Страница:
Красная молния снова чиркнула рядом с моим ухом. Приземлившись на журнальном столике с разложенными курительными принадлежностями, кардинал ловко подцепил одной лапкой пачку, вытянул клювом одну сигарету и, мигом оказавшись у меня на плече, принялся засовывать ее мне в рот. Сол поднес зажигалку, и я послушно затянулся ненавистным «Кэмелом». Изменить мир, погибнуть или заткнуться навсегда за десять тысяч долларов. Не такой уж плохой выбор.
Яйцо в руке было приятно теплым, будто только что из-под курицы. Все последние месяцы мне не хватало доказательства, чего-нибудь вещественного, осязаемого. И вот… Никогда бы не подумал, что лысый коротышка, красная птица и обычное яйцо способны с такой определенностью склонить чашу весов. Озарение непредсказуемо и приходит разными путями, иногда очень странными. Яблоко, упавшее на голову. Вода, перелившаяся через край ванны. Клайв Льюис поехал на автобусе в зоопарк, а на обратном пути стал христианином. Не знаю, что сыграло главную роль в моем случае – фокус с яйцом, птица-кардинал или же синеватое густое облако дыма, стоявшее в воздухе как после взрыва, но буквально в мгновение ока я осознал, что мой мир никогда не станет прежним. Почему? Трудно сказать. Во всяком случае, страх пришел позже, а в тот момент я ощущал лишь душевный подъем, непонятное ликование, которое можно сравнить разве что с влюбленностью.
– Попробую, – решительно кивнул я.
– Ну что ж, новичкам везет, – рассмеялся Сол.
16
17
Яйцо в руке было приятно теплым, будто только что из-под курицы. Все последние месяцы мне не хватало доказательства, чего-нибудь вещественного, осязаемого. И вот… Никогда бы не подумал, что лысый коротышка, красная птица и обычное яйцо способны с такой определенностью склонить чашу весов. Озарение непредсказуемо и приходит разными путями, иногда очень странными. Яблоко, упавшее на голову. Вода, перелившаяся через край ванны. Клайв Льюис поехал на автобусе в зоопарк, а на обратном пути стал христианином. Не знаю, что сыграло главную роль в моем случае – фокус с яйцом, птица-кардинал или же синеватое густое облако дыма, стоявшее в воздухе как после взрыва, но буквально в мгновение ока я осознал, что мой мир никогда не станет прежним. Почему? Трудно сказать. Во всяком случае, страх пришел позже, а в тот момент я ощущал лишь душевный подъем, непонятное ликование, которое можно сравнить разве что с влюбленностью.
– Попробую, – решительно кивнул я.
– Ну что ж, новичкам везет, – рассмеялся Сол.
16
И вот я сидел на кушетке с кардиналом Аймишем на плече и слушал, как хозяин дома раскрывает тайны невероятных пришельцев.
– Холоки не просто делят с нами сны, – начал он. – Они питаются снами. Сосут их как леденцы. Высасывают. Вот почему мы не можем потом ничего вспомнить. Сон съеден – его больше нет! Это для них как наркотик. А что самое страшное для наркомана? Ломка! И вдруг выяснилось, что в определенный момент в будущем сны прекратятся. Совсем. Как телефонный разговор, когда бросают трубку. Они чуть не обделались со страху. Запас сладостей на исходе, что делать? Пришлось в срочном порядке разрабатывать технику физического перемещения, основанную на тех же ментальных скачках, и посылать экспедиции.
– Погодите, можно помедленнее? – Я попытался осмыслить то, что услышал, потом попросил повторить. Все равно непонятно. – Экспедиции? С какой целью?
– Чтобы научиться видеть сны, – объяснил Сол. – Они испробовали все, что могли, но безрезультатно. Где-то к началу века созрела новая идея – создать путем клонирования собственную расу людей. Если не видеть сны самим, то хотя бы иметь каждому своего «сновидца» – вроде домашнего животного – и доить его в свое удовольствие. Однако взятые образцы оказались слишком нежными. Живые особи либо не переживали путешествия, так же как сперма и яйцеклетки, либо не могли привыкнуть к новой среде. Попытки создать гибриды воспринимались как игра, не более. И вдруг родилась Лора… Повторить этот результат так и не удалось. Холоки до сих пор не понимают, как такое могло получиться. Короче, остались они ни с чем. А потом узнали самое страшное…
– Что?
– Нашли своих предков.
– Кого?
– Меня всегда поражало, как это им удается смотреть наши будущие сны, – усмехнулся Сол. – А потом я понял. Все очень просто: холоки сами живут в будущем – нашем будущем! Они путешествуют не в пространстве, а во времени. Понимаете? – Я молча покачал головой. – Они открыли, что живут на той же планете, что и люди! Наши сны должны прекратиться, потому что прекратимся мы, и наша последняя война положит начало эволюции холоков!
– Значит, никакие они не инопланетяне?
– Прямо в точку.
– И все эти разговоры о тарелках…
– Прикрытие. Дымовая завеса. Хорошо поставленная пропаганда. Зачем им нужно, чтобы мы знали правду? Так или иначе, холоки настолько отличаются от нас, что вполне могли бы быть инопланетянами. – Я в ужасе закрыл лицо руками. Старик невесело рассмеялся. – Это еще только начало. Таким образом, приоритеты сменились: теперь уже речь шла не о «леденцах», а о самом существовании их расы, которое напрямую зависит от того, произойдет ли ядерная катастрофа. Тут, казалось бы, беспокоиться особо и не о чем, – снова усмехнулся он, – но существует одна неприятная для них вероятность. Один из вероятных сценариев прошлого полностью исключает появление холоков. Они тщательно исследовали эту возможность и сумели точно определить, с каким временем и местом она связана. И с каким человеком, – добавил Сол, торжественно подняв палец.
– С человеком? – недоверчиво переспросил я. – С одним человеком?
– С одним-единственным. А что тут удивительного? Освальд изменил историю одной пулей.
– Значит, этот человек… Он убийца?
– Можно сказать и так. Только не простой. Он убьет идею.
– Как идею?
