Листраткин Виталий. Знак Зверя

   Мне удавалось вызывать Владимира Евгеньевича "на бис" по нескольку раз за час. Он выбегал на улицу, осматривал автомобиль, лазил по салону, матерился и ничего не мог понять. Пока он тщетно пытался въехать в неожиданный автосигнализационный психоз, я просто валялся по крыше дома от беззвучного хохота. Вволю наматерившись, Владимир Евгеньевич уходил, а через некоторое время кошмар повторялся вновь.
   Столь интенсивная работа автосигнализации не могла пройти незамеченной среди местного гражданского населения. По донесениям разведки, утром на капоте иностранного самовоющего чуда был замечен кирпич, коим была прижата записка с требованием немедленно убрать машину как предмет, мешающий спать.
   "Кирпичный" намек был вполне понят. Владимир Евгеньевич с этого дня никогда не оставлял своей агрегат на ночь. Но он имел дурную привычку заезжать домой обедать, хе-хе... Этим нельзя было не воспользоваться.
   При помощи металлической цепочки и маленького китайского замка вражеское транспортное средство среди бела дня было закреплено к мусорному контейнеру. Материальных убытков никаких, но сколько было произведено шуму, истрачено водительских нервов и доставлено радости прохожим...
   Противник сопротивлялся как мог. А мог он мало. Его фантазии хватило лишь на то, чтобы упрятать подальше свой любимый "мерс" и ездить отныне на служебной "Волге" с бдительным водителем. Но разве такие мелочи могли сдержать поток моего подлого вдохновения?
   Никогда... Вы слышите? Никогда я не оставлял свою жертву на полпути между прелестями рая и ада.
   За полчаса до прибытия вражеской "Волги" из телефона-автомата был произведен звонок в службу "02", сопровождаемый выкриками на тему угона транспортного средства на глазах хозяина. Все возникающие вопросы о номерах кузова и двигателя немедленно пресекались новыми выкриками о том, что документы "уехали" вместе с машиной. А затруднений с госномером, моделью и цветом не было. Трубка устало, но чутко пообещала принять меры...
   Меры, очевидно, были приняты. Вернулся Владимир Евгеньевич уже поздно вечером на такси и был весьма подавлен и грустен. Состояние грусти продлилось целых пять дней.
   Я ликовал, как школьник. Враг был прочно поставлен на колени, еще пара десертных блюд, и его лопатки соприкоснутся с землей. В качестве десерта был предпринят поистине убийственный ход. Я уговорил одного своего приятеля изготовить небольшим тиражом некую листовку, в коей значилось: "За совершение особо тяжкого преступления разыскивается....". И фейс подзащитного в мрачных таких, тюремных черно-белых тонах. Хо, вот это был прикол! После расклейки сего изделия на пресловутые заборы Владимира Евгеньевича арестовывали по пять раз на дню. Он похудел, осунулся, стал нервным, подозрительным и очень похожим на обшарпанного подвального кота.
   После каждого ареста листовки исчезали, но я не забывал их своевременно восстанавливать. В итоге рожу моего оппонента наизусть выучили буквально во всех близлежащих отделениях милиции.
   Я уж собрался закончить свои проделки, но милицейская тема подтолкнула меня к идее последнего удара, немного небезопасного для меня и психики подзащитного, но я уже не мог сдержаться, предвкушая последствия этакого техничного апперкота.
   Под покровом темноты перед вражеской дверью, на лестничной площадке, мелом был нарисован человеческий силуэт, а поверх рассыпаны несколько стреляных гильз. Завершал сие безобразие слой разбавленного кетчупа, должного олицетворять пролитую кровь. Ну а сам лестничный пролет был празднично украшен красно-белой полосатой лентой, украденной мною на ближайшей стройке.
   Сам не видел, но захлебывающиеся от восторга очевидцы рассказывали, как Владимир Евгеньевич ранним утром выглянул, возбужденный нетипичным для такого времени гулом народного негодования перед его дверью. Реакция жильцов на его появление была неописуемой...
