Пришёл унтер-офицер и повёл меня. Свернув налево по коридору, можно было через десяток шагов достичь туалета в конце коридора, но празднующие чекисты в это время высыпали в коридор курить и, разбившись на группки по-двое, по-трое, сладострастно дымили и беседовали: «Бу-бу-бу». Увидев зэка, они разом замолчали. Самые невнимательные свернули свои «бу-бу-бу» последними. Зэка в этот час в коридоре никто увидеть не ожидал. Нос, очки, борода, изрядно отросшие волосы, — мимо них провели меня — государственного преступника, революционера. У них, я успел заметить, были буклированные пиджаки, свитера, рубашки, галстуки, у одного даже трубка! Унтер повёл меня не налево, чтобы не рассекать их толпу, а направо. Там была дыра в стене без двери, а далее — лестница на нижний этаж, в туалет номер два. Я уже там как-то побывал…
Зэка повели в туалет, а они праздновали. Полковник ФСБ уходил на пенсию. Пахло дымными мясом…
Есть широко известная гравюра: «Французский следователь», изображающая сурового, средних лет мужчину в панталонах и чулках, он сидит статуей, лицом на зрителя, перед ним, со связанными сзади руками, стоит на коленях женщина. Взгляд у морщинистого служителя закона суровый и невесёлый, крепкие колени широко расставлены, ничего хорошего полногрудой испуганной даме он не обещает. В руке следователь держит толстый пучок розог. Как минимум исхлещут бедную. Обыкновенно эту гравюру включают во все издания де Сада. Не помню, какого века гравюра, судя по технике исполнения — середина 19 века. Французский представитель закона выглядит мощно и мрачно, как верховный жрец Преступления. «Если станут набрасывать на голову пластиковый пакет, нужно успеть вдохнуть, успеть втянуть в себя кусок мешка и прогрызть», — так меня учил молодой бандит Мишка, мой сокамерник. Ему одевали пакет, когда арестовали по первой ходке. «Менты на Петровке», — сказал Мишка. «А если они наденут второй пакет?» — спросил я идиотски. «Ну, пока найдут…» — отвечал Мишка.
Глагол «пытать» в русском языке когда-то вовсе не значил «пытки», а имел смысл — «спрашивать, допытываться». Употреблялся больше глагол «мучить», если надо было обозначить соответствующее действие. Однако, по прошествии нескольких веков существования практики пытливого, вдумчивого следствия (его у нас ввёл Пётр I в подражание северо-европейским землям: Германии, Голландии и Швеции) «с пристрастием», изначальное значение слова «пытать» забылось, и производное от него существительное «пытки» стало однозначным. Правозащитные организации мира указуют на Россию перстом как на страну, в которой широко применяются пытки. Однако общероссийское сознание населения страны неколебимо! Считаем, что тот, кто у власти — суть следователь, а тот, кто не у власти — суть подследственный. Главным следователем у нас всегда был глава государства — император, вождь. Пётр I сам «пытал» своего сына Алексея и проходивших по его делу подельников, с пристрастием, образовав для этого тайный приказ.
Следователь шёл по следу, и там, где след обрывался — обращался к посторонней помощи — «пытал» имеющегося подследственного с пристрастием, и в результате непременно обнаруживал утерянный след. Ибо подследственный обыкновенно не выдерживал пытания. На роковой и неравный поединок следователя и подследственного обращала внимание Большая Литература: о де Саде я уже упомянул, этот знаток тюремной вселенной, проведший в ней больее половины своей жизни, известен. Сада допрашивали не раз, в том числе и Революционный Трибунал во главе с общественным обвинителем Фукье-Тенвиллем, а потом и наполеоновские прокуроры. Так что Сад знал следователей королевских, революционных и императорских. Четыре подобных злодея фигурируют у него в «Ста днях Содома». Гравюру «Французский следователь» недаром суют во все собрания сочинений Сада, хотя и исполненная после его смерти, она выражает Дух де Садовских сочинений, его мысль, лучше, чем шеренги совокупляющихся голяков обоего пола, каковыми также снабжают его сочинения. Фёдор Михайлович Достоевский, поднатужась, создал образ следователя Порфирия Петровича — виз-а-ви юноши Раскольникова. Вот не помню, есть ли у него в романе («Преступление и наказание», разумеется) — фамилия. В любом случае она не запоминается, остаётся «Порфирий Петрович» — архетип следователя. Здесь Достоевский забежал вперёд и предсказал появление кэгэбэшников — людей без фамилий. Через полсотни лет после смерти Достоевского появятся эти люди без фамилий, только имя-отчество. В 1973 меня допрашивал Антон Семёнович, а в 2001 и 2002 вокруг меня их целая стая. Уже с фамилиями, хотя и неохотно.
Вообще следователи предпочитают работать стаями. В этом они похожи на собак. Они загоняют… Некоторых животных, кто попроще и за кого некому вступиться — загоняют в сеть пластиковым мешком на голову, таких как я — сотнями обманов, чиновничьими штуками, крючкотворством; загоняют в ловушку, где мы и лежим, опутанные верёвками показаний «свидетелей», магнитолентами подслушек и подглядок, «вещественными» доказательствами…
Следователь… Передо мной сидит человек по фамилии Шишкин. Он, может, и в пиджаке, и никакой такой особой рубахи и панталон нет, и чулок, но это мрачный Идол, олицетворяющий Государство. У него руки не в крови, но за все эти его тюканья пальцами бескровных рук (он худ, бледен, плешив и бескровен, и на нём некий «тон», как бы загар Ада, подземного царства) по клавишам компьютера ты заплатишь, и кровью тоже, из горла от туберкулёза… — говорю я себе.