– Вот именно, – кивнул Сол. – Наша цивилизация страдает от одного массового заблуждения, так глубоко укоренившегося, что мы его даже не замечаем. Началось это, видимо, еще в те времена, когда наши предки жили в пещерах и страх был важной составной частью их жизни. Вокруг бродили хищники, которых приходилось бояться, ничего не поделаешь. Постепенно мы научились защищаться, переселились в города, торговля и специализация производства сделали нас более зависимыми друг от друга, по страх никуда не делся. Суть границ изменилась: теперь они окружают то, чем мы владеем, нашу собственность. Та же самая идея теперь существует в форме конкуренции, а полем битвы стал мировой рынок. Маркс пытался что-то изменить, но в результате лишь натравил один класс на другой. Теперь у нас есть военно-промышленный комплекс, идеальное сочетание конкуренции и механизма уничтожения. Америка тратит четверть бюджета на военные нужды, называя это «обороной». Почему так происходит? Потому что человек по-прежнему верит, что война неизбежна. Да возьмите хоть спорт…
– А спорт-то тут при чем?
– Подумайте сами. Много ли видов спорта допускают возможность ничьей? По пальцам можно перечесть. Если что, назначают дополнительное время. Время! – захохотал он. Потом, заметив, что я не смеюсь, откашлялся и продолжал: – Непременно должен быть победитель и проигравший. Нам обязательно нужен враг! Вот идея, которая должна уйти! Экономика, политика, религия, индустрия развлечений – все у нас пронизано идеей борьбы, образом врага. Нам даже» голову не приходит от нее отказываться, потому что привыкли, потому что когда-то она была необходима для нашего выживания. А теперь все наоборот. Чтобы выжить, нам всем нужно быть вместе: или вес выиграем, или все погибнем!
– Не слишком ли просто? – усомнился я.
– Да, просто, – согласился Сол. – Поэтому никто разглядеть и не может. Слишком глубоко оно сидит – с базовыми первобытными инстинктами так просто не расстаются. Но если когда-нибудь мы все осознаем, что кошмар окончился, что враг – это просто миф, наш мир изменится до неузнаваемости.
– Трудно поверить.
– Почему? Ведьм перестали жечь на костре, когда поняли, что они просто женщины. Перестали торговать рабами, когда поняли, что они такие же люди. Когда-нибудь мы и детьми перестанем распоряжаться как своей собственностью. Может быть, и женщин перестанем насиловать. Все, что нужно, – это изменение вот здесь! – Он постучал пальцем по лбу. – Вот где сидит настоящий враг.
– У Юнга есть кое-что по этому поводу, – заметил я. – О том, что наши враги – всего лишь проекция темных сторон нашего подсознания. Мы переносим на других то, что не можем принять в себе самих. Фактически проецируем наш собственный страх.
Сол значительно кивнул.
– А если причины для страха больше нет? Как биологический вид относится к вымершему хищнику – неужели он вечно сохраняет бдительность? У человечества всегда были враги, и чувство страха было необходимо для выживания. Теперь врагов нет, а страх остался.
– Но… – протянул я, – есть же еще террористы, фанатики, расисты, наркоторговцы… Преступность существует, это не иллюзия. А вы говорите, нет врагов.
– Хорошо, давайте посмотрим. С кем воюют террористы и фанатики? С такими же террористами и фанатиками. Разве стали бы они вести себя как дикие звери, не будучи загнанными в угол? Что касается наркотиков, то это лишь средство, помогающее избежать страха. Расизм – не более чем поиск козлов отпущения, основанный на том же иррациональном страхе. А сколько преступников сделались таковыми только из-за голода и бедности – вы считали? И если мы так уж заботимся о своей безопасности и их исправлении, то почему содержим в тюрьмах среди таких же, как они, создавая целые криминальные сообщества – новых врагов, чтобы их бояться? Надо искоренить сам страх, тогда не будет и врагов!
Я задумался. Мир без страха? Легче представить себе море без воды.
– Нет, невозможно, – покачал и головой.
– Чушь! Все возможно, если только произойдет революция в нашем понимании реальности. В восемнадцатом веке автомобиль тоже показался бы фантастикой. Попробовали бы вы объяснить ученому девятнадцатого века теорию относительности! В нашем случае речь тоже идет о революции, только не политической или технической, а о революции в сознании.
– Новая утопия? – нахмурился я. – Что-то не верится.
– Теперь придется, – сурово отчеканил Сол. – Мы должны в нее поверить. Холокам во что бы то ни стало нужно заставить нас сохранить образ врага. Они нарочно наполняют наши сны кошмарами, навязывают нам дикий первобытный страх. «Враг есть, – говорят они. – Вооружайтесь!»
– Но зачем такая секретность?
– Их оружие – страх. А страх имеет обыкновение прятаться в темных уголках сознания, среди неизведанного, необъяснимого. Обычная тактика партизанской войны.
– А не легче ли просто-напросто захватить власть?
– Они не хотят управлять.
– Не хотят?
– Не-а, – с улыбкой протянул Сол. – К чему им устанавливать новый порядок? Наоборот, важно сохранить положение вещей. Само их существование требует, чтобы мы уничтожили себя.
Мне становилось все более не по себе. Наверное, я чувствовал в глубине души, к чему он ведет.
– Вы говорили об одном человеке…
– Совершенно верно. И этот человек – вы. Только от вас зависит, будут ли существовать холоки.
– От меня?
– От вас.
– Каким же образом?
– В этом году у вас родится ребенок. Холоки установили, что именно ваш потомок вызовет революцию в человеческом сознании, создаст совершенно новую концепцию, преобразит мир. С образом врага будет покончено.
– Они это видели?
– Своими глазами, – ухмыльнулся Сол. – Так что позвольте мне первым поздравить будущего папашу.
– Черт побери! Почему бы им тогда просто не убить меня и не избавиться от проблемы раз и навсегда?
– Нельзя. Ребенок у вас будет, этого они предотвратить не могут, только следить.
В памяти вдруг всплыли слова Лоры: «В моем распоряжении всего год».
– Лора?! – воскликнул я. Старик кивнул.
– Они послали Лору, чтобы она забеременела от вас. Существует два варианта. Либо она возвращается к ним вместе с дочерью, либо рожает сына и остается здесь.
– А сын…
– Правильно. Сын для них не опасен, только дочь.
– Почему Лора согласилась в этом участвовать?
– Она хочет ребенка. Где угодно – там или здесь. Вы не представляете, что он значит для нее. Она слишком много времени провела в одиночестве, в отсутствие себе подобных.
– Да нет, как раз представляю, – вздохнул я. – А что, если я рожу ребенка не от нее?
– Ситуацию контролирует группа поддержки, – пояснил Сол. – Они никогда не доверяют дело кому-то одному. Пара наблюдателей: один внутри, другой снаружи. Спящий и бодрствующий. Призрак и страж.
