Страница:
----------------------------------------------------------------------------
Перевод Н. Малиновской.
Федерико Гарсиа Лорка. Избранные произведения в двух томах.
Стихи. Театр. Проза. Том. 2
М., "Художественная литература", 1986
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Нет, не героиня для оды. Другое. Мариана - мещаночка. Вся она -
чувство. В конце концов, поняв, что любимый изменял ей со Свободой, она
становится олицетворением Свободы.
Никто ничего не сказал о пей - об этой женщине девятнадцатого века.
Никто ее не заметил. Это был мой долг - возвеличить ее. Я чувствовал, что
это долг. Ведь все в ней - чувство, и только чувство. Никаких од. Никаких
ополченцев. Никаких надгробных плит Конституции. (О, эти жуткие плиты -
конституция, конституция, конституция, - которые так возбуждали мое детское
любопытство.)
У меня есть три совершенно разных варианта пьесы. Первые два не
сценичны. Совсем... В третьем, поставленном, должна быть целостность -
совместное и одновременное существование двух планов. Один - широкий,
всеобъемлющий; он-то и привлечет публику. Другой план заметят немногие, это
пьеса с двойным дном.
1 июня 1927 г.
У меня нет своего мнения об этой пьесе, я давно уже отошел от нее. Эту
драму я написал пять лет назад, меня увлекла тема, до сих пор животрепещущая
в Гранаде; еще в детстве я слышал легенды и романсы о Мариане Пинеде, я рос
в этой атмосфере.
Эпический стиль не привлекал меня. Сама поэзия, сама простота - такой
была в моем восприятии Мариана, истинно испанская душа. И я не стал
скрупулезно следовать историческим фактам - легенда, передававшаяся из уст в
уста и в итоге чудесно преображенная, была мне ближе.
Я не считаю свою пьесу новаторской. Это, что называется, обычная пьеса,
но все-таки, думаю, в ней есть нерв, есть трепет, а это уже кое-что. Пьеса
моя простодушна, как и ее героиня. Это серия гравюр (я очень люблю этот
жанр), со всеми присущими романтизму, излюбленными его штампами. Само собой
разумеется, что тем не менее это не романтическая драма - ведь нельзя же
сегодня всерьез заниматься стилизацией, время ее прошло. Я понимал, что
задуманное можно было осуществить двумя способами: решить пьесу в поэтике
лубочной живописи - грубый рисунок, крупный мазок (непревзойденный мастер
этого жанра - дон Рамон!), а можно было иначе - в лунном свете: размытый
контур, детский рисунок. Так я и сделал.
А если что и доставило мне истинное наслаждение, так это декорации
Сальвадора Дали и участие в спектакле Маргариты Ксиргу,
12 октября 1927 г.
У меня готовы четыре книги. Сборник стихотворений. Пьесы. И книга
нью-йоркских впечатлений, которую я, может, назову "Город". Это личностное
восприятие явления безличного, вне времени и пространства, но ограниченного
рамками этого города-мира. Символ, который не оставит равнодушным, -
страдание. Но скрытое - без драматизма. Это столкновение моего поэтического
мира с поэтическим миром Нью-Йорка. И здесь же - печальный, потерянный в
Северной Америке народ Африки и островов. Евреи. Сирийцы. Негры. Особенно
негры. Их тоска - духовный стержень той Америки. Негр ближе к человеческой
природе и к природе вообще. Все для него - музыка, он вынет вам мелодию даже
из кармана! Если бы не их искусство, в Соединенных Штатах не осталось бы
ничего, кроме техники и автоматов.
Новый театр, обновление театральных форм и драматургической теории -
сегодня моя главная забота. А Нью-Йорк - как раз то единственное сейчас на
земле место, где и следует слушать пульс нового театрального искусства.
Лучшие актеры из тех, что я видел, - негры. Непревзойденные мимы.
Негритянские мюзиклы вытеснили мюзиклы белых. И вообще искусство белых -
сейчас удел меньшинства. Публике нужен негритянский театр, она с ума сходит
по черному театру.
Предрассудок против негров, обычный в театре, - следствие социального
предрассудка, и только. К искусству он не имеет ни малейшего отношения.
Когда поет негр, в зале повисает "черная тишина" - засасывающее, черное
полушарие. Когда белый актер хочет привлечь внимание публики, он
вымазывается ваксой - под Джольсона. И если североамериканцы хохочут - тем
грубым, необузданным хохотом, родственным разве что иберийскому смеху,
знайте - их заставил хохотать актер-негр.
Это Гранада научила меня быть с теми, кого преследуют. С цыганами,
неграми, евреями, маврами - в каждом из нас есть что-то от них. В Гранаде
струится тайна - то, чего быть не может, а все же есть. Ее - несуществующую
- ощущаешь. И ощущаешь именно потому, что ее пет - нет материи, плоти, но
тем явственнее аромат. Он пропитал собой все и, может, сумеет даже
растворить в себе все.
И сколько бы ни изгоняли Гранаду, она никогда не восстанет, но, танцуя,
ускользнет, тайно надеясь, что и враждебная сила тоже изберет танец орудием
борьбы и утратит мощь. Колдунья обманет палача и лишит его силы. Это тень
мавританских празднеств омрачила цыганское веселье. Цыгане - маска
Андалузии, табу, которым обозначена ее глубина, огражденная от
соприкосновения с враждебным миром. В цыганском цыганства меньше всего...
