Кэти Линц
Когда командует мужчина
Глава первая
Хиллари Грант понадобились годы, чтобы разделаться с Люком Маккалистером. Она была уверена, что справилась. Уверена до этого момента.
Она никак не ожидала, что Люк встретит ее с распростертыми объятиями. Не в переносном, в буквальном смысле. Впрочем, что еще ему оставалось, когда он неожиданно налетел на нее!
Произошло это секунду назад. Она как раз поднималась по металлической лесенке в бытовку, а он оттуда выкатился. И стоило ему стиснуть ее, как она снова почувствовала себя в его власти — и физически, и эмоционально. Да и могло ли быть иначе, когда ее прижимал к груди единственный мужчина, которого она любила. И который любил ее — так она когда-то считала. Заблуждение, которое дорого ей обошлось.
Теперь, когда ее сжимали эти ладони, все вернулось вновь. Робкое томление, пламенное желание, немыслимое блаженство и напоследок — боль. И пока ее омывало тепло этих слишком знакомых и неожиданных объятий, нахлынули воспоминания — и о хорошем, и о плохом.
В шестнадцать лет она вздыхала по нему издали. В двадцать один полюбила без памяти и навсегда. Он был ее первым, ее единственным мужчиной.
Решительно поборов в себе соблазн продлить это прикосновение навечно, она оторвала голову от рубашки Люка и взглянула ему в лицо. Кажется, глаза у него стали еще зеленее. Как могла она забыть пронзительность этих глаз! А вокруг появились новые морщинки, и возле рта тоже — рта, который тогда, давным-давно, осыпал ее невозможно грешными поцелуями. Упоительно грешными.
Каштановые пряди спадали на лоб. Даром что это стройка, каски Люк не носил. А постричься бы ему не помешало. Он постарел. Но выглядит молодцом. Усталый. Но выглядит молодцом.
Было всего три часа пополудни, но на щеках и подбородке уже пробивалась колючая щетина. Ей вспомнилась опьяняющая грубость его кожи — руки так и чесались коснуться ее, провести пальцами по упрямой складке на подбородке, а потом насладиться мягкими, по контрасту, губами.
Не смей! Прекрати! Трезвость, которую в последнее время Хиллари воспитывала в себе, осадила распоясавшееся воображение. Черт знает что! Ведет себя словно какая-то сексуально озабоченная девица — уставилась во все глаза и мигает. Даже «здрасте» не сказала. И, продолжая размышлять в том же духе, она открыла рот и обронила с наигранной веселостью:
— Привет, радость моя! Еще помнишь меня?
Великолепный зачин, язвительно поздравила себя Хиллари. Кому бы пришло в голову, что она закончила юридическую школу третьей в выпуске… что вообще там училась… и даже относилась к более или менее головастым особям. По такой дурацкой реплике этого никак не скажешь.
Нет, не так она предполагала завязать с ним разговор. Но ведь еще меньше предполагала увязнуть в его объятиях!
— Тебя-то? Еще бы не помнить! — пробурчал Люк, явно не собираясь убирать руки с того места, где они оказались, — пониже талии у нее на спине.
Хиллари вся затрепетала. Его гортанный голос всегда на нее так действовал. Обидно сознавать, что он не утратил над ней своей власти. После стольких-то лет…
Смешно! Так она и будет стоять перед ним дура дурой? Нет, шалишь! Она женщина с характером. К тому же пришла сюда по делу. И важному.
Вернувшись после непродолжительного отсутствия в родной Ноксвилл, Хиллари обнаружила, что ( ее отец и отец Люка все еще раздувают ссору, начавшуюся добрых десять лет назад. Их вражда стала неистовой, и Хиллари не могла позволить себе остаться в стороне, ничего не предпринимая. Не в ее это привычках. Ей свойственно действовать. И вот она здесь.
— Мне нужно поговорить с тобой. Люк. — Сухость ее тона не вязалась с влажным апрельским днем и еще меньше с тем, что сейчас между ними происходило, — с поднявшимся в обоих желанием. — Может, войдешь со мной на минутку внутрь?
— Войду? Внутрь? — повторил он вязким, томным голосом.
В голове у нее молнией пронеслись бросающие в жар воспоминания — воспоминания о том, когда он владел не только ее сердцем, но и…
— В бытовку. Надо поговорить, — поспешно уточнила она, чуть шевельнувшись в его крепко сомкнутых руках. И от этого движения желание усилилось.
Она замерла. Он тоже.
Его зеленые глаза впились в нее. Пронзительность этого взгляда лишала сил. Словно Люк обладал способностью видеть ее насквозь, читать ее тайные мысли. Ох, если так, она здорово попалась — имея в виду, что это были за мысли!
А Люк улыбался медленной, довольной улыбкой, наслаждаясь тем, что снова обнимает Хиллари. Невооруженным глазом видно, что ей тоже хорошо в его руках. Лучше некуда. И ладные округлости ее ягодиц тоже в пределах его досягаемости. А грудь касается его груди, елозит по рубашке всякий раз, как Хиллари делает вздох.
Электрический ток. Желание. Неутоленная жажда. Люк все это чувствовал и, стоя столбом, рассматривал ее.
А посмотреть было на что: Хиллари стала еще красивее. Кожа по-прежнему нежная, словно фарфоровая, а глаза такой потрясающей синевы — люди думают, что она носит контактные линзы. А у нее просто «ирландские», как Люк их для себя определил, глаза.
К его величайшему удовольствию, она не обкорнала, хоть и не раз грозилась, свои густые черные волосы. Глянцевито переливаясь, они все так же буйной и непокорной массой падали ей на плечи. Это мое проклятие, бывало, сетовала Хиллари, пытаясь пригладить прическу. И мое истинное наслаждение, говаривал Люк, зарываясь лицом в великолепную гриву, когда они предавались любви.
— Много воды утекло с той поры, — произнес Люк медленно, мягко, мечтательно.
— Много. А теперь пора убрать лапы. Пусти!
— А куда ты спешишь?
Люк не без удовлетворения отметил, что ее Выразительное лицо вспыхнуло от гнева. Хиллари не умела скрывать своих чувств. В отличие от него.
Люк с малолетства научился искусству держать себя в руках. Проявлять чувства, по его мнению, настоящему мужчине не к лицу. Это его ослабляет. Делает уязвимым. Портит отношения с нужными людьми.
Он эту азбуку выучил еще в детстве. Познал на примере собственных родителей. В них чувства били ключом. И неудивительно, учитывая, что мать родилась на Сицилии, а отец ирландец.
Много лет подвергая себя и других нескончаемым эмоциональным взрывам, его «предки» шесть лет назад наконец развелись. Отец Люка пока не нашел себе другой пары, зато мать не упустила случая выйти замуж за степенного, уравновешенного бухгалтера и убыла с ним во Флориду.
