— Будем счастливы, — ответил за всех Славко.
— О вас такая слава, — сказал я. — Я русский, но слышал о вашей чорбе.
— Вправду русский? — удивился повар. — Впервые встречаю живого русского.
Алюминиевые миски обжигали руки. Чорба была действительно хороша. Острая. Отличная.
— Мяса не хватило, — счел нужным повторить повар. — Навар получился, а вот мяса… — он развел руками. — Ешьте, тут много осталось. Масса бойцов остались на позициях. На сухпайке. Туда не пробьешься. Стреляют, хрваты не соблюдают перемирия.
Мы съели сколько смогли. И побрели к медпункту, довольные. Мы не очень рассчитывали застать там «скорую помощь».
Оказалось, «скорая» стояла у медпункта.
— Во всем повезло, — довольно заметил Славко. — Еще бы выпить достать… — и он мечтательно вздохнул. В это самое время начались сразу: дождь и обстрел.
— Не полностью повезло, — заметил я. Славко отмолчался.
— Подлые хрваты, — бросил Йокич.
Его реплики не отличались разнообразием. Дело в том, что он был молодой парень, вчерашний студент и, может, стеснялся говорить о простых вещах, потому говорил о вещах крупных: хорваты, мусульмане, т. е. враги Сербии; любил ввернуть монолог о «православцах», т. е. о друзьях Сербии; о солидарности унии православных народов: русских, сербов и греков. Тогда он меня раздражал, сейчас с дистанции в полтора десятилетия я благосклонно оцениваю его как молодого веснушчатого мальчика девятнадцати лет, бледнокожего и стеснительного. В военной форме.
«Скорая», как оказалось, не уехала вот по какой простой причине: одному из раненых понадобилась перед перевозкой простая, но срочная операция. Нужно было приостановить кровотечение, потому что раненый иначе не доехал бы. Пока врач возился, зажимая раненому поврежденные сосуды, прошло часа два. А тут начался артобстрел. Снаряды стали падать как раз на дорогу, ведущую из Смильчича к нам домой, в госпиталь и в казарму.
Не нужно представлять, что они падали там как под Верденом. В крестьянских войнах 90-х годов — и война, ведущаяся самопровозглашенной сербской книнской республикой, не была в этом смысле исключением — тяжелое вооружение использовалось, но не было основным. В самом начале 90-х воевали еще русским оружием Второй мировой. Мне самому пришлось стрелять из русской гаубицы, рожденной в 1938 году и модернизированной в 1944-м. Больше употребляли минометы. Были и тяжелые минометы. Вот из минометов хрваты и стали обстреливать дорогу из Смильчича.
Если бы не раненые, можно было бы сидеть спокойно и ждать. Тем более что они упорно долбили по дороге. Но раненые не могли ждать. Это была одна из банальных трагических ситуаций войны, когда нужно было всего лишь выбрать из двух зол. Но не обязательно, что именно оно окажется меньшим. Тут никаких гарантий не было. Дождь между тем лил и не хотел остановиться.
Решили ехать окольными дорогами, надеясь, что их корректировщики не станут специально целить в санитарную машину. Нас никто еще раз не приглашал. Славко спросил доктора: «Уместимся?» Доктор лаконично сказал: «Полезайте!» Славко и Йокич опять сели с шофером. Я влез в салон «скорой». Раненых было пятеро, все разнообразно перевязанные. Тот, кому зажали артерии, свежеоперированный, но недооперированный, лежал на койке. В госпитале им займутся. Остальные сидели на лавках. Всего нас оказалось в салоне восемь человек. Мы сдали задом, развернулись за школой. Дождь был такой сильный, что крышу «скорой» просто-таки топтали потоки воды. Из-под шторок было видно, что окна заплыли водой как свеча стеарином — сквозь них ничего не было видно. Нас стало сильно трясти, мы выехали на плохую окольную дорогу. Оперированный застонал в койке. У сидящих раненых напряглись мышцы лица. Видимо, им дергало раны такой ездой.
Мы несколько раз буксовали, но ехали дальше. Наша помощь «скорой» понадобилась только минут через сорок. Дождь не стихал, но обстрел вроде бы стих. «Скорая» вертела колесами, но стояла. Мы, не раненые, вышли наружу. Оказалось, мы стоим на крутом подъеме, по самые оси в глине. Колеса проворачивались в грязи. Вокруг горы и лес. Свежий весенний воздух. Пели птицы. Меланхолично так. Лес по одну сторону дороги был дубовый. Спереди дорога круто ломалась в повороте, и дальнейший ее курс не был виден.
Все здоровые: доктор, медсестра, Йокич, Славко и я — схватились за заднюю часть кузова и по команде водителя стали толкать «скорую». В окнах были видны сконфуженные физиономии раненых. После минут пятнадцати усилий все мы были заляпаны с ног до головы глиной, но автомобиль лишь еще больше завяз в глине. Раненые предложили выйти из автомобиля. Толкать они не могли, но машина станет легче. Это было разумно. Водитель и доктор согласились. Трое раненых неловко вылезли из машины. Остался тот, что лежал в койке, и молодой сержант с раненой ногой. Мы опять налегли сзади. И опять колеса проворачивались в глине. Тем временем хорваты возобновили обстрел. Оттуда, где ломалась дорога, раздались звуки минометных расплесков, мина ведь взрывается как блевотина и падает сверху. Взрывы сопровождались криками. Вдоль правой стороны дороги, вдоль взрезанной дорогой горы Иокич побежал вперед, на всякий случай сорвав автомат. Он исчез на несколько минут. Вернулся.
— Там военная часть двигается. У них есть раненые!
Доктор некоторое время — я видел напряжение на его лице — решал, что ему делать. Влез в «скорую», забрал свой докторский чемоданчик, то же сделала и медсестра, подхватила сумку с красным крестом, и они побежали вперед. Водитель вновь вернулся к попыткам выехать из грязи. В любом случае ему надо было сделать это. Воинская часть шла в Смильчич, наша «скорая» загораживала им дорогу. От края дубовой рощи к нам сдвинулись раненые, но Славко закричал им, чтобы они оставались там, где они есть. И тем, как оказалось через несколько минут, спас им жизнь.
