Страница:
Ровена даже не осознала, что он уже сверху нее, но когда она почувствовала, что его мужское орудие медленно и все же легко погружается внутрь нее, ее глаза раскрылись от изумления — и взгляд ее встретился с его взглядом, наполненным мужским торжеством. Он держался над ней, упираясь руками в постель так, что касался ее только там, где входил в нее. Она не смотрела вниз на их соединенные тела. И не могла отвести глаз под его взглядом.
— Ну, теперь ты догадываешься, на что это похоже, не иметь контроль над своим предательским телом. Ты заставляла меня желать тебя, несмотря на мой гнев, а я заставил тебя желать меня, несмотря на твой страх.
Она отрицательно покачала головой, но он только засмеялся и погрузился в нее еще глубже.
— Ну, отрицай, как это делал и я, однако доказательством служит то, как легко я вошел в тебя, та влажность, которая окружает меня сейчас. Этого я и хотел: заставить принять меня, как поступила со мной ты, и вызвать у тебя стыд, что ты не сможешь отказать мне всякий раз, как я буду брать тебя.
Удовольствие, которое он испытывал, добившись своей мести, было столь же сильным, как и его гнев перед тем. Ровена закрыла глаза, чтобы не видеть его торжества, но это оказалось ошибкой: она еще сильнее почувствовала его полноту внутри лее.
Каждое его малейшее движение заставляло ее страстно желать — еще глубже, еще сильнее, еще больше… пока она, наконец, не закричала, потому что полное наслаждение захлестнуло ее с головой и унесло далеко за пределы всего, что она могла себе вообразить.
Она лежала успокоенная и немного позже, когда к ней опять вернулись мысли, пристыженная, как он того и хотел и чего не скрывал.
Непереносимо, что она находила удовольствие во всем этом, находясь в руках своего злейшего врага, жестокого и лишенного милосердия человека, который ее безумно ненавидел.
Теперь она, наконец, все же поняла, что он чувствовал тогда в Киркбургском замке, прикованный и беспомощный, и страстно возненавидела его за то, что он ей это показал. О, как Ровена его возненавидела — возможно, она даже была готова его убить.
Глава 17
Этот первый день в покоях лорда длился для Ровены бесконечно, несмотря на то, что де Чевил покинул ее тут же, как закончил, — так, как она поступала с ним. Конечно, она осталась прикованной к кровати. Око за око. И если он будет придерживаться в точности того, что сам испытал, то не должен бы посетить ее еще раз сегодня. Удивительно, что он не стал ждать полуночи для первой встречи, ведь Гилберт в первый раз привел ее к нему именно в полночь.
Этот первый раз… Она испытала ужасающую боль. Если быть справедливым, то, хотя он тогда тоже терпел жуткие страдания, когда сопротивлялся и наручники врезались ему в запястья, сегодня он не испытывал боли. И она не получала никакого удовольствия от общения с ним в Киркбурге, а он испытывал его каждый раз. И вот теперь, когда насилует ее, он опять получает удовольствие, и это совсем уж несправедливо. Выходит, осознала она с горечью, он осуществляет свою месть и получает еще дополнительное удовлетворение.
Око за око. Если это так, то она должна быть прикована еще три дня, а потом отпущена. Она может ожидать также, что он будет приходить по три раза на вторую и третью ночь — если он сможет что-то сделать без ее ласк. Если не сможет сам… нет, она не будет думать об этом.
Часы проходили, и ни один звук не доносился до нее. Она не заметила, как у нее затекли руки там, где были связаны. Когда она напрягла их, онемение сменилось неприятным покалыванием. После этого она осторожно время от времени двигала руками, чтобы они не затекли, и даже не пыталась вообразить, что будет после сна.
Однако сон к ней никак не приходил. В комнате темнело с наступлением ночи, а она не могла сомкнуть глаз. Ровена пыталась облегчиться, но потом вдруг пугалась, что кто-то придет, а она лежит на этой кровати — и чувствовала стыд… О, Боже, подумала она, он никогда сам не облегчился в этих цепях. Милдред помогала ему. И когда Ровена думала об этом, ее кожа пылала от стыда. То было еще одно унижение, которое он испытал и о котором она не догадывалась. Но даже если бы догадалась, что бы она сделала? Гилберт не желал, чтобы кто-нибудь, кроме нее с Милдред, там присутствовал, так что она все равно не могла бы послать слугу из мужчин, чтобы ему помочь.
И как будто прочтя ее мысли сквозь стены, лорд Фулкхест вернулся и привел с собой служанку, несущую поднос с едой. Он прошел прямо к кровати. Женщина остановилась, увидев Ровену, и глаза ее расширились от удивления и ужаса. Он даже не прикрыл Ровену, когда уходил, тогда как она всегда накрывала его тем самым белым халатом, в котором его принесли.
— Поставь это, Энид, и принеси все остальное, что нужно. Энид без промедления поставила поднос и спешно убежала. Ее лорд не обратил внимания на это, так как был поглощен разглядыванием Ровены. Она, однако, не смотрела на него, пока он не пощекотал пальцем ее ступню, призывая ее таким способом к вниманию. Она посмотрела на него со всей ненавистью, на которую была способна.
— Ox, ox, что это? Наконец ты смотришь на меня без восторга? — Уоррик засмеялся, но это был не просто смех, а выражение триумфа, который он испытывал. — Заметь, что твоя антипатия не огорчает меня. Нет, я приветствую ее.
Она закрыла глаза, чтобы он не мог больше получать удовольствия от ее чувств. Но он не позволил даже этого.
— Смотри на меня, — приказал он резко и, когда она немедленно подчинилась, произнес:
— Это уже лучше. Когда бы ты ни находилась в моем присутствии, смотри на меня, если я не прикажу иначе. Я не буду повторять дважды.
Опять угроза. Он мастер угрожать. Ну, что же, она будет смотреть на него, выражая все свои чувства. Почему бы и нет, раз он приветствует это?
Но он уже переключился на другое — то, ради чего сейчас пришел.
— Похоже, я вынужден внести еще одно изменение. Ты послала женщину прислуживать мне. Если бы я прислал мужчину, это не было бы ошибкой, но не могу себе представить мужика, которому я мог бы доверить обслужить тебя, поскольку один взгляд разожжет любого. Поэтому Энид будет смотреть за тобой, она прислуживает раненым и больным, прикованным к постели, и к тому же, не сможет ничего рассказать, так как потеряла язык, когда Фулкхест был на время захвачен врагом.
