Страница:
В ресторане «Здоровье» на 29й улице, между Бродвеем и Пятой авеню, сидя напротив неопрятного толстяка с красным хмурым лицом, Лукьянов с жадностью поглотил десятиунцевый стейк и салат. Только вылизав содержимое пластиковой салатной чашки кусками хлеба, Лукьянов поднял голову от стола и позволил себе посмотреть вокруг. Вокруг всеми возможными цветами резал лукьяновские глаза пластиковый рай. Сеть ресторанов «Здоровье» опутала Америку в последние десяток лет. Заключив выгодные контракты с главным работодателем страны — Государством, рестораны кормили каждый день все четыре смены «youth workers», санитарных помощников и великое множество другой организованной рабочей силы. Посетители платили «Здоровью» специальными зелеными карточками «Food stamps [35]», которыми их работодатель — Государство выплачивало «youth workers» ежемесячную заработную плату. «Здоровье» обходилось «youth workers» недорого, качество пищи было вполне сносное, и потому зеленые фасады ресторанов «Здоровье» встречались теперь в Нью-Йорке через каждые сто метров.
В десять утра 4 июля не многие пластиковые стулья «Здоровья» были заняты. На дальней стене горела гигантская TV-консоль — показывали парад в честь Дня независимости.
— Идешь на парад? — глухо спросил толстяк Лукьянова и кивнул в сторону TV-стены. Толстяк многозначительно уставился на Лукьянова. — Завидую вам, «S. E.». Всегда свободны. — Лукьянов постарался дружелюбно улыбнуться толстяку, но счел за лучшее не ответить. — По голове-то кто тебе дал? Хорошо приложились… — забормотал толстяк, и Лукьянов понял, что это только прелюдия.
— Оставь меня в покое, толстый человек, если не хочешь иметь больших неудобств. — Лукьянов отвернул с груди черный пиджак и обнажил приколотый к рубашке красный значок. На красном фоне золотыми буквами значилось: «Департмент Демографии. Агент». Круглый значок дал ему Тэйлор.
— Это не big deal, [36]старый Лук, — сказал лейтенант, найдя наконец значок в ящике «лендровера», — но лучше, чем ничего. Старайся особенно не выставлять его и никогда не показывай самим дэмам, но на городских жандармов и мелкие полиции «Агент Департмента Демографии» действует безотказно. Я иногда даю такие значки своим девочкам…»
— Извини, я принял тебя за одного из недобитых… Извини… Извини… — Толстый встал и, подхватив свой чек, быстро ушел к кассе, колыхая необъятным задом в просторных несвежих джинсах.
Лукьянов даже не очень обрадовался тому, что значок сработал. Он хотел спать. Спать было негде. TV вдруг заскрежетал, и звук заполнил ресторан. «Идут наши самоотверженные «youth workers» 18й Трудовой Бригады, — объявил диктор, и трубы и литавры заколотили по барабанным перепонкам Лукьянова. — Вся Парк-авеню залита синим — синие джинсы, синие рубашки — в цвет неба нашей Великой Америки одета сегодня ее трудовая молодежь… Впереди с отточенным долгими тренировками искусством, манипулируя батонами, также в синих юбках и блузках, гарцуют юные мажоретки. Красивая и здоровая Юность Америки гордо шагает сейчас по Парк-авеню». Бравурный марш «youth workers» — случайно Лукьянову пришлось познакомиться с его автором Джефри Ноландом — ударил по забинтованной голове Лукьянова, и в голове что-то запульсировало. Лукьянов встал, сгреб со стола свой чек и поплелся к кассе. Вынул из бумажника доллары, молодая некрасивая кассирша неодобрительно взяла деньги:
— Food-stamps значительно удобнее, мистер. Рекомендую вам пользоваться food-stamps. — И без выдоха продолжила: — Вы также можете покупать у нас «Брекфаст-Сереалс». Три тысячи сто двадцать пять купонов, вырезанных из коробок «Альфа битс Брекфаст-Сереалс», дадут вам право бесплатно получить по почте Avatar 900xL компьютер.