Раздался самый отвратительный в мире свист, и наверху перед автомобилем взвилось облако пыли — приземлилась мина. Порющие звуки прошли по мелкому подлеску. Мины поражают в основном нижнюю часть тела, а коли людей нет вокруг, они секут всё, что есть. Осколки мин бывают самые разнообразные: от похожих на мелкие камешки до целых бритв тонкого железа, свистящих в воздухе. Однажды я нашел осколок — длиной сантиметров тридцать, — тонкий, серповидный и страшный даже в мирном его виде, на холме. Тихий такой, он лежал себе. Летящий и визжащий, он мог свободно перерезать пару торсов. Мы упали на дорогу. Водитель выскочил из-за руля. Но далеко не убежал. Последовал второй свист, и он упал. У наблюдавшего за всем этим разгромом раненного в ногу не выдержали нервы. Он появился в двери салона и неуклюже, не удержавшись за дверь, свалился вниз. Как потом оказалось, его ранило вторично.
Шофер был убит. Раненый в койке не пострадал нисколько. Он даже ничего не помнил впоследствии, потому что впал в забытье. Обстрел закончился. Пришли солдаты и легко сдвинули машину вверх и на обочину. «Скорая» не пострадала, и когда доктор сел за руль, она благородно задрожала рулем в его руках. Старые раненые забрались в машину, к ним добавились новые раненые. Мы пошли пешком. Мимо нас на Смильчич проехала воинская часть — много грузовиков под военными тентами. Мы шли и обсуждали превратности военной судьбы. Пахло зеленью и сыростью. Потом стемнело. Все трое мы сошлись во мнении, что водителю не надо было выскакивать из машины. Вне «скорой» он оказался более уязвим.
В казарму мы пришли ночью. Дежурный сказал мне, чтобы я зашел к Шкоричу. В штабе только в его кабинете горел свет. Я рассказал полковнику, как было. Он в ответ на ту же тему рассказал мне историю об одном капитане, который провоевал три года на разных фронтах и не был ни разу ранен. Приехал в отпуск домой за десятки километров от фронта, стал чинить крышу и был убит случайным артиллерийским снарядом, прилетевшим неизвестно откуда.
— Вот так распоряжается судьба, — сказал Шкорич и предложил мне кружку вина. Я не отказался.
Кровь
— О вас такая слава, — сказал я. — Я русский, но слышал о вашей чорбе.
— Вправду русский? — удивился повар. — Впервые встречаю живого русского.
Алюминиевые миски обжигали руки. Чорба была действительно хороша. Острая. Отличная.
— Мяса не хватило, — счел нужным повторить повар. — Навар получился, а вот мяса… — он развел руками. — Ешьте, тут много осталось. Масса бойцов остались на позициях. На сухпайке. Туда не пробьешься. Стреляют, хрваты не соблюдают перемирия.
Мы съели сколько смогли. И побрели к медпункту, довольные. Мы не очень рассчитывали застать там «скорую помощь».
Оказалось, «скорая» стояла у медпункта.
— Во всем повезло, — довольно заметил Славко. — Еще бы выпить достать… — и он мечтательно вздохнул. В это самое время начались сразу: дождь и обстрел.
— Не полностью повезло, — заметил я. Славко отмолчался.
— Подлые хрваты, — бросил Йокич.
Его реплики не отличались разнообразием. Дело в том, что он был молодой парень, вчерашний студент и, может, стеснялся говорить о простых вещах, потому говорил о вещах крупных: хорваты, мусульмане, т. е. враги Сербии; любил ввернуть монолог о «православцах», т. е. о друзьях Сербии; о солидарности унии православных народов: русских, сербов и греков. Тогда он меня раздражал, сейчас с дистанции в полтора десятилетия я благосклонно оцениваю его как молодого веснушчатого мальчика девятнадцати лет, бледнокожего и стеснительного. В военной форме.
«Скорая», как оказалось, не уехала вот по какой простой причине: одному из раненых понадобилась перед перевозкой простая, но срочная операция. Нужно было приостановить кровотечение, потому что раненый иначе не доехал бы. Пока врач возился, зажимая раненому поврежденные сосуды, прошло часа два. А тут начался артобстрел. Снаряды стали падать как раз на дорогу, ведущую из Смильчича к нам домой, в госпиталь и в казарму.
Не нужно представлять, что они падали там как под Верденом. В крестьянских войнах 90-х годов — и война, ведущаяся самопровозглашенной сербской книнской республикой, не была в этом смысле исключением — тяжелое вооружение использовалось, но не было основным. В самом начале 90-х воевали еще русским оружием Второй мировой. Мне самому пришлось стрелять из русской гаубицы, рожденной в 1938 году и модернизированной в 1944-м. Больше употребляли минометы. Были и тяжелые минометы. Вот из минометов хрваты и стали обстреливать дорогу из Смильчича.
Если бы не раненые, можно было бы сидеть спокойно и ждать. Тем более что они упорно долбили по дороге. Но раненые не могли ждать. Это была одна из банальных трагических ситуаций войны, когда нужно было всего лишь выбрать из двух зол. Но не обязательно, что именно оно окажется меньшим. Тут никаких гарантий не было. Дождь между тем лил и не хотел остановиться.
Решили ехать окольными дорогами, надеясь, что их корректировщики не станут специально целить в санитарную машину. Нас никто еще раз не приглашал. Славко спросил доктора: «Уместимся?» Доктор лаконично сказал: «Полезайте!» Славко и Йокич опять сели с шофером. Я влез в салон «скорой». Раненых было пятеро, все разнообразно перевязанные. Тот, кому зажали артерии, свежеоперированный, но недооперированный, лежал на койке. В госпитале им займутся. Остальные сидели на лавках. Всего нас оказалось в салоне восемь человек. Мы сдали задом, развернулись за школой. Дождь был такой сильный, что крышу «скорой» просто-таки топтали потоки воды. Из-под шторок было видно, что окна заплыли водой как свеча стеарином — сквозь них ничего не было видно. Нас стало сильно трясти, мы выехали на плохую окольную дорогу. Оперированный застонал в койке. У сидящих раненых напряглись мышцы лица. Видимо, им дергало раны такой ездой.
Мы несколько раз буксовали, но ехали дальше. Наша помощь «скорой» понадобилась только минут через сорок. Дождь не стихал, но обстрел вроде бы стих. «Скорая» вертела колесами, но стояла. Мы, не раненые, вышли наружу. Оказалось, мы стоим на крутом подъеме, по самые оси в глине. Колеса проворачивались в грязи. Вокруг горы и лес. Свежий весенний воздух. Пели птицы. Меланхолично так. Лес по одну сторону дороги был дубовый. Спереди дорога круто ломалась в повороте, и дальнейший ее курс не был виден.