В "Цыганском ромапсеро" цыганское разве что самое начало. По сути своей
эта книга - андалузский алтарь. По крайней мере, такой я ее вижу. Это
андалузская песня, а цыгане в ней - припев. Я соединил все местные
поэтические элементы и дал им общий броский ярлык. И какие бы лица ни
появлялись в романсах, единственный и главный герой их - Гранада...
Но это уже в прошлом. Сейчас и темы и поэзия моя переменились.
Драматизм насыщен лирикой, в темах больше пафоса. Но пафос этот особенный,
отрешенный, он точен и холоден.
На страницах "Западного обозрения" Медина Асара объявил, что у меня
есть что-то общее с хотой - в моих стихах он услышал иберийский ритм хоты.
При всей моей симпатии к Медине Асаре со страниц "Литературной газеты" -
нейтральной полосы между востоком и западом, - хочу сказать, что думаю о
себе иначе. Во мне, возможно, выразилось что-то цыганское, вероятнее всего
солеа, или цыганская сигирийя, или поло, или канья, то есть тот глубинный,
первозданный, древний андалузский слой, когда песня была скорее воплем, а не
мелодией. Сигирийя и солеа - песни исключительно местные, они ни на что не
похожи и ни с чем не перекликаются. В отличие от них фандангильо и хота
воплощают общее полуостровное начало и возникают то здесь, то там, как
родники, под самыми разными названиями - и на плоскогорье, и на восточном
побережье, и даже на севере.
Я ценю андалузскую музыку за чистоту выражения - в ней, как в кубизме,
линии инстинктивно точны и четки. Никакой мути. Мелодия причудлива, дерзка,
как арабеска, но составляют ее неукоснительные прямые.
Только звукозапись может сохранить наш редчайший музыкальный фольклор,
сквозь нотные линейки он просачивается...
15 января 1931 г.
_Университетский театр ставит "Жизнь есть сон" Кальдерона. Первый, с
кем я сталкиваюсь за кулисами, - один из руководителей труппы поэт Гарсиа
Лорка. В синем комбинезоне он похож на механика, шофера, рабочего -
недостает только молотка в нагрудном кармане. Так выглядит сегодня
вдохновенный певец цыган_.
- Вы похожи на механика...
- И тем не менее я не механик, а всего только режиссер.
- Влюбленный в "Ла Барраку"! Прекрасное название - "Ла Баррака"!
- Да, красивое название и хорошая вещь. Собирается, разбирается,
грузится на машину, и можно ехать куда глаза глядят...
- Вы тащите на себе этот театр с поразительным энтузиазмом... - Не мы.
Тащат грузовики, в них больше лошадиных сил. У нас другое занятие.
- Конечно, ваше дело - зажечь энтузиазмом сердца, поднять дух. Ну а как
же стихи - неужели отменяются?
- Стихи? Не отменяются и не откладываются. Дело в том, что сейчас мы
погружены в стихи Кальдерона, Сервантеса, Лопе де Веги. Мы выволакиваем их
из библиотек, вырываем из рук комментаторов, возвращаем их земле, солнцу и
ветру наших селений, и если бы вы знали, как прекрасны эти стихи на воле...
- Это очень благородное дело - ездить по самым отдаленным селениям,
подобно древним комедиантам времен Хуана дель Энсины, встречаться лицом к
лицу с восторженной или негодующей первозданной публикой. Ведь не всегда
можно рассчитывать на успех, бывают и провалы, не правда ли?
- В Мадриде так думают многие. Но именно в сельской публике мы находим
то уважение, тот интерес к театру и желание понять, какие не часто встретишь
в больших городах. Поверьте, именно это дает нам силы продолжать наше дело.
Очень полезное дело, так я думаю.
- Совершенно с вами согласен. А что актеры?
- Актеры? Молодые, образованные, умные - этим все сказано. Они взялись
за дело с поразительным энтузиазмом и многим жертвуют ради театра. Кто-то
должен писать диплом, кто-то готовится к экзамену, кого-то завтра призывают
на военную службу - все это не идет в счет. Сегодня существует только театр.
И все - актеры. Надо сказать - прекрасные актеры. Вы видели, как они
работают? На зависть профессионалам. Ведь для того, чтобы сыграть старинную
пьесу, мало усвоить приемы и штампы актерского ремесла, необходимы, помимо
призвания, конечно, литературная культура и осознанный профессионализм. Все
это есть у студентов.
- А как быть с табелью о рангах?
- Ее у нас нет. И не может быть. У нас нет премьеров и премьерш. Здесь
фаланстер: все равны и каждый делает что может. Один играет главную роль,
другой ставит декорации, третий обеспечивает свет, четвертый - не думайте,
что он ни на что не годен! - прекрасно водит грузовик. И у всех сердечные,
дружеские отношения со всеми, это помогает. Так и едем куда глаза глядят...
- А сейчас куда именно?
- Может быть, в Париж, а из Парижа в Лондон. Обе столицы ждут нас и
проявляют явное любопытство. Мы же постараемся произвести хорошее
впечатление на искушенную заграничную публику, ведь там по нас будут судить
о молодежи новой Испании. Простите, пора начинать. Я должен идти.
1 декабря 1932 г.
- Какова, по Вашему мнению, цель Театральных клубов?