Свадьбу сыграли, пока Хиллари не было в Ноксвилле. Много чего произошло, пока она отсутствовала, изучая право на Севере в каком-то дурацком юридическом колледже. Только одно осталось прежним. Он по-прежнему желал ее. Желал неистово, невыразимо.
— Куда спешу? — повторила Хиллари сквозь зубы. — Я сюда не забавляться с тобой пришла.
— Да? — спокойно переспросил он с интонацией иронического недоверия.
В бешенстве Хиллари изогнулась, пытаясь оторвать от себя обхватившие ее талию руки. И тут же, прикоснувшись к ним и ощутив кончиками пальцев тепло его кожи, поняла — что бы она ни делала, все не впрок. Сама напрашивается на беду. Как же ей знакомы эти руки, вплоть до крохотного шрама между большим и указательным пальцами — след от горящей веревки, которую он как-то схватил совсем маленьким.
И тут память подсказала еще кое-что из того, что она о нем знала и что могло ей помочь. Люк был ужасно чувствителен к щекотке.
Стоило прикоснуться к нему между третьим и четвертым ребрами, и он заходился от смеха. И, нагло глядя в его насмешливые зеленые глаза, она без малейших угрызений совести использовала свои знания, чтобы вырваться.
Сработало. Как только она пощекотала его, он сразу ее отпустил, да так резко, что она чуть не упала.
Но не успела она отпрянуть, как он схватил ее снова, прижав на этот раз обе руки к бокам, чтобы она не могла щекотать его.
— Кажется, ты решила приземлиться у моих ног? — ухмыльнулся он.
— Кажется, ты решил мне всячески в этом препятствовать?
— Я только принял оборонительные меры. Ты первая начала… щекотать меня.
— Потому что ты меня не отпускаешь.
— Дважды я ошибки не повторяю, — загадочно выдохнул он.
Она не стала выяснять, что за этой кроется.
— Я тоже. Мы оба извлекли уроки из наших ошибок. А теперь отпусти меня. Я серьезно говорю. — И, кивнув в сторону строительной площадки, добавила: — Ты что, нарочно разыгрываешь спектакль? Небольшое представление для твоих ребят? А я — в роли рыжего на ковре?
Свистки и улюлюканье вдруг привели Люка в чувство. Строительные рабочие, как правило, не славятся сдержанностью. Бригада Люка не составляла исключения.
Нехотя разжав руки. Люк бросил взгляд на своих подручных. До слов дело не дошло. Достаточно было свирепого выражения на лице, и парни тут же вернулись к своим обязанностям.
Тогда Люк перевел взгляд на Хиллари. Она успела спуститься с лесенки и почувствовала твердую почву под ногами. Вид у нее был настороженный.
Взрываясь от этой ее бдительности, он прорычал:
— Ладно, пошли в бытовку. Поговорим.
Сказать, что Хиллари завладели тайные мысли, — значит сильно приуменьшить истинное положение дел. Она не ожидала этой… искры.
Искры? Кого она морочит? Какая там искра! Неутоленное желание породило пламя, пожар катастрофических размеров. Предательское тело тянулось к Люку, рвалось прижаться к нему. А разум велел бежать в другую сторону — опрометью.
Разрываясь между двумя противоположными наказами, Хиллари не следовала ни тому, ни другому. Как-никак, а она пришла по важному делу.
Глубоко вздохнув, она поднялась по ступенькам и прошла вслед за Люком в бытовку.
— Так, — сказал Люк, выуживая пару банок холодного пива из холодильника, втиснутого возле чертежного столика, заваленного рулонами синьки и защитными очками. — Зачем ты пришла? От разлуки сердце млеет?
Ну и наглец, подумала Хиллари. Как только у него язык поворачивается! Ее сердце достаточно млело, когда он порвал с нею в то роковое лето четыре года назад.
— Нисколько. — А уязвленная гордость заставила ее добавить: — Совсем другой случай: с глаз долой, из сердца вон!
— Ты в этом уверена? — протянул он.
— Абсолютно. — Пусть не думает, что она пришла из-за него, потому что нет для нее мужчины желаннее, потому что он навсегда поселился в ее сердце. Ничего подобного.
— Ишь ты, — не без издевки бросил он. — А мне казалось, ты меня не забыла.
— Тот, кто забывает свои ошибки, обречен их повторять. Веская причина, чтобы не забыть тебя, Люк.
— Язычок у тебя все такой же острый. — Откровенно плотоядный взгляд соскользнул на ее губы. — И такой же упоительно сладкий?
— Какой есть. Не вздумай пробовать, — предостерегла она, гневно сузив глаза.
— Думать законами не запрещено. Ты у нас нынче юрист, Хиллари. Тебе следует это знать.
— А тебе следует знать, что твои намеки и экивоки у меня восторга не вызывают.
— В былое время вызывали. И еще какой.
— Те времена прошли. И давно. С тех пор многое приключилось. Поэтому я и пришла повидать тебя. Как ты мог допустить, чтобы это так далеко зашло?
— По-моему, не так уж и далеко. Она с удивлением уставилась на него:
— Ты серьезно?
— А что такого?
— Подумать только — я считала, ты мне поможешь. А ты той же пробы, что и твой отец.
Люку это утверждение не понравилось. Пока он жил с отцом, не раз утешал себя мыслью, что, к счастью, не похож на него. Слова «сдержанность» в лексиконе его отца вообще не существовало. А у него оно было основой основ.
— Погоди минутку…
— Нет уж, это ты погоди. Как можно спокойно относиться к тому, что с этими двумя происходит?
— Знаешь, у меня впечатление, что мы говорим о разных вещах.
— Разных? А ты о чем говоришь? — удивилась она.
— Я-то? О том, что десять минут назад произошло на лесенке между нами двумя, — мгновенно выпалил Люк.
Хиллари решила не комментировать его реплику, сделать вид, что такой пустячный эпизод и слов-то не стоит, хотя, судя по тому, насколько сама она была ошеломлена, встреча их могла иметь далеко идущие последствия.
— А я говорю о вражде между нашими отцами, — заявила она.
— Ах, вот о чем!
— Да, о том самом. Меня долго не было в городе, и я даже не догадывалась, до какой степени это дошло. — Подразумевалось, что он-то, несомненно, все знал.
— Я тоже надолго уезжал, — возразил Люк. — Завел собственное дело, как видишь. Или ты не заметила?
Дело, которое сыграло немаловажную роль в нашем разрыве, добавил он про себя. Хиллари не могла взять в толк, зачем ему понадобилось иметь собственное дело. Она не одобряла его решения наняться на высокооплачиваемую работу где-нибудь в Африке или Азии, чтобы заработать побольше денег и основать собственную компанию.