Выражение его лица изменилось и стало похоже на то, каким оно было в состоянии крайней ярости, лицо человека, способного на все. Поскольку она не сделала ничего, что могло бы вызвать его гнев, Ровена решила, что причина в том, что Фулкхест был кем-то захвачен. Она подумала, что не только она и Гилберт вызывают в нем гнев. Ей стало жаль этого «захватчика», если, конечно, он еще жив.
Его мрачность не рассеялась, но перешла в улыбку, в фальшивую улыбку:
— Я нахожу, однако, что не буду удовлетворен, пока твое унижение не будет таким же, как мое. Поэтому я останусь здесь наблюдать, пока Энид будет помогать тебе, и, как я уже сказал, ты не должна отводить свой взгляд от меня. Не пытайся закрыть глаза. Ясно?
Ровена была возмущена до крайности, но из-за кляпа не могла выкрикнуть то, что о нем думала. И она поняла, что в Киркбурге он страдал также оттого, что не имел возможности ответить на оскорбление.
Энид вернулась и приступила к своим обязанностям. Ровена, помня об угрозах Уоррика, не отводила от него взгляда. Но она не видела его. Она мысленно сконцентрировалась на Энид. Мельком взглянув на нее, она дорисовывала образ служанки в своем воображении. Несмотря на седые волосы, женщина не была в действительности старой, возможно, ей около сорока лет. У нее, очевидно, перебит нос, но остальные черты лица можно назвать красивыми. Кожа нежная и без морщин, мягкие руки, она быстрая и умелая, за что Ровена ей благодарна.
Худшее вроде бы уже позади, но это насилие над личностью показалось ей противнее всякого другого. Почему Уоррик решил, чтобы два человека стали свидетелями ее стыда, когда у него был только один.
Она пыталась себе напомнить, что он испытывал те же чувства, те же страдания, и потому так поступает с ней. Но это не помогло. Она также не заслужила. И в тот момент, когда кляп был вынут, она высказала ему все, что думает, невзирая на последствия.
— Ты самый мерзкий и жестокий человек из всех, ты в тысячу раз хуже, чем Гилберт!
В ответ он приказал служанке:
— Я не желаю слушать ее, Энид, поэтому затыкай ей рот пищей, чтобы она не могла разговаривать.
— Недоно… — Она подавилась едой, которую Энид запихнула ей в рот. И прежде чем Ровена успела прожевать ее, служанка опять сунула ложку. Энид — неужели она могла быть ей благодарна несколько минут назад? — выполняла буквально приказ своего лорда. Больше Ровена не смогла вымолвить ни одного слова, поскольку сразу после приема пищи кляп был поставлен на место.
Уоррик, отпустив служанку, наклонился к ней. Лицо его не выражало никаких чувств и выглядело почти красивым.
— Это умный трюк, — сказал он спокойно. — Только теперь тебе придется расплатиться за своеволие. Ты догадываешься, как?
Его рука раздвинула ее бедра, пальцы больно проникли внутрь нее, где было сухо, и остановились там. Отсутствие ответа не заставило его нахмуриться, потому что он помнил, как девица отвечала в прошлый раз, и не сомневался, что она сможет сопротивляться желанию дольше, чем он.
Медленно, с помощью одной руки, он начал раздеваться, продолжая держать другую внутри нее. И, следуя его приказанию, она не отводила от него глаз.
— Сопротивляйся, воришка, — мягко скомандовал он. — Сопротивляйся, как это делал я, и пойми, что твое тело не заботят ни гнев, ни стыд, ни ненависть. Оно простой вассал, с несложными, но мощными инстинктами.
Его плоть напряглась под туникой, и она догадалась, что он полностью готов. Эта догадка заставила ее стать влажной внутри, и она охнула про себя от изумления, понимая теперь, что означает эта влажность, и услышала в подтверждение его торжествующий смех.
Он не трогал ее больше нигде, но немедленно и легко проник в нее. Это уже наказание, а не часть мести, потому что он не должен был брать ее до завтра. Но и что-то иное, с чем она сначала боролась, отрицая свое желание, сердясь и проклиная его, но должна была признать — она получала удовольствие от глубоких толчков, сотрясавших ее. И, Боже помоги ей, Уоррик видел, когда это удовольствие достигло предела; ее полная отдача ему — несомненна. Однако и Ровена смотрела на него и когда финал соития потряс и Уоррика, жестокие складки разгладились, опять показывая лицо действительно красивого мужчины под маской мстителя.
Он упал на нее, его лоб оказался на подушке возле ее щеки, его прерывистое дыхание звенело у нее в ушах. И он не ушел так быстро, как перед тем.
Когда Уоррик встал, его дыхание уже успокоилось, он быстро оделся, потом окинул ее взглядом с ног до головы и остановился на горящем от стыда лице и погладил пальцем подмышку ее поднятой руки.
— Возможно, в будущем, ты будешь подчиняться моим приказам более четко — или, возможно, нет. — Его жестокие губы изогнулись в улыбке. — Ты должна признать, что я никогда не сдавался так легко, как ты. Может быть, мысль о том, как часто я стану приходить, заставит тебя сопротивляться. Я не буду ждать ночи, как ждала ты. Ты боишься, воришка, или ты уже не находишь мою месть столь неприятной?
Она бы плюнула ему в лицо, если бы могла. Ее глаза сказали ему это, и он рассмеялся.
— Превосходно. Мне бы не понравилось, если бы ты горячо ждала мои визиты, тогда как я так ненавидел тебя, и все, что я хотел — добраться до твоего нежного горлышка и задушить тебя.
Его рука дотронулась до ее горла и сжала его, но Ровена не испугалась. Уоррик никогда не удовлетворится чем-нибудь столь быстрым и окончательным, как ее смерть, поскольку он слишком жесток. Однако он увидел, что она не боится, и его рука опустилась к ее груди и сжала вместо горла.
— Ты думаешь, что знаешь меня? — выдохнул он недовольно. — Ты никогда не узнаешь, какие демоны движут мной и на что я способен. Лучше молись, чтобы я отомстил тебе, потому что, если это мне не удастся, лучше бы тебе умереть.
Глава 18
Когда Ровена вдруг вспомнила, что Уоррик де Чевил придет к ней снова, она начала дрожать так, что предпочла о нем не думать. Но вот он здесь.