- Искусство. Искусство, понятное всем. Мы в принципе против тех, по
преимуществу развлекательных любительских трупп, смысл существования которых
сводится к танцам и театральщине. От них столько же вреда, сколько и от
театра - современного театра, с одной стороны квелого и манерного, с другой
- грубого и пошлого. Они - плоть от плоти этого театра и так же вредны.
Нельзя не ужасаться, глядя на все эти Общества Таких-то и Растаких-то, на их
худосочные замыслы, которые способствуют лишь девицам в ловле женихов -
занятии досточтимом, но к искусству не причастном. Всякий сочинитель
прилизанной пьески без труда найдет почитателей, готовых водрузить его имя
на знамя своего Общества, обрушив на зрителя с энтузиазмом, достойным иного
применения, нерастраченный запас своей театральщины.
- И Вы предлагаете создавать Театральные клубы?
- Именно так. И чем больше, тем лучше. Нужно свести на нет эти
домашние, кисейные Общества. Но без баталий. Мы просто уведем у них зрителя
и так завоюем победу.
- Сегодня Театральный клуб начинает работу?
- Да, - в "Эль Эспаньоль". Одна пьеса уже ставилась, другая - нет. Обе
мои - хочу воодушевить своим примером.
"Чудесную башмачницу" уже ставила - и с большим успехом - Ксиргу; в ее
героине были и ритм, и краски. Сейчас пьесой заинтересовался Макс Рейнгард -
он хочет ставить ее по-испански и, возможно, усилит элемент пантомимы. Я
обязательно пошлю ему музыку, чтоб оживить...
"Башмачница" - фарс, но не только. Ее героиня - это поэтический вариант
души человеческой; она и только она важна в пьесе. Остальные персонажи
оттеняют ее, не более того. Колорит здесь - фон, а не суть, как бывает в
иных драматических жанрах. Этот миф о душе человеческой я мог бы представить
и в эскимосском колорите. Язык и ритм в моей пьесе - андалузские, но лишь
язык и ритм.
Башмачница - не просто женщина, в ней есть что-то от всех женщин
мира... У всякого сидящего в зале есть за душой своя Башмачница.
- А другая пьеса?
- "Любовь дона Перлимплина и Белисы в саду" - это эскиз трагедии. Я
лишь очертил немногими словами силуэты действующих лиц.
- Что значит пометка в афише "камерный вариант"?
- То, что я собираюсь когда-нибудь разработать эту тему во всем ее
богатстве.
- Расскажите о пьесе.
- Дон Перлимплин - менее всего рогоносец, менее, чем кто-либо.
Чудовищный обман жены разбудил его воображение - и он оставил обманутыми
всех женщин, сколько ни есть их на земле. В "Доне Перлимплине..." я хотел
подчеркнуть контраст лирики и гротеска, постоянно смешивая их. Пьеса
держится музыкой, как опера в камерном театре. Перерыв заполняют сонатины
Скарлатти, связывая действие; диалоги идут под музыку и постоянно
прерываются аккордами. Вот пока и все, но, думаю, найдутся и другие авторы,
которые напишут для Театральных клубов. Не зачахнем.
Вот что важно - Театральные клубы должны браться за пьесы, отвергнутые
коммерческим театром. Иначе с ними случится то же, что с любительскими
обществами, где зритель, с опозданием в несколько лет, пробавляется
обносками профессиональной сцены, замшелыми, заигранными пьесками. Пока дело
обстоит так, неоткуда взяться хорошим актерам и тем более хорошим
драматургам. На днях я узнал, что создано общество (его возглавляет ваш
коллега из "Эль Соль"), которое ставит перед собой те же цели, что и
Театральные клубы. Я имею в виду "Союз актеров и драматургов". Это именно
то, что нужно. Открыть путь на сцену талантливой молодежи, которая не может
пробиться сама, оттого, что ее затирают, оттого, что пет поддержки тех же
самых Обществ, и бог весть от чего еще. Поверьте, в Испании почти ничего не
сделано в этом плане, и пока немногих беспокоит, что драматурги впустую
растрачивают свои силы или бросают писать и что нужна новая смена...
- Предстоит большая работа?
- Огромная. Вы же видите, сколько собраний и лекций мы затеяли ради
создания Театральных клубов. А репетиции... Но мы не сделали бы и десятой
доли того, что сделали, если бы не помощь сеньоры Пуры де Маортуа де Уселай,
прекрасного организатора, главной вдохновительницы и энтузиастки нашего
дела. Испании очень нужны Театральные клубы!
5 апреля 1933 г.
- Что Вы думаете о будущем "Ла Барраки"?
- Это моя главная забота - не дать зачахнуть нашему театру, волей
случая названному "Балаганом". Сперва мы хотели открыть в Мадриде балаган,
чтобы давать представления, а после так и свыклись с этим названием, пока не
полюбили его. Правительство предоставило нам субсидию, а энтузиазма у нас
хватает, и у меня в том числе - настолько, что я работаю в "Барраке"
режиссером и никаких денег за это не получаю. Как и Эдуарде Угарте. (Хотя
вообще работать даром безнравственно.) Такие же балаганы, такие же
студенческие группы надо создать в Испании повсеместно - это наша мечта. И
ради этого мы стремимся пробудить в студенчестве интерес к театру, ведь
театр творится многими людьми совместно, здесь ничего не сделаешь в
одиночку. У нас в труппе есть несколько молодых поэтов, я надеюсь, что они
станут со временем хорошими режиссерами. Все в театре зависит от режиссера.
- Как Вас приняла публика?
