Линн Анна. Я пришла издалека

   – Перед Господом все мы равны, – строго сказал Бертран. – А счастливый брак – великая ценность и богоугодное дело. Это большая редкость, и раз уж вам пришлось преодолеть время и пространство ради того, чтобы встретить вашего нареченного супруга, вы обязаны сделать все возможное, чтобы сохранить этот брак.
   – Да, – сказала я уверенно. – Теперь я знаю, что все делала правильно. И я знаю, что делать дальше. Здесь растут водоросли?
   Брат Бертран удивленно кивнул, не понимая такого резкого перехода oт душеспасительной беседы к каким-то низменным водорослям.
   Было уже поздно, но я разбудила брата Роберта и отправилась с ним на море.
   – Зачем нужны водоросли? Я ни разу не слышал о том, что они лечат раны, – недоумевал Роберт, но все же подчинился.
   – Чтобы вырастить пенициллин, – сказала я.
   – Пенициллин? – не понял Роберт.
   – Это такое лекарство, – ответила я, не вдаваясь в объяснения. – Только оно может спасти от заражения крови.
   Брат Роберт собрался было спросить, что такое заражение крови, но, кажется, передумал, решив не вступать в беседу с сумасшедшими. Дальше мы действовали молча.
   Моя затея была действительно сумасшедшей, вырастить плесень, которая вырабатывает пенициллин, в питательной среде, приготовленной из морских водорослей, и попытаться с его помощью вылечить Джейми – вероятность успеха была очень маленькой. Во-первых, таким способом можно получить очень маленькие дозы пенициллина. Во-вторых, у меня нет возможности обработать или очистить раствор. В-третьих, пенициллин, полученный таким образом, нестабилен, он разрушается в желудке, и значит, его нужно попытаться ввести прямо в кровь. Если бы я хорошенько подумала, я не взялась бы за это рискованное и почти безнадежное дело. Но думать мне было некогда. И через некоторое время в укромном месте были выставлены склянки с питательным раствором и посевом плесени. Оставалось ждать.
   Я наведалась к Джейми. Он дремал, его заострившееся лицо в свете свечи казалось восковым. Я присела у его постели и долго не отрываясь смотрела на него. В комнате пахло болезнью и смертью. Еще два-три дня – и конец, подумала я отстранение. Это неподвижное тело не было моим любимым мужем. Оно было мне неприятно. Я вспомнила, что в моей прошлой жизни врачи старались не лечить своих родственников, особенно если болезнь была тяжелой. Слишком велика ответственность, слишком страшна ошибка. Сейчас у меня нет выбора, больше никто не сможет вылечить моего мужа. Мне придется взять на себя ответственность за его жизнь, за его тело и душу.
   Его болезнь сблизила нас больше, чем хотелось бы. Близость убивает романтику. Уход за лежачим больным не имеет ничего общего с романтическими свиданиями мри свечах. Смогу ли я забыть это? Сможет ли он забыть? После того, что он мне рассказал о Рэндалле, – как мы будем смотреть друг другу в глаза? Сможем ли мы когда-нибудь прикоснуться друг к другу, чтобы между нами не встала тень Рэндалла?
   Я осторожно поправила одеяло. Он сморщился и застонал во сне, левой рукой закрываясь от чего-то невидимого.
   – Не надо… не сейчас… – расслышала я его шепот. Его снова мучил кошмар. Его снова преследовал Рэндалл. Я положила руку на его горячий влажный лоб.
   – Все прошло, – сказал я, наклоняясь к нему. – Спи, мой мальчик.
   – Мама? – спросил он, открывая невидящие глаза с расширенными зрачками. – Мамочка?
   – Да, мой мальчик, я с тобой. Спи. Тебе больше не будет страшно, тебя никто не обидит. Спи спокойно.
   Я обтерла его лиио влажным полотенцем. Он зажмурился, потом лицо его стало спокойным. Он заснул глубоким, спокойным сном. Я тихо-тихо вышла из комнаты, вернулась к себе и от усталости свалилась замертво, едва успев добраться до подушки.