– Как это? – не понял я.
– С первым вы уже знакомы. Помните мальчишку со жвачкой?
– О!
– Доктору Стюарту достался второй.
– Который его убил?
– Ага.
Толстяк в серой машине. Только он, больше некому.
– Призрак и страж, – повторил я. Сол кивнул. – А Лора?
– Лора – это дверь номер три, – рассмеялся он, взглянув на телефон. – Впрочем, можете спросить у нее.
Я тоже посмотрел на телефон, и в тот же момент раздался звонок. Встревоженный Аймиш перелетел на верхнюю полку и принялся с остервенением клевать резинового крокодила. Старик поднял трубку.
– Салют, принцесса! – хихикнул он. – Нет… Нет… Да… Он здесь… Да-да, у меня… Ну конечно, он хочет… Ну, это уже твои проблемы. Сама ему скажи.
Ухмыляясь, он передал трубку мне.
– Лора… – начал я.
– Я очень волнуюсь, – сразу перебила она. – У меня скоро овуляция. Это последняя возможность. – Для чего?
– Чтобы забеременеть, для чего же еще! Я посмотрел на трубку, нее еще не веря своим ушам.
– Лора… А что, если я не хочу, чтобы ты забеременела? ~ Какая разница, хочешь ты или нет? Это все равно случится!
Из угла, где сидел Сол, послышалось сдавленное хихиканье.
– Что значит какая разница?! Разве у меня пет выбора? – возмутился я.
– Есть, конечно! Я думала, Сол тебе все рассказал… Ты что, спишь с другой?
– Нет. – Хотя мог бы, подумал я, вспомнив Эдриен с хэллоуинской вечеринки.
– Тогда в чем проблема?
Я начал терять самообладание. В комнате стало душно как в бане, сердце колотилось как сумасшедшее.
– Я и есть проблема, черт побери! Ты же все-таки моя пациентка! Тебе-то наплевать, я понимаю, а я могу из-за этого потерять работу. А кроме того, мне вовсе не хочется с тобой спать!
– Врет! – выкрикнул Сол, заливаясь смехом.
– Не хочешь? – убитым голосом проговорила Лора.
– То есть я хочу сказать… Ты, конечно, мне нравишься, ты вообще очень привлекательная, но… Да при чем тут это? Я не имею привычки трахаться с чужими людьми!
– Но мы знакомы столько времени… – пролепетала она.
– Опять время? – рассердился я. – Сколько можно! Возможное будущее, возможное прошлое, возможное настоящее… – Я смахнул со лба пот. – Какого черта вы ко мне пристали? Нет никаких возможностей, понятно? Не буду я спать с кем попало ни из-за какого дурацкого предназначения! Нет и еще раз нет!
Старик визжал и всхлипывал от смеха, колотя в истерике по подлокотникам кресла.
– Да! – в один голос выкрикнули они с Лорой.
– Ох уж эти люди, – с трудом выдавил Сол, ~ ничего-то они не смыслят во времени!
Я дал отбой и решительно шагнул к его креслу.
– Знаете, что я теперь сделаю?
– Догадываюсь, – прохрипел он, все еще давясь от смеха.
– Проснусь! – гаркнул я, наклонившись к самому его уху. – Мне надоел этот кошмар, и я проснусь прямо сейчас. Встану с постели, смешаю себе джин с мартини, включу музыку и буду отдыхать. Я перенес продолжительный стресс, и мне все привиделось. Вас на самом деле не существует. Ваша Лора – всего-навсего дурной сон. И я никогда не был знаком с доктором Стюартом! – Я крепко сжат подлокотники кресла и зажмурился. – Так… Сейчас тысяча девятьсот девяностый год, «Детройт Пистоне» на третьем месте, я беру с клиентов семьдесят долларов в час. В моей спальне одно окно. Под кроватью лежат два носка. У моего отца случился инфаркт десять лет назад… Сол, пожалуйста, позвольте мне проснуться! Я не хочу быть в этом сне, я сойду с ума!
– Не выйдет, сынок, – вздохнул Сол.
Я открыл глаза. Он смотрел на меня с грустной улыбкой.
– Так я не сплю? – разочарованно спросил я.
– Извини, – пожал он плечами, закуривая очередной «Кэмел». – Лучше бы ты взял деньги. Тебя предупреждали.
Я медленно выпрямился. Потом, повинуясь внезапному порыву, который по сей день не могу объяснить, вытянул вперед указательный палец и позвал:
– Аймиш! – Кардинал тут же вспорхнул на него, посмотрел на меня сбоку одним глазом и что-то довольно проворковал. Он оказался удивительно легким, почти невесомым. – Значит, и ты настоящий… – вздохнул я. – Эх ты, дурачок.
– Холоки не просто делят с нами сны, – начал он. – Они питаются снами. Сосут их как леденцы. Высасывают. Вот почему мы не можем потом ничего вспомнить. Сон съеден – его больше нет! Это для них как наркотик. А что самое страшное для наркомана? Ломка! И вдруг выяснилось, что в определенный момент в будущем сны прекратятся. Совсем. Как телефонный разговор, когда бросают трубку. Они чуть не обделались со страху. Запас сладостей на исходе, что делать? Пришлось в срочном порядке разрабатывать технику физического перемещения, основанную на тех же ментальных скачках, и посылать экспедиции.
– Погодите, можно помедленнее? – Я попытался осмыслить то, что услышал, потом попросил повторить. Все равно непонятно. – Экспедиции? С какой целью?
– Чтобы научиться видеть сны, – объяснил Сол. – Они испробовали все, что могли, но безрезультатно. Где-то к началу века созрела новая идея – создать путем клонирования собственную расу людей. Если не видеть сны самим, то хотя бы иметь каждому своего «сновидца» – вроде домашнего животного – и доить его в свое удовольствие. Однако взятые образцы оказались слишком нежными. Живые особи либо не переживали путешествия, так же как сперма и яйцеклетки, либо не могли привыкнуть к новой среде. Попытки создать гибриды воспринимались как игра, не более. И вдруг родилась Лора… Повторить этот результат так и не удалось. Холоки до сих пор не понимают, как такое могло получиться. Короче, остались они ни с чем. А потом узнали самое страшное…
– Что?
– Нашли своих предков.
– Кого?