Все здоровые: доктор, медсестра, Йокич, Славко и я — схватились за заднюю часть кузова и по команде водителя стали толкать «скорую». В окнах были видны сконфуженные физиономии раненых. После минут пятнадцати усилий все мы были заляпаны с ног до головы глиной, но автомобиль лишь еще больше завяз в глине. Раненые предложили выйти из автомобиля. Толкать они не могли, но машина станет легче. Это было разумно. Водитель и доктор согласились. Трое раненых неловко вылезли из машины. Остался тот, что лежал в койке, и молодой сержант с раненой ногой. Мы опять налегли сзади. И опять колеса проворачивались в глине. Тем временем хорваты возобновили обстрел. Оттуда, где ломалась дорога, раздались звуки минометных расплесков, мина ведь взрывается как блевотина и падает сверху. Взрывы сопровождались криками. Вдоль правой стороны дороги, вдоль взрезанной дорогой горы Иокич побежал вперед, на всякий случай сорвав автомат. Он исчез на несколько минут. Вернулся.
— Там военная часть двигается. У них есть раненые!
Доктор некоторое время — я видел напряжение на его лице — решал, что ему делать. Влез в «скорую», забрал свой докторский чемоданчик, то же сделала и медсестра, подхватила сумку с красным крестом, и они побежали вперед. Водитель вновь вернулся к попыткам выехать из грязи. В любом случае ему надо было сделать это. Воинская часть шла в Смильчич, наша «скорая» загораживала им дорогу. От края дубовой рощи к нам сдвинулись раненые, но Славко закричал им, чтобы они оставались там, где они есть. И тем, как оказалось через несколько минут, спас им жизнь.
Раздался самый отвратительный в мире свист, и наверху перед автомобилем взвилось облако пыли — приземлилась мина. Порющие звуки прошли по мелкому подлеску. Мины поражают в основном нижнюю часть тела, а коли людей нет вокруг, они секут всё, что есть. Осколки мин бывают самые разнообразные: от похожих на мелкие камешки до целых бритв тонкого железа, свистящих в воздухе. Однажды я нашел осколок — длиной сантиметров тридцать, — тонкий, серповидный и страшный даже в мирном его виде, на холме. Тихий такой, он лежал себе. Летящий и визжащий, он мог свободно перерезать пару торсов. Мы упали на дорогу. Водитель выскочил из-за руля. Но далеко не убежал. Последовал второй свист, и он упал. У наблюдавшего за всем этим разгромом раненного в ногу не выдержали нервы. Он появился в двери салона и неуклюже, не удержавшись за дверь, свалился вниз. Как потом оказалось, его ранило вторично.
Шофер был убит. Раненый в койке не пострадал нисколько. Он даже ничего не помнил впоследствии, потому что впал в забытье. Обстрел закончился. Пришли солдаты и легко сдвинули машину вверх и на обочину. «Скорая» не пострадала, и когда доктор сел за руль, она благородно задрожала рулем в его руках. Старые раненые забрались в машину, к ним добавились новые раненые. Мы пошли пешком. Мимо нас на Смильчич проехала воинская часть — много грузовиков под военными тентами. Мы шли и обсуждали превратности военной судьбы. Пахло зеленью и сыростью. Потом стемнело. Все трое мы сошлись во мнении, что водителю не надо было выскакивать из машины. Вне «скорой» он оказался более уязвим.
В казарму мы пришли ночью. Дежурный сказал мне, чтобы я зашел к Шкоричу. В штабе только в его кабинете горел свет. Я рассказал полковнику, как было. Он в ответ на ту же тему рассказал мне историю об одном капитане, который провоевал три года на разных фронтах и не был ни разу ранен. Приехал в отпуск домой за десятки километров от фронта, стал чинить крышу и был убит случайным артиллерийским снарядом, прилетевшим неизвестно откуда.
— Вот так распоряжается судьба, — сказал Шкорич и предложил мне кружку вина. Я не отказался.
Кровь
Казарму разбудили среди ночи. В коридоре офицерского нашего этажа топали множество ног, стучали в двери и что-то кричали. Я вскочил, влез в брюки, сунул в кобуру пистолет, сдернул с крючка автомат и выскочил в коридор. Оказалось, что нет, на нас не напали. В госпиталь привезли множество тяжелораненых, срочно нужна была кровь. Мы отправились в госпиталь: все наши полковники, несколько майоров, младшие офицеры и я.
Из госпиталя быстро выходили с закатанными рукавами один за одним солдаты. Их подняли первыми. Часть из них тут же погрузились в грузовики с тентами и уехали прямо в бой. Бой шел за высоту Рожевлева Глава в двадцати километрах от Бышковца.
Офицеры исчезали один за одним в двери, где была криво приколота белая записка с надписью «КРОВЬ». Над запиской висел колыхающийся фонарь. Дул сильный боковой ветер, и записку загибало при сильных порывах. Мы разговаривали со Шкоричем. Обычно, когда мы видели друг друга, мы всегда вступали в разговор на смеси русского, сербского и английского языков. Он был интересный собеседник, тонкий и интеллигентный, если бы взамен смеси языков мы бы общались на одном, полноценном, думаю, я уехал бы из Книнской Краiны интеллектуально богаче. Шкорич настоял на том, чтобы сдать кровь впереди меня. Он подозревал меня в намерении отправиться в бой вместе с очередным отрядом и хотел контролировать меня. Когда он вышел, зашел я. Сел на стул. Большая некрасивая тетка средних лет в белом халате надела мне на приготовленную левую руку резиновый жгут. Воткнула иглу в вену, и кровь пошла из меня в дело. У меня редкая группа крови, во Франции ее обозначают АВ+ и берут охотно. Как-то уже в России я услышал по радио, что у самого Иисуса Христа на Туринской плащанице оказалась моя группа крови: арамейская или средиземноморская. Говорят, такая кровь распространена у жителей Палестины. Как такая кровь попала в мои вены, не имею ни малейшего понятия. Кровь моя собралась в банке, и некрасивая тетка сняла с моей руки жгут и перебинтовала мне сгиб руки. Мою кровь куда-то тотчас унесли. Я вышел.
У двери меня ждал Шкорич.
— Поедем на командный пункт боя, — сообщил он мне.
— Этого, за Рожевлеву Главу?
— Этого. Готовы?
— А мои парни?
— Уже в машине.
Шкорич, видимо, должен был ехать туда в любом случае, и решил привязать себя ко мне или меня к себе. Он никогда не забывал о том, что отвечает за мою безопасность, и своей опекой, казавшейся мне тогда назойливой, может быть, спас мне жизнь пару раз или более.
Мы вышли. Прямо у двери госпиталя нас ждал не обычный военный автомобиль Шкорича, похожий на российский военный «газон», а может быть, и бывший им, но бело-голубой автомобиль ООН. За рулем сидел черный как ночь нигериец, рядом с ним капитан нигерийской армии.
— Полезайте, — сказал Шкорич.
