Листраткин Виталий
Знак Зверя
Виталиий Листраткин
Знак Зверя
Пролог о снах
...Жара. Песок мгновенно превращался в противно скрипящую на зубах пыль. За спиной раздался давно знакомый и оттого не пугающий звук разрыва гранаты. Дело обычное - зачистка кишлака в самый что ни на есть полный оперативный рост. На этаких сабантуях мы никогда не жалели гранат: экономить выходило себе дороже. Но иногда было приятным и дразнящим нервы прощупать объект вручную, с одним автоматом. В таком случае работа походила на игру, на единоборство, на вызов.
Я осторожно шагнул во двор, огороженный глиняным забором, повел стволом автомата по сторонам - если кто и был, тех уже нет. Уже собрался идти дальше, когда откуда-то сверху раздался отчаянный крик ротного, старшего лейтенанта Ефремова:
- Ах, твою мать! Слева! Дух слева!
Я успел упасть на правый бок, в падении развернуть автомат влево и нажать на спуск.
Вовремя. Как раз вовремя. Вооруженный здоровенным тесаком дух напоролся на длинную очередь свинцовых смертей и рухнул на меня, придавив всей массой немаленького и вонючего тела.
Ефремов спрыгнул с крыши сарая, подбежал ко мне и отвалил в сторону мертвое тело афганца.
- Как ты, нормально?
Я сплюнул в сторону вязкую слюну и зачем-то посыпал пылью разгрузку с автоматными рожками, насквозь промокшую чужой и теплой кровью.
- Нормально...
Лейтенант заторопил:
- Тогда вставай! Времени - в обрез.
Я поднялся, сменил опустевший магазин и дернул затвор. "Калашников" смачно глотнул патрон.
Вперед! Я воин, я солдат, я покажу всем этим трусливым афганским сукам, что, где, почем... Опасное состояние. Пролитая кровь всегда заводит, а это сейчас совсем некстати. Суетиться нельзя. Ни суетиться, ни заводиться - иначе потеряешь контроль и получишь пулю. В живот или сразу в сердце - одинаково неприятно.
Вдохнул до отказа, медленно выдохнул... Сосредоточился... Все нормально! Обычная операция по зачистке самого обычного афганского кишлака. Сколько их было? Это я поначалу считал, а потом сбился... Смерть стала обыденной и привычной.
Эта война, помимо пушечного человеческого мяса, пожирала горы боеприпасов, медикаментов и продовольствия. В качестве ложек были грузовые автоколонны, содержимое которых очень полюбили местные аборигены.
В придорожной "зеленке" этих паразитов водилось превеликое множество. Паразиты даже выработали свою, паразитскую тактику: первую машину колонны подрывали заранее заложенной миной, последнюю - из гранатомета, живую силу уничтожали свинцом, а уцелевшее в бою барахло забирали для своих нехитрых душманских нужд.
Практика подобных засад превратилась в самое настоящее национальное хобби. Действительно, зачем напрягаться, взращивать чего-то там такое, когда продовольственную проблему можно решить с помощью гранатомета и десятка автоматных стволов? С таким хобби нужно было что-то срочно решать. И штабные крысы выдумали способ.
Конвой спецназа. Мы огнем и мечом прожигали дорогу по пути следования транспортной колонны. Результат получался с такой же процентовкой, как спирт: практически все караваны стали доходить до места назначения. Такой простой трюк, а боевая эффективность действий рядовых армейских подразделений возросла многократно.
Все, остался последний двор. Я не стал гусарить, а просто бросил туда гранату. А когда она там рванула, разнося в клочья непонятно что, тут же бросился в пыльную неизвестность, на ходу дав длинную, во весь рожок, очередь по опасному пространству. Это называется профилактика, после которой только и возможен порядок. Армейский такой порядок, по уставу.
Поднятая взрывом и выстрелами пыль понемногу рассеивалась, оседая вниз и на меня самого, а я все еще настороженно прощупывал взглядом подозрительные углы. И чутье, и опыт, и глаза говорили только одно: в этом пыльном дерьме никто бы не выжил. Никто живой.
Я опустил оружие и уже было собрался покинуть отработанный двор, когда мою шею в крепком захвате зажали чьи-то очень сильные и беспощадные руки. Я захрипел, хватаясь за эти скользкие щупальца, что было сил пытаясь отодрать, оторвать их от своего горла, но они продолжали сжиматься, медленно и неумолимо.
А когда трепещущее тело сожрало все остатки кислорода, сознание стало проваливаться в черноту, озаряемую кроваво-красными вспышками... Последняя мысль: как это просто, оказывается, заглянуть в глаза смерти, еще мгновение - и я окажусь в ее холодных объятиях....
Но руки внезапно отпустили. Обессиленный, я упал на землю, жадно хватая легкими раскаленный воздух. В глазах все еще мерцали красно-черные круги, но я уже мог слышать голос незнакомца, такой глухой и безразличный ко всему на свете:
- Я отпущу тебя сейчас, парень, но за мою милость тебе придется заплатить и, возможно немало... Ты согласен?
Я тщетно пытаюсь что-то сказать, возразить, выяснить наконец, но... Мне почему-то казалось, что я нахожусь на борту самолета, меня куда-то везут, утешающе гладят по щеке и что-то такое говорят, безумно ласковое и теплое... И я снова проваливаюсь в серую обволакивающую негу этих удивительно мягких рук...
Мне прикладывают к вискам что-то такое металлическое и холодное, но очень скоро этот холод начинает пульсировать чем-то нервным и электрическим.
Я слышу чьи-то голоса:
- Он уходит... Приготовьте электрошок...
- Есть! Готово.
- Проверьте, как он.
- Он... - голоса обрываются.
Я. Не знаю. Что значат эти слова и почему я чувствую этот холодный электрический пульс? Я не знаю... Глава 1. Погружение в Ад
...На этом месте я всегда просыпался. Просыпался в полной уверенности, что не впервые вижу этот сон. А самое обидное, что я никогда не успевал толком что-то ответить, приходя в себя под одеялом смятой постели.
Маршрут на кухню. Три или четыре часа ночи, кухонный стол, блевотно-горький чай и сигареты, одна за другой... Я каменным истуканом сижу за этим самым столом и занимаюсь крайне неблагодарным занятием - жру самого себя.
Самодиагноз - всегда очень жестокое и болезненное занятие. Но я пробую, с упорством маньяка пробую разобраться в самом себе, своей боли и страхе, постоянно пытаясь ответить на один-единственный нехитрый вопрос: почему небо синее, вода мокрая, а моя жизнь так и продолжает оставаться такой странной и бессмысленной пьесой...
Уже ближе к вечеру я отправляюсь в маленький бар в подвале, куда ведут несколько ступеней, выщербленные пьяными ногами тысяч посетителей. Я не был здесь добрые пару лет и мне сейчас крайне интересно, что там, внутри.