Сверхпроизводство компьютеров создало идиотскую ситуацию, при которой их некуда было девать. Компании выдумывали хитрые трюки.
— Спасибо, в следующий раз, — проскрипел Лукьянов и, осторожно коснувшись руками головы, вышел на улицу.
Поставив одну ногу на тротуар, враждебный толстяк сидел на удивительно хрупком в сравнении с его телом голубом мопеде и, дергая педаль другой ногой, пытался завести мопед. Набитый плодами «Здоровья» живот толстяка дергался при каждой попытке. «Так тебе и надо, stupid [37]», — злорадно подумал Лукьянов и повернул в сторону Бродвея.
Навстречу ему, видимый издалека в своих красных одеждах, шел не спеша дэмовский патруль. До Лукьянова донесся их смех. Пять человек, как обычно (говорят, все инструкции, следуя примеру Ленина, писал дэмам сам Дженкинс). И, по инструкции Дженкинса, патруль должен был состоять из пятерых. Лукьянов повернулся и пошел в противоположном направлении. Не дожидаясь зеленого света, которого, кстати, могло и не быть именно на этом светофоре — светофорная система Нью-Йорка не ремонтировалась множество лет, и городские власти, удалив из города частные автомобили, успокоились, — Лукьянов быстро перешел Пятую авеню. На другой стороне он осторожно оглянулся и на ходу увидел, что дэмы беседуют с толстяком, наконец заведшим свою голубую стрекозу. Толстяк показывал дэмам на него, Лукьянова. Влип, со страхом подумал Лукьянов, влип, и так неожиданно быстро. Жирный, может быть, думает, что делает и им, и мне удовольствие: там еще один ваш, ребята. Вон он, уже на той стороне. А может быть, он не поверил значку Лукьянова? Лукьянов прибавил шаг и быстро пошел по 29й в сторону Мэдисон.
«Кто бы мог подумать… Вчера хотел умереть. Сегодня уже хочу жить… Может быть, завтра я опять захочу умереть. Пожил свое, сколько можно. Мог умереть еще в шестнадцать, когда воспаление легких вдруг развилось в туберкулез…»
К большому сожалению Лукьянова, людей на улице было мало. Дойдя до Мэдисон, он повернул и, успев увидеть идущих за ним по 29й дэмов, пошел по Мэдисон вверх, рассчитывая, что успеет дойти до многолюдной 34й улицы до того, как дэмы им заинтересуются и крикнут ему, чтобы он остановился. Если бы не его забинтованная, с проступившей сквозь бинты кровью, голова, Лукьянов, может быть, рискнул бы остановиться. Голова и нелепый в жаркое летнее утро черный костюм делали его подозрительным.
На углу 31й и Мэдисон в голове Лукьянова опять, как в ресторане, запульсировала кровь, и яркие рыжие пятна расцвели впереди в подымающемся вверх пространстве Мэдисон. Твердо зная, что пятен на уровне человеческого роста в воздухе Мэдисон на самом деле не существует, Лукьянов испугался, что потеряет сознание, и оглянулся в надежде, что, может быть, уже нет необходимости бежать, идти так быстро, может быть, дэмы не преследуют его. Увы, сейчас уже не было сомнений, что дэмы идут за ним. Несмотря на энергичный пробег зверя, расстояние между Лукьяновым и дэмами не уменьшилось.
Он побежал. Побежал, виляя, вспугивая все более многочисленных прохожих, ожидая выстрелов и надеясь, что стрелять, рискуя попасть в прохожих, они не решатся.