Я влез. Внутри уже сидели Славко и Йокич. Полковник присоединился к нам. Уселся на откидной стул. Нигерийский шофер рывком быстро тронулся с места. Было видно, как в темноте от нас метнулись прочь группы солдат.
— Хэ-гэ-гэ-гэ! — заржал нигериец.
— Мой автомобиль я отдал командующему, — пояснил Шкорич. — ООНовцы все равно направляются туда же.
В пути мы втянулись с полковником в оживленную беседу о бронежилетах и касках. Сам полковник был в каске, но без бронежилета. Бронежилет тогда, в 1993-м, был редкостью и стоил денег. Простой солдат-доброволец не мог иметь бронежилет, хотя бронежилет можно было купить у нигерийцев, не покидая территории казармы. Я уже упоминал или нет, что нигерийский контингент занимал один из корпусов? Полковник Шкорич был всецело за употребление и бронежилетов, и касок. Они снижают процент убитых и тяжелораненых. Я же, основываясь на своем опыте сразу нескольких войн в «горячих точках» Европы, утверждал, что бронежилет и каска, да, неплохое препятствие на пути пули, выпущенной снайпером. Однако сверхподавляющее число потерь в современных крестьянских войнах приносят мины, а не пули. И мины, спрятанные, прикопанные в минных полях и при минировании объектов, а более всего — мины, направленные из минометов, те самые, которые разрываются на земле, практически не оставляя воронки, и разбрасывают вокруг на высоте около одного метра куски горячего железа, поражая и отрывая ноги и вспарывая животы и туловища. Мины ударяют по низу солдатского тела, тогда как бронежилет и каска защищают голову и грудь. Я привел Шкоричу статистику из Приднестровской республики. На каждых сто убитых и раненых только четверо бывают поражены пулями.
Полковник признал мою правоту. И даже более того, проиллюстрировал ее примером:
— Вы видели в моем кабинете портрет полковника Марковича? Он был начальником гарнизона Бышковца. Был страстным поборником ношения бронежилета и каски. По иронии судьбы его лишила жизни пуля снайпера, который стрелял по нему снизу. Пуля вошла под бронежилет, поразила пах, прошла через живот и вышла через шею, разорвав сонную артерию.
Все мы в машине издали сочувственные звуки: «Да», «Хм», «Надо же!» и прочее. Нигерийцы же, прислушивавшиеся к беседе, почему-то заулыбались. Сербы посмотрели на них неодобрительно. Я посмотрел на них нормально. Пожив в Америке, я понял, что черные выражают улыбками и смехом и страх, и ужас.
По мере приближения к месту боя горы сотрясались все сильнее. Отражаясь под причудливыми углами от плоскостей гор, звуки боя создавали поразительное многоголосие. В результате временами создавалось впечатление, что мы то находимся в десятках метров от разрывов снарядов, то будто бы битва идет далеко-далеко, чуть ли не в соседней Черногории. Лица сербов подтянулись, и лишь нигерийцы продолжали фыркать и смеяться. Это так выходил из них страх.
В боевой зоне документов не спрашивают. Нас даже не выбегали поприветствовать, автомобиль ООН был привычное зрелище в горах Далмации. Один раз из автомобиля вышел сам Шкорич и, назвав пароль, спросил дорогу в штаб. И получил нужные сведения. По вихлястой скорее тропинке, нежели дороге мы прокарабкались вверх и оказались в узкой ложбине, где прилепились несколько домов. На один из них уверенно указал Шкорич. Автомобиль въехал под группу негустых еще деревьев и остановился там. Рядом оказались с полдесятка военных автомобилей.
Мы выскочили и пошли за полковником. Штаб представлял собой обширный крестьянский дом с примыкающими к нему строениями. У входа на территорию топтались часовые, в глубине двора были видны под навесом запасы круглых сосновых дров. У двери в штаб также стоял часовой. Солдаты и офицеры входили и выходили. Во дворе умывался из ведра здоровый парень с расстегнутым воротом. Канонада каким-то образом слышна была здесь тише, по-видимому, от самого места боя мы были отделены естественным прикрытием горы.
За Шкоричем по пятам мы прошли через несколько помещений. Затем полковник ненадолго исчез за одной из дверей. Появился в дверях и поманил меня. Славко и боец Иокич остались за дверью. В комнате, куда я вошел, было накурено. Там находились с первого взгляда с полдюжины офицеров. В различных позах. У карты стояли двое, несколько сидели у круглого стола чуть в стороне от карты. За канцелярским столом сидел крупный лысый военный с сигаретой в руках. Стол был завален множеством предметов. Какие-то запчасти, телефонного, кажется, назначения, пишущая допотопная машинка, бумаги, чашки кофе, даже почему-то автомат.
— Полковник Танга, — представил Шкорич военного за столом. Названный Тангой приподнялся, подал мне руку.
— Найдете стул — садитесь. Кофе?
— Если можно…
— Можно. Можно и сливовицы. Хотите?
— Не возражаю против и кофе, и сливовицы.
В этот момент в окно из-за спины полковника Танга в помещение проник луч солнца, показавшего верхний край своего диска из-за горного хребта. Луч солнца преобразил хаос штабного помещения, обнажил пласты табачного дыма. Вспыхнули все поверхности из яркого металла. Озарив голову и плечи полковника Танга, солнечный поток утемнил его лицо, обращенное ко мне. Лицо превратилось в каменную скульптуру полководца, а сам полководец стал огненным, охваченным огнем, как какой-нибудь Ахилл в сияющих доспехах у стен Трои. Помещение приобрело некий древнеримский вид, и в следующие минуты, по мере поднимания солнечного диска, в окне за плечами полковника Танга становилось все более огненным, бронзовым и легендарным.
Я отыскал стул и сел. Шкорич увел Тангу к карте, и они там что-то настойчиво доказывали друг другу. Тем временем лучи солнца достигли круглого стола, затронув лица, шеи, плечи военачальников, и спустились ниже, осветив пуговицы, награды и оружие там, где оно было. Я залюбовался этой батальной сценой в штабе. Древняя как мир профессия солдата, древнее солнце, блуждающее по ранам и орденам.