Я открыл его давным-давно, еще в пору студенческой юности, и с тех пор оставался его постоянным посетителем. Слава богу, здесь не менялось ничего. И пять, и десять лет назад все было точно так же, по-совковому серенько и уютно.
Когда-то в этом баре собирались ветераны всевозможных войн и локальных конфликтов. Поначалу это была классическая афганская тусовка, в которой временами попадались самые невероятные раритеты. Вьетнам, Куба, Сирия, Египет, Афган... Складывалось такое впечатление, что наши бравые парни как-то очень незаметно, но успели облазить весь мир. Совсем немного, пара кружек пива, грамм сто водки, и начинался проармейский базар-вокзал, густо перемешанный болью, воспоминаниями, грязью окровавленных бинтов и выхлопом перегара, придавленного дымом дешевого табака.
Темы для разговоров, как правило, избирались в двух направлениях: какие-то конкретные эпизоды пережитых операций и общетехнические базары об искусстве убийства. Смешно, но мы до хрипоты спорили, как круче убивать, разрезая горло противника армейским штык-ножом или ломая захватом шейные позвонки.
Упаси бог, если кто-либо из залетных бродяг смел вякнуть одному из нас что-то поперек! За столиками этого бара было негласно принято не путать рамсы. А неученых учили очень жестоко.
Однажды на моих глазах одному чересчур заборзевшему чуваку отхватили ножом мизинец, пригрозив отрезать и яйца, если этот мизинец он сам же не сожрет. В итоге чувак глодал свою собственную плоть до тех пор, пока его не вырвало прямо на столик. Побелевшего чувака малость повозили фейсом по блевотине, перетянули тряпкой кровоточащую руку выше локтя и выкинули за дверь.
Заканчивались эти посиделки всегда одинаково: мы надирались до последней невозможности, разбивали пару кружек и затягивали хором какую-нибудь замшелую песню...
В этом месте было невозможно не надраться. Каждый раз заходя в бар, я клял себя последними словами, но что-то тянуло меня в эту пьяную пустоту, где в пылу беспредметных споров, ругани, драк, воспоминаний и пьяных слез я как будто возвращался туда, в тот ставший болезненно родным мир промозглой сырости окопов и неутихающей стрельбы.
И лишь тяжким похмельным утром я вспоминал, что давным-давно не в горах и мне не нужно сиюминутно вздрагивать в ожидании выстрела с ближайшей высотки, что сейчас я студент, нормальный советский студент...
- Какие люди! - приветствует меня голос из самого темного угла. - Как говорится, один, без охраны и, что характерно, до сих пор на свободе!
Это Петрович. Я помню его. Самый гадский и занозистый завсегдатай заведения, бессмертный и неспивающийся Петрович. Он встретил меня так, как будто мы расстались только вчера:
- Пить будешь?
Я молча пододвигаю свою кружку, он так же молча добавляет туда изрядную дозу водки.
Ерш. Петрович никогда не изменяет своим привычкам. Одна из них: "Пельмени посуху не ходят..." Выпили, поморщились, выдохнули, закурили. Вот сейчас Петрович полезет под кожу...
- Давненько тебя не было...
- Давно...
- У тебя, слышал, неприятности?
Полез, зараза... Откуда он все знает?
- У меня всегда неприятности.
- Это точно. Между прочим, сам всегда нарываешься. Зачем руки-то ломал? Дал бы просто по репе, и все было бы пучком.
- По репе? А замочил бы?
- Ax да! - вспоминает Петрович. - Ты же этот... Вас же не учили просто по морде... А чтоб сразу, в могилу! Вот теперь и хлебай дерьмо.
Тут я начинаю звереть:
- Я-то расхлебаю... Ты сначала в своем дерьме разберись, старый хрыч!
Петрович ржет. Эта скотина специально меня заводит, чтобы заглянуть в "глаза зверя", как он это называет.
-Ух, каков волчонок! Молодца... Не теряешь хватку, не теряешь. Давай-ка еще по одной...
Дали. И еще раз дали. В голове зашумели двигатели неопознанных аэропланов, а язык потянуло на откровения:
- Я тебя, Петрович, убью когда-нибудь за твои поганые выходки.
Тот жутко рад моей неподдельной злости:
- Вот так, просто тупо возьмешь и убьешь? Одобряю! Давно пора. Сам бы полоснул бритвой по венам, но боюсь, старый дурак, боюсь!
- Ты что, серьезно?
Петрович еще плеснул водки, его руки заметно дрожат:
- Более чем... Вот возьми себя. Думаешь, ты действительно нужен кому-то? Фигу! Если ты, предположим, завтра подохнешь, уже послезавтра тебя никто и не вспомнит, кроме, конечно, доблестных работников морга.
- А родственники, друзья?
Петрович цинично зевает:
- Поплачут недельку, да и перестанут... Ты разве не знаешь? Живым, как гритца, живое!
Он алчно вгрызается в насмерть просоленную рыбу неопределенной породы. Казалось бы, что там грызть? Одна костлявая соль. В народе Петрович слывет философом, и я никогда не упускаю возможности попытать его на тему бытия:
- И что делать?
- Н-ну... Откуда я знаю? Попробуй оставить на свете что-нибудь свое... Одно. Уникальное. Ферштейн?
- Ребенка, что ли?
- Пять баллов тебе! За наивность. Хе-хе...
- Книжку написать?
Вот тут он неожиданно взбесился:
- Слушай, я как будто со стеной говорю! Что ты все время несешь? Что за пошлые банальности? А еще умным себя считаешь, небось?
Поскольку я промолчал, мы хлопнули. На этот раз чистой водки. Покурили, повторили, запивая огненную воду омерзительно теплым пивом. А вместо закуски -еще одно пьяное откровение:
- Знаешь, чем ты мне всегда нравился? Глупостью своей. Умничают-то все одинаково. А ты вот сглупи, да сглупи так, чтобы землю тряхнуло. Вот это и будет твоя память.
Он икает и пытается по дурному громко запеть:
- Ве-ее-чная па-аа-мять....
Не допев, бухается мордой в тарелку. Все как всегда. Петрович был невыносим в своих пьяных нотациях, хотя в чем-то этот законченный алкаш был прав... Не знаю, как там насчет философских измышлений, но гадский Петрович в одном определенно прав: сам всегда нарываюсь. И как правило - по пустякам.
Правда, последний раз я вляпался особенно круто. Заваруха началась как обычно - с сущего пустяка. Я зашел к своей знакомой в общагу политехнического. Моя старинная боевая подруга Танька была дома плюс еще ее подружка Нинка, разбитная деваха с этажа ниже.