– Меня всегда поражало, как это им удается смотреть наши будущие сны, – усмехнулся Сол. – А потом я понял. Все очень просто: холоки сами живут в будущем – нашем будущем! Они путешествуют не в пространстве, а во времени. Понимаете? – Я молча покачал головой. – Они открыли, что живут на той же планете, что и люди! Наши сны должны прекратиться, потому что прекратимся мы, и наша последняя война положит начало эволюции холоков!
– Значит, никакие они не инопланетяне?
– Прямо в точку.
– И все эти разговоры о тарелках…
– Прикрытие. Дымовая завеса. Хорошо поставленная пропаганда. Зачем им нужно, чтобы мы знали правду? Так или иначе, холоки настолько отличаются от нас, что вполне могли бы быть инопланетянами. – Я в ужасе закрыл лицо руками. Старик невесело рассмеялся. – Это еще только начало. Таким образом, приоритеты сменились: теперь уже речь шла не о «леденцах», а о самом существовании их расы, которое напрямую зависит от того, произойдет ли ядерная катастрофа. Тут, казалось бы, беспокоиться особо и не о чем, – снова усмехнулся он, – но существует одна неприятная для них вероятность. Один из вероятных сценариев прошлого полностью исключает появление холоков. Они тщательно исследовали эту возможность и сумели точно определить, с каким временем и местом она связана. И с каким человеком, – добавил Сол, торжественно подняв палец.
– С человеком? – недоверчиво переспросил я. – С одним человеком?
– С одним-единственным. А что тут удивительного? Освальд изменил историю одной пулей.
– Значит, этот человек… Он убийца?
– Можно сказать и так. Только не простой. Он убьет идею.
– Как идею?
– Вот именно, – кивнул Сол. – Наша цивилизация страдает от одного массового заблуждения, так глубоко укоренившегося, что мы его даже не замечаем. Началось это, видимо, еще в те времена, когда наши предки жили в пещерах и страх был важной составной частью их жизни. Вокруг бродили хищники, которых приходилось бояться, ничего не поделаешь. Постепенно мы научились защищаться, переселились в города, торговля и специализация производства сделали нас более зависимыми друг от друга, по страх никуда не делся. Суть границ изменилась: теперь они окружают то, чем мы владеем, нашу собственность. Та же самая идея теперь существует в форме конкуренции, а полем битвы стал мировой рынок. Маркс пытался что-то изменить, но в результате лишь натравил один класс на другой. Теперь у нас есть военно-промышленный комплекс, идеальное сочетание конкуренции и механизма уничтожения. Америка тратит четверть бюджета на военные нужды, называя это «обороной». Почему так происходит? Потому что человек по-прежнему верит, что война неизбежна. Да возьмите хоть спорт…
– А спорт-то тут при чем?
– Подумайте сами. Много ли видов спорта допускают возможность ничьей? По пальцам можно перечесть. Если что, назначают дополнительное время. Время! – захохотал он. Потом, заметив, что я не смеюсь, откашлялся и продолжал: – Непременно должен быть победитель и проигравший. Нам обязательно нужен враг! Вот идея, которая должна уйти! Экономика, политика, религия, индустрия развлечений – все у нас пронизано идеей борьбы, образом врага. Нам даже» голову не приходит от нее отказываться, потому что привыкли, потому что когда-то она была необходима для нашего выживания. А теперь все наоборот. Чтобы выжить, нам всем нужно быть вместе: или вес выиграем, или все погибнем!
– Не слишком ли просто? – усомнился я.
– Да, просто, – согласился Сол. – Поэтому никто разглядеть и не может. Слишком глубоко оно сидит – с базовыми первобытными инстинктами так просто не расстаются. Но если когда-нибудь мы все осознаем, что кошмар окончился, что враг – это просто миф, наш мир изменится до неузнаваемости.
– Трудно поверить.
– Почему? Ведьм перестали жечь на костре, когда поняли, что они просто женщины. Перестали торговать рабами, когда поняли, что они такие же люди. Когда-нибудь мы и детьми перестанем распоряжаться как своей собственностью. Может быть, и женщин перестанем насиловать. Все, что нужно, – это изменение вот здесь! – Он постучал пальцем по лбу. – Вот где сидит настоящий враг.
– У Юнга есть кое-что по этому поводу, – заметил я. – О том, что наши враги – всего лишь проекция темных сторон нашего подсознания. Мы переносим на других то, что не можем принять в себе самих. Фактически проецируем наш собственный страх.
Сол значительно кивнул.
– А если причины для страха больше нет? Как биологический вид относится к вымершему хищнику – неужели он вечно сохраняет бдительность? У человечества всегда были враги, и чувство страха было необходимо для выживания. Теперь врагов нет, а страх остался.
– Но… – протянул я, – есть же еще террористы, фанатики, расисты, наркоторговцы… Преступность существует, это не иллюзия. А вы говорите, нет врагов.
– Хорошо, давайте посмотрим. С кем воюют террористы и фанатики? С такими же террористами и фанатиками. Разве стали бы они вести себя как дикие звери, не будучи загнанными в угол? Что касается наркотиков, то это лишь средство, помогающее избежать страха. Расизм – не более чем поиск козлов отпущения, основанный на том же иррациональном страхе. А сколько преступников сделались таковыми только из-за голода и бедности – вы считали? И если мы так уж заботимся о своей безопасности и их исправлении, то почему содержим в тюрьмах среди таких же, как они, создавая целые криминальные сообщества – новых врагов, чтобы их бояться? Надо искоренить сам страх, тогда не будет и врагов!
Я задумался. Мир без страха? Легче представить себе море без воды.
– Нет, невозможно, – покачал и головой.
– Чушь! Все возможно, если только произойдет революция в нашем понимании реальности. В восемнадцатом веке автомобиль тоже показался бы фантастикой. Попробовали бы вы объяснить ученому девятнадцатого века теорию относительности! В нашем случае речь тоже идет о революции, только не политической или технической, а о революции в сознании.
– Новая утопия? – нахмурился я. – Что-то не верится.
– Теперь придется, – сурово отчеканил Сол. – Мы должны в нее поверить. Холокам во что бы то ни стало нужно заставить нас сохранить образ врага. Они нарочно наполняют наши сны кошмарами, навязывают нам дикий первобытный страх. «Враг есть, – говорят они. – Вооружайтесь!»
– Но зачем такая секретность?
– Их оружие – страх. А страх имеет обыкновение прятаться в темных уголках сознания, среди неизведанного, необъяснимого. Обычная тактика партизанской войны.