Вернулся от карты Танга. Мне принесли кофе и сливовицу. Шкорич и Танга совместно объяснили мне ситуацию. Они признали свою ошибку. Дело в том, что потенциально опасную высоту Рожевлева Глава они оставили без присмотра. С этой высоты, где лежит снег и всегда дует ураганный ветер, можно обстреливать большую часть западного фронта республики. Высота считалась недоступной для орудий, единственная горная тропа завалена снегом чуть ли не круглый год. Но хорваты как-то сумели втащить туда орудия. Несколько гаубиц и несколько минометов. В результате неожиданного захвата хорватской армией высоты позиции Республики Книнской Краiны обстреляны, и сербы несут большие потери. Нет, широкого наступления сербы не опасаются, на это у хорватов сейчас нет сил. Основные их силы находятся на боснийском фронте. Боснийская Сербия — куда более важный противник для хорватов сейчас. Потом Боснийская Сербская республика имеет во много раз больше человеческих и военных ресурсов. Мы маленькие, нас 350 тысяч, и президент Милошевич, видимо, сговорился с Западом сдать нас.
Я сочувственно слушал. Все тогда в Книнской Сербской республике были убеждены в том, что мамка-Сербия президента Милошевича решила отдать населенные сербами территории в Хорватии в обмен на снятие эмбарго с Сербии.
— Они хотят перебить нас поодиночке, — сказали за моей спиной.
Я обернулся. Человек в черной форме, в берете мог принадлежать только к армии «тигров», добровольцев, возглавляемых Арканом. Аркан, в миру Желко Разнатович, имеющий репутацию сербского патриота и националиста, создал свою армию, в которой насчитывалось несколько тысяч человек. Он платил им жалованье.
Я встал и протянул руку человеку в берете.
— Генерал Пиа, — представился он.
— Вы генерал «тигров»?
Человек кивнул.
— Хотите на наш участок фронта? Мы наступаем на Главу с юга, с гор.
Я хотел наступать на Главу с юга. К тому же, выезжая из Белграда с «тиграми» Аркана, возвращавшимися из отпуска, я намеревался изначально присоединиться к ним, но в Книне мы разминулись. И я попал в Бышковец, а они — на свой участок фронта.
Шкорич приблизился с неодобрительной усмешкой.
— Можно вас, капитан? — «Капитан» прозвучало иронически.
Шкорич отвел меня к дверям. Генерал Пиа проводил Шкорича презрительной гримасой. Даже выпятил нижнюю губу.
— Вы знаете, что я отвечаю за вас перед книнским правительством и перед Белградом. Вы не должны ехать с этим самозваным генералом на их позиции. Они не жалеют своих людей. Там полно раненых и обмороженных. Потом, этот генерал ни черта не понимает в военном деле. Аркан продал ему звание. Генерал! — Шкорич возмущенно посмотрел на меня. В армии Книнской Краiны нет ни одного генерала, Аркан же присвоил генеральские звания уже четверым.
— А кем был генерал Пиа в мирное время?
— Почем я знаю, кем он был! Бандитом, наверное, как Аркан.
— Но им не откажешь в храбрости.
Кадровый военный полковник Шкорич презрительно сморщился, собрав губы, глаза, брови и нос в презрительный узелок.
— Генералы, печку матерну!
— Я буду осторожен, полковник. Я только посмотрю.
И я отвернулся от полковника. Пошел к генералу:
— Я готов!
Генерал Пиа сиял. Он надел темные очки, выдвинул из воротника черной куртки нечто похожее на средство связи и что-то кому-то скомандовал. Я оглядел генерала внимательнее. Генерал был одет модно. На нем было множество всяких gadgets, видимо совершенно необходимых современному военному человеку. Бинокль был самым старомодным из всех gadgets. На куртке у него была выклеена группа крови. К поясу были пристегнуты непонятного назначения кобуры. Лишь из одной из них торчал револьвер. Штаны генерала, тоже черные, имели множество накладных карманов. Брючины уходили в новенькие шнурованные высокие ботинки. Шнурки, когда я пригляделся, были декоративными, ботинки расстегивались на самом деле молниями. На куртке генерала сияло множество металлических колец. Может, это была особая альпийская куртка и в кольца должны были продеваться стропы?
Мы пошли к выходу. Шкорич поглядел на меня с нескрываемым раздражением. Запретить мне ехать он мог, но не сделал этого. Он был начальник штаба подразделения, к которому я был прикомандирован. Но одновременно я был и «рус», большой «писец». Уважение к моему писательскому авторитету победило.
Внезапно вошел военный в каске. На ходу он расстегнул каску и сел. Снял каску. Руки, держащие каску, были в крови. Под каской голова его была повязана камуфляжным платком. Лицо его было разрисовано. Я впервые увидел разрисованного, как в кино разрисованы бойцы особых отрядов. Все стеклись к разрисованному военному.
— Мы одолеваем их с севера. Мои бойцы обошли их и сейчас находятся… — Разрисованный встал и подошел к карте. Офицеры ушли за ним.
— Это кто? — спросил я генерала Пиа.
— Капитан Драган. Приехал из Австралии, профессиональный военный. Создал здесь школу по обучению офицерского состава. Его еще называют «сербский Рэмбо».
Генерал Пиа цедил слова так неохотно, что я заподозрил его в ревности к капитану Драгану.
— Драган прямиком из боя, — сообщил Шкорич, приблизившись, и посмотрел на генерала с явным вызовом. — Он всегда ходит впереди своих бойцов. Руку ему вон осколком задело. — Шкорич указал на пол, где от Драгана остались обильные капли крови, плотные и не растекающиеся, как капли ртути. — Очень храбрый и профессиональный военный.
Пиа ничего не ответил. И двинулся к выходу. За ним пошел я. В соседнем помещении к нам присоединились мои бойцы. Во дворе мы уселись в два военных автомобиля и стали карабкаться в горы.
Через час мы застряли в снегу. То есть застряли мы даже раньше, но через час поняли, что застряли. Сухой, но настырный снег, видимо, завалил дорогу в последние часы, так как генерал Пиа утверждал, что дорога лишь запорошена снегом. Оказалось, что покров превышает пятьдесят сантиметров. Мы несколько раз вынимали лопаты, но все мы, восемь в общей сложности мужиков, не смогли прокопать путь машинам. К тому же тяжелейший ветер сбивал весь снег как раз в срез горы, на дорогу. Было такое впечатление, что ветер забил дорогу снегом со всех окрестных гор. Каждый раз, когда мы решали выйти из машины, дверь приходилось открывать силами нескольких человек, так силен был горный ледяной ветер. Я вспомнил, что вокруг Бышковца не первый день цветут сады, и не поверил сам себе.
