Страница:
— За ним, во всяком случае, следует признать заслугу уменья прекрасно украсить стол! — сказала Гертруда.
Так как в этот момент появился сам Тиррель Смис с шампанским, то и разговор перешел на другие темы. Вскоре веселый смех и остроты стали почти без перерыва разноситься над тихой поверхностью Красного моря.
Во время полного разгара разговора и веселья явился Игнатий Фогель в сопровождении двух незнакомцев, которых гости уже видели мельком там, на набережной. Норбер поспешил тотчас же представить их:
— Господин Питер Грифинс… Господин Костерус Вагнер, комиссары экспедиции.
Все трое без особых церемоний присели к столу.
«Ох, еще комиссары! — подумала Гертруда. — Они похожи на лакеев в отпуске. Очевидно, господин Моони не особенно счастлив в выборе своих комиссаров!»
— Что же, вам удалось уладить ваше дело без новых потерь? — осведомился консул, которому эти три физиономии сильно претили. Но из любезности он счел нужным заговорить и с ними.
— Проклятие! — воскликнул, хлопнув себя по колену, Питер Грифинс, который, казалось, явился сюда прямо из конюшни в своей поношенной куртке, брюках, засунутых в голенища, в бумажном белье, с физиономией хорошо выбритого конюха. — Нам едва удалось собрать тридцать пять верблюдов вместо обещанных пятидесяти.
— Эти подлецы сговорились и издеваются над нами, — сказал Игнатий Фогель, — я сильно сомневаюсь, чтобы нам удалось собрать нужное количество этих вьючных животных.
— А вам требуется много верблюдов и вожаков? — спросил консул.
— Да по меньшей мере восемьсот верблюдов и соответствующее количество людей, — ответил Норбер, — нам необходимо выгрузить весь наш материал и перевезти его полностью на возвышенность Тэбали, то есть приблизительно на расстояние ста двадцати миль отсюда, в глубь страны по пустыне… Это штука нелегкая, я это вполне понимаю, но, во всяком случае, это было бы возможно, если бы недоверие этих людей не создавало нам ежеминутных затруднений.
— Что же вы мне раньше не сказали о ваших затруднениях, — воскликнул консул, — я бы избавил вас от множества бесполезных хлопот!.. Знайте, что для таких громадных транспортов вы ничего не сумеете сделать здесь, в Суакиме и прилежащей к нему местности, если только вы не обратитесь к настоящему господину этой страны, к местному «святому» Сиди-Бэн-Камса, радамехскому Могаддему, вождю могущественного племени Шерофов… Вы не только не найдете верблюдов без его разрешения, но если бы даже вздумали привести их из Сирии или из Египта, то наверное подверглись бы нападению и были бы ограблены в пустыне!
— Неужели вы говорите серьезно? — спросил молодой астроном.
— Совершенно серьезно. Вам во что бы то ни стало следует или заручиться расположением этой великой персоны, или же совершенно отказаться от своей затеи!
— Но каким способом я, простой смертный, могу заручиться симпатиями этого святого Могаддема? Это кажется мне еще более трудным, чем собрать этих неуловимых верблюдов! — сказал Норбер.
— Вы забываете, что золотой ключ отворяет почти все двери!
— Неужели и этот святой муж доступен корыстным чувствам?
— Между нами будет сказано, господа, я полагаю, что никаких иных чувств он и не знает; Сиди-Бэн-Камса один из наиболее любопытных феноменов. К нему прибегают во всех случаях жизни и советуются обо всем. Он каждое утро с восходом солнца дает аудиенцию приходящим к нему за советом, судом и защитой, как Глава Верных в сказке Тысяча и Одна Ночь. На приемах этих бывает очень много людей, и никто не является туда с пустыми руками.
— Ну, за этим дело не станет! — весело воскликнул Норбер. — Мы, все до единого, готовы отправиться к нему с полными руками, если он только может помочь нам. А далеко это отсюда?
— На расстоянии двух дней или, вернее, двух ночей пути! — сказал Керсэн.
— Мне кажется, нам не мешало бы завтра же отправиться к этому великому Могаддему. Что вы на это скажете, Когхилль?
— Я скажу, что это путешествие будет истинным наслаждением, если господин Керсэн и мадемуазель Керсэн согласятся отправиться вместе с нами! — ответил баронет, не моргнув.
— Как?! Мадемуазель Керсэн?
— Моя дочь?
— Благодарю! очень благодарю вас, баронет! — воскликнула горячо молодая девушка. — Право, вы не могли бы предложить мне ничего более приятного для меня. Если только отец мой будет столь добр позволить мне осуществить мое желание, я берусь доказать вам, господа, что и женщина может путешествовать по пустыне, не будучи никому в тягость. О, папа, согласитесь, прошу вас. Вы знаете, что я давным-давно мечтала видеть этого знаменитого Могаддема!.. Обещаю вам, что буду совершенно здорова, что не буду нисколько утомляться; поверьте, это будет таким громадным удовольствием для меня!
— Слышу, слышу! — сказал господин Керсэн, вовсе не желавший отказывать дочери в этом удовольствии, но опасавшийся быть чересчур навязчивым. — Уверены ли вы, господа, что мы не будем лишними? — обратился он главным образом к Норберу Моони.
— Ах, что вы говорите, господин консул! — воскликнул Моони, — вы слышали, что баронет рисует это путешествие как истинное удовольствие для всех нас, если вы и дочь ваша согласитесь почтить нас своим присутствием.
— Трудно быть более милым и любезным, — сказал консул, — следовательно, это дело решенное. Мой шурин, доктор Бриэ, давным-давно предлагает нам с дочерью совершить эту интересную поездку, и если вы ничего не имеете против, то и он присоединится к нам, и я уверен, что доктор будет готов отправиться с нами в любое время, когда вам это будет угодно!
И баронет, и Норбер почтительно склонили головы в знак согласия; что же касается трех комиссаров, то, казалось, никто не принимал их всерьез, как будто они вовсе не должны были участвовать в этой поездке. Однако один из них, принадлежавший, судя по его длинным волосам и широкополой шляпе, к типу неудачников-ученых, сказал: — А находите ли вы необходимым, чтобы я и Фогель приняли участие в этой экспедиции?