Она еще даже не проснулась, когда Уоррик вошел к ней перед утренней зарей, едва заставившей отступить ночную мглу. Но когда она окончательно осознала его присутствие, он уже овладел ее телом. И он так быстро утолил свое вожделение, что она, не успев толком проснуться, была, скорее, недовольна, что потревожили ее сон, а не тем, что ее тело подверглось принуждению. Все закончилось прежде, чем Ровена что-либо почувствовала, но ее потрясло случившееся, и она не смогла заснуть после того, как он покинул ее.
Вскоре пришла Энид, но на этот раз Уоррика не было с нею. Ровена не отвечала на сочувственные взгляды служанки, но в глубине души вновь почувствовала благодарность к ней. Она даже не отдавала себе отчет в том, что ее плечи все еще сильно ноют после его грубых объятий, и осознала это лишь тогда, когда Энид начала их массировать, старательно смывая с кожи Ровены запах, оставшийся после чудовища Но в середине Дня он пришел снова. И еще раз в вечерние сумерки. Единственным утешением Ровены было то, что в третий раз ему пришлось хорошенько потрудиться, лаская ее, прежде чем она испытала постыдную готовность отдаться.
Он всегда появлялся внезапно, не заботясь о том, чтобы подготовить ее к своему приходу. Как будто оторвавшись на минутку от более важных дел. Такое пренебрежение доводило ее до состояния, близкого к безумию. Теперь он долго ласкал ее, даже зная, что она уже готова принять его, распаляя до состояния, которое было для нее непереносимо. Он пробуждал вожделение такой силы, что она сама начинала молить его овладеть ею. И что же она вынесла из этого горького опыта. Новое ощущение своего тела. Сознание слабости своего, духа и плоти. Негодяй заставил ее желать его. И он отлично понимал это. В чем и заключается его окончательный триумф.
Единственное, что поддерживало Ровену, — надежда на то, что она будет освобождена на третье утро. Это соответствовало бы принципу «око за око», который провозгласил Уоррик. В то же время ее охватывал ужас, когда она начинала думать, какую еще месть Уоррик готовит для нее, ибо она ни минуты не сомневалась в том, что он не полностью удовлетворен тем, что сделал. Ведь сказал же он ей, что ее жизнь отныне принадлежит ему в отместку за намерение Гилберта убить его, и в его глазах эта жизнь имеет малую цену. И еще Уоррик сказал, что отныне волен делать с ней все, что ему вздумается.
Нет, он не позволит ей уйти, по крайней мере до того, как Ровена родит ему ребенка. И если Уоррик захочет сохранить ребенка при себе, но удалить ее, вот тогда он ее отпустит или отошлет в одно из своих поместий. Но она не даст ему так обойтись с собой, хотя, с другой стороны — что она может сделать? Как противостоять ему при подобных обстоятельствах, когда она даже не знает, что принесет ей следующий день.
А следующий день предстал пред ней в облике Энид, принесшей ключи от ее оков. Ровена ожидала, что к ней явится сам Уоррик и сообщит ей, какие унижения ждут се теперь. Энид, естественно, не могла ничего сообщить по этому поводу. Зато она принесла Ровене пищу, а затем — одежду.
Новая одежда породила в Ровене первые подозрения относительно своей дальнейшей судьбы. Собственной одежды она лишилась сразу же по прибытии сюда, а принесенная — отнюдь не напоминала ту, к которой она привыкла. Рубашка и платье сделаны из домотканой шерсти, не слишком грубой, но о них никак нельзя сказать, что это тонкая работа. То была обычная одежда служанки из замка. Туника короче, чем могла позволить себе леди, но зато чистая и новенькая и принадлежала теперь Ровене.
Талию она должна теперь обвязывать ремешком из плетеных кож. В дополнение — толстый шерстяной плащ и простые матерчатые туфли. Но никакого белья. Ей предстояло надевать это прямо на голое тело. Одежда должна служить ей еще одним унизительным напоминанием об изменившихся обстоятельствах ее жизни.
Едва Ровена успела почувствовать, что ее руки свободны от оков, одеться и причесаться, Энид сделала ей знак следовать за собой. Служанка не могла сказать Ровене, что ее ждет, но она хорошо знала, куда следует ее отвести. Вскоре они уже входили в большой зал, и Ровена сразу же поймала на себе взгляд лорда, восседавшего за столом.
Солнечный луч, падавший из высокого окна, золотил темно-русые волосы Уоррика. Хотя время завтрака давно миновало, перед ним стоял поднос с едой и бочонок доброго эля. Он поглядел на нее без всякого выражения, просто окинул взглядом, и этот взгляд напомнил ей тот последний раз, когда Уоррик разглядывал ее обнаженной на своей постели.
Но все это позади, сказала она себе. Она сможет перенести все, что он уготовил ей, раз она смогла перенести то, что случилось. Однако Уоррик не сделал ей никакого знака. Он не намеревался предупреждать Ровену о том, что ее ожидало. Что ж, будь что будет. Все было бы не так плохо, если бы не его постоянное желание наблюдать, как ужас охватывает ее.
Какое-то движение произошло у него за спиной и отвлекло ее внимание. Она перевела взгляд в глубь зала и увидела, что там сидит группа женщин. Каждая из них занималась своей работой, но теперь все они остановились и жадно наблюдали за ней. Ровена не заметила их сразу из-за того, что угол зала, где они находились, погружен в полумрак, тогда как весь свет сконцентрировался на столе, за которым сидел милорд. Но теперь ее глаза привыкли к освещению, и она заметила, что многие женщины казались настоящими леди, некоторые очень молоды. Две самые юные хмурились, глядя на нее. Их манера хмуриться и их взгляды очень похожи».
Боже правый, на самого Уоррика! Значит, у него почти взрослые дочери. Впрочем, лицом они не очень походили на отца, их принадлежность к де Чевилам выдавала именно их манера хмуриться. Но это означает, что у него есть супруга. Но, с другой стороны, какая жена потерпит, чтобы ее муж насиловал другую женщину в их же собственных апартаментах? А, впрочем, разве супруга Уоррика де Чевила может хоть в чем-то ему перечить? Ровена могла лишь пожалеть женщину, которой достался такой муж.
А затем она с изумлением узнала одну из женщин, когда та поднялась со своей табуретки. Милдред! Как она могла здесь очутиться?