Решено было идти вверх, оставив машины. И мы пошли — самые выносливые солдаты впереди, мы с генералом — ступая в их следы. Если бы не глубокий снег, я уверен, нас бы унесло к чертовой матери куда-нибудь в Герцеговину. Энергии, которую мы вкладывали в свою ходьбу, а точнее, в скалолазание, хватило с избытком, чтобы согреть нас. Нам было жарко! С моего лица лил пот. И стекал, к сожалению, мне на шею, грудь и на спину. А на спине было холоднее, и пот там стоял в ложбине позвоночника, стекал уже холодным ручьем, что создавало некомфортабельное, противное ощущение. Еще стыли на ветру кисти рук. Пальба доносилась до нас глухо, так как горная позиция «тигров» была с другой стороны горы. Нам предстояло повернуть туда, вначале взобравшись вверх.
Наконец мы увидели позицию «тигров» сверху. Это выглядело как бивуак, разбросанный случайно. Несколько тяжелых минометов, зеленые ящики с выстрелами для минометов чуть поодаль, тяжелые пулеметы, ощетинившиеся дулами в сторону противоположной горы. Между всем этим хозяйством копошатся люди. В снегу и сквозь снег Рожевлева Глава выглядела мрачной. Мы стали спускаться.
На одном из поворотов тропы ветер внезапно остался за гребнем горы. Стало тихо и холодно. Снег был здесь потоптан следами ног, и вскоре мы вышли к первым часовым, сидевшим у костра под укрытием. Часовые были в белых камуфляжных халатах. При виде генерала они вскочили. Мы отправились далее по тропе.
— Обыкновенно мы меняли людей здесь каждые сутки. Но в условиях боя это невозможно. Подбрасываем резервы. Увы, люди не всегда могут пройти сюда. Вы сами убедились, какие тяжелые условия, — объяснил мне Пиа, когда мы остановились отдышаться.
Через некоторое время мы вышли к блиндажу, вход в который был замаскирован между камнями. Поверху росли несколько корявых деревьев. Я так и не выяснил, как назывались эти чешуйчатые монстры, но они встречались в горах на высоте, где уже не росли или плохо росли сосны. К блиндажу, когда мы поднялись к нему, принесли на носилках раненого. Когда его стали снимать с носилок, чтобы пронести внутрь, раненый застонал. У раненого были забинтованы шея и грудь, и, вероятно, живот, потому что бинты не заканчивались на груди, а спускались ниже.
Из госпиталя быстро выходили с закатанными рукавами один за одним солдаты. Их подняли первыми. Часть из них тут же погрузились в грузовики с тентами и уехали прямо в бой. Бой шел за высоту Рожевлева Глава в двадцати километрах от Бышковца.
Офицеры исчезали один за одним в двери, где была криво приколота белая записка с надписью «КРОВЬ». Над запиской висел колыхающийся фонарь. Дул сильный боковой ветер, и записку загибало при сильных порывах. Мы разговаривали со Шкоричем. Обычно, когда мы видели друг друга, мы всегда вступали в разговор на смеси русского, сербского и английского языков. Он был интересный собеседник, тонкий и интеллигентный, если бы взамен смеси языков мы бы общались на одном, полноценном, думаю, я уехал бы из Книнской Краiны интеллектуально богаче. Шкорич настоял на том, чтобы сдать кровь впереди меня. Он подозревал меня в намерении отправиться в бой вместе с очередным отрядом и хотел контролировать меня. Когда он вышел, зашел я. Сел на стул. Большая некрасивая тетка средних лет в белом халате надела мне на приготовленную левую руку резиновый жгут. Воткнула иглу в вену, и кровь пошла из меня в дело. У меня редкая группа крови, во Франции ее обозначают АВ+ и берут охотно. Как-то уже в России я услышал по радио, что у самого Иисуса Христа на Туринской плащанице оказалась моя группа крови: арамейская или средиземноморская. Говорят, такая кровь распространена у жителей Палестины. Как такая кровь попала в мои вены, не имею ни малейшего понятия. Кровь моя собралась в банке, и некрасивая тетка сняла с моей руки жгут и перебинтовала мне сгиб руки. Мою кровь куда-то тотчас унесли. Я вышел.
У двери меня ждал Шкорич.
— Поедем на командный пункт боя, — сообщил он мне.
— Этого, за Рожевлеву Главу?
— Этого. Готовы?
— А мои парни?
— Уже в машине.
Шкорич, видимо, должен был ехать туда в любом случае, и решил привязать себя ко мне или меня к себе. Он никогда не забывал о том, что отвечает за мою безопасность, и своей опекой, казавшейся мне тогда назойливой, может быть, спас мне жизнь пару раз или более.
Мы вышли. Прямо у двери госпиталя нас ждал не обычный военный автомобиль Шкорича, похожий на российский военный «газон», а может быть, и бывший им, но бело-голубой автомобиль ООН. За рулем сидел черный как ночь нигериец, рядом с ним капитан нигерийской армии.
— Полезайте, — сказал Шкорич.
Я влез. Внутри уже сидели Славко и Йокич. Полковник присоединился к нам. Уселся на откидной стул. Нигерийский шофер рывком быстро тронулся с места. Было видно, как в темноте от нас метнулись прочь группы солдат.
— Хэ-гэ-гэ-гэ! — заржал нигериец.
— Мой автомобиль я отдал командующему, — пояснил Шкорич. — ООНовцы все равно направляются туда же.
В пути мы втянулись с полковником в оживленную беседу о бронежилетах и касках. Сам полковник был в каске, но без бронежилета. Бронежилет тогда, в 1993-м, был редкостью и стоил денег. Простой солдат-доброволец не мог иметь бронежилет, хотя бронежилет можно было купить у нигерийцев, не покидая территории казармы. Я уже упоминал или нет, что нигерийский контингент занимал один из корпусов? Полковник Шкорич был всецело за употребление и бронежилетов, и касок. Они снижают процент убитых и тяжелораненых. Я же, основываясь на своем опыте сразу нескольких войн в «горячих точках» Европы, утверждал, что бронежилет и каска, да, неплохое препятствие на пути пули, выпущенной снайпером. Однако сверхподавляющее число потерь в современных крестьянских войнах приносят мины, а не пули. И мины, спрятанные, прикопанные в минных полях и при минировании объектов, а более всего — мины, направленные из минометов, те самые, которые разрываются на земле, практически не оставляя воронки, и разбрасывают вокруг на высоте около одного метра куски горячего железа, поражая и отрывая ноги и вспарывая животы и туловища. Мины ударяют по низу солдатского тела, тогда как бронежилет и каска защищают голову и грудь. Я привел Шкоричу статистику из Приднестровской республики. На каждых сто убитых и раненых только четверо бывают поражены пулями.
Полковник признал мою правоту. И даже более того, проиллюстрировал ее примером:
— Вы видели в моем кабинете портрет полковника Марковича? Он был начальником гарнизона Бышковца. Был страстным поборником ношения бронежилета и каски. По иронии судьбы его лишила жизни пуля снайпера, который стрелял по нему снизу. Пуля вошла под бронежилет, поразила пах, прошла через живот и вышла через шею, разорвав сонную артерию.