Как раз в этот момент Нинка очень эффектно стрелялась от своего очередного ухажера:
- Ка-аа-кой, ка-аа-зел, а? Таньк? А с виду путевый...
За чаем и шутками я выведал всю подноготную. Нинок зацепила его на автобусной остановке. Точнее, не совсем верно, что зацепила. Грудь навыкат, боевая стойка обнаженной ногой вперед, и чувак зацепился сам, однозначно клюнув на вполне доброкачественного живца.
Жертва блистала весьма многообещающей прослойкой нетрудового жира: "мерс" средней руки, приличный костюмчик в троечном оформлении и, разумеется, достаточной ширины и представительности морда.
Эта самая морда на втором перекрестке купила Нинке цветы, на третьем шоколад, а на четвертом предложила взять выпивку и пришвартоваться у хозяйки торжества, то бишь - у Нинки.
Пили они вместе. Опытная Нинок умело избежала опьянения, ловко спаивая свой собственный кактус, а вот товарищ не выдержал и поплыл... Но плыть один не
захотел, с непринужденно-пьяной откровенностью предложив собутыльнице переместиться в койку.
Нинон, безусловно, девушка нравов очень даже свободных, но чтоб вот так, сразу... В общем, она бросила своего кавалера в комнате, смылась к Татьяне и сейчас усиленно плакалась о загубленных перспективах.
Я сочувствовал как мог, легкомысленно обещая всестороннюю помощь и поддержку. Вдоволь нахлебавшись чаю, мы как-то незаметно перешли к спиртным напиткам. Как следует поддав и осмелев, Нинка попросила сходить с ней, попроведать ее гостя.
- А чего одна не идешь?
- Боюсь... - вздохнула она. - Уж больно Владимир Евгеньевич пьяные...
- Он что, так и представился?
- Ну...
- Вот хохма... - я уже опаздывал, но все же согласился охранить ее от прилипчивого ухажера. Чего только не сделаешь ради непутевой подруги своей собственной подруги! - Ладно, иди к себе, а я скоро подойду.
Скоро не получилось. Процедура прощания заняла минут сорок. Все-таки Татьяна была дьявольски привлекательна, а я так чертовски неутомим... Словом, когда я подошел к двери Нинкиной комнаты, внутри творилось нечто невообразимое. Крики, звон бьющейся посуды... Кошмар. Ужас!
Я хладнокровно постоял под дверью, покурил, развлекаясь звуками вполне семейной ссоры.
- Ты хам и негодяй!
- Кто? Я? А куда ты смылась, зараза? Куда?
- К подруге!
- К какой еще подруге? Я тебе сколько шампанского споил? А цветы, шоколад? Убью!
Нинка нешуточно визжит. Это сигнал: пора. Я с разбегу выбил плечом хилую дверь, влетел внутрь и увидел потрясающую картину, достойную дерзкой кисти художника: "Владимир Евгеньевич, разрывающий лифчик на дебелых грудях Нинки".
Он обернулся и тут же заработал удар ребром ладони под горло. Рискованный фокус! Я мог запросто убить его таким ударом. Но, к счастью, все обошлось. Как говорится, доброй свинье все впрок.
Враз протрезвевший, он долго сидел, кашлял, пыхтел и отпивался чаем, мигом сваренным сердобольной Нинкой. Интересный бабы народ! Еще минуту назад она истошно верещала и звала на помощь, а Владимир Евгеньевич увлеченно рвал с нее трусы. А теперь поди ж ты! Она так хлопотала вокруг него, ничуть не стесняясь столь нескромного распаха халата, а Володя так трагически стонал, что я стал чувствовать себя третьим - и само собой - лишним. А это несколько задевало. Это как так? Это кто же тут, едрена шишка, царь, бог и вселенский спаситель? Я возмущенно засопел, и наконец-то на меня обратили внимание.
- Ой! Извини... А мы тут...
Захлопотались. Понятно. А я, типа, третьестепенный герой из "Санта-Барбары". Доблестный Круз спасает абсолютно левую подругу и, как всегда, оказывается в круглых дураках.
Я молчал, Нинка тоже, а Владимир Евгеньевич самозабвенно упивался чаем. Для порядка выкурив сигарету, я решил потихоньку выскользнуть за дверь, но этот идиот увязался следом. Несмотря на то, что я выше его ростом и даже внешне сильнее, он все равно пытался смотреть на меня сверху, с этаким превосходством закоренелого руководителя, пусть даже в хлам датого. Он же начальник! А стало быть - неподсуден. Но вот беда, я-то был не в курсе.
Владимир Евгеньевич пока еще вежливо и культурно пытается меня залечить:
- Слышь, братан... Ты, как я посмотрю, шибко крутой и вообще...
Я пока молчал, ждал, чего он еще ляпнет, а он ошибочно принял мое молчание за знак искреннего коленопреклонения:
- Да ладно! - он выглядел чудо как великодушным. - На первый раз... В виде исключения.
От закипающей ярости у меня перехватило дыхание. Он меня прощает?! Меня? Ах ты гадина, щенок...
- Иди, чего ты, не бойся...
Большего он уже сказать не успел. Я резко выбросил вперед правую руку, кулак вошел под ребра, в аккурат до самого позвоночника. Он что-то невнятно хрюкнул, потянулся слабой ручонкой навстречу, я ее тут же перехватил и повел на излом. А поскольку противник от болевого шока молчал, я докрутил прием до конца, до хруста ломающихся костей.
Я аккуратно уронил Владимира Евгеньевича на пол. Нинка была в ступоре. Она смотрела на меня открыв рот, и в глазах явственно читался мой приговор: "Псих!"
Ну и пусть. Мне наплевать. Псих так псих. Но каким бы я психом ни был, я всегда обеспечивал своей заднице прикрытие. Я сурово сомкнул брови, поиграл скулами и выдвинул челюсть вперед, превратившись в одного из устрашающих персонажей героической коллекции Ламброзо.
- Сиди тут. Пока я не вернусь. Поняла?
Нинка сумела лишь хлопнуть в ответ глазами. Она немного в курсе, кто я такой, и в глубине своего слабого женского организма меня побаивается. Вернее побаивалась. Сейчас своей беспредельностью я вселяю в нее ужас. Это хорошо. Потому что в этом случае без дураков сделает то, что я сказал.
Обрядив бессознательное тело Владимира Евгеньевича во все его шмотки, я нежно взял его на руки, отнес до перехода со второго на первый этаж и отпустил на волю...
Подзащитный с негромким шлепком упал на ступеньки и, медленно переваливаясь с боку на бок, подкатился прямо под ноги ошалевшей от сюрприза бабушки-вахтерши.
Я благодушно отряхнул руки - дело сделано. Бабуля, малость поохав, стала названивать в "03", дескать, такая случилась неприятность, незнакомый дядька в пьяном виде свалился с лестницы и наверняка чего-то там себе повредил...