Радость поднялась в груди Ровены, залила краской ее лицо, и она сделала шаг вперед. Но Милдред подняла взгляд, посмотрев на Уоррика, а затем вновь уселась на табуретку, спрятавшись за спинами сидевших впереди нее женщин. Почему же она не сказала ей ни единого слова? Не поприветствовала ее взглядом? Ровена ничего не могла понять, но ей стало все ясно, когда она взглянула на Уоррика и увидела на его лице улыбку. Это еще своего рода месть с его стороны. Как он смог настроить Милдред против нее? Нет, это просто невозможно. Тем не менее, Милдред не хочет с нею разговаривать.
Радость в ее сердце сменилась сильнейшим раздражением. Ее унизило уже лишение привычной одежды, но лишить ее женщины, которая была для нее второй матерью!.. Она забыла о своем затруднительном положении, забыла, что Уоррик может опять швырнуть ее в темницу, наказать, наконец, убить ее.
Ровена проигнорировала предостерегающий жест Энид и пошла через весь зал к нему, остановившись прямо у края стола. Глядя на нее, Уоррик вопросительно поднял брови, как будто не понимая, в чем дело. Она наклонилась вперед и прошептала так, что мог слышать только он:
— Ты можешь лишить меня всего, что мне дорого, но весь остаток жизни я буду молить Бога о том, чтобы ты сгорел в аду, Уоррик.
Он ответил жестокой улыбкой, которую она так хорошо успела узнать.
— Что я слышу? И это говорит человек, который не менее моего проклят. Кроме того, я не давал тебе права обращаться ко мне по имени.
Она отшатнулась, не веря своим ушам. Только что Ровена прокляла его на вечную муку в аду, а его заботило лишь то, что она обращается к нему по имени. У нее перехватило дыхание, а он продолжал зловеще улыбаться.
— Ax, извините, — проговорила она. — Ведь я забыла назвать вас негодяем.
Он вскочил со своего места так быстро, что от испуга Ровена позабыла про свой гнев. Прежде чем она попыталась бежать, он схватил ее за запястье. Ровена вскрикнула — так жестка была его хватка, но услышала от него лишь два слова — «мой господин».
— Что?
— Ты не закончила свое обращение ко мне словами «мой господин», произнеси их.
Итак, он не собирался убивать ее за то, что она назвала его негодяем? Вслух же она сказала:
— Но вы не являетесь моим господином.
— Нет, теперь я — твой господин и добьюсь того, что буду слышать это обращение часто. И я услышу его прямо сейчас.
Но Ровена, скорее, была готова откусить себе язык. Должно быть, он прочел по упрямому выражению ее лица все, что творилось у нее в душе, потому что тут же притянул ее вплотную к себе и вкрадчивым, но угрожающим тоном проговорил:
— Ты скажешь это, или я прибегну к помощи хлыста, подвергнув тебя стандартному наказанию, положенному за подобную дерзость.
Это не блеф, подумала она. Если сказал, то сделает, хочет он того, или нет. Такой человек, как Уоррик, никогда не угрожает впустую. А ей вовсе не хотелось провоцировать его на подобные действия.
Она еще молчала какое-то время, слушая, как сердце глухо стучит в ее груди, и наконец выдавила из себя — «мой господин».
И он тут же отпустил ее руку. Она принялась растирать онемевшее запястье, а Уоррик вновь уселся за стол, а на лице его появилось выражение, с которым он смотрел на нее до того, как она бросила вызов. Но теперь в его глазах читалось еще и презрение, поскольку ее гнев после освобождения так не вязался с послушным и безропотным поведением в предыдущие три дня.
— Быть может, ты не настолько умна, насколько образованна, — процедил он сквозь зубы. И добавил с неприкрытой угрозой:
— Прочь с глаз моих, или я поведу себя так, как повел бы себя негодяй, каким ты меня только что обозвала.
Ровена не нуждалась в повторении угрозы — она бросилась бежать. Под сводами дверей ее с беспокойством поджидала Энид, которая тут же вывела девушку из зала и повела этажом ниже, на кухню.
Как правило, кухни в замках располагались в отдельном здании во внутреннем дворе, однако в последние годы их стали помещать прямо в особняке господ, особенно в тех местностях, где часто дождило и стояла плохая погода. Кухня Фулкхерста принадлежала именно к таким и размещалась в обширной палате, где раньше квартировал гарнизон замка.
Здесь было не меньше двадцати человек, и каждый занят своим делом. Шла подготовка вечерней трапезы. В гигантской печи зажаривался оковалок быка. Повара суетились вокруг длинного стола, где они резали овощи, рубили мясо, готовили паштеты. Ключник распределял драгоценные специи. Два вооруженных воина стоя торопливо доедали свою пищу. С ними вовсю флиртовала смазливая служанка. Молочница получила несколько затрещин, когда пролила молоко из кувшина, споткнувшись о собаку, попавшуюся ей под ноги. Она в свою очередь пнула пса, который взвизгнул, но не покинул своего поста рядом с мясником. Мойщик ополаскивал кружки, принесенные после утренней трапезы. Кондитер засовывал в печь новую порцию караваев. Два дюжих слуги несли из подвала тяжелые мешки с зерном.
В этом очень просторном помещении не было чересчур жарко, но духота стояла ужасная, потому что печи и факелы на стене нещадно дымили. Ровена с содроганием смотрела на открывавшуюся перед ней картину. Ужас ее только возрос от того, что Энид подвела ее прямо к здоровенной женщине, которая только что всыпала молочнице. То была пышущая здоровьем розовощекая блондинка ростом этак, в пять с половиной футов. Она была не из крепостных, а из свободных крестьян и замужем за главным поваром.
— Ну вот еще одна из Киркбурга, — проговорила Мэри Блуэ (так ее звали), окинув Ровену оценивающим взглядом с головы до ног. Впрочем, взгляды всех на кухне были прикованы сейчас к ней. — Ходили слухи, что ты — некая таинственная леди, которую содержат в темнице, но раз тебя прислали ко мне на кухню, значит, все это ложь. Ты будешь называть меня «госпожа Блуэ», и чтобы никаких возражений и неповиновения с твоей стороны не было. Мне хватает всего этого от высокомерной Милдред. К сожалению, она пользуется расположением господина, и я не могу распускать с ней руки. Но ты, кажется, таким расположением не пользуешься, не правда ли?
— Конечно, — ответила Ровена с обреченностью в голосе, — я пользуюсь нерасположением, так что моя судьба — постоянные наказания.