Нет, она толкала его на другое: взять заем у своего или ее отца. Люк отказался. Они тогда насмерть переругались, а неделю спустя он уехал на Ближний Восток.
— Как же, заметила и тебя, и твою замечательную компанию! — В голосе Хиллари прозвучал глубокий сарказм негодования. Эта тема была для нее минным полем. Люк был одержим желанием иметь собственное дело. Ради этого он мог пожертвовать всем, даже Хиллари!
Четыре года назад они порвали отношения, когда Люк заявил, что подписал двухгодичный контракт, который, возможно, потом продлит еще года на три. Подписал, ничего не обсудив с ней заранее! Он просто обрушил на нее эту приятную новость как свершившийся факт.
Хиллари была потрясена. Ей не верилось, что он способен пойти на такой шаг, от которого зависело их будущее, не посоветовавшись с ней. Разве что он и не собирался делить с ней свое будущее. Все может быть. Такого удара по своему самолюбию она ему не простила.
К тому же своенравный поступок Люка усилил и без того мучившее ее подозрение, что она увлечена Люком куда больше, чем он ею. К примеру, он ни разу напрямик не объяснялся ей в любви, хотя сама она не раз говорила ему, что любит его. Правда, Хиллари считала, что Люк разделяет ее чувство, просто сдержан в словах.
Теперь же, оглядываясь назад, она понимала, что Просто обманывала себя. О какой любви могла идти речь, если он так с ней поступил! Когда она попыталась отговорить его, посоветовала принять помощь либо от ее отца, либо от своего, он наотрез отказался даже разговаривать на эту тему. Они долго и злобно ругались.
— Ты меня душишь! — орал он. — Тащишь назад. Хочешь связать по рукам и ногам! Не выйдет.
— И прекрасно. Катись на свой Ближний Восток! Хоть к дьяволу в пекло! — орала она в ответ.
Он хлопнул дверью, и до сегодняшнего дня, когда она сама его разыскала, Хиллари больше его не видела и ни строки от него не получала. Правда, она только несколько дней как вернулась в Ноксвилл, но, если бы Люк хотел ее найти, за четыре года уж как-нибудь сумел бы. Значит, не хотел.
Четыре года назад он яснее ясного показал, что в его жизни занимает первое место. Во всяком случае, не она. И сейчас тоже — — не она.
Пусть! Ей от этого уже не больно. И она не позволит, чтоб было больно. Зарубцевалось, заросло,
— Так, значит, ты основал собственную компанию, — сказала она, как ей мнилось, полным равнодушия голосом. — Похоже, теперь у тебя есть все, чего ты хотел.
— Не все, — ответил он. — Еще не все. Ну да, конечно, нам нужна фирма побольше, с офисами по всему штату. Впрочем, ей-то что.
— Так вот, пока ты занимался этим своим делом, отдавая ему всего себя, наши отцы занимались тем, что искали способ прикончить друг друга. Не в буквальном смысле прикончить, — поправилась Хиллари, поймав на себе скептический взгляд Люка. — Пока, — зловеще добавила она. — Но предвижу, они способны вступить на этот путь, если мы не вмешаемся. В настоящий момент они ограничиваются войной на деловом фронте, но кто знает, куда их занесет.
— Здоровое соперничество в деловом мире — в порядке вещей, — возразил Люк.
— Ничего здорового нет в том, что люди поливают друг друга грязью, или стараются стереть в порошок, или втаптывают в землю, пока один не уничтожит другого.
— Это твой папаша такое предрекает?
— Ну, я чуть-чуть перефразировала, но суть такова. А твой отец? Что он предрекает?
— Мой предок выражается попроще, — сухо заметил Люк.
Хиллари представила себе это «попроще». Она помнила те годы, когда оба были друзьями и партнерами в фирме по продаже недвижимости — до того, как между ними пробежала черная кошка. Шон Маккалистер был телом, а отец — мозгом, и тогда их обоих это устраивало. Шон Маккалистер, дюжий, крепкий, с массивной багровой выей работяга, любил ругаться по-черному. И сейчас, несомненно, любит.
Напротив, семейство Грантов уходило корнями в Теннесси и вело свою родословную со времен Войны за независимость. Правда, родственники с другой стороны — с материнской — были выходцами с Севера и, следовательно, в глазах отцовской семьи плебеями и выскочками. Это послужило одной из причин, по которой родители Хиллари — ей было тогда шесть лет — разошлись, и ее мать уехала с ней в Чикаго, где они и поселились.
Лето Хиллари проводила с отцом в Ноксвилле. Там она впервые встретила Люка, когда ей было шестнадцать. Она влюбилась в него с первого взгляда — втрескалась по уши.
Два года она страдала по нему молча, стараясь изо всех сил, чтобы Люк не заметил ее чувства. Старше на пять лет, он не снисходил до нее и обращался c нею в манере взрослого брата. А может, Хиллари так казалось. Она ведь была единственным ребенком.
Люк тоже был единственным ребенком. Долгими летними ночами Хиллари мечтательно твердила себе, что и это, кроме многого другого, их объединяет. Когда ей исполнился двадцать один и «они сошлись, выяснилось, что у них и в самом деле много общего. Очень много.
— Очнись, Хиллари, — произнес Люк, махнув у нее перед носом рукой..
Хиллари мгновенно вскинулась, словно по Команде «смирно».
— Я уже сказала, — продолжала она как ни в чем не бывало, будто Люк только что не поймал ее на витаниях в облаках, — что эта ситуация, как мне кажется, непозволительно затянулась. У моего отца открылась язва и вообще здоровье пошатнулось, а причина — я уверена — навязчивое желание поквитаться с твоим отцом.
— По-твоему, мой предок виноват в болезнях твоего папаши?
— Да нет. По-моему, нам надо что-то сделать, чтобы эта нелепая вражда не разрасталась дальше.
— Согласен.
— Согласен? — Она не ожидала, что он так сразу признает ее правоту. Она надеялась его в конце концов убедить, но готовилась потратить на это немало сил.
— Абсолютно.
— Приятно слышать, — обрадовалась она. — Откровенно говоря, я шла сюда с тяжелым сердцем. А теперь рада, что пришла.
— И я рад. — Очень рад, добавил Люк про себя, когда вся картина стала ему ясна. Перед ним открывалась возможность убить двух зайцев сразу, совместить несовместимое! Какие там еще есть крылатые слова, которыми выражают удачный оборот вещей как раз в ту сторону, в какую тебе надо? Потому что теперь, когда Хиллари снова оказалась рядом, он ни за что не даст ей уйти.
— У тебя есть какие-нибудь планы на этот счет? — осведомилась она.