Перед тобой сидит человек. У него есть охотничий инстинкт. Это не хобби, инстинкт у него в крови, это не греческий, не латынь, инстинкт не хорошие манеры, он не забывается. Инстинктом пренебречь нельзя. Охотничий инстинкт и безнаказанность (он неприкасаем, он — Идол Государства) заставляют его идти по следу. Потому он СЛЕДОВАТЕЛЬ. А ты добыча, на ханжеском языке судейских именуемая: ПОДСЛЕДСТВЕННЫЙ. Это каннибальская методика, — людоедам с островов Фиджи тоже в 19 веке было неудобно называть съедаемого — человеком, они ханжески употребляли эвфемизм: «длинная белая свинья». Вот ты для Шишкина Олега Анатольевича — «белая длинная свинья», чтоб ему было удобнее гнаться за тобой и безжалостно открывать все твои штучки-схороны, куда ты спрятался. А там, где нет никаких штучек — изобретать их для тебя. Ни ради твоей матери, ни ради своей, он тебя не отпустит, этот мрачный Щелкунчик с носом-буравом, этот Головастик; след не бросит. Из-за безнаказанности. (Бросит, конечно, под дулом, но ствола-то у тебя как раз и нет). Ему может быть именно тебя и жалко, но киловатты его жалости ничто в сравнении с тысячами ватт его инстинкта загонщика-следователя. То есть, «котлеты (гонка за тобой, охота) отдельно, а мухи (жалость, понимание твоей моральной правоты) — отдельно».
Он тщедушен. Он не то, что гири не выжимает, он просто урод физически, у него впалая грудь, большие уши и нос. Он рано оплешивел. Он весь ушёл в хитроизвилины. Что такое хитроизвилины? Это как при вязании свитера или шапочки, — умение подцепить крючком нить и ввязать её в общее месиво. Шишкин не гений, как не гений — старушка-вязальщица, но он ловко орудует спицами: ать-два, ать-два… Он знает, как связать дело.
Ты не должен ничего ему говорить. Ничего. Как можно меньше слов, и даже слогов, силлабов, букв. Будь скуп, будь скрягой на звуки. Ибо он вяжет из всего. «Что этот Ваш Николай, каменщик, дикий человек, ну где Вы таких набрали?» — А что? — «Ну совсем же двух слов не может связать». Позднее я прочёл показания Николая. Он ничего не показал, сказал пару банальностей: «Не видел, не знаю, сторожил». Отличные для меня показания. Ибо из этой скудности Шишкин ничего не свяжет. У смирительной рубашки для меня, которую он вяжет, не будет рукава. А вот интеллектуал, знаток санскрита, философ, умник Андрей как соловей разливался перед следователем на 12 целых листов на пишущей машинке набеседовал, глупец. Вот и рукав у следственной телогрейки появился. Да эдак они мне и тюремный бушлат свяжут! Андрей думает, что он ничего не сказал, что он беседовал о теории. А то, что стая следователей во главе с генерал-полковником, (розовощёкий и высокий, к пенсионному возрасту подходит генерал-полковник), что эта стая хитрым манёвром сделала эту теорию практикой (всего лишь по пути самовольно переименовав «теорию» в «проект», во как работают слуги государевы!!!), глупец Андрей не знал, не предполагал такого подлога! Санскрит! Немецкий! Арабский учит! Индуизм, буддизм — всё знает, а по-житейски Андрей перед следователем оказался глупцом. Да не думай, что ты умнее следователя, потому что он всего того, что ты знаешь — не знает. Его методике учили, как тебя разговорить. «А как по Вашему, Андрей Батькович, Ваша теория предусматривает…?» И обрадованный очкарик заливается, довольный, что его слушают. Следователь силён тем, что он примитивен. Розовощёкий, с брюшком семьянин, хороший дедушка, генерал-полковник, начальник Управления составил (хитрожопый генерал-полковник!) вопросник и разослал его в сорок четыре региона — и там следователи стали вызывать членов партии. Стали шпарить по вопроснику. Чтобы поймать меня в сеть, засадить, чтобы я сгнил в тюрьме. Генерал-полковнику по барабану, что он схитрожопил — составил «проект» из трёх документов, опубликованных с дистанцией в год, а потом через три месяца. Он, наверное, ещё и гордится, что так ловко слепил свой проект, остроумно так. Вечером у этого г/п Балашова внуки в ногах по тапочкам на ковре ползают, газетку он читает, надев очки… Он слепил «проект», а следователи по регионам скрепили его части соплями нескольких наивных мальчишек…
А какие там люди в регионах! Какие фамилии! Следователь-женщина: КУСЛИВАЯ. Думать будешь месяц, лучше не придумаешь. Или другая крайность — следователь СЧАСТЛИВЫЙ. Оторопь берёт. А то меня допрашивали в кабинете с аквариумом. Хозяина, правда, на месте не было — похожий на бога Анубиса (у него маленькая головка и жёлто-серая кожа обитателя подземного царства), шакалообразный подполковник Баранов был в командировке. Рыбки там следовательские плавают в аквариуме — шнырь— шнырь. Корм рядом лежит. Как мне хотелось повыкидывать их в окно — следовательские рыбки эти. Потом пришёл Шишкин, привёл стажёра — кормить рыбок. Стажёр такой как Шишкин, но молодой — бледная немощь, в прыщах, с носом. Подобострастно — «да, Олег Анатольевич, конечно, Олег Анатольевич…» Вдвоём они шептались и наклонялись над аквариумом, счастливые как два педераста.
Зашёл в кабинет, видишь у него аквариум… Не расслабляйся, следователь неумолимо прижимает тебя лопатками к полу, аквариум или нет. Дзержинский у некоторых из них висит. Я сказал одному: «Снимите Дзержинского. Он не имеет к вам ни малейшего отношения. Вы не имеете на него права. Он в тюрьмах сидел. Он такой как мы. Он сидел в Варшавском централе, а там каждую ночь на казнь, вешать людей выводили. Дзержинский был революционер, а вы охранка!» «Он основатель нашего ведомства», — сказал следователь. «Вам нужно повесить Зубатова», — сказал я убеждённо.
Другой мне говорит: «Кто Вам сказал, что Вы Великий Писатель? Мои друзья, все они с высшим образованием, читали ваши книги…» — Ну и что? «Не то, не то…» — пробормотал он. Я задумался, что бы ему ответить. А отвечать не стал. Эти его друзья с высшим образованием, я представил их себе, и только воскликнул: «Во как!» (Самодовольные, они с высшим, а у меня 10 классов!)
