оно в белый саван и черный плащ.
Выбравшись из лаза, существо приподняло тяжелую плиту и с легкостью водрузило ее на место, словно это был не камень, а пуховая подушка. Затем призрак внимательно огляделся — вот когда служанка порадовалась, что успела спрятаться! — и распрямился. Свет разгорался все ярче, и служанка смогла увидеть, что пред ней стоит женщина, вся покрытая пылью и чем-то темным и липким, слабо отблескивающем в первых лучах солнца. Кажется, это была кровь. Подойдя к колодцу, призрачная женщина вытянула полное ведро и тщательно обмылась. И когда она смыла с себя пыль, комья земли и кровавые потеки, онемевшая от ужаса служанка узнала свою молодую хозяйку, Лайлию!
«И где она побывала в ту ночь, я не знаю, да и знать не хочу. И не знаю я, что с ней случилось, а только я видела, что она убила бы любого, кто застал бы ее в этот час у колодца в таком виде. Умывшись, она распустила свои прекрасные волосы и как ни в чем ни бывало отправилась в те покои, где проводит, запершись, все дни. И теперь, — добавила несчастная женщина, — я очень боюсь, господин мой, что она как-нибудь прознает про меня и убьет меня за то, что я увидала.»
«Если кто и прибьет тебя, так это буду я! — вскричал Жадред в сильном гневе. Но голос его дрожал, ибо сердце юноши сжималось от страха. — А заодно я вырежу твой лживый язык!»
«Нет, нет, хозяин, я не лгу, и я могу доказать это!» — вскричала служанка.
«Так докажи.»
И она доказала. Она привела Жадреда к той плите, откуда, как она видела, появилась ее хозяйка. Плита и в самом деле выглядела так, словно ее неоднократно поднимали. Но самое страшное для Жадреда было то, что он нашел под ней защемленный клок огненно-рыжих волос.
«Она снова ушла этой ночью и снова вернулась за час до рассвета. Я слышала, как она сдвигал плиту и потом видела ее у лестницы в верхние покои. Нынче она почему-то торопилась. Прядь ее волос защемило плитой и она отгрызла их своими собственными зубами — да-да, я видела это так же ясно, как вижу сейчас тебя, мой господин! И никто не заметил бы этой пряди, если бы не искал, как это сейчас сделал ты, хозяин. Я пыталась поднять эту плиту, но мои руки слишком слабы. Попробуй сделать это, господин, и мы узнаем, привиделось мне все это или нет.»
Жадред попытался сделать, как она сказала. Но даже используя свой кинжал как рычаг, он не смог поднять камень больше, чем на дюйм.
Но и этого хватило, чтобы убедиться: отрезанная прядь уходит глубоко под плиту, которую, видимо, гораздо легче поднять снизу, чем сверху.
Распрямившись, Жадред сказал торжествующей служанке:
«Ты сказала правду. Но пока никому не говори об этом, ни даже моему отцу. Проследи и дай мне знать, когда она снова пойдет сюда. И тогда я сам посмотрю, куда это она ходит каждую ночь.»
В тот же день юноша предпринял кое-какие шаги. Поскольку в детстве ему не могли отказать ни в чем, он еще мальчишкой нередко лазал в погреба и кладовые, расположенные под кухней дома. Эти помещения были лишь частью целой сети переходов, тянувшихся глубоко вниз, к сердцу города. Но, позволяя сыну исследовать самые темные закоулки этого царства, где не водилось ничего страшнее крыс да столетней пыли, отец Жадреда распорядился завалить камнями все выходы, ведущие из погребов в более глубокие тоннели. Ибо один из них, и это было известно всем, проходил через весь город к древнему захоронению у берега реки, вне городских стен. Кладбище стояло почти заброшенным, там хоронили только самых бедных покойников. А потому это место пользовалось дурной славой.
