Страница:
— OK, OK, Лукьянов! Я вас понял. — Пуришкевич достал из-под стола свои ноги и попытался было водрузить их на стол, но на полпути раздумал, — очевидно, из-за живота ему не так легко было в 2015 году манипулировать ногами. Пуришкевич опустил ноги и, пошебуршав в ящике стола, достал сигару. Закурил. Улыбнулся Ипполиту.
Ипполит улыбнулся Пуришкевичу.
— Знаете, Казимир Карлович, иногда мне кажется, что я вас придумал.
— Вы жулик, мистер Лукьянов. Когда в девятьсот девяносто пятом вышла ваша «Ловушка», весь Лоуэр Ист-Сайд знал, что вы списали вашего гангстера Гарри Горшковича с меня. Вы должны были бы платить мне роялти за эксплуатацию моего имиджа. Я же благородно не востребовал с вас ни единого доллара.
— А почему? Потому что вам, Пуришкевич, ужасно льстило то, что вы послужили прототипом для героя книги. Хотя герой скорее смахивал на антигероя. Вы могли бы мне сейчас помочь, хотя бы в память того, что тогда вы год ходили петухом, задрав голову — Сам Гарри Горшкович, Казимир Пуришкевич, bloody король Лоуэр Ист-Сайда…
Пуришкевич захохотал.
— И, Казимир Карлович, даже этот дурацкий ансамбль на вас — какао-костюмчик, галстучек, рубашечку — вы содрали из моей «Ловушки»… Это вы мне должны платить роялти за то, что я вас изобрел. — Несмотря на вовсе не располагающие к веселью обстоятельства, Лукьянов рассмеялся.
— ОК. Я вам помогу потаскать ваше старое писательское мясо по улицам нашего любимого Лоуэр Ист-Сайда еще некоторое время, Ипполит. Исключительно в память о старой дружбе. — Пуришкевич, все еще улыбаясь и качая головой, как бы чему-то не желая поверить, сунул сигару в массивную пепельницу дикого хрусталя и, шумно дотянувшись до видавшей виды вертушки с адресами и телефонами, порылся в ней некоторое время, и, вынув из какао-костюма толстую авторучку, записал на желтом линованном блокноте несколько строк, и, сорвав лист с блокнота, протянул Лукьянову: — Пойдете к ним после трех часов. Там есть телефон, но звонить не нужно, прямо идите. Мужика зовут Дан — Дункан О'Руркэ. Второй человек у них там — его сын Виктор О'Руркэ. Я их поставлю в известность.
Ипполит прочел адрес: «O'Rurke Demolishing Ltd.» — Бруклин, Ошэн-парквэй, 2351", сложил листок вчетверо и спрятал в карман куртки. Встал.
— Если вам негде спать, Лукьянов, а я подозреваю, что так оно и есть, вы можете воспользоваться гостеприимством Марии. Деланси-стрит, номер двести девять. Поднявшись по лестнице к входной двери, постучите в ближнее окно справа от входа. Дом принадлежит мне. Мария имеет в доме апартмент и исполняет обязанности супера. — Пуришкевич пошарил рукой под столом и, что-то там сделав, быстро вынул руку. — Сейчас она войдет.
— Спасибо, Казимир. Да, спальное место будет нелишним. — Лукьянов подумал, что любезность Казимира объясняется, очевидно, нахлынувшими на Казимира воспоминаниями: может быть, образ молодого гангстера Гарри Горшковича, тесно спутавшийся с образом самого, молодого тогда, тридцатисемилетнего Казимира Пуришкевича, размягчил сердце «ужасно циничного и хладнокровно жестокого» — А чем я обязан такой заботе о моем сне, Казимир? Могу я узнать?
— Тем, что Казимиру Пуришкевичу пятьдесят шесть лет. К старости люди добреют, — ухмыльнулся Казимир.
В дверь втиснулась Мария.
— Мария, пожалуйста, если джентльмен вдруг объявится под твоими окнами, распространи на него свое гостеприимство. OK?
Мария равнодушно смерила взглядом Лукьянова.
— Увижу вас позже, да? — сказала она, опять уходя в щель двери.
— Да, по всей вероятности.
Последний кусок длинной юбки Марии исчез во все суживающейся щели, и дверь закрылась.
— Ты ей понравился, Лукьянов, — хихикнул Пуришкевич, переходя вдруг на «ты». — К тем, кто ей нравится, гостеприимство Марии безгранично. Однако не пользуйтесь чрезмерно женской слабостью, мистер Лукьянов, — вернулся Пуришкевич опять к «вы».
— Спасибо за все. — Лукьянов водрузил на голову капюшон и протянул через стол руку.
Герой Лукьянова — Гарри-Казимир — встал и через стол пожал руку автора.
— Не за что. Если я помог соседу с 6й улицы, старому лоуэристсайдовцу предохранить его кости еще на некоторое время, я счастлив. Будь здоров, писатель. В случае чего, ты знаешь — я всегда здесь.
— Да. Надеюсь, увидимся. — Ипполит нажал на дверь.
— Лукьянов?!
Ипполит обернулся:
— Что?
— Как ты думаешь, мир еще когда-нибудь изменится или так и останется в этом вшивом, для всех неудобном состоянии навсегда?
— Думаю, изменится, Казимир.
— Спасибо, утешил, — вздохнул Пуришкевич.
В магазине среди international food бродили все те же девочка с женщиной. Мужик исчез, и вместо него появились сразу три женщины средних лет с неизбежными польскими утомленными лицами. «Не так много осталось на земле поляков», — подумал Ипполит. Самое гнездо, откуда поляки разлетались по миру, уничтожили в 2007 году одним из первых ядерных ударов. Теперь поляки остались без главного гнезда. Маленькие гнезда разбросаны по миру. Одно из них на Лоуэр Ист-Сайд. Ипполит улыбнулся и подмигнул Марии, которая ответила ему чуть заметной постной улыбкой. На старинных, еще с гирями, весах Мария взвешивала ворох толстой и жирной колбасы…
На Первой авеню все так же было жарко и хмуро и тихо сочился неровный дождь. Как будто в небесах протекли большие трубы и с них неровно капало: здесь большими каплями, а через несколько шагов едва заметными водяными искрами. У края тротуара стоял большой белый трак. «Family Planning» («Семейное планирование») — извещали гигантские зеленые буквы. Рядом с траком у стола, заваленного бесплатными контрацептивами и презервативами, топталось с полдюжины молодых людей в зеленых комбинезонах. Презервативы и контрацептивы были заботливо укутаны прозрачной пластиковой простыней. Еще двое — юноша и девушка — стояли на авеню и совали в руки немногочисленных прохожих тонкие зеленые брошюры. Летом пропаганда лимитирования рождаемости всегда превращалась в истерию. «Семейное планирование» справедливо считало, что пик сексуальной активности населения приходится на летние месяцы — июль и август, и посему весь город был заставлен белыми с зеленым траками, и тысячи столов по всему Нью-Йорку предлагали его жителям бесплатные орудия убийства ничего не подозревающих семенных клеток. Неулыбчивая девушка, точно прицелившись, вставила Лукьянову в мокрую руку брошюрку. «Будьте сознательны» — текст начинался самым крупным шрифтом с обложки, подробности следовали уже менее крупным шрифтом внутри брошюры. «Имеет ли смысл быть сознательным? Могу ли я еще иметь детей?» — подумал Лукьянов серьезно. Последние несколько лет ни с одной женщиной Ипполит Лукьянов не поддерживал отношения, достаточно длительные для того, чтобы выяснить, «плодороден» ли он. Да еще живя во времена, когда большая часть медицинского бюджета страны тратится на исследования в области контрацептивов. И чего вообще можно ожидать от страны, в уголовном кодексе которой перманентно устроились кастрация и стерилизация как широко распространенные виды наказаний. И не только за сексуальные преступления… Отойдя на значительное расстояние от трака «семейного планирования», Лукьянов осторожно выбросил брошюру в мусорную корзину.