Самый лучший следователь — это алкоголик. Каждое утро он сам не свой, и в течение дня много раз бегает выпить. На тебя он смотрит как на досадную помеху или удобное алиби, в зависимости от того, сколько он выпил. Алиби звучит так: «Я занят, я работаю с подследственным», а помеха: «Ну зайди на пять минут, посиди с подследственным, мне отлучиться надо». И по коридору топ-топ-топ-топ-топ, к пиву, к пиву!
Однако для Государства их слабости не имеют значения. Все вместе, животастые, тощие как глисты, юные или дряхлые, сложены они в единую глыбу каменного холодного закона: трещина-яма рта, через которую они тебя заглатывают, каменные, глубокие уши, которыми подслушивают, немигающие злобные слепые глаза — чёрные угли. На каменных губах Закона — кровь запеклась пенкой.
Дикие девочки
Чётки
Зэка повели в туалет, а они праздновали. Полковник ФСБ уходил на пенсию. Пахло дымными мясом…
Есть широко известная гравюра: «Французский следователь», изображающая сурового, средних лет мужчину в панталонах и чулках, он сидит статуей, лицом на зрителя, перед ним, со связанными сзади руками, стоит на коленях женщина. Взгляд у морщинистого служителя закона суровый и невесёлый, крепкие колени широко расставлены, ничего хорошего полногрудой испуганной даме он не обещает. В руке следователь держит толстый пучок розог. Как минимум исхлещут бедную. Обыкновенно эту гравюру включают во все издания де Сада. Не помню, какого века гравюра, судя по технике исполнения — середина 19 века. Французский представитель закона выглядит мощно и мрачно, как верховный жрец Преступления. «Если станут набрасывать на голову пластиковый пакет, нужно успеть вдохнуть, успеть втянуть в себя кусок мешка и прогрызть», — так меня учил молодой бандит Мишка, мой сокамерник. Ему одевали пакет, когда арестовали по первой ходке. «Менты на Петровке», — сказал Мишка. «А если они наденут второй пакет?» — спросил я идиотски. «Ну, пока найдут…» — отвечал Мишка.
Глагол «пытать» в русском языке когда-то вовсе не значил «пытки», а имел смысл — «спрашивать, допытываться». Употреблялся больше глагол «мучить», если надо было обозначить соответствующее действие. Однако, по прошествии нескольких веков существования практики пытливого, вдумчивого следствия (его у нас ввёл Пётр I в подражание северо-европейским землям: Германии, Голландии и Швеции) «с пристрастием», изначальное значение слова «пытать» забылось, и производное от него существительное «пытки» стало однозначным. Правозащитные организации мира указуют на Россию перстом как на страну, в которой широко применяются пытки. Однако общероссийское сознание населения страны неколебимо! Считаем, что тот, кто у власти — суть следователь, а тот, кто не у власти — суть подследственный. Главным следователем у нас всегда был глава государства — император, вождь. Пётр I сам «пытал» своего сына Алексея и проходивших по его делу подельников, с пристрастием, образовав для этого тайный приказ.
Следователь шёл по следу, и там, где след обрывался — обращался к посторонней помощи — «пытал» имеющегося подследственного с пристрастием, и в результате непременно обнаруживал утерянный след. Ибо подследственный обыкновенно не выдерживал пытания. На роковой и неравный поединок следователя и подследственного обращала внимание Большая Литература: о де Саде я уже упомянул, этот знаток тюремной вселенной, проведший в ней больее половины своей жизни, известен. Сада допрашивали не раз, в том числе и Революционный Трибунал во главе с общественным обвинителем Фукье-Тенвиллем, а потом и наполеоновские прокуроры. Так что Сад знал следователей королевских, революционных и императорских. Четыре подобных злодея фигурируют у него в «Ста днях Содома». Гравюру «Французский следователь» недаром суют во все собрания сочинений Сада, хотя и исполненная после его смерти, она выражает Дух де Садовских сочинений, его мысль, лучше, чем шеренги совокупляющихся голяков обоего пола, каковыми также снабжают его сочинения. Фёдор Михайлович Достоевский, поднатужась, создал образ следователя Порфирия Петровича — виз-а-ви юноши Раскольникова. Вот не помню, есть ли у него в романе («Преступление и наказание», разумеется) — фамилия. В любом случае она не запоминается, остаётся «Порфирий Петрович» — архетип следователя. Здесь Достоевский забежал вперёд и предсказал появление кэгэбэшников — людей без фамилий. Через полсотни лет после смерти Достоевского появятся эти люди без фамилий, только имя-отчество. В 1973 меня допрашивал Антон Семёнович, а в 2001 и 2002 вокруг меня их целая стая. Уже с фамилиями, хотя и неохотно.
Вообще следователи предпочитают работать стаями. В этом они похожи на собак. Они загоняют… Некоторых животных, кто попроще и за кого некому вступиться — загоняют в сеть пластиковым мешком на голову, таких как я — сотнями обманов, чиновничьими штуками, крючкотворством; загоняют в ловушку, где мы и лежим, опутанные верёвками показаний «свидетелей», магнитолентами подслушек и подглядок, «вещественными» доказательствами…
Следователь… Передо мной сидит человек по фамилии Шишкин. Он, может, и в пиджаке, и никакой такой особой рубахи и панталон нет, и чулок, но это мрачный Идол, олицетворяющий Государство. У него руки не в крови, но за все эти его тюканья пальцами бескровных рук (он худ, бледен, плешив и бескровен, и на нём некий «тон», как бы загар Ада, подземного царства) по клавишам компьютера ты заплатишь, и кровью тоже, из горла от туберкулёза… — говорю я себе.
Перед тобой сидит человек. У него есть охотничий инстинкт. Это не хобби, инстинкт у него в крови, это не греческий, не латынь, инстинкт не хорошие манеры, он не забывается. Инстинктом пренебречь нельзя. Охотничий инстинкт и безнаказанность (он неприкасаем, он — Идол Государства) заставляют его идти по следу. Потому он СЛЕДОВАТЕЛЬ. А ты добыча, на ханжеском языке судейских именуемая: ПОДСЛЕДСТВЕННЫЙ. Это каннибальская методика, — людоедам с островов Фиджи тоже в 19 веке было неудобно называть съедаемого — человеком, они ханжески употребляли эвфемизм: «длинная белая свинья». Вот ты для Шишкина Олега Анатольевича — «белая длинная свинья», чтоб ему было удобнее гнаться за тобой и безжалостно открывать все твои штучки-схороны, куда ты спрятался. А там, где нет никаких штучек — изобретать их для тебя. Ни ради твоей матери, ни ради своей, он тебя не отпустит, этот мрачный Щелкунчик с носом-буравом, этот Головастик; след не бросит. Из-за безнаказанности. (Бросит, конечно, под дулом, но ствола-то у тебя как раз и нет). Ему может быть именно тебя и жалко, но киловатты его жалости ничто в сравнении с тысячами ватт его инстинкта загонщика-следователя. То есть, «котлеты (гонка за тобой, охота) отдельно, а мухи (жалость, понимание твоей моральной правоты) — отдельно».