   Мне снилось, что я бреду по темным извилистым коридорам какого-то лабиринта. Я должна спасти Джейми. Он спрятан где-то здесь, я должна найти его и вынести наружу. И я несу выкуп для того, чтобы его отпустили, но не знаю, кому его отдать. Какой-то голос говорит мне: за деньги ты выкупишь тело, но не душу. И я спрашиваю: как освободить душу? И тот же голос отвечает: ты должна предать самое дорогое, что у тебя есть. Я пытаюсь возразить: ведь самое дорогое – это он. Как я спасу его, предав? Но никто больше не отвечает мне, и я снова бреду по коридорам, пытаясь разрешить неразрешимую загадку.

Глава четырнадцатая
HAPPY END

   Уже через сутки жидкость в двух склянках начала заметно желтеть. Сработало. Плесень росла и выделяла драгоценный пенициллин. Правда, в микроскопических количествах. Я вспомнила, что Александр Флеминг, открывший волшебные свойства пенициллина, испытывал его на пациентах своей клиники, и за время этих испытаний было израсходовано меньшее количество пенициллина, чем содержится в одной-единственной современной таблетке. И тем не менее даже в таких количествах чудодейственное лекарство работало. Флеминг прикладывал ткань, смоченную раствором пенициллина, к ранам – без успеха, и делал инъекции – это помогало. Попробуем и то и другое.
   Драгоценного лекарства было совсем немного. Я сделала пенициллиновую перевязку на больную руку, а из тончайшего перышка изготовила что-то вроде капельницы. Видел бы меня кто-нибудь из коллег… Мне и самой было страшно смотреть на это примитивное сооружение, с помошью которого я собиралась ввести прямо в кровь необработанный раствор пенициллина.
   Я не переставала раздумывать о моем сне. Что это значит – освободить душу Джейми, предав самое дорогое, что у меня есть? Как можно спасти, предав? Улучив минуту, я рассказала об этом сне брату Бертрану. Его советам можно было доверять.
   – Господь часто посылает нам в снах свои знаки, но нужно уметь их толковать. Мне кажется, ваш сон намекает на предательство Иуды.
   – Какое отношение это имеет ко мне? – удивилась я. – Ведь Иуда, насколько я знаю, совершил самое страшное предательство и за это проклят навеки. Разве не так?
   – Так, но в этом есть и другая сторона. Предав Христа в руки палачей, Иуда открыл ему путь к спасению. Без предательства не было бы распятия и Вознесения. Христос остался бы лишь человеком – но не богочеловеком, прошедшим весь путь страданий. Принято считать, что Иуда ненавидел Христа, потому и предал, но есть источники, которые иначе трактуют отношения Христа и Иуды.
   – Понимаю, – я кивнула. – Мне хотят объяснить, что можно предать любимого человека ради того, чтобы открыть ему путь к спасению. Но я все же не понимаю, что я должна сделать. Уехать в Шотландию? Вернуться домой, оставив его здесь?
   – Тут я бессилен, мадам Фрэйзер, – развел руками брат Бертран. – Вам придется решить самой.
   Мое лечение начинало действовать. Чудо свершилось! Страшные полосы остановили свое продвижение вверх по руке, начали отступать. Только бы хватило пенициллина… На следующий день после начала лечения с лица Джейми исчезла смертная тень, которая легла было на него. Он все еще бредил, никого не узнавал, и я не могла сказать наверняка: он спасен, он будет жить. Организм все еще был очень слаб, и если он сам не захочет жить, никакой пенициллин не поможет.
   Я знала, что мучает его. Он дал слово не сопротивляться и не сопротивлялся. Он не мог наброситься на Рэндалла и задушить его одной рукой, перегрызть ему горло. И теперь это бессилие съедает его изнутри. Если бы он боролся до последнего, ему было бы куда легче. Перестать бороться – значит отказаться от жизни. Он не привык быть бессловесной жертвой. Во всем этом была виновата я. Ради моего спасения он решился на это, зная, что завтра все равно умирать. Но он остался жить – и не мог жить с таким грузом на душе.