Я честно дождался появления машины "скорой помощи" и очень даже благородно помог медикам уложить тело поверженного врага на носилки. В самый ответственный момент погружения тела во внутренности медицинского катафалка тело вдруг вздумало попытался воскреснуть, но я умудрился незаметно пережать ему сонную артерию, и Владимир Евгеньевич так же незаметно погрузился обратно в забытье.
Все складывалось как нельзя лучше. Я поднялся наверх к девчонкам. Нинка, естественно, уже обо всем наябедничала Татьяне. Та, безусловно, знала, что я малость сдвинутый, но, очевидно, даже не предполагала, что настолько....
Я выпроводил недовольно шипящую Нинку и приготовился к трогательному объяснению. Татьяна выглядела угрожающе серьезной:
- Так, так... Может, ты все-таки объяснишь, к чему был весь этот зоопарк?
- Какой зоопарк?
- Ты сам прекрасно знаешь, какой.
Я искренне не врубаюсь:
- Ты про Нинкиного хахаля? Да?
Она угрюмо молчит, а меня пробивает на смех:
- Ну ты даешь! Подумаешь, левому баклану кости слегка поправил... Заживет! А ему - впредь наука: пусть знает, как борзеть с незнакомыми людьми.
Она:
- И ты об этом так легко говоришь? Уж не хочешь ли ты сказать, что если тебя серьезно заклинит, ты и мне шею свернешь?
Трудный вопрос. На него надо или откровенно врать, или... Но это будет похоже на самоубийство. А впрочем... В омут, так в омут.
- Да. Сверну наверное.
Она смотрит на меня целую минуту и, естественно, принимает верное решение:
- Больше ко мне не приходи. Понял? Никогда!
Я как бы равнодушно пожал плечами и демонстративно громко хлопнул дверью. Ушел, что называется, красиво и навсегда. Да и черт с ней. Глава 2. Подлость как искусство
Вот в чем я крупно ошибся, так это в предположении, что один пустяковый эпизод с одним не в меру пьяненьким Владимиром Евгеньевичем пройдет для меня даром.
У меня была работа, причем вполне такая непыльная - я инструктировал по тактике выживания в свинцовых средах одну частную инкассаторскую службу. Платили не бог весть что, но на хлеб с пивом хватало. Тем большую скорбь во мне вызвало извещение директора этой самой службы о моем увольнении. Причем без права на возвращение.
До истины я докопался с превеликим трудом. А каких нервов мне это стоило лучше не спрашивайте. Гораздо интереснее узнать, кто действительно спровоцировал мое увольнение. Этим "кто-то" оказался разобиженный Владимир Евгеньевич. Он не стал жаловаться в ментовку, но по каким-то своим каналам сумел разнюхать обо мне и отомстить...
Но я не собирался разгадывать эти загадки: выдать мог кто угодно. Я собирался сдать сдачу с этакого выходного пособия, и не моя вина, если она окажется грязнее размениваемого предмета.
Подлость - это тоже своего рода искусство. А мастерская подлость - это еще и талант от бога. А бог, или кто-то еще свыше наградил меня всевозможными дарованиями поистине с царской щедростью. Каждое великое дело нужно начинать только свежим и только отдохнувшим. Жизненное наблюдение: результат получается круче.
Выспавшись до звона в ушах, я тщательно побрился, разгреб на столе залежи пивной тары и приступил к составлению плана битвы. Не то чтобы я хотел закопать его в землю... Но отравить жизнь этакому засранцу было крайне необходимо и даже полезно. Если бы только подзащитный мог догадываться, какой вулкан он пробудил своей глупостью... Он бы сразу застрелился, ей-богу. Еще один решительный перекур... Я готов. В атаку!
Первый номер программы начался в редакции газеты, где я разместил одно маленькое объявленьице на тему: "Продается неважно что, но очень дешево". Телефон в объявлении был указан вражеский. Сей номерок я добыл с помощью приятеля, который работал в ЖЭКе.
По итогам первого акта - телефонная линия начала раскаляться. Для пущего восторга все тот же номер телефона был помещен во всевозможные бегущие строки всех телеканалов как номер абонента, продающего самый натуральный "славянский шкаф", что характерно - очень недорого.
Процесс, как говорится, пошел. На стенах всех окрестных заборов были развешены листовки об открытии нового и совершенно бесплатного дегустационного центра местного ликеро-водочного завода. А центр был где? Правильно, на квартире Владимира Евгеньевича Соколова.
Какой русский не любит халявы... Да нет таких. Народ рванул на бесплатный выпивон прямо-таки неудержимым валом. Издыхающий от шквала звонков телефон и неукротимый поток халявщиков не давали покоя злосчастному Владимиру Евгеньевичу.
А когда он перестал открывать дверь, наступил момент мне лично взять в руки подручный инструмент. Этим инструментом я перерезал провода электрического звонка и закоротил их понадежнее, после чего звонок стал работать непрерывно. Вот это был кайф! Адреналин, балдеж и все такое... Но я не стал останавливаться на достигнутом. Шестое чувство одновременно радостно-похоронно вздыхало - еще немного, и этот парень просто не жилец.
Я подписал его на услуги девочек не слишком тяжелого поведения. Но эти девочки приезжали только в случае подтверждения адреса и телефона клиента. Заминка с телефоном была решена путем использования сотового аппарата и легендой о новом районе, где якобы совсем нет телефонов. Домофон был временно выведен из строя обрезком металлического уголка в проеме двери. А когда было все готово, господину новому русскому бизнесмену были заказаны многочисленные платные поклонницы, с периодом появления минут этак двадцать. Всю ночь он провел между кроватью и входной дверью, где далеко не дружелюбно настроенные посетители не рекомендовали с ними шутить.
Но самый проверенный полигон для подлостей - это автомобиль. Свой "мерседес" жертва неосмотрительно оставляла на ночь во дворе. Как у всякого нового русского, у Владимира Евгеньевича сложилось совершенно ошибочное мнение, что пока его "пепелац" занимает свое отстойнейшее место под окнами, хозяин может спать спокойно. Вниманию всех владельцев автомобилей, оставляющих свое любимое авточадо под окном! Это неправда! Вместо спокойного, здорового сна можно запросто получить серьезное нервное расстройство.
Итак, чтобы гарантированно отправить свою жертву на прием к психиатру, потребуется: длинный тонкий капроновый шнур, авоська и обычный воздушный шарик. Шарик следует наполнить водой, засунуть его в авоську, привязать авоську к шнуру, забраться на крышу дома и метнуть сие изделие на поверхность вражеского агрегата. Если руки растут оттуда, откуда их рост спрогнозировала мать-природа, раздастся громкий шлепок, и сработает автомобильная сигнализация. Дабы не оставить отягчающих улик, изделие следует поднять вверх для последующего использования.