Он тщедушен. Он не то, что гири не выжимает, он просто урод физически, у него впалая грудь, большие уши и нос. Он рано оплешивел. Он весь ушёл в хитроизвилины. Что такое хитроизвилины? Это как при вязании свитера или шапочки, — умение подцепить крючком нить и ввязать её в общее месиво. Шишкин не гений, как не гений — старушка-вязальщица, но он ловко орудует спицами: ать-два, ать-два… Он знает, как связать дело.
Ты не должен ничего ему говорить. Ничего. Как можно меньше слов, и даже слогов, силлабов, букв. Будь скуп, будь скрягой на звуки. Ибо он вяжет из всего. «Что этот Ваш Николай, каменщик, дикий человек, ну где Вы таких набрали?» — А что? — «Ну совсем же двух слов не может связать». Позднее я прочёл показания Николая. Он ничего не показал, сказал пару банальностей: «Не видел, не знаю, сторожил». Отличные для меня показания. Ибо из этой скудности Шишкин ничего не свяжет. У смирительной рубашки для меня, которую он вяжет, не будет рукава. А вот интеллектуал, знаток санскрита, философ, умник Андрей как соловей разливался перед следователем на 12 целых листов на пишущей машинке набеседовал, глупец. Вот и рукав у следственной телогрейки появился. Да эдак они мне и тюремный бушлат свяжут! Андрей думает, что он ничего не сказал, что он беседовал о теории. А то, что стая следователей во главе с генерал-полковником, (розовощёкий и высокий, к пенсионному возрасту подходит генерал-полковник), что эта стая хитрым манёвром сделала эту теорию практикой (всего лишь по пути самовольно переименовав «теорию» в «проект», во как работают слуги государевы!!!), глупец Андрей не знал, не предполагал такого подлога! Санскрит! Немецкий! Арабский учит! Индуизм, буддизм — всё знает, а по-житейски Андрей перед следователем оказался глупцом. Да не думай, что ты умнее следователя, потому что он всего того, что ты знаешь — не знает. Его методике учили, как тебя разговорить. «А как по Вашему, Андрей Батькович, Ваша теория предусматривает…?» И обрадованный очкарик заливается, довольный, что его слушают. Следователь силён тем, что он примитивен. Розовощёкий, с брюшком семьянин, хороший дедушка, генерал-полковник, начальник Управления составил (хитрожопый генерал-полковник!) вопросник и разослал его в сорок четыре региона — и там следователи стали вызывать членов партии. Стали шпарить по вопроснику. Чтобы поймать меня в сеть, засадить, чтобы я сгнил в тюрьме. Генерал-полковнику по барабану, что он схитрожопил — составил «проект» из трёх документов, опубликованных с дистанцией в год, а потом через три месяца. Он, наверное, ещё и гордится, что так ловко слепил свой проект, остроумно так. Вечером у этого г/п Балашова внуки в ногах по тапочкам на ковре ползают, газетку он читает, надев очки… Он слепил «проект», а следователи по регионам скрепили его части соплями нескольких наивных мальчишек…
А какие там люди в регионах! Какие фамилии! Следователь-женщина: КУСЛИВАЯ. Думать будешь месяц, лучше не придумаешь. Или другая крайность — следователь СЧАСТЛИВЫЙ. Оторопь берёт. А то меня допрашивали в кабинете с аквариумом. Хозяина, правда, на месте не было — похожий на бога Анубиса (у него маленькая головка и жёлто-серая кожа обитателя подземного царства), шакалообразный подполковник Баранов был в командировке. Рыбки там следовательские плавают в аквариуме — шнырь— шнырь. Корм рядом лежит. Как мне хотелось повыкидывать их в окно — следовательские рыбки эти. Потом пришёл Шишкин, привёл стажёра — кормить рыбок. Стажёр такой как Шишкин, но молодой — бледная немощь, в прыщах, с носом. Подобострастно — «да, Олег Анатольевич, конечно, Олег Анатольевич…» Вдвоём они шептались и наклонялись над аквариумом, счастливые как два педераста.
Зашёл в кабинет, видишь у него аквариум… Не расслабляйся, следователь неумолимо прижимает тебя лопатками к полу, аквариум или нет. Дзержинский у некоторых из них висит. Я сказал одному: «Снимите Дзержинского. Он не имеет к вам ни малейшего отношения. Вы не имеете на него права. Он в тюрьмах сидел. Он такой как мы. Он сидел в Варшавском централе, а там каждую ночь на казнь, вешать людей выводили. Дзержинский был революционер, а вы охранка!» «Он основатель нашего ведомства», — сказал следователь. «Вам нужно повесить Зубатова», — сказал я убеждённо.
Другой мне говорит: «Кто Вам сказал, что Вы Великий Писатель? Мои друзья, все они с высшим образованием, читали ваши книги…» — Ну и что? «Не то, не то…» — пробормотал он. Я задумался, что бы ему ответить. А отвечать не стал. Эти его друзья с высшим образованием, я представил их себе, и только воскликнул: «Во как!» (Самодовольные, они с высшим, а у меня 10 классов!)
Самый лучший следователь — это алкоголик. Каждое утро он сам не свой, и в течение дня много раз бегает выпить. На тебя он смотрит как на досадную помеху или удобное алиби, в зависимости от того, сколько он выпил. Алиби звучит так: «Я занят, я работаю с подследственным», а помеха: «Ну зайди на пять минут, посиди с подследственным, мне отлучиться надо». И по коридору топ-топ-топ-топ-топ, к пиву, к пиву!