— Спрашиваешь!
— У меня тоже есть. Но давай выкладывай первый, — попросила она. — Так какое у тебя предложение?
— Самое простое. Выходи за меня замуж.
Она никак не ожидала, что Люк встретит ее с распростертыми объятиями. Не в переносном, в буквальном смысле. Впрочем, что еще ему оставалось, когда он неожиданно налетел на нее!
Произошло это секунду назад. Она как раз поднималась по металлической лесенке в бытовку, а он оттуда выкатился. И стоило ему стиснуть ее, как она снова почувствовала себя в его власти — и физически, и эмоционально. Да и могло ли быть иначе, когда ее прижимал к груди единственный мужчина, которого она любила. И который любил ее — так она когда-то считала. Заблуждение, которое дорого ей обошлось.
Теперь, когда ее сжимали эти ладони, все вернулось вновь. Робкое томление, пламенное желание, немыслимое блаженство и напоследок — боль. И пока ее омывало тепло этих слишком знакомых и неожиданных объятий, нахлынули воспоминания — и о хорошем, и о плохом.
В шестнадцать лет она вздыхала по нему издали. В двадцать один полюбила без памяти и навсегда. Он был ее первым, ее единственным мужчиной.
Решительно поборов в себе соблазн продлить это прикосновение навечно, она оторвала голову от рубашки Люка и взглянула ему в лицо. Кажется, глаза у него стали еще зеленее. Как могла она забыть пронзительность этих глаз! А вокруг появились новые морщинки, и возле рта тоже — рта, который тогда, давным-давно, осыпал ее невозможно грешными поцелуями. Упоительно грешными.
Каштановые пряди спадали на лоб. Даром что это стройка, каски Люк не носил. А постричься бы ему не помешало. Он постарел. Но выглядит молодцом. Усталый. Но выглядит молодцом.
Было всего три часа пополудни, но на щеках и подбородке уже пробивалась колючая щетина. Ей вспомнилась опьяняющая грубость его кожи — руки так и чесались коснуться ее, провести пальцами по упрямой складке на подбородке, а потом насладиться мягкими, по контрасту, губами.
Не смей! Прекрати! Трезвость, которую в последнее время Хиллари воспитывала в себе, осадила распоясавшееся воображение. Черт знает что! Ведет себя словно какая-то сексуально озабоченная девица — уставилась во все глаза и мигает. Даже «здрасте» не сказала. И, продолжая размышлять в том же духе, она открыла рот и обронила с наигранной веселостью:
— Привет, радость моя! Еще помнишь меня?
Великолепный зачин, язвительно поздравила себя Хиллари. Кому бы пришло в голову, что она закончила юридическую школу третьей в выпуске… что вообще там училась… и даже относилась к более или менее головастым особям. По такой дурацкой реплике этого никак не скажешь.
Нет, не так она предполагала завязать с ним разговор. Но ведь еще меньше предполагала увязнуть в его объятиях!
— Тебя-то? Еще бы не помнить! — пробурчал Люк, явно не собираясь убирать руки с того места, где они оказались, — пониже талии у нее на спине.
Хиллари вся затрепетала. Его гортанный голос всегда на нее так действовал. Обидно сознавать, что он не утратил над ней своей власти. После стольких-то лет…
Смешно! Так она и будет стоять перед ним дура дурой? Нет, шалишь! Она женщина с характером. К тому же пришла сюда по делу. И важному.
Вернувшись после непродолжительного отсутствия в родной Ноксвилл, Хиллари обнаружила, что ( ее отец и отец Люка все еще раздувают ссору, начавшуюся добрых десять лет назад. Их вражда стала неистовой, и Хиллари не могла позволить себе остаться в стороне, ничего не предпринимая. Не в ее это привычках. Ей свойственно действовать. И вот она здесь.
— Мне нужно поговорить с тобой. Люк. — Сухость ее тона не вязалась с влажным апрельским днем и еще меньше с тем, что сейчас между ними происходило, — с поднявшимся в обоих желанием. — Может, войдешь со мной на минутку внутрь?
— Войду? Внутрь? — повторил он вязким, томным голосом.
В голове у нее молнией пронеслись бросающие в жар воспоминания — воспоминания о том, когда он владел не только ее сердцем, но и…
— В бытовку. Надо поговорить, — поспешно уточнила она, чуть шевельнувшись в его крепко сомкнутых руках. И от этого движения желание усилилось.
Она замерла. Он тоже.
Его зеленые глаза впились в нее. Пронзительность этого взгляда лишала сил. Словно Люк обладал способностью видеть ее насквозь, читать ее тайные мысли. Ох, если так, она здорово попалась — имея в виду, что это были за мысли!
А Люк улыбался медленной, довольной улыбкой, наслаждаясь тем, что снова обнимает Хиллари. Невооруженным глазом видно, что ей тоже хорошо в его руках. Лучше некуда. И ладные округлости ее ягодиц тоже в пределах его досягаемости. А грудь касается его груди, елозит по рубашке всякий раз, как Хиллари делает вздох.
Электрический ток. Желание. Неутоленная жажда. Люк все это чувствовал и, стоя столбом, рассматривал ее.
А посмотреть было на что: Хиллари стала еще красивее. Кожа по-прежнему нежная, словно фарфоровая, а глаза такой потрясающей синевы — люди думают, что она носит контактные линзы. А у нее просто «ирландские», как Люк их для себя определил, глаза.
К его величайшему удовольствию, она не обкорнала, хоть и не раз грозилась, свои густые черные волосы. Глянцевито переливаясь, они все так же буйной и непокорной массой падали ей на плечи. Это мое проклятие, бывало, сетовала Хиллари, пытаясь пригладить прическу. И мое истинное наслаждение, говаривал Люк, зарываясь лицом в великолепную гриву, когда они предавались любви.
— Много воды утекло с той поры, — произнес Люк медленно, мягко, мечтательно.
— Много. А теперь пора убрать лапы. Пусти!
— А куда ты спешишь?
Люк не без удовлетворения отметил, что ее Выразительное лицо вспыхнуло от гнева. Хиллари не умела скрывать своих чувств. В отличие от него.
Люк с малолетства научился искусству держать себя в руках. Проявлять чувства, по его мнению, настоящему мужчине не к лицу. Это его ослабляет. Делает уязвимым. Портит отношения с нужными людьми.
Он эту азбуку выучил еще в детстве. Познал на примере собственных родителей. В них чувства били ключом. И неудивительно, учитывая, что мать родилась на Сицилии, а отец ирландец.
Много лет подвергая себя и других нескончаемым эмоциональным взрывам, его «предки» шесть лет назад наконец развелись. Отец Люка пока не нашел себе другой пары, зато мать не упустила случая выйти замуж за степенного, уравновешенного бухгалтера и убыла с ним во Флориду.