— Наказания? — нахмурилась Мэри. — Нет, зачем же, только когда они необходимы. Ладно, иди за мной. Я продолжу свой обход, иначе все это сборище лентяев ничего не приготовит вовремя. Заодно я разъясню тебе твои новые обязанности.
— Неужели мне предстоит работать на кухне? — ужаснулась Ровена.
— Ну, теперь ты догадываешься, на что это похоже, не иметь контроль над своим предательским телом. Ты заставляла меня желать тебя, несмотря на мой гнев, а я заставил тебя желать меня, несмотря на твой страх.
Она отрицательно покачала головой, но он только засмеялся и погрузился в нее еще глубже.
— Ну, отрицай, как это делал и я, однако доказательством служит то, как легко я вошел в тебя, та влажность, которая окружает меня сейчас. Этого я и хотел: заставить принять меня, как поступила со мной ты, и вызвать у тебя стыд, что ты не сможешь отказать мне всякий раз, как я буду брать тебя.
Удовольствие, которое он испытывал, добившись своей мести, было столь же сильным, как и его гнев перед тем. Ровена закрыла глаза, чтобы не видеть его торжества, но это оказалось ошибкой: она еще сильнее почувствовала его полноту внутри лее.
Каждое его малейшее движение заставляло ее страстно желать — еще глубже, еще сильнее, еще больше… пока она, наконец, не закричала, потому что полное наслаждение захлестнуло ее с головой и унесло далеко за пределы всего, что она могла себе вообразить.
Она лежала успокоенная и немного позже, когда к ней опять вернулись мысли, пристыженная, как он того и хотел и чего не скрывал.
Непереносимо, что она находила удовольствие во всем этом, находясь в руках своего злейшего врага, жестокого и лишенного милосердия человека, который ее безумно ненавидел.
Теперь она, наконец, все же поняла, что он чувствовал тогда в Киркбургском замке, прикованный и беспомощный, и страстно возненавидела его за то, что он ей это показал. О, как Ровена его возненавидела — возможно, она даже была готова его убить.
Глава 17
Этот первый день в покоях лорда длился для Ровены бесконечно, несмотря на то, что де Чевил покинул ее тут же, как закончил, — так, как она поступала с ним. Конечно, она осталась прикованной к кровати. Око за око. И если он будет придерживаться в точности того, что сам испытал, то не должен бы посетить ее еще раз сегодня. Удивительно, что он не стал ждать полуночи для первой встречи, ведь Гилберт в первый раз привел ее к нему именно в полночь.
Этот первый раз… Она испытала ужасающую боль. Если быть справедливым, то, хотя он тогда тоже терпел жуткие страдания, когда сопротивлялся и наручники врезались ему в запястья, сегодня он не испытывал боли. И она не получала никакого удовольствия от общения с ним в Киркбурге, а он испытывал его каждый раз. И вот теперь, когда насилует ее, он опять получает удовольствие, и это совсем уж несправедливо. Выходит, осознала она с горечью, он осуществляет свою месть и получает еще дополнительное удовлетворение.
Око за око. Если это так, то она должна быть прикована еще три дня, а потом отпущена. Она может ожидать также, что он будет приходить по три раза на вторую и третью ночь — если он сможет что-то сделать без ее ласк. Если не сможет сам… нет, она не будет думать об этом.
Часы проходили, и ни один звук не доносился до нее. Она не заметила, как у нее затекли руки там, где были связаны. Когда она напрягла их, онемение сменилось неприятным покалыванием. После этого она осторожно время от времени двигала руками, чтобы они не затекли, и даже не пыталась вообразить, что будет после сна.
Однако сон к ней никак не приходил. В комнате темнело с наступлением ночи, а она не могла сомкнуть глаз. Ровена пыталась облегчиться, но потом вдруг пугалась, что кто-то придет, а она лежит на этой кровати — и чувствовала стыд… О, Боже, подумала она, он никогда сам не облегчился в этих цепях. Милдред помогала ему. И когда Ровена думала об этом, ее кожа пылала от стыда. То было еще одно унижение, которое он испытал и о котором она не догадывалась. Но даже если бы догадалась, что бы она сделала? Гилберт не желал, чтобы кто-нибудь, кроме нее с Милдред, там присутствовал, так что она все равно не могла бы послать слугу из мужчин, чтобы ему помочь.
И как будто прочтя ее мысли сквозь стены, лорд Фулкхест вернулся и привел с собой служанку, несущую поднос с едой. Он прошел прямо к кровати. Женщина остановилась, увидев Ровену, и глаза ее расширились от удивления и ужаса. Он даже не прикрыл Ровену, когда уходил, тогда как она всегда накрывала его тем самым белым халатом, в котором его принесли.
— Поставь это, Энид, и принеси все остальное, что нужно. Энид без промедления поставила поднос и спешно убежала. Ее лорд не обратил внимания на это, так как был поглощен разглядыванием Ровены. Она, однако, не смотрела на него, пока он не пощекотал пальцем ее ступню, призывая ее таким способом к вниманию. Она посмотрела на него со всей ненавистью, на которую была способна.
— Ox, ox, что это? Наконец ты смотришь на меня без восторга? — Уоррик засмеялся, но это был не просто смех, а выражение триумфа, который он испытывал. — Заметь, что твоя антипатия не огорчает меня. Нет, я приветствую ее.
Она закрыла глаза, чтобы он не мог больше получать удовольствия от ее чувств. Но он не позволил даже этого.
— Смотри на меня, — приказал он резко и, когда она немедленно подчинилась, произнес:
— Это уже лучше. Когда бы ты ни находилась в моем присутствии, смотри на меня, если я не прикажу иначе. Я не буду повторять дважды.
Опять угроза. Он мастер угрожать. Ну, что же, она будет смотреть на него, выражая все свои чувства. Почему бы и нет, раз он приветствует это?
Но он уже переключился на другое — то, ради чего сейчас пришел.
— Похоже, я вынужден внести еще одно изменение. Ты послала женщину прислуживать мне. Если бы я прислал мужчину, это не было бы ошибкой, но не могу себе представить мужика, которому я мог бы доверить обслужить тебя, поскольку один взгляд разожжет любого. Поэтому Энид будет смотреть за тобой, она прислуживает раненым и больным, прикованным к постели, и к тому же, не сможет ничего рассказать, так как потеряла язык, когда Фулкхест был на время захвачен врагом.