Однако для Государства их слабости не имеют значения. Все вместе, животастые, тощие как глисты, юные или дряхлые, сложены они в единую глыбу каменного холодного закона: трещина-яма рта, через которую они тебя заглатывают, каменные, глубокие уши, которыми подслушивают, немигающие злобные слепые глаза — чёрные угли. На каменных губах Закона — кровь запеклась пенкой.
Дикие девочки
Вообще-то взрослая, выросшая до отказа самка — смешна. Этакая затянутая в трусы и лифчик, мясная такая, тугая и остро пахнущая туша. Как бы ее варили как сарделину до отказа. Еще не лопается, но готова вот сейчас распороться трещиной. Сиськи-батоны, жировые отложения, живот вперед, задница — на зад. Особенно нелеп лифчик (бюстгальтер по-древнему) — какая-то просто сбруя, как на лошади или там, осле. Мы уже привыкли, но вообще-то хохотать нужно, когда стоит такое существо перед тобой в сбруе, и пальцами ног шевелит… Я думаю, лучшим из них этот поганый лифчик ненавистен. Конечно, есть, в конце концов, опасность отвисания, но лучше уж пусть когда-нибудь потом отвисают, чем сейчас в таком виде путешествовать и появляться в интимный момент с этими переметными сумами для грудей.
Девушка — существо выжидающее. Она всегда ждет. Не то, что она от природы такая. Это ее сделали зависимой. Внутри себя она, может быть, нетерпеливо простеньким матом кроет тебя за то, что ты еще не протянул к ней руки. Что до нее, то она давно все решила, девушка существо соглашающееся, впускающее или нет. Про себя она все решила о тебе, едва увидев. Она решила «Дам». «Ему дам». Она сделала полдела. И еще сделает часть, когда будет заниматься с тобой любовью. Постарается тебе понравиться, если ты ей нужен. Но общество и воспитание обрекло ее на пассивную роль, на роль «телки». Потому она ждет своего часа. И зыркает глазами. Ее мама так учила. И общество.
От природы распределение ролей конечно налицо. Женщина впускает, у нее есть куда. Мужчина входит, проходит, внедряется «в». Но необходимость пассивного выжидания (затянуться в сбрую, тщательно накрашенная, в деодоранте, теребит платочек и ЖДЕТ), ожидать с как можно более бесстрастным видом, покорно; — это от воспитания. Это социальное воспитание сделало женщину слабым полом. (А ведь она так же могла бы быть берущей, как мужчина, да она и есть фактически берущая, требующая, да еще и находится в выигрышном положении по сравнению с ним. Ее качество — мягкость. Это ему хорошо бы иметь проржавевшую стальную болванку или сучковато-мозолистую палку между ног, для нее же идеал — ласковое масло, мох, глубокий и жгучий, — вот что от нее ожидается).
Слабый пол не очень-то изначально и слабый. Дохляков-мальчиков, выходящих таковыми из мамкиного чрева столько же, сколько и дохляков-девочек. Это потом девочек равно и сильных, и слабых смиряют цепями той социальной роли, которая ЕЙ уготована обществом. Причем уготована вовсе даже не современным обществом, а давнишним, прошедшего времени, обществом прабабушек и прадедушек, а то и много дряхлее этого. Таким образом массивнозадые и ногастые девушки с челюстями боксеров (их немало в наших школах, приглядитесь, половина а то и две третьих класса) вынуждены терпеливо разыгрывать роли тургеневских Ась, как будто они и нежные и слабосильные от природы все как одна. Играют вынужденно женскую роль. А какова женская роль?
Общество, на самом деле, готовит девушку-обывателя сразу к нескольким прямо противоположным задачам:
1.Быть любовницей нежной и слабой (как противоположность мужчине) — быть дающей наслаждение, быть держательницей ворот рая; она должна быть слаба настолько, чтобы среднестатистический лох мог бы силой открыть ее ворота. 2.Быть матерью-кормилицей, снабженцем, поваром, официанткой, горничной, грузчиком и домашней прислугой. Обе вместе эти задачи не могут быть выполнены без ущерба для одной или другой. В Истории сплошь и рядом самые развитые женщины отказывались от выполнения второй предписанной обществом жизненной задачи и фокусировали свое внимание на первой. Гетеры Греции, куртизанки Рима и французского королевского двора, гейши и подруги художников — натурщицы или рядовые проститутки радостно отказывались от деторождения и становились жрицами любви. Буржуазная мораль немало сюсюкала над судьбой этих якобы «несчастных» и «заблудших», но даже Иисус Христос предпочитал общество Марии Магдалины, сделав ее своим вниманием одним из центральных персонажей Истории Жизни, Распятия и Воскресения Учителя… Если уж Христос…, то сам Бог велел позднее Октавиану и Калигуле, Лотреку и Ван Гогу, Стринбергу и Блоку увиваться вокруг «падших» созданий.
В нынешние времена кино и телевидение успешно распропагандировало образ «стервы» — терпимый современным обществом облегченный вариант проститутки прошлого, скрещенной с гетерой, куртизанкой и секретаршей. Даже в средних слоях общества, т.е. среди обывателей (синоним «мелкого буржуа») развился среди женщин здоровый цинизм. Роль восточного мула, утюга, инкубатора женщиной отвергается все более. Если среднестатистическая девушка еще не готова умереть за идеалы социалистической революции с Че Геварой, то давно готова умереть с Чарли Мэнсоном за идеал свободной коммунальной любви и с Сидом Вишесом войти в рок-энд-ролловый рай по игле с героином.
Я это все к тому, что девушкам этот мир очень не нравится. Им хочется жить по-новому, а им не дают жить по-новому не только Система, привычка-Адат, но даже их сверстники-мужчины. Женщина нахмурила брови, она переживает. Грядет великая революция девочек. И тот, кто сумеет понять, что она грядет, поддержит ее, будет благословляем женским родом вовеки!
Речь не идет, разумеется, о вульгарном феминизме. Речь идет о том, чтобы требовательность и беспощадность перенести из постели, где женщина чаще всего качественно выше мужчины, где он — «телкой» лежит потупясь, не зная, куда спрятать взгляд; перенести в белый день, наружу, на улицы. Старый миф об амазонках прав, только амазонок еще не было, времена амазонок лишь грядут.