На Ошэн-парквэй, 2351 Лукьянов прибыл в 3.15. Путешествие в сабвее в Бруклин стоило ему большого нервного напряжения. Опасаясь повторения вчерашней истории, Лукьянов прошел через половину поезда, прежде чем нашел самый плохо освещенный вагон, и только там уселся как раз посередине вагона, дабы успеть заметить идущих по вагонам дэмов или какую-либо полицию. На каждой станции Лукьянов вставал и подходил к двери, выглядывал на перрон, дабы заметить, не садятся ли в поезд полицейские. Два раза ему пришлось выскочить из поездов, завидев садящихся полицейских. Путешествие на Ошэн-парквэй затянулось, и только через два часа удалось измученному тревогой Лукьянову выбраться из-под земли.
В Бруклине дышалось свежее, может быть потому, что рядом с Ошэн-парквэй был океан, сообщивший парквэю его название, а еще потому, что здания здесь были много ниже и предыдущие месяцы дикой жары накалили меньшее количество каменных поверхностей, попадая на которые сегодняшний дождь создавал меньшее количество вязкого, жаркого, жирного тумана, чем в Манхэттене. Номер 2351 оказался квадратным сараем, глядящим фиктивными окнами всех трех этажей на Ошэн-парквэй. Сарай-коробка был выкрашен в цвет костюма Пуришкевича — грязного какао. Рядом с сараем тянулся плохой кирпичный забор, через десяток ярдов раздувавшийся плохой кирпичной аркой, находящейся в не менее запущенном состоянии, чем забор. Лукьянову даже показалось, что несколько кусков кирпича тихо отпали и блаженно пролетели к асфальту на глазах Лукьянова. К ветхой арке, впрочем, были крепко привинчены новые, толстого железа клепаные ворота. Ворота были настежь распахнуты, обнажая глубокий асфальтовый двор, войдя в который, Лукьянов увидел, что у стоящего у ворот garbage truck [12]активно шевелится и поводит живым огнем черный человек, облаченный вместо куртки сварщика в непонятного вида грубый жилет. Большую часть лица черного труженика защищали синие очки для подводного плавания. Труженик был босиком, пухлые ступни торчали из-под синих джинсов. Труженик с помощью газовой горелки совершал не совсем понятную операцию — то ли отрезал от трака кусок, или же напротив, добавлял железа к и без того железному траку. На Лукьянова труженик не обратил ни малейшего внимания, посему и Лукьянов, обойдя его, отправился к видневшемуся в дальнем правом углу асфальтового поля кирпичному одноэтажному зданию, игнорируя находящееся сразу же за жанровой сценой «рабочий у трака» здание-коробку. Вся задняя, домашняя часть коробки была обнажена, и Лукьянов ясно видел, что брюхо здания разделено на стойла, в которых, грязные, застыли железными мамонтами гарбич-тракс. Лукьянову нужна была контора, посему он устремился к похожему на нее флигельку в глубине.
— Хэй, ты куда идешь?
Ипполит повернулся. Сдвинув очки на лоб и присев на одно колено, черный труженик, газовый аппарат уже на асфальте, обращался к нему. Не совсем отсюда понятной марки большой револьвер, может быть кольт, тоже обращался к Лукьянову.
— Я ищу мистера О'Руркэ, — вежливо объяснил Лукьянов и прибавил: — Мистер Кольт.
Черный не обратил внимания на остроту.
— Подойди сюда.
— Поднять руки? — спросил Лукьянов вежливо.
— Заткнись и подойди, — приказал черный просто и без злости.
И Лукьянов пошел к парню, мягко ступая в своих разношенных кроссовках, стараясь держать руки чуть-чуть разведенными, чтобы парень не подумал, что он вооружен.
Парень, может быть, не умел думать. Но как себя вести, он знал. Когда Ипполит подошел, последовал приказ:
— Ложись на живот!
Ипполит послушно лег на отдающий бензином неровный асфальт, и черный легко прошелся по его телу рукой, начиная от лодыжек, бесцеремонно ощупал Лукьянова в паху, под мышками, приказал перевернуться на спину и пошарил по поясу лукьяновских спортивных трикотажных брюк, расстегнув для этого лукьяновский комбинезон.
— Встань, — приказал он равнодушно, покончив с обшариванием. — Старшего О'Руркэ нет, Виктор в номере шестом. — И он указал в направлении одного из дальних стойл.
Только тут Лукьянов заметил, что жилет на парне пуленепробиваемый. Лукьянов уважительно скосил глаза в асфальт, его мнение об «O'Rurke Demolishing Ltd.» резко улучшилось. Черный, не обращая уже ни малейшего внимания на Ипполита, надвинул на глаза очки и поднял с асфальта горелку.
В номере шестом было ослепительно светло. И воздух был нехорошим, как в стойле грязного и большого животного. Гудел и скрежетал, грубо потряхивая массивным телом, гарбич-трак. Четверо рабочих в грязно-зеленых комбинезонах старались втиснуть в развернутый зад трака искореженные останки автомобиля. Когда Лукьянов робко приблизился к траку с головы, из кабины водителя его без особого интереса проводила глазами черноволосая голова. В этот момент рабочим удалось с помощью крана стоящего рядом небольшого грузовика опустить в зад-рот удава порцию искореженного железа. Лукьянову показалось, что он увидел в груде кусок кожаного сиденья. Трак немилосердно задрожал, изнутри его послышался скрежет, необыкновенно высокого, невыносимого уху тембра, но еще через минуту мясорубка-молотилка, или что там внутри у этого чудовища, — Лукьянов никогда не был силен в технике — загрохотала ровно и спокойно. Рабочие удовлетворенно обратились к следующим на очереди останкам автомобиля, и тут-то Лукьянов воткнулся со своей проблемой.
— Я ищу Виктора О'Руркэ.