- Хорошо. Очень хорошо. Просто прекрасно. Вначале мы рассчитывали
исключительно на студенческую публику. Но потом встретили в селеньях такое
понимание, какого не встречали и в столице. Нас приняли очень сердечно.
Несмотря на то что нашлись люди, которые обвинили наш театр в политическом
интриганстве. Это очевидный абсурд. Мы не занимаемся политикой. Театр, театр
и только театр.
В Альмасане я испытал редкое душевное волнение. Мы играли ауто "Жизнь
есть сон" на площади. Начался дождь. И в тишине над завороженными
крестьянами звучали только вздохи дождя, стихи Кальдерона и музыка.
- Расскажите о вашем репертуаре.
- Нас часто спрашивают, почему мы не ставим современные пьесы. По той
простой причине, что в Испании, можно сказать, современной драматургии пока
не существует. Ставят большей частью агитационные пьесы, а они плохи и
держатся какое-то время только благодаря блистательной режиссуре. Наш
современный театр - сегодняшний и вечный, бессмертный, как море, - это театр
Кальдерона, Сервантеса, Лопе де Веги, Жиля Висенте. А пока не поставлен
"Хитроумный маг" и другие шедевры, какой может быть разговор о современном
театре?
- В какой манере вы читаете старинные стихи?
- О том, как читали стихи в классическую пору, почти ничего не
известно. До нас дошли исключительно хвалы, расточаемые драматургами
актерам. Мы стараемся читать плавно, выявляя красоту каждого стиха и
выделяя, очень отчетливо, все, что необходимо. Нам пришлось встретиться вот
с какой трудностью - в текстах недостает знаков препинания, важных для
чтения; неясно, насколько значительна та или иная пауза, ведь в стихах - в
отличие от прозы - паузы качественно иные. Паузы у нас в спектакле
рассчитаны по секундам - ошибиться нельзя, иначе нарушится эта удивительная
гармония, контрапункт слова и безмолвия. Конечно, крестьяне, слушая нас,
вряд ли постигают всю символику Кальдерона, кстати, вполне им доступную, но
они слышат и чувствуют волшебную силу его стиха.
- А декорации?
- Наши возможности ограничены, паи недоступны многие выразительные
средства, поэтому наши декорации прежде всего просты, лаконичны,
стилистически точны. У нас ведь не академический театр! Археологическая
точность меня мало волнует. Мы скорее стилизуем ее, напоминая об эпохе. Если
бы у нас были средства, я бы поставил несколько вариантов одной и той же
пьесы: один спектакль в старинной манере, другой в современной; одна
постановка пышная, другая строгая, простая. Но средств у нас никаких, а
потому оставим эти мечты и в путь - балаган странствует по Испании, из края
в край.
Сентябрь 1933 г.
- Простите, бога ради. Дело в том, что в поезде я сам не свой. Я
называю это состояние "станционным смятением", знаете это смятение отъезда и
приезда, когда толпа куда-то несет тебя и выносит, а ты, чужой всему и всем,
оторопело плывешь по течению? Есть люди, которых вообще не оставляет это
станционное смятение - они приходят, уходят и говорят всегда так, как будто
из них выжаты все соки. Один мой друг был вечно в таком состоянии, и только
из-за этого мы расстались. Ну посудите сами - какое может быть общение с
человеком, который или только что приехал или вот-вот уедет...
- Если мне что и интересно, так это жизнь, я люблю гулять, веселиться,
часами разговаривать с друзьями, с девушками. Жить в полном смысле слова -
полной, доброй, веселой, молодой жизнью. Литература для меня не на первом -
на последнем месте. Да к тому же я и не собирался заниматься литературой.
Просто иногда неведомая сила заставляет меня писать. И тогда я пишу, как в
лихорадке, месяцами, а после - возвращаюсь к жизни. Писать, конечно когда к
этому влечет, для меня наслаждение. Писать, но не печататься. Нет. Все, что
опубликовано, у меня буквально вырвали из рук друзья или издатели. Я люблю
читать свои стихи. А печатать боюсь. Может быть, потому что стоит мне даже
напечатать стихи на машинке, как я тут же нахожу в них недочеты, изъяны, и
стихотворение перестает мне нравиться, совершенно перестает. Все мои книги у
меня буквально вырвали из рук. Могу только добавить, что сейчас у меня
готовы четыре законченных сборника, и я не отдаю их в печать.
Книга "Поэт в Нью-Йорке" еще не напечатана, но что удивительно - в
одном из барселонских журналов уже появилась статья об этом сборнике.
Есть вещи еще более удивительные. Случилось так, что еще до того, как я
стал публиковать стихи, заговорили о моем влиянии на поэтов, о моих
последователях. А виноваты друзья - они повсюду читали мои стихи,
пропагандировали их. Книгу о Нью-Йорке я привез из поездки в Соединенные
Штаты; пока я не хочу отдавать ее издателям, хотя меня просили. Потом
когда-нибудь я ее опубликую, но сначала хочу почитать стихи. Буду читать
стихи и говорить о них, объяснять, почему они написаны. То есть я собираюсь
читать и в то же время растолковывать стихи. Не всю книгу, конечно, какую-то
часть. Всю - это слишком. Это громадная, длиннющая книга, ею можно замучить
до смерти.
- Вы собираетесь читать лекцию?