Знак Зверя
Пролог о снах
...Жара. Песок мгновенно превращался в противно скрипящую на зубах пыль. За спиной раздался давно знакомый и оттого не пугающий звук разрыва гранаты. Дело обычное - зачистка кишлака в самый что ни на есть полный оперативный рост. На этаких сабантуях мы никогда не жалели гранат: экономить выходило себе дороже. Но иногда было приятным и дразнящим нервы прощупать объект вручную, с одним автоматом. В таком случае работа походила на игру, на единоборство, на вызов.
Я осторожно шагнул во двор, огороженный глиняным забором, повел стволом автомата по сторонам - если кто и был, тех уже нет. Уже собрался идти дальше, когда откуда-то сверху раздался отчаянный крик ротного, старшего лейтенанта Ефремова:
- Ах, твою мать! Слева! Дух слева!
Я успел упасть на правый бок, в падении развернуть автомат влево и нажать на спуск.
Вовремя. Как раз вовремя. Вооруженный здоровенным тесаком дух напоролся на длинную очередь свинцовых смертей и рухнул на меня, придавив всей массой немаленького и вонючего тела.
Ефремов спрыгнул с крыши сарая, подбежал ко мне и отвалил в сторону мертвое тело афганца.
- Как ты, нормально?
Я сплюнул в сторону вязкую слюну и зачем-то посыпал пылью разгрузку с автоматными рожками, насквозь промокшую чужой и теплой кровью.
- Нормально...
Лейтенант заторопил:
- Тогда вставай! Времени - в обрез.
Я поднялся, сменил опустевший магазин и дернул затвор. "Калашников" смачно глотнул патрон.
Вперед! Я воин, я солдат, я покажу всем этим трусливым афганским сукам, что, где, почем... Опасное состояние. Пролитая кровь всегда заводит, а это сейчас совсем некстати. Суетиться нельзя. Ни суетиться, ни заводиться - иначе потеряешь контроль и получишь пулю. В живот или сразу в сердце - одинаково неприятно.
Вдохнул до отказа, медленно выдохнул... Сосредоточился... Все нормально! Обычная операция по зачистке самого обычного афганского кишлака. Сколько их было? Это я поначалу считал, а потом сбился... Смерть стала обыденной и привычной.
Эта война, помимо пушечного человеческого мяса, пожирала горы боеприпасов, медикаментов и продовольствия. В качестве ложек были грузовые автоколонны, содержимое которых очень полюбили местные аборигены.
В придорожной "зеленке" этих паразитов водилось превеликое множество. Паразиты даже выработали свою, паразитскую тактику: первую машину колонны подрывали заранее заложенной миной, последнюю - из гранатомета, живую силу уничтожали свинцом, а уцелевшее в бою барахло забирали для своих нехитрых душманских нужд.
Практика подобных засад превратилась в самое настоящее национальное хобби. Действительно, зачем напрягаться, взращивать чего-то там такое, когда продовольственную проблему можно решить с помощью гранатомета и десятка автоматных стволов? С таким хобби нужно было что-то срочно решать. И штабные крысы выдумали способ.
Конвой спецназа. Мы огнем и мечом прожигали дорогу по пути следования транспортной колонны. Результат получался с такой же процентовкой, как спирт: практически все караваны стали доходить до места назначения. Такой простой трюк, а боевая эффективность действий рядовых армейских подразделений возросла многократно.
Все, остался последний двор. Я не стал гусарить, а просто бросил туда гранату. А когда она там рванула, разнося в клочья непонятно что, тут же бросился в пыльную неизвестность, на ходу дав длинную, во весь рожок, очередь по опасному пространству. Это называется профилактика, после которой только и возможен порядок. Армейский такой порядок, по уставу.
Поднятая взрывом и выстрелами пыль понемногу рассеивалась, оседая вниз и на меня самого, а я все еще настороженно прощупывал взглядом подозрительные углы. И чутье, и опыт, и глаза говорили только одно: в этом пыльном дерьме никто бы не выжил. Никто живой.
Я опустил оружие и уже было собрался покинуть отработанный двор, когда мою шею в крепком захвате зажали чьи-то очень сильные и беспощадные руки. Я захрипел, хватаясь за эти скользкие щупальца, что было сил пытаясь отодрать, оторвать их от своего горла, но они продолжали сжиматься, медленно и неумолимо.
А когда трепещущее тело сожрало все остатки кислорода, сознание стало проваливаться в черноту, озаряемую кроваво-красными вспышками... Последняя мысль: как это просто, оказывается, заглянуть в глаза смерти, еще мгновение - и я окажусь в ее холодных объятиях....
Но руки внезапно отпустили. Обессиленный, я упал на землю, жадно хватая легкими раскаленный воздух. В глазах все еще мерцали красно-черные круги, но я уже мог слышать голос незнакомца, такой глухой и безразличный ко всему на свете:
- Я отпущу тебя сейчас, парень, но за мою милость тебе придется заплатить и, возможно немало... Ты согласен?
Я тщетно пытаюсь что-то сказать, возразить, выяснить наконец, но... Мне почему-то казалось, что я нахожусь на борту самолета, меня куда-то везут, утешающе гладят по щеке и что-то такое говорят, безумно ласковое и теплое... И я снова проваливаюсь в серую обволакивающую негу этих удивительно мягких рук...
Мне прикладывают к вискам что-то такое металлическое и холодное, но очень скоро этот холод начинает пульсировать чем-то нервным и электрическим.
Я слышу чьи-то голоса:
- Он уходит... Приготовьте электрошок...
- Есть! Готово.
- Проверьте, как он.
- Он... - голоса обрываются.
Я. Не знаю. Что значат эти слова и почему я чувствую этот холодный электрический пульс? Я не знаю... Глава 1. Погружение в Ад
...На этом месте я всегда просыпался. Просыпался в полной уверенности, что не впервые вижу этот сон. А самое обидное, что я никогда не успевал толком что-то ответить, приходя в себя под одеялом смятой постели.
Маршрут на кухню. Три или четыре часа ночи, кухонный стол, блевотно-горький чай и сигареты, одна за другой... Я каменным истуканом сижу за этим самым столом и занимаюсь крайне неблагодарным занятием - жру самого себя.
Самодиагноз - всегда очень жестокое и болезненное занятие. Но я пробую, с упорством маньяка пробую разобраться в самом себе, своей боли и страхе, постоянно пытаясь ответить на один-единственный нехитрый вопрос: почему небо синее, вода мокрая, а моя жизнь так и продолжает оставаться такой странной и бессмысленной пьесой...
Уже ближе к вечеру я отправляюсь в маленький бар в подвале, куда ведут несколько ступеней, выщербленные пьяными ногами тысяч посетителей. Я не был здесь добрые пару лет и мне сейчас крайне интересно, что там, внутри.