— Виктор в кабине, — лениво указал старший из плебеев, с бычьей шеей, коротконогий, и тотчас присоединился к сотоварищам по работе, пошел к грузовичку-крану.
Лукьянов, не зная, что ему делать, остался на месте. Оглянувшись, коротконогий поглядел на Лукьянова оценивающе, потом, решив что-то, направился к траку. «Виктор, к тебе!» — скорее догадался, чем услышал Ипполит сквозь грохот. Через несколько минут мотор застучал тише, и из дверцы трака с той стороны, где стоял Лукьянов, ловко соскочил на землю стройный молодой человек. Слишком стройный, подумал Ипполит, скорее худ был Виктор О'Руркэ.
— Да? — только и сказал Виктор О'Руркэ, встав перед Лукьяновым.
Они были почти одного роста. Парень был одет в джинсы, синюю рубашку, расстегнутую на груди, и в мятый легкого горчичного шелка пиджак.
— Меня зовут Ипполит Лукьянов — я друг Казимира, у меня есть проблема… в общем, я хотел бы поговорить, — свернул свою речь Ипполит, увидав, что рабочие, осторожно поддерживая, опускают еще одну часть несчастливого автомобиля в чрево гарбич-трака.
«Бычья шея», как его мысленно назвал Лукьянов, сидя в траке, нажал на рычаг включения мясорубки, и корпус трака задрожал.
— Боком, боком! — закричал Виктор О'Руркэ рабочим, и те послушно развернули глыбу слипшегося вместе железа другой стороной.
— Неужели трак все это перемелет? — вежливо спросил Ипполит, обращаясь к молодому человеку. — Такую глыбу железа?
— Он все перемелет, — буркнул молодой человек и полез в карман пиджака. Достал оттуда сигареты. — Он и тебя перемелет — если нужно, — добавил молодой человек, нагло глядя в лицо Лукьянова.
Ипполит игнорировал зловещее замечание, от которого не у автора полицейских романов, а у просто И. Лукьянова, может быть, затряслись бы руки и ноги.
— Не могли бы мы поговорить в спокойной обстановке несколько минут? — миролюбиво предложил Лукьянов.
— OK, — согласился Виктор О'Руркэ. — Ребята, вы тут заканчивайте без меня, я поговорю с мужиком, — и двинулся к выходу из стойла номер шесть.
В момент, когда Ипполит совершал поворот, чтобы последовать за молодым человеком, из груды железа, занесенного над чревом гарбич-трака, выскочил круглый предмет и, прокатившись под траком, подкатился к ногам Лукьянова. Полицейская фуражка лежала на неровном асфальте, сияя бляхой. «Ах вот почему они с таким усердием занимаются нелепой работой уничтожения одного автомобиля с помощью другого», — подумал Лукьянов и, невозмутимо переступив через фуражку, с достоинством последовал за горчичной спиной О'Руркэ-младшего.
— Ну? — Виктор внезапно повернулся к нему. Они пришли, перейдя гуськом двор, О'Руркэ впереди, Ипполит за ним, почти к самому флигелю, в окнах которого горел свет, но, по-видимому, вводить Лукьянова во флигель О'Руркэ не собирался. — Что нужно?
— Я думал, Казимир…
— Казимир звонил нам и сказал, что человек, за которого он ручается, как за самого себя, нуждается в помощи… Это все. Я лично не поручился бы и за самого Казимира, не говоря уже о человеке, которого он рекомендует, — враждебно и не скрывая этой враждебности, отчеканил Виктор, — но папан… с жирным Казимиром их связывают какие-то детские приключения.
— Тогда, может быть, я поговорил бы с твоим отцом…
— Само собой — поговоришь. Но можешь начать и с меня. Мы с папаном работаем вместе. Я — исполнительная власть, он законодательная и организационная. — На бледном не по-июльски лице Виктора появилось подобие улыбки.
— Говорить прямо тут? — Ипполит обвел глазами пустыню двора. В противоположной части двора у самого забора еще стояли траки, вертолет «G.C.-15», тенты покрывали, очевидно, строительные материалы, или детали, или ящики.
— Здесь лучше, — почти миролюбиво сказал Виктор. — Выкладывай.
Лукьянову не хотелось «выкладывать» свое дело именно Виктору. И он знал почему. Виктору, очевидно, Лет двадцать пять, самое большее — тридцать. Сообщать человеку на сорок лет моложе тебя, что правительство of USA законным образом желает убрать старое тело Ипполита Лукьянова с лица земли? А может быть, Виктор как раз рассматривает всех стариков как garbage, [13]ценность стариков для него не выше гарбича, с которым семья Виктора по необходимости имеет дело? Может быть, закон 316, пункт «B», — единственный закон, с которым согласен Виктор О'Руркэ, достойный сын бруклинской криминальной фамилии.
— OK, — сказал Лукьянов. — Дело у меня личное. Меня хотят прихлопнуть власти. Ты, может быть, знаешь закон триста шестнадцать «би»?
— Нет, — Виктор затянулся своей сигаретой и покачал головой. — Я знаю только те, что касаются нас и нашего бизнеса. Отец, когда я еще был панк, хулиган, заставил меня заучить наизусть все, что касается нападений, изнасилований и прочих дебошей, чтобы я знал, что меня ждет. Позже, когда я перерос хулиганство и отец взял меня в дело, он заставил меня выучить статьи более серьезные. 316, пункт «B»? Нет, не знаю.
— Относительно новая статья, часть демографического приложения, очень специальная… — Лукьянову стыдно было объяснять Виктору, что дело в его возрасте.
— Короче, они хотят тебя прихлопнуть. Они тебя ищут? Или ты еще законно топчешь землю?
— Уже незаконно.
— Хуево для тебя. А чего ты хочешь от нас?
— Мне нужны надежные айдентификэйшен-кард и пушка.
— Пушка — проще простого. Хоть сегодня. Надежная айдентити-кард — сложно, уйдет несколько дней минимум, и обойдется тебе очень недешево. Кусков тридцать.
В этот момент на бруклинское небо, в просвете между двумя густыми облаками вышло яркое солнце и озарило асфальтовую пустыню поместья О'Руркэ.
— Я знаю. — Помимо воли голос Лукьянова прозвучал безнадежно.
— В каком бизнесе ты был?
— А в каком, ты думаешь?
— Что я, гадалка… Я думаю, ты blackmailer [14]или… — Виктор захохотал, — child molester [15]… У тебя именно такой вид…
— Ошибся. Я в категории self-employed — «S. E».
— Вот я и говорю. Self-employed — child molester…
Лукьянов запротестовал:
— Я писатель. Автор полицейских романов.
— Писатель? — Виктор с любопытством взглянул на Лукьянова. — В первый раз встречаю живого писателя.