Прихватив молот и стальной прут, Жадред, никем не замеченный, пробрался в самый дальний угол винного погреба и принялся расковыривать кладку. Потрудившись несколько часов, он наконец пробил тонкий слой камней — ведь преграда ставилась, чтобы удержать ребенка, ибо ни один взрослый по своей воле не полез бы в эти катакомбы — и, чихая от пыли и каменного крошева, оказался в кромешной тьме тоннелей. При себе у него была лампа и небольшой чертеж, руководствуясь которым, он довольно быстро вышел в подземных ход, пролегавший как раз под внутренним двором. Дойдя до плиты, которую, как оказалось, снизу действительно открывал мощный рычаг, Жадред обнаружил в пыли множество следов одних и тех же ног, многократно прошедших туда и обратно по лабиринту тоннелей. И, к его ужасу и горю, это были очень маленькие ноги, с плотно прижатыми друг к другу пальчиками. Помимо отпечатков ног он разглядел в пыли и другие метки. Приблизив лампу к одной из них, он убедился, что это запекшаяся кровь:
Он никогда не подозревал свою Лайлию, он любил ее, как только молодой муж может любить свою прекрасную жену, но увидев эти кровавые следы, он понял все. И когда все части головоломки сложились в ясную картину, ему только оставалось удивиться, как это он не видел всего этого раньше:
«Прости, любовь моя. Сегодня ночью я не смогу разделить с тобою ложе, как это подобает мужчине. Я очень устал.»
Сказав это, Жадред повернулся на бок и притворился спящим, ожидая, что Лайлия тотчас вскочит и побежит к подземному ходу. Но она лежала рядом с ним, гладя его плечи и перебирая волосы, пока в ночном небе не показалась полная луна.
Убедившись, что она ушла, Жадред открыл глаза и вскочил с постели. Наскоро одевшись и повязав вокруг пояса меч, он крадучись прошел в погреб и оттуда знакомой дорогой вышел к ходу под внутренним двором.
У него была с собою лампа, крошечный огонек которой еле-еле разгонял тьму на два шага вперед. Еще в детстве исследуя подвалы старого дома, он научился хорошо ориентироваться в кромешной тьме переходов и теперь уверенно шел вперед, прикрывая огонек ладонью. Несколько раз тоннель резко сворачивал, и перед одним из таких поворотов Жадред укрыл лампу плащом — на всякий случай. И вовремя! Впереди во тьме тоннеля мелькнул белый отблеск и послышался тонкий тихий звон — это звенели золотые браслеты на запястьях и щиколотках его жены. Она шла вперед быстрым шагом, не оглядываясь и не останавливаясь, как будто шла на базар по хорошо знакомой улице. Юноша, стиснув стучащие зубы, осторожно последовал за ней.
Тоннель неожиданно кончился, открывшись анфиладой больших пещер, полных дыр и проемов, в которых сияло мириадами звезд ночное небо. Под потолком попискивали и хлопали крыльями стаи мышей, и Жадред поспешно погасил свою лампу, боясь потревожить их. Лайлия скользила впереди все той же легкой тенью, схожая с ночным мороком или привидением. Так ни разу и не оглянувшись, она вылезла наверх и прошла сквозь пролом в старой кладбищенской ограде.
Полная луна заливала равнину молочно-белым сиянием. Под городской стеной, укрытые сенью старых деревьев, высились могильные камни и склепы. Некоторые дома мертвецов были столь велики и роскошны, что скорее напоминали небольшие дворцы, пусть разрушенные непогодой и временем, но все же величественные и прекрасные. Жадред вздрогнул: эти постройки напомнили ему старый пригород, куда привел его странный слуга, чтобы познакомить с будущей женой.
Следуя за Лайлией, он оказался в тени огромного склепа. Крыша его давно провалилась, но резные колонны были все еще целы, уцелели так же и прекрасные статуи, украшавшие могилу. Из всех щелей и провалов склепа изливалось жуткое зеленоватое свечение, почти осязаемое, словно густой туман. Лайлия, словно веселая козочка, проскакала по ступеням к дверям гробницы, которые широко распахнулись ей навстречу. Темный зев могилы поглотил ее и двери снова закрылись.