Свадьбу сыграли, пока Хиллари не было в Ноксвилле. Много чего произошло, пока она отсутствовала, изучая право на Севере в каком-то дурацком юридическом колледже. Только одно осталось прежним. Он по-прежнему желал ее. Желал неистово, невыразимо.
— Куда спешу? — повторила Хиллари сквозь зубы. — Я сюда не забавляться с тобой пришла.
— Да? — спокойно переспросил он с интонацией иронического недоверия.
В бешенстве Хиллари изогнулась, пытаясь оторвать от себя обхватившие ее талию руки. И тут же, прикоснувшись к ним и ощутив кончиками пальцев тепло его кожи, поняла — что бы она ни делала, все не впрок. Сама напрашивается на беду. Как же ей знакомы эти руки, вплоть до крохотного шрама между большим и указательным пальцами — след от горящей веревки, которую он как-то схватил совсем маленьким.
И тут память подсказала еще кое-что из того, что она о нем знала и что могло ей помочь. Люк был ужасно чувствителен к щекотке.
Стоило прикоснуться к нему между третьим и четвертым ребрами, и он заходился от смеха. И, нагло глядя в его насмешливые зеленые глаза, она без малейших угрызений совести использовала свои знания, чтобы вырваться.
Сработало. Как только она пощекотала его, он сразу ее отпустил, да так резко, что она чуть не упала.
Но не успела она отпрянуть, как он схватил ее снова, прижав на этот раз обе руки к бокам, чтобы она не могла щекотать его.
— Кажется, ты решила приземлиться у моих ног? — ухмыльнулся он.
— Кажется, ты решил мне всячески в этом препятствовать?
— Я только принял оборонительные меры. Ты первая начала… щекотать меня.
— Потому что ты меня не отпускаешь.
— Дважды я ошибки не повторяю, — загадочно выдохнул он.
Она не стала выяснять, что за этой кроется.
— Я тоже. Мы оба извлекли уроки из наших ошибок. А теперь отпусти меня. Я серьезно говорю. — И, кивнув в сторону строительной площадки, добавила: — Ты что, нарочно разыгрываешь спектакль? Небольшое представление для твоих ребят? А я — в роли рыжего на ковре?
Свистки и улюлюканье вдруг привели Люка в чувство. Строительные рабочие, как правило, не славятся сдержанностью. Бригада Люка не составляла исключения.
Нехотя разжав руки. Люк бросил взгляд на своих подручных. До слов дело не дошло. Достаточно было свирепого выражения на лице, и парни тут же вернулись к своим обязанностям.
Тогда Люк перевел взгляд на Хиллари. Она успела спуститься с лесенки и почувствовала твердую почву под ногами. Вид у нее был настороженный.
Взрываясь от этой ее бдительности, он прорычал:
— Ладно, пошли в бытовку. Поговорим.
Сказать, что Хиллари завладели тайные мысли, — значит сильно приуменьшить истинное положение дел. Она не ожидала этой… искры.
Искры? Кого она морочит? Какая там искра! Неутоленное желание породило пламя, пожар катастрофических размеров. Предательское тело тянулось к Люку, рвалось прижаться к нему. А разум велел бежать в другую сторону — опрометью.
Разрываясь между двумя противоположными наказами, Хиллари не следовала ни тому, ни другому. Как-никак, а она пришла по важному делу.
Глубоко вздохнув, она поднялась по ступенькам и прошла вслед за Люком в бытовку.
— Так, — сказал Люк, выуживая пару банок холодного пива из холодильника, втиснутого возле чертежного столика, заваленного рулонами синьки и защитными очками. — Зачем ты пришла? От разлуки сердце млеет?
Ну и наглец, подумала Хиллари. Как только у него язык поворачивается! Ее сердце достаточно млело, когда он порвал с нею в то роковое лето четыре года назад.
— Нисколько. — А уязвленная гордость заставила ее добавить: — Совсем другой случай: с глаз долой, из сердца вон!
— Ты в этом уверена? — протянул он.
— Абсолютно. — Пусть не думает, что она пришла из-за него, потому что нет для нее мужчины желаннее, потому что он навсегда поселился в ее сердце. Ничего подобного.
— Ишь ты, — не без издевки бросил он. — А мне казалось, ты меня не забыла.
— Тот, кто забывает свои ошибки, обречен их повторять. Веская причина, чтобы не забыть тебя, Люк.
— Язычок у тебя все такой же острый. — Откровенно плотоядный взгляд соскользнул на ее губы. — И такой же упоительно сладкий?
— Какой есть. Не вздумай пробовать, — предостерегла она, гневно сузив глаза.
— Думать законами не запрещено. Ты у нас нынче юрист, Хиллари. Тебе следует это знать.
— А тебе следует знать, что твои намеки и экивоки у меня восторга не вызывают.
— В былое время вызывали. И еще какой.
— Те времена прошли. И давно. С тех пор многое приключилось. Поэтому я и пришла повидать тебя. Как ты мог допустить, чтобы это так далеко зашло?
— По-моему, не так уж и далеко. Она с удивлением уставилась на него:
— Ты серьезно?
— А что такого?
— Подумать только — я считала, ты мне поможешь. А ты той же пробы, что и твой отец.
Люку это утверждение не понравилось. Пока он жил с отцом, не раз утешал себя мыслью, что, к счастью, не похож на него. Слова «сдержанность» в лексиконе его отца вообще не существовало. А у него оно было основой основ.
— Погоди минутку…
— Нет уж, это ты погоди. Как можно спокойно относиться к тому, что с этими двумя происходит?
— Знаешь, у меня впечатление, что мы говорим о разных вещах.
— Разных? А ты о чем говоришь? — удивилась она.
— Я-то? О том, что десять минут назад произошло на лесенке между нами двумя, — мгновенно выпалил Люк.
Хиллари решила не комментировать его реплику, сделать вид, что такой пустячный эпизод и слов-то не стоит, хотя, судя по тому, насколько сама она была ошеломлена, встреча их могла иметь далеко идущие последствия.
— А я говорю о вражде между нашими отцами, — заявила она.
— Ах, вот о чем!
— Да, о том самом. Меня долго не было в городе, и я даже не догадывалась, до какой степени это дошло. — Подразумевалось, что он-то, несомненно, все знал.
— Я тоже надолго уезжал, — возразил Люк. — Завел собственное дело, как видишь. Или ты не заметила?
Дело, которое сыграло немаловажную роль в нашем разрыве, добавил он про себя. Хиллари не могла взять в толк, зачем ему понадобилось иметь собственное дело. Она не одобряла его решения наняться на высокооплачиваемую работу где-нибудь в Африке или Азии, чтобы заработать побольше денег и основать собственную компанию.