- Лекция будет называться "Дуэнде. Тема с вариациями". Если говорить
применительно к искусству, то дуэнде - это его электрический ток, его
изюминка, его корень; нечто вроде штопора, который вонзается в сердце
зрителя. Я буду говорить только об испанском искусстве. Лекция будет
сопровождаться диапозитивами и музыкальными иллюстрациями. Что-то я попробую
спеть сам. Да-да, попробую. Тихонько, конечно, но все же попробую сам,
потому что, честно говоря, не знаю, кто бы мог сделать это за меня; как
умею, постараюсь подкрепить песнями свои рассуждения о происхождении
андалузской музыки.
_Затем Ф. Гарсиа Лорка рассказывает о двух пьесах, которые он не
надеется и не намерен ставить_:
- Одна пьеса - это мистерия в прозе и стихах, мистерия в полном
соответствии с жанром. Мистерия о времени. Я привез ее с собой, хотя не имею
намерений ставить ее в Буэнос-Айресе. Что же касается другой пьесы (она
называется "Публика"), то я не собираюсь ставить ее ни в Буэнос-Айресе, ни
где бы то ни было вообще. Думаю, что не найдется ни труппы, которую бы она
вдохновила, ни публики, способной воспринять пьесу не как личное
оскорбление.
- ?
- Потому что в этой пьесе, как в зеркале, публика увидит себя. На сцену
выйдет скрытая драма каждого сидящего в зале, та самая, в которую он
погружен всегда, и в том числе сейчас, здесь, на спектакле. А скрытые драмы
обычно мучительно остры и менее всего благопристойны, и потому зрители
неизбежно и единодушно возмутятся и прекратят представление. Конечно, моя
пьеса не годится для постановки, не зря я назвал ее "поэма, которую
освищут".
- Мое искусство не общедоступно. Я никогда не считал его общедоступным.
"Цыганское романсеро" - не общедоступная книга, хотя некоторые ее темы
близки всем. У меня есть стихи, которые общедоступны, но их не много. Таков,
например, романс о неверной жене, потому что внутренне он народен; его
воспримет всякий и каждый, кто прочтет. Но большая часть того, что я
написал, не такова, хотя может показаться такой - из-за темы. Моя поэзия -
искусство другого рода, и если это не в полном смысле слова искусство для
избранных, то все же отшлифованное. Все в нем - и мировосприятие и техника -
далеко от открытой непосредственности искусства для всех, если не
противоположно ей.
Но довольно об этом. Не будем больше говорить о серьезных вещах. Как
хорошо дышится в Буэнос-Айресе! И мне хочется узнать этот город, побродить
по его улицам, познакомиться с людьми, подружиться с кем-нибудь. Искусство
интересно только в ту минуту, когда оно возникает. Я ни о чем не забочусь и
не хочу ни о чем заботиться. Хочу жить, радоваться, наслаждаться жизнью.
- Вы живете на литературный заработок?
- Слава богу нет. Я не был бы счастлив, если бы кормился литературой. У
меня есть родители. Очень добрые родители, они могут и пожурить, но в конце
концов всегда платят.
14 октября 1933 г.
- Галисия всегда в моем сердце, я видел ее и столько мечтал о ней, а
ведь мечта дороже увиденного, по крайней мере для меня.
Паломники в Сантьяго-де-Компостела... Больные душевно и телесно, в
надежде обрести здоровье они стекаются туда со всех концов земли повергнуть
к стопам святого - воина и чудотворца - свои грехи и язвы. Их мольбы
впечатаны в те вековые камни, обожженные солнцем, терпеливо отполированные
языком воды.
Когда я приехал в Галисию, Компостела и галисийская земля завладели
моей душой и я почувствовал себя поэтом этих высоких трав, этих светлых
неспешных дождей. Я почувствовал себя галисийским поэтом и ощутил властное
желание писать - поэзия этой земли заставила меня выучить галисийский язык -
или диалект? Не все ли равно, как называется это чудо...
Изучая галисийский язык, галисийскую литературу и музыку, я обнаружил
поразительные совпадения с поэзией и музыкой андалузской, а вернее - с
цыганской. Но вот что удивительно! Те цыгане, что бродят по ярмаркам и водят
мохнатого плясуна медведя и хвостатую мартышку-замухрышку, не приживаются в
Галисии. Там никого не проведешь, там и цыгана обведут вокруг пальца!
- А сами-то Вы - испанец?
- Как истый галисиец, Вы спрашиваете с цыганским лукавством. А я, как
цыган, отвечу с готовностью, цыгане тоже говорят правду. Испанец - вопреки
всему и всем. Испанец, любящий и готовый отстаивать все национальные
особенности наших провинций. Как глубинно различны Андалузия и Галисия! Их
отличие требует к себе уважения, но ведь есть и подземная река общности,
есть общий для них духовный стержень, есть дуэнде, о котором я буду говорить
в лекции, - его присутствие всегда ощутимо в жесте, взгляде, слове, но
прежде всего в том чувстве, смысл и суть которого в двух словах не
объяснишь.
Карта Испании похожа на шкуру быка, не правда ли? И мне кажется,
когда-то - и долго - она была сложена вдвое, и тогда астурийцы, галисийцы,
андалузцы и валенсийцы совершенно перемешались. Когда же в один прекрасный
Перевод Н. Малиновской.
Федерико Гарсиа Лорка. Избранные произведения в двух томах.
Стихи. Театр. Проза. Том. 2
М., "Художественная литература", 1986
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Нет, не героиня для оды. Другое. Мариана - мещаночка. Вся она -
чувство. В конце концов, поняв, что любимый изменял ей со Свободой, она
становится олицетворением Свободы.