Жадред остался среди могил, словно громом пораженный. Его кровь давно превратилась в лед, и многие отважные юноши на его месте давно бы бросились в спасительное бегство. Но гнев, как и любовь, иногда способен творить немалые чудеса. Вознеся молитву одному из самых благих божеств Верхнего Мира, Жадред вскарабкался на дерево, чьи ветви нависали прямо над склепом. Пробравшись меж полуразрушенных барельефов, он отыскал подходящую дыру и заглянул внутрь.
Внизу царил настоящий праздник. В центре склепа высился огромный каменный саркофаг, из которого давно выселили его законного обитателя. Вдоль саркофага, словно пиршественные скамьи, стояли большие лари, в которых опускают в могилу все, что может понадобиться ее хозяину в загробном мире. Видно, эта гробница некогда принадлежала могущественному повелителю, ибо повсюду в ней сияли в призрачном свете жемчуга и драгоценные камни, парча, похожая на смятое золото и бархат с истершимся от времени рисунком. Свет исходил от жидкости, налитой в две плоские чаши, вознесенные на золотых подставках в рост человека. Помимо этих ламп повсюду мерцали кипящей фосфоресцирующей жидкостью светильники поменьше. За саркофагом, как за праздничным столом, сидело девятеро гостей. Перед каждым стоял изукрашенный камнями золотой кубок — и в каждом кубке плескалось вино иного цвета. Эти девятеро смеялись, шутили, целовались и всячески выказывали друг другу свое расположение. В их манерах, речах и облике ясно читалось родство, так что Жадред решил, что видит некий семейный совет или просто праздник.
Каждый был тонок в кости, белокож и обладал копной ярко-рыжих, так хорошо знакомых Жадреду, волос. Их одеяния напоминали ночные сорочки — или, что было ближе к истине, могильные саваны. И девятой за этим столом сидела, разумеется, его жена, Лайлия.
«Давайте выпьем, — промолвил один из пирующих. Он был похож на Лайлию, словно брат-близнец. Быть может, он и был ей родным братом.
— Давайте выпьем за нас, за наше бессмертие, за нашу долю, за наш успех и за всех тех слабоумных тщеславных людишек, что бегают днем по улицам этого города. Пусть они и далее пребывают в неведенье о нас, а мы выпьем за их здоровье!»
И гости выпили, а затем обменялись кубками и снова выпили.
Вино, которым они угощали друг друга, постоянно меняло цвет: оно было то красным, то желтым, то зеленым, то белым, то черным. И при этом они обменивались бесконечными шуточками и насмешками над людским племенем, над его привычками и повадками, над его глупостью и смертностью.
Затем открылась новая дверь, ведущая в самое сердце склепа, и у пиршественного стола появились слуги. Иные из них походили на людей, иные больше напоминали обезьян. Среди них Жадред, к ужасу своему, увидел и того слугу, который сопровождал его в ночном путешествии.
Слуга низко поклонился и объявил, что кушанья готовы.
Девятеро оживились и с жадностью набросились на еду, принесенную слугами на золотых подносах. Они ловко орудовали ножами и вилками, подкладывая друг другу особо лакомые кусочки. Но Жадред, едва увидел, что именно принесли пирующим слуги, лишился чувств и упал замертво среди холодных камней.
Когда он пришел в себя, восточный край неба уже наливался светом утра. Ночная роса увлажнила древние камни, холодные и совершенно мертвые. Ничто не говорило о том, что в полночь здесь кто-то пировал и предавался веселью. И все же Жадред был уверен, что те девятеро не привиделись ему. Он вознес богам благодарственную молитву и, еле шевеля затекшими членами, сполз по дереву вниз.
Итак, бедный юноша убедился, что служанка не солгала. И, хотя племя этих нелюдей и обладало бессмертием и невиданной силой, им все же зачем-то понадобился он, живой и смертный человек. Как же сумели они обвести его вокруг пальца? Значит, не было ни дома, ни сада, ни экипажа, ни лошадей? Одни только склепы и призраки? Он видел девятерых, одной из них была его жена. Означало ли это, что остальные восемь тоже живут среди обычных людей где-то в городе? И каждую ночь еще восемь постелей остаются пустыми, а жены и мужья — одураченными? Что ж, теперь ему было понятно, почему Лайлия так упорно отказывалась есть вместе с ним.