Все мы в машине издали сочувственные звуки: «Да», «Хм», «Надо же!» и прочее. Нигерийцы же, прислушивавшиеся к беседе, почему-то заулыбались. Сербы посмотрели на них неодобрительно. Я посмотрел на них нормально. Пожив в Америке, я понял, что черные выражают улыбками и смехом и страх, и ужас.
По мере приближения к месту боя горы сотрясались все сильнее. Отражаясь под причудливыми углами от плоскостей гор, звуки боя создавали поразительное многоголосие. В результате временами создавалось впечатление, что мы то находимся в десятках метров от разрывов снарядов, то будто бы битва идет далеко-далеко, чуть ли не в соседней Черногории. Лица сербов подтянулись, и лишь нигерийцы продолжали фыркать и смеяться. Это так выходил из них страх.
В боевой зоне документов не спрашивают. Нас даже не выбегали поприветствовать, автомобиль ООН был привычное зрелище в горах Далмации. Один раз из автомобиля вышел сам Шкорич и, назвав пароль, спросил дорогу в штаб. И получил нужные сведения. По вихлястой скорее тропинке, нежели дороге мы прокарабкались вверх и оказались в узкой ложбине, где прилепились несколько домов. На один из них уверенно указал Шкорич. Автомобиль въехал под группу негустых еще деревьев и остановился там. Рядом оказались с полдесятка военных автомобилей.
Мы выскочили и пошли за полковником. Штаб представлял собой обширный крестьянский дом с примыкающими к нему строениями. У входа на территорию топтались часовые, в глубине двора были видны под навесом запасы круглых сосновых дров. У двери в штаб также стоял часовой. Солдаты и офицеры входили и выходили. Во дворе умывался из ведра здоровый парень с расстегнутым воротом. Канонада каким-то образом слышна была здесь тише, по-видимому, от самого места боя мы были отделены естественным прикрытием горы.
За Шкоричем по пятам мы прошли через несколько помещений. Затем полковник ненадолго исчез за одной из дверей. Появился в дверях и поманил меня. Славко и боец Иокич остались за дверью. В комнате, куда я вошел, было накурено. Там находились с первого взгляда с полдюжины офицеров. В различных позах. У карты стояли двое, несколько сидели у круглого стола чуть в стороне от карты. За канцелярским столом сидел крупный лысый военный с сигаретой в руках. Стол был завален множеством предметов. Какие-то запчасти, телефонного, кажется, назначения, пишущая допотопная машинка, бумаги, чашки кофе, даже почему-то автомат.
— Полковник Танга, — представил Шкорич военного за столом. Названный Тангой приподнялся, подал мне руку.
— Найдете стул — садитесь. Кофе?
— Если можно…
— Можно. Можно и сливовицы. Хотите?
— Не возражаю против и кофе, и сливовицы.
В этот момент в окно из-за спины полковника Танга в помещение проник луч солнца, показавшего верхний край своего диска из-за горного хребта. Луч солнца преобразил хаос штабного помещения, обнажил пласты табачного дыма. Вспыхнули все поверхности из яркого металла. Озарив голову и плечи полковника Танга, солнечный поток утемнил его лицо, обращенное ко мне. Лицо превратилось в каменную скульптуру полководца, а сам полководец стал огненным, охваченным огнем, как какой-нибудь Ахилл в сияющих доспехах у стен Трои. Помещение приобрело некий древнеримский вид, и в следующие минуты, по мере поднимания солнечного диска, в окне за плечами полковника Танга становилось все более огненным, бронзовым и легендарным.
Я отыскал стул и сел. Шкорич увел Тангу к карте, и они там что-то настойчиво доказывали друг другу. Тем временем лучи солнца достигли круглого стола, затронув лица, шеи, плечи военачальников, и спустились ниже, осветив пуговицы, награды и оружие там, где оно было. Я залюбовался этой батальной сценой в штабе. Древняя как мир профессия солдата, древнее солнце, блуждающее по ранам и орденам.
Вернулся от карты Танга. Мне принесли кофе и сливовицу. Шкорич и Танга совместно объяснили мне ситуацию. Они признали свою ошибку. Дело в том, что потенциально опасную высоту Рожевлева Глава они оставили без присмотра. С этой высоты, где лежит снег и всегда дует ураганный ветер, можно обстреливать большую часть западного фронта республики. Высота считалась недоступной для орудий, единственная горная тропа завалена снегом чуть ли не круглый год. Но хорваты как-то сумели втащить туда орудия. Несколько гаубиц и несколько минометов. В результате неожиданного захвата хорватской армией высоты позиции Республики Книнской Краiны обстреляны, и сербы несут большие потери. Нет, широкого наступления сербы не опасаются, на это у хорватов сейчас нет сил. Основные их силы находятся на боснийском фронте. Боснийская Сербия — куда более важный противник для хорватов сейчас. Потом Боснийская Сербская республика имеет во много раз больше человеческих и военных ресурсов. Мы маленькие, нас 350 тысяч, и президент Милошевич, видимо, сговорился с Западом сдать нас.
Я сочувственно слушал. Все тогда в Книнской Сербской республике были убеждены в том, что мамка-Сербия президента Милошевича решила отдать населенные сербами территории в Хорватии в обмен на снятие эмбарго с Сербии.
— Они хотят перебить нас поодиночке, — сказали за моей спиной.
Я обернулся. Человек в черной форме, в берете мог принадлежать только к армии «тигров», добровольцев, возглавляемых Арканом. Аркан, в миру Желко Разнатович, имеющий репутацию сербского патриота и националиста, создал свою армию, в которой насчитывалось несколько тысяч человек. Он платил им жалованье.
Я встал и протянул руку человеку в берете.
— Генерал Пиа, — представился он.
— Вы генерал «тигров»?
Человек кивнул.
— Хотите на наш участок фронта? Мы наступаем на Главу с юга, с гор.
Я хотел наступать на Главу с юга. К тому же, выезжая из Белграда с «тиграми» Аркана, возвращавшимися из отпуска, я намеревался изначально присоединиться к ним, но в Книне мы разминулись. И я попал в Бышковец, а они — на свой участок фронта.
Шкорич приблизился с неодобрительной усмешкой.
— Можно вас, капитан? — «Капитан» прозвучало иронически.
Шкорич отвел меня к дверям. Генерал Пиа проводил Шкорича презрительной гримасой. Даже выпятил нижнюю губу.