Никто ничего не сказал о пей - об этой женщине девятнадцатого века.
Никто ее не заметил. Это был мой долг - возвеличить ее. Я чувствовал, что
это долг. Ведь все в ней - чувство, и только чувство. Никаких од. Никаких
ополченцев. Никаких надгробных плит Конституции. (О, эти жуткие плиты -
конституция, конституция, конституция, - которые так возбуждали мое детское
любопытство.)
У меня есть три совершенно разных варианта пьесы. Первые два не
сценичны. Совсем... В третьем, поставленном, должна быть целостность -
совместное и одновременное существование двух планов. Один - широкий,
всеобъемлющий; он-то и привлечет публику. Другой план заметят немногие, это
пьеса с двойным дном.
1 июня 1927 г.
У меня нет своего мнения об этой пьесе, я давно уже отошел от нее. Эту
драму я написал пять лет назад, меня увлекла тема, до сих пор животрепещущая
в Гранаде; еще в детстве я слышал легенды и романсы о Мариане Пинеде, я рос
в этой атмосфере.
Эпический стиль не привлекал меня. Сама поэзия, сама простота - такой
была в моем восприятии Мариана, истинно испанская душа. И я не стал
скрупулезно следовать историческим фактам - легенда, передававшаяся из уст в
уста и в итоге чудесно преображенная, была мне ближе.
Я не считаю свою пьесу новаторской. Это, что называется, обычная пьеса,
но все-таки, думаю, в ней есть нерв, есть трепет, а это уже кое-что. Пьеса
моя простодушна, как и ее героиня. Это серия гравюр (я очень люблю этот
жанр), со всеми присущими романтизму, излюбленными его штампами. Само собой
разумеется, что тем не менее это не романтическая драма - ведь нельзя же
сегодня всерьез заниматься стилизацией, время ее прошло. Я понимал, что
задуманное можно было осуществить двумя способами: решить пьесу в поэтике
лубочной живописи - грубый рисунок, крупный мазок (непревзойденный мастер
этого жанра - дон Рамон!), а можно было иначе - в лунном свете: размытый
контур, детский рисунок. Так я и сделал.
А если что и доставило мне истинное наслаждение, так это декорации
Сальвадора Дали и участие в спектакле Маргариты Ксиргу,
12 октября 1927 г.
У меня готовы четыре книги. Сборник стихотворений. Пьесы. И книга
нью-йоркских впечатлений, которую я, может, назову "Город". Это личностное
восприятие явления безличного, вне времени и пространства, но ограниченного
рамками этого города-мира. Символ, который не оставит равнодушным, -
страдание. Но скрытое - без драматизма. Это столкновение моего поэтического
мира с поэтическим миром Нью-Йорка. И здесь же - печальный, потерянный в
Северной Америке народ Африки и островов. Евреи. Сирийцы. Негры. Особенно
негры. Их тоска - духовный стержень той Америки. Негр ближе к человеческой
природе и к природе вообще. Все для него - музыка, он вынет вам мелодию даже
из кармана! Если бы не их искусство, в Соединенных Штатах не осталось бы
ничего, кроме техники и автоматов.
Новый театр, обновление театральных форм и драматургической теории -
сегодня моя главная забота. А Нью-Йорк - как раз то единственное сейчас на
земле место, где и следует слушать пульс нового театрального искусства.
Лучшие актеры из тех, что я видел, - негры. Непревзойденные мимы.
Негритянские мюзиклы вытеснили мюзиклы белых. И вообще искусство белых -
сейчас удел меньшинства. Публике нужен негритянский театр, она с ума сходит
по черному театру.
Предрассудок против негров, обычный в театре, - следствие социального
предрассудка, и только. К искусству он не имеет ни малейшего отношения.
Когда поет негр, в зале повисает "черная тишина" - засасывающее, черное
полушарие. Когда белый актер хочет привлечь внимание публики, он
вымазывается ваксой - под Джольсона. И если североамериканцы хохочут - тем
грубым, необузданным хохотом, родственным разве что иберийскому смеху,
знайте - их заставил хохотать актер-негр.
Это Гранада научила меня быть с теми, кого преследуют. С цыганами,
неграми, евреями, маврами - в каждом из нас есть что-то от них. В Гранаде
струится тайна - то, чего быть не может, а все же есть. Ее - несуществующую
- ощущаешь. И ощущаешь именно потому, что ее пет - нет материи, плоти, но
тем явственнее аромат. Он пропитал собой все и, может, сумеет даже
растворить в себе все.
И сколько бы ни изгоняли Гранаду, она никогда не восстанет, но, танцуя,
ускользнет, тайно надеясь, что и враждебная сила тоже изберет танец орудием
борьбы и утратит мощь. Колдунья обманет палача и лишит его силы. Это тень
мавританских празднеств омрачила цыганское веселье. Цыгане - маска
Андалузии, табу, которым обозначена ее глубина, огражденная от
соприкосновения с враждебным миром. В цыганском цыганства меньше всего...
В "Цыганском ромапсеро" цыганское разве что самое начало. По сути своей
эта книга - андалузский алтарь. По крайней мере, такой я ее вижу. Это
андалузская песня, а цыгане в ней - припев. Я соединил все местные
поэтические элементы и дал им общий броский ярлык. И какие бы лица ни
появлялись в романсах, единственный и главный герой их - Гранада...