Выражение его лица изменилось и стало похоже на то, каким оно было в состоянии крайней ярости, лицо человека, способного на все. Поскольку она не сделала ничего, что могло бы вызвать его гнев, Ровена решила, что причина в том, что Фулкхест был кем-то захвачен. Она подумала, что не только она и Гилберт вызывают в нем гнев. Ей стало жаль этого «захватчика», если, конечно, он еще жив.
Его мрачность не рассеялась, но перешла в улыбку, в фальшивую улыбку:
— Я нахожу, однако, что не буду удовлетворен, пока твое унижение не будет таким же, как мое. Поэтому я останусь здесь наблюдать, пока Энид будет помогать тебе, и, как я уже сказал, ты не должна отводить свой взгляд от меня. Не пытайся закрыть глаза. Ясно?
Ровена была возмущена до крайности, но из-за кляпа не могла выкрикнуть то, что о нем думала. И она поняла, что в Киркбурге он страдал также оттого, что не имел возможности ответить на оскорбление.
Энид вернулась и приступила к своим обязанностям. Ровена, помня об угрозах Уоррика, не отводила от него взгляда. Но она не видела его. Она мысленно сконцентрировалась на Энид. Мельком взглянув на нее, она дорисовывала образ служанки в своем воображении. Несмотря на седые волосы, женщина не была в действительности старой, возможно, ей около сорока лет. У нее, очевидно, перебит нос, но остальные черты лица можно назвать красивыми. Кожа нежная и без морщин, мягкие руки, она быстрая и умелая, за что Ровена ей благодарна.
Худшее вроде бы уже позади, но это насилие над личностью показалось ей противнее всякого другого. Почему Уоррик решил, чтобы два человека стали свидетелями ее стыда, когда у него был только один.
Она пыталась себе напомнить, что он испытывал те же чувства, те же страдания, и потому так поступает с ней. Но это не помогло. Она также не заслужила. И в тот момент, когда кляп был вынут, она высказала ему все, что думает, невзирая на последствия.
— Ты самый мерзкий и жестокий человек из всех, ты в тысячу раз хуже, чем Гилберт!
В ответ он приказал служанке:
— Я не желаю слушать ее, Энид, поэтому затыкай ей рот пищей, чтобы она не могла разговаривать.
— Недоно… — Она подавилась едой, которую Энид запихнула ей в рот. И прежде чем Ровена успела прожевать ее, служанка опять сунула ложку. Энид — неужели она могла быть ей благодарна несколько минут назад? — выполняла буквально приказ своего лорда. Больше Ровена не смогла вымолвить ни одного слова, поскольку сразу после приема пищи кляп был поставлен на место.
Уоррик, отпустив служанку, наклонился к ней. Лицо его не выражало никаких чувств и выглядело почти красивым.
— Это умный трюк, — сказал он спокойно. — Только теперь тебе придется расплатиться за своеволие. Ты догадываешься, как?
Его рука раздвинула ее бедра, пальцы больно проникли внутрь нее, где было сухо, и остановились там. Отсутствие ответа не заставило его нахмуриться, потому что он помнил, как девица отвечала в прошлый раз, и не сомневался, что она сможет сопротивляться желанию дольше, чем он.
Медленно, с помощью одной руки, он начал раздеваться, продолжая держать другую внутри нее. И, следуя его приказанию, она не отводила от него глаз.
— Сопротивляйся, воришка, — мягко скомандовал он. — Сопротивляйся, как это делал я, и пойми, что твое тело не заботят ни гнев, ни стыд, ни ненависть. Оно простой вассал, с несложными, но мощными инстинктами.
Его плоть напряглась под туникой, и она догадалась, что он полностью готов. Эта догадка заставила ее стать влажной внутри, и она охнула про себя от изумления, понимая теперь, что означает эта влажность, и услышала в подтверждение его торжествующий смех.
Он не трогал ее больше нигде, но немедленно и легко проник в нее. Это уже наказание, а не часть мести, потому что он не должен был брать ее до завтра. Но и что-то иное, с чем она сначала боролась, отрицая свое желание, сердясь и проклиная его, но должна была признать — она получала удовольствие от глубоких толчков, сотрясавших ее. И, Боже помоги ей, Уоррик видел, когда это удовольствие достигло предела; ее полная отдача ему — несомненна. Однако и Ровена смотрела на него и когда финал соития потряс и Уоррика, жестокие складки разгладились, опять показывая лицо действительно красивого мужчины под маской мстителя.
Он упал на нее, его лоб оказался на подушке возле ее щеки, его прерывистое дыхание звенело у нее в ушах. И он не ушел так быстро, как перед тем.
Когда Уоррик встал, его дыхание уже успокоилось, он быстро оделся, потом окинул ее взглядом с ног до головы и остановился на горящем от стыда лице и погладил пальцем подмышку ее поднятой руки.
— Возможно, в будущем, ты будешь подчиняться моим приказам более четко — или, возможно, нет. — Его жестокие губы изогнулись в улыбке. — Ты должна признать, что я никогда не сдавался так легко, как ты. Может быть, мысль о том, как часто я стану приходить, заставит тебя сопротивляться. Я не буду ждать ночи, как ждала ты. Ты боишься, воришка, или ты уже не находишь мою месть столь неприятной?
Она бы плюнула ему в лицо, если бы могла. Ее глаза сказали ему это, и он рассмеялся.
— Превосходно. Мне бы не понравилось, если бы ты горячо ждала мои визиты, тогда как я так ненавидел тебя, и все, что я хотел — добраться до твоего нежного горлышка и задушить тебя.
Его рука дотронулась до ее горла и сжала его, но Ровена не испугалась. Уоррик никогда не удовлетворится чем-нибудь столь быстрым и окончательным, как ее смерть, поскольку он слишком жесток. Однако он увидел, что она не боится, и его рука опустилась к ее груди и сжала вместо горла.
— Ты думаешь, что знаешь меня? — выдохнул он недовольно. — Ты никогда не узнаешь, какие демоны движут мной и на что я способен. Лучше молись, чтобы я отомстил тебе, потому что, если это мне не удастся, лучше бы тебе умереть.
Глава 18
Когда Ровена вдруг вспомнила, что Уоррик де Чевил придет к ней снова, она начала дрожать так, что предпочла о нем не думать. Но вот он здесь.
Она еще даже не проснулась, когда Уоррик вошел к ней перед утренней зарей, едва заставившей отступить ночную мглу. Но когда она окончательно осознала его присутствие, он уже овладел ее телом. И он так быстро утолил свое вожделение, что она, не успев толком проснуться, была, скорее, недовольна, что потревожили ее сон, а не тем, что ее тело подверглось принуждению. Все закончилось прежде, чем Ровена что-либо почувствовала, но ее потрясло случившееся, и она не смогла заснуть после того, как он покинул ее.