Они решились. «Баф!» — пролаял выстрел. Уже знакомый пистолет-автомат «G.P.-20», городская модель, выплюнул одиночную свинцовую косточку диаметром в 9 мм. «Может быть, в воздух?» Прохожие прижимались к стенам, распластывались на дверях учреждений, скрывались в магазинах и драг-сторах. Лукьянов мечтал о большой, широкой толпе, в которую он влетит, как пчела в улей, неотличимый от других пчел. 33я улица… Еще один выстрел — «Баф!» 34я… «Баф!» В отчаянном броске переметнулся Лукьянов на противоположную сторону широкой 34й улицы и, напрягая силы, вспоминая, что ему говорил о недостатках его бега преподаватель физической культуры в колледже, сильнее заработал локтями. И стал энергичнее отбрасывать ступни назад. Оглянулся. Двое дэмов перебегали на противоположную сторону Мэдисон, трое бежали за ним. Лукьянов понял, что те двое будут стараться снять его с противоположной стороны Мэдисон одиночными выстрелами и что они, стреляя поперек Мэдисон, будут иметь куда большую свободу стрельбы, чем паля вдоль Мэдисон.
Сырой горячий воздух свистел сквозь легкие Лукьянова, испуганные лица прохожих вдруг сжимались и, как бы не имея сил видеть человека с забинтованной головой, исчезали из его поля зрения влево и вперед… На углу 35й улицы медленно и тупо, противореча своей неуклюжей уверенностью происходящему, стена трака выдвинулась перед Лукьяновым, и он не раздумывая побежал вдоль стены, обогнул ее и, уцепившись за железные поручни задней двери, устроился на лестнице, свисающей под дверью. «Если не пристрелят сейчас, при пересечении авеню, то, может быть, уже не пристрелят», — подумал Лукьянов и задышал шумно и свободно, в то время как гигантское железное тело, несущее его через Мэдисон, послушное воле живого существа, управляющего им, вдруг содрогнулось и мощным рывком дернулось вперед. Никак не связанное с Лукьяновым действие шофера вырвало трак из сферы действия «G.P.-20», зажатого в руках девушки в красной рубашке, и серия свинцовых колпачков пробарабанила не по телу Лукьянова, а по углу трака. «Баф! Баф-баф-баф-баф! Баф!» — Звук отнесло куда-то в сторону, словно стреляли на соседней улице. Трак, куда менее хрупкий, чем Лукьянов, смял колпачки, и только неглубокие вмятины остались на его железной рубахе. Лукьянов взглянул на заднее ребро трака и похолодел в девяностоградусной жаре. Ближайшая вмятина находилась на расстоянии десятка инчей от его головы.
Лукьянов дышал и радостно висел, вцепившись в зад железного ящика. За железным ящиком уже следовал еще железный ящик, не знающий, как себя вести. Второй ящик то вдруг сигналил, истошно и долго, останавливался, то опять устремлялся вперед. Шофер, управляющий им, часто мотал головой и менял выражение лица, один раз он даже высунулся из окна и объявил Лукьянову, что он идиот, но Ипполиту было не до шофера. Лукьянов пытался понять, где дэмы. Их не было видно.
Беглец благословлял нью-йоркские власти, запретившие движение частных автомобилей в Нью-Йорке и потому предохранившие улицу от возможной пробки. Железный ящик несся с хорошей скоростью и, выехав на 3ю авеню, повернул в аптаун. Решив не искушать судьбу, в районе 55й улицы, когда трак остановился на красный свет, человек с забинтованной головой спрыгнул на асфальт и быстро ушел по 55й в сторону Иста.
На Парк-авеню происходил Парад. Колонны различных отрядов и бригад «youth workers» маршировали по закрытой для движения Парк-авеню в аптаун. Вдоль тротуаров кипела толпа: в основном безработные, для которых участие в демонстрациях и парадах было обязательным, специальные контролеры на месте отмечали их присутствие. Отсутствие на двух парадах в год лишало безработных пособия. Тележки с едой, тележки с незамысловатыми праздничными аксессуарами бойко торговали. Лукьянов, протиснувшись к столу, стоящему у стены, быстро выбрал красную шляпу с большими полями и надписью «Red is good [38]» и, нахлобучив ее на свою забинтованную голову, заплатил.