– А не легче ли просто-напросто захватить власть?
– Они не хотят управлять.
– Не хотят?
– Не-а, – с улыбкой протянул Сол. – К чему им устанавливать новый порядок? Наоборот, важно сохранить положение вещей. Само их существование требует, чтобы мы уничтожили себя.
Мне становилось все более не по себе. Наверное, я чувствовал в глубине души, к чему он ведет.
– Вы говорили об одном человеке…
– Совершенно верно. И этот человек – вы. Только от вас зависит, будут ли существовать холоки.
– От меня?
– От вас.
– Каким же образом?
– В этом году у вас родится ребенок. Холоки установили, что именно ваш потомок вызовет революцию в человеческом сознании, создаст совершенно новую концепцию, преобразит мир. С образом врага будет покончено.
– Они это видели?
– Своими глазами, – ухмыльнулся Сол. – Так что позвольте мне первым поздравить будущего папашу.
– Черт побери! Почему бы им тогда просто не убить меня и не избавиться от проблемы раз и навсегда?
– Нельзя. Ребенок у вас будет, этого они предотвратить не могут, только следить.
В памяти вдруг всплыли слова Лоры: «В моем распоряжении всего год».
– Лора?! – воскликнул я. Старик кивнул.
– Они послали Лору, чтобы она забеременела от вас. Существует два варианта. Либо она возвращается к ним вместе с дочерью, либо рожает сына и остается здесь.
– А сын…
– Правильно. Сын для них не опасен, только дочь.
– Почему Лора согласилась в этом участвовать?
– Она хочет ребенка. Где угодно – там или здесь. Вы не представляете, что он значит для нее. Она слишком много времени провела в одиночестве, в отсутствие себе подобных.
– Да нет, как раз представляю, – вздохнул я. – А что, если я рожу ребенка не от нее?
– Ситуацию контролирует группа поддержки, – пояснил Сол. – Они никогда не доверяют дело кому-то одному. Пара наблюдателей: один внутри, другой снаружи. Спящий и бодрствующий. Призрак и страж.
– Как это? – не понял я.
– С первым вы уже знакомы. Помните мальчишку со жвачкой?
– О!
– Доктору Стюарту достался второй.
– Который его убил?
– Ага.
Толстяк в серой машине. Только он, больше некому.
– Призрак и страж, – повторил я. Сол кивнул. – А Лора?
– Лора – это дверь номер три, – рассмеялся он, взглянув на телефон. – Впрочем, можете спросить у нее.
Я тоже посмотрел на телефон, и в тот же момент раздался звонок. Встревоженный Аймиш перелетел на верхнюю полку и принялся с остервенением клевать резинового крокодила. Старик поднял трубку.
– Салют, принцесса! – хихикнул он. – Нет… Нет… Да… Он здесь… Да-да, у меня… Ну конечно, он хочет… Ну, это уже твои проблемы. Сама ему скажи.
Ухмыляясь, он передал трубку мне.
– Лора… – начал я.
– Я очень волнуюсь, – сразу перебила она. – У меня скоро овуляция. Это последняя возможность. – Для чего?
– Чтобы забеременеть, для чего же еще! Я посмотрел на трубку, нее еще не веря своим ушам.
– Лора… А что, если я не хочу, чтобы ты забеременела? ~ Какая разница, хочешь ты или нет? Это все равно случится!
Из угла, где сидел Сол, послышалось сдавленное хихиканье.
– Что значит какая разница?! Разве у меня пет выбора? – возмутился я.
– Есть, конечно! Я думала, Сол тебе все рассказал… Ты что, спишь с другой?
– Нет. – Хотя мог бы, подумал я, вспомнив Эдриен с хэллоуинской вечеринки.
– Тогда в чем проблема?
Я начал терять самообладание. В комнате стало душно как в бане, сердце колотилось как сумасшедшее.
– Я и есть проблема, черт побери! Ты же все-таки моя пациентка! Тебе-то наплевать, я понимаю, а я могу из-за этого потерять работу. А кроме того, мне вовсе не хочется с тобой спать!
– Врет! – выкрикнул Сол, заливаясь смехом.
– Не хочешь? – убитым голосом проговорила Лора.
– То есть я хочу сказать… Ты, конечно, мне нравишься, ты вообще очень привлекательная, но… Да при чем тут это? Я не имею привычки трахаться с чужими людьми!
– Но мы знакомы столько времени… – пролепетала она.
– Опять время? – рассердился я. – Сколько можно! Возможное будущее, возможное прошлое, возможное настоящее… – Я смахнул со лба пот. – Какого черта вы ко мне пристали? Нет никаких возможностей, понятно? Не буду я спать с кем попало ни из-за какого дурацкого предназначения! Нет и еще раз нет!
Старик визжал и всхлипывал от смеха, колотя в истерике по подлокотникам кресла.
– Да! – в один голос выкрикнули они с Лорой.
– Ох уж эти люди, – с трудом выдавил Сол, ~ ничего-то они не смыслят во времени!
Я дал отбой и решительно шагнул к его креслу.
– Знаете, что я теперь сделаю?
– Догадываюсь, – прохрипел он, все еще давясь от смеха.
– Проснусь! – гаркнул я, наклонившись к самому его уху. – Мне надоел этот кошмар, и я проснусь прямо сейчас. Встану с постели, смешаю себе джин с мартини, включу музыку и буду отдыхать. Я перенес продолжительный стресс, и мне все привиделось. Вас на самом деле не существует. Ваша Лора – всего-навсего дурной сон. И я никогда не был знаком с доктором Стюартом! – Я крепко сжат подлокотники кресла и зажмурился. – Так… Сейчас тысяча девятьсот девяностый год, «Детройт Пистоне» на третьем месте, я беру с клиентов семьдесят долларов в час. В моей спальне одно окно. Под кроватью лежат два носка. У моего отца случился инфаркт десять лет назад… Сол, пожалуйста, позвольте мне проснуться! Я не хочу быть в этом сне, я сойду с ума!
– Не выйдет, сынок, – вздохнул Сол.
Я открыл глаза. Он смотрел на меня с грустной улыбкой.
– Так я не сплю? – разочарованно спросил я.
– Извини, – пожал он плечами, закуривая очередной «Кэмел». – Лучше бы ты взял деньги. Тебя предупреждали.
