Линдхольм Мэган. Пой вместе с ветром (Заклинатель ветров - 1)

   - Зато, благодаря ему, нет" и смерти, а значит, и горевать не о чем. Как правило...
   Эти последние слова показались Ки двумя кривыми ножами. Руфус отступил наконец в сторону, сошел с крыльца и протопал прочь по двору. Ки осталась смотреть ему вслед. Ее распирала лютая злоба на этого человека, но ссориться было некогда. Сознание близкой опасности продолжало подстегивать ее...
   Она вернулась в свою опустошенную комнату, чтобы расчесать и заново уложить прическу, заслужившую столь ядовитое замечание Руфуса. Ки хмурилась, затягивая узлы. Стало быть, Руфус вообразил, что она провела ночь в обществе Хафтора. И перешел от ледяной вежливости к презрению. Ки передернула плечами. Да пусть его думает все, что заблагорассудится. Скоро ей до всего этого уже не будет дела, а значит, и голову ломать не о чем. Лучше собраться с духом для предстоящего сражения с Корой. Да, думала Ки, это воистину будет сражение. Ее решимость окрепла, и сразу улучшилось настроение. Она порвет с ними, но сделает это честно и благородно. Да и Кора, надобно думать, не хотела бы другого прощания.
   Извне между тем долетал шум просыпавшегося дома. Руфус оказался самой ранней пташкой, остальные же члены семьи поднимались только теперь. Ничего не скажешь, нынче они долго валялись - на улице уже рассвело. Ки набрала в грудь побольше воздуху и пошла в общую комнату.
   Кора в одиночестве сидела за столом перед дымящейся кружкой, прихлебывая из нее то ли густой суп, то ли жидкую кашу. Вот уж что вовсе не вызывало у Ки слюнотечения. Ничего. Скоро она раздобудет себе добрых трав для котелка и каждое утро будет заваривать себе на костре душистый, обжигающий чай... Предвкушение придало ей сил. Ки уселась напротив Коры за стол.
   - Хорошо ли спалось? - вежливо осведомилась Кора и снова приложилась к кружке, сделав несколько глотков. Лицо у нее было еще совсем сонное.
   - Не особенно, - напрямик ответила Ки. Хватит уже с нее пустой, ничего не значащей вежливости: настала пора вскрыть нарыв безо всякой пощады. Кора, однако, вроде бы и не заметила ее тона.
   - Мне тоже, - сказала она. - Какие сны нынче бродили по этому дому! Им следовало бы быть ласковыми и спокойными, как поучал Нильс. И вот, поди ж ты, - ворвался какой-то темный поток и увлек своими мутными водами все мои сновидения, все мысли. Мне так не по себе, Ки! Рассудок подсказывает мне, что я не позаботилась о чем-то жизненно важном. Упустила какую-то решающую деталь... Вспоминаю, вспоминаю - и ничего. Только чувствую себя совсем старой развалиной...
   - Быть может, я помогу тебе вспомнить, - безжалостно проговорила Ки. Благо я-то день и ночь только об этом и думаю. Кора, твое примирение уже совсем близко, и я хочу, чтобы ты меня отпустила.
   Кора отставила кружку. Казалось, она только тут обратила внимание, что против нее за столом сидела именно Ки.
   - Близко, но еще не свершилось, - сказала она. - Ты помнишь, о чем мы договаривались?
   - Помню. К большому сожалению, помню. Я сегодня с самого утра готовила свой фургон. Я хочу уехать.
   - Вот как... и куда же ты поедешь?
   - Своей дорогой.
   Произнося это, Ки пристально всматривалась в лицо старой женщины. Его выражение не изменилось, лишь черные птичьи глаза так и впились в зеленые глаза Ки, словно надеясь выведать какую-то тайну.
   - И кто же поедет с тобой? - спросила она.
   - Никто! - взорвалась Ки. - И вообще, сколько можно ходить вокруг да около? Что ты подразумеваешь своими вопросами? Я хочу уехать. Кора! Я хочу в дорогу!..
   - Я просто надеялась, - ответила Кора невозмутимо, - что ты найдешь что-нибудь... или кого-нибудь, кто убедил бы тебя остаться у нас. Значит, этого все-таки не случилось?
   - Нет. Ничего. И никого! - Ки даже не пыталась скрыть своего отвращения к подобным материям.
   Черты лица старой женщины обрели твердость.
   - Вот что, Ки. Тебе не понравится то, что я тебе сейчас скажу, но я вынуждена сделать это для твоего же блага. Словом, которое ты мне дала, я обязываю тебя остаться здесь до тех пор, пока я не решу, что мы примирились с гарпиями. Все-таки здесь для тебя есть кое-что, только ты в своем упрямстве никак не желаешь открыть глаза и увидеть. Я говорю о работе, Ки, о работе на земле, которую ты так хорошо делаешь. Я знаю, что тебе самой судьбой предназначено стать одной из нас. Я чувствую это. Свен сделал тебя моей дочерью, и я хочу, чтобы ты таковой и оставалась. Я не так уж много и требую от тебя, Ки. Всего лишь капельку терпения...
   Ки поднялась. Лицо ее было бледно, взгляд - страшен. Ей казалось, будто стены комнаты завертелись перед глазами, пододвигаясь все ближе. Ей не хватало дыхания, чтобы заговорить, она чувствовала, как рассеивается, подобно туману, вся ее решимость противостоять Коре, как расплываются все доводы разума, требовавшие немедленного отъезда...
   - Пусть едет! - прозвучал неожиданный голос. - Эта женщина смертельный яд для всех вас! Хотя нет, "пусть едет" - это слишком мягко сказано. Выгоните ее! Швыряйте в нее камни, пока она не уберется вон из долины! У нее не душа, а жуткий черный провал, полный тайн, которые она нипочем не желает раскрыть даже во сне! И ты хочешь бросить в эту прорву еще одного из своих сыновей?..
   Обе женщины рывком повернулись на голос и увидели Нильса. В то утро его внешний вид и походка вполне соответствовали возрасту - не то что накануне. Он выглядел очень утомленным - ни дать ни взять, вовсе не спал. Он подошел к столу и остановился, тяжело опираясь на сжатые кулаки. Обличающий взгляд устремлялся то на Ки, то на Кору.
   - Она не хочет быть членом вашей семьи, неужели это не ясно? Она оставила свой киша нетронутым на столе, презрев дань нашей общности! По счастью, она уже вкусила напитка Обряда Отпущения и оттого не сумела полностью закрыть от меня свое сознание. Так вот, ее сознание - это сущее логово ужаса, скопище непотребных деяний и чудовищных притязаний! На ее совести такое, о чем мне и подумать-то даже грешно! И что самое страшное, она успела распространить свой яд и среди вас. Подумай, Кора, я не смог достучаться до твоих собственных сыновей!.. Увы, лишь немногие в этой семье поспешили прибегнуть к моим целительным снам. Холланд, умница, была как обиженное дитя, жаждущее утешения. Зато Лидия сражалась, как сущая дикарка, и ускользнула-таки, когда я уже думал, что она моя. А темноволосый парень и его мрачная...
   - Хафтор и Марна, - пробормотала Кора.
   - Ну да. Так вот, Марна послушалась меня, хотя и неохотно, словно животное, которое впрягают в ярмо. А вот Хафтор перехватил у меня сон и принялся его искажать. Знаешь, так выворачивают наизнанку одежду, выпячивая уродливые швы. Кора, в нем таится сильный и неприрученный дух! Я-то полагал, мы давно очистили его память от некоторых вещей, которые ему лучше бы позабыть, но он, оказывается, помнит!.. Еще одна паршивая овца, которую следовало бы изгнать из доброго стада...
   Кора поднесла руку ко рту и отчаянно затрясла головой. В глазах ее застыло страдание.
   - Не смей перечить мне, Кора! - продолжал Нильс. - Ты ведь сама призвала меня, чтобы я навел здесь порядок, не так ли? Знай же, что и для тебя не прошло даром общение с этой растленной!.. Та пародия на обряд и тебе в душу пролила вполне достаточно яда. Я и до тебя не смог добраться во сне! Да, да, и не вздумай отрицать! В твоем сознании появился темный чулан, в который ты и сама не заглядываешь и мне так и не дала заглянуть. Этой запертой дверью ты тоже обязана Ки!..
   ...Возможно, Кора сказала бы что-нибудь в ответ. Очень возможно, что Ки утратила бы власть над собой и влепила ему оплеуху. Но ничего этого не произошло, потому что снаружи донеслись хриплые вопли Руфуса. Слов было не разобрать, но кричал он так, что Ки и Кора разом сорвались с мест. Ки первой подлетела к двери и распахнула ее настежь. За ней подоспела Кора, за Корой - Нильс.
   Отовсюду уже сбегался народ. Люди выскакивали из домов и амбаров, покидали поля - и спешили в дальний угол выгона. Ки помчалась во всю прыть. Холланд торопливо поставила наземь ведерко молока и корзиночку с яйцами и тоже припустила бегом. Кора и та поспешала за ними гораздо быстрее, чем, казалось бы, способны были ее старые ноги. Нильс не отставал от старухи.
   Ки протолкалась через собравшуюся толпу туда, где стоял багровый от ярости Руфус. У его ног лежала бесформенная куча костей, обрывков шкуры и кровавого мяса.
   - Да будь они прокляты, эти гарпии! - снова и снова выкрикивал он во все горло. Кора поспешно схватила его за локоть, но он продолжал кричать: - Десять лет я улучшал породу, чтобы вывести этого бычка!.. И вот что от него осталось!.. Будь они прокляты!.. Прокляты!..
   Он тяжело дышал, и на левом виске ходуном ходила толстая жила. Руфус бешено сжимал кулаки, растрепанные волосы в беспорядке торчали из-под повязки.
   Холланд в ужасе смотрела на мужа, делаясь все белее с каждым новым святотатством, которое тот извергал. Ки стояла молча, только в зеленых глазах отражались ярость и ненависть, стоившие бешенства Руфуса. Потом их взгляды встретились поверх трупа растерзанного бычка. В этот миг они как нельзя лучше понимали друг друга.
   И тут Кора с размаху вкатила сыну пощечину. Ее морщинистая ладонь с громким шлепком хлестнула его по щеке и губам. Воцарилась потрясенная тишина. Ларс, как раз подоспевший с поля, болезненно вздрогнул. А Нильс только кивнул головой, и вид у него был такой, как будто он сам был бы рад сделать то же самое с Ки.
   Только на самого Руфуса пощечина не произвела особого впечатления. Его голова на могучей жилистой шее даже не шелохнулась. На коже отпечаталась белая пятерня, но лицо осталось бесстрастным. Лишь кое-где на губах, разбитых о зубы, выступила кровь. Он посмотрел на мать и медленно покачал головой. Глаза еще пылали яростью, но голос был холоден:
   - Неужели ты думаешь, мама, что я раскаюсь в том, что сейчас говорил?.. - Он ткнул носком башмака кровавые останки и выразил вслух то, что неминуемо пришло на ум каждому по отдельности: - Надо полагать, от Свена и ребятишек осталось примерно столько же, сколько и от моего бычка!..
   И вновь они с Ки посмотрели друг другу в глаза. Кора схватила его за плечо и попыталась встряхнуть. Ничего не вышло.
   Между тем вокруг собиралось все больше народу. Подбежал юный Курт, за которым, как новорожденный жеребенок, вприпрыжку мчался малыш Эдвард. Потом подоспела Лидия - ее руки были по локоть в муке, на фартуке белело пятно. Вся семья в сборе.
   - Вы сами накликали это на себя! - прозвенел голос Нильса. Как ни мал ростом был старец, он удивительным образом господствовал над всеми, поучая здоровенных крестьян тоном патриарха: - Кощунство, совершенное вами, отсекло вас от гарпий, оставив их без подношений, которые вы были недостойны им предлагать! Ничего удивительного, если прошлой ночью Крылатые ощутили запах ваших дурных мыслей, ощутили развратные, нечестивые видения, которыми вы тешились, вместо того чтобы радоваться общности и вместе благодарить гарпий! Откуда в тебе такая злоба, Руфус? Уж не ложная ли гордость одолела тебя? Ты собирался оставить лучшего бычка себе, хотя по праву должен был бы предложить его гарпиям! Нет, сердиться тебе не на что. Крылатые всего лишь взяли то, что принадлежало им по всей справедливости. Загляните же в глубь своих сердец - и устыдитесь! Вы полны себялюбия! Вы позабыли о своих мертвых, позабыли о своем долге перед предками и перед теми, кто лучше вас! О, как же далеко вам до примирения, которого вы будто бы алкаете! Ваши мысли полны черной злобы, ваши души отравлены ядом, который расточает Ки! Да, Ки, я говорю о тебе. Посмотри вокруг! Ты, наверное, радуешься тому, сколько зла натворила, сколько горя принесла здешнему народу?..
   Ки невольно огляделась по сторонам. Холланд стояла опустив голову, из-под опущенных век так и катились слезы. Курт с Эдвардом держались позади остальных. Сбитые с толку разладом между родителями, они не смели подойти ни к матери, ни к отцу. Лидия не посмела встретиться с Ки глазами. Ларс, тот вовсе отвернулся, не желая видеть происходившего. Многие смотрели на Ки, несомненно считая ее источником всех зол и бед. В глазах Коры мешались любовь, боль и порицание; этот взгляд пронзил Ки подобно мечу. Но хуже всего, пожалуй, было то, что Руфус смотрел Ки прямо в глаза и с полным сочувствием. Вот он напрягся всем телом и заговорил, намеренно разрушая чары старого Нильса:
   - Принеси-ка мне лопату, Ки. И себе одну захвати. Давай похороним этого бычка, который так и не породил нам на радость теляток. Крепких теляток, таких, что и не подумали бы помирать от весенней простуды. Нет, они вырастали бы в славных коров, сами каждый год приносили бы приплод и много-много лет доились бы жирным, густым молоком. Давай, Ки, вместе похороним мою мечту. Зароем ее так же глубоко, как ты когда-то зарыла свою...
   - Руфус отрекся от наших обычаев! - закричал Нильс. - Он стал среди нас изгоем! Отверженным! Единственным, кто решил удовольствоваться своей человеческой природой, навсегда отрезав себе тот путь к возвышению духа, что открывают нам наши крылатые братья...
   Ки спросила себя, слышал ли кто-нибудь, кроме нее, нотку беспокойства в голосе старика. Его ораторское искусство, его облик величественного патриарха, его жесты, то повелительные, то обличающие, - все меркло перед простыми, но такими полными чувства и всем понятными словами Руфуса. Иные поворачивались и брели прочь. Они предпочитали повернуться спиной к неприятностям и держаться подальше от осложнений. Но и к старику примыкать не спешили.
   - Во имя ваших умерших!..
   Все замерли и опять повернулись к Нильсу. Его глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит. Воздетые руки сотрясала дрожь. Все молчали. Нильс обводил взором собравшихся людей, не пропуская ни единого лица. Кое-кто тоскливо переминался под его взглядом. Холланд смотрела на него алчущими глазами. Марна опустила голову. Хафтор смотрел прямо и с вызовом. Старец оглядел всю толпу, избегая только Руфуса и Ки. И наконец уставился в глаза Коре. Та прямо-таки усохла и съежилась под его взглядом.
   - Я прошел сквозь ваши сны и увидел, что вы нездоровы, - сказал Нильс. - Увы, яд вошел в вас глубже, чем я дерзал предполагать. Скажите же мне если руку поражает гниение, не лучше ли сразу отсечь ее от тела? И разве не выдергиваете вы из земли и не сжигаете больное растение, пока оно не погубило весь урожай? Разве вы не убиваете и не сжигаете больное животное, пока оно не заразило все стадо?.. Мне предстоит совершить то же самое среди вас. И пусть те из вас, кто еще сохраняет здоровье, наберется мужества и укрепит свой дух, дабы выдержать удар целительного ножа, отсекающего сочащуюся гноем плоть, и прикосновение каленого железа, очищающего воспаленную рану... Лидия!
   Его взгляд стал подобен кинжалу. Девушка вздрогнула, чуть слышно всхлипнув. Тонкие руки метнулись к горлу, словно два испуганных зверька в поисках убежища.
   - Покинь наш круг, - продолжал Нильс. - Твоя гордыня и самовлюбленная независимость вынесли тебе приговор. Оставайся же в одиночестве! Ибо твои сны поведали мне, что именно одиночества ты жаждешь. Не советуйся более с родителями: они потеряны для тебя, потеряны навеки. Иди к себе домой и хорошенько подумай об этом!
   Потрясенная, уничтоженная, Лидия побрела прочь, спотыкаясь на каждом шагу. Ки в ярости смотрела на Нильса. Старик, точно волк, первым делом отбил от стада самого слабенького. Лидия шла прочь, все так же прижимая руки к горлу, путаясь ногами в луговой траве...
   - Хафтор!
   Марна ахнула, но ее брат только поднял голову повыше. И быстро, ласково сжал плечо сестры. Странная полуулыбка была у него на лице.
   - Улыбаешься? - сдвинул брови Нильс. - Улыбаешься отраве, растлившей твою душу? Ну конечно, тебя менее всего волнуют страдания твоей сестры, вынужденной мучиться в разлуке. Ты ничем не лучше животного - тоже привык следовать только собственным прихотям. Ступай! Прочь!..
   Хафтор бережно отстранил Марну, цеплявшуюся за его руку. И с высоко поднятой головой зашагал прочь. Догнав Лидию, он по-братски обнял ее. Внезапно обмякнув, она уронила голову ему на плечо. Хафтор поддержал девушку. Он не стал оглядываться назад.
   - Курт!
   Кора мучительно ахнула. У Холланд вырвался крик. Но мальчик стоял прямо, расправив плечи, словно бы подражая примеру Хафтора. Руфус изумленно взирал на своего мальчика, державшегося как мужчина.
   - Сопливый юнец! - фыркнул Нильс, раздосадованный его гордой повадкой. - Я видел зло в твоих снах. Хотя, глядя на твою невинную мордочку, кто бы мог заподозрить?.. Нет, видно, яблоко от яблоньки недалеко падает. Ты весь в отца: тоже любишь свои стада мерзостной и жадной любовью, так, словно они суть твои дети, а не простое зверье. Стоило тебе посмотреть на убитого бычка, как зло в твоей душе расцвело пышным цветом. Итак, ты любишь своего отца, зато ненавидишь гарпий. Ступай же прочь!
   Курт храбро повернулся и пошел прочь. Он одолел всего какой-то десяток шагов. Потом его плечи задрожали. Руфус, с руками, перемазанными кровью бычка, смотрел ему в спину так, словно у него сердце разрывалось от боли за сына. Курт обернулся: по его щекам пролегли две мокрые дорожки.
   - Прости, мама, - сказал он. - Я не хотел, чтобы тебе было больно...
   Он говорил тихо, но услышали все. Руфус перешагнул через кости бычка и подошел к сыну:
   - Пошли, сынок. Сегодня мы с тобой вместе похороним нашу мечту.
   Холланд, рыдая, осела наземь, но не последовала за ними. Малыш Эдвард испуганно жался к ней. Кора открыла рот, но вместо слов сумела издать лишь какое-то хриплое карканье. Ее старческие руки, дрожа, тянулись вслед уходившим. Вот она, спотыкаясь, шагнула за ними... Нильс схватил ее за руки:
   - Не позволяй себе неуместной слабости, Кора! Ибо гарпии желают воссоединения с вами. Разве не по своей доброй воле явились они принять дар от вашего изобилия? Их сокрытого слуха достигает ваш неслышимый вопль, им известно ваше горе, причиненное вынужденной разлукой. Очисти же свой разум, Кора! Отринь все то, что удерживает тебя. Открой мне свое сознание, дабы я вскрыл ядовитый нарыв, к которому ты почему-то не желаешь меня подпустить...
   Никто не двигался с места. Нильс же так и впился взглядом в зрачки измученной женщины. Кора смотрела на него с ужасом, точно птица на змею. Ки почувствовала, как у нее шевелятся волосы. Опасность, опасность! Смутный ужас начал обретать почти зримые очертания. "Нет!!!" - молча закричала она и, сама не зная каким образом, устремила всю свою духовную силу Коре на помощь. Теперь они вместе заслоняли собой черную дверь, которую силился распахнуть Нильс. Ки физически чувствовала, как впивается в нее его взгляд, как нечто пытается сломить ее волю. Звон в ушах поглотил все прочие звуки. Воля Коры начала ускользать, истаивая подобно туману на солнце. Ки зарычала, как зверь, пальцы скрючились, точно когти. Она решительно шагнула вперед...
   И тут воля Коры исчезла. Совсем. И вместе с ней - черная дверь, которую она стерегла. Ки отшатнулась, как будто с размаху налетев на твердую стену. Она открыла глаза - оказывается, она успела зажмуриться - и обнаружила, что стоит на своем прежнем месте. А Кора бесформенным комком лежит у ног Нильса.
   Только тут Нильс выпустил руки женщины, и они упали, как две безжизненные деревяшки.
   - Глубоко же проник в нее яд! - произнес он торжественно. - Она готова спрятаться в смерть, только бы не дать очистить себя. Итак, Кора от нас тоже отделена...
   И Нильс зашагал прочь. Толпа заколебалась в нерешительности, потом устремилась за ним, обтекая Кору и Ки. Ки бросилась на колени подле старухи. Больше всего в этот миг ей хотелось оторвать Нильсу голову, но заниматься этим прямо теперь было некогда: губы Коры посинели, она еле дышала. Ки схватила сморщенную похолодевшую руку, прижала ее к щеке. Окостеневшие пальцы почти не сгибались. Перед Ки лежала пустая оболочка, душа же... Ки беззвучно закричала - и ринулась следом.
   Она не знала, что делает. И каким образом. Жуткое предчувствие подсказало ей, где искать Кору. За той самой дверью, последней дверью в темном коридоре, снившемся Ки. Кора все-таки нашла разгромленное гнездо и мертвых гарпий. Ки схватила ее и потащила прочь.
   ...Она снова плыла сквозь глубокие теплые воды, увлекая за собой Кору. Та безвольно висела у нее на руках, неподвижная, как мертворожденный котенок. Ки с мрачным упорством пробивалась наверх, мимо отвратительных колеблющихся видений, мимо дохлых гарпий, представавших снова и снова, и с каждым разом все уродливее и страшнее. Ки отпихнула в сторону растерзанный труп Свена, оттолкнула смятое, изломанное тело гарпии, застрявшее у основания утеса. Потом мимо проплыли ее, Ки, дети - пустые глазницы над вырванными щеками. Ки плыла и плыла, но воды были слишком глубоки и безбрежны. Поверхности не было. Не было выхода...
   ...Кто-то крепко ущипнул ее, а потом влепил затрещину, от которой мотнулась ее голова. Ки вскрикнула от боли и ярости, вскочила на ноги... и увидела Ларса. Она кинулась было на него, но Ларс отшвырнул ее прочь, опрокинув на влажную траву. И поднял на руки слабо шевелившуюся Кору.
   - Иногда только боль может вернуть назад, - сказал он коротка.
   Пошатываясь, он поднялся. Кора бессильно висела у него на руках. Ки растерянно огляделась. Кроме них, в поле никого больше не было. Ки затрясло: ей было холодно и... одиноко, до чего же одиноко! Потом она обратила внимание, насколько ясно достигал ее слуха любой звук. Вот, звякнув, упала брошенная лопата... Ки обернулась: со стороны амбара к ним бегом мчались Руфус и Курт, а на земле позади них валялись брошенные инструменты.
   - У вас, наверное, удивительное сродство душ, - сказал Ларс. - Такие деяния без напитка гарпий обычно не удаются... - Ки поднялась на ноги и побрела следом за Ларсом, который говорил на ходу: - Вы с ней, похоже, так и не утратили связи после Обряда.
   - Все ушли... - тупо выговорила Ки.
   - Ты тоже, хм, ушла, и как следует. Я уж боялся, кабы не навеки... и ты, и она. Всех остальных Нильс увел размышлять, поститься и очищаться. Остались только мы, изгои.
   - Мы... - Ки осторожно примерилась к этому слову.
   Ларс сперва скривил губы, но потом получилась улыбка - усталая, тусклая, но все же улыбка. Подоспевший Руфус забрал у него мать, и они поспешили в дом. Ки медленно шла следом: до нее никому больше не было дела. Она чувствовала себя совершенно обессилевшей; она готова была рухнуть прямо в росистую траву и уснуть, желательно навсегда. Однако неожиданно внутри вспыхнула некая искра, и Ки разом проснулась. Ей вдруг захотелось исследовать каждый закоулок своего сознания - так человек, свалившийся с высоты, ощупывает свое тело, проверяя, не сломал ли чего-нибудь. Впервые за долгое, долгое время Ки снова была сама себе хозяйкой. Ничья воля, кроме ее собственной, не пыталась ее направлять. Нерешительности, одолевавшей ее последние несколько месяцев, не было и в помине. Кора!.. Ки одними губами произнесла это имя. Все это время она, Ки, не осознавала, что с нею происходило. А Кора? Знала ли она? Пыталась ли этим пользоваться?.. В любом случае теперь было поздно гадать. Шатаясь, она добралась до сарая, до своего фургона, до родной кабинки... заползла в постель. И уснула как убитая.
   Курт, явившийся ее будить, не посмел раскрыть дверцу, зато лупил в нее так, что стало очевидно: случилось нечто особенное. Скатившись с лавки, Ки распахнула дверцу. Курт принес с собой свечку, и было видно, что лицо у парнишки совсем белое.
   - Бабушка хочет тебя видеть... Она велит, чтобы ты скорей приходила.
   Если бы Ки не схватила его за плечо, он удрал бы во всю прыть вместе со свечкой. Ее прикосновение заставило его съежиться, и Ки с горечью поняла, какой чужой и грозной она ему, наверное, кажется. Мальчишка не желал иметь с ней ничего общего даже теперь, когда оба они стали изгоями. Ки не убрала руки. Нет уж. Она не допустит, чтобы ее тут кто-то боялся.
   - Помедленнее, - хрипло шепнула она. - А то я, чего доброго, еще завалюсь в темноте.
   Он молча вытаращил на нее глаза. Потом помог ей выбраться из сарая и провел через темный двор к дому.
   Ки была почти уже у двери, когда до нее внезапно дошло, что стоял уже глубокий вечер, если не ночь. Она умудрилась проспать целый день!
   В большом доме было на удивление тихо. Ки вошла в общую комнату, где, как и повсюду, было полутемно. Дрова в огромном камине совсем прогорели.
   - Они так и не вернулись, - заметив ее удивление, пробормотал Курт. Ки легонько сжала его плечо, пытаясь утешить и приободрить его. Курт едва не выронил огарок.
   В комнате Коры горели высокие тонкие белые свечи. Похоронные свечи, невольно подумалось Ки. Изможденные руки Коры казались коготками, стиснувшими край одеяла. Волосы ее были всклокочены, губы по-прежнему слишком темны. Но глаза открылись, как только Ки переступила порог. Все те же ясные черные птичьи глаза. Тело может отказать, обессилеть, но дух... Кора слабо махнула рукой сыновьям, стоявшим по сторонам постели:
   - Руфус... живо в поле, приведешь Ки ее коней... - Она не говорила, а шептала, но даже и этот надтреснутый шепот сохранял былую властность. Ларс... Вы с Куртом откроете сарай и приготовите фургон. Не зажигайте огней! Да присмотрите за Сигурдом: он все еще жеребенок... не выдурится никак... И чтобы тихо мне, тихо!..
   Руфус ушел сразу, Ларс же помедлил. Глаза его были полны беспокойства.
   - Мама... ты совсем больна, ты ослабела... Может, подождем с этим? Не выгонять же Ки посреди ночи? Она была нам сестрой, а тебе - дочерью...
   - Не глупи!.. - перебила Кора. Она задыхалась, лицо ее стало серым. - У меня и так-то едва хватает сил сделать то, что следует, а ты еще мешаешь мне своей болтовней... Дурачок, я оценила и полюбила Ки, когда вы все понятия не имели, чего она стоит. Может, сама она и не согласится со мной, но и в эти дни никто не любил ее вернее, чем я... Ступай, Ларс, и Курта с собой захвати. То, что я собираюсь сказать, - не для твоих ушей...