— Упал, — объяснил он усатому человеку, торговавшему шляпами и сумками.
— Бывает, — согласился человек.
У сидящего по-турецки возле баллона с газом, к которому была привязана целая, может быть, сотня воздушных шаров однорукого человека, Лукьянов купил шар и, обмотав его вокруг значка «S. E.», надежно привязал шар к значку. Довольный своим видом, он пустился в плавание в толпе, раздумывая, что предпринять.
Впереди каждого отряда «youth workers» несли знамя отряда. Знамена были самых различных сочетаний цветов, самым распространенным цветом, заметил Лукьянов, однако, был зеленый. По зеленому фону вилась надпись-призыв: «Америка требует от молодежи добросовестного труда». «Есть! — отвечаем мы. — 7й отряд Двенадцатой Бригады, Бронкс», «Отряд имени Декларации Прав Человека, Квинс», «Мы — молодежь — Будущее Америки, 22й отряд, Манхэттен», «Все силы — Родине-Америке! 15й отряд, 9й бригады Боро Нью-Джерзи».
«Youth workers» в удивительном порядке, предводительствуемые своими инструкторами, ноги в джинсах, поднимались и опускались одновременно, шли под музыку своих оркестров. Оркестры следовали сразу же после знамени отряда и были самыми разнообразными — от сверкающих медью и бронзой духовых до рок-энд-ролловых квартетов и секстетов, снабженных электрогитарами и электропиано, влекомыми в открытом кузове электрического автомобиля. Резкие разрозненные звуки, как детали разных машин, не собирались в целый механизм, а висели отдельно в воздухе. 15й отряд 9й бригады из Боро Нью-Джерзи шел оригинальнейшим образом — под аккомпанемент старинного оркестра из труб и барабанов. В самый большой барабан, уперев его в живот, стучала молодая великанша. Униформа оркестра — зеленая юбка, зеленые гольфы, зеленая же рубашка с коротким рукавом и пилотка — сидела на гигантше барабанщице рискованно плотно, раздираемая ее крепкими формами.
По сути дела, Лукьянову следовало бы выспаться, а не разглядывать Парад. Увы, выспаться было негде. Всякий отель потребует у него айдентити-кард. Отправиться на Деланси-стрит, 209 он не мог, по его подсчетам, Мария будет занята до шести-семи часов. Кларисс, добрый синий чулок, также трудится в Публичной библиотеке до шести вечера. Лукьянов с тоской вспомнил о своем уютном старом гнезде, о книгах, которые собрались у него, о любимом старом кресле, о пледе, о бутылке виски, всегда стоящей у него за зеркалом, и им овладело отчаянье. Такое же отчаянье вчера толкнуло его на самоубийственное путешествие к Департменту Демографии. Разумеется, он не надеялся убить Дженкинса, Лукьянов хотел, чтобы убили его, Лукьянова, хотел избавить себя от крысиной участи, от стыдной смерти старого кота, которого хозяева решили «усыпить» и принесли к ветеринару…
Поправив красную шляпу на забинтованной голове, нахлобучив ее еще глубже, Ипполит поплелся, обходя глазеющих на парад безработных, в том же направлении, что и колонны «youth workers». Патриотический Парад — возможно, одно из самых безопасных мест сейчас в Нью-Йорке, подумал Лукьянов сонно. Здесь у меня куда меньше шансов быть остановленным городскими жандармами или дэмами. День независимости — официальное государственное празднество. Правда, демонстрируют только те жители города, которые не работают в эти часы, а глазеют на них безработные, обязанные глазеть, — это их социальная функция, их работа. Безработные заняты, может быть, больше, чем работающие: один из парадоксов нашего общества. Лукьянов вспомнил короткие несколько лет, когда он сам был безработным, пока Всеамериканский Союз Литераторов не начал выплачивать ему пособие. Сколько у него было обязанностей! Два часа в день он обязан был посещать клуб безработных и слушать лекции по экономике и демографии. По окончании лекций безработных разделяли на группы и отсылали участвовать в различных городских и загородных мероприятиях. Посадка деревьев на берегу Ист-ривер, кропотливая работа по чистке улиц, участие в различных митингах в качестве толпы, о, Лукьянов часто являлся домой через десять и двенадцать часов после выхода из дома. Теперь у него нет дома.