Я медленно выпрямился. Потом, повинуясь внезапному порыву, который по сей день не могу объяснить, вытянул вперед указательный палец и позвал:
– Аймиш! – Кардинал тут же вспорхнул на него, посмотрел на меня сбоку одним глазом и что-то довольно проворковал. Он оказался удивительно легким, почти невесомым. – Значит, и ты настоящий… – вздохнул я. – Эх ты, дурачок.
17
После той памятной встречи с Солом моя жизнь вдруг стала меняться самым крутым и неожиданным образом. В течение двух недель от меня ушли все пациенты. Большинство из них сказали, что выздоровели и очень мне благодарны, а остальные либо передумали лечиться, либо попросились к другим терапевтам. Последний переехал жить ко мне. Вернее, мы с ним вместе переехали к Солу. Я чувствовал себя чужим в своей собственной жизни, примерно как человек, который потерял работу, а вернувшись из офиса, обнаружил, что дом сгорел дотла, семья переехала в другой штат, а друзья его больше не узнают. Сол предупреждал меня, что случиться может всякое. «Не бери в голову, забудь о мелочах, думай о главном».
Мы с Хоганом наконец выбрали время, чтобы встретиться и разобрать вещи матери. Ни один из нас не мог бы сказать, что ждет этой работы с нетерпением. Очень странное бывает ощущение, когда возвращаешься после долгих лет в дом своего детства. Все вокруг так хорошо знакомо – вещи, запахи, даже царапины на мебели. Вентиляционная решетка под потолком, за которой мы частенько прятались, когда родители устраивали вечеринку, и стрепетом вслушивались в неразборчивую болтовню подвыпивших взрослых. Ящик любимого отцовского пива, так и оставшийся в кладовке. Лифт для молока, в котором Хоган когда-то застрял, и его пришлось поливать маслом, чтобы вытащить. Запах лимонной мастики для натирки полов, слышный до сих пор, несмотря на толстый слой пыли – мать упала бы в обморок, увидев такое.
Смотреть на вещи, которые никому больше не принадлежали, было тягостно. Драгоценности Хоган хотел отдать Энджи. Фотографии мы разделили между собой – в основном бесчисленные изображения Хогана в футбольной форме со спортивными трофеями. Был там и снимок с моего первого причастия: восьмилетний малыш с прилизанными волосами и накрахмаленным воротничком, в руках – белый молитвенник с золотым крестом на обложке и четки. Бедный глупыш, подумал я, в первый раз по-настоящему ощутив горечь потери, хотя не мог бы сказать с уверенностью, кого оплакиваю – покойную мать или ребенка, которым был когда-то.
Перебирая вещи в комоде, я вдруг наткнулся на не совсем обычный предмет гардероба: наручники, обернутые куском черного кружева. Подумал и хотел было выбросить или спрятать подальше, чтобы Хоган не увидел, – уж больно неприятные мысли они вызывали. Что это – романтический сувенир, напоминающий о сексуальной жизни наших родителей, или улика, свидетельствующая о супружеской измене? Скорее всего ни то, ни другое: уж больно странно. Подобные игры никак не вязались с характером матери. Я поймал взгляд брата в зеркале.
– Ты знаешь, что это? – спросил я.
– Само собой.
– Думаешь, мать…
– Боже мой, конечно же, нет! – Он подошел, взял наручники и поднес их к носу, мечтательно прикрыв глаза. Потом бросил и ящик и задвинул его.
– Не волнуйся, они не мамины.
– Не думаешь же ты, что отец…
– Перестань! – Хоган виновато пожал плечами. – Это моей подружки.
Встретив мой осуждающий взгляд, он слегка покраснел.
– Как, прямо здесь? – спросил я, оглядывая спальню. – На маминой кровати?
– Ну… – смутился он. – Не всегда.
Я нервно накрутил прядь волос на палец.
– Мне казалось, что у вас с Энджи…
– У нас с Энджи все в порядке, – отрезал он, решительно отмахиваясь. – Это просто…
– Просто что? Боже правый, Хоган, думаю, мне не стоит объяснять тебе, чем ты рискуешь.
– Да знаю я все… Только ничего не могу поделать. – Он взглянул в зеркало. – Я себя с ней чувствую таким… таким особенным.
Мне хватило жалости не объяснять ему, сколько моих клиентов вот так же пытались заполнить потерю любимого человека интрижкой на стороне. На самом деле такое поведение вполне естественно. Первобытная реакция, противопоставляющая смерти размножение.
– Как ты с ней познакомился?
– Продал ей «миату», – буркнул он. – Не беспокойся, тут ничего серьезного. Эдриен знает, что я никогда не брошу Энджи…
– Эдриен? – перебил я.
– Ты бы понял, если бы увидел ее.
– Как ее фамилия? – Он назвал. – Работает санитаркой в больнице, правильно?
– Да, ну и что?
– Я ее знаю, встретил на вечеринке.
– Знаешь? – Хоган опустился на кровать, задумчиво покусывая нижнюю губу. – Как странно… – Я мог наверняка сказать, о чем он думает: слишком часто в детстве ему приходилось донашивать за меня вещи. – Джонни, ты ведь не спал с ней, правда?
– Нет, – покачал я головой. Слава богу!
– Мне нужно выпить, – сказал он.
В холодильнике нашлась упаковка пива. Рядом лежал недоеденный брикет мороженого. Я открыл морозилку и присвистнул – она была набита до отказа. Сливочное, клубничное, шоколадное… Эдриен, та самая, никаких сомнений.
Я ждал Лору в доме священника и все думал о брате. Если кто-нибудь узнает об этой интрижке, не сносить ему головы. Надутые снобы, общением с которыми так гордится Хоган, такого не прощают. И что ему взбрело в голову? Отличная жена, дети, весь офис увешан семейными фотографиями, и вдруг… С образом успешного коммерсанта, уважаемого человека, экс-звезды футбола это никак Fie вязалось. Так же, впрочем, как и таинственное африканское паломничество, когда он, к всеобщему удивлению, записался в корпус мира и отправился в Сахару. Тихий паренек щ обеспеченной семьи, которого спортивные тренеры хвалили за дисциплинированность, совершенно не склонный к риску, ни с того ни с сего отказался от стипендии, выигранной благодаря успехам в футболе, и решил давать уроки английского детям кочевников.