— Еще живого писателя… — мрачно сострил Лукьянов. — Они не дали мне лицензии в две тысячи восьмом. Запретили работать. Так что я бывший писатель…
— Слушай, — Виктор бесцеремонно отогнул высовывающийся из желтого комбинезона Лукьянова воротник куртки и пощупал значок «S. E.» — единственное, что осталось у него от продолжительной социальной связи с Соединенными Штатами Америки. — Я вычислил тебя. Ты, наверное, тот писатель, который написал о жирном Казимире, да?
— Я написал «Ловушку». Не совсем о Казимире, но я жил тогда на Лоуэр Ист-Сайд, и Казимир был очень популярен в neighbourhood. [16]Все говорили, что он гангстер. Я взял Казимира как прототип и придумал вокруг него историю. На самом деле я ничего о нем и о его делах толком не знал.
— Жирный дядя Казимир… — засмеялся Виктор. — Он мелко плавает. Тебе нужно было написать о моем отце. Вот кто гигант. Или даже обо мне… Идем в контору, писатель. Отец будет в пять. — Виктор вынул новую сигарету, ткнул ее в окурок, раскурил, тщательно втоптал окурок в асфальт и пошел по направлению к флигелю-конторе.
По асфальту, освещенному миллионноваттным июльским солнцем, проплыла большая тень, сопровождаемая мелкими и слабыми тенями. Взглянув в бруклинское небо, Лукьянов увидел жирный дирижабль, напомнивший ему «дядю» Казимира, а за дирижаблем тянулись гигантские зеленые буквы: «Responsible sex! [17]— Family planning!». Семейное планирование насиловало собой население и с неба.
Дункан О'Руркэ оказался здоровенным мужиком лет пятидесяти. На большом теле Дункана О'Руркэ крепко сидел зеленый полиэстеровый костюм — брюки, узкие внизу, завершались черными ярко начищенными ботинками, зашнурованными слишком длинными шнурками, банты шнурков на ботинках Дункана О'Руркэ бросились Лукьянову в глаза. Черный галстук, белая полиэстеровая же рубашка переходили в медно-красную физиономию О'Руркэ-старшего. Мясистый нос, рыжие брови, мясистый рот. Череп Дункана О'Руркэ, загорелый и массивный, лишь за ушами был снабжен кустиками рыже-серебристой растительности. В руке мистер О'Руркэ держал шляпу из соломки с черной лентой на тулье, явно латиноамериканского происхождения. Вместе с О'Руркэ-старшим появился опять и Виктор, оставивший Ипполита на попечении нескольких сонных служащих обоих полов.
Представляя себя переложившему для этого шляпу в другую руку старшему О'Руркэ, Лукьянов отметил, что у гангстеров всегда существовала и существует своя внутренняя мода, очень консервативная, такая же, как и у господ из высшего света. И вот, спустя почти столетие после золотого века гангстеризма в Соединенных Штатах, перед Ипполитом стоял человек, как будто сошедший с кинолент эпохи Аль Капонэ или Мейера Ланского. Выглядел мистер О'Руркэ совершенно вне эпохи — так, как будто его последние полсотни лет продержали в холодильнике и на сегодня выпустили.
— Виктор мне сообщил в общих чертах, чего вы хотите, — сказал старший О'Руркэ, открывая дверь своего офиса и приглашая Лукьянова и сына войти за ним и в следующую минуту уже вдвигаясь за большой металлический стол, выкрашенный в утилитарную серую краску. На столе там и сям лежали папки, кипы бумаг, царил деловой беспорядок. В углу у окна помещался старенький компьютер с грязными кнопками и клавишами, еще дальше у бледно-зеленой стены (потолок был грязно-белый) — TV, видео и в беспорядке валялись кассеты и футляры от кассет.
О'Руркэ-старший чуть отгреб в стороны хаотическое скопление предметов на своем столе и продолжил:
— Казимир, мой старый приятель, сообщил, что, увы, у вас нет капусты заплатить за услуги, посему он попросил в виде исключения использовать вас в деле. Я обещал, но, честно говоря, я не совсем представляю себе, что вы можете для нас делать…
Виктор осуждающе посмотрел на Лукьянова, как бы укоряя его за то, что у него нет капусты, и за то, что Лукьянов не сообщил об этом ему — Виктору, а Виктор так к нему хорошо отнесся и даже снабдил его бутылкой виски, чтобы не было скучно ожидать О'Руркэ-старшего. Лукьянов опустил глаза.
— Я понимаю, что смотрюсь как старый кретин, который отнимает время у деловых людей, но… — Лукьянов помолчал. — У меня нет выхода. В моей ситуации может быть только два решения: сдаться властям и дать отправить себя на тот свет, с помощью ли героинового укола или в газовой камере, не имеет значения, или попытаться выжить. Я выбрал второе… — Лукьянов помолчал. — Как я могу быть вам полезен? Очень давно, но я участвовал в войне. Два года во Вьетнаме. Я попросился во Вьетнам сам. Я думаю, я умею убивать людей…
Младший О'Руркэ презрительно хмыкнул Он стоял, сунув руки в карманы, опершись задом о несколько таких же серых, как стол, файл-кабинетов. Старший О'Руркэ недовольно посмотрел на Виктора.
— Разумеется, все это было давно, — продолжал Лукьянов, — но мне кажется, что природа искусства уничтожения людей такая же, как и природа умения плавать: один раз научился, потом, даже если ты не плавал пару десятков лет, падаешь в воду и плывешь. Процесс подсознательный.
— Война во Вьетнаме закончилась сорок лет назад, — скептически процедил Виктор.
— Виктор, дай мужику сказать то, что он хочет. Через несколько лет ебаные бастарде придут за твоим папочкой. Не забывай, что мне стукнуло шестьдесят…
— Ты смеешься, пап… — Виктор удивленно посмотрел на отца. — Да они к нам и не сунутся…
— Никогда не теряй чувства реальности, сын мой, — строго сказал О'Руркэ-старший. — Они много сильнее нас. Они государство, у них власть, полиция, национальная гвардия. Ты забыл, что случилось с Каминским и его людьми? А ребята Морелли? Ты забыл, как их перестреляли всех в один вечер. Восемьдесят шесть человек… Bastards хотят, чтобы власть принадлежала только им — главной банде. Они не хотят делиться. Они завидуют ебаным русским… Они завидуют ебаным русским черной завистью, потому что у тех уже давным-давно власть принадлежит одной банде. Мы еще сильны, но мы на проигрывающей стороне. Я это вижу.
Черты усталости проступили на лице старшего О'Руркэ. Виктор молча закурил сигарету.
— Мы можем его попробовать. Я могу взять его на дело доктора, если ты хочешь…
— На дело доктора? Сколько у тебя людей?
— Пятеро.
— Возьми. Только, Вик, я тебя хорошо знаю, будь разумен, а? А теперь выйди, пожалуйста, покури, я хочу сказать мистеру Лукьянову пару слов с глазу на глаз.
Виктор пожал плечами, кивнул Лукьянову и вышел.