Но это уже в прошлом. Сейчас и темы и поэзия моя переменились.
Драматизм насыщен лирикой, в темах больше пафоса. Но пафос этот особенный,
отрешенный, он точен и холоден.
На страницах "Западного обозрения" Медина Асара объявил, что у меня
есть что-то общее с хотой - в моих стихах он услышал иберийский ритм хоты.
При всей моей симпатии к Медине Асаре со страниц "Литературной газеты" -
нейтральной полосы между востоком и западом, - хочу сказать, что думаю о
себе иначе. Во мне, возможно, выразилось что-то цыганское, вероятнее всего
солеа, или цыганская сигирийя, или поло, или канья, то есть тот глубинный,
первозданный, древний андалузский слой, когда песня была скорее воплем, а не
мелодией. Сигирийя и солеа - песни исключительно местные, они ни на что не
похожи и ни с чем не перекликаются. В отличие от них фандангильо и хота
воплощают общее полуостровное начало и возникают то здесь, то там, как
родники, под самыми разными названиями - и на плоскогорье, и на восточном
побережье, и даже на севере.
Я ценю андалузскую музыку за чистоту выражения - в ней, как в кубизме,
линии инстинктивно точны и четки. Никакой мути. Мелодия причудлива, дерзка,
как арабеска, но составляют ее неукоснительные прямые.
Только звукозапись может сохранить наш редчайший музыкальный фольклор,
сквозь нотные линейки он просачивается...
15 января 1931 г.
_Университетский театр ставит "Жизнь есть сон" Кальдерона. Первый, с
кем я сталкиваюсь за кулисами, - один из руководителей труппы поэт Гарсиа
Лорка. В синем комбинезоне он похож на механика, шофера, рабочего -
недостает только молотка в нагрудном кармане. Так выглядит сегодня
вдохновенный певец цыган_.
- Вы похожи на механика...
- И тем не менее я не механик, а всего только режиссер.
- Влюбленный в "Ла Барраку"! Прекрасное название - "Ла Баррака"!
- Да, красивое название и хорошая вещь. Собирается, разбирается,
грузится на машину, и можно ехать куда глаза глядят...
- Вы тащите на себе этот театр с поразительным энтузиазмом... - Не мы.
Тащат грузовики, в них больше лошадиных сил. У нас другое занятие.
- Конечно, ваше дело - зажечь энтузиазмом сердца, поднять дух. Ну а как
же стихи - неужели отменяются?
- Стихи? Не отменяются и не откладываются. Дело в том, что сейчас мы
погружены в стихи Кальдерона, Сервантеса, Лопе де Веги. Мы выволакиваем их
из библиотек, вырываем из рук комментаторов, возвращаем их земле, солнцу и
ветру наших селений, и если бы вы знали, как прекрасны эти стихи на воле...
- Это очень благородное дело - ездить по самым отдаленным селениям,
подобно древним комедиантам времен Хуана дель Энсины, встречаться лицом к
лицу с восторженной или негодующей первозданной публикой. Ведь не всегда
можно рассчитывать на успех, бывают и провалы, не правда ли?
- В Мадриде так думают многие. Но именно в сельской публике мы находим
то уважение, тот интерес к театру и желание понять, какие не часто встретишь
в больших городах. Поверьте, именно это дает нам силы продолжать наше дело.
Очень полезное дело, так я думаю.
- Совершенно с вами согласен. А что актеры?
- Актеры? Молодые, образованные, умные - этим все сказано. Они взялись
за дело с поразительным энтузиазмом и многим жертвуют ради театра. Кто-то
должен писать диплом, кто-то готовится к экзамену, кого-то завтра призывают
на военную службу - все это не идет в счет. Сегодня существует только театр.
И все - актеры. Надо сказать - прекрасные актеры. Вы видели, как они
работают? На зависть профессионалам. Ведь для того, чтобы сыграть старинную
пьесу, мало усвоить приемы и штампы актерского ремесла, необходимы, помимо
призвания, конечно, литературная культура и осознанный профессионализм. Все
это есть у студентов.
- А как быть с табелью о рангах?
- Ее у нас нет. И не может быть. У нас нет премьеров и премьерш. Здесь
фаланстер: все равны и каждый делает что может. Один играет главную роль,
другой ставит декорации, третий обеспечивает свет, четвертый - не думайте,
что он ни на что не годен! - прекрасно водит грузовик. И у всех сердечные,
дружеские отношения со всеми, это помогает. Так и едем куда глаза глядят...
- А сейчас куда именно?
- Может быть, в Париж, а из Парижа в Лондон. Обе столицы ждут нас и
проявляют явное любопытство. Мы же постараемся произвести хорошее
впечатление на искушенную заграничную публику, ведь там по нас будут судить
о молодежи новой Испании. Простите, пора начинать. Я должен идти.
1 декабря 1932 г.
- Какова, по Вашему мнению, цель Театральных клубов?
- Искусство. Искусство, понятное всем. Мы в принципе против тех, по
преимуществу развлекательных любительских трупп, смысл существования которых
сводится к танцам и театральщине. От них столько же вреда, сколько и от
театра - современного театра, с одной стороны квелого и манерного, с другой
- грубого и пошлого. Они - плоть от плоти этого театра и так же вредны.