Опередивший его подросток больно толкнул Лукьянова плечом джинсовой куртки.
— Хэй, kid, [39]осторожнее! — помимо своей воли выкрикнул Лукьянов в спину подростку.
— Я извиняюсь. — Подросток повернулся, и Лукьянов увидел, что «ребенку» лет сорок, он был с усами.
«Подросток», однако, улыбался.
— Так нелегко сейчас увидеть детей на нью-йоркских улицах, мистер. Вы что, забыли, что уже семь лет как в силе временное запрещение иметь детей.
— Извините, если я вас обидел.
Они остановились. Лукьянов даже приподнял чуть-чуть красную свою карнавальную шляпу и поклонился карлику: он не хотел неприятностей, у него и так было достаточно неприятностей.
— Вы меня не обидели. Забудьте, узнаю интеллигентного человека старой школы! — Карлику, как видно, хотелось поговорить. — Куда хромаем, мистер Израненная Голова?
— Любуюсь народным празднеством, — полусерьезно, полуиронически ответил Лукьянов.
— О, по счастливому стечению обстоятельств я занят тем же самым. — Карлик указал на такой же, как у Лукьянова, значок «S. E.», приколотый на карман джинсовой куртки. — Изучаю живую натуру. Чтобы затем использовать фигуры юных американцев-суперменов в сугубо личных целях. Я — скульптор. Гарри Джабс.
— Ипполит Лук, — представился Лукьянов, рассудив, что скульптор Гарри Джабс не принесет ему вреда.
Инстинкт Лукьянова не воспретил ему представиться и только почему-то заставил, подражая грубияну лейтенанту Тэйлору, сократить собственную фамилию. Шум внезапно воспользовавшейся всеми своими усилителями очередной банды покрыл его слова.
— Ипполит кто? — прокричал, поворачиваясь к нему левым ухом, карлик.
— Лук!
— Прекрасное и редкое имя, мистер Лук…
— У вас не хуже, мистер Гарри Работы, [40]вы что, чех?
— Нет, чистокровный американец из Новой Англии, дорогой Лук…
— Citizens, [41]не останавливайтесь, циркулируйте или займите место у полицейских барьеров! — Черная блуза и фуражка городского жандарма нависла над Гарри Джабсом и Ипполитом.
Голову последнего на мгновение как бы окунули в кипящую воду. Убедившись, что жандарм только желает, чтобы они сошли с пути других граждан, желающих циркулировать в узком проходе между толпой, профессионально шумно и энергично приветствующей все новые и новые отряды «youth workers», и стендами разнообразных мелких торговцев, присланных на Парад своими юнионами, голова Лукьянова вынырнула из кипятка.
— Разумеется, офицер, будем циркулировать! — Гарри взял Лукьянова за локоть, и они сделали несколько десятков шагов в аптаун.
Из пересекающей Парк-авеню 60й улицы на полном ходу выскочил черный «Крайслер» модели 13го года, высоко сидящий на своих дважды протектед-колесах, и, сбив один полицейский барьер, закрывающий улицу, врезался вначале в толпу безработных, обозревающих парад. Срубив толпу под корень своим необыкновенно большим и тяжелым телом, пуленепробиваемый и бронированный «Крайслер-13», рассчитанный на восемь пассажиров, даже не запнувшись, только завилял на поверженных телах, как на льду, сбил барьер, отделяющий парадирующих «youth workers» от толпы, и врезался в колонну синеджинсовых строителей будущего. Срезав на пути оркестр 22го отряда Манхэттена, «Крайслер-13» пересек Парк-авеню и, только преодолев третий по счету полицейский барьер, замедлил скорость и, топча живую массу, все еще опасный, проехал сквозь нее, разбегающуюся, давя друг друга, и остановился, тупо ударившись о стену здания.