— Значит, шестьдесят пять? — произнес О'Руркэ, когда за Виктором закрылась дверь. — Как себя чувствуешь? — О'Руркэ внимательно и заботливо, как сельский доктор, смотрел на Ипполита.
Ипполит улыбнулся Пуришкевичу.
— Знаете, Казимир Карлович, иногда мне кажется, что я вас придумал.
— Вы жулик, мистер Лукьянов. Когда в девятьсот девяносто пятом вышла ваша «Ловушка», весь Лоуэр Ист-Сайд знал, что вы списали вашего гангстера Гарри Горшковича с меня. Вы должны были бы платить мне роялти за эксплуатацию моего имиджа. Я же благородно не востребовал с вас ни единого доллара.
— А почему? Потому что вам, Пуришкевич, ужасно льстило то, что вы послужили прототипом для героя книги. Хотя герой скорее смахивал на антигероя. Вы могли бы мне сейчас помочь, хотя бы в память того, что тогда вы год ходили петухом, задрав голову — Сам Гарри Горшкович, Казимир Пуришкевич, bloody король Лоуэр Ист-Сайда…
Пуришкевич захохотал.
— И, Казимир Карлович, даже этот дурацкий ансамбль на вас — какао-костюмчик, галстучек, рубашечку — вы содрали из моей «Ловушки»… Это вы мне должны платить роялти за то, что я вас изобрел. — Несмотря на вовсе не располагающие к веселью обстоятельства, Лукьянов рассмеялся.
— ОК. Я вам помогу потаскать ваше старое писательское мясо по улицам нашего любимого Лоуэр Ист-Сайда еще некоторое время, Ипполит. Исключительно в память о старой дружбе. — Пуришкевич, все еще улыбаясь и качая головой, как бы чему-то не желая поверить, сунул сигару в массивную пепельницу дикого хрусталя и, шумно дотянувшись до видавшей виды вертушки с адресами и телефонами, порылся в ней некоторое время, и, вынув из какао-костюма толстую авторучку, записал на желтом линованном блокноте несколько строк, и, сорвав лист с блокнота, протянул Лукьянову: — Пойдете к ним после трех часов. Там есть телефон, но звонить не нужно, прямо идите. Мужика зовут Дан — Дункан О'Руркэ. Второй человек у них там — его сын Виктор О'Руркэ. Я их поставлю в известность.
Ипполит прочел адрес: «O'Rurke Demolishing Ltd.» — Бруклин, Ошэн-парквэй, 2351", сложил листок вчетверо и спрятал в карман куртки. Встал.
— Если вам негде спать, Лукьянов, а я подозреваю, что так оно и есть, вы можете воспользоваться гостеприимством Марии. Деланси-стрит, номер двести девять. Поднявшись по лестнице к входной двери, постучите в ближнее окно справа от входа. Дом принадлежит мне. Мария имеет в доме апартмент и исполняет обязанности супера. — Пуришкевич пошарил рукой под столом и, что-то там сделав, быстро вынул руку. — Сейчас она войдет.
— Спасибо, Казимир. Да, спальное место будет нелишним. — Лукьянов подумал, что любезность Казимира объясняется, очевидно, нахлынувшими на Казимира воспоминаниями: может быть, образ молодого гангстера Гарри Горшковича, тесно спутавшийся с образом самого, молодого тогда, тридцатисемилетнего Казимира Пуришкевича, размягчил сердце «ужасно циничного и хладнокровно жестокого» — А чем я обязан такой заботе о моем сне, Казимир? Могу я узнать?
— Тем, что Казимиру Пуришкевичу пятьдесят шесть лет. К старости люди добреют, — ухмыльнулся Казимир.
В дверь втиснулась Мария.
— Мария, пожалуйста, если джентльмен вдруг объявится под твоими окнами, распространи на него свое гостеприимство. OK?
Мария равнодушно смерила взглядом Лукьянова.
— Увижу вас позже, да? — сказала она, опять уходя в щель двери.
— Да, по всей вероятности.
Последний кусок длинной юбки Марии исчез во все суживающейся щели, и дверь закрылась.
— Ты ей понравился, Лукьянов, — хихикнул Пуришкевич, переходя вдруг на «ты». — К тем, кто ей нравится, гостеприимство Марии безгранично. Однако не пользуйтесь чрезмерно женской слабостью, мистер Лукьянов, — вернулся Пуришкевич опять к «вы».
— Спасибо за все. — Лукьянов водрузил на голову капюшон и протянул через стол руку.
Герой Лукьянова — Гарри-Казимир — встал и через стол пожал руку автора.
— Не за что. Если я помог соседу с 6й улицы, старому лоуэристсайдовцу предохранить его кости еще на некоторое время, я счастлив. Будь здоров, писатель. В случае чего, ты знаешь — я всегда здесь.
— Да. Надеюсь, увидимся. — Ипполит нажал на дверь.
— Лукьянов?!
Ипполит обернулся:
— Что?
— Как ты думаешь, мир еще когда-нибудь изменится или так и останется в этом вшивом, для всех неудобном состоянии навсегда?
— Думаю, изменится, Казимир.
— Спасибо, утешил, — вздохнул Пуришкевич.
В магазине среди international food бродили все те же девочка с женщиной. Мужик исчез, и вместо него появились сразу три женщины средних лет с неизбежными польскими утомленными лицами. «Не так много осталось на земле поляков», — подумал Ипполит. Самое гнездо, откуда поляки разлетались по миру, уничтожили в 2007 году одним из первых ядерных ударов. Теперь поляки остались без главного гнезда. Маленькие гнезда разбросаны по миру. Одно из них на Лоуэр Ист-Сайд. Ипполит улыбнулся и подмигнул Марии, которая ответила ему чуть заметной постной улыбкой. На старинных, еще с гирями, весах Мария взвешивала ворох толстой и жирной колбасы…
На Первой авеню все так же было жарко и хмуро и тихо сочился неровный дождь. Как будто в небесах протекли большие трубы и с них неровно капало: здесь большими каплями, а через несколько шагов едва заметными водяными искрами. У края тротуара стоял большой белый трак. «Family Planning» («Семейное планирование») — извещали гигантские зеленые буквы. Рядом с траком у стола, заваленного бесплатными контрацептивами и презервативами, топталось с полдюжины молодых людей в зеленых комбинезонах. Презервативы и контрацептивы были заботливо укутаны прозрачной пластиковой простыней. Еще двое — юноша и девушка — стояли на авеню и совали в руки немногочисленных прохожих тонкие зеленые брошюры. Летом пропаганда лимитирования рождаемости всегда превращалась в истерию. «Семейное планирование» справедливо считало, что пик сексуальной активности населения приходится на летние месяцы — июль и август, и посему весь город был заставлен белыми с зеленым траками, и тысячи столов по всему Нью-Йорку предлагали его жителям бесплатные орудия убийства ничего не подозревающих семенных клеток. Неулыбчивая девушка, точно прицелившись, вставила Лукьянову в мокрую руку брошюрку. «Будьте сознательны» — текст начинался самым крупным шрифтом с обложки, подробности следовали уже менее крупным шрифтом внутри брошюры. «Имеет ли смысл быть сознательным? Могу ли я еще иметь детей?» — подумал Лукьянов серьезно. Последние несколько лет ни с одной женщиной Ипполит Лукьянов не поддерживал отношения, достаточно длительные для того, чтобы выяснить, «плодороден» ли он. Да еще живя во времена, когда большая часть медицинского бюджета страны тратится на исследования в области контрацептивов. И чего вообще можно ожидать от страны, в уголовном кодексе которой перманентно устроились кастрация и стерилизация как широко распространенные виды наказаний. И не только за сексуальные преступления… Отойдя на значительное расстояние от трака «семейного планирования», Лукьянов осторожно выбросил брошюру в мусорную корзину.