   Какие могут быть сомнения? Это была победа, победа чистым нокаутом, безо всяких там уверток и судейских прений. Глава 3. Бар. Продолжение
   Петрович безвозвратно ушел в аут, поэтому до требуемой организму кондиции я доходил уже в одиночестве. Я с трудом убил в себе желание чего-нибудь спеть и медленно поплелся на выход.
   Восхождение по скользким и отчего-то качающимся ступеням бара по сложности очень походило на покорение Монблана на коньках. Но я победил их, все восемь проклятых ступенек, сделал шаг на тротуар, с наслаждением затянулся ночной сыростью и тут же получил удар, сильнейший удар резиновой темнотой прямо под солнечное сплетение. И еще раз, тем же, но уже по позвоночнику. Я почти теряю сознание, фырчит клапанами ментовский "бобик", на меня надевают наручники и суют в утробу этого вонючего транспортного средства.
   От сюрприза я заметно трезвею, приобретая некоторую способность соображать. В "бобике" жуткая холодина, поэтому, когда меня доставили в отделение я уже был скорбно прохладен и практически трезв.
   Меня без лишних проволочек отвели в кабинет к дежурному, мордатому капитану лет тридцати, в правой руке он сжимал резиновую дубинку, а левой все еще держался за телефонную трубку.
   Капитан очень неразборчиво представился, а еще неразборчивей предъявил обвинение. В чем суть - толком не помню, но отчетливо уловил, что дело касалось моих хулиганских выходок, сопряженных с нанесением тяжких телесных повреждений такой уважаемой личности, как некто Соколов В.Е.
   Капитан красочно живописует ужасы, какие со мной произойдут, если я немедленно не покаюсь, внушительно бьет дубинкой по столу и грозно орет:
   - Чего глазами хлопаешь? Ты знаешь потерпевшего?
   Отвечаю. Кратко, но исключительно не по делу:
   - Дай закурить!
   От моей наглости он шизеет и дает напрокат целую пачку сигарет с зажигалкой. Я по-идиотски простодушно благодарю, обстановка значительно теплеет.
   - Че я должен сказать? - по-родственному наивно спрашиваю капитана. - В чем сознаться? Кто там чего потерпел?
   - Гы, гы... - захлебывается смехом ментяра. - Знаешь, чо почем у нас...
   Знаю, ох знаю... Любой бандит, хулиган и вообще залетевший сюда по трагической случайке человек должен помнить одно: у нашей бравой милиции в арсенале есть только то, что подзащитный про себя сам и наговорит. Как правило, опера начинают талдычить какой-нибудь хлам типа: "Тебя посадят, если ты не сознаешься... Ты должен сознаться, а не то...". Только это все вранье. И уж если говорить начистоту, когда кто-либо отказывается говорить с нашей доблестной милицией, то обязательно получает по морде, и очень даже зачастую ногой. Но все-таки это гораздо лучше, чем получить статью и получать по морде уже каждый день. Так что правосудие отдыхает достаточно часто, особенно когда имеет дело с опытными прохвостами вроде меня.
   А я именно такой. Гад, сволочь и подонок. Кэп просто не в курсе. Но я ему сейчас это обязательно докажу, обязательно докажу.
   - А без протокола можно? - робко вопрошаю я.
   - Валяй! - начальственно разрешает он.
   - Без протокола - ты гавно. Полное гавно!
   Поначалу капитан яростно мычит и потно тискает свою дубинку, преодолевая желание немедленно врезать мне по физиономии, но сдерживается, решая пока обождать, растянуть удовольствие.
   - Это почему же?
   Все ясно. Решил обождать. Растянуть.
   - Потому что работаешь на козла. Сколько он тебе платит? Скажи... Только честно.
   Он лыбится. Отмечаю: весьма довольно. Значит, отстегнули нормально.