   Психоаналитики в таких случаях возвращают пациента в прошлое, иногда под гипнозом, и заставляют его снова пережить травмирующую ситуацию. Так! Именно это я и должна сделать. Вернуть его в прошлое! Он должен победить Рэндалла хотя бы в своем воображении. Мне придется, как бы это ни было тяжело и больно, снова оставить его наедине с Рэндаллом. Снова предать – для того, чтобы спасти. Вот оно – вот о чем был сон. Теперь я все поняла; осталось только провести сеанс гипноза. Это рискованно, может отнять у него последние силы, но попытаться стоит.
   Я решила не откладывать и провести сеанс гипноза сегодня же ночью. Главное – выставить вон монаха, который будет дежурить у постели Джейми. Мне никогда не приходилось гипнотизировать, и я имела лишь самые общие представления о технике гипноза. Все же это лучше, чем ничего. Перед тем как отправиться в комнату Джейми, я села и постаралась вспомнить все то, что он мне рассказывал о Рэндалле, и все то, что я видела сама. Я вспомнила, что от Рэндалла пахло лавандовой водой, видимо, он любил этот запах. Я вспомнила, какой скандал устроил Джейми в первый же день, когда в его комнату поставили курительницу, источавшую успокаивающий аромат лаванды. Вместо того чтобы успокоиться, он потребовал, чтобы его избавили от омерзительной вони, выкинули к черту эту курительницу и проветрили комнату. Иначе он отказывался в ней оставаться. Аромат лаванды поможет мне перенести его в ту страшную ночь. Еше у меня было немного опиума. Я не слишком надеялась на свою гипнотизерскую квалификацию. С опиумом надежнее.
   Поздно вечером я с милой улыбкой заглянула в комнату Джейми. У его постели сидел пожилой монах, брат Жильбер. Он заметно клевал носом.
   – Вы не устали? – приветливо спросила я.
   Он помотал головой, чтобы проснуться, и неискренне ответил:
   – Нет-нет, нисколько. Ваш муж недавно заснул, лихорадка почти прошла. Ваше лечение помогает.
   – Слава Богу! Знаете, – защебетала я, – мне что-то не спится. Я пробовала почитать – ничего не помогает. Пожалуй, я лучше посижу здесь, присмотрю за мужем. А вы идите отдохните.
   Он немного поотказывался для приличия, но я видела, что он очень рад моему появлению. Наконец он ушел, сказав на прощание, что, как только мне понадобится помощь, он к моим услугам.
   – Ну конечно, я сразу же позову вас, брат Жильбер, – сказала я, облегченно вздыхая. – Помяните моего мужа в своих молитвах.
   Я начала приготовления. Зажгла курительницу, и опиумный дымок начал заполнять помещение, сама я на это время вышла, чтобы не опьянеть. Немного погодя я вернулась, заменила опиум на лаванду и осторожно подошла к Джейми. Его дыхание стало неровным. Видимо, он проснулся.
   – Эй! – тихонько сказала я.
   Он повернулся на голос, открыв глаза, но не узнавая меня. Я вытащила крохотную серебряную рюмку, привязанную на веревочку за ножку, и стала мерно раскачивать ее перед глазами у Джейми. Неясный свет из окна проникал в комнату, и в полной темноте рюмка заметно поблескивала.
   – Смотри на это блестящее пятно не отрываясь, – размеренно произнесла я нарочито не своим голосом. – Ни о чем не думай, только смотри на пятно. Сейчас я медленно сосчитаю до десяти, и ты заснешь. Один… Два… Ты будешь слышать меня и сможешь отвечать на мои вопросы. Три…
   И вот он снова остался один в камере пыток капитана Рэндалла. Он снова ждал возвращения своего мучителя, снова страдал от боли и отчаяния. Он снова приносил себя в жертву.