Я открыл его давным-давно, еще в пору студенческой юности, и с тех пор оставался его постоянным посетителем. Слава богу, здесь не менялось ничего. И пять, и десять лет назад все было точно так же, по-совковому серенько и уютно.
Когда-то в этом баре собирались ветераны всевозможных войн и локальных конфликтов. Поначалу это была классическая афганская тусовка, в которой временами попадались самые невероятные раритеты. Вьетнам, Куба, Сирия, Египет, Афган... Складывалось такое впечатление, что наши бравые парни как-то очень незаметно, но успели облазить весь мир. Совсем немного, пара кружек пива, грамм сто водки, и начинался проармейский базар-вокзал, густо перемешанный болью, воспоминаниями, грязью окровавленных бинтов и выхлопом перегара, придавленного дымом дешевого табака.
Темы для разговоров, как правило, избирались в двух направлениях: какие-то конкретные эпизоды пережитых операций и общетехнические базары об искусстве убийства. Смешно, но мы до хрипоты спорили, как круче убивать, разрезая горло противника армейским штык-ножом или ломая захватом шейные позвонки.
Упаси бог, если кто-либо из залетных бродяг смел вякнуть одному из нас что-то поперек! За столиками этого бара было негласно принято не путать рамсы. А неученых учили очень жестоко.
Однажды на моих глазах одному чересчур заборзевшему чуваку отхватили ножом мизинец, пригрозив отрезать и яйца, если этот мизинец он сам же не сожрет. В итоге чувак глодал свою собственную плоть до тех пор, пока его не вырвало прямо на столик. Побелевшего чувака малость повозили фейсом по блевотине, перетянули тряпкой кровоточащую руку выше локтя и выкинули за дверь.
Заканчивались эти посиделки всегда одинаково: мы надирались до последней невозможности, разбивали пару кружек и затягивали хором какую-нибудь замшелую песню...
В этом месте было невозможно не надраться. Каждый раз заходя в бар, я клял себя последними словами, но что-то тянуло меня в эту пьяную пустоту, где в пылу беспредметных споров, ругани, драк, воспоминаний и пьяных слез я как будто возвращался туда, в тот ставший болезненно родным мир промозглой сырости окопов и неутихающей стрельбы.
И лишь тяжким похмельным утром я вспоминал, что давным-давно не в горах и мне не нужно сиюминутно вздрагивать в ожидании выстрела с ближайшей высотки, что сейчас я студент, нормальный советский студент...
- Какие люди! - приветствует меня голос из самого темного угла. - Как говорится, один, без охраны и, что характерно, до сих пор на свободе!
Это Петрович. Я помню его. Самый гадский и занозистый завсегдатай заведения, бессмертный и неспивающийся Петрович. Он встретил меня так, как будто мы расстались только вчера:
- Пить будешь?
Я молча пододвигаю свою кружку, он так же молча добавляет туда изрядную дозу водки.
Ерш. Петрович никогда не изменяет своим привычкам. Одна из них: "Пельмени посуху не ходят..." Выпили, поморщились, выдохнули, закурили. Вот сейчас Петрович полезет под кожу...
- Давненько тебя не было...
- Давно...
- У тебя, слышал, неприятности?
Полез, зараза... Откуда он все знает?
- У меня всегда неприятности.
- Это точно. Между прочим, сам всегда нарываешься. Зачем руки-то ломал? Дал бы просто по репе, и все было бы пучком.
- По репе? А замочил бы?
- Ax да! - вспоминает Петрович. - Ты же этот... Вас же не учили просто по морде... А чтоб сразу, в могилу! Вот теперь и хлебай дерьмо.
Тут я начинаю звереть:
- Я-то расхлебаю... Ты сначала в своем дерьме разберись, старый хрыч!
Петрович ржет. Эта скотина специально меня заводит, чтобы заглянуть в "глаза зверя", как он это называет.
-Ух, каков волчонок! Молодца... Не теряешь хватку, не теряешь. Давай-ка еще по одной...
Дали. И еще раз дали. В голове зашумели двигатели неопознанных аэропланов, а язык потянуло на откровения:
- Я тебя, Петрович, убью когда-нибудь за твои поганые выходки.
Тот жутко рад моей неподдельной злости:
- Вот так, просто тупо возьмешь и убьешь? Одобряю! Давно пора. Сам бы полоснул бритвой по венам, но боюсь, старый дурак, боюсь!
- Ты что, серьезно?
Петрович еще плеснул водки, его руки заметно дрожат:
- Более чем... Вот возьми себя. Думаешь, ты действительно нужен кому-то? Фигу! Если ты, предположим, завтра подохнешь, уже послезавтра тебя никто и не вспомнит, кроме, конечно, доблестных работников морга.
- А родственники, друзья?
Петрович цинично зевает:
- Поплачут недельку, да и перестанут... Ты разве не знаешь? Живым, как гритца, живое!
Он алчно вгрызается в насмерть просоленную рыбу неопределенной породы. Казалось бы, что там грызть? Одна костлявая соль. В народе Петрович слывет философом, и я никогда не упускаю возможности попытать его на тему бытия:
- И что делать?
- Н-ну... Откуда я знаю? Попробуй оставить на свете что-нибудь свое... Одно. Уникальное. Ферштейн?
- Ребенка, что ли?
- Пять баллов тебе! За наивность. Хе-хе...
- Книжку написать?
Вот тут он неожиданно взбесился:
- Слушай, я как будто со стеной говорю! Что ты все время несешь? Что за пошлые банальности? А еще умным себя считаешь, небось?
Поскольку я промолчал, мы хлопнули. На этот раз чистой водки. Покурили, повторили, запивая огненную воду омерзительно теплым пивом. А вместо закуски -еще одно пьяное откровение:
- Знаешь, чем ты мне всегда нравился? Глупостью своей. Умничают-то все одинаково. А ты вот сглупи, да сглупи так, чтобы землю тряхнуло. Вот это и будет твоя память.
Он икает и пытается по дурному громко запеть:
- Ве-ее-чная па-аа-мять....
Не допев, бухается мордой в тарелку. Все как всегда. Петрович был невыносим в своих пьяных нотациях, хотя в чем-то этот законченный алкаш был прав... Не знаю, как там насчет философских измышлений, но гадский Петрович в одном определенно прав: сам всегда нарываюсь. И как правило - по пустякам.
Правда, последний раз я вляпался особенно круто. Заваруха началась как обычно - с сущего пустяка. Я зашел к своей знакомой в общагу политехнического. Моя старинная боевая подруга Танька была дома плюс еще ее подружка Нинка, разбитная деваха с этажа ниже.
Как раз в этот момент Нинка очень эффектно стрелялась от своего очередного ухажера:
- Ка-аа-кой, ка-аа-зел, а? Таньк? А с виду путевый...