Между тем сомнений нет в том, что женщина может добиться уважения мужчин, и они (среднестатистический мужчина сам-то вообще-то не бог весь что!) ее примут всерьез и даже охотно примут. Ведь даже в таком традиционно женоненавистническом, кастовом обществе как индийское известен феномен девок-бандиток, предводительниц банд — «Дэви». Россия и Украина в середине 90-х охотно и с изумлением подчинялись город за городом Марии Дэви Христос. Пока мрачные бесы чиновники Кучмы не упрятали девочку в тюрьму.
Закрывая глаза, я вижу банды диких девочек, громящих города. Они орут, визжат, кидают камни и стреляют. Современное оружие не требует для употребления его мясомассых здоровяков-спецназовцев. Тот, кто может поднять автомат — сможет и стрелять из него, дети 12-15 лет прекрасно воюют во всех войнах, почему же не девочки? Помните в Бирме историю о целой армии детей, возглавлявшейся двумя братьями: 11 и 12 лет? Оружие подымет статус девочки, сделает ее равной с мужчинами. Буржуазный мир, буржуазный порядок-адат сделал девушку «телкой». Глупое, молчаливое, доверчивое, с мокрым носом животное в сбруе нижнего белья, на идиотских каблуках — «телка» должна исчезнуть. I have a dream, — как банды диких девочек громят города, и волосы их развевает ветер.
Размышляя о состоянии девочек, еще можно сказать, что их с пеленок тренируют в мазохизме, и общество делает вид, что на этот мазохизм девочка обречена своим полом. Матери учат дочерей избирательному мазохизму, тренируют их в способностях продать свои сексуальные услуги состоятельному самцу. Сделав из мужчины животное — производителя товаров потребления (или менеджера производства этих товаров) буржуазная Система сделала из женщины помимо такого же производителя товаров еще и животное для услуг. Это одинаково отвратительные роли. Но наебнуться, грохнуться в куски как колосс Родосский угнетение женщины может только спонтанно в один и тот же момент, что и угнетение мужчины. Нужно обрушить всю Систему, расхуячить государство, семью, образование, промышленность, тогда падет и женский мазохизм, незавидная судьба дыры для натирания члена самца, а потом служба инкубатором — на которую девочек насильственно обрекают поколение за поколением. Между тем, не всех девочек такая роль приводит в восторг. Лучшие из них не хотят быть обреченными своим полом на жизнь животного для услуг. Будущая революция должна быть тотальной, в том числе должна быть освобождением девочек от роли животных для услуг. Удовольствие ведь получают оба.
Если же говорить о роли женщины как ходячего инкубатора, производителя и вынашивателя плода, то новые медицинские открытия и технологии в области клонирования обещают уменьшение роли женщины. Весьма вероятно, что очень скоро ей уже не придется выполнять роль инкубатора. Да и так ли уж необходимо присутствие на земле миллиардов существ. Зачем эти тьмы нечесаных существ. (Возможно, достаточно по паре миллионов на континент? Два в Европе, два миллиона в Азии, в Африке, в Австралии, в двух Америках. 10-12 миллионов человек на планете не будет большой нагрузкой, планета восстановит экологию, разрушенную миллиардами двуногой саранчи. Нужно перестать рожать. Куда столько людей?
Я вижу девочек воительницами и прекрасными возлюбленными. Современный мир надо разрушить, а на месте фабрик, заводов и тюрем пусть вырастут свежие леса.
Мне жаль сегодня нежных, умных и трогательных существ 11-13 лет, которых жизнь готовит к роли вьючных теток с искромсанными морщинами горечи лицами. Вон прошла не девочка, а ангел… ну ангел сияющий, и что, кому нужно измучить ее родами, абортами, и чтобы через пятнадцать лет, волоча сумки в стоптанных сапогах она тащилась по пыльным улицам? Молоху? Ну нет, он скорее по части наглого пожирания тел. Дьяволу? Тот любит испепелять, жарить на сковородках, варить в огненной лаве. Мучение женское нужно какому-то серому скучному и пыльному ЦК, состоящему из инвалидов, ненавидящих жизнь.
I have a dream, как банды диких девочек громят города, и волосы их раздувает ветер…
Девушка — существо выжидающее. Она всегда ждет. Не то, что она от природы такая. Это ее сделали зависимой. Внутри себя она, может быть, нетерпеливо простеньким матом кроет тебя за то, что ты еще не протянул к ней руки. Что до нее, то она давно все решила, девушка существо соглашающееся, впускающее или нет. Про себя она все решила о тебе, едва увидев. Она решила «Дам». «Ему дам». Она сделала полдела. И еще сделает часть, когда будет заниматься с тобой любовью. Постарается тебе понравиться, если ты ей нужен. Но общество и воспитание обрекло ее на пассивную роль, на роль «телки». Потому она ждет своего часа. И зыркает глазами. Ее мама так учила. И общество.
От природы распределение ролей конечно налицо. Женщина впускает, у нее есть куда. Мужчина входит, проходит, внедряется «в». Но необходимость пассивного выжидания (затянуться в сбрую, тщательно накрашенная, в деодоранте, теребит платочек и ЖДЕТ), ожидать с как можно более бесстрастным видом, покорно; — это от воспитания. Это социальное воспитание сделало женщину слабым полом. (А ведь она так же могла бы быть берущей, как мужчина, да она и есть фактически берущая, требующая, да еще и находится в выигрышном положении по сравнению с ним. Ее качество — мягкость. Это ему хорошо бы иметь проржавевшую стальную болванку или сучковато-мозолистую палку между ног, для нее же идеал — ласковое масло, мох, глубокий и жгучий, — вот что от нее ожидается).
Слабый пол не очень-то изначально и слабый. Дохляков-мальчиков, выходящих таковыми из мамкиного чрева столько же, сколько и дохляков-девочек. Это потом девочек равно и сильных, и слабых смиряют цепями той социальной роли, которая ЕЙ уготована обществом. Причем уготована вовсе даже не современным обществом, а давнишним, прошедшего времени, обществом прабабушек и прадедушек, а то и много дряхлее этого. Таким образом массивнозадые и ногастые девушки с челюстями боксеров (их немало в наших школах, приглядитесь, половина а то и две третьих класса) вынуждены терпеливо разыгрывать роли тургеневских Ась, как будто они и нежные и слабосильные от природы все как одна. Играют вынужденно женскую роль. А какова женская роль?