На Ошэн-парквэй, 2351 Лукьянов прибыл в 3.15. Путешествие в сабвее в Бруклин стоило ему большого нервного напряжения. Опасаясь повторения вчерашней истории, Лукьянов прошел через половину поезда, прежде чем нашел самый плохо освещенный вагон, и только там уселся как раз посередине вагона, дабы успеть заметить идущих по вагонам дэмов или какую-либо полицию. На каждой станции Лукьянов вставал и подходил к двери, выглядывал на перрон, дабы заметить, не садятся ли в поезд полицейские. Два раза ему пришлось выскочить из поездов, завидев садящихся полицейских. Путешествие на Ошэн-парквэй затянулось, и только через два часа удалось измученному тревогой Лукьянову выбраться из-под земли.
В Бруклине дышалось свежее, может быть потому, что рядом с Ошэн-парквэй был океан, сообщивший парквэю его название, а еще потому, что здания здесь были много ниже и предыдущие месяцы дикой жары накалили меньшее количество каменных поверхностей, попадая на которые сегодняшний дождь создавал меньшее количество вязкого, жаркого, жирного тумана, чем в Манхэттене. Номер 2351 оказался квадратным сараем, глядящим фиктивными окнами всех трех этажей на Ошэн-парквэй. Сарай-коробка был выкрашен в цвет костюма Пуришкевича — грязного какао. Рядом с сараем тянулся плохой кирпичный забор, через десяток ярдов раздувавшийся плохой кирпичной аркой, находящейся в не менее запущенном состоянии, чем забор. Лукьянову даже показалось, что несколько кусков кирпича тихо отпали и блаженно пролетели к асфальту на глазах Лукьянова. К ветхой арке, впрочем, были крепко привинчены новые, толстого железа клепаные ворота. Ворота были настежь распахнуты, обнажая глубокий асфальтовый двор, войдя в который, Лукьянов увидел, что у стоящего у ворот garbage truck [12]активно шевелится и поводит живым огнем черный человек, облаченный вместо куртки сварщика в непонятного вида грубый жилет. Большую часть лица черного труженика защищали синие очки для подводного плавания. Труженик был босиком, пухлые ступни торчали из-под синих джинсов. Труженик с помощью газовой горелки совершал не совсем понятную операцию — то ли отрезал от трака кусок, или же напротив, добавлял железа к и без того железному траку. На Лукьянова труженик не обратил ни малейшего внимания, посему и Лукьянов, обойдя его, отправился к видневшемуся в дальнем правом углу асфальтового поля кирпичному одноэтажному зданию, игнорируя находящееся сразу же за жанровой сценой «рабочий у трака» здание-коробку. Вся задняя, домашняя часть коробки была обнажена, и Лукьянов ясно видел, что брюхо здания разделено на стойла, в которых, грязные, застыли железными мамонтами гарбич-тракс. Лукьянову нужна была контора, посему он устремился к похожему на нее флигельку в глубине.
— Хэй, ты куда идешь?
Ипполит повернулся. Сдвинув очки на лоб и присев на одно колено, черный труженик, газовый аппарат уже на асфальте, обращался к нему. Не совсем отсюда понятной марки большой револьвер, может быть кольт, тоже обращался к Лукьянову.
— Я ищу мистера О'Руркэ, — вежливо объяснил Лукьянов и прибавил: — Мистер Кольт.
Черный не обратил внимания на остроту.
— Подойди сюда.
— Поднять руки? — спросил Лукьянов вежливо.
— Заткнись и подойди, — приказал черный просто и без злости.
И Лукьянов пошел к парню, мягко ступая в своих разношенных кроссовках, стараясь держать руки чуть-чуть разведенными, чтобы парень не подумал, что он вооружен.
Парень, может быть, не умел думать. Но как себя вести, он знал. Когда Ипполит подошел, последовал приказ:
— Ложись на живот!
Ипполит послушно лег на отдающий бензином неровный асфальт, и черный легко прошелся по его телу рукой, начиная от лодыжек, бесцеремонно ощупал Лукьянова в паху, под мышками, приказал перевернуться на спину и пошарил по поясу лукьяновских спортивных трикотажных брюк, расстегнув для этого лукьяновский комбинезон.
— Встань, — приказал он равнодушно, покончив с обшариванием. — Старшего О'Руркэ нет, Виктор в номере шестом. — И он указал в направлении одного из дальних стойл.
Только тут Лукьянов заметил, что жилет на парне пуленепробиваемый. Лукьянов уважительно скосил глаза в асфальт, его мнение об «O'Rurke Demolishing Ltd.» резко улучшилось. Черный, не обращая уже ни малейшего внимания на Ипполита, надвинул на глаза очки и поднял с асфальта горелку.
В номере шестом было ослепительно светло. И воздух был нехорошим, как в стойле грязного и большого животного. Гудел и скрежетал, грубо потряхивая массивным телом, гарбич-трак. Четверо рабочих в грязно-зеленых комбинезонах старались втиснуть в развернутый зад трака искореженные останки автомобиля. Когда Лукьянов робко приблизился к траку с головы, из кабины водителя его без особого интереса проводила глазами черноволосая голова. В этот момент рабочим удалось с помощью крана стоящего рядом небольшого грузовика опустить в зад-рот удава порцию искореженного железа. Лукьянову показалось, что он увидел в груде кусок кожаного сиденья. Трак немилосердно задрожал, изнутри его послышался скрежет, необыкновенно высокого, невыносимого уху тембра, но еще через минуту мясорубка-молотилка, или что там внутри у этого чудовища, — Лукьянов никогда не был силен в технике — загрохотала ровно и спокойно. Рабочие удовлетворенно обратились к следующим на очереди останкам автомобиля, и тут-то Лукьянов воткнулся со своей проблемой.
— Я ищу Виктора О'Руркэ.
— Виктор в кабине, — лениво указал старший из плебеев, с бычьей шеей, коротконогий, и тотчас присоединился к сотоварищам по работе, пошел к грузовичку-крану.