За чаем и шутками я выведал всю подноготную. Нинок зацепила его на автобусной остановке. Точнее, не совсем верно, что зацепила. Грудь навыкат, боевая стойка обнаженной ногой вперед, и чувак зацепился сам, однозначно клюнув на вполне доброкачественного живца.
Жертва блистала весьма многообещающей прослойкой нетрудового жира: "мерс" средней руки, приличный костюмчик в троечном оформлении и, разумеется, достаточной ширины и представительности морда.
Эта самая морда на втором перекрестке купила Нинке цветы, на третьем шоколад, а на четвертом предложила взять выпивку и пришвартоваться у хозяйки торжества, то бишь - у Нинки.
Пили они вместе. Опытная Нинок умело избежала опьянения, ловко спаивая свой собственный кактус, а вот товарищ не выдержал и поплыл... Но плыть один не
захотел, с непринужденно-пьяной откровенностью предложив собутыльнице переместиться в койку.
Нинон, безусловно, девушка нравов очень даже свободных, но чтоб вот так, сразу... В общем, она бросила своего кавалера в комнате, смылась к Татьяне и сейчас усиленно плакалась о загубленных перспективах.
Я сочувствовал как мог, легкомысленно обещая всестороннюю помощь и поддержку. Вдоволь нахлебавшись чаю, мы как-то незаметно перешли к спиртным напиткам. Как следует поддав и осмелев, Нинка попросила сходить с ней, попроведать ее гостя.
- А чего одна не идешь?
- Боюсь... - вздохнула она. - Уж больно Владимир Евгеньевич пьяные...
- Он что, так и представился?
- Ну...
- Вот хохма... - я уже опаздывал, но все же согласился охранить ее от прилипчивого ухажера. Чего только не сделаешь ради непутевой подруги своей собственной подруги! - Ладно, иди к себе, а я скоро подойду.
Скоро не получилось. Процедура прощания заняла минут сорок. Все-таки Татьяна была дьявольски привлекательна, а я так чертовски неутомим... Словом, когда я подошел к двери Нинкиной комнаты, внутри творилось нечто невообразимое. Крики, звон бьющейся посуды... Кошмар. Ужас!
Я хладнокровно постоял под дверью, покурил, развлекаясь звуками вполне семейной ссоры.
- Ты хам и негодяй!
- Кто? Я? А куда ты смылась, зараза? Куда?
- К подруге!
- К какой еще подруге? Я тебе сколько шампанского споил? А цветы, шоколад? Убью!
Нинка нешуточно визжит. Это сигнал: пора. Я с разбегу выбил плечом хилую дверь, влетел внутрь и увидел потрясающую картину, достойную дерзкой кисти художника: "Владимир Евгеньевич, разрывающий лифчик на дебелых грудях Нинки".
Он обернулся и тут же заработал удар ребром ладони под горло. Рискованный фокус! Я мог запросто убить его таким ударом. Но, к счастью, все обошлось. Как говорится, доброй свинье все впрок.
Враз протрезвевший, он долго сидел, кашлял, пыхтел и отпивался чаем, мигом сваренным сердобольной Нинкой. Интересный бабы народ! Еще минуту назад она истошно верещала и звала на помощь, а Владимир Евгеньевич увлеченно рвал с нее трусы. А теперь поди ж ты! Она так хлопотала вокруг него, ничуть не стесняясь столь нескромного распаха халата, а Володя так трагически стонал, что я стал чувствовать себя третьим - и само собой - лишним. А это несколько задевало. Это как так? Это кто же тут, едрена шишка, царь, бог и вселенский спаситель? Я возмущенно засопел, и наконец-то на меня обратили внимание.
- Ой! Извини... А мы тут...
Захлопотались. Понятно. А я, типа, третьестепенный герой из "Санта-Барбары". Доблестный Круз спасает абсолютно левую подругу и, как всегда, оказывается в круглых дураках.
Я молчал, Нинка тоже, а Владимир Евгеньевич самозабвенно упивался чаем. Для порядка выкурив сигарету, я решил потихоньку выскользнуть за дверь, но этот идиот увязался следом. Несмотря на то, что я выше его ростом и даже внешне сильнее, он все равно пытался смотреть на меня сверху, с этаким превосходством закоренелого руководителя, пусть даже в хлам датого. Он же начальник! А стало быть - неподсуден. Но вот беда, я-то был не в курсе.
Владимир Евгеньевич пока еще вежливо и культурно пытается меня залечить:
- Слышь, братан... Ты, как я посмотрю, шибко крутой и вообще...
Я пока молчал, ждал, чего он еще ляпнет, а он ошибочно принял мое молчание за знак искреннего коленопреклонения:
- Да ладно! - он выглядел чудо как великодушным. - На первый раз... В виде исключения.
От закипающей ярости у меня перехватило дыхание. Он меня прощает?! Меня? Ах ты гадина, щенок...
- Иди, чего ты, не бойся...
Большего он уже сказать не успел. Я резко выбросил вперед правую руку, кулак вошел под ребра, в аккурат до самого позвоночника. Он что-то невнятно хрюкнул, потянулся слабой ручонкой навстречу, я ее тут же перехватил и повел на излом. А поскольку противник от болевого шока молчал, я докрутил прием до конца, до хруста ломающихся костей.
Я аккуратно уронил Владимира Евгеньевича на пол. Нинка была в ступоре. Она смотрела на меня открыв рот, и в глазах явственно читался мой приговор: "Псих!"
Ну и пусть. Мне наплевать. Псих так псих. Но каким бы я психом ни был, я всегда обеспечивал своей заднице прикрытие. Я сурово сомкнул брови, поиграл скулами и выдвинул челюсть вперед, превратившись в одного из устрашающих персонажей героической коллекции Ламброзо.
- Сиди тут. Пока я не вернусь. Поняла?
Нинка сумела лишь хлопнуть в ответ глазами. Она немного в курсе, кто я такой, и в глубине своего слабого женского организма меня побаивается. Вернее побаивалась. Сейчас своей беспредельностью я вселяю в нее ужас. Это хорошо. Потому что в этом случае без дураков сделает то, что я сказал.
Обрядив бессознательное тело Владимира Евгеньевича во все его шмотки, я нежно взял его на руки, отнес до перехода со второго на первый этаж и отпустил на волю...
Подзащитный с негромким шлепком упал на ступеньки и, медленно переваливаясь с боку на бок, подкатился прямо под ноги ошалевшей от сюрприза бабушки-вахтерши.
Я благодушно отряхнул руки - дело сделано. Бабуля, малость поохав, стала названивать в "03", дескать, такая случилась неприятность, незнакомый дядька в пьяном виде свалился с лестницы и наверняка чего-то там себе повредил...