Общество, на самом деле, готовит девушку-обывателя сразу к нескольким прямо противоположным задачам:
1.Быть любовницей нежной и слабой (как противоположность мужчине) — быть дающей наслаждение, быть держательницей ворот рая; она должна быть слаба настолько, чтобы среднестатистический лох мог бы силой открыть ее ворота. 2.Быть матерью-кормилицей, снабженцем, поваром, официанткой, горничной, грузчиком и домашней прислугой. Обе вместе эти задачи не могут быть выполнены без ущерба для одной или другой. В Истории сплошь и рядом самые развитые женщины отказывались от выполнения второй предписанной обществом жизненной задачи и фокусировали свое внимание на первой. Гетеры Греции, куртизанки Рима и французского королевского двора, гейши и подруги художников — натурщицы или рядовые проститутки радостно отказывались от деторождения и становились жрицами любви. Буржуазная мораль немало сюсюкала над судьбой этих якобы «несчастных» и «заблудших», но даже Иисус Христос предпочитал общество Марии Магдалины, сделав ее своим вниманием одним из центральных персонажей Истории Жизни, Распятия и Воскресения Учителя… Если уж Христос…, то сам Бог велел позднее Октавиану и Калигуле, Лотреку и Ван Гогу, Стринбергу и Блоку увиваться вокруг «падших» созданий.
В нынешние времена кино и телевидение успешно распропагандировало образ «стервы» — терпимый современным обществом облегченный вариант проститутки прошлого, скрещенной с гетерой, куртизанкой и секретаршей. Даже в средних слоях общества, т.е. среди обывателей (синоним «мелкого буржуа») развился среди женщин здоровый цинизм. Роль восточного мула, утюга, инкубатора женщиной отвергается все более. Если среднестатистическая девушка еще не готова умереть за идеалы социалистической революции с Че Геварой, то давно готова умереть с Чарли Мэнсоном за идеал свободной коммунальной любви и с Сидом Вишесом войти в рок-энд-ролловый рай по игле с героином.
Я это все к тому, что девушкам этот мир очень не нравится. Им хочется жить по-новому, а им не дают жить по-новому не только Система, привычка-Адат, но даже их сверстники-мужчины. Женщина нахмурила брови, она переживает. Грядет великая революция девочек. И тот, кто сумеет понять, что она грядет, поддержит ее, будет благословляем женским родом вовеки!
Речь не идет, разумеется, о вульгарном феминизме. Речь идет о том, чтобы требовательность и беспощадность перенести из постели, где женщина чаще всего качественно выше мужчины, где он — «телкой» лежит потупясь, не зная, куда спрятать взгляд; перенести в белый день, наружу, на улицы. Старый миф об амазонках прав, только амазонок еще не было, времена амазонок лишь грядут.
Между тем сомнений нет в том, что женщина может добиться уважения мужчин, и они (среднестатистический мужчина сам-то вообще-то не бог весь что!) ее примут всерьез и даже охотно примут. Ведь даже в таком традиционно женоненавистническом, кастовом обществе как индийское известен феномен девок-бандиток, предводительниц банд — «Дэви». Россия и Украина в середине 90-х охотно и с изумлением подчинялись город за городом Марии Дэви Христос. Пока мрачные бесы чиновники Кучмы не упрятали девочку в тюрьму.
Закрывая глаза, я вижу банды диких девочек, громящих города. Они орут, визжат, кидают камни и стреляют. Современное оружие не требует для употребления его мясомассых здоровяков-спецназовцев. Тот, кто может поднять автомат — сможет и стрелять из него, дети 12-15 лет прекрасно воюют во всех войнах, почему же не девочки? Помните в Бирме историю о целой армии детей, возглавлявшейся двумя братьями: 11 и 12 лет? Оружие подымет статус девочки, сделает ее равной с мужчинами. Буржуазный мир, буржуазный порядок-адат сделал девушку «телкой». Глупое, молчаливое, доверчивое, с мокрым носом животное в сбруе нижнего белья, на идиотских каблуках — «телка» должна исчезнуть. I have a dream, — как банды диких девочек громят города, и волосы их развевает ветер.
Размышляя о состоянии девочек, еще можно сказать, что их с пеленок тренируют в мазохизме, и общество делает вид, что на этот мазохизм девочка обречена своим полом. Матери учат дочерей избирательному мазохизму, тренируют их в способностях продать свои сексуальные услуги состоятельному самцу. Сделав из мужчины животное — производителя товаров потребления (или менеджера производства этих товаров) буржуазная Система сделала из женщины помимо такого же производителя товаров еще и животное для услуг. Это одинаково отвратительные роли. Но наебнуться, грохнуться в куски как колосс Родосский угнетение женщины может только спонтанно в один и тот же момент, что и угнетение мужчины. Нужно обрушить всю Систему, расхуячить государство, семью, образование, промышленность, тогда падет и женский мазохизм, незавидная судьба дыры для натирания члена самца, а потом служба инкубатором — на которую девочек насильственно обрекают поколение за поколением. Между тем, не всех девочек такая роль приводит в восторг. Лучшие из них не хотят быть обреченными своим полом на жизнь животного для услуг. Будущая революция должна быть тотальной, в том числе должна быть освобождением девочек от роли животных для услуг. Удовольствие ведь получают оба.
Если же говорить о роли женщины как ходячего инкубатора, производителя и вынашивателя плода, то новые медицинские открытия и технологии в области клонирования обещают уменьшение роли женщины. Весьма вероятно, что очень скоро ей уже не придется выполнять роль инкубатора. Да и так ли уж необходимо присутствие на земле миллиардов существ. Зачем эти тьмы нечесаных существ. (Возможно, достаточно по паре миллионов на континент? Два в Европе, два миллиона в Азии, в Африке, в Австралии, в двух Америках. 10-12 миллионов человек на планете не будет большой нагрузкой, планета восстановит экологию, разрушенную миллиардами двуногой саранчи. Нужно перестать рожать. Куда столько людей?