Вскоре пришла Энид, но на этот раз Уоррика не было с нею. Ровена не отвечала на сочувственные взгляды служанки, но в глубине души вновь почувствовала благодарность к ней. Она даже не отдавала себе отчет в том, что ее плечи все еще сильно ноют после его грубых объятий, и осознала это лишь тогда, когда Энид начала их массировать, старательно смывая с кожи Ровены запах, оставшийся после чудовища Но в середине Дня он пришел снова. И еще раз в вечерние сумерки. Единственным утешением Ровены было то, что в третий раз ему пришлось хорошенько потрудиться, лаская ее, прежде чем она испытала постыдную готовность отдаться.
Он всегда появлялся внезапно, не заботясь о том, чтобы подготовить ее к своему приходу. Как будто оторвавшись на минутку от более важных дел. Такое пренебрежение доводило ее до состояния, близкого к безумию. Теперь он долго ласкал ее, даже зная, что она уже готова принять его, распаляя до состояния, которое было для нее непереносимо. Он пробуждал вожделение такой силы, что она сама начинала молить его овладеть ею. И что же она вынесла из этого горького опыта. Новое ощущение своего тела. Сознание слабости своего, духа и плоти. Негодяй заставил ее желать его. И он отлично понимал это. В чем и заключается его окончательный триумф.
Единственное, что поддерживало Ровену, — надежда на то, что она будет освобождена на третье утро. Это соответствовало бы принципу «око за око», который провозгласил Уоррик. В то же время ее охватывал ужас, когда она начинала думать, какую еще месть Уоррик готовит для нее, ибо она ни минуты не сомневалась в том, что он не полностью удовлетворен тем, что сделал. Ведь сказал же он ей, что ее жизнь отныне принадлежит ему в отместку за намерение Гилберта убить его, и в его глазах эта жизнь имеет малую цену. И еще Уоррик сказал, что отныне волен делать с ней все, что ему вздумается.
Нет, он не позволит ей уйти, по крайней мере до того, как Ровена родит ему ребенка. И если Уоррик захочет сохранить ребенка при себе, но удалить ее, вот тогда он ее отпустит или отошлет в одно из своих поместий. Но она не даст ему так обойтись с собой, хотя, с другой стороны — что она может сделать? Как противостоять ему при подобных обстоятельствах, когда она даже не знает, что принесет ей следующий день.
А следующий день предстал пред ней в облике Энид, принесшей ключи от ее оков. Ровена ожидала, что к ней явится сам Уоррик и сообщит ей, какие унижения ждут се теперь. Энид, естественно, не могла ничего сообщить по этому поводу. Зато она принесла Ровене пищу, а затем — одежду.
Новая одежда породила в Ровене первые подозрения относительно своей дальнейшей судьбы. Собственной одежды она лишилась сразу же по прибытии сюда, а принесенная — отнюдь не напоминала ту, к которой она привыкла. Рубашка и платье сделаны из домотканой шерсти, не слишком грубой, но о них никак нельзя сказать, что это тонкая работа. То была обычная одежда служанки из замка. Туника короче, чем могла позволить себе леди, но зато чистая и новенькая и принадлежала теперь Ровене.
Талию она должна теперь обвязывать ремешком из плетеных кож. В дополнение — толстый шерстяной плащ и простые матерчатые туфли. Но никакого белья. Ей предстояло надевать это прямо на голое тело. Одежда должна служить ей еще одним унизительным напоминанием об изменившихся обстоятельствах ее жизни.
Едва Ровена успела почувствовать, что ее руки свободны от оков, одеться и причесаться, Энид сделала ей знак следовать за собой. Служанка не могла сказать Ровене, что ее ждет, но она хорошо знала, куда следует ее отвести. Вскоре они уже входили в большой зал, и Ровена сразу же поймала на себе взгляд лорда, восседавшего за столом.
Солнечный луч, падавший из высокого окна, золотил темно-русые волосы Уоррика. Хотя время завтрака давно миновало, перед ним стоял поднос с едой и бочонок доброго эля. Он поглядел на нее без всякого выражения, просто окинул взглядом, и этот взгляд напомнил ей тот последний раз, когда Уоррик разглядывал ее обнаженной на своей постели.
Но все это позади, сказала она себе. Она сможет перенести все, что он уготовил ей, раз она смогла перенести то, что случилось. Однако Уоррик не сделал ей никакого знака. Он не намеревался предупреждать Ровену о том, что ее ожидало. Что ж, будь что будет. Все было бы не так плохо, если бы не его постоянное желание наблюдать, как ужас охватывает ее.
Какое-то движение произошло у него за спиной и отвлекло ее внимание. Она перевела взгляд в глубь зала и увидела, что там сидит группа женщин. Каждая из них занималась своей работой, но теперь все они остановились и жадно наблюдали за ней. Ровена не заметила их сразу из-за того, что угол зала, где они находились, погружен в полумрак, тогда как весь свет сконцентрировался на столе, за которым сидел милорд. Но теперь ее глаза привыкли к освещению, и она заметила, что многие женщины казались настоящими леди, некоторые очень молоды. Две самые юные хмурились, глядя на нее. Их манера хмуриться и их взгляды очень похожи».
Боже правый, на самого Уоррика! Значит, у него почти взрослые дочери. Впрочем, лицом они не очень походили на отца, их принадлежность к де Чевилам выдавала именно их манера хмуриться. Но это означает, что у него есть супруга. Но, с другой стороны, какая жена потерпит, чтобы ее муж насиловал другую женщину в их же собственных апартаментах? А, впрочем, разве супруга Уоррика де Чевила может хоть в чем-то ему перечить? Ровена могла лишь пожалеть женщину, которой достался такой муж.
А затем она с изумлением узнала одну из женщин, когда та поднялась со своей табуретки. Милдред! Как она могла здесь очутиться?
Радость поднялась в груди Ровены, залила краской ее лицо, и она сделала шаг вперед. Но Милдред подняла взгляд, посмотрев на Уоррика, а затем вновь уселась на табуретку, спрятавшись за спинами сидевших впереди нее женщин. Почему же она не сказала ей ни единого слова? Не поприветствовала ее взглядом? Ровена ничего не могла понять, но ей стало все ясно, когда она взглянула на Уоррика и увидела на его лице улыбку. Это еще своего рода месть с его стороны. Как он смог настроить Милдред против нее? Нет, это просто невозможно. Тем не менее, Милдред не хочет с нею разговаривать.