Я честно дождался появления машины "скорой помощи" и очень даже благородно помог медикам уложить тело поверженного врага на носилки. В самый ответственный момент погружения тела во внутренности медицинского катафалка тело вдруг вздумало попытался воскреснуть, но я умудрился незаметно пережать ему сонную артерию, и Владимир Евгеньевич так же незаметно погрузился обратно в забытье.
Все складывалось как нельзя лучше. Я поднялся наверх к девчонкам. Нинка, естественно, уже обо всем наябедничала Татьяне. Та, безусловно, знала, что я малость сдвинутый, но, очевидно, даже не предполагала, что настолько....
Я выпроводил недовольно шипящую Нинку и приготовился к трогательному объяснению. Татьяна выглядела угрожающе серьезной:
- Так, так... Может, ты все-таки объяснишь, к чему был весь этот зоопарк?
- Какой зоопарк?
- Ты сам прекрасно знаешь, какой.
Я искренне не врубаюсь:
- Ты про Нинкиного хахаля? Да?
Она угрюмо молчит, а меня пробивает на смех:
- Ну ты даешь! Подумаешь, левому баклану кости слегка поправил... Заживет! А ему - впредь наука: пусть знает, как борзеть с незнакомыми людьми.
Она:
- И ты об этом так легко говоришь? Уж не хочешь ли ты сказать, что если тебя серьезно заклинит, ты и мне шею свернешь?
Трудный вопрос. На него надо или откровенно врать, или... Но это будет похоже на самоубийство. А впрочем... В омут, так в омут.
- Да. Сверну наверное.
Она смотрит на меня целую минуту и, естественно, принимает верное решение:
- Больше ко мне не приходи. Понял? Никогда!
Я как бы равнодушно пожал плечами и демонстративно громко хлопнул дверью. Ушел, что называется, красиво и навсегда. Да и черт с ней. Глава 2. Подлость как искусство
Вот в чем я крупно ошибся, так это в предположении, что один пустяковый эпизод с одним не в меру пьяненьким Владимиром Евгеньевичем пройдет для меня даром.
У меня была работа, причем вполне такая непыльная - я инструктировал по тактике выживания в свинцовых средах одну частную инкассаторскую службу. Платили не бог весть что, но на хлеб с пивом хватало. Тем большую скорбь во мне вызвало извещение директора этой самой службы о моем увольнении. Причем без права на возвращение.
До истины я докопался с превеликим трудом. А каких нервов мне это стоило лучше не спрашивайте. Гораздо интереснее узнать, кто действительно спровоцировал мое увольнение. Этим "кто-то" оказался разобиженный Владимир Евгеньевич. Он не стал жаловаться в ментовку, но по каким-то своим каналам сумел разнюхать обо мне и отомстить...
Но я не собирался разгадывать эти загадки: выдать мог кто угодно. Я собирался сдать сдачу с этакого выходного пособия, и не моя вина, если она окажется грязнее размениваемого предмета.
Подлость - это тоже своего рода искусство. А мастерская подлость - это еще и талант от бога. А бог, или кто-то еще свыше наградил меня всевозможными дарованиями поистине с царской щедростью. Каждое великое дело нужно начинать только свежим и только отдохнувшим. Жизненное наблюдение: результат получается круче.
Выспавшись до звона в ушах, я тщательно побрился, разгреб на столе залежи пивной тары и приступил к составлению плана битвы. Не то чтобы я хотел закопать его в землю... Но отравить жизнь этакому засранцу было крайне необходимо и даже полезно. Если бы только подзащитный мог догадываться, какой вулкан он пробудил своей глупостью... Он бы сразу застрелился, ей-богу. Еще один решительный перекур... Я готов. В атаку!
Первый номер программы начался в редакции газеты, где я разместил одно маленькое объявленьице на тему: "Продается неважно что, но очень дешево". Телефон в объявлении был указан вражеский. Сей номерок я добыл с помощью приятеля, который работал в ЖЭКе.
По итогам первого акта - телефонная линия начала раскаляться. Для пущего восторга все тот же номер телефона был помещен во всевозможные бегущие строки всех телеканалов как номер абонента, продающего самый натуральный "славянский шкаф", что характерно - очень недорого.
Процесс, как говорится, пошел. На стенах всех окрестных заборов были развешены листовки об открытии нового и совершенно бесплатного дегустационного центра местного ликеро-водочного завода. А центр был где? Правильно, на квартире Владимира Евгеньевича Соколова.
Какой русский не любит халявы... Да нет таких. Народ рванул на бесплатный выпивон прямо-таки неудержимым валом. Издыхающий от шквала звонков телефон и неукротимый поток халявщиков не давали покоя злосчастному Владимиру Евгеньевичу.
А когда он перестал открывать дверь, наступил момент мне лично взять в руки подручный инструмент. Этим инструментом я перерезал провода электрического звонка и закоротил их понадежнее, после чего звонок стал работать непрерывно. Вот это был кайф! Адреналин, балдеж и все такое... Но я не стал останавливаться на достигнутом. Шестое чувство одновременно радостно-похоронно вздыхало - еще немного, и этот парень просто не жилец.
Я подписал его на услуги девочек не слишком тяжелого поведения. Но эти девочки приезжали только в случае подтверждения адреса и телефона клиента. Заминка с телефоном была решена путем использования сотового аппарата и легендой о новом районе, где якобы совсем нет телефонов. Домофон был временно выведен из строя обрезком металлического уголка в проеме двери. А когда было все готово, господину новому русскому бизнесмену были заказаны многочисленные платные поклонницы, с периодом появления минут этак двадцать. Всю ночь он провел между кроватью и входной дверью, где далеко не дружелюбно настроенные посетители не рекомендовали с ними шутить.
Но самый проверенный полигон для подлостей - это автомобиль. Свой "мерседес" жертва неосмотрительно оставляла на ночь во дворе. Как у всякого нового русского, у Владимира Евгеньевича сложилось совершенно ошибочное мнение, что пока его "пепелац" занимает свое отстойнейшее место под окнами, хозяин может спать спокойно. Вниманию всех владельцев автомобилей, оставляющих свое любимое авточадо под окном! Это неправда! Вместо спокойного, здорового сна можно запросто получить серьезное нервное расстройство.
Итак, чтобы гарантированно отправить свою жертву на прием к психиатру, потребуется: длинный тонкий капроновый шнур, авоська и обычный воздушный шарик. Шарик следует наполнить водой, засунуть его в авоську, привязать авоську к шнуру, забраться на крышу дома и метнуть сие изделие на поверхность вражеского агрегата. Если руки растут оттуда, откуда их рост спрогнозировала мать-природа, раздастся громкий шлепок, и сработает автомобильная сигнализация. Дабы не оставить отягчающих улик, изделие следует поднять вверх для последующего использования.