   – Ты сильнее, – сказала я. – Ты справишься с ним.
   – Я дал слово, – возразил он.
   – Это была военная хитрость. Он подлец и негодяй. Сам он не стал бы держать слово, данное тебе.
   – Я должен сдержать слово, – упрямо возразил он.
   – Шотландский упрямец! – прошептала я в сторону. Придется обострить ситуацию.
   – А сейчас поцелуй меня. Поцелуй меня так, как ты целуешь свою жену.
   Это была подлинная фраза Рэндалла. Я произнесла ее, наклонившись к самому уху Джейми. И едва успела отскочить. Еще немного, и его кулак ударил бы меня в лицо. Он осторожно встал и начал охотиться на меня в темноте. Я не ожидала такого поворота. Я думала, что будет происходить только духовная борьба. Чем, интересно, все это кончится?
   Он всерьез собирался меня убить. Я пряталась от него за стулом, за портьерой, осторожно отскакивала в сторону, когда он бросался на меня, следя при этом, чтобы он не врезался в стену и не повредил себя. Мы безмолвно перемещались по комнате, сметая все на своем пути. Я двигалась быстрее, смутно различая в темноте его движения. Он перемещался на ощупь, руководимый слухом и каким-то шестым чувством. Все же ему удалось схватить меня за горло. Он был все еще достаточно силен, чтобы прикончить меня, но я этого не планировала. У нас сеанс лечебного гипноза, а не какого-нибудь другого!
   – Он мертв, парень! – сказала я, имитируя голос и произношение сэра Бартоломью Фэрбенкса, насколько мне позволяло сдавленное горло. Хватка на моей шее ослабла.
   – Точно? – переспросил он.
   – Мертвее некуда, – ответила я, высвобождаясь и отходя на безопасное расстояние. – Ты победил.
   Наступило молчание. Я не знала, какой эффект возымеют мои слова.
   – Я устал, – растерянно сказал он наконец. – Я страшно устал.
   – Тебе нужно лечь.
   Я осторожно подвела его к постели и уложила.
   – Спи спокойно. Ты проснешься утром и ничего не вспомнишь. Спи спокойно.
   Я сама устала так, будто всю ночь разгружала вагоны. В голове звенело, и я затороможенно поняла, что опиум подействовал и на меня. Я улеглась с Джейми рядом, уже нисколько не беспокоясь, что он подумает, Проснувшись поутру и найдя меня под боком, или что скажет брат Жильбер, замученный угрызениями совести и решивший вернуться на свой пост. Я заснула, и мне снилось что-то чистое, белое и блестящее.
   Поутру в комнату первым вошел брат Роберт. Я проснулась от его деликатного покашливания. В первые секунды я не поняла, что происходит, но постепенно ко мне вернулась память. Я осторожно приоткрыла глаза и увидела вокруг такой бардак, что немедленно зажмурилась. На самом видном месте валялась серебряная рюмка, перевязанная веревочкой. Брат Роберт поднял ее и внимательно осмотрел, приподняв брови. В комнате стоял смешанный запах лаванды и опиума, не успевший выветриться. Роберт твердой рукой открыл окно и отдернул портьеру. Свет резанул меня по глазам, и я окончательно пришла в себя.
   – Дело в том, – начала я, еще не решив, в чем же дело, – видите ли, вчера я…
   Но брат Роберт был человеком спокойным и терпимым. Он пожал плечами и вышел из комнаты со словами:
   – Я зайду проведать месье Фрэйзера часом позже.
   Я была ему благодарна. Месье Фрэйзер все еще спал, и я обнаружила, что его желтые впалые щеки слегка порозовели. Он выздоровеет, сказала я себе. Мне уже не нужно было себя убеждать. Я знала наверняка.
   Выкарабкавшись из постели и накинув дежурную рясу, я подошла к окну и с наслаждением вдохнула свежий холодный воздух. Голова трещала как с похмелья.