Лукьянов, не зная, что ему делать, остался на месте. Оглянувшись, коротконогий поглядел на Лукьянова оценивающе, потом, решив что-то, направился к траку. «Виктор, к тебе!» — скорее догадался, чем услышал Ипполит сквозь грохот. Через несколько минут мотор застучал тише, и из дверцы трака с той стороны, где стоял Лукьянов, ловко соскочил на землю стройный молодой человек. Слишком стройный, подумал Ипполит, скорее худ был Виктор О'Руркэ.
— Да? — только и сказал Виктор О'Руркэ, встав перед Лукьяновым.
Они были почти одного роста. Парень был одет в джинсы, синюю рубашку, расстегнутую на груди, и в мятый легкого горчичного шелка пиджак.
— Меня зовут Ипполит Лукьянов — я друг Казимира, у меня есть проблема… в общем, я хотел бы поговорить, — свернул свою речь Ипполит, увидав, что рабочие, осторожно поддерживая, опускают еще одну часть несчастливого автомобиля в чрево гарбич-трака.
«Бычья шея», как его мысленно назвал Лукьянов, сидя в траке, нажал на рычаг включения мясорубки, и корпус трака задрожал.
— Боком, боком! — закричал Виктор О'Руркэ рабочим, и те послушно развернули глыбу слипшегося вместе железа другой стороной.
— Неужели трак все это перемелет? — вежливо спросил Ипполит, обращаясь к молодому человеку. — Такую глыбу железа?
— Он все перемелет, — буркнул молодой человек и полез в карман пиджака. Достал оттуда сигареты. — Он и тебя перемелет — если нужно, — добавил молодой человек, нагло глядя в лицо Лукьянова.
Ипполит игнорировал зловещее замечание, от которого не у автора полицейских романов, а у просто И. Лукьянова, может быть, затряслись бы руки и ноги.
— Не могли бы мы поговорить в спокойной обстановке несколько минут? — миролюбиво предложил Лукьянов.
— OK, — согласился Виктор О'Руркэ. — Ребята, вы тут заканчивайте без меня, я поговорю с мужиком, — и двинулся к выходу из стойла номер шесть.
В момент, когда Ипполит совершал поворот, чтобы последовать за молодым человеком, из груды железа, занесенного над чревом гарбич-трака, выскочил круглый предмет и, прокатившись под траком, подкатился к ногам Лукьянова. Полицейская фуражка лежала на неровном асфальте, сияя бляхой. «Ах вот почему они с таким усердием занимаются нелепой работой уничтожения одного автомобиля с помощью другого», — подумал Лукьянов и, невозмутимо переступив через фуражку, с достоинством последовал за горчичной спиной О'Руркэ-младшего.
— Ну? — Виктор внезапно повернулся к нему. Они пришли, перейдя гуськом двор, О'Руркэ впереди, Ипполит за ним, почти к самому флигелю, в окнах которого горел свет, но, по-видимому, вводить Лукьянова во флигель О'Руркэ не собирался. — Что нужно?
— Я думал, Казимир…
— Казимир звонил нам и сказал, что человек, за которого он ручается, как за самого себя, нуждается в помощи… Это все. Я лично не поручился бы и за самого Казимира, не говоря уже о человеке, которого он рекомендует, — враждебно и не скрывая этой враждебности, отчеканил Виктор, — но папан… с жирным Казимиром их связывают какие-то детские приключения.
— Тогда, может быть, я поговорил бы с твоим отцом…
— Само собой — поговоришь. Но можешь начать и с меня. Мы с папаном работаем вместе. Я — исполнительная власть, он законодательная и организационная. — На бледном не по-июльски лице Виктора появилось подобие улыбки.
— Говорить прямо тут? — Ипполит обвел глазами пустыню двора. В противоположной части двора у самого забора еще стояли траки, вертолет «G.C.-15», тенты покрывали, очевидно, строительные материалы, или детали, или ящики.
— Здесь лучше, — почти миролюбиво сказал Виктор. — Выкладывай.
Лукьянову не хотелось «выкладывать» свое дело именно Виктору. И он знал почему. Виктору, очевидно, Лет двадцать пять, самое большее — тридцать. Сообщать человеку на сорок лет моложе тебя, что правительство of USA законным образом желает убрать старое тело Ипполита Лукьянова с лица земли? А может быть, Виктор как раз рассматривает всех стариков как garbage, [13]ценность стариков для него не выше гарбича, с которым семья Виктора по необходимости имеет дело? Может быть, закон 316, пункт «B», — единственный закон, с которым согласен Виктор О'Руркэ, достойный сын бруклинской криминальной фамилии.
— OK, — сказал Лукьянов. — Дело у меня личное. Меня хотят прихлопнуть власти. Ты, может быть, знаешь закон триста шестнадцать «би»?
— Нет, — Виктор затянулся своей сигаретой и покачал головой. — Я знаю только те, что касаются нас и нашего бизнеса. Отец, когда я еще был панк, хулиган, заставил меня заучить наизусть все, что касается нападений, изнасилований и прочих дебошей, чтобы я знал, что меня ждет. Позже, когда я перерос хулиганство и отец взял меня в дело, он заставил меня выучить статьи более серьезные. 316, пункт «B»? Нет, не знаю.
— Относительно новая статья, часть демографического приложения, очень специальная… — Лукьянову стыдно было объяснять Виктору, что дело в его возрасте.
— Короче, они хотят тебя прихлопнуть. Они тебя ищут? Или ты еще законно топчешь землю?
— Уже незаконно.
— Хуево для тебя. А чего ты хочешь от нас?
— Мне нужны надежные айдентификэйшен-кард и пушка.
— Пушка — проще простого. Хоть сегодня. Надежная айдентити-кард — сложно, уйдет несколько дней минимум, и обойдется тебе очень недешево. Кусков тридцать.
В этот момент на бруклинское небо, в просвете между двумя густыми облаками вышло яркое солнце и озарило асфальтовую пустыню поместья О'Руркэ.
— Я знаю. — Помимо воли голос Лукьянова прозвучал безнадежно.
— В каком бизнесе ты был?
— А в каком, ты думаешь?
— Что я, гадалка… Я думаю, ты blackmailer [14]или… — Виктор захохотал, — child molester [15]… У тебя именно такой вид…
— Ошибся. Я в категории self-employed — «S. E».
— Вот я и говорю. Self-employed — child molester…
Лукьянов запротестовал:
— Я писатель. Автор полицейских романов.
— Писатель? — Виктор с любопытством взглянул на Лукьянова. — В первый раз встречаю живого писателя.
— Еще живого писателя… — мрачно сострил Лукьянов. — Они не дали мне лицензии в две тысячи восьмом. Запретили работать. Так что я бывший писатель…
— Слушай, — Виктор бесцеремонно отогнул высовывающийся из желтого комбинезона Лукьянова воротник куртки и пощупал значок «S. E.» — единственное, что осталось у него от продолжительной социальной связи с Соединенными Штатами Америки. — Я вычислил тебя. Ты, наверное, тот писатель, который написал о жирном Казимире, да?