Она делала это по той же причине, по которой пряталась от солнца.
Прекрасная девушка оказалась умертвием.
Жадред знал, что ему теперь следует делать. Он должен пойти домой и дождаться сумерек. И когда она снова придет к нему разделить супружеское ложе, он убьет ее.
Решив это, он зашагал прочь от кладбища, охваченный одновременно скорбью и гневом, а солнце меж тем неспешно вставало у него за спиной. И так жутко он выглядел в этот час, испачканный землей, с искаженным лицом, что жители домов, ютящихся у самых городских стен, поспешно прятались от него, приговаривая, что вот он, тот самый дьявол, что пугал их все эти годы и грабил могилы, унося тела их родных и близких.
Но Жадреду было не до глупых крестьянских сплетен.
Случилось так, что именно в этот день отец Жадреда отправился по делам и вернулся лишь к ужину. Юноша, не успевший ему ничего рассказать, распорядился лишь, чтобы эту трапезу приготовили с особым тщанием и роскошью.
На закате торговец и его домашние, а также несколько друзей дома расселись за большим столом в главном зале дома. Все эти люди были здесь и в тот вечер, когда справлялась свадьба Жадреда и Лайлии. До сих пор молодая ни разу не выходила к столу. Но сейчас юноша велел послать за ней.
«Я хотел бы, чтобы она наконец поела вместе со всеми, » — пояснил он. Гости, отлично знавшие о «странностях» хозяйки, весело рассмеялись.
Лайлия пришла и села за стол, сложив на коленях белые руки.
Жадред сел рядом с нею и начал упрашивать отведать «вот этого великолепного вина».
«Прошу извинить меня, господин мой, » — ответила она, отстраняя кубок.
«Нет. Сегодня ты должна выпить за мое здоровье»
«Но ведь ты знаешь, господин мой, что я не пью вина.»
«Удивительная жена, — заметил один из гостей. — Создана из одних добродетелей!»
«Ну тогда, — настаивал Жадред, — съешь хотя бы кусочек мяса.»
«Нет, прости меня.»
«Вот этот персик».
«Нет, прости.»
«Ну, хотя бы ложечку меда:»
«Прости меня господин мой, — покачала головой Лайлия. — Но я уже поела. У себя, как обычно.»
«Странный обычай!» — заметил один из гостей.
«Верно, очень странный, — усмехнулся Жадред. — И тем не менее, моя жена всегда ест без меня. Но скажи нам, нежная Лайлия, что именно ты ешь? Слуги говорят, что кушанья, которые они тебе приносят, остаются почти нетронутыми, а то, чего недостает на тарелках, получают собаки, ждущие под твоим окном.»
Гости рассмеялись. Лайлия потупилась.
«Ну, теперь ты выпьешь вина? Хотя бы для того, чтобы окрасить румянцем твои бледные щеки? И съешь хотя бы крошку хлеба — ради меня?»
«Прости, господин мой. Но я неголодна.»
«Да, — сказал Жадред странно изменившимся голосом. — Вот здесь ты сказала правду. Ибо прошедшей ночью ты, несомненно, насытилась на целые сутки вперед.»
И так страшен и зловещ был его голос, что на этот раз никто не рассмеялся. В зале повисла неловкая тишина. Даже пламя свечей выпрямилось, словно ожидая, что же ответит мужу Лайлия. Но та не подняла глаз.
«О чем ты говоришь, Жадред? — удивленно спросил торговец. — Ты же только что сказал, что она не ест при тебе, откуда же ты тогда знаешь, что она наелась на сутки вперед? Смотри, бедная девушка напугана. Нельзя так мучить ее.»
«Нельзя? — повторил Жадред. — Что ж, сейчас все мучения окончатся.» — Голос юноши был необычайно тих, а лицо — смертельно бледно. — Этой ночью я, собираясь проверить сплетни, последовал за своей женой туда, куда она похоже, уходит от меня каждую ночь. Я спустился за ней в подземный ход, уводящий за город, к старому кладбищу. И там я увидел, как она присоединилась к своим родичам, пировавшим в склепе.