— Нисколько! — поспешно ответил Норбер. — Если вы полагаете, что вам необходимо будет остаться для наблюдения за выгрузкой материалов, то…
— Выгрузка — дело капитана! — довольно сердитым тоном заметил Питер Грифинс. — А в инструкциях сказано, что мы обязаны не расставаться с вами ни на час…
— Так как за эти инструкции, или постановления, было проголосовано по моему предложению, то не мне, конечно, противоречить им! — сказал Норбер с тонкой иронией, которая не укрылась ни от консула, ни от комиссаров, которые на это только поморщились.
— Я полагаю, что лучше всего поручить заботу обо всех необходимых приготовлениях Мабруки-Спику? — продолжал Норбер, обращаясь к консулу, — и если это для вас удобно, то назначим отъезд наш на завтра!
— На завтрашний вечер, понятно; так как вам, вероятно, известно, что в этих странах путешествуют только вечером и ранним утром… Если хотите, мы назначим сборным пунктом посольский дом, а время — шесть часов вечера?
— Шесть часов? Прекрасно!
— Ах, как я рада! Как я довольна! — весело воскликнула Гертруда. — Благодарю, папа! Благодарю вас, господа! Сэр Буцефал, вы предложили мне участвовать в этой поездке, а потому я вам особенно благодарна за то удовольствие, какого я ожидаю от нее!
Как ни естественно было это выражение благодарности, обращенное к баронету, оно невольно вызвало в душе Норбера чувство досады, которое он с трудом мог подавить в себе.
«Черт побери этого Когхилля! — подумал он, — вот они уже близкие друзья с мадемуазель Керсэн!.. Я никогда, кажется, не сумею расположить ее к себе. Это такого рода дар или талант, в котором мне совершенно отказано судьбой… Я, очевидно, так много беседовал с телескопами, что совершенно разучился беседовать с дамами!..»
Господин Керсэн, видя его немного опечаленным и чем-то озабоченным, встал и начал прощаться. Молодые люди настояли на том, что проводят гостей до самого подъезда посольского дома.
Возвращаясь на «Dover-Castle», они застали на набережной Мабруки-Спика. Воспользовавшись этим обстоятельством, они сообщили о своем намерении и приказали позаботиться о необходимых приготовлениях. Старый проводник хорошо знал свое дело: внимательно выслушав Норбера Моони, он сказал, что завтра к назначенному времени все будет готово.
ГЛАВА III. В Нубийской пустыне
Так как в этот момент появился сам Тиррель Смис с шампанским, то и разговор перешел на другие темы. Вскоре веселый смех и остроты стали почти без перерыва разноситься над тихой поверхностью Красного моря.
Во время полного разгара разговора и веселья явился Игнатий Фогель в сопровождении двух незнакомцев, которых гости уже видели мельком там, на набережной. Норбер поспешил тотчас же представить их:
— Господин Питер Грифинс… Господин Костерус Вагнер, комиссары экспедиции.
Все трое без особых церемоний присели к столу.
«Ох, еще комиссары! — подумала Гертруда. — Они похожи на лакеев в отпуске. Очевидно, господин Моони не особенно счастлив в выборе своих комиссаров!»
— Что же, вам удалось уладить ваше дело без новых потерь? — осведомился консул, которому эти три физиономии сильно претили. Но из любезности он счел нужным заговорить и с ними.
— Проклятие! — воскликнул, хлопнув себя по колену, Питер Грифинс, который, казалось, явился сюда прямо из конюшни в своей поношенной куртке, брюках, засунутых в голенища, в бумажном белье, с физиономией хорошо выбритого конюха. — Нам едва удалось собрать тридцать пять верблюдов вместо обещанных пятидесяти.
— Эти подлецы сговорились и издеваются над нами, — сказал Игнатий Фогель, — я сильно сомневаюсь, чтобы нам удалось собрать нужное количество этих вьючных животных.
— А вам требуется много верблюдов и вожаков? — спросил консул.
— Да по меньшей мере восемьсот верблюдов и соответствующее количество людей, — ответил Норбер, — нам необходимо выгрузить весь наш материал и перевезти его полностью на возвышенность Тэбали, то есть приблизительно на расстояние ста двадцати миль отсюда, в глубь страны по пустыне… Это штука нелегкая, я это вполне понимаю, но, во всяком случае, это было бы возможно, если бы недоверие этих людей не создавало нам ежеминутных затруднений.
— Что же вы мне раньше не сказали о ваших затруднениях, — воскликнул консул, — я бы избавил вас от множества бесполезных хлопот!.. Знайте, что для таких громадных транспортов вы ничего не сумеете сделать здесь, в Суакиме и прилежащей к нему местности, если только вы не обратитесь к настоящему господину этой страны, к местному «святому» Сиди-Бэн-Камса, радамехскому Могаддему, вождю могущественного племени Шерофов… Вы не только не найдете верблюдов без его разрешения, но если бы даже вздумали привести их из Сирии или из Египта, то наверное подверглись бы нападению и были бы ограблены в пустыне!
— Неужели вы говорите серьезно? — спросил молодой астроном.
— Совершенно серьезно. Вам во что бы то ни стало следует или заручиться расположением этой великой персоны, или же совершенно отказаться от своей затеи!
— Но каким способом я, простой смертный, могу заручиться симпатиями этого святого Могаддема? Это кажется мне еще более трудным, чем собрать этих неуловимых верблюдов! — сказал Норбер.
— Вы забываете, что золотой ключ отворяет почти все двери!
— Неужели и этот святой муж доступен корыстным чувствам?
— Между нами будет сказано, господа, я полагаю, что никаких иных чувств он и не знает; Сиди-Бэн-Камса один из наиболее любопытных феноменов. К нему прибегают во всех случаях жизни и советуются обо всем. Он каждое утро с восходом солнца дает аудиенцию приходящим к нему за советом, судом и защитой, как Глава Верных в сказке Тысяча и Одна Ночь. На приемах этих бывает очень много людей, и никто не является туда с пустыми руками.
— Ну, за этим дело не станет! — весело воскликнул Норбер. — Мы, все до единого, готовы отправиться к нему с полными руками, если он только может помочь нам. А далеко это отсюда?
— На расстоянии двух дней или, вернее, двух ночей пути! — сказал Керсэн.
— Мне кажется, нам не мешало бы завтра же отправиться к этому великому Могаддему. Что вы на это скажете, Когхилль?
— Я скажу, что это путешествие будет истинным наслаждением, если господин Керсэн и мадемуазель Керсэн согласятся отправиться вместе с нами! — ответил баронет, не моргнув.
— Как?! Мадемуазель Керсэн?
— Моя дочь?
— Благодарю! очень благодарю вас, баронет! — воскликнула горячо молодая девушка. — Право, вы не могли бы предложить мне ничего более приятного для меня. Если только отец мой будет столь добр позволить мне осуществить мое желание, я берусь доказать вам, господа, что и женщина может путешествовать по пустыне, не будучи никому в тягость. О, папа, согласитесь, прошу вас. Вы знаете, что я давным-давно мечтала видеть этого знаменитого Могаддема!.. Обещаю вам, что буду совершенно здорова, что не буду нисколько утомляться; поверьте, это будет таким громадным удовольствием для меня!
— Слышу, слышу! — сказал господин Керсэн, вовсе не желавший отказывать дочери в этом удовольствии, но опасавшийся быть чересчур навязчивым. — Уверены ли вы, господа, что мы не будем лишними? — обратился он главным образом к Норберу Моони.
— Ах, что вы говорите, господин консул! — воскликнул Моони, — вы слышали, что баронет рисует это путешествие как истинное удовольствие для всех нас, если вы и дочь ваша согласитесь почтить нас своим присутствием.
— Трудно быть более милым и любезным, — сказал консул, — следовательно, это дело решенное. Мой шурин, доктор Бриэ, давным-давно предлагает нам с дочерью совершить эту интересную поездку, и если вы ничего не имеете против, то и он присоединится к нам, и я уверен, что доктор будет готов отправиться с нами в любое время, когда вам это будет угодно!
И баронет, и Норбер почтительно склонили головы в знак согласия; что же касается трех комиссаров, то, казалось, никто не принимал их всерьез, как будто они вовсе не должны были участвовать в этой поездке. Однако один из них, принадлежавший, судя по его длинным волосам и широкополой шляпе, к типу неудачников-ученых, сказал: — А находите ли вы необходимым, чтобы я и Фогель приняли участие в этой экспедиции?
— Нисколько! — поспешно ответил Норбер. — Если вы полагаете, что вам необходимо будет остаться для наблюдения за выгрузкой материалов, то…
— Выгрузка — дело капитана! — довольно сердитым тоном заметил Питер Грифинс. — А в инструкциях сказано, что мы обязаны не расставаться с вами ни на час…
— Так как за эти инструкции, или постановления, было проголосовано по моему предложению, то не мне, конечно, противоречить им! — сказал Норбер с тонкой иронией, которая не укрылась ни от консула, ни от комиссаров, которые на это только поморщились.
— Я полагаю, что лучше всего поручить заботу обо всех необходимых приготовлениях Мабруки-Спику? — продолжал Норбер, обращаясь к консулу, — и если это для вас удобно, то назначим отъезд наш на завтра!
— На завтрашний вечер, понятно; так как вам, вероятно, известно, что в этих странах путешествуют только вечером и ранним утром… Если хотите, мы назначим сборным пунктом посольский дом, а время — шесть часов вечера?
— Шесть часов? Прекрасно!
— Ах, как я рада! Как я довольна! — весело воскликнула Гертруда. — Благодарю, папа! Благодарю вас, господа! Сэр Буцефал, вы предложили мне участвовать в этой поездке, а потому я вам особенно благодарна за то удовольствие, какого я ожидаю от нее!
Как ни естественно было это выражение благодарности, обращенное к баронету, оно невольно вызвало в душе Норбера чувство досады, которое он с трудом мог подавить в себе.
«Черт побери этого Когхилля! — подумал он, — вот они уже близкие друзья с мадемуазель Керсэн!.. Я никогда, кажется, не сумею расположить ее к себе. Это такого рода дар или талант, в котором мне совершенно отказано судьбой… Я, очевидно, так много беседовал с телескопами, что совершенно разучился беседовать с дамами!..»
Господин Керсэн, видя его немного опечаленным и чем-то озабоченным, встал и начал прощаться. Молодые люди настояли на том, что проводят гостей до самого подъезда посольского дома.
Возвращаясь на «Dover-Castle», они застали на набережной Мабруки-Спика. Воспользовавшись этим обстоятельством, они сообщили о своем намерении и приказали позаботиться о необходимых приготовлениях. Старый проводник хорошо знал свое дело: внимательно выслушав Норбера Моони, он сказал, что завтра к назначенному времени все будет готово.
ГЛАВА III. В Нубийской пустыне
Маленький караван, под предводительством Мабруки-Спика, сначала направился прямо к востоку, по дороге к Берберу, а затем свернул к югу, по направлению к Радамехскому оазису. Дорога эта вначале, поблизости от Суакима, пролегала по местности гористой и разнообразной, но после нескольких часов пути вид совершенно изменился, постепенно переходя в едва заметные волнистые бесплодные дюны, сливавшиеся с горизонтом. Дорога эта была проложена караванами и казалась простой тропой. Такого рода тропы, впрочем, постоянно заметаются самумом, и если бы только остов какого-нибудь павшего в пути верблюда или коня не служил, так сказать, путеводным столбом, то подобная дорога совершенно бы исчезла. Такова Нубийская пустыня на всем своем протяжении между Нилом и Красным морем. По виду она не имеет ничего общего с Сахарой, но вместе с тем она, быть может, еще более безотрадна, однообразна и печальна.
После весьма продолжительных переговоров все три «комиссара»: Костериус Вагнер, Игнатий Фогель и Питер Грифинс, единогласно решили остаться в Суакиме и, хотя Норбер Моони заподозрил, что под этим решением кроется какая-то недоброжелательная мысль, но общество этих людей было так неприятно для молодого астронома, что он в душе был рад их решению. Итак, на этот раз экспедиция состояла из господина Керсэна, его дочери, доктора Бриэ, баронета и Норбера Моони; все они были верхом в сопровождении нескольких слуг. Впереди всех ехала Гертруда в белой летней амазонке и маленьком английском полотняном шлеме с синей вуалью, что чрезвычайно шло к ней; подле нее, на маленьком черном муле, ехала ее служанка Фатима в арабском наряде; кроме того, Гертруду окружили со всех сторон ее четыре спутника, а старый Мабруки-Спик то шагал впереди, то сбоку, то немного позади.
Люди с различными походными предметами и провиантом, распределенным на семи верблюдах, составляли арьергард, придавая маленькому каравану еще более живописный вид. Впереди ехали пятеро арабов, ловко примостившихся на самой шее своих верблюдов, среди тюков и всякой клади, высунув только часть медно-коричневых лиц из-под объемистых белых покрывал. Далее следовали две совершенно разнородные фигуры: то были Тиррель Смис, слуга сэра Буцефала, который, очевидно, весьма неохотно знакомился с ездой на верблюде; другой — громадный черномазый детина, с веселым и довольным лицом, одетый в серую тужурку с алжирской феской на голове, был Виржиль, денщик господина Моони.
Мы говорим «денщик», потому что Виржиль никогда сам не называл себя иначе, как денщиком, когда кто-либо интересовался его социальным положением. Бывший алжирский стрелок, он до сего времени никогда не служил никому, кроме французских офицеров, в качестве денщика или ординарца. Зная, чего стоит этот Виржиль, брат господина Моони, капитан алжирской армии, выбрал именно его в спутники Норберу, узнав о намерении последнего совершить путешествие в Судан.
Действительно, Виржиль был человек незаменимый во всех отношениях, хотя, конечно, не мог претендовать на роль камердинера, повара или грума, как человек совершенно незнакомый даже с самыми элементарными понятиями этикета и даже обычаев цивилизованной жизни. Это действительно был денщик, и не более того, но денщик незаменимый, находчивый, предусмотрительный, сметливый и догадливый.
В данный момент выражение крайнего недовольства, сказывавшееся на гладко выбритой физиономии Тирреля, по-видимому, ужасно забавляло Виржиля.
— Ну, что же, друг, — сказал он, бесцеремонно похлопав его по плечу в тот момент, когда верблюд Тирреля своими боками коснулся боков верблюда, на котором сидел он сам, — вы бы предпочли, конечно, вагончик первого класса на железной дороге? не так ли, друг?
Не говоря уже о том, что такого рода фамильярность вовсе не входила в привычки корректного Тирреля Смиса, и что он плохо понимал французский язык, сам тон и манера обращения Виржиля шокировали чопорного слугу, и тот отвечал презрительной миной, не проронив ни слова и мысленно решив, что такого рода безмолвный ответ яснее всего должен показать неизмеримо громадную пропасть, разделявшую камердинера и мажордома баронета от денщика простого астронома. Но Виржиль нимало не смутился этим или, вернее, вовсе не заметил презрительной гримасы и величавого высокомерия Тирреля, да если бы даже и заметил, то, по простоте душевной, не сумел бы ни понять, ни оценить их. Сняв с шеи художественной работы флягу, висевшую у него на толстом шнурке того же цвета, как и его феска, добродушный парень радушно протянул ее своему спутнику со словами:
— Попробуйте-ка этого, приятель, и тогда вы скажете мне спасибо! — При этих словах лицо денщика озарилось широкой веселой улыбкой. Такого рода вежливость и любезность подоспела как раз вовремя, чтобы тронуть уже наполненное негодованием сердце Тирреля Смиса, затронув именно самую слабую его струну. К французской водке Тиррель Смис питал особое уважение, и потому, не заставив долго просить себя, он поднес горлышко бутылки к своим губам и возвратил ее Виржилю только после довольно продолжительного наслаждения ею.
Это возлияние Бахусу, очевидно, благотворно подействовало на почтенного Тирреля Смиса, развязав ему язык и пополнив все его познания во французском языке.
— В котором часу мы прибудем в отель? — осведомился он, делая видимое усилие казаться любезным.
— В отель?! — воскликнул Виржиль, — вы, конечно, не думаете, что отели, подобно грибам, вырастают на каждом шагу в Нубийской пустыне. Мы, вероятно, сделаем привал около полуночи, чтобы отдохнуть часочка три-четыре, под сенью наших походных палаток и, закусив для подкрепления сил, двинемся дальше.
— Но… эти джентльмены… и леди… — возразил Тиррель Смис.
— Ну, и они, наши джентльмены, и леди сделают точно так же, как мы, проспят часок-другой на своих пледах и одеялах, съедят по корке хлебца и тоже поедут дальше!
— О, я этого совсем не одобряю для сэра Буцефала… совсем не одобряю… — Он не докончил своей фразы: настолько был взволнован и негодовал на такой режим. У камердинера даже горло сдавило при одной мысли, что его господин, сэр Буцефал, будет вынужден ужинать и провести ночь таким странным образом. Перспектива такого ужасного положения повергла его в такой сплин, что он покинул его лишь, когда маленький караван по знаку Мабруки сделал привал на том месте, где дорога разветвляется, причем одна ведет в Радамех, а другая — в Бербер. Все без исключения молодцами совершили этот первый переход; в несколько минут привычные арабы развели огонь, зажгли факелы, вбили колья, раскинули палатки и разостлали ковры. Все расселись кругом и с аппетитом принялись за ужин. Шестичасовая прогулка на свежем, теплом воздухе сильно способствовала усилению аппетита; все были веселы и довольны.
Только Тиррель Смис был сильно опечален совершенным отсутствием ценного фарфора и серебра. Он даже счел долгом протестовать против такого нарушения священных правил этикета, стоя, безмолвный и неподвижный, во фраке, белом галстуке и белых перчатках за спиной своего господина все то время, пока длился этот походный ужин, причем лицо мажордома хранило выражение самого мрачного уныния.
Закусив и подкрепив свои силы вкусным ужином, Гертруда и Фатима удалились в особо приготовленную для них палатку; их примеру последовали трое французов и баронет, расположившийся в другой палатке. Все думали только об отдыхе и сне.
Но отдых этот был непродолжителен. Не прошло и часа с тех пор, как наши путешественники успели заснуть, как внезапно были разбужены звуками голосов, шумом шагов и топотом конских копыт. Фатима крадучись выскользнула из палатки, чтобы узнать, в чем дело.
— Это берберийское племя, отправляющееся на поклонение Могаддему Радамехскому, — сказала она вернувшись. — Их по меньшей мере человек до ста, и все верхом на ослах.
— Я хочу посмотреть на этих паломников! — воскликнула Гертруда, встала и присоединилась к отцу и остальным путешественникам, вышедшим также из своей палатки посмотреть на пилигримов.