Только тогда стали слышны крики боли и стоны, аккомпанируемые звучащими еще на расстоянии оркестрами. В паре шагов от Лукьянова и Джабса, обильно политая кровью, образовалась просека в гуще человечьего леса, и из нее тут и там торчали смятые человеческие конечности. Джабс сжал локоть Ипполита и тянулся вверх на носках своих кроссовок, стараясь разглядеть. Долго тянуться Джабсу не пришлось, потому что ужаснувшиеся тем, что они увидели, впереди стоящие спешили просочиться назад, за спины Лукьянова и Джабса. Лукьянов видел, как из месива тряпок, в основном голубых, обильно политых кровью, приподнялось было туловище городского жандарма, приказавшего им «циркулировать», и упало опять. Прямо под ногами Лукьянова и Джабса лежал ничком выбравшийся, очевидно, подышать раковый больной, у него была распорота шея, может быть, очень глубоко — уже свернувшаяся мгновенно кровь мешала понять, как глубоко. Навалившись на ноги ракового «си», сидел, сжимая левой рукой правую, второй гражданский жандарм. Правая рука его была обнажена до плеча, и видна была предплечевая кость, раздробленная надвое и держащаяся только на скользких и синих нитях, локоть, не тронутый и странно бледно-розовый, покоился на ладони левой руки городского жандарма… Трудно было подсчитать, сколько людей было срублено автомобилем. Поверженное копошащееся мясо выло, визжало и пыталось ползти, мешая друг другу.
— Посмотрите… Доска прошла через него, — бил его по ребрам карлик.
На самой авеню Лукьянов увидел слабо шевелящегося «youth worker». Кусок полицейского барьера вошел ему в живот, рассек позвоночник, вышел со спины и уперся в землю. «Youth worker» в последнем жесте агонии уцепился белыми руками за раздробленный конец доски и умер.
— Человек-доска, — прошептал карлик Джабс. — Я должен это запомнить. Я должен использовать этот мотив. Человек-доска…
— Идемте отсюда, — Лукьянов положил руку на плечо маленького человека, — Гарри! Немедленно идемте отсюда, пока полиция не начала хватать свидетелей.
Джабс удрученно кивнул и вслед за Лукьяновым потащился по 60й улице, не забывая, впрочем, шептать: «Человек-доска» и оглядываться назад, очевидно пораженный необыкновенным пластическим образом.
— Что же случилось, мистер Лук?
— Не понимаю, что-то с шофером, может быть, heart-attack, [42]или… я не знаю.
— Вы думаете, шофер был уже мертв, когда автомобиль вылетел на авеню?
— Судя по всему, да… Вы разглядели пассажиров, Гарри?
— Нет, а вы?
— Мне показалось, я заметил несколько силуэтов внутри, но стекла настолько темные…
— Смотрите, Лук, вертолеты…
Оглянувшись, в прорезе 60й улицы они увидели три жирных пятна, которые, снижаясь, обнаружили детали — два массивных черных туловища вертолетов городской жандармерии и один голубой, кресты на белых боках, — ambulance. [43]
— Опять ничего не будет в газетах, — заметил маленький Джабс.
Лукьянов молча кивнул.
— Слушайте, вы свободны? Что вы собираетесь делать?
— Ничего, — сообщил Лукьянов.
— Хотите зайти ко мне, посмотреть мои работы — у меня студия на Семьдесят четвертой?
— Хочу. — Лукьянов не только хотел, он пылко желал даже не лечь, а присесть.