   - Да уж послал малость... С вас-то, алкашей, чего возьмешь?
   - Да уж, - охотно соглашаюсь я. - Кроме нервов, взять нечего.
   - Ну ладно... Значит, русского языка ты не понимаешь и на контакт по-хорошему идти не хочешь... - глубокомысленно напрягается капитан.
   Опа... Кажется этот бык готов перейти прямо ко второму акту спектакля процедуре физического воздействия на задержанного. То есть - на меня.
   - Встать! - командует он отрывисто и серьезно. Я встаю и мгновенно получаю несколько ударов по почкам. Их вполне можно держать, но по правилам игры мне должно быть очень больно. Я не стал расстраивать капитана, мешком осел на грязный линолеум, картинно высунул язык и застонал...
   - Больно? - проникновенно спрашивает он.
   Надо быть честным с добрым дядей милиционером:
   - Очень.
   - Еще хочешь?
   - Не-а!
   - Говори.
   - Так ведь нечего!
   До капитана наконец-то доходит, какого размера ваньку я перед ним валяю, он нешуточно звереет и продолжает неустанно махать дубинкой. В самый разгар экзекуции хватает меня за рукав рубашки, рукав отрывается, и он изумленно смотрит на мое плечо.
   - Что это?
   - Картинка! - пытаюсь придуриваться сквозь разбитые в кровь губы. - В Афганистане сделали.
   Капитан значительно успокаивается:
   - Так ты афганец, что ли?
   - Ага!
   - Десантник, наверное?
   И этот туда же! Раз Афган - значит, десантник.
   - Да не... - цирк продолжается. - Так, при кухне тусовался.
   Капитан убирает дубинку в стол и говорит уже совсем по-ментовски, веско и нормативно:
   - Вот что, клоун. Мы с тобой разберемся. Никаких иллюзий. Виноват сознаешься. Это я тебе говорю! А пока - в камере посиди и подумай. Над смыслом жизни и вообще...
   Он снова орет, но уже по направлению коридора:
   - Семенов!
   Из коридора материализуется прыщавый Семенов и молча ведет меня в однокомнатные апартаменты. Апартаменты сырые и холодные, но зато здесь была вода, чтобы умыться, и не было гнусной хари продажного капитана.
   Смывая кровь, я тихо матерился про себя. Сволочь... Падла. Знал бы он, крыса поганая, как мне досталась эта татуировка...
   Во время последней военной операции меня здорово контузило, и я долго лежал в госпитале, оздоровляясь, так сказать. Нормальное состояние возвращалось очень медленно. Я долго учился видеть белый цвет простыней, потом различать стеклянную колбу капельницы, слышать булькающие голоса врачей: "Ну вот видите! Сегодня получше, уже получше..."
   Может, оно где-то и получше, но у меня начались чудовищные головные боли. А самое поганое, что эти самые боли и начинались, и заканчивались всегда внезапно. Когда головная боль отпускала, я пробовал вспоминать, что же со мной случилось тогда, в кишлаке. Воспоминания были короткими и отрывочными, напоминая сюжет незнакомого и малобюджетного фильма с плохим финалом, в котором я почему-то оказался главным героем.
   ...Вот я стою посредине кишлака с дымящимся пустым автоматом в окружении безжизненных трупов в идиотских чалмах, халатах и полном вооружении.
   ...Я ору и настолько вдохновенно потрясаю оружием, что для того, чтобы его отнять, ко мне подкрадывается целое отделение, одна половина которого ласково уговаривает, а другая так и норовит дать мне по башке, лишь бы я не перестрелял своих.
   Бредятина воспоминаний прерывалась одним и тем же - землистой рожей моего первого убитого духа. Только сейчас его лицо обретало жизнь, но не плотскую, а удивительно странную и страшную жизнь духа провидения, которого невозможно ни прогнать, ни убить, как бы этого порой ни хотелось. Он знал об этом и поэтому не просто смеялся, он откровенно ржал мне прямо в лицо поразительно глухим и безразличным ко всему смехом: "Думал, убил меня? Хах-ха... Ты такой же, как я, только я уже мертв, а ты еще можешь ходить... Ничего! Мы встретимся, мы скоро встретимся, превратившись в одно, единое целое..."