— Вы знаете, что я отвечаю за вас перед книнским правительством и перед Белградом. Вы не должны ехать с этим самозваным генералом на их позиции. Они не жалеют своих людей. Там полно раненых и обмороженных. Потом, этот генерал ни черта не понимает в военном деле. Аркан продал ему звание. Генерал! — Шкорич возмущенно посмотрел на меня. В армии Книнской Краiны нет ни одного генерала, Аркан же присвоил генеральские звания уже четверым.
— А кем был генерал Пиа в мирное время?
— Почем я знаю, кем он был! Бандитом, наверное, как Аркан.
— Но им не откажешь в храбрости.
Кадровый военный полковник Шкорич презрительно сморщился, собрав губы, глаза, брови и нос в презрительный узелок.
— Генералы, печку матерну!
— Я буду осторожен, полковник. Я только посмотрю.
И я отвернулся от полковника. Пошел к генералу:
— Я готов!
Генерал Пиа сиял. Он надел темные очки, выдвинул из воротника черной куртки нечто похожее на средство связи и что-то кому-то скомандовал. Я оглядел генерала внимательнее. Генерал был одет модно. На нем было множество всяких gadgets, видимо совершенно необходимых современному военному человеку. Бинокль был самым старомодным из всех gadgets. На куртке у него была выклеена группа крови. К поясу были пристегнуты непонятного назначения кобуры. Лишь из одной из них торчал револьвер. Штаны генерала, тоже черные, имели множество накладных карманов. Брючины уходили в новенькие шнурованные высокие ботинки. Шнурки, когда я пригляделся, были декоративными, ботинки расстегивались на самом деле молниями. На куртке генерала сияло множество металлических колец. Может, это была особая альпийская куртка и в кольца должны были продеваться стропы?
Мы пошли к выходу. Шкорич поглядел на меня с нескрываемым раздражением. Запретить мне ехать он мог, но не сделал этого. Он был начальник штаба подразделения, к которому я был прикомандирован. Но одновременно я был и «рус», большой «писец». Уважение к моему писательскому авторитету победило.
Внезапно вошел военный в каске. На ходу он расстегнул каску и сел. Снял каску. Руки, держащие каску, были в крови. Под каской голова его была повязана камуфляжным платком. Лицо его было разрисовано. Я впервые увидел разрисованного, как в кино разрисованы бойцы особых отрядов. Все стеклись к разрисованному военному.
— Мы одолеваем их с севера. Мои бойцы обошли их и сейчас находятся… — Разрисованный встал и подошел к карте. Офицеры ушли за ним.
— Это кто? — спросил я генерала Пиа.
— Капитан Драган. Приехал из Австралии, профессиональный военный. Создал здесь школу по обучению офицерского состава. Его еще называют «сербский Рэмбо».
Генерал Пиа цедил слова так неохотно, что я заподозрил его в ревности к капитану Драгану.
— Драган прямиком из боя, — сообщил Шкорич, приблизившись, и посмотрел на генерала с явным вызовом. — Он всегда ходит впереди своих бойцов. Руку ему вон осколком задело. — Шкорич указал на пол, где от Драгана остались обильные капли крови, плотные и не растекающиеся, как капли ртути. — Очень храбрый и профессиональный военный.
Пиа ничего не ответил. И двинулся к выходу. За ним пошел я. В соседнем помещении к нам присоединились мои бойцы. Во дворе мы уселись в два военных автомобиля и стали карабкаться в горы.
Через час мы застряли в снегу. То есть застряли мы даже раньше, но через час поняли, что застряли. Сухой, но настырный снег, видимо, завалил дорогу в последние часы, так как генерал Пиа утверждал, что дорога лишь запорошена снегом. Оказалось, что покров превышает пятьдесят сантиметров. Мы несколько раз вынимали лопаты, но все мы, восемь в общей сложности мужиков, не смогли прокопать путь машинам. К тому же тяжелейший ветер сбивал весь снег как раз в срез горы, на дорогу. Было такое впечатление, что ветер забил дорогу снегом со всех окрестных гор. Каждый раз, когда мы решали выйти из машины, дверь приходилось открывать силами нескольких человек, так силен был горный ледяной ветер. Я вспомнил, что вокруг Бышковца не первый день цветут сады, и не поверил сам себе.
Решено было идти вверх, оставив машины. И мы пошли — самые выносливые солдаты впереди, мы с генералом — ступая в их следы. Если бы не глубокий снег, я уверен, нас бы унесло к чертовой матери куда-нибудь в Герцеговину. Энергии, которую мы вкладывали в свою ходьбу, а точнее, в скалолазание, хватило с избытком, чтобы согреть нас. Нам было жарко! С моего лица лил пот. И стекал, к сожалению, мне на шею, грудь и на спину. А на спине было холоднее, и пот там стоял в ложбине позвоночника, стекал уже холодным ручьем, что создавало некомфортабельное, противное ощущение. Еще стыли на ветру кисти рук. Пальба доносилась до нас глухо, так как горная позиция «тигров» была с другой стороны горы. Нам предстояло повернуть туда, вначале взобравшись вверх.
Наконец мы увидели позицию «тигров» сверху. Это выглядело как бивуак, разбросанный случайно. Несколько тяжелых минометов, зеленые ящики с выстрелами для минометов чуть поодаль, тяжелые пулеметы, ощетинившиеся дулами в сторону противоположной горы. Между всем этим хозяйством копошатся люди. В снегу и сквозь снег Рожевлева Глава выглядела мрачной. Мы стали спускаться.
На одном из поворотов тропы ветер внезапно остался за гребнем горы. Стало тихо и холодно. Снег был здесь потоптан следами ног, и вскоре мы вышли к первым часовым, сидевшим у костра под укрытием. Часовые были в белых камуфляжных халатах. При виде генерала они вскочили. Мы отправились далее по тропе.
— Обыкновенно мы меняли людей здесь каждые сутки. Но в условиях боя это невозможно. Подбрасываем резервы. Увы, люди не всегда могут пройти сюда. Вы сами убедились, какие тяжелые условия, — объяснил мне Пиа, когда мы остановились отдышаться.
Через некоторое время мы вышли к блиндажу, вход в который был замаскирован между камнями. Поверху росли несколько корявых деревьев. Я так и не выяснил, как назывались эти чешуйчатые монстры, но они встречались в горах на высоте, где уже не росли или плохо росли сосны. К блиндажу, когда мы поднялись к нему, принесли на носилках раненого. Когда его стали снимать с носилок, чтобы пронести внутрь, раненый застонал. У раненого были забинтованы шея и грудь, и, вероятно, живот, потому что бинты не заканчивались на груди, а спускались ниже.