Нельзя не ужасаться, глядя на все эти Общества Таких-то и Растаких-то, на их
худосочные замыслы, которые способствуют лишь девицам в ловле женихов -
занятии досточтимом, но к искусству не причастном. Всякий сочинитель
прилизанной пьески без труда найдет почитателей, готовых водрузить его имя
на знамя своего Общества, обрушив на зрителя с энтузиазмом, достойным иного
применения, нерастраченный запас своей театральщины.
- И Вы предлагаете создавать Театральные клубы?
- Именно так. И чем больше, тем лучше. Нужно свести на нет эти
домашние, кисейные Общества. Но без баталий. Мы просто уведем у них зрителя
и так завоюем победу.
- Сегодня Театральный клуб начинает работу?
- Да, - в "Эль Эспаньоль". Одна пьеса уже ставилась, другая - нет. Обе
мои - хочу воодушевить своим примером.
"Чудесную башмачницу" уже ставила - и с большим успехом - Ксиргу; в ее
героине были и ритм, и краски. Сейчас пьесой заинтересовался Макс Рейнгард -
он хочет ставить ее по-испански и, возможно, усилит элемент пантомимы. Я
обязательно пошлю ему музыку, чтоб оживить...
"Башмачница" - фарс, но не только. Ее героиня - это поэтический вариант
души человеческой; она и только она важна в пьесе. Остальные персонажи
оттеняют ее, не более того. Колорит здесь - фон, а не суть, как бывает в
иных драматических жанрах. Этот миф о душе человеческой я мог бы представить
и в эскимосском колорите. Язык и ритм в моей пьесе - андалузские, но лишь
язык и ритм.
Башмачница - не просто женщина, в ней есть что-то от всех женщин
мира... У всякого сидящего в зале есть за душой своя Башмачница.
- А другая пьеса?
- "Любовь дона Перлимплина и Белисы в саду" - это эскиз трагедии. Я
лишь очертил немногими словами силуэты действующих лиц.
- Что значит пометка в афише "камерный вариант"?
- То, что я собираюсь когда-нибудь разработать эту тему во всем ее
богатстве.
- Расскажите о пьесе.
- Дон Перлимплин - менее всего рогоносец, менее, чем кто-либо.
Чудовищный обман жены разбудил его воображение - и он оставил обманутыми
всех женщин, сколько ни есть их на земле. В "Доне Перлимплине..." я хотел
подчеркнуть контраст лирики и гротеска, постоянно смешивая их. Пьеса
держится музыкой, как опера в камерном театре. Перерыв заполняют сонатины
Скарлатти, связывая действие; диалоги идут под музыку и постоянно
прерываются аккордами. Вот пока и все, но, думаю, найдутся и другие авторы,
которые напишут для Театральных клубов. Не зачахнем.
Вот что важно - Театральные клубы должны браться за пьесы, отвергнутые
коммерческим театром. Иначе с ними случится то же, что с любительскими
обществами, где зритель, с опозданием в несколько лет, пробавляется
обносками профессиональной сцены, замшелыми, заигранными пьесками. Пока дело
обстоит так, неоткуда взяться хорошим актерам и тем более хорошим
драматургам. На днях я узнал, что создано общество (его возглавляет ваш
коллега из "Эль Соль"), которое ставит перед собой те же цели, что и
Театральные клубы. Я имею в виду "Союз актеров и драматургов". Это именно
то, что нужно. Открыть путь на сцену талантливой молодежи, которая не может
пробиться сама, оттого, что ее затирают, оттого, что пет поддержки тех же
самых Обществ, и бог весть от чего еще. Поверьте, в Испании почти ничего не
сделано в этом плане, и пока немногих беспокоит, что драматурги впустую
растрачивают свои силы или бросают писать и что нужна новая смена...
- Предстоит большая работа?
- Огромная. Вы же видите, сколько собраний и лекций мы затеяли ради
создания Театральных клубов. А репетиции... Но мы не сделали бы и десятой
доли того, что сделали, если бы не помощь сеньоры Пуры де Маортуа де Уселай,
прекрасного организатора, главной вдохновительницы и энтузиастки нашего
дела. Испании очень нужны Театральные клубы!
5 апреля 1933 г.
- Что Вы думаете о будущем "Ла Барраки"?
- Это моя главная забота - не дать зачахнуть нашему театру, волей
случая названному "Балаганом". Сперва мы хотели открыть в Мадриде балаган,
чтобы давать представления, а после так и свыклись с этим названием, пока не
полюбили его. Правительство предоставило нам субсидию, а энтузиазма у нас
хватает, и у меня в том числе - настолько, что я работаю в "Барраке"
режиссером и никаких денег за это не получаю. Как и Эдуарде Угарте. (Хотя
вообще работать даром безнравственно.) Такие же балаганы, такие же
студенческие группы надо создать в Испании повсеместно - это наша мечта. И
ради этого мы стремимся пробудить в студенчестве интерес к театру, ведь
театр творится многими людьми совместно, здесь ничего не сделаешь в
одиночку. У нас в труппе есть несколько молодых поэтов, я надеюсь, что они
станут со временем хорошими режиссерами. Все в театре зависит от режиссера.
- Как Вас приняла публика?
- Хорошо. Очень хорошо. Просто прекрасно. Вначале мы рассчитывали
исключительно на студенческую публику. Но потом встретили в селеньях такое
понимание, какого не встречали и в столице. Нас приняли очень сердечно.
Несмотря на то что нашлись люди, которые обвинили наш театр в политическом
интриганