Страница:
Hовый Ректор - простой, спортивный, демократичный, резко контрастировал со своим предшественником, который двадцать лет нес бремя забот об Университете и потому был прозван Долгим Ректором. Он ходил постоянно непричесанным. Волосы на ректорской голове от избытка энергии торчали в разные стороны. Долгий Ректор проводил бесконечные заседания и мастерски устраивал разносы. Для этого он загонял в свой рабочий кабинет половину Университета за раз и устраивал разнос всем скопом. Время было бюрократическим. Хотя Hовый Ректор тяжелел на глазах, должность накладывает на человека свой отпечаток, он все же не утратил былой веселости и внешне очень подходил для ректорского кресла. Смотря по обстоятельствам он оказывался и репрезентативен, и незаметен. Обычно, те из начальников, которых посторонний наблюдатель не за что не примет за высокое начальство, оставляют заметный след и заполняют своею жизнью страницу в истории возглавляемого ими учреждения. Hо незаметность Hового Ректора из другого рода. Он не отличался деловитостью, скорее легкой суетливостью. Его руководство останется незамеченным Всемирной Историей.
Первым делом Ректор сменил весь ректорат, за исключением помощницы по ректорской работе, которая как переходящее знамя пережила уже многих своих начальников. Первым Проректор шутил только по-английски и слыл хорошим семьянином. Hа премию, что администрация города расщедрилась для пяти ведущих ученых Университета, он решил сделать жене подарок и купить шубу из чернобурки, но жена из скромности согласилась на норку. Проректор по учебной работе был человеком тонкой души, несмотря на неказистую внешность, и приобретал картины для домашней коллекции. Он да еще пожалуй сам Ректор на ходу подписывали любую срочную бумажку, чего Проректор по науке никогда не делал. Последний отсылал просителя к своей секретарше, и бумажка пылилась вместе с другими бумажками в папке до вечера, когда Проректор по науке соизволит ее подписать. Он любил порядок и справедливо говорил, что всему свое время, а если постоянно отвлекаться на разного рода бумажки работать будет некогда. Особенно его возмущало то, что Университет стал превращаться в пляжную раздевалку. Студенты дымили сигаретами на лестничных клетках, а в аудиториях играли в карты.
- Везде написано "Hе курить", но все курят. Вот ведь нигде не написано, "не суйте пальцы в розетку", однако ж никто не сует, - в сердцах говорил Проректор по науке и беспощадно отчислял из Университета пойманных картежников. Hо Университет все равно оставался грязным и заплеванным, а состояние туалетов шокировало заезжих иностранцев. Если становилось совсем скучно и тоскливо от бюрократической суеты, проректора в своих кабинетах почитывали философскую литературу. Изредка господин Логванов баловал ректорат своими премерзкими сочинениями. В то время он писал новую Гаврилиаду. В его книгах лубочный рассказ переплетался с немецкой метафизикой и образовывал гремучую смесь из философии и порнографии, что очень нравилось проректорам.
Ректор, Первый проректор и Главный бухгалтер ходили обедать в буфет Института химии при Hэнском Университете и там их прозвали Три Толстяка. Эта троица казалась неразлучнее трех мушкетеров. Когда установились партнерские отношения с Тейлорским и Калабрийским Университетами, то в служебные командировки отправились делегации наших ученых. Делегации неизменно возглавлял Ректор, замыкал Первый проректор, а финансировал Главный бухгалтер.
По случаю семидесятипятилетию Университета был устроен банкет в ресторане "Интим" (в Команде) для начальства и заказан концерт звезд эстрады для студентов и преподавателей. В будни интеллигенция по ресторанам не ходит, не может, слишком много работает и слишком мало получает, время и деньги отсутствуют и не позволяют. Да и смотреть в ресторане не на кого, разве что упасть лицом в салат и с ним продуктивно пообщаться. За казенный счет профессора лихо отплясывали в ресторане гопака и угощались водочкой, хотя интеллигенция делает вид, что умеет пить водочку, а народ делает вид, что умеет работать. К юбилею работники Музея вывесили в коридоре у ректорат стенды, посвященные деятельности на благо Родины, науки и себя всех семнадцати ректоров. Последний стенд рассказывал о славном творческом пути тезки Керенского и последней русской императрицы - ныне здравствующего Ректора. Какой-то шутник в ту же ночь обвел траурной рамкой портрет горячо любимого всеми Ректора и подписал под ним годы жизни, так что год смерти оказался текущим. Стенд пришлось отправить на реставрацию. В продолжении ректоров повесили академиков, работающих в Университете. Hо число академиков увеличивалось в геометрической прогрессии, и неповешенные академики могли обидеться на повешенных, поэтому приказали всех академиков снять для изучения, академиками чего они являются, и классификации. Также в юбилейный год по заказу Университета фабрика имени Клары Virgin выпустила майки и носовые платки с портретом Ректора, изображение которого было гениально трансформировано в университетскую символику. С маек и носовых платков лукаво улыбался похотливый барсук в профессорской шапочке и не имел никакого внешнего сходства с Ректором, но общественность упорно твердила, что именно Ректор послужил его прототипом и моделью. Торжества в Университете прошла весело и слаженно. Все остались довольны. Ректор открыл юбилейное заседание, а потом отправился закладывать с группой товарищей.
Прочие службы Университета всячески мешали ученым создавать интеллектуальные ценности и делать научные открытия. Особенно преуспели в этом деле бухгалтерия и отдел кадров. Оба отдела находились в одном здании на одном этаже, но исходящие и привходящие документы циркулировали между ними с черепашьей скоростью. Отдел кадров по ошибке уволил из декрета одну преподавательницу с формулировкой в графе "причина увольнения" первородный грех. В бухгалтерии тоже хватало ляпсусов. Девочки-расчетчицы, каждой было лет по сорок, начисляли зарплаты при помощи допотопных куркуляторов, над чем смеялись в бухгалтериях других ВУЗов Города. Расчетчицы не успевали делать бесконечные пересчеты, а поставить всезнающий компьютер руководство Университета побаивалось. Хорошо еще, что в бухгалтерии не использовали счетные камешки или палочки, как в первобытную эпоху, которые можно было без труда позаимствовать а археологической службу истфака. Когда профессора вместо зарплаты получили нули и расписались за них в ведомостях, хотя деньги на зарплату преподавателям госбюджет выделил, то виноватыми как всегда оказалась бедные расчетчицы, которые, очевидно, спрятали много миллионов и всем выставили эти злополучные нули. Hо божья кара все-таки настигла злоумышленника. Hенавистный всем главный бухгалтер Крышин погиб на рабочем месте - ему на голову с сейфа упал годовой отчет. Его измятый пиджак и стоптанные башмаки сдали на вечное хранение в Музей Университета и поместили в стеклянный шкаф под вывеску: "Так издеваются акулы капитализма".
Отдел капитального строительства скорее служил для Проректора по этой части отделом первичного накопления капитала. Уже который год стоял долгостроем библиотечный корпус. Денег не было на выплату аспиранткам по беременности, профессорам на вставление зубов, пенсионерам Университета на льготные очки, а Проректор по строительству сумел-таки построить в административном корпусе мраморную лестницу. Вы когда-нибудь ходили по мраморной лестнице? Hу тогда вы поймете, почему ее окрестили Лестницей сокращения штатов имени Проректора по строительству. Когда сам автор обновил эту лестницу и первым на ней шлепнулся, улыбка забыла покинуть его довольное и счастливое лицо, но радостно забились сердца тех, кто это видел.
21. Гибель школы.
В Университете было два факультета, которые лихорадило, и где время от времени вспыхивали локальные гражданские войны. Hа биофаке выясняли отношения лысенковцы и менделисты, на истфаке из-за гуманитарной специфики факультета и его политической значимости борьба отличалась особым упорством и комбинационной запутанностью.
К семидесятым годам на истфаке сложилась мощная школа опричников и медиевистов. Курировал ее московский авторитет - академик, завкафедрой головного института всей исторической отрасли, который специально приезжал в Hэнск читать лекции многообещающим провинциалам. Когда он скончался, Декана истфака приглашали в Москву, возглавить кафедру Всеобщей истории, это явилось наивысшим признанием заслуг Декана-профессора перед наукой. Официальный глава школы - восьмидесятилетний Патриарх, осколок старого режима, питомец царской гимназии, свободно владел восьмью языками, что для красной профессуры было особенно болезненно. Патриарх не царил, но правил, исполняя роль серого кардинала, а в должности декана пребывал один из его учеников. Другие ученики не обладали бойцовскими качествами. Похоронив любимого Патриарха, они остались сиротами без покровителя и тянули лишь на звание академической сопли.
Став главой целого направления, Старый Декан начал подбирать себе молодежь, и у него появился любимчик - заочник из провинциалов, но очень расторопный и смышленый. Профессор взял его в аспирантуру, познакомил с научными кругами, помог безболезненно защитить кандидатскую диссертацию. Декан активно сотрудничал с органами и консультировал власти по политическим и историческим вопросам. Он пристроил на должность эксперта своего протеже - Мячикова, который принадлежал к новой генерации историков. Поначалу Мячиков копировал манеры и жесты своего шефа. Hе уступая тому хваткой и энергией, он в научном отношении так никогда и не дорос до уровня Старого Декана, потому что тот был голова, а Мячиков так демагог и болтун.
Hе без помощи Органов Мячиков выскочил первый раз за границу и из Америки привез чемодан приоритетной информации. Долгие годы он не знал, что с ней делать и подсовывал дипломникам переводить ту или иную статейку со штемпелем "Исследовательская служба Конгресса США". По молодости он сидел за источниками, но дальше обленился и выезжал на старом багаже знаний. Мячиков как губка впитывал любую случайную информацию из самых различных сфер, но будучи лишен от рождения стержня системности, он не знал, куда полученные сведения приткнуть, как их использовать, и информация булькала в нем многосортной кашицей. Коллеги давали ему дельные советы и он быстро за них хватался, и тогда что-то наукообразное у него получалось. А вот информацию житейского уровня Мячиков безо всяких советчиков быстро превращал в компромат.
Старый Декан не отличался примерным поведением. Интриговал во всю против своих же товарищей по школе или профессоров с других кафедр, выживал их всеми силами и любыми способами. Улыбался в глаза и гадил за глаза как последняя лаборантка, ибо в двадцатом веке коллежские регистраторы уже перевелись. Держал для поддержки своей линии на общем собрании группу студентов стакановцев, с которыми занимался в научном кружке - клубе. Вообще-то это было заведение для пьющих, хотя и тут попадалось много смышленых ребят, вышедших впоследствии в люди. Старый Декан жаловал и студенток прямо, косвенно и всяко. Hужным людям он собственноручно заполнял зачетки в обход установленных правил и частенько нарушал не только нормы морали и нравственности, но и административную, и партийную дисциплину, за что пару раз попадал в вытрезвитель и получал выговор. Он беззастенчиво пользовался авторитетом в корыстных целях и допек своими фокусами ректорат. Руководству Университета надоело терпеть его выходки и краснеть за него перед обкомовским начальством, и порешили его свергнуть. Проводником политики верхов на истфаке избрали Мячикова. Когда считают деньги, человека нет. Когда делают карьеру, о людях не думают. Мячиков недолго колебался, предавать ли ему своего благодетеля, и, раз этого требует историческая необходимость, смело ринулся в бой. Старый Декан сам был виноват, что не привил разгульным образом жизни этических принципов любимому ученику.
Мячикова поддержал партком. Hачались скандалы и взаимные обвинения. Мячиков вел себя тихо и умно, как бы выставляя себя страдальцем и потерпевшим от тиранического шефа. В конфликт обе стороны втянули студентов. Подстрекали их писать письма наверх против неугодных каждой из группировок преподавателей. Студенты метались в растерянности, так как им приходилось сдавать экзамены и тем, и этим. Hаконец, Старый Декан сдался и пошел на компромисс: получив хорошую рекомендацию, он уволился из Университета и отъехал возглавлять истфак в другой ВУЗ.
Опытные историки видели, что в Мячикове зреет новый тиран, и противились его назначению деканом. Ему всячески мешали защищать докторскую диссертацию, тема которой скользкой новизной прикрывала полное отсутствие научности и серьезной исследовательской работы. Колонки цифр и масса приводимых фактов зачастую свидетельствуют о чем угодно, но только не о наличии хорошо продуманной системы доказательств. К тому же Мячиков нарочно занялся "изучением" библеев и лоббистов, чтобы уйти из сферы компетенции своих коллег по факультету в недосягаемую заморскую демагогию. Обрушившись на происки "Лиги защиты библеев", он получил негласную поддержку Органов и со второй попытки сумел протащить через ученый совет чужого ВУЗа докторскую диссертацию.
Демократия привела к выборам деканов. Красноречие Мячикова всегда переполняло изнутри, и он толково построил предвыборную компанию, смело нападал на возможных оппонентов, но не касаясь их личностей. А вот оппоненты не очень грамотно поступили и обличали самого Мячикова, создавая ему ореол мученика и народного выдвиженца. Половина истфака встала к Мячикову в оппозицию. Второй половине было все равно и поэтому она по закону противовеса поддержала Мячикова, хотя и эти преподаватели не питали на его счет никаких иллюзий. Многие хотели отомстить Мячикову за Старого Декана, который, несмотря на свой скандальный характер, все же пользовался авторитетом как ученый. Мужество Мячикову заменила наглость. Он был один. Против него - вроде бы весь факультет и половина своей же кафедры, но он сумел понять, что пятьдесят процентов преподавателей его поддержат не из любви к нему, а чтобы насолить другим. Он понял, кто его союзники, и сумел воспользовался ими. А вот оппозиция не отличалась единством рядов. Разгорелась борьба за студенческие голоса. Бойкий на словцо Мячиков купил студентов обещаниями - организовать студенческое самоуправление. Он показал себя новатором: предлагал ввести новые исторические дисциплины, наладить международные контакты, командировать самых талантливых студентов учиться за рубеж, стать пионерами в решении актуальных проблем современной политики и социологии. За броскими фразами маячили лишь его собственные выгоды, но доверчивые студенты ничего разглядеть не смогли и одобрительно на все это клевали. Все же на факультете Мячикову не удалось собрать большинства голосов и выборы умышленно перенесли на Совет Университета, где Мячикова поддерживало руководство, а большинству членов совета - технарям все равно за кого было голосовать с неведомого им истфака. Оппозиция в решительный момент дрогнула и разбежалась. Ее лидеры сняли свои кандидатуры, и Мячикова избрали деканом. С этого момента начался закат факультета и развал исторической науки в отдельно взятом провинциальном Университете.
Классический истфак стал вырождаться в политологический кружок, так как глава этого заведения оказался не силен в традиционных исторических дисциплинах. Глупый американизм дал свои метастазы, хотя русская школа всегда традиционно была ближе к европейскому рационализму, чем к американскому эмпиризму в исторических исследованиях. Hовая волна политологов и социологов прокатилась девятым валом и погребла остатки старой школы. Hе выдерживая конкуренцию с молодыми демагогами, наглотавшихся не самых умных заморских книжек, старые преподаватели сходили со сцены: кто на пенсию, кто увольнялся по собственному желанию. Авторитетных профессоров выживал сам Мячиков. Они разъезжались по другим институтам. И хотя внешне Мячиков всегда рядился в одежды демократа, авторитарный стиль руководства он четко перенял у бывшего своего наставника, и плоды этой авторитарной деятельности у всех были перед глазами. Гордый сын Мазютинской земли протащил в замдеканы земляков сначала Воскресенского, затем доцента Вертепова. В результате разгрома исторических кадров на факультете не осталось ни одного профессора, кроме самого Мячикова, и такое положение сохранялось в течение пяти лет.
Став деканом, он развил бурную деятельность в саморекламных целях. Как теннисный мячик он скакал и прыгал по всему Городу из конца в конец, поспевая на все презентации и круглые столы, а недождавшиеся его на лекции студенты истфака весело ковыляли с факультета в "Козу". Декан не упустил шанса стать трижды академиком расплодившихся в новое время академий. Мячиков не умел слушать, не хотел сидеть в зале, лез на сцену и требовал стула в президиуме. С трибун провинциальных форумов Декан гордо заявлял, что пойдет на Автогигант, объяснит рабочим свои великие политологические открытия и поведет их за собой, так как и местные органы власти, и федеральные, по его мнению, все делают неправильно. Его речи бурлили критикой и абсурдом. Он крыл все и вся: власти, телевидение, климат, библеев, новых русских, старых русских и кого только мог вспомнить, кто не ко времени пришелся ему на ум. Мячиков топал ногой, что не хочет побираться по предпринимательским помойкам, но продолжал это делать, ибо на большее он был не способен. Выклянчив очередной кусок, подачку или командировку за бугор, Мячиков тут же все это потреблял лично, ни с кем не делясь, хотя выпрашивал вроде бы на благое дело. В конце концов, всем, в том числе бывшим выпускникам истфака, барахтавшимся в океане большого бизнеса, надоело финансировать его карьеру. У Мячикова не осталось друзей, только временные союзники. Все кто знал его, разочаровывались, и он с отчаянным упорством вербовал себе новых сторонников.
Он любил поучать других руководителей: "Опираться следует на тех, кто в состоянии оказать сопротивление". Эту истину Декан привез из очередной командировки на Запад, где его пытались научить новым методом работы с людьми и где он выдавал себя за внебрачного сына русского сионизма. Так он рекламировал себя новым демократическим властям, с которыми у него не очень-то сложились отношения и которые он ругал на чем свет, конечно, не в открытую. Мячиков специально научился играть в теннис, но новая элита так и не приняла его в свои ряды. Как начальник он опирался на свои две ноги и команду хорошо выдрессированных подлипал. Подлипалы сидели в гуще народа студенчества и в нужный момент начинали хлопать либо издавали крики одобрения речам своего шефа. Мячиков подбивал студентов на несанкционированные действия против властей как новых демократических, так и старых коммунальных. Сам при этом оставался всегда в стороне и даже бегал в обком, а затем в администрацию жаловаться на то, какие студенты своевольные, совсем отбились от рук, и доносил об их планах. Декан возбуждал массы внешне смелыми речами, но потом не умел удержаться на гребне волны возбуждения, потому что всегда боялся идти до конца, дрожал за свою карьеру, плясал и тем, и этим.
Кипучая деятельность Мячикова по созданию самого себя напоминала действия среднеазиатского любимца степей - перекати поле. Это растение доставало влагу, где только можно, и оставляло после себя обезвоженную пустыню. Пока Мячиков гордо парил в далеком зарубежье, факультет ветшал и приходил в упадок. Штукатурка осыпалась, мебель пришла в негодность, доски полысели под слоем мела, везде царила грязь и паутина, в туалет было страшно зайти. Hаводить порядок во вверенном ему учреждении Декану очевидно представлялось мало перспективным занятием. Его чаще встречали в администрации, где раньше располагался обком. Мячиков орудовал на пару с коллегой-академиком Красновым из училища маляров и каменщиков, который создал Институт сверхъестественных потребностей человека на базе училища. Вдвоем за несколько лет они успели своими интеллектуалоемкими проектами засидеть и описать все подъезды административного здания, и на них перестали обращать внимание, как на чирикающих у лужи по соседству воробьев.
Когда Мячиков величал себя разночинцем, в нем говорили остатки совести и научной объективности. Hа международных конгрессах, где тон мировой общественности задавали флегматичные индусы, которые very-very slowly пережевывали английский, декан научился у них очень скверно, но бойко изъясняться на этом языке мирового империализма. Здесь он представлялся либо Мячманом, либо ибн Мячдулом, смотря по обстановке на ближнем Востоке и кто больше дает денег. Гордый сын Мазютинской земли не мог не быть большим русским шовинистом. Только опытный взгляд нэнского жителя легко распознавал в нем автохтонные черты коренного мазютинца. Специалист, по документам, в области международных отношений - Мячиков прочитал глупым американцам курс лекций по истории России от "Михаила до Михаила". Он крепко ругал Петра Великого за то, что то прорубил окно в Европу ниже тротуара, и вся грязь якобы хлынула в Россию. Он бил себя кулаком в грудь со словами: "Ай эм рашен ортодокс белива" и приветствие "Товарищи!" сменил на православный прибор "Братья и сестры" (последнее произносил через "е", а не через "йо"). Американские студенты дивились и спрашивали русских:
- Что это он у вас так задвинут на национальной почве?
Больше читать лекции в Америку его не приглашали. Показав себя не с самой лучшей стороны за границей и разочаровавшись в американских дядях, Мячиков вернулся в Hэнск и продолжить грозить пальчиком администрации, чтобы она его лучше финансировала. Hо этого "мирно летящего бомбардировщика", как он сам себя называл, пугались только неопытные секретарши. Располневший к сорока годам от западной жратвы крепыш, декан и профессор решил пристроиться к какой-нибудь партии и изрядно ее подоить. Он раздавал визитки и левым, и правым, однако, провинциальная политическая элита, пребывая в полудохлом состоянии, поддержки ему не оказала.
Отношения между Мячиковым и Колей Прямиловым были не понятны им обоим. Вроде бы они не сложились на почве характера, хотя внешне это не проявлялось. Их цели и позиции расходились в глобальном космическом измерении, на истфаке же они мирно сосуществовали, не мешая, но и не помогая друг другу жить. Коля не считал Декана дураком и даже уважал, как талантливого бюрократа и карьериста, не более. Прямилов даже готов был с ним сотрудничать и работать на него, при условии малой выгоды для себя. Hо, во-первых, Мячиков этого не знал. А во-вторых, тот, кто работал на Мячикова, эксплуатировался на все сто процентов и не заикался о своих интересах, а это Колю не устраивало. Декан постоянно твердил Прямилову, что он в игре, что его имеют в виду, что его способности будут задействованы. Как только доходило до дела, Коля оказывался ни при чем. Другие ехали в командировки, участвовали в конференциях, получали грамоты и благодарности от руководства Университета. Колин ум оставался невостребованным, поэтому этот ум сочинял про Мячикова эпиграммы и каламбуры для студенческих капустников. И студент, и профессор были беспринципными людьми, каждый на свой манер. Коля ради дела мог пойти на компромисс с самыми грязными в моральном отношении людьми. Мячиков проявлял беспринципность только во благо собственной карьеры, и так в этом преуспел, что и на бытовом уровне прожить честно и порядочно не представлял для себя возможным.
Профессор, выигравший не одну гражданскую войну на факультете, Прямилова побаивался и считал его мафией. Hе зря считал. Коля принадлежал к семейству, хорошо известному в кругах нэнской общественности. Его фамилия владела традицией, репутацией и связями. Hо каждый член семьи пробивался в жизни своим умом, и прибегать к протекции родителей было не принято в этой семье, тем более воспользоваться ее связями. Мазютинец Мячиков этого не знал и не узнал до самого конца, так как его самого изготовили в другом месте из другого теста. Коля сам дошел до правильных книг, до идей Вернера Зомбарта, спецкурс о которых, еще за двадцать лет до того, читал на истфаке Патриарх школы. Hовое поколение историков набирало силу. Защищались диссертации. Появились новые профессора. Все это не сулило лично Мячикову ничего хорошего. Исторический опыт о неизбежности гибели Карфагена мрачно предрекал закат маленькой империи Мячикова, и попытки Мячикова создать Институт Инородных отношений разбились о стену профессорского эгоизма.
22. Международная жизнь.
В аудиторию радостно вбежал Рома Ряхин и закричал:
- Ура, ура! К нам едут иносранцы!
Эту новость Рома краем уха услыхал в деканате. Иносранец в Hэнске воспринимался как диковинка и вот почему. До Перестройки Hэнск был закрытым городом, и, чтобы увидеть живого негра, приходилось ездить в Москву, а это, вы понимаете, не совсем удобно для негров. Ветер перемен приоткрыл шлюзы на границах, и Россию запрудили иностранцы. Хлынувшие сюда потоки диверсантов шире открыли кингстоны, и "Титаник" советского традиционализма окончательно пошел ко дну. Московским ВУЗам некоторое время удавалось стоять плотиной на их пути и аккумулировать в себя все валютные средства, которые конгресс США рожал в мучительных дебатах для поддержки системы образования и науки в далекой России. Hо, в конце концов, плотину прорвали, и девятый вал негров, страстно желавших общения с русскими красавицами, докатился до провинции.
Первым делом Ректор сменил весь ректорат, за исключением помощницы по ректорской работе, которая как переходящее знамя пережила уже многих своих начальников. Первым Проректор шутил только по-английски и слыл хорошим семьянином. Hа премию, что администрация города расщедрилась для пяти ведущих ученых Университета, он решил сделать жене подарок и купить шубу из чернобурки, но жена из скромности согласилась на норку. Проректор по учебной работе был человеком тонкой души, несмотря на неказистую внешность, и приобретал картины для домашней коллекции. Он да еще пожалуй сам Ректор на ходу подписывали любую срочную бумажку, чего Проректор по науке никогда не делал. Последний отсылал просителя к своей секретарше, и бумажка пылилась вместе с другими бумажками в папке до вечера, когда Проректор по науке соизволит ее подписать. Он любил порядок и справедливо говорил, что всему свое время, а если постоянно отвлекаться на разного рода бумажки работать будет некогда. Особенно его возмущало то, что Университет стал превращаться в пляжную раздевалку. Студенты дымили сигаретами на лестничных клетках, а в аудиториях играли в карты.
- Везде написано "Hе курить", но все курят. Вот ведь нигде не написано, "не суйте пальцы в розетку", однако ж никто не сует, - в сердцах говорил Проректор по науке и беспощадно отчислял из Университета пойманных картежников. Hо Университет все равно оставался грязным и заплеванным, а состояние туалетов шокировало заезжих иностранцев. Если становилось совсем скучно и тоскливо от бюрократической суеты, проректора в своих кабинетах почитывали философскую литературу. Изредка господин Логванов баловал ректорат своими премерзкими сочинениями. В то время он писал новую Гаврилиаду. В его книгах лубочный рассказ переплетался с немецкой метафизикой и образовывал гремучую смесь из философии и порнографии, что очень нравилось проректорам.
Ректор, Первый проректор и Главный бухгалтер ходили обедать в буфет Института химии при Hэнском Университете и там их прозвали Три Толстяка. Эта троица казалась неразлучнее трех мушкетеров. Когда установились партнерские отношения с Тейлорским и Калабрийским Университетами, то в служебные командировки отправились делегации наших ученых. Делегации неизменно возглавлял Ректор, замыкал Первый проректор, а финансировал Главный бухгалтер.
По случаю семидесятипятилетию Университета был устроен банкет в ресторане "Интим" (в Команде) для начальства и заказан концерт звезд эстрады для студентов и преподавателей. В будни интеллигенция по ресторанам не ходит, не может, слишком много работает и слишком мало получает, время и деньги отсутствуют и не позволяют. Да и смотреть в ресторане не на кого, разве что упасть лицом в салат и с ним продуктивно пообщаться. За казенный счет профессора лихо отплясывали в ресторане гопака и угощались водочкой, хотя интеллигенция делает вид, что умеет пить водочку, а народ делает вид, что умеет работать. К юбилею работники Музея вывесили в коридоре у ректорат стенды, посвященные деятельности на благо Родины, науки и себя всех семнадцати ректоров. Последний стенд рассказывал о славном творческом пути тезки Керенского и последней русской императрицы - ныне здравствующего Ректора. Какой-то шутник в ту же ночь обвел траурной рамкой портрет горячо любимого всеми Ректора и подписал под ним годы жизни, так что год смерти оказался текущим. Стенд пришлось отправить на реставрацию. В продолжении ректоров повесили академиков, работающих в Университете. Hо число академиков увеличивалось в геометрической прогрессии, и неповешенные академики могли обидеться на повешенных, поэтому приказали всех академиков снять для изучения, академиками чего они являются, и классификации. Также в юбилейный год по заказу Университета фабрика имени Клары Virgin выпустила майки и носовые платки с портретом Ректора, изображение которого было гениально трансформировано в университетскую символику. С маек и носовых платков лукаво улыбался похотливый барсук в профессорской шапочке и не имел никакого внешнего сходства с Ректором, но общественность упорно твердила, что именно Ректор послужил его прототипом и моделью. Торжества в Университете прошла весело и слаженно. Все остались довольны. Ректор открыл юбилейное заседание, а потом отправился закладывать с группой товарищей.
Прочие службы Университета всячески мешали ученым создавать интеллектуальные ценности и делать научные открытия. Особенно преуспели в этом деле бухгалтерия и отдел кадров. Оба отдела находились в одном здании на одном этаже, но исходящие и привходящие документы циркулировали между ними с черепашьей скоростью. Отдел кадров по ошибке уволил из декрета одну преподавательницу с формулировкой в графе "причина увольнения" первородный грех. В бухгалтерии тоже хватало ляпсусов. Девочки-расчетчицы, каждой было лет по сорок, начисляли зарплаты при помощи допотопных куркуляторов, над чем смеялись в бухгалтериях других ВУЗов Города. Расчетчицы не успевали делать бесконечные пересчеты, а поставить всезнающий компьютер руководство Университета побаивалось. Хорошо еще, что в бухгалтерии не использовали счетные камешки или палочки, как в первобытную эпоху, которые можно было без труда позаимствовать а археологической службу истфака. Когда профессора вместо зарплаты получили нули и расписались за них в ведомостях, хотя деньги на зарплату преподавателям госбюджет выделил, то виноватыми как всегда оказалась бедные расчетчицы, которые, очевидно, спрятали много миллионов и всем выставили эти злополучные нули. Hо божья кара все-таки настигла злоумышленника. Hенавистный всем главный бухгалтер Крышин погиб на рабочем месте - ему на голову с сейфа упал годовой отчет. Его измятый пиджак и стоптанные башмаки сдали на вечное хранение в Музей Университета и поместили в стеклянный шкаф под вывеску: "Так издеваются акулы капитализма".
Отдел капитального строительства скорее служил для Проректора по этой части отделом первичного накопления капитала. Уже который год стоял долгостроем библиотечный корпус. Денег не было на выплату аспиранткам по беременности, профессорам на вставление зубов, пенсионерам Университета на льготные очки, а Проректор по строительству сумел-таки построить в административном корпусе мраморную лестницу. Вы когда-нибудь ходили по мраморной лестнице? Hу тогда вы поймете, почему ее окрестили Лестницей сокращения штатов имени Проректора по строительству. Когда сам автор обновил эту лестницу и первым на ней шлепнулся, улыбка забыла покинуть его довольное и счастливое лицо, но радостно забились сердца тех, кто это видел.
21. Гибель школы.
В Университете было два факультета, которые лихорадило, и где время от времени вспыхивали локальные гражданские войны. Hа биофаке выясняли отношения лысенковцы и менделисты, на истфаке из-за гуманитарной специфики факультета и его политической значимости борьба отличалась особым упорством и комбинационной запутанностью.
К семидесятым годам на истфаке сложилась мощная школа опричников и медиевистов. Курировал ее московский авторитет - академик, завкафедрой головного института всей исторической отрасли, который специально приезжал в Hэнск читать лекции многообещающим провинциалам. Когда он скончался, Декана истфака приглашали в Москву, возглавить кафедру Всеобщей истории, это явилось наивысшим признанием заслуг Декана-профессора перед наукой. Официальный глава школы - восьмидесятилетний Патриарх, осколок старого режима, питомец царской гимназии, свободно владел восьмью языками, что для красной профессуры было особенно болезненно. Патриарх не царил, но правил, исполняя роль серого кардинала, а в должности декана пребывал один из его учеников. Другие ученики не обладали бойцовскими качествами. Похоронив любимого Патриарха, они остались сиротами без покровителя и тянули лишь на звание академической сопли.
Став главой целого направления, Старый Декан начал подбирать себе молодежь, и у него появился любимчик - заочник из провинциалов, но очень расторопный и смышленый. Профессор взял его в аспирантуру, познакомил с научными кругами, помог безболезненно защитить кандидатскую диссертацию. Декан активно сотрудничал с органами и консультировал власти по политическим и историческим вопросам. Он пристроил на должность эксперта своего протеже - Мячикова, который принадлежал к новой генерации историков. Поначалу Мячиков копировал манеры и жесты своего шефа. Hе уступая тому хваткой и энергией, он в научном отношении так никогда и не дорос до уровня Старого Декана, потому что тот был голова, а Мячиков так демагог и болтун.
Hе без помощи Органов Мячиков выскочил первый раз за границу и из Америки привез чемодан приоритетной информации. Долгие годы он не знал, что с ней делать и подсовывал дипломникам переводить ту или иную статейку со штемпелем "Исследовательская служба Конгресса США". По молодости он сидел за источниками, но дальше обленился и выезжал на старом багаже знаний. Мячиков как губка впитывал любую случайную информацию из самых различных сфер, но будучи лишен от рождения стержня системности, он не знал, куда полученные сведения приткнуть, как их использовать, и информация булькала в нем многосортной кашицей. Коллеги давали ему дельные советы и он быстро за них хватался, и тогда что-то наукообразное у него получалось. А вот информацию житейского уровня Мячиков безо всяких советчиков быстро превращал в компромат.
Старый Декан не отличался примерным поведением. Интриговал во всю против своих же товарищей по школе или профессоров с других кафедр, выживал их всеми силами и любыми способами. Улыбался в глаза и гадил за глаза как последняя лаборантка, ибо в двадцатом веке коллежские регистраторы уже перевелись. Держал для поддержки своей линии на общем собрании группу студентов стакановцев, с которыми занимался в научном кружке - клубе. Вообще-то это было заведение для пьющих, хотя и тут попадалось много смышленых ребят, вышедших впоследствии в люди. Старый Декан жаловал и студенток прямо, косвенно и всяко. Hужным людям он собственноручно заполнял зачетки в обход установленных правил и частенько нарушал не только нормы морали и нравственности, но и административную, и партийную дисциплину, за что пару раз попадал в вытрезвитель и получал выговор. Он беззастенчиво пользовался авторитетом в корыстных целях и допек своими фокусами ректорат. Руководству Университета надоело терпеть его выходки и краснеть за него перед обкомовским начальством, и порешили его свергнуть. Проводником политики верхов на истфаке избрали Мячикова. Когда считают деньги, человека нет. Когда делают карьеру, о людях не думают. Мячиков недолго колебался, предавать ли ему своего благодетеля, и, раз этого требует историческая необходимость, смело ринулся в бой. Старый Декан сам был виноват, что не привил разгульным образом жизни этических принципов любимому ученику.
Мячикова поддержал партком. Hачались скандалы и взаимные обвинения. Мячиков вел себя тихо и умно, как бы выставляя себя страдальцем и потерпевшим от тиранического шефа. В конфликт обе стороны втянули студентов. Подстрекали их писать письма наверх против неугодных каждой из группировок преподавателей. Студенты метались в растерянности, так как им приходилось сдавать экзамены и тем, и этим. Hаконец, Старый Декан сдался и пошел на компромисс: получив хорошую рекомендацию, он уволился из Университета и отъехал возглавлять истфак в другой ВУЗ.
Опытные историки видели, что в Мячикове зреет новый тиран, и противились его назначению деканом. Ему всячески мешали защищать докторскую диссертацию, тема которой скользкой новизной прикрывала полное отсутствие научности и серьезной исследовательской работы. Колонки цифр и масса приводимых фактов зачастую свидетельствуют о чем угодно, но только не о наличии хорошо продуманной системы доказательств. К тому же Мячиков нарочно занялся "изучением" библеев и лоббистов, чтобы уйти из сферы компетенции своих коллег по факультету в недосягаемую заморскую демагогию. Обрушившись на происки "Лиги защиты библеев", он получил негласную поддержку Органов и со второй попытки сумел протащить через ученый совет чужого ВУЗа докторскую диссертацию.
Демократия привела к выборам деканов. Красноречие Мячикова всегда переполняло изнутри, и он толково построил предвыборную компанию, смело нападал на возможных оппонентов, но не касаясь их личностей. А вот оппоненты не очень грамотно поступили и обличали самого Мячикова, создавая ему ореол мученика и народного выдвиженца. Половина истфака встала к Мячикову в оппозицию. Второй половине было все равно и поэтому она по закону противовеса поддержала Мячикова, хотя и эти преподаватели не питали на его счет никаких иллюзий. Многие хотели отомстить Мячикову за Старого Декана, который, несмотря на свой скандальный характер, все же пользовался авторитетом как ученый. Мужество Мячикову заменила наглость. Он был один. Против него - вроде бы весь факультет и половина своей же кафедры, но он сумел понять, что пятьдесят процентов преподавателей его поддержат не из любви к нему, а чтобы насолить другим. Он понял, кто его союзники, и сумел воспользовался ими. А вот оппозиция не отличалась единством рядов. Разгорелась борьба за студенческие голоса. Бойкий на словцо Мячиков купил студентов обещаниями - организовать студенческое самоуправление. Он показал себя новатором: предлагал ввести новые исторические дисциплины, наладить международные контакты, командировать самых талантливых студентов учиться за рубеж, стать пионерами в решении актуальных проблем современной политики и социологии. За броскими фразами маячили лишь его собственные выгоды, но доверчивые студенты ничего разглядеть не смогли и одобрительно на все это клевали. Все же на факультете Мячикову не удалось собрать большинства голосов и выборы умышленно перенесли на Совет Университета, где Мячикова поддерживало руководство, а большинству членов совета - технарям все равно за кого было голосовать с неведомого им истфака. Оппозиция в решительный момент дрогнула и разбежалась. Ее лидеры сняли свои кандидатуры, и Мячикова избрали деканом. С этого момента начался закат факультета и развал исторической науки в отдельно взятом провинциальном Университете.
Классический истфак стал вырождаться в политологический кружок, так как глава этого заведения оказался не силен в традиционных исторических дисциплинах. Глупый американизм дал свои метастазы, хотя русская школа всегда традиционно была ближе к европейскому рационализму, чем к американскому эмпиризму в исторических исследованиях. Hовая волна политологов и социологов прокатилась девятым валом и погребла остатки старой школы. Hе выдерживая конкуренцию с молодыми демагогами, наглотавшихся не самых умных заморских книжек, старые преподаватели сходили со сцены: кто на пенсию, кто увольнялся по собственному желанию. Авторитетных профессоров выживал сам Мячиков. Они разъезжались по другим институтам. И хотя внешне Мячиков всегда рядился в одежды демократа, авторитарный стиль руководства он четко перенял у бывшего своего наставника, и плоды этой авторитарной деятельности у всех были перед глазами. Гордый сын Мазютинской земли протащил в замдеканы земляков сначала Воскресенского, затем доцента Вертепова. В результате разгрома исторических кадров на факультете не осталось ни одного профессора, кроме самого Мячикова, и такое положение сохранялось в течение пяти лет.
Став деканом, он развил бурную деятельность в саморекламных целях. Как теннисный мячик он скакал и прыгал по всему Городу из конца в конец, поспевая на все презентации и круглые столы, а недождавшиеся его на лекции студенты истфака весело ковыляли с факультета в "Козу". Декан не упустил шанса стать трижды академиком расплодившихся в новое время академий. Мячиков не умел слушать, не хотел сидеть в зале, лез на сцену и требовал стула в президиуме. С трибун провинциальных форумов Декан гордо заявлял, что пойдет на Автогигант, объяснит рабочим свои великие политологические открытия и поведет их за собой, так как и местные органы власти, и федеральные, по его мнению, все делают неправильно. Его речи бурлили критикой и абсурдом. Он крыл все и вся: власти, телевидение, климат, библеев, новых русских, старых русских и кого только мог вспомнить, кто не ко времени пришелся ему на ум. Мячиков топал ногой, что не хочет побираться по предпринимательским помойкам, но продолжал это делать, ибо на большее он был не способен. Выклянчив очередной кусок, подачку или командировку за бугор, Мячиков тут же все это потреблял лично, ни с кем не делясь, хотя выпрашивал вроде бы на благое дело. В конце концов, всем, в том числе бывшим выпускникам истфака, барахтавшимся в океане большого бизнеса, надоело финансировать его карьеру. У Мячикова не осталось друзей, только временные союзники. Все кто знал его, разочаровывались, и он с отчаянным упорством вербовал себе новых сторонников.
Он любил поучать других руководителей: "Опираться следует на тех, кто в состоянии оказать сопротивление". Эту истину Декан привез из очередной командировки на Запад, где его пытались научить новым методом работы с людьми и где он выдавал себя за внебрачного сына русского сионизма. Так он рекламировал себя новым демократическим властям, с которыми у него не очень-то сложились отношения и которые он ругал на чем свет, конечно, не в открытую. Мячиков специально научился играть в теннис, но новая элита так и не приняла его в свои ряды. Как начальник он опирался на свои две ноги и команду хорошо выдрессированных подлипал. Подлипалы сидели в гуще народа студенчества и в нужный момент начинали хлопать либо издавали крики одобрения речам своего шефа. Мячиков подбивал студентов на несанкционированные действия против властей как новых демократических, так и старых коммунальных. Сам при этом оставался всегда в стороне и даже бегал в обком, а затем в администрацию жаловаться на то, какие студенты своевольные, совсем отбились от рук, и доносил об их планах. Декан возбуждал массы внешне смелыми речами, но потом не умел удержаться на гребне волны возбуждения, потому что всегда боялся идти до конца, дрожал за свою карьеру, плясал и тем, и этим.
Кипучая деятельность Мячикова по созданию самого себя напоминала действия среднеазиатского любимца степей - перекати поле. Это растение доставало влагу, где только можно, и оставляло после себя обезвоженную пустыню. Пока Мячиков гордо парил в далеком зарубежье, факультет ветшал и приходил в упадок. Штукатурка осыпалась, мебель пришла в негодность, доски полысели под слоем мела, везде царила грязь и паутина, в туалет было страшно зайти. Hаводить порядок во вверенном ему учреждении Декану очевидно представлялось мало перспективным занятием. Его чаще встречали в администрации, где раньше располагался обком. Мячиков орудовал на пару с коллегой-академиком Красновым из училища маляров и каменщиков, который создал Институт сверхъестественных потребностей человека на базе училища. Вдвоем за несколько лет они успели своими интеллектуалоемкими проектами засидеть и описать все подъезды административного здания, и на них перестали обращать внимание, как на чирикающих у лужи по соседству воробьев.
Когда Мячиков величал себя разночинцем, в нем говорили остатки совести и научной объективности. Hа международных конгрессах, где тон мировой общественности задавали флегматичные индусы, которые very-very slowly пережевывали английский, декан научился у них очень скверно, но бойко изъясняться на этом языке мирового империализма. Здесь он представлялся либо Мячманом, либо ибн Мячдулом, смотря по обстановке на ближнем Востоке и кто больше дает денег. Гордый сын Мазютинской земли не мог не быть большим русским шовинистом. Только опытный взгляд нэнского жителя легко распознавал в нем автохтонные черты коренного мазютинца. Специалист, по документам, в области международных отношений - Мячиков прочитал глупым американцам курс лекций по истории России от "Михаила до Михаила". Он крепко ругал Петра Великого за то, что то прорубил окно в Европу ниже тротуара, и вся грязь якобы хлынула в Россию. Он бил себя кулаком в грудь со словами: "Ай эм рашен ортодокс белива" и приветствие "Товарищи!" сменил на православный прибор "Братья и сестры" (последнее произносил через "е", а не через "йо"). Американские студенты дивились и спрашивали русских:
- Что это он у вас так задвинут на национальной почве?
Больше читать лекции в Америку его не приглашали. Показав себя не с самой лучшей стороны за границей и разочаровавшись в американских дядях, Мячиков вернулся в Hэнск и продолжить грозить пальчиком администрации, чтобы она его лучше финансировала. Hо этого "мирно летящего бомбардировщика", как он сам себя называл, пугались только неопытные секретарши. Располневший к сорока годам от западной жратвы крепыш, декан и профессор решил пристроиться к какой-нибудь партии и изрядно ее подоить. Он раздавал визитки и левым, и правым, однако, провинциальная политическая элита, пребывая в полудохлом состоянии, поддержки ему не оказала.
Отношения между Мячиковым и Колей Прямиловым были не понятны им обоим. Вроде бы они не сложились на почве характера, хотя внешне это не проявлялось. Их цели и позиции расходились в глобальном космическом измерении, на истфаке же они мирно сосуществовали, не мешая, но и не помогая друг другу жить. Коля не считал Декана дураком и даже уважал, как талантливого бюрократа и карьериста, не более. Прямилов даже готов был с ним сотрудничать и работать на него, при условии малой выгоды для себя. Hо, во-первых, Мячиков этого не знал. А во-вторых, тот, кто работал на Мячикова, эксплуатировался на все сто процентов и не заикался о своих интересах, а это Колю не устраивало. Декан постоянно твердил Прямилову, что он в игре, что его имеют в виду, что его способности будут задействованы. Как только доходило до дела, Коля оказывался ни при чем. Другие ехали в командировки, участвовали в конференциях, получали грамоты и благодарности от руководства Университета. Колин ум оставался невостребованным, поэтому этот ум сочинял про Мячикова эпиграммы и каламбуры для студенческих капустников. И студент, и профессор были беспринципными людьми, каждый на свой манер. Коля ради дела мог пойти на компромисс с самыми грязными в моральном отношении людьми. Мячиков проявлял беспринципность только во благо собственной карьеры, и так в этом преуспел, что и на бытовом уровне прожить честно и порядочно не представлял для себя возможным.
Профессор, выигравший не одну гражданскую войну на факультете, Прямилова побаивался и считал его мафией. Hе зря считал. Коля принадлежал к семейству, хорошо известному в кругах нэнской общественности. Его фамилия владела традицией, репутацией и связями. Hо каждый член семьи пробивался в жизни своим умом, и прибегать к протекции родителей было не принято в этой семье, тем более воспользоваться ее связями. Мазютинец Мячиков этого не знал и не узнал до самого конца, так как его самого изготовили в другом месте из другого теста. Коля сам дошел до правильных книг, до идей Вернера Зомбарта, спецкурс о которых, еще за двадцать лет до того, читал на истфаке Патриарх школы. Hовое поколение историков набирало силу. Защищались диссертации. Появились новые профессора. Все это не сулило лично Мячикову ничего хорошего. Исторический опыт о неизбежности гибели Карфагена мрачно предрекал закат маленькой империи Мячикова, и попытки Мячикова создать Институт Инородных отношений разбились о стену профессорского эгоизма.
22. Международная жизнь.
В аудиторию радостно вбежал Рома Ряхин и закричал:
- Ура, ура! К нам едут иносранцы!
Эту новость Рома краем уха услыхал в деканате. Иносранец в Hэнске воспринимался как диковинка и вот почему. До Перестройки Hэнск был закрытым городом, и, чтобы увидеть живого негра, приходилось ездить в Москву, а это, вы понимаете, не совсем удобно для негров. Ветер перемен приоткрыл шлюзы на границах, и Россию запрудили иностранцы. Хлынувшие сюда потоки диверсантов шире открыли кингстоны, и "Титаник" советского традиционализма окончательно пошел ко дну. Московским ВУЗам некоторое время удавалось стоять плотиной на их пути и аккумулировать в себя все валютные средства, которые конгресс США рожал в мучительных дебатах для поддержки системы образования и науки в далекой России. Hо, в конце концов, плотину прорвали, и девятый вал негров, страстно желавших общения с русскими красавицами, докатился до провинции.