За их спинами, на оставленной ими Парк-авеню, вдруг раздался взрыв. Не оглянувшись, они зашагали вперед.
Похожий на птицу, сделанную из сложенной много раз газеты, TAV — трансатмосферный самолет-ракета — лежал на брюхе в правительственном аэропорту Нью-Арка. Старой конструкции видеобим «Адвент», какие не выпускают уже лет тридцать, изогнул и вдруг сломал туловище трансатмосферного красавца пополам.
— Эй, Гарри, сделай что-нибудь с твоим ящиком? — пожаловался Лукьянов, отвернувшись от экрана и пытаясь найти в полумраке запущенного loft своего нового друга.
— Стукните по проектору кулаком, — предложил маленький человек, высунувшись из кухни, завешанной испачканной в красках тряпкой. Он готовил себе и Лукьянову обед. Ипполит послушно ударил кулаком по ящику. Самолет воссоединился. Невидимая женщина, очевидно, сладко улыбаясь, произнесла: «Секретарь Департмента Демографии мистер Дженкинс готов ступить на борт TAV. Мистер Дженкинс отбывает в Японию, где вместе с еще пятьюдесятью двумя коллегами-министрами из разных стран примет участие в интернациональной конференции, посвященной проблемам демографии». Самолет-ракета исчез, а на его месте появился Дженкинс, окруженный толстомордыми типами с розовыми лицами, бодро идущий к самолету по асфальтовому полю, сжимающий в руке черное портфолио. Одна пола пиджака Дженкинса, очевидно, раздуваемая ветром, слегка била по сухому бедру Секретаря Департмента Демографии. На секретаре был красный галстук и синий костюм.
— Через двадцать минут будет в Японии. Эта штука идет вертикально в небо, как ракета, выходит из атмосферы и летит вне атмосферы со скоростью двадцать тысяч миль в час. В двадцать девять раз быстрее звука. Затем в нужном месте опять прокалывает атмосферу и садится, как нормальный самолет.
Джабс стоял за спиной Лукьянова, сидящего на сломанном складном стуле, и, стоя, был чуть выше сидящего Лукьянова.
— Пять миль в секунду.
— Лучше бы отремонтировали сабвей, а, Гарри? Кто летает на TAV? Президент, Дженкинс, еще несколько больших людей в государстве. — Лукьянов повернулся к Джабсу, ожидая увидеть на его лице одобрение. Но увидел удивление.
— Хэй, Лук… — Джабс разглядывал лицо Лукьянова, как будто только что увидел его, однако они познакомились три часа назад. — Хэй… — Джабс перевел взгляд на экран своего допотопного «Адвента», где Дженкинс спокойно объяснял в протянутый ему микрофон, с какой целью он отправляется в Токио. Лицо Дженкинса крупным планом открывало и закрывало тонкие губы.
— Лук, тебе когда-нибудь говорили, что ты ужасно похож на него… на Дженкинса? — Джабс, склонив голову и смешно выпучив свои коричневые глаза, рассмотрел Лукьянова опять. Как брат-близнец, Лук…
— Да? — Лукьянов поглядел на уже уменьшившееся лицо Дженкинса. — Может быть. — Он пожал плечами. — Строение лица, очевидно. Может быть, мы одного роста. И фигуры. И только, Гарри. Так все толстые мужчины похожи друг на друга…
— Послушай, ты забываешь, с кем разговариваешь, Лук… Гарри Джабс — скульптор. И заметь, Лук, — скульптор-реалист. Я знаю, что я говорю. Я годами рисовал гипсы в артшколе… Я… Я гляжу, Лук, на человеческое лицо как профессионал. Мне сразу все ясно — общее строение черепа, надбровные дуги, глазные впадины… У вас все это с Дженкинсом одинаковое, если вас одеть в одну и ту же одежду и сбрить тебе волосы, которых у Дженкинса нет, вас родная мама не отличит…