   – Эй, – нерешительно произнес слабый голос за моей спиной. – Что здесь было этой ночью? Драка?
   Я обернулась. Джейми лежал, приподнявшись на локте, и обалдело рассматривал разгромленный интерьер.
   – Здесь сражались с ветряными мельницами, – сказала я.
   – Да? И кто победил? – Он попытался улыбнуться, все еще ничего не понимая.
   – Победила дружба. Матч закончился ничьей с сухим счетом.
   – Черт побери, Юлия, что за выражения? Ты когда-нибудь научишься говорить по-английски так, чтобы тебя можно было понять?!
   – Еще чего!
   Я ухмыльнулась и вышла из комнаты, предоставив брату Роберту право навести в ней порядок.
   Я специально не появлялась у Джейми пару дней. Мне нужно было прийти в себя после всех подвигов, которые я совершила, а ему нужно было хоть немного набраться сил. Я проводила время в библиотеке, подолгу беседовала с братом Бертраном о литературе, философии, живописи. Старинные книги в тяжелых переплетах действовали на меня успокаивающе. Их запах – выделанной кожи, старой краски, пыли и мудрости – внушал неспешные и основательные мысли.
   Утром и вечером я ходила гулять на море. Спускаться к воде по мокрой скользкой тропинке я не рисковала, прогуливалась поверху, дыша пронизывающим ветром и туманом. Море не успокаивалось ни на минуту. Оно то ревело, разбиваясь о скалы, то мирно плескалось и шуршало. Каждый день оно было разным. Я могла бы часами смотреть на эти волны, то стальные, то зеленоватые, то черные. Я уходила только тогда, когда чувствовала, что коченею. Теплой одежды у меня не было. Зима здесь хоть и не морозная, но промозглая и ветреная. По мне, так уж лучше мороз градусов пятнадцать, огромные сугробы скрипучего сухого снега, ясное звездное небо… И чтобы перед Новым годом на улицах пахло елками. Как дома. Я скучала по дому, по улицам, к которым привыкла с детства и на которых знала каждый камень, по своей квартире с окнами на маленький скверик. Вернуться бы туда хоть на пару дней…
   Возвращаясь с очередной прогулки, я решила заглянуть к Джейми. Еще издалека я услышала раздраженные голоса. Муртаг и Джейми о чем-то спорили и ругались на чем свет стоит. Похоже, пациент быстро шел на поправку.
   – А в чем, собственно, дело? – поинтересовалась я, прерывая их спор.
   – Сколько я могу здесь валяться, питаясь одним бульоном?! – грозно вопросил Джейми. – Я хочу нормальной еды, хочу выйти на улицу, и пусть они прекратят сидеть по ночам у моей постели. Они мешают мне спать.
   Я кивала с милой улыбкой.
   – Так-так. Может быть, еще что-то?
   – Сколько можно носить эти дурацкие повязки? У меня страшно чешется рука. Потом, она затекает, и я не знаю, куда ее девать.
   – И чем я могу помочь? – вежливо осведомилась я.
   – Ну сделай что-нибудь, в конце концов! Ты же все это придумала.
   – Раз у больного есть силы капризничать, значит, все прекрасно, – заключила я. – Поверь моему богатому жизненному опыту. На улицу я тебя выпущу не раньше, чем через три дня. Нормальной еды – то есть мяса – тебе тоже пока нельзя. Это слишком тяжелая пища для твоего слабого желудка. Но так уж и быть, я разрешу тебе съесть яйцо. Доволен?
   Он пробормотал что-то неразборчивое по-гэльски. По-видимому, это была отнюдь не благодарность.
   – Интересно, почему мужчины ведут себя, как капризные дети, когда им приходится терпеть мелкие неудобства? – спросила я у Муртага.
   – Потому что терпеть и подчиняться – удел женщин, – назидательно ответил Муртаг. – А дело мужчины – быть воином и повелевать.
   – Если этот вояка не будет подчиняться указаниям лечащего врача, я больше не буду его откачивать. Пусть помирает. Ясно? – С этими словами я вышла, оставив Муртага в легком недоумении.
 
   Однажды вечером я читала Корнеля, лежа в постели. Я занималась французским языком под руководством брата Бертрана и уже делала успехи. Впрочем, высокий слог трагедий Корнеля мне еще не давался. Я продиралась сквозь длиннющий монолог какой-то положительной героини, которая подробно жаловалась на злую судьбу, приводя в пример некоторые факты своей биографии. Внезапно дверь тихонько отворилась, и на цыпочках вошел Джейми. У него был очень важный вид, плохо сочетавшийся с рясой, которая была ему заметно коротка. Во всем монастыре не нашлось одежды подходящего размера.
   – Тебе очень идет эта милая ряса, – фыркнула я. – Но я что-то не припомню, когда я разрешила тебе вставать и разгуливать босиком по холодному полу.
   – Мне не нужно твое разрешение на все, что мне захочется сделать, ты не Господь Бог.
   – Я и не претендую на его место. И что же тебе хочется сделать?
   – Мне хочется прикоснуться к тебе, – он смотрел умоляющими глазами. – Мне хочется почувствовать аромат твоей кожи, твоих волос. Я так соскучился по тебе.
   – Хм, – сказала я, откладывая книгу в сторону. – Я не уверена, что тебе это можно. Точнее, я почти уверена, что тебе этого нельзя.
   – Мне кажется, я умру, если не прикоснусь к тебе сейчас же.
   Он пробрался ко мне под одеяло, и мы лежали рядом, согревая друг друга. То есть я согревала. Его кожа была холодной, покрытой крупными мурашками. В монастыре не было батарей центрального отопления. Постепенно он отогрелся и перестал дрожать.
   – Ну что, – спросила я, – лучше стало?
   – Немного, – промурлыкал он, как бы невзначай дотрагиваясь до моей груди и заставляя меня вздохнуть и закрыть глаза, – но может стать и еще лучше.
   – По-моему, ты торопишь события.
   – Боюсь опоздать, – фыркнул он.
   Я больше не могла сопротивляться. Единственное, чего я хотела, – это снова ощутить его в себе, вспомнить то счастье, которое приносило нам соединение наших тел. Ничего больше не имело значения. Остатки разума убеждали меня, что я совершаю врачебную ошибку, но я оптимистично заверяла саму себя, что мы будем очень осторожны. И нам действительно пришлось быть очень осторожными, балансируя между наслаждением и болью, между страстью и физической слабостью.
   – Не смей двигаться, пока я не разрешу, – сурово говорила я.
   Он покорно кивал, но все же не мог оставаться неподвижным. Ему хотелось взять инициативу в свои руки, но я не позволяла. Мне нелегко это далось. Мы оба истосковались и с трудом подавляли опасное желание накинуться друг на друга в порыве страсти и растерзать.
   Это была такая изощренная пытка – сдерживаться, как будто умирающему от жажды человеку дали маленький глоточек воды, который не утоляет жажды, а только усиливает ее. После того как все закончилось, он лежал, закрыв глаза, дыша тяжело и хрипло.
   – Ты жив? – спросила я на всякий случай.
   – Да, – выдохнул он, – но это чуть меня не убило.
   – Я предупреждала.
   – Но ведь все-таки не убило.
   – Тебе вредно разговаривать. Спи сейчас же.
   – Ты все время говоришь, что мне вредно. А что мне полезно?
   – Спать. Как можно больше спать. Мне тоже это пойдет на пользу. Если тебя будет мучить бессонница, рекомендую почитать Корнеля. Уснешь и не заметишь.
   Мы проснулись вместе впервые за долгое время. Стена между нами исчезла. Мы снова были близки друг другу. Он уткнулся в мое плечо и вздохнул.
   – Знаешь, – сказал он, – я был таким идиотом, когда хотел отправить тебя назад. Прости меня. Я действительно хотел умереть.