В воспоминаниях брата постоянно фигурировал его джип, открытый, выкрашенный в буроватый цвет окружающих песков, – классическая модель, нисколько не изменившаяся со времен Второй мировой. За исключением верблюдов, единственное средство передвижения в тех местах. За рулем своего любимца он частенько колесил по местным проселкам, приветствуя взмахом руки высоких степенных туарегских воинов, отдыхающих в оазисах под финиковыми пальмами, и распугивая ребятишек облаками пыли. Однажды ему даже довелось наблюдать, как человек в тюрбане гонялся за страусом по примитивному загону из жердей.
Туземцы не раз предупреждали Хогана об опасности весенних паводковых стоков. Когда снежные вершины гор в окрестностях Агадеса начинали таять, с их склонов стремились вниз бурные потоки с изменчивым руслом, сметая все на своем пути. Брат пропускал такие рассказы мимо ушей, не принимая всерьез суеверных дикарей, разговаривавших с деревьями и поклонявшихся духам предков. Поэтому, когда он однажды слетел с дороги в сухое речное русло, спустив заднюю шину и погнув обод колеса, то испытал лишь раздражение, не более того. Осыпая проклятиями местные буераки, Хоган выбрался наружу и принялся трудиться над крепежной гайкой, которая никак не желала поддаваться. Звяканье гаечного ключа эхом отражалось от крутых уступов скал в нескольких сотнях метров. Наконец гайку удалось снять. Заканчивая закреплять запаску, брат услышал какой-то странный гул, похожий на статический шум в телефонных проводах, и решил, что ему показалось. Он вспомнил мать, любимую команду, осень в Мичигане, сидр с дымящимися пончиками…
Борт машины перед его глазами внезапно озарился пятнами света. Брат оглянулся, и… грязно-бурая стена ледяной воды с размаху ударила его в лицо и больно припечатала к колесу. От неожиданности он вскрикнул – рот немедленно оказался полным песка. Земля ушла из-под ног, руки, державшиеся за покрышку, сорвались, и вода затянула его под днище машины. Успев ухватиться за передний бампер, он сумел высунуть голову из потока наружу, отплеваться и вдохнуть. Ботинки, став тяжелыми как якоря, тянули его вперед, однако брат понимал, что если отпустит руки, то утонет. В конце концов, перебирая руками, он с превеликим трудом вылез на крышу джипа и в изнеможении лег на нее, с наслаждением ощущая шорох одежды по сухому горячему металлу, в тот момент – самый прекрасный звук на свете.
Отдышавшись немного, он сел на крыше и огляделся – джип напоминал островок посреди широкой бурной реки. Фронт потока был уже в нескольких сотнях метров впереди, вода поднялась выше колес. «Боже мой, – подумал Хоган. – А я-то думал, они байки травят». Тут выше по течению показалось какое-то темное пятнышко. Подпрыгивая на волнах, предмет приблизился настолько, что до него можно было дотянуться. Скользкий как рыба, он едва не выскользнул из рук. Черный предмет оказался маленьким черным тельцем – маленький голый ребенок, с закрытыми глазами, без признаков жизни. Вытащив тело из воды за ногу, Хоган чуть было инстинктивно не отбросил его. Потом, охваченный ужасом, он стал читать «Отче наш», почему-то по-французски, но без особой надежды – так человек, поймавший летящую гранату, молится, чтобы она оказалась учебной.
На берегу раздался истерический крик. Молодая негритянка в промокшем красном платье бежала босиком по берегу, хватаясь за голову и причитая. Зубы ее стучали от холода. Она готова была броситься в реку.
– Стойте! – крикнул Хоган по-французски, перекрывая шум воды. Мальчик лежал у него на руках, холодный и неподвижный. Он посмотрел на ребенка, потом на мать. – Извините! Я ничем не могу помочь.
Внезапно глаза ребенка широко раскрылись. Его вырвало грязной водой Хогану на колени. Потом он громко заплакал. Женщина на берегу упала в обморок.
Мы с Хоганом наконец выбрали время, чтобы встретиться и разобрать вещи матери. Ни один из нас не мог бы сказать, что ждет этой работы с нетерпением. Очень странное бывает ощущение, когда возвращаешься после долгих лет в дом своего детства. Все вокруг так хорошо знакомо – вещи, запахи, даже царапины на мебели. Вентиляционная решетка под потолком, за которой мы частенько прятались, когда родители устраивали вечеринку, и стрепетом вслушивались в неразборчивую болтовню подвыпивших взрослых. Ящик любимого отцовского пива, так и оставшийся в кладовке. Лифт для молока, в котором Хоган когда-то застрял, и его пришлось поливать маслом, чтобы вытащить. Запах лимонной мастики для натирки полов, слышный до сих пор, несмотря на толстый слой пыли – мать упала бы в обморок, увидев такое.
Смотреть на вещи, которые никому больше не принадлежали, было тягостно. Драгоценности Хоган хотел отдать Энджи. Фотографии мы разделили между собой – в основном бесчисленные изображения Хогана в футбольной форме со спортивными трофеями. Был там и снимок с моего первого причастия: восьмилетний малыш с прилизанными волосами и накрахмаленным воротничком, в руках – белый молитвенник с золотым крестом на обложке и четки. Бедный глупыш, подумал я, в первый раз по-настоящему ощутив горечь потери, хотя не мог бы сказать с уверенностью, кого оплакиваю – покойную мать или ребенка, которым был когда-то.
Перебирая вещи в комоде, я вдруг наткнулся на не совсем обычный предмет гардероба: наручники, обернутые куском черного кружева. Подумал и хотел было выбросить или спрятать подальше, чтобы Хоган не увидел, – уж больно неприятные мысли они вызывали. Что это – романтический сувенир, напоминающий о сексуальной жизни наших родителей, или улика, свидетельствующая о супружеской измене? Скорее всего ни то, ни другое: уж больно странно. Подобные игры никак не вязались с характером матери. Я поймал взгляд брата в зеркале.
– Ты знаешь, что это? – спросил я.
– Само собой.
– Думаешь, мать…
– Боже мой, конечно же, нет! – Он подошел, взял наручники и поднес их к носу, мечтательно прикрыв глаза. Потом бросил и ящик и задвинул его.
– Не волнуйся, они не мамины.
– Не думаешь же ты, что отец…
– Перестань! – Хоган виновато пожал плечами. – Это моей подружки.
Встретив мой осуждающий взгляд, он слегка покраснел.
– Как, прямо здесь? – спросил я, оглядывая спальню. – На маминой кровати?
– Ну… – смутился он. – Не всегда.
Я нервно накрутил прядь волос на палец.