Вместо вина они пили кровь, желчь и другие соки человечьего тела, а на ужин им подали отрезанные груди мертвых женщин. И она ела и пила вместе с ними, смеясь над глупостью и слабостью рода людского.»
Ужас сковал всех, кто сидел в том зале. Ни у кого не было сил даже пошевельнуться, но тут Лайлия вскочила на ноги и кинулась к торговцу, протягивая к нему молитвенно сложенные руки.
«Спаси меня, отец мой! — вскричала она. — Ибо сын твой сделался безумен!»
«Да, в ту ночь я был очень близок к помешательству, — ответил Жадред. — Но если вы, мои друзья и родичи, не верите моему слову, расспросите слуг. Среди них найдется по крайней мере одна живая душа — кто это, я пока не хочу говорить — которая видела, как наша хозяйка уходит под землю, а под утро возвращается, вся в пыли и крови, и умывается возле нашего колодца.»
Тогда Лайлия снова вскочила на ноги и обвела гостей диким, страшным взором. Вся ее красота и невинность исчезли, перед изумленными людьми стояло жуткое умертвие. Одного только взгляда на ее перекошенное лицо было довольно, чтобы более не сомневаться ни в одном слове Жадреда.
«И что же, — проговорила Лайлия, — о ты, изощреннейший и хитроумнейший из всех мужей, сумевший выследить меня, намерен делать теперь?»
«А вот что», — ответил Жадред. Шагнув к ней вплотную, он выхватил кинжал и по самую рукоять вонзил в ее сердце.
Из ее груди вырвался хриплый, каркающий крик, и она упала к ногам мужа, а язычки всех свечей притухли, словно не желали видеть этой ужасной картины.
3
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ЛИЛАЙИ
Все те, кто присутствовал в тот вечер за столом, поклялись страшной клятвой молчать об увиденном до конца дней своих. Также договорились они, что юная жена Жадреда умерла за столом при всех, внезапно и скоропостижно, ибо подавилась костью, и никто из гостей не успел ничего предпринять. В остальном все было в деснице богов, ибо в еще восьми домах несчастного города обитали мертвецы, никем не подозреваемые, всеми любимые. Каждый поспешил в свой дом, дабы убедиться, что среди его семьи нет и не может быть подобного ужаса.
Лилайю похоронили на следующий же день, с превеликим плачем и скорбью. Жадред, как говорили, просто сломлен горем и едва держится на ногах. Он велел изготовить для своей возлюбленный отдельный, ранее невиданный склеп, равного по пышности и убранству еще не видели кладбища земли. На самом деле единственной причиной этой спешной постройки было, конечно же, нежелание Жадреда оставлять свою жену даже мертвой в фамильном склепе, среди праха его предков.
Горожане весьма сочувствовали горю главы совета старейшин и даже объявили трехдневный траур в память о нежной Лилайи. Все три дня дом торговца стоял наглухо запертым.
Такому затворничеству тоже, конечно же, нашлась веская причина.
Все три ночи с того вечера, в который он убил свою жену, Жадред метался в постели, будя домочадцев криками и воплями. Он и в самом деле очень горевал, но вовсе не о смерти своей молодой жены. Он был просто в отчаянье оттого, что не мог убить поганую ведьму второй раз. Что ж, такова любовь.
На третью ночь, за несколько часов до рассвета, когда заходящая луна вынырнула из туч и протянула к земле бледные руки, Жадред внезапно проснулся и вскочил на постели.
И было от чего. В первый момент юноше показалось, что он просто еще не проснулся. Ибо то, что сидело в изножье его кровати, могло быть только ночным кошмаром. Морок имел образ Лилайи, имел даже ее запах, тонкий аромат ночных цветов, исходивший от ее белой кожи и медно-рыжих волос до пят. Видение, согнувшись, сосало кровь из ранки на левой щиколотке Жадреда.