— Я написал «Ловушку». Не совсем о Казимире, но я жил тогда на Лоуэр Ист-Сайд, и Казимир был очень популярен в neighbourhood. [16]Все говорили, что он гангстер. Я взял Казимира как прототип и придумал вокруг него историю. На самом деле я ничего о нем и о его делах толком не знал.
— Жирный дядя Казимир… — засмеялся Виктор. — Он мелко плавает. Тебе нужно было написать о моем отце. Вот кто гигант. Или даже обо мне… Идем в контору, писатель. Отец будет в пять. — Виктор вынул новую сигарету, ткнул ее в окурок, раскурил, тщательно втоптал окурок в асфальт и пошел по направлению к флигелю-конторе.
По асфальту, освещенному миллионноваттным июльским солнцем, проплыла большая тень, сопровождаемая мелкими и слабыми тенями. Взглянув в бруклинское небо, Лукьянов увидел жирный дирижабль, напомнивший ему «дядю» Казимира, а за дирижаблем тянулись гигантские зеленые буквы: «Responsible sex! [17]— Family planning!». Семейное планирование насиловало собой население и с неба.
Дункан О'Руркэ оказался здоровенным мужиком лет пятидесяти. На большом теле Дункана О'Руркэ крепко сидел зеленый полиэстеровый костюм — брюки, узкие внизу, завершались черными ярко начищенными ботинками, зашнурованными слишком длинными шнурками, банты шнурков на ботинках Дункана О'Руркэ бросились Лукьянову в глаза. Черный галстук, белая полиэстеровая же рубашка переходили в медно-красную физиономию О'Руркэ-старшего. Мясистый нос, рыжие брови, мясистый рот. Череп Дункана О'Руркэ, загорелый и массивный, лишь за ушами был снабжен кустиками рыже-серебристой растительности. В руке мистер О'Руркэ держал шляпу из соломки с черной лентой на тулье, явно латиноамериканского происхождения. Вместе с О'Руркэ-старшим появился опять и Виктор, оставивший Ипполита на попечении нескольких сонных служащих обоих полов.
Представляя себя переложившему для этого шляпу в другую руку старшему О'Руркэ, Лукьянов отметил, что у гангстеров всегда существовала и существует своя внутренняя мода, очень консервативная, такая же, как и у господ из высшего света. И вот, спустя почти столетие после золотого века гангстеризма в Соединенных Штатах, перед Ипполитом стоял человек, как будто сошедший с кинолент эпохи Аль Капонэ или Мейера Ланского. Выглядел мистер О'Руркэ совершенно вне эпохи — так, как будто его последние полсотни лет продержали в холодильнике и на сегодня выпустили.
— Виктор мне сообщил в общих чертах, чего вы хотите, — сказал старший О'Руркэ, открывая дверь своего офиса и приглашая Лукьянова и сына войти за ним и в следующую минуту уже вдвигаясь за большой металлический стол, выкрашенный в утилитарную серую краску. На столе там и сям лежали папки, кипы бумаг, царил деловой беспорядок. В углу у окна помещался старенький компьютер с грязными кнопками и клавишами, еще дальше у бледно-зеленой стены (потолок был грязно-белый) — TV, видео и в беспорядке валялись кассеты и футляры от кассет.
О'Руркэ-старший чуть отгреб в стороны хаотическое скопление предметов на своем столе и продолжил:
— Казимир, мой старый приятель, сообщил, что, увы, у вас нет капусты заплатить за услуги, посему он попросил в виде исключения использовать вас в деле. Я обещал, но, честно говоря, я не совсем представляю себе, что вы можете для нас делать…
Виктор осуждающе посмотрел на Лукьянова, как бы укоряя его за то, что у него нет капусты, и за то, что Лукьянов не сообщил об этом ему — Виктору, а Виктор так к нему хорошо отнесся и даже снабдил его бутылкой виски, чтобы не было скучно ожидать О'Руркэ-старшего. Лукьянов опустил глаза.
— Я понимаю, что смотрюсь как старый кретин, который отнимает время у деловых людей, но… — Лукьянов помолчал. — У меня нет выхода. В моей ситуации может быть только два решения: сдаться властям и дать отправить себя на тот свет, с помощью ли героинового укола или в газовой камере, не имеет значения, или попытаться выжить. Я выбрал второе… — Лукьянов помолчал. — Как я могу быть вам полезен? Очень давно, но я участвовал в войне. Два года во Вьетнаме. Я попросился во Вьетнам сам. Я думаю, я умею убивать людей…
Младший О'Руркэ презрительно хмыкнул Он стоял, сунув руки в карманы, опершись задом о несколько таких же серых, как стол, файл-кабинетов. Старший О'Руркэ недовольно посмотрел на Виктора.
— Разумеется, все это было давно, — продолжал Лукьянов, — но мне кажется, что природа искусства уничтожения людей такая же, как и природа умения плавать: один раз научился, потом, даже если ты не плавал пару десятков лет, падаешь в воду и плывешь. Процесс подсознательный.
— Война во Вьетнаме закончилась сорок лет назад, — скептически процедил Виктор.
— Виктор, дай мужику сказать то, что он хочет. Через несколько лет ебаные бастарде придут за твоим папочкой. Не забывай, что мне стукнуло шестьдесят…
— Ты смеешься, пап… — Виктор удивленно посмотрел на отца. — Да они к нам и не сунутся…
— Никогда не теряй чувства реальности, сын мой, — строго сказал О'Руркэ-старший. — Они много сильнее нас. Они государство, у них власть, полиция, национальная гвардия. Ты забыл, что случилось с Каминским и его людьми? А ребята Морелли? Ты забыл, как их перестреляли всех в один вечер. Восемьдесят шесть человек… Bastards хотят, чтобы власть принадлежала только им — главной банде. Они не хотят делиться. Они завидуют ебаным русским… Они завидуют ебаным русским черной завистью, потому что у тех уже давным-давно власть принадлежит одной банде. Мы еще сильны, но мы на проигрывающей стороне. Я это вижу.
Черты усталости проступили на лице старшего О'Руркэ. Виктор молча закурил сигарету.
— Мы можем его попробовать. Я могу взять его на дело доктора, если ты хочешь…
— На дело доктора? Сколько у тебя людей?
— Пятеро.
— Возьми. Только, Вик, я тебя хорошо знаю, будь разумен, а? А теперь выйди, пожалуйста, покури, я хочу сказать мистеру Лукьянову пару слов с глазу на глаз.
Виктор пожал плечами, кивнул Лукьянову и вышел.
— Значит, шестьдесят пять? — произнес О'Руркэ, когда за Виктором закрылась дверь. — Как себя чувствуешь? — О'Руркэ внимательно и заботливо, как сельский доктор, смотрел на Ипполита.