Берберы ехали верхом на малорослых осликах, которыми управляли простыми недоуздками. Были тут и женщины, и совершенно нагие дети, которые при виде лужи стоячей воды вблизи лагеря тотчас же принялись барахтаться в ней. Очевидно, вновь прибывшие намеревались также расположиться здесь.
К счастью, устраивались они недолго. Соскочив со своих мулов, они улеглись прямо на землю и тотчас же уснули. Тишина и спокойствие снова воцарились над спящей пустыней.
Но вдруг странный звук снова нарушил сон наших путешественников.
— Что это? — испуганно воскликнула Гертруда, вскакивая на ноги.
— Это просто осел кричит, — сказала Фатима. Действительно, то кричал один из осликов, вероятно, обрадованный тем, что ему посчастливилось найти клочок зеленой травы, и таким образом выражал свою радость. Крик этого ослика не был так резок и пронзителен, как крик его европейских собратьев, но продолжительность его заставила путешественников сильно обрадоваться окончанию этого пения.
— Ну, наконец-то! — воскликнула Гертруда, когда осел замолк, — он допел свою арию, а то я уже думала, что он пропоет так до самого утра.
Однако, едва только один певец закончил свою партию, как другой начал в другом тоне.
— Увы! — воскликнула Фатима, — теперь нам не дождаться конца! Теперь все они, один за другим, будут проделывать то же самое. Я знаю их привычку.
— Неужели?
— Да, непременно, они всегда так делают: если только один начнет, то все последуют его примеру, а ведь их более шестидесяти… этот концерт, наверное, будет продолжаться более трех часов!
— Да ты уверена ли в этом?
— Вы сами услышите!., я не ошибаюсь! — жалобно сказала Фатима.
— Но, в таком случае, нам нечего и думать о сне!
— Ну, конечно! Какой тут сон!
— Так это весьма невесело!
Подобного же рода разговоры происходили, вероятно, и в соседней палатке. Отовсюду слышались раздраженные голоса, ропот и воркотня, а между тем третий, четвертый, пятый и шестой ослы затянули свои монотонные серенады.
Наиболее гневным и нетерпеливым слушателем этого ослиного концерта являлся, конечно, Тиррель Смис.
— Замолчите ли вы, скверные, неблагородные животные! Вы не можете даже дать покоя такому джентльмену, как сэр Буцефал!.. — яростно рычал он.
Схватив попавшуюся ему под руку палку, он устремился с ней туда, где находились ослы, и принялся тузить что было мочи очередного певца.
Тогда ослами овладело какое-то музыкальное бешенство. Заслышав жалобные звуки истязаемого товарища, все они хором завели такой громкий концерт, что он сделался положительно нестерпимым. А Тиррель Смис, ослепленный яростью и своим великим усердием, принимая это crescendo за личный вызов, тузил несчастного концертанта все сильнее и сильнее, невзирая на крики и угрозы берберов, озлобившихся на англичанина до последней крайности.
Виржиль также подоспел к месту происшествия.
— Оставьте! Перестаньте! — кричал он мажордому, — вы только хуже раздразните их так. Я знаю верное средство успокоить ослов и заставить их замолкнуть. Пойдемте со мной.
Затем денщик призвал и остальных слуг, сделал им необходимые указания, и, к величайшему удивлению всех, через несколько минут водворилась полнейшая тишина после ужаснейшего шума и гама.
Мысль Виржиля и средство, примененное им, были весьма просты. Зная, что ослы, как это всем известно, только тогда кричат с полным удовольствием, когда задирают хвосты вверх, Виржиль придумал заставить их опустить хвосты весьма остроумным способом. Он пригнал их всех к тому месту, где были свалены тюки, и с помощью своих товарищей стал привязывать к их хвостам концы веревок, которыми были перевязаны товары. Ослы нашли такого рода аргумент весьма убедительным и перестали кричать, потеряв всякую охоту концертировать при новых условиях. Посмеявшись от души над средством, примененным находчивым Виржилем, все с величайшим удовольствием отправились отдохнуть еще немного перед отправлением в дальнейший путь. В четыре часа утра голос Мабруки возвестил нашим путешественникам, что пора двинуться дальше. Наши друзья один за другим выходили из своих палаток и весело оглядывались по сторонам, как вдруг голос Виржиля привлек всеобщее внимание:
— Ах, проклятые собаки арабы! Этакие висельники! Уж поплатитесь же вы у меня за это! — восклицал он.
— Что там такое, Виржиль? Что случилось? — осведомился господин Моони, выбежавший на его крик.
— Да то случилось, сударь, что эти канальи, эти черные собаки, убрались отсюда раньше нас и увезли с собой все наши запасы, все ящики и тюки с провизией!
— Неужели? Что же мы будем делать?
— Да вот, смотрите, эти черти все увезли, ведь ничего не оставили… И мясо, и все консервы, и сухари, и печенье… не исключая даже бурдюков с водой, которая была им вовсе не нужна, потому что здесь больше воды, чем им нужно. Нет, эти черти забрали нашу воду просто для того, чтобы досадить нам, этакие негодяи!
— Надо отправиться за ними в погоню, — сказал Норбер, — они, вероятно, не могли еще далеко уйти за это время!
— Как вы думаете, Мабруки? — обратился к проводнику господин Керсэн, — что вы на это скажете?
— Я полагаю, что это будет бесполезно, — сказал старик, — даже если мы их нагоним, что, вероятно, вовсе не трудно, они уж, во всяком случае, успеют к тому времени припрятать всю нашу провизию в песок и, как только завидят нас, тотчас же бросятся все врассыпную!
— Но что же нам делать в таком случае? Ведь не умирать же нам с голоду по их милости!
— Горю помочь можно…— сказал Мабруки.
— Как?
— Можно отправиться в залив Даис и купить там съестные припасы.
— А далеко это?
— Приблизительно около трех миль к востоку отсюда, — сказал Мабруки, — но дорога слишком плоха для лошадей.
— Если так, то как же нам быть?
— Я могу отправиться туда с двумя верблюдами и их вожаками и нагнать вас на следующей остановке, если хотите. Сбиться с дороги вы здесь не можете, вам следует идти все время прямо на юг. Любой из этих арабов может вам указать дорогу!
Предложение это было принято и тотчас же приведено в исполнение. Мабруки отправился с двумя арабами и двумя верблюдами, тогда как остальные принялись убирать палатки.
В этот момент появилось какое-то странное существо, в котором очень трудно было узнать всегда столь безупречно корректного Тирреля Смиса. Тем не менее это был он, мокрый, облепленный грязью с головы до ног, в самом жалком виде.
Общий взрыв хохота приветствовал его появление.
— Я положительно не понимаю, что со мной случилось. Надо полагать, что был настоящий ливень для того, чтобы я мог пробудиться в таком виде.
— Хм, это не шутка! — пробормотал Виржиль, как будто озаренный какой-то новой мыслью.
Не сказав никому ни слова, он побежал в ту палатку, где образцовый камердинер и мажордом провел ночь, и нашел ее буквально затопленной. Вся палатка представляла собою сплошную лужу, в которой плавали пустые бурдюки.
— Ведь это еще новая шутка этих каналий берберов! — сказал Виржиль. — Ведь это они вас отблагодарили за избиение их ослов, вы думали, что они простят вам это! Нет, не такой это народ!..
— Надо еще благодарить за то, что они бурдюки нам оставили! — весело воскликнул доктор Бриэ, человек очень оптимистического темперамента. — По крайней мере, мы можем наполнить их водой из этой лужи.
— Из этой лужи! — воскликнул Виржиль, — отплесками этих грязных арабчат?
— Как так?
— Они все так прекрасно выкупались в этой луже, что теперь в ней не осталось ни одной капли чистой воды. Это не более как помои!
Все с прискорбием согласились с тем, что Виржиль прав, но гнев Тирреля Смиса положительно не знал границ.
— Нет воды! Ни одной капли воды!! — отчаянно восклицал Тиррель задыхающимся голосом.
— Да, ни капли!..
— Но тогда как же я приготовлю tub… tub — для сэра Буцефала?! — восклицал Тиррель Смис, весь красный от злобы и негодования.
— Приготовить что для сэра Буцефала?
— Tub… ванну… вот что!
— Ну, вот! — весело воскликнул Виржиль, рассмеявшись, — это последняя из всех наших забот; клянусь вам, что сэр Буцефал, ваш господин, от этого наверное не умрет!
Но это уверение нисколько не успокоило негодование почтенного Тирреля Смиса.
Двинулись в путь, но настроение путешественников было не столь веселое; надо сознаться, что всякий из них был бы доволен закусить чем-нибудь перед дорогой. В последний момент отъезда все видели, что Виржиль усердно занялся собиранием остатков топлива, сухой травы и сухих прутиков, и связывал их в большую вязанку.
— Разве вы боитесь замерзнуть в пути, или собираетесь развести костер на луке вашего седла? — спросил Тиррель, злобствовавший на него за его насмешки.
— Вот именно, вы совершенно верно угадали! — отозвался Виржиль, нимало не смущаясь.
После весьма продолжительных переговоров все три «комиссара»: Костериус Вагнер, Игнатий Фогель и Питер Грифинс, единогласно решили остаться в Суакиме и, хотя Норбер Моони заподозрил, что под этим решением кроется какая-то недоброжелательная мысль, но общество этих людей было так неприятно для молодого астронома, что он в душе был рад их решению. Итак, на этот раз экспедиция состояла из господина Керсэна, его дочери, доктора Бриэ, баронета и Норбера Моони; все они были верхом в сопровождении нескольких слуг. Впереди всех ехала Гертруда в белой летней амазонке и маленьком английском полотняном шлеме с синей вуалью, что чрезвычайно шло к ней; подле нее, на маленьком черном муле, ехала ее служанка Фатима в арабском наряде; кроме того, Гертруду окружили со всех сторон ее четыре спутника, а старый Мабруки-Спик то шагал впереди, то сбоку, то немного позади.
Люди с различными походными предметами и провиантом, распределенным на семи верблюдах, составляли арьергард, придавая маленькому каравану еще более живописный вид. Впереди ехали пятеро арабов, ловко примостившихся на самой шее своих верблюдов, среди тюков и всякой клади, высунув только часть медно-коричневых лиц из-под объемистых белых покрывал. Далее следовали две совершенно разнородные фигуры: то были Тиррель Смис, слуга сэра Буцефала, который, очевидно, весьма неохотно знакомился с ездой на верблюде; другой — громадный черномазый детина, с веселым и довольным лицом, одетый в серую тужурку с алжирской феской на голове, был Виржиль, денщик господина Моони.
Мы говорим «денщик», потому что Виржиль никогда сам не называл себя иначе, как денщиком, когда кто-либо интересовался его социальным положением. Бывший алжирский стрелок, он до сего времени никогда не служил никому, кроме французских офицеров, в качестве денщика или ординарца. Зная, чего стоит этот Виржиль, брат господина Моони, капитан алжирской армии, выбрал именно его в спутники Норберу, узнав о намерении последнего совершить путешествие в Судан.
Действительно, Виржиль был человек незаменимый во всех отношениях, хотя, конечно, не мог претендовать на роль камердинера, повара или грума, как человек совершенно незнакомый даже с самыми элементарными понятиями этикета и даже обычаев цивилизованной жизни. Это действительно был денщик, и не более того, но денщик незаменимый, находчивый, предусмотрительный, сметливый и догадливый.
В данный момент выражение крайнего недовольства, сказывавшееся на гладко выбритой физиономии Тирреля, по-видимому, ужасно забавляло Виржиля.
— Ну, что же, друг, — сказал он, бесцеремонно похлопав его по плечу в тот момент, когда верблюд Тирреля своими боками коснулся боков верблюда, на котором сидел он сам, — вы бы предпочли, конечно, вагончик первого класса на железной дороге? не так ли, друг?
Не говоря уже о том, что такого рода фамильярность вовсе не входила в привычки корректного Тирреля Смиса, и что он плохо понимал французский язык, сам тон и манера обращения Виржиля шокировали чопорного слугу, и тот отвечал презрительной миной, не проронив ни слова и мысленно решив, что такого рода безмолвный ответ яснее всего должен показать неизмеримо громадную пропасть, разделявшую камердинера и мажордома баронета от денщика простого астронома. Но Виржиль нимало не смутился этим или, вернее, вовсе не заметил презрительной гримасы и величавого высокомерия Тирреля, да если бы даже и заметил, то, по простоте душевной, не сумел бы ни понять, ни оценить их. Сняв с шеи художественной работы флягу, висевшую у него на толстом шнурке того же цвета, как и его феска, добродушный парень радушно протянул ее своему спутнику со словами:
— Попробуйте-ка этого, приятель, и тогда вы скажете мне спасибо! — При этих словах лицо денщика озарилось широкой веселой улыбкой. Такого рода вежливость и любезность подоспела как раз вовремя, чтобы тронуть уже наполненное негодованием сердце Тирреля Смиса, затронув именно самую слабую его струну. К французской водке Тиррель Смис питал особое уважение, и потому, не заставив долго просить себя, он поднес горлышко бутылки к своим губам и возвратил ее Виржилю только после довольно продолжительного наслаждения ею.
Это возлияние Бахусу, очевидно, благотворно подействовало на почтенного Тирреля Смиса, развязав ему язык и пополнив все его познания во французском языке.
— В котором часу мы прибудем в отель? — осведомился он, делая видимое усилие казаться любезным.
— В отель?! — воскликнул Виржиль, — вы, конечно, не думаете, что отели, подобно грибам, вырастают на каждом шагу в Нубийской пустыне. Мы, вероятно, сделаем привал около полуночи, чтобы отдохнуть часочка три-четыре, под сенью наших походных палаток и, закусив для подкрепления сил, двинемся дальше.
— Но… эти джентльмены… и леди… — возразил Тиррель Смис.
— Ну, и они, наши джентльмены, и леди сделают точно так же, как мы, проспят часок-другой на своих пледах и одеялах, съедят по корке хлебца и тоже поедут дальше!
— О, я этого совсем не одобряю для сэра Буцефала… совсем не одобряю… — Он не докончил своей фразы: настолько был взволнован и негодовал на такой режим. У камердинера даже горло сдавило при одной мысли, что его господин, сэр Буцефал, будет вынужден ужинать и провести ночь таким странным образом. Перспектива такого ужасного положения повергла его в такой сплин, что он покинул его лишь, когда маленький караван по знаку Мабруки сделал привал на том месте, где дорога разветвляется, причем одна ведет в Радамех, а другая — в Бербер. Все без исключения молодцами совершили этот первый переход; в несколько минут привычные арабы развели огонь, зажгли факелы, вбили колья, раскинули палатки и разостлали ковры. Все расселись кругом и с аппетитом принялись за ужин. Шестичасовая прогулка на свежем, теплом воздухе сильно способствовала усилению аппетита; все были веселы и довольны.
Только Тиррель Смис был сильно опечален совершенным отсутствием ценного фарфора и серебра. Он даже счел долгом протестовать против такого нарушения священных правил этикета, стоя, безмолвный и неподвижный, во фраке, белом галстуке и белых перчатках за спиной своего господина все то время, пока длился этот походный ужин, причем лицо мажордома хранило выражение самого мрачного уныния.
Закусив и подкрепив свои силы вкусным ужином, Гертруда и Фатима удалились в особо приготовленную для них палатку; их примеру последовали трое французов и баронет, расположившийся в другой палатке. Все думали только об отдыхе и сне.
Но отдых этот был непродолжителен. Не прошло и часа с тех пор, как наши путешественники успели заснуть, как внезапно были разбужены звуками голосов, шумом шагов и топотом конских копыт. Фатима крадучись выскользнула из палатки, чтобы узнать, в чем дело.
— Это берберийское племя, отправляющееся на поклонение Могаддему Радамехскому, — сказала она вернувшись. — Их по меньшей мере человек до ста, и все верхом на ослах.
— Я хочу посмотреть на этих паломников! — воскликнула Гертруда, встала и присоединилась к отцу и остальным путешественникам, вышедшим также из своей палатки посмотреть на пилигримов.
Берберы ехали верхом на малорослых осликах, которыми управляли простыми недоуздками. Были тут и женщины, и совершенно нагие дети, которые при виде лужи стоячей воды вблизи лагеря тотчас же принялись барахтаться в ней. Очевидно, вновь прибывшие намеревались также расположиться здесь.
К счастью, устраивались они недолго. Соскочив со своих мулов, они улеглись прямо на землю и тотчас же уснули. Тишина и спокойствие снова воцарились над спящей пустыней.
Но вдруг странный звук снова нарушил сон наших путешественников.
— Что это? — испуганно воскликнула Гертруда, вскакивая на ноги.
— Это просто осел кричит, — сказала Фатима. Действительно, то кричал один из осликов, вероятно, обрадованный тем, что ему посчастливилось найти клочок зеленой травы, и таким образом выражал свою радость. Крик этого ослика не был так резок и пронзителен, как крик его европейских собратьев, но продолжительность его заставила путешественников сильно обрадоваться окончанию этого пения.
— Ну, наконец-то! — воскликнула Гертруда, когда осел замолк, — он допел свою арию, а то я уже думала, что он пропоет так до самого утра.
Однако, едва только один певец закончил свою партию, как другой начал в другом тоне.
— Увы! — воскликнула Фатима, — теперь нам не дождаться конца! Теперь все они, один за другим, будут проделывать то же самое. Я знаю их привычку.
— Неужели?
— Да, непременно, они всегда так делают: если только один начнет, то все последуют его примеру, а ведь их более шестидесяти… этот концерт, наверное, будет продолжаться более трех часов!
— Да ты уверена ли в этом?
— Вы сами услышите!., я не ошибаюсь! — жалобно сказала Фатима.
— Но, в таком случае, нам нечего и думать о сне!
— Ну, конечно! Какой тут сон!
— Так это весьма невесело!
Подобного же рода разговоры происходили, вероятно, и в соседней палатке. Отовсюду слышались раздраженные голоса, ропот и воркотня, а между тем третий, четвертый, пятый и шестой ослы затянули свои монотонные серенады.
Наиболее гневным и нетерпеливым слушателем этого ослиного концерта являлся, конечно, Тиррель Смис.
— Замолчите ли вы, скверные, неблагородные животные! Вы не можете даже дать покоя такому джентльмену, как сэр Буцефал!.. — яростно рычал он.
Схватив попавшуюся ему под руку палку, он устремился с ней туда, где находились ослы, и принялся тузить что было мочи очередного певца.
Тогда ослами овладело какое-то музыкальное бешенство. Заслышав жалобные звуки истязаемого товарища, все они хором завели такой громкий концерт, что он сделался положительно нестерпимым. А Тиррель Смис, ослепленный яростью и своим великим усердием, принимая это crescendo за личный вызов, тузил несчастного концертанта все сильнее и сильнее, невзирая на крики и угрозы берберов, озлобившихся на англичанина до последней крайности.
Виржиль также подоспел к месту происшествия.
— Оставьте! Перестаньте! — кричал он мажордому, — вы только хуже раздразните их так. Я знаю верное средство успокоить ослов и заставить их замолкнуть. Пойдемте со мной.
Затем денщик призвал и остальных слуг, сделал им необходимые указания, и, к величайшему удивлению всех, через несколько минут водворилась полнейшая тишина после ужаснейшего шума и гама.
Мысль Виржиля и средство, примененное им, были весьма просты. Зная, что ослы, как это всем известно, только тогда кричат с полным удовольствием, когда задирают хвосты вверх, Виржиль придумал заставить их опустить хвосты весьма остроумным способом. Он пригнал их всех к тому месту, где были свалены тюки, и с помощью своих товарищей стал привязывать к их хвостам концы веревок, которыми были перевязаны товары. Ослы нашли такого рода аргумент весьма убедительным и перестали кричать, потеряв всякую охоту концертировать при новых условиях. Посмеявшись от души над средством, примененным находчивым Виржилем, все с величайшим удовольствием отправились отдохнуть еще немного перед отправлением в дальнейший путь. В четыре часа утра голос Мабруки возвестил нашим путешественникам, что пора двинуться дальше. Наши друзья один за другим выходили из своих палаток и весело оглядывались по сторонам, как вдруг голос Виржиля привлек всеобщее внимание:
— Ах, проклятые собаки арабы! Этакие висельники! Уж поплатитесь же вы у меня за это! — восклицал он.
— Что там такое, Виржиль? Что случилось? — осведомился господин Моони, выбежавший на его крик.
— Да то случилось, сударь, что эти канальи, эти черные собаки, убрались отсюда раньше нас и увезли с собой все наши запасы, все ящики и тюки с провизией!
— Неужели? Что же мы будем делать?
— Да вот, смотрите, эти черти все увезли, ведь ничего не оставили… И мясо, и все консервы, и сухари, и печенье… не исключая даже бурдюков с водой, которая была им вовсе не нужна, потому что здесь больше воды, чем им нужно. Нет, эти черти забрали нашу воду просто для того, чтобы досадить нам, этакие негодяи!
— Надо отправиться за ними в погоню, — сказал Норбер, — они, вероятно, не могли еще далеко уйти за это время!
— Как вы думаете, Мабруки? — обратился к проводнику господин Керсэн, — что вы на это скажете?
— Я полагаю, что это будет бесполезно, — сказал старик, — даже если мы их нагоним, что, вероятно, вовсе не трудно, они уж, во всяком случае, успеют к тому времени припрятать всю нашу провизию в песок и, как только завидят нас, тотчас же бросятся все врассыпную!
— Но что же нам делать в таком случае? Ведь не умирать же нам с голоду по их милости!
— Горю помочь можно…— сказал Мабруки.
— Как?
— Можно отправиться в залив Даис и купить там съестные припасы.
— А далеко это?
— Приблизительно около трех миль к востоку отсюда, — сказал Мабруки, — но дорога слишком плоха для лошадей.
— Если так, то как же нам быть?
— Я могу отправиться туда с двумя верблюдами и их вожаками и нагнать вас на следующей остановке, если хотите. Сбиться с дороги вы здесь не можете, вам следует идти все время прямо на юг. Любой из этих арабов может вам указать дорогу!
Предложение это было принято и тотчас же приведено в исполнение. Мабруки отправился с двумя арабами и двумя верблюдами, тогда как остальные принялись убирать палатки.
В этот момент появилось какое-то странное существо, в котором очень трудно было узнать всегда столь безупречно корректного Тирреля Смиса. Тем не менее это был он, мокрый, облепленный грязью с головы до ног, в самом жалком виде.
Общий взрыв хохота приветствовал его появление.
— Я положительно не понимаю, что со мной случилось. Надо полагать, что был настоящий ливень для того, чтобы я мог пробудиться в таком виде.
— Хм, это не шутка! — пробормотал Виржиль, как будто озаренный какой-то новой мыслью.
Не сказав никому ни слова, он побежал в ту палатку, где образцовый камердинер и мажордом провел ночь, и нашел ее буквально затопленной. Вся палатка представляла собою сплошную лужу, в которой плавали пустые бурдюки.
— Ведь это еще новая шутка этих каналий берберов! — сказал Виржиль. — Ведь это они вас отблагодарили за избиение их ослов, вы думали, что они простят вам это! Нет, не такой это народ!..
— Надо еще благодарить за то, что они бурдюки нам оставили! — весело воскликнул доктор Бриэ, человек очень оптимистического темперамента. — По крайней мере, мы можем наполнить их водой из этой лужи.
— Из этой лужи! — воскликнул Виржиль, — отплесками этих грязных арабчат?
— Как так?
— Они все так прекрасно выкупались в этой луже, что теперь в ней не осталось ни одной капли чистой воды. Это не более как помои!
Все с прискорбием согласились с тем, что Виржиль прав, но гнев Тирреля Смиса положительно не знал границ.
— Нет воды! Ни одной капли воды!! — отчаянно восклицал Тиррель задыхающимся голосом.
— Да, ни капли!..
— Но тогда как же я приготовлю tub… tub — для сэра Буцефала?! — восклицал Тиррель Смис, весь красный от злобы и негодования.
— Приготовить что для сэра Буцефала?
— Tub… ванну… вот что!
— Ну, вот! — весело воскликнул Виржиль, рассмеявшись, — это последняя из всех наших забот; клянусь вам, что сэр Буцефал, ваш господин, от этого наверное не умрет!
Но это уверение нисколько не успокоило негодование почтенного Тирреля Смиса.
Двинулись в путь, но настроение путешественников было не столь веселое; надо сознаться, что всякий из них был бы доволен закусить чем-нибудь перед дорогой. В последний момент отъезда все видели, что Виржиль усердно занялся собиранием остатков топлива, сухой травы и сухих прутиков, и связывал их в большую вязанку.
— Разве вы боитесь замерзнуть в пути, или собираетесь развести костер на луке вашего седла? — спросил Тиррель, злобствовавший на него за его насмешки.
— Вот именно, вы совершенно верно угадали! — отозвался Виржиль, нимало не смущаясь.