Я вижу девочек воительницами и прекрасными возлюбленными. Современный мир надо разрушить, а на месте фабрик, заводов и тюрем пусть вырастут свежие леса.
Мне жаль сегодня нежных, умных и трогательных существ 11-13 лет, которых жизнь готовит к роли вьючных теток с искромсанными морщинами горечи лицами. Вон прошла не девочка, а ангел… ну ангел сияющий, и что, кому нужно измучить ее родами, абортами, и чтобы через пятнадцать лет, волоча сумки в стоптанных сапогах она тащилась по пыльным улицам? Молоху? Ну нет, он скорее по части наглого пожирания тел. Дьяволу? Тот любит испепелять, жарить на сковородках, варить в огненной лаве. Мучение женское нужно какому-то серому скучному и пыльному ЦК, состоящему из инвалидов, ненавидящих жизнь.
I have a dream, как банды диких девочек громят города, и волосы их раздувает ветер…
Чётки
В правой руке у меня чётки, и я их в настоящее время перебираю. Со мной в тюрьму заехали эти чётки, подаренные мне пыльным летом 95 года афганцем по имени Восток, по фамилии Кармаль, ну да, он имеет прямое отношение к афганскому лидеру 80-х годов, Восток — сын Бабрака Кармаля. Познакомились мы в месте, скорее неожиданном для двух таких типов как Восток и я — человек с французским паспортом и русско-американско-французской биографией. Познакомились мы в пыльной подмосковной деревне Лыткарино. Мы оба были гостями съезда «Трудовой России». С Кармалем был его младший брат и еще телохранитель-интеллектуал Омар с густыми усами. Мы покинули съезд вместе и вместе прошагали через раскаленную неказистую деревню к автобусной остановке. Почва деревни болела, кожа её была содрана и сухой паршой носилась в воздухе. Лысые холмы, плешивые луга, деревья-инвалиды… мы шли по безрадостному, хотя и обыкновенному для Подмосковья, пейзажу. Центральная Россия безнадёжно изуродована русским человеком. Её бы оставить, огородить и оставить, не жить в ней лет сто, она бы выправилась. А на сто лет уйти в Сибирь…
Компактные, с кожею цвета листьев сигарного табака, братья говорили по-русски как какие-нибудь курские крестьяне, но вот интонации были не наши. Повиснув на брезентовых ремнях в продуваемом ветром автобусе, мы стали оживлённо беседовать. О «Трудовой России», о перспективах русской оппозиции, они нас не радовали, об Афганистане. Скорее мы беседовали даже страстно. В 1992-93 у афганцев, понял я, появилась, было, надежда на победу коммунистической оппозиции в России, а там, может быть, и на продолжение борьбы в Афгане. Ну конечно, как всякие эмигранты, они надеялись на продолжение борьбы. Восток уверял, что далеко там на Востоке за Пянджем в горах у них есть, по меньшей мере, 50 тысяч сторонников. Я вздохнул, так как численность только что созданной мной Национал-Большевистской Партии едва ли превышала тысячу человек по всей России, скорее много меньше… Сказать по правде, в 1995 было меньше… Я знал, что афганцы — люди серьёзные. Восточные люди вообще серьёзные (торговцы с русских базаров — особое и презираемое своими же племя), а афганцы особенно. «У нас, Эдуард, не как у вас, у нас в партию идут не привлечённые идеологией, а привлечённые сильным вождём. И за этим вождём люди идут на смерть», — говорил Восток. «Если знаешь, у нас во время гражданской войны даже фракции компартии друг друга жестоко уничтожали. Амин людей моего отца с вертолётов сбрасывал сотнями. У нас не прыгают из партии в партию. Партбилет положить, как ваши сделали, у нас немыслимо». «Даже если ты положил, тебе не дадут выйти из партии враги, — сказал младший брат, — Всё равно убьют. Тебе никто не поверит».
Подмосковные, ленивые летние обыватели тупо глядели на странных типов, подпрыгивающих на ремнях, нас всё время дёргало и бросало. Почему не сядут… думали обыватели, свободные места есть, три чурки и один русский — отмечали обыватели. А мы стояли, потому что стоя было удобнее разговаривать.
Компактные, с кожею цвета листьев сигарного табака, братья говорили по-русски как какие-нибудь курские крестьяне, но вот интонации были не наши. Повиснув на брезентовых ремнях в продуваемом ветром автобусе, мы стали оживлённо беседовать. О «Трудовой России», о перспективах русской оппозиции, они нас не радовали, об Афганистане. Скорее мы беседовали даже страстно. В 1992-93 у афганцев, понял я, появилась, было, надежда на победу коммунистической оппозиции в России, а там, может быть, и на продолжение борьбы в Афгане. Ну конечно, как всякие эмигранты, они надеялись на продолжение борьбы. Восток уверял, что далеко там на Востоке за Пянджем в горах у них есть, по меньшей мере, 50 тысяч сторонников. Я вздохнул, так как численность только что созданной мной Национал-Большевистской Партии едва ли превышала тысячу человек по всей России, скорее много меньше… Сказать по правде, в 1995 было меньше… Я знал, что афганцы — люди серьёзные. Восточные люди вообще серьёзные (торговцы с русских базаров — особое и презираемое своими же племя), а афганцы особенно. «У нас, Эдуард, не как у вас, у нас в партию идут не привлечённые идеологией, а привлечённые сильным вождём. И за этим вождём люди идут на смерть», — говорил Восток. «Если знаешь, у нас во время гражданской войны даже фракции компартии друг друга жестоко уничтожали. Амин людей моего отца с вертолётов сбрасывал сотнями. У нас не прыгают из партии в партию. Партбилет положить, как ваши сделали, у нас немыслимо». «Даже если ты положил, тебе не дадут выйти из партии враги, — сказал младший брат, — Всё равно убьют. Тебе никто не поверит».
Подмосковные, ленивые летние обыватели тупо глядели на странных типов, подпрыгивающих на ремнях, нас всё время дёргало и бросало. Почему не сядут… думали обыватели, свободные места есть, три чурки и один русский — отмечали обыватели. А мы стояли, потому что стоя было удобнее разговаривать.