   – Ты так часто бываешь идиотом, что я привыкла. Уже не обращаю на это внимания. Так что пойдем завтракать. Я умираю от голода.
   Теперь, когда все опасности позади, я начала задумываться, что мы станем делать дальше. Возвращаться в Шотландию опасно. Близилось восстание тысяча семьсот сорок пятого года, в котором шотландские кланы будут побеждены и разгромлены. Что тогда? Остаться во Франции? Поехать в счастливую Италию? Махнуть в Россию?
   Нужно поговорить об этом с Джейми. Посоветоваться с его дядей, может, с братом Бертраном. Нельзя провести в монастыре всю жизнь.
   С этим решительным намерением я вошла к Джейми одним солнечным декабрьским утром. Он стоял у окна и рассматривал какой-то предмет, осторожно поворачивая его к свету обеими руками. На столе я увидела содранные повязки. Значит, он разглядывал свою правую руку. Я осторожничала и хотела оставить пальцы неподвижными еще на недельку, чтобы убедиться, что кости срослись, но он не захотел ждать. И вот сейчас он рассматривал дело моих рук. Это было грустное зрелище.
   Когда снимают гипс со сломанной руки, она выглядит очень худой, съежившейся и несчастной. Даже не верится, что когда-нибудь она станет снова двигаться так же, как раньше. Специальные процедуры помогают вернуть прежний вид коже и мышцам, укрепляя и тренируя их. Я видела эти метаморфозы не один раз. А еще я видела, как люди пугались, не узнавая собственных рук или ног.
   Я осторожно подошла поближе. Джейми не слышал моих шагов. Он бережно перебирал пальцы, пытаясь двигать ими. На первый взгляд все срослось хорошо, кроме раздробленного сустава, который уже никогда не будет двигаться, как прежде.
   – Прости, – сказала я тихо. – Я сделала все, что могла.
   Он резко обернулся. Его глаза влажно блестели.
   – Простить?! За что? Да ты в своем уме?!
   – Она будет двигаться лучше, чем сейчас, – быстро заговорила я. – Есть упражнения, я покажу их, и массаж, и ванночки из морской воды. Твои пальцы будут двигаться, как раньше, только вот сустав на безымянном я не смогла спасти. А эти шрамы скоро заживут, их совсем не будет видно.
   – Ты сумасшедшая. Как ты могла подумать, что я?.. Ты видишь на моих глазах слезы радости. Что мне за дело до каких-то шрамов или разбитого сустава. У меня две руки! Две руки! Я – целый человек. Я могу держать меч, могу обнимать тебя…
   – Ты… ты хочешь сказать…
   Я вспомнила хирургические инструменты, больше похожие на инвентарь плотника, в кабинете Битона. Вспомнила мужа Мэгги, Криса. Он говорил, что потерял ногу в бою, в нее попала пуля. И я еще удивлялась про себя, как это могло случиться. Ведь разрывных пуль и гранат еще не придумали. Теперь я поняла, как это случилось. Пулю вынули, но рана воспалилась – ведь лекари не имели никакого представления об асептике и антисептике – и ступню пришлось отрезать, чтобы спасти ему жизнь.
   – Я думал, ты это сделаешь, – кивнул он, будто читая мои мысли, – отрежешь мне руку. Я не смог бы жить калекой. Крис… Он очень изменился. Ему тяжело. Только Мэгги помогает ему чувствовать себя целым. Вот почему я просил тебя дать мне умереть. Ну и еще… Не стоит об этом.
   – Мне даже в голову не пришло, что руку можно отрезать, – сказала я искренне. – Меня этому не учили. Наоборот, учили их пришивать на место.
   – Пришивать? – Он недоверчиво посмотрел на меня.
 
   – Да, если прошло не слишком много времени с тех пор, как она была отделена от тела. Рука или нога, не имеет значения. Если бы ты видел, как работает дядя Сэм… Ты решил бы, что он творит чудеса, собирает человека по частям.