– Мне казалось, что у вас с Энджи…
– У нас с Энджи все в порядке, – отрезал он, решительно отмахиваясь. – Это просто…
– Просто что? Боже правый, Хоган, думаю, мне не стоит объяснять тебе, чем ты рискуешь.
– Да знаю я все… Только ничего не могу поделать. – Он взглянул в зеркало. – Я себя с ней чувствую таким… таким особенным.
Мне хватило жалости не объяснять ему, сколько моих клиентов вот так же пытались заполнить потерю любимого человека интрижкой на стороне. На самом деле такое поведение вполне естественно. Первобытная реакция, противопоставляющая смерти размножение.
– Как ты с ней познакомился?
– Продал ей «миату», – буркнул он. – Не беспокойся, тут ничего серьезного. Эдриен знает, что я никогда не брошу Энджи…
– Эдриен? – перебил я.
– Ты бы понял, если бы увидел ее.
– Как ее фамилия? – Он назвал. – Работает санитаркой в больнице, правильно?
– Да, ну и что?
– Я ее знаю, встретил на вечеринке.
– Знаешь? – Хоган опустился на кровать, задумчиво покусывая нижнюю губу. – Как странно… – Я мог наверняка сказать, о чем он думает: слишком часто в детстве ему приходилось донашивать за меня вещи. – Джонни, ты ведь не спал с ней, правда?
– Нет, – покачал я головой. Слава богу!
– Мне нужно выпить, – сказал он.
В холодильнике нашлась упаковка пива. Рядом лежал недоеденный брикет мороженого. Я открыл морозилку и присвистнул – она была набита до отказа. Сливочное, клубничное, шоколадное… Эдриен, та самая, никаких сомнений.
Я ждал Лору в доме священника и все думал о брате. Если кто-нибудь узнает об этой интрижке, не сносить ему головы. Надутые снобы, общением с которыми так гордится Хоган, такого не прощают. И что ему взбрело в голову? Отличная жена, дети, весь офис увешан семейными фотографиями, и вдруг… С образом успешного коммерсанта, уважаемого человека, экс-звезды футбола это никак Fie вязалось. Так же, впрочем, как и таинственное африканское паломничество, когда он, к всеобщему удивлению, записался в корпус мира и отправился в Сахару. Тихий паренек щ обеспеченной семьи, которого спортивные тренеры хвалили за дисциплинированность, совершенно не склонный к риску, ни с того ни с сего отказался от стипендии, выигранной благодаря успехам в футболе, и решил давать уроки английского детям кочевников.
В воспоминаниях брата постоянно фигурировал его джип, открытый, выкрашенный в буроватый цвет окружающих песков, – классическая модель, нисколько не изменившаяся со времен Второй мировой. За исключением верблюдов, единственное средство передвижения в тех местах. За рулем своего любимца он частенько колесил по местным проселкам, приветствуя взмахом руки высоких степенных туарегских воинов, отдыхающих в оазисах под финиковыми пальмами, и распугивая ребятишек облаками пыли. Однажды ему даже довелось наблюдать, как человек в тюрбане гонялся за страусом по примитивному загону из жердей.
Туземцы не раз предупреждали Хогана об опасности весенних паводковых стоков. Когда снежные вершины гор в окрестностях Агадеса начинали таять, с их склонов стремились вниз бурные потоки с изменчивым руслом, сметая все на своем пути. Брат пропускал такие рассказы мимо ушей, не принимая всерьез суеверных дикарей, разговаривавших с деревьями и поклонявшихся духам предков. Поэтому, когда он однажды слетел с дороги в сухое речное русло, спустив заднюю шину и погнув обод колеса, то испытал лишь раздражение, не более того. Осыпая проклятиями местные буераки, Хоган выбрался наружу и принялся трудиться над крепежной гайкой, которая никак не желала поддаваться. Звяканье гаечного ключа эхом отражалось от крутых уступов скал в нескольких сотнях метров. Наконец гайку удалось снять. Заканчивая закреплять запаску, брат услышал какой-то странный гул, похожий на статический шум в телефонных проводах, и решил, что ему показалось. Он вспомнил мать, любимую команду, осень в Мичигане, сидр с дымящимися пончиками…
Борт машины перед его глазами внезапно озарился пятнами света. Брат оглянулся, и… грязно-бурая стена ледяной воды с размаху ударила его в лицо и больно припечатала к колесу. От неожиданности он вскрикнул – рот немедленно оказался полным песка. Земля ушла из-под ног, руки, державшиеся за покрышку, сорвались, и вода затянула его под днище машины. Успев ухватиться за передний бампер, он сумел высунуть голову из потока наружу, отплеваться и вдохнуть. Ботинки, став тяжелыми как якоря, тянули его вперед, однако брат понимал, что если отпустит руки, то утонет. В конце концов, перебирая руками, он с превеликим трудом вылез на крышу джипа и в изнеможении лег на нее, с наслаждением ощущая шорох одежды по сухому горячему металлу, в тот момент – самый прекрасный звук на свете.
Отдышавшись немного, он сел на крыше и огляделся – джип напоминал островок посреди широкой бурной реки. Фронт потока был уже в нескольких сотнях метров впереди, вода поднялась выше колес. «Боже мой, – подумал Хоган. – А я-то думал, они байки травят». Тут выше по течению показалось какое-то темное пятнышко. Подпрыгивая на волнах, предмет приблизился настолько, что до него можно было дотянуться. Скользкий как рыба, он едва не выскользнул из рук. Черный предмет оказался маленьким черным тельцем – маленький голый ребенок, с закрытыми глазами, без признаков жизни. Вытащив тело из воды за ногу, Хоган чуть было инстинктивно не отбросил его. Потом, охваченный ужасом, он стал читать «Отче наш», почему-то по-французски, но без особой надежды – так человек, поймавший летящую гранату, молится, чтобы она оказалась учебной.
На берегу раздался истерический крик. Молодая негритянка в промокшем красном платье бежала босиком по берегу, хватаясь за голову и причитая. Зубы ее стучали от холода. Она готова была броситься в реку.
– Стойте! – крикнул Хоган по-французски, перекрывая шум воды. Мальчик лежал у него на руках, холодный и неподвижный. Он посмотрел на ребенка, потом на мать. – Извините! Я ничем не могу помочь.
Внезапно глаза ребенка широко раскрылись. Его вырвало грязной водой Хогану на колени. Потом он громко заплакал. Женщина на берегу упала в обморок.