Содрогнувшись всем телом, он уже набрал в грудь воздуха, чтобы позвать на помощь, но ужас, который можно испытать лишь в страшном сне, сжал его гортань. Тогда он ущипнул себя, заклиная ночное видение исчезнуть, но ночное видение подняло голову и улыбнулось ему кровавым ртом. «Лежи спокойно, возлюбленный господин мой, — проворковала Лилайя. Положив ему руку на грудь, она заставила юношу снова лечь. В ее маленьких белых ладонях таилась невиданная сила — Жадреда словно придавило каменной плитой. Меж тем Лилайя продолжала: — Чему ты так удивлен? Разве жена не обладает правом придти ночью в постель своего мужа? Ты же, надеюсь, не думаешь, что в самом деле убил меня, а? Такую плоть как моя нельзя убить, ее лишь можно обездвижить, и то на время. Ни сталь, ни железо, ни камень, ни кость, ни вода, ни огонь не могут причинить мне большого вреда. И разве ты не слышал, как мы обсуждали все это в склепе прекрасного принца?»
Весело рассмеявшись, она встала, откинула назад длинные волосы и пропала в столбе черного дыма.
«Благодарение богам, это был всего лишь сон, » — с превеликим облегчением пробормотал Жадред.
Закрыв глаза, он заснул снова. Но наутро обнаружил ранку на ноге и почувствовал большую слабость, как бывает при потере крови.
После этой ночи в доме торговца поочередно побывали три мага.
Первый явился с многочисленной свитой; когда он вошел в главный зал дома, один его паж тотчас подставил ему золоченое складное кресло, а второй лег на пол, дабы служить ему скамеечкой для ног. Яркая мантия мага пестрела письменами и загадочными символами, а в руке он держал жезл, на конце которого время от времени вспыхивала крошечная молния.
«Этот юноша, — проговорил маг, — подвергся нападению вампира.
Она жаждет не только крови, но и мести. И постарается уничтожить его, если сможет.»
«Обо всем этом мы уже догадались и сами, » — проворчал торговец.
«Я рад, что вы так хорошо осведомлены в подобных материях», — заявил маг и прищелкнул пальцами. К нему подскочил один из его слуг, держа в руках хрустальную чашу с большой зеленой жабой. Маг приподнял жабу и выдавил из нее фосфоресцирующую жидкость с резким мятным запахом. Отпив из чаши, маг продолжал: «Комната, в которой почивает юноша, должна быть убрана диким терном и шиповником. Пусть он заплетет все окна и двери. Перед сном юноша должен натереться маслом, благословленным жрецом одного из тех богов, которому доводилось воскреснуть из мертвых. И если после этого вампир все-таки посмеет приблизиться, юноша должен повторять вслух молитву, которой я тайно обучу его.»
Все было сделано так, как сказал мудрец. В городских предместьях нарубили колючего кустарника и заплели им все окна и двери. Жадреда вымазали маслом с ног до головы. Он лежал, не смея заснуть два или три часа после захода солнца, но ближе к полуночи его сморила дрема, а когда он открыл глаза, то увидел, что чертовка снова сидит на постели и сосет его кровь. Тогда Жадред принялся выкрикивать слова молитвы.
Лилайя подняла голову.
«Ни железо, ни сталь, ни камень, ни кость, ни вода, ни огонь, — сказала она. — Ни колючий терновник, ни дурацкое масло. И уж тем более ни слова.» И прежде, чем Жадред успел хотя бы пошевельнуться, она острым, как кончик ножа когтем прочертила длинную вертикальную царапину у него на груди и набросилась на струйку крови с жадностью голодного волка.
Юноша закричал от ужаса и боли, и в его спальню тотчас сбежались стоявшие на страже слуги — с мечами и копьями. Но Лилайя только рассмеялась им в лицо. Сначала ее тело сделалось прозрачным, а затем развеялось легким облачком, которому, конечно же, не могли повредить ни мечи, ни копья.
Второй маг был одет в мрачный черный балахон и не имел при себе даже мальчика на побегушках. Его лицо закрывала искусно вырезанная деревянная маска, в темных прорезях которой горели два недобрых глаза.
Из-под маски доносилось непрестанное бормотание: маг возносил молитвы своим богам, ежеминутно напоминая им, что не забыл об их существовании. И когда он обратился к торговцу, его речь звучала столь же монотонно, как речитатив служки в каком-нибудь храме.
«Да склонится твой слух к речам недостойнейшего служителя всеблагих и всемогущих, — пробубнил он. — Исходя из скудных знаний моих, кои собрал за десятки лет неустанных трудов и опасных странствий, я посоветую вам сделать вот что:» По его словам, юноша должен будет поститься весь этот день и от рассвета до заката семь раз омыться в холодной воде. За час до наступления сумерек он должен явиться к месту успокоения своей жены, один или в сопровождении доверенных лиц, которым тоже следует выдержать пост и омовения. Войдя в склеп, они должны выждать, пока край солнца не коснется горизонта, тогда быстро вскрыть саркофаг. Возможно, они увидят там совершенно нетронутый тлением труп, возможно, она даже откроет глаза и встанет. Но прежде, чем она успеет что-либо сделать, ее муж должен отрубить ей голову, вырезать из груди ее сердце и бросить то и другое в огонь. После чего разделить на части остатки тела и сжечь на семи разных кострах.
Лилайю похоронили на следующий же день, с превеликим плачем и скорбью. Жадред, как говорили, просто сломлен горем и едва держится на ногах. Он велел изготовить для своей возлюбленный отдельный, ранее невиданный склеп, равного по пышности и убранству еще не видели кладбища земли. На самом деле единственной причиной этой спешной постройки было, конечно же, нежелание Жадреда оставлять свою жену даже мертвой в фамильном склепе, среди праха его предков.
Горожане весьма сочувствовали горю главы совета старейшин и даже объявили трехдневный траур в память о нежной Лилайи. Все три дня дом торговца стоял наглухо запертым.
Такому затворничеству тоже, конечно же, нашлась веская причина.
Все три ночи с того вечера, в который он убил свою жену, Жадред метался в постели, будя домочадцев криками и воплями. Он и в самом деле очень горевал, но вовсе не о смерти своей молодой жены. Он был просто в отчаянье оттого, что не мог убить поганую ведьму второй раз. Что ж, такова любовь.
На третью ночь, за несколько часов до рассвета, когда заходящая луна вынырнула из туч и протянула к земле бледные руки, Жадред внезапно проснулся и вскочил на постели.
И было от чего. В первый момент юноше показалось, что он просто еще не проснулся. Ибо то, что сидело в изножье его кровати, могло быть только ночным кошмаром. Морок имел образ Лилайи, имел даже ее запах, тонкий аромат ночных цветов, исходивший от ее белой кожи и медно-рыжих волос до пят. Видение, согнувшись, сосало кровь из ранки на левой щиколотке Жадреда.
Содрогнувшись всем телом, он уже набрал в грудь воздуха, чтобы позвать на помощь, но ужас, который можно испытать лишь в страшном сне, сжал его гортань. Тогда он ущипнул себя, заклиная ночное видение исчезнуть, но ночное видение подняло голову и улыбнулось ему кровавым ртом. «Лежи спокойно, возлюбленный господин мой, — проворковала Лилайя. Положив ему руку на грудь, она заставила юношу снова лечь. В ее маленьких белых ладонях таилась невиданная сила — Жадреда словно придавило каменной плитой. Меж тем Лилайя продолжала: — Чему ты так удивлен? Разве жена не обладает правом придти ночью в постель своего мужа? Ты же, надеюсь, не думаешь, что в самом деле убил меня, а? Такую плоть как моя нельзя убить, ее лишь можно обездвижить, и то на время. Ни сталь, ни железо, ни камень, ни кость, ни вода, ни огонь не могут причинить мне большого вреда. И разве ты не слышал, как мы обсуждали все это в склепе прекрасного принца?»
Весело рассмеявшись, она встала, откинула назад длинные волосы и пропала в столбе черного дыма.
«Благодарение богам, это был всего лишь сон, » — с превеликим облегчением пробормотал Жадред.