   Когда видение заканчивалось, я всегда долго приходил в себя, обливаясь холодным потом и безуспешно гадая, насколько правдоподобен мой текущий глюк.
   Но медикаменты делали свое светлое дело, и мой далеко не старый организм начал понемногу оживать. Пройдя через определенный критический порог, я стал набирать силы с невиданной быстротой. Признаки выздоровления первой уловила дежурная медсестра отделения. Вера Евгеньевна, как обычно, присобачивала к вене капельницу, деловито склонившись надо мной распахом белоснежного медицинского халата. А под халатом-то не было ничего... И сама она очень даже вполне... И бюст номер три с половиной... Само собой, простыня у меня между ног начала подозрительно бугриться, а я - краснеть. Она приладила иглу капельницы, случайно коснулась образовавшегося возвышения, как бы ничего не заметила и сказала:
   - Солдатик, кажется, выздоравливает...
   Мне бы, дураку, просто краснеть и молчать, но и в этой ситуации я нашел что отмочить:
   - Только благодаря удивительному фасону вашего халатика, сестричка!
   Она улыбнулась. По канонам жанра, я, вероятно, должен был ее соблазнить, но разочарую: этого не произошло. Хотя отношения, действительно, сложились весьма и весьма дружественные, как это часто и бывает между двумя людьми, хранящими одну, пусть даже пустяковую тайну.
   На следующий день я уже поднялся с койки, а еще через пару - вовсю резвился по просторам отделения.
   Через палату от меня лежал худенький паренек, десантник. Мой земляк, кстати. Его звали Игорем. В нашей среде считалось хорошим тоном похвастать, сколько духов каждый вальнул самолично, причем высшим шиком было убийство голыми руками или ножом.
   Как выяснилось, Игорек зарезал девятерых. Де-вя-те-рых! Это много. Это слишком много! Только в голливудских боевиках киношный герой может убивать врагов сотнями, но на реальной войне смерть выглядит несколько по-иному...
   Двух-трех пулей - это может сойти за правду, но девятерых ножом... Такое просто физически надо суметь!
   В итоге ему не повезло. Игорь попал на противопехотную мину, ему оторвало ступни, а когда началось заражение крови, армейский хирург, не задумываясь, оттяпал ему обе ноги выше колена.
   Свой собственный прикол он нашел неожиданно и случайно, обнаружив в себе талант к созданию искусных татуировок. Для этого он сам придумал и изготовил некий приспособ из старой электрической бритвы.
   Однажды его посетила оригинальная идея:
   - Слушай... Ты парень видный, с языком...
   - Ну?
   - Выпроси у Верки спирта!
   Из меня мгновенно выскочил глупейший вопрос:
   - Зачем?
   - Нажраться хочу! - прямо ответил он. - Понимаешь, каждую ночь думаю, как я домой вернусь...
   Я попробовал догадаться:
   - У тебя есть девушка?
   - Есть.. Была... - бормочет он. - Откуда я знаю? Сейчас я калека.
   - Плюнь! - от всей души посоветовал я. - Если любит - примет и поймет.
   - Во-во... Если любит... - пробормотал он. - Так ты идешь к Верке или нет?
   - Да иду, иду! Только пообещай мне кое-что...
   - Что? - Игорь насторожился.
   - Во-первых, выкинь из головы всю погань насчет повеситься.
   Он усмехнулся:
   - Ладно. А еще?
   - А еще сделай мне портачку, но не стандартную, а какую я захочу.
   Вот тут он удивился:
   - Ого! И что тебе набить?
   Изо дня в день глядя на его работу, я уже подумывал, что бы такое мне хотелось изобразить на своем теле. Итогом раздумий стал этакий сюжетец на тему оскаленной волчьей морды.
   Я вкратце ознакомил Игорька с идейным планом предстоящей композиции и пошел клянчить спирт, на ходу изобретая для Веры Евгеньевны наиболее благовидные предлоги. О том, что было дальше, скажу кратко: мы нажрались в полный дрободан. Но мне кажется, он стоил того.
   Эскиз наколки получился что надо! Игорь нарисовал черную волчью голову со злобно ощеренной зубастой пастью. Глаза волка, по идее, должны были гореть неугасимо красным огнем.
   - Ну как? - спросил он, уже заранее зная ответ.
   Как, как... Круто! И в тему. С утра мы взялись за претворение нарисованного проекта в жизнь. Игорек малость похмелился, а я не стал. Все должно быть по честному, безо всякой анестезии. И эти два часа боли, которые предстояло мне вытерпеть, тоже должны быть честными. До конца честными. Глупо конечно, но... Таков мой принцип по жизни.
   В моем случае Игорек превзошел самого себя. Он сделал не просто татуировку, он сделал живую татуировку. Уж не знаю, что это была за краска, но ему действительно удалось сделать волку поразительно живые и жаждущие крови глаза. Они действительно смотрели, реагируя на малейшее напряжение мускулов под кожей...
   Но стоп. Что за ерунда! Стоит немного побыть в шкуре одиночества, как в голову лезут воспоминания, заваливая и напрягая сознание совсем не нужной болью и чепухой... Лучше вернуться к текущей действительности и подбить бабки.
   Имеется: один номенклатурный щенок, возомнивший себя крутым, имеюсь я, возвратившийся блудный сын своего города, без единой копейки в кармане.
   Плюс номер раз: щенок не знает, с кем связался.
   Второе: этот баловень судьбы до отказа набит монетой.
   И третье: я выжму его, как лимон. А потом махну в Гондурас и заделаюсь самым натуральным гондурасским плантатором.
   Перспектива руководить тропическими несмышленышами меня очень даже позабавила. А что? Чем это я не тяну на плантатора? Сижу это я, ребята, на красочном таком, песчаном берегу залива... В гамаке... Под сенью пальм... Слева аборигенка ко мне ласкается, справа абориген навытяжку стоит - дескать чего изволите, господин хозяин? А я такой и говорю...
   В дверях камеры забрякал ключ. Я даже сплюнул с досады. Такую мечту испортили, свиньи...
   - Задержанный, на выход!
   На выход... Только вдумайтесь, насколько это двояко звучит для заключенного! На выход из камеры или вообще из каталажки? Вопрос... Впрочем, ответ я уже знал. Глава 4. Игра. Начало
   Случилось самое обыкновенное чудо - меня отпустили. Причин две: моя врожденная скромность и отсутствие даже малейших доказательств на невнятное обвинение.
   Из ментовки я вышел голодный, злой и помятый. Все! Теперь шутки в сторону и начинаем работать по-настоящему. Могу даже объявить принародно: Владимиру Евгеньевичу Соколову кранты!
   Я твердо впечатывал шаг в асфальт, а в голове зрел коварнейший план. Еще в камере у меня мелькнула одна маленькая мысль, наметочка предстоящего сценария, оперевшись на которую, я оттолкнусь в исполнении своего дьявольского замысла.
   Этот парень собирался жениться. Дело хорошее. И девушка его - тоже. Сам не видел, но наслышан изрядно. Впрочем, это меня ничуть не пугало. Я отродясь не боялся женщин, а они соответственно - меня. На этой маленькой детали и завязывалась игра.
   Ее домашний адрес было узнать достаточно просто. Одна маленькая задушевная беседа с всезнающими бабушками из двора Владимира Евгеньевича, и я уже знал то, что не видело и не знало даже недреманное око ФСБ.
   Процедура знакомства была обставлена всеми атрибутами случайности. Ночь, фонарь, аптеки нет. Была черная, как сто тысяч негров, арка проходного двора, она возвращается от подруги, я как бы случайно с ней сталкиваюсь.
   Вообще-то такое вполне правдоподобно. Иногда с каждым бывает. Хочешь разойтись с человеком и начинаешь зеркально повторять его движения: ты влево он влево, ты вправо - он вправо. Мы три или четыре раза метнулись навстречу друг другу и, обоюдно плюнув на возможность разойтись, вместе вышли под ближайший фонарь.
   - Ну же! - возмутилась она. - Вы мне дадите пройти спокойно мимо или нет?
   Я посмотрел на девушку, уже было хотел ей что-то ответить, но... Поразительно! Я не нашелся сразу с ответом. Обычно я никогда не терялся в разговоре с женщинами. Обычно...
   Нет, вы только представьте! Девушка лет примерно двадцати, с чуть волнистыми каштановыми волосами, собранными сзади в скромный пучок. Большие, чуть наивные синие глаза в окружении пушистых ресниц, обалденная фигурка, состоящая из фантастических по своей длине ног и сногсшибательного бюста. Завершали картину полные губы, в улыбке открывающие вид изумительных по своей белизне зубов.
   Красавица, настоящая красавица! Но даже не это главное. Она была настолько живой, естественной и настоящей, что у меня перехватило дыхание и жестоко заломило где-то под сердцем...
   Она заметила это:
   - Что с вами? Вам плохо?
   - Нет, все хорошо... Уже хорошо. Скажу более: все отлично! И только благодаря вашим очаровательным глазам!
   Она улыбнулась понимающей улыбкой настоящей женщины. О, Джоконда... Королева... В синей глубине ее прекрасных глаз я неожиданно обрел силу и уверенность для себя самого.
   - Это не будет величайшим секретом, если вы добровольно и без применения пренеприятнейших пыток скажете, как вас зовут?
   Она звонко рассмеялась:
   - Нет, не будет. Меня зовут Катя.
   - Я знал, я так и думал!
   Теперь мы смеялись уже вместе, легко и согласно. Еще пара моих фирменных шуточек, и мы болтали уже так, как будто были знакомы целую вечность.
   По правилам игры я обязательно должен был задать следующий вопрос, задать небрежно и как бы между прочим:
   - Скажите, Катя, вы случайно не замужем?
   Она приняла игру и мягко улыбнулась:
   - Случайно нет... А вы?
   - Я есть разведен, если вас это не смущает. Не смущает?
   - Нет, не смущает. Это ваше дело.
   Мелочь, но как одернула!
   - Но все же я ничего не понимаю: вы не замужем, сейчас второй час ночи, а вы одна?!
   - А мне показалось, что я уже не одна. Или только показалось?
   - Что вы, мадемуазель! - я изогнулся в галантном поклоне и смешно возмутился. - Как вы могли такое подумать?!
   - А я и не думала, - сказала как отрезала. - Я так почувствовала.
   Разумеется, я проводил ее до дома, а прощаясь, не стал выспрашивать номер ее телефона и квартиры. Зачем? Если потребуется, и так узнаю. Если потребуется... А я уже знал: потребуется.
   Сегодня ночью я впервые заснул легко и спокойно, как ребенок. Мне снилась зеленая лужайка, беспородно-желтые цветы и, конечно, она... В общем, полный детский сад.
   Обычно, просыпаясь, ни фига не помнишь. Но утром я помнил свой сон до малейших деталей. А вспоминая, улыбался, крошил пеплом сигареты куда попало, разбил чашку... Все клинические признаки ясно указывали на то, что я влюбился, и влюбился не на шутку.
   С одной стороны, все это совершенно некстати, а с другой - существенно облегчит мою роль патологически влюбленного соперника. Я уже предвкушал, какие раритеты смогу затребовать с Владимира Евгеньевича за переуступку сердца этакой красавицы. Ax, какой красавицы! Я его вполне понимал.
   В такой игре нужно действовать классическими приемами. Женщины по своей сути более консервативны и обожают всякие замшелые ходы типа старомодно-трогательных серенад. Как ни накладно, я начал с роз. Здоровенных букетов алых роз. Она принимала эти самые розы с артистическим равнодушием, но я-то видел: впечатление производило.
   Я неустанно сыпал шутками, анекдотами и прикольными байками. Она смеялась, мой рейтинг рос как на дрожжах.
   Следующий этап. Нужно войти, пробраться в ее жизнь, став пусть малой, но неизменной и стабильной частью.
   Я стал ежедневно встречать ее на институтском крылечке и на машине подвозить до дома. Это было круто. И в первую очередь - в глазах ее сокурсниц. Еще бы! Взрослый дядька с озорным огоньком в глазах, культурный, под юбку не лезет, матом не ругается... Я прекрасно видел, как они украдкой облизывались на меня. В другое время... э-ээ... быть может, но сейчас... Дело есть дело, и я не позволял себе сиюминутных шалостей.
   Время шло, а я не уставал подогревать ее интерес к себе тщательно отмеренными фактами из своей собственной удивительной биографии. Все-таки в двадцать лет трепетная и наивная юность всегда ждет героя, и я понемногу становился этим героем, рыцарем на белой "десятке".
   Последним ударом было мое признание в своем прошлом солдата и убийцы, сделанное дрожащим и волнующимся голосом. Признание подкреплялось демонстрацией удостоверения ветерана. Мы оба почти что всплакнули...
   В этот момент я понял: все! Образ создан. Отмечу: вполне достоверный, но сколько порой требуется сил и нервов, чтобы люди поняли, что дело обстоит именно так, а не иначе!
   Для проверки образа был предпринят следующий лакмусовый тест:
   - У тебя есть кто-нибудь еще, кроме меня?
   На что она ответила:
   - Да так... Но это не серьезно.
   Вот... Вот! Вполне ожидаемая реакция. Я нежно беру ее ладони в свои:
   - У тебя руки холодные...
   И что она мне отвечает?
   - Зато сердце горячее!
   Господи! Как сладко это слышать, как сладко! И дело не в игре и деньгах, а просто слышать и все... Я чувствовал себя последним негодяем, ибо уже стал разрываться между желанием получить деньги и стремлением к сердцу этой девушки. Как всегда, мне хотелось невозможного - и того, и другого.
   А что? Может, правда, объегорить всех да и взять ее с собой в качестве королевы на мое побережье? Занятная мысль, но я обдумаю ее после. Мне уже пора делать один из самых важных ходов в моей игре, пора...
   Уже как всегда, забрав Катю из института, я проехал мимо офиса Владимира Евгеньевича, аккуратно подгадав момент, когда враг готовился к погружению в служебную "Волгу".
   Его харю надо было видеть. Самые экстравагантные полотна Пабло Пикассо ничто по сравнению с тем зрелищем, которое я наблюдал из открытого окна своего автомобиля.
   Как он выжил после таких корчей? Непонятно. Владимир Евгеньевич кривился с такой яростью и желчью, как будто разом подавился целым вагоном замечательных таких лимонов. Весьма, доложу я вам, незрелых лимонов. Я вполне понимал его расстройство. Это ж надо! Я искалечил его физически, сломав его руку, а теперь забирался в святая святых - его душу.
   Я искоса посмотрел на Катю и понял, что она знает, что я знаю. Она была несколько ошарашена, взволнована, прелестно кусала губки, но стоически не говорила ничего.
   Я тоже молчал. Зачем нарываться на ложь? Лучше объехать ее тремя молчаливыми кварталами вокруг. По крайней мере, так будет честнее и правильнее. Мы не обмолвились ни единым словом об увиденном.
   Забыли - проехали. И расстались также, привычно-скромным поцелуем в щечку. Все в общем, как всегда. Как всегда... Я не часто оперирую этим словом?