Нет, она толкала его на другое: взять заем у своего или ее отца. Люк отказался. Они тогда насмерть переругались, а неделю спустя он уехал на Ближний Восток.
— Как же, заметила и тебя, и твою замечательную компанию! — В голосе Хиллари прозвучал глубокий сарказм негодования. Эта тема была для нее минным полем. Люк был одержим желанием иметь собственное дело. Ради этого он мог пожертвовать всем, даже Хиллари!
Четыре года назад они порвали отношения, когда Люк заявил, что подписал двухгодичный контракт, который, возможно, потом продлит еще года на три. Подписал, ничего не обсудив с ней заранее! Он просто обрушил на нее эту приятную новость как свершившийся факт.
Хиллари была потрясена. Ей не верилось, что он способен пойти на такой шаг, от которого зависело их будущее, не посоветовавшись с ней. Разве что он и не собирался делить с ней свое будущее. Все может быть. Такого удара по своему самолюбию она ему не простила.
К тому же своенравный поступок Люка усилил и без того мучившее ее подозрение, что она увлечена Люком куда больше, чем он ею. К примеру, он ни разу напрямик не объяснялся ей в любви, хотя сама она не раз говорила ему, что любит его. Правда, Хиллари считала, что Люк разделяет ее чувство, просто сдержан в словах.
Теперь же, оглядываясь назад, она понимала, что Просто обманывала себя. О какой любви могла идти речь, если он так с ней поступил! Когда она попыталась отговорить его, посоветовала принять помощь либо от ее отца, либо от своего, он наотрез отказался даже разговаривать на эту тему. Они долго и злобно ругались.
— Ты меня душишь! — орал он. — Тащишь назад. Хочешь связать по рукам и ногам! Не выйдет.
— И прекрасно. Катись на свой Ближний Восток! Хоть к дьяволу в пекло! — орала она в ответ.
Он хлопнул дверью, и до сегодняшнего дня, когда она сама его разыскала, Хиллари больше его не видела и ни строки от него не получала. Правда, она только несколько дней как вернулась в Ноксвилл, но, если бы Люк хотел ее найти, за четыре года уж как-нибудь сумел бы. Значит, не хотел.
Четыре года назад он яснее ясного показал, что в его жизни занимает первое место. Во всяком случае, не она. И сейчас тоже — — не она.
Пусть! Ей от этого уже не больно. И она не позволит, чтоб было больно. Зарубцевалось, заросло,
— Так, значит, ты основал собственную компанию, — сказала она, как ей мнилось, полным равнодушия голосом. — Похоже, теперь у тебя есть все, чего ты хотел.
— Не все, — ответил он. — Еще не все. Ну да, конечно, нам нужна фирма побольше, с офисами по всему штату. Впрочем, ей-то что.
— Так вот, пока ты занимался этим своим делом, отдавая ему всего себя, наши отцы занимались тем, что искали способ прикончить друг друга. Не в буквальном смысле прикончить, — поправилась Хиллари, поймав на себе скептический взгляд Люка. — Пока, — зловеще добавила она. — Но предвижу, они способны вступить на этот путь, если мы не вмешаемся. В настоящий момент они ограничиваются войной на деловом фронте, но кто знает, куда их занесет.
— Здоровое соперничество в деловом мире — в порядке вещей, — возразил Люк.
— Ничего здорового нет в том, что люди поливают друг друга грязью, или стараются стереть в порошок, или втаптывают в землю, пока один не уничтожит другого.
— Это твой папаша такое предрекает?
— Ну, я чуть-чуть перефразировала, но суть такова. А твой отец? Что он предрекает?
— Мой предок выражается попроще, — сухо заметил Люк.
Хиллари представила себе это «попроще». Она помнила те годы, когда оба были друзьями и партнерами в фирме по продаже недвижимости — до того, как между ними пробежала черная кошка. Шон Маккалистер был телом, а отец — мозгом, и тогда их обоих это устраивало. Шон Маккалистер, дюжий, крепкий, с массивной багровой выей работяга, любил ругаться по-черному. И сейчас, несомненно, любит.
Напротив, семейство Грантов уходило корнями в Теннесси и вело свою родословную со времен Войны за независимость. Правда, родственники с другой стороны — с материнской — были выходцами с Севера и, следовательно, в глазах отцовской семьи плебеями и выскочками. Это послужило одной из причин, по которой родители Хиллари — ей было тогда шесть лет — разошлись, и ее мать уехала с ней в Чикаго, где они и поселились.
Лето Хиллари проводила с отцом в Ноксвилле. Там она впервые встретила Люка, когда ей было шестнадцать. Она влюбилась в него с первого взгляда — втрескалась по уши.
Два года она страдала по нему молча, стараясь изо всех сил, чтобы Люк не заметил ее чувства. Старше на пять лет, он не снисходил до нее и обращался c нею в манере взрослого брата. А может, Хиллари так казалось. Она ведь была единственным ребенком.
Люк тоже был единственным ребенком. Долгими летними ночами Хиллари мечтательно твердила себе, что и это, кроме многого другого, их объединяет. Когда ей исполнился двадцать один и «они сошлись, выяснилось, что у них и в самом деле много общего. Очень много.
— Очнись, Хиллари, — произнес Люк, махнув у нее перед носом рукой..
Хиллари мгновенно вскинулась, словно по Команде «смирно».
— Я уже сказала, — продолжала она как ни в чем не бывало, будто Люк только что не поймал ее на витаниях в облаках, — что эта ситуация, как мне кажется, непозволительно затянулась. У моего отца открылась язва и вообще здоровье пошатнулось, а причина — я уверена — навязчивое желание поквитаться с твоим отцом.
— По-твоему, мой предок виноват в болезнях твоего папаши?
— Да нет. По-моему, нам надо что-то сделать, чтобы эта нелепая вражда не разрасталась дальше.
— Согласен.
— Согласен? — Она не ожидала, что он так сразу признает ее правоту. Она надеялась его в конце концов убедить, но готовилась потратить на это немало сил.
— Абсолютно.
— Приятно слышать, — обрадовалась она. — Откровенно говоря, я шла сюда с тяжелым сердцем. А теперь рада, что пришла.
— И я рад. — Очень рад, добавил Люк про себя, когда вся картина стала ему ясна. Перед ним открывалась возможность убить двух зайцев сразу, совместить несовместимое! Какие там еще есть крылатые слова, которыми выражают удачный оборот вещей как раз в ту сторону, в какую тебе надо? Потому что теперь, когда Хиллари снова оказалась рядом, он ни за что не даст ей уйти.
— У тебя есть какие-нибудь планы на этот счет? — осведомилась она.
— Спрашиваешь!
— У меня тоже есть. Но давай выкладывай первый, — попросила она. — Так какое у тебя предложение?
— Самое простое. Выходи за меня замуж.
Глава вторая
— Что-что ты сказал? — спросила Хиллари, уверенная, что, должно быть, ослышалась.
— Выходи за меня. — Это был не вопрос и не просьба. Нет, это прозвучало наполовину приказом, наполовину вызовом.
Сколько лет Хиллари ничего так не желала, как услышать от него эти три слова! Но не так. В ее мечтах предложению выйти замуж сопутствовало объяснение в любви. Она рисовала себе романтическую интермедию, которую завершал букет роз. И музыка. Чайковского. Она питала слабость к Чайковскому.
И к Люку она питала слабость, И она не станет лгать себе самой, отрицая, будто его слова не произвели на нее оглушающего действия. Да, она ничего так не желала. Мечтала об этом еще шестнадцатилетней девчонкой. Быть женой Люка.
— Дурачишься, да?
— Нет. Я совершенно серьезно, — с невозмутимым спокойствием подтвердил Люк.
Именно это спокойствие сразу ее отрезвило. О чем она думает? О том, что между ними было? Было и сплыло. И если Люк полагает, что отпустил милую шутку, то ей не смешно.
— Ты, верно, спятил! Мы четыре года в глаза друг друга не видели.
— Точно четыре года? Значит, ты считала? — сказал он, поддразнивая ее. Этим тоном все было сказано.
— Если ты не собираешься говорить о деле всерьез, я прекращаю разговор, — заявила Хиллари, разъяренная его бесцеремонностью. Как он посмел! Неужели она впрямь когда-то страдала по этому наглецу? Должно быть, была не в своем уме.
Но не успела она сделать и двух шагов к двери, как его ладонь, опустившись на плечо, задержала ее.
— Не спеши. Ты еще не сказала мне, какой у тебя план. Как-никак я человек разумный. — И, пропустив мимо ушей ее сердитые доказательства обратного, заключил: — Выкладывай свои соображения. — И удерживающая ее ладонь мягко соскользнула к локтю.
Резко высвободив руку, Хиллари смерила собеседника недоверчивым взглядом. Что он задумал? Чего добивается?
— Садись, — пригласил Люк и, отступив, подхватил стоявший в стороне стул для себя. Развернув его спинкой вперед, он ловко оседлал его.
Люк в своем репертуаре, отметила про себя Хиллари, — даже если всего-то надо принять сидячее положение, он сделает это по-своему.
— Валяй. Что ты там придумала? — сказал он, положив руки на спинку стула.
Убедившись, что он на самом деле готов ее слушать, Хиллари опустилась на край стоящего рядом стула и принялась излагать свой план:
— Прежде всего нам, по-моему, нужно собрать как можно больше информации — выяснить, с чего. это у них началось. Ты об этом хоть что-нибудь знаешь?
— Почти ничего, — пожал плечами Люк. Широкими, мощными плечами. Студентом он занимался плаванием, входил в команду, которая была чемпионом штата, и тренировки не прошли даром для верхней части его торса. О нижней Хиллари и думать боялась, благо спинка стула скрывала от нее расставленные под углом ноги, оседлавшие сиденье. Ей и без того хватает, незачем еще любоваться, как обтягивают Люка джинсы. Она отвела взгляд и сказала:
— Я тоже почти ничего. И в этом вся беда. Прежде чем решать проблему, необходимо о ней как можно больше знать. Я пыталась говорить с папой, но ничего не добилась. Он уходит от разговора. Пошла поговорить с твоим отцом, но он даже . не вышел ко мне. Одна я ничего не добьюсь, но если мы объединим усилия — сможем кое-что раскопать и выяснить точно, что послужило причиной этой нелепой вражды.
Придав лицу глубокомысленное выражение. Люк секунду-другую сосредоточенно смотрел на Хиллари, словно вникая в сказанное, но затем резко покачал головой.
— Не-ет. Мой план мне больше нравится.
Хиллари гневно сверкнула глазами.
— А ты с самого начала был настроен против моего. Скажешь, нет? Не трудись отвечать. Это ведь, насколько мне помнится, главная твоя черта. Уж ты такой! — с сердцем проговорила она. — Ты принял решение, а там хоть потоп, хоть светопреставление, но быть но сему. Ты не отступишься, даже если то, что надумал, бред собачий.
— Похоже, мы ушли в сторону от предложения, которое я тебе сделал. А?
— Ты сделал мне предложение? Ты отдал приказ. К тому же неосуществимый.
— Вполне осуществимый, — возразил он. — На редкость практичный. Мы у наших родителей единственные дети. Мы женимся, и вражда прекращается сама собой.
— К твоему сведению, брак не прекращает вражды. Напротив. Вражда уничтожает родственные связи. Ты никогда не слышал о Ромео и Джульетте?
— Литература, — хмыкнул Люк, отклоняя этот довод взмахом руки. — А в жизни специально заключают браки, чтобы прекратить вражду, даже войны. Этим пользовались коронованные особы, главы государств на протяжении всей истории.
— Учитывая твое стремление быть главой, я думаю: подражание коронованным особам тебе по нраву, — отвечала она. — А вот мне — нет. Он на ее шпильку не отреагировал.
— Раз мы поженимся, моему предку и твоему придется воленс-ноленс, прекратить грызню, хотя бы ради благополучия внуков…
— Внуков!
— Чтобы выглядеть пристойно, — продолжал он как ни в чем не бывало, — твой папаша и мой пожмут друг другу руки и покончат с этим вздором, переключатся на другие занятия. На гольф, может быть.
— У тебя богатое воображение! К твоему сведению, в жизни браки, как правило, только разжигают семейные распри, а не наоборот.
Люк нахмурился.
— Откуда ты взяла? Замуж собиралась? За кого?
— Тебя это не касается.
— Очень даже касается: ты не сегодня-завтра будешь моей женой.
— Не буду. Ни сегодня, ни завтра, ни во веки веков.
— Значит, ты вовсе не хочешь прекратить эту вражду?
— Нет, хочу. Очень хочу, — возмутилась она. — Не смей клепать на меня.
— Ты заявляешь: хочу покончить с враждой. Прекрасно. Я предлагаю тебе, как это сделать. Выйти за меня замуж. Если ты отказываешься, я снимаю с себя ответственность за дальнейшее. Учти, вражда эта вполне может разгореться еще сильнее, — предостерег он резко и прямо.
Ну нет, на такой явный шантаж Хиллари не станет поддаваться.
— Учту.
— Что ты ломаешься? — почти с горечью спросил Люк.
— Ломаюсь?
— Словно мы совсем чужие, только сегодня встретились. Кажется, знали друг друга во всех подробностях, — проговорил он голосом, от которого растаяли бы и полярные льды.
— Выходи за меня. — Это был не вопрос и не просьба. Нет, это прозвучало наполовину приказом, наполовину вызовом.
Сколько лет Хиллари ничего так не желала, как услышать от него эти три слова! Но не так. В ее мечтах предложению выйти замуж сопутствовало объяснение в любви. Она рисовала себе романтическую интермедию, которую завершал букет роз. И музыка. Чайковского. Она питала слабость к Чайковскому.
И к Люку она питала слабость, И она не станет лгать себе самой, отрицая, будто его слова не произвели на нее оглушающего действия. Да, она ничего так не желала. Мечтала об этом еще шестнадцатилетней девчонкой. Быть женой Люка.
— Дурачишься, да?
— Нет. Я совершенно серьезно, — с невозмутимым спокойствием подтвердил Люк.
Именно это спокойствие сразу ее отрезвило. О чем она думает? О том, что между ними было? Было и сплыло. И если Люк полагает, что отпустил милую шутку, то ей не смешно.
— Ты, верно, спятил! Мы четыре года в глаза друг друга не видели.
— Точно четыре года? Значит, ты считала? — сказал он, поддразнивая ее. Этим тоном все было сказано.
— Если ты не собираешься говорить о деле всерьез, я прекращаю разговор, — заявила Хиллари, разъяренная его бесцеремонностью. Как он посмел! Неужели она впрямь когда-то страдала по этому наглецу? Должно быть, была не в своем уме.
Но не успела она сделать и двух шагов к двери, как его ладонь, опустившись на плечо, задержала ее.
— Не спеши. Ты еще не сказала мне, какой у тебя план. Как-никак я человек разумный. — И, пропустив мимо ушей ее сердитые доказательства обратного, заключил: — Выкладывай свои соображения. — И удерживающая ее ладонь мягко соскользнула к локтю.
Резко высвободив руку, Хиллари смерила собеседника недоверчивым взглядом. Что он задумал? Чего добивается?
— Садись, — пригласил Люк и, отступив, подхватил стоявший в стороне стул для себя. Развернув его спинкой вперед, он ловко оседлал его.
Люк в своем репертуаре, отметила про себя Хиллари, — даже если всего-то надо принять сидячее положение, он сделает это по-своему.
— Валяй. Что ты там придумала? — сказал он, положив руки на спинку стула.
Убедившись, что он на самом деле готов ее слушать, Хиллари опустилась на край стоящего рядом стула и принялась излагать свой план:
— Прежде всего нам, по-моему, нужно собрать как можно больше информации — выяснить, с чего. это у них началось. Ты об этом хоть что-нибудь знаешь?
— Почти ничего, — пожал плечами Люк. Широкими, мощными плечами. Студентом он занимался плаванием, входил в команду, которая была чемпионом штата, и тренировки не прошли даром для верхней части его торса. О нижней Хиллари и думать боялась, благо спинка стула скрывала от нее расставленные под углом ноги, оседлавшие сиденье. Ей и без того хватает, незачем еще любоваться, как обтягивают Люка джинсы. Она отвела взгляд и сказала:
— Я тоже почти ничего. И в этом вся беда. Прежде чем решать проблему, необходимо о ней как можно больше знать. Я пыталась говорить с папой, но ничего не добилась. Он уходит от разговора. Пошла поговорить с твоим отцом, но он даже . не вышел ко мне. Одна я ничего не добьюсь, но если мы объединим усилия — сможем кое-что раскопать и выяснить точно, что послужило причиной этой нелепой вражды.
Придав лицу глубокомысленное выражение. Люк секунду-другую сосредоточенно смотрел на Хиллари, словно вникая в сказанное, но затем резко покачал головой.
— Не-ет. Мой план мне больше нравится.
Хиллари гневно сверкнула глазами.
— А ты с самого начала был настроен против моего. Скажешь, нет? Не трудись отвечать. Это ведь, насколько мне помнится, главная твоя черта. Уж ты такой! — с сердцем проговорила она. — Ты принял решение, а там хоть потоп, хоть светопреставление, но быть но сему. Ты не отступишься, даже если то, что надумал, бред собачий.
— Похоже, мы ушли в сторону от предложения, которое я тебе сделал. А?
— Ты сделал мне предложение? Ты отдал приказ. К тому же неосуществимый.
— Вполне осуществимый, — возразил он. — На редкость практичный. Мы у наших родителей единственные дети. Мы женимся, и вражда прекращается сама собой.
— К твоему сведению, брак не прекращает вражды. Напротив. Вражда уничтожает родственные связи. Ты никогда не слышал о Ромео и Джульетте?
— Литература, — хмыкнул Люк, отклоняя этот довод взмахом руки. — А в жизни специально заключают браки, чтобы прекратить вражду, даже войны. Этим пользовались коронованные особы, главы государств на протяжении всей истории.
— Учитывая твое стремление быть главой, я думаю: подражание коронованным особам тебе по нраву, — отвечала она. — А вот мне — нет. Он на ее шпильку не отреагировал.
— Раз мы поженимся, моему предку и твоему придется воленс-ноленс, прекратить грызню, хотя бы ради благополучия внуков…
— Внуков!
— Чтобы выглядеть пристойно, — продолжал он как ни в чем не бывало, — твой папаша и мой пожмут друг другу руки и покончат с этим вздором, переключатся на другие занятия. На гольф, может быть.
— У тебя богатое воображение! К твоему сведению, в жизни браки, как правило, только разжигают семейные распри, а не наоборот.
Люк нахмурился.
— Откуда ты взяла? Замуж собиралась? За кого?
— Тебя это не касается.
— Очень даже касается: ты не сегодня-завтра будешь моей женой.
— Не буду. Ни сегодня, ни завтра, ни во веки веков.
— Значит, ты вовсе не хочешь прекратить эту вражду?
— Нет, хочу. Очень хочу, — возмутилась она. — Не смей клепать на меня.
— Ты заявляешь: хочу покончить с враждой. Прекрасно. Я предлагаю тебе, как это сделать. Выйти за меня замуж. Если ты отказываешься, я снимаю с себя ответственность за дальнейшее. Учти, вражда эта вполне может разгореться еще сильнее, — предостерег он резко и прямо.
Ну нет, на такой явный шантаж Хиллари не станет поддаваться.
— Учту.
— Что ты ломаешься? — почти с горечью спросил Люк.
— Ломаюсь?
— Словно мы совсем чужие, только сегодня встретились. Кажется, знали друг друга во всех подробностях, — проговорил он голосом, от которого растаяли бы и полярные льды.