Закрыв глаза, он заснул снова. Но наутро обнаружил ранку на ноге и почувствовал большую слабость, как бывает при потере крови.
После этой ночи в доме торговца поочередно побывали три мага.
Первый явился с многочисленной свитой; когда он вошел в главный зал дома, один его паж тотчас подставил ему золоченое складное кресло, а второй лег на пол, дабы служить ему скамеечкой для ног. Яркая мантия мага пестрела письменами и загадочными символами, а в руке он держал жезл, на конце которого время от времени вспыхивала крошечная молния.
«Этот юноша, — проговорил маг, — подвергся нападению вампира.
Она жаждет не только крови, но и мести. И постарается уничтожить его, если сможет.»
«Обо всем этом мы уже догадались и сами, » — проворчал торговец.
«Я рад, что вы так хорошо осведомлены в подобных материях», — заявил маг и прищелкнул пальцами. К нему подскочил один из его слуг, держа в руках хрустальную чашу с большой зеленой жабой. Маг приподнял жабу и выдавил из нее фосфоресцирующую жидкость с резким мятным запахом. Отпив из чаши, маг продолжал: «Комната, в которой почивает юноша, должна быть убрана диким терном и шиповником. Пусть он заплетет все окна и двери. Перед сном юноша должен натереться маслом, благословленным жрецом одного из тех богов, которому доводилось воскреснуть из мертвых. И если после этого вампир все-таки посмеет приблизиться, юноша должен повторять вслух молитву, которой я тайно обучу его.»
Все было сделано так, как сказал мудрец. В городских предместьях нарубили колючего кустарника и заплели им все окна и двери. Жадреда вымазали маслом с ног до головы. Он лежал, не смея заснуть два или три часа после захода солнца, но ближе к полуночи его сморила дрема, а когда он открыл глаза, то увидел, что чертовка снова сидит на постели и сосет его кровь. Тогда Жадред принялся выкрикивать слова молитвы.
Лилайя подняла голову.
«Ни железо, ни сталь, ни камень, ни кость, ни вода, ни огонь, — сказала она. — Ни колючий терновник, ни дурацкое масло. И уж тем более ни слова.» И прежде, чем Жадред успел хотя бы пошевельнуться, она острым, как кончик ножа когтем прочертила длинную вертикальную царапину у него на груди и набросилась на струйку крови с жадностью голодного волка.
Юноша закричал от ужаса и боли, и в его спальню тотчас сбежались стоявшие на страже слуги — с мечами и копьями. Но Лилайя только рассмеялась им в лицо. Сначала ее тело сделалось прозрачным, а затем развеялось легким облачком, которому, конечно же, не могли повредить ни мечи, ни копья.
Второй маг был одет в мрачный черный балахон и не имел при себе даже мальчика на побегушках. Его лицо закрывала искусно вырезанная деревянная маска, в темных прорезях которой горели два недобрых глаза.
Из-под маски доносилось непрестанное бормотание: маг возносил молитвы своим богам, ежеминутно напоминая им, что не забыл об их существовании. И когда он обратился к торговцу, его речь звучала столь же монотонно, как речитатив служки в каком-нибудь храме.
«Да склонится твой слух к речам недостойнейшего служителя всеблагих и всемогущих, — пробубнил он. — Исходя из скудных знаний моих, кои собрал за десятки лет неустанных трудов и опасных странствий, я посоветую вам сделать вот что:» По его словам, юноша должен будет поститься весь этот день и от рассвета до заката семь раз омыться в холодной воде. За час до наступления сумерек он должен явиться к месту успокоения своей жены, один или в сопровождении доверенных лиц, которым тоже следует выдержать пост и омовения. Войдя в склеп, они должны выждать, пока край солнца не коснется горизонта, тогда быстро вскрыть саркофаг. Возможно, они увидят там совершенно нетронутый тлением труп, возможно, она даже откроет глаза и встанет. Но прежде, чем она успеет что-либо сделать, ее муж должен отрубить ей голову, вырезать из груди ее сердце и бросить то и другое в огонь. После чего разделить на части остатки тела и сжечь на семи разных кострах.