Радость в ее сердце сменилась сильнейшим раздражением. Ее унизило уже лишение привычной одежды, но лишить ее женщины, которая была для нее второй матерью!.. Она забыла о своем затруднительном положении, забыла, что Уоррик может опять швырнуть ее в темницу, наказать, наконец, убить ее.
Ровена проигнорировала предостерегающий жест Энид и пошла через весь зал к нему, остановившись прямо у края стола. Глядя на нее, Уоррик вопросительно поднял брови, как будто не понимая, в чем дело. Она наклонилась вперед и прошептала так, что мог слышать только он:
— Ты можешь лишить меня всего, что мне дорого, но весь остаток жизни я буду молить Бога о том, чтобы ты сгорел в аду, Уоррик.
Он ответил жестокой улыбкой, которую она так хорошо успела узнать.
— Что я слышу? И это говорит человек, который не менее моего проклят. Кроме того, я не давал тебе права обращаться ко мне по имени.
Она отшатнулась, не веря своим ушам. Только что Ровена прокляла его на вечную муку в аду, а его заботило лишь то, что она обращается к нему по имени. У нее перехватило дыхание, а он продолжал зловеще улыбаться.
— Ax, извините, — проговорила она. — Ведь я забыла назвать вас негодяем.
Он вскочил со своего места так быстро, что от испуга Ровена позабыла про свой гнев. Прежде чем она попыталась бежать, он схватил ее за запястье. Ровена вскрикнула — так жестка была его хватка, но услышала от него лишь два слова — «мой господин».
— Что?
— Ты не закончила свое обращение ко мне словами «мой господин», произнеси их.
Итак, он не собирался убивать ее за то, что она назвала его негодяем? Вслух же она сказала:
— Но вы не являетесь моим господином.
— Нет, теперь я — твой господин и добьюсь того, что буду слышать это обращение часто. И я услышу его прямо сейчас.
Но Ровена, скорее, была готова откусить себе язык. Должно быть, он прочел по упрямому выражению ее лица все, что творилось у нее в душе, потому что тут же притянул ее вплотную к себе и вкрадчивым, но угрожающим тоном проговорил:
— Ты скажешь это, или я прибегну к помощи хлыста, подвергнув тебя стандартному наказанию, положенному за подобную дерзость.
Это не блеф, подумала она. Если сказал, то сделает, хочет он того, или нет. Такой человек, как Уоррик, никогда не угрожает впустую. А ей вовсе не хотелось провоцировать его на подобные действия.
Она еще молчала какое-то время, слушая, как сердце глухо стучит в ее груди, и наконец выдавила из себя — «мой господин».
И он тут же отпустил ее руку. Она принялась растирать онемевшее запястье, а Уоррик вновь уселся за стол, а на лице его появилось выражение, с которым он смотрел на нее до того, как она бросила вызов. Но теперь в его глазах читалось еще и презрение, поскольку ее гнев после освобождения так не вязался с послушным и безропотным поведением в предыдущие три дня.
— Быть может, ты не настолько умна, насколько образованна, — процедил он сквозь зубы. И добавил с неприкрытой угрозой:
— Прочь с глаз моих, или я поведу себя так, как повел бы себя негодяй, каким ты меня только что обозвала.
Ровена не нуждалась в повторении угрозы — она бросилась бежать. Под сводами дверей ее с беспокойством поджидала Энид, которая тут же вывела девушку из зала и повела этажом ниже, на кухню.
Как правило, кухни в замках располагались в отдельном здании во внутреннем дворе, однако в последние годы их стали помещать прямо в особняке господ, особенно в тех местностях, где часто дождило и стояла плохая погода. Кухня Фулкхерста принадлежала именно к таким и размещалась в обширной палате, где раньше квартировал гарнизон замка.
Здесь было не меньше двадцати человек, и каждый занят своим делом. Шла подготовка вечерней трапезы. В гигантской печи зажаривался оковалок быка. Повара суетились вокруг длинного стола, где они резали овощи, рубили мясо, готовили паштеты. Ключник распределял драгоценные специи. Два вооруженных воина стоя торопливо доедали свою пищу. С ними вовсю флиртовала смазливая служанка. Молочница получила несколько затрещин, когда пролила молоко из кувшина, споткнувшись о собаку, попавшуюся ей под ноги. Она в свою очередь пнула пса, который взвизгнул, но не покинул своего поста рядом с мясником. Мойщик ополаскивал кружки, принесенные после утренней трапезы. Кондитер засовывал в печь новую порцию караваев. Два дюжих слуги несли из подвала тяжелые мешки с зерном.
В этом очень просторном помещении не было чересчур жарко, но духота стояла ужасная, потому что печи и факелы на стене нещадно дымили. Ровена с содроганием смотрела на открывавшуюся перед ней картину. Ужас ее только возрос от того, что Энид подвела ее прямо к здоровенной женщине, которая только что всыпала молочнице. То была пышущая здоровьем розовощекая блондинка ростом этак, в пять с половиной футов. Она была не из крепостных, а из свободных крестьян и замужем за главным поваром.
— Ну вот еще одна из Киркбурга, — проговорила Мэри Блуэ (так ее звали), окинув Ровену оценивающим взглядом с головы до ног. Впрочем, взгляды всех на кухне были прикованы сейчас к ней. — Ходили слухи, что ты — некая таинственная леди, которую содержат в темнице, но раз тебя прислали ко мне на кухню, значит, все это ложь. Ты будешь называть меня «госпожа Блуэ», и чтобы никаких возражений и неповиновения с твоей стороны не было. Мне хватает всего этого от высокомерной Милдред. К сожалению, она пользуется расположением господина, и я не могу распускать с ней руки. Но ты, кажется, таким расположением не пользуешься, не правда ли?
— Конечно, — ответила Ровена с обреченностью в голосе, — я пользуюсь нерасположением, так что моя судьба — постоянные наказания.
— Наказания? — нахмурилась Мэри. — Нет, зачем же, только когда они необходимы. Ладно, иди за мной. Я продолжу свой обход, иначе все это сборище лентяев ничего не приготовит вовремя. Заодно я разъясню тебе твои новые обязанности.
— Неужели мне предстоит работать на кухне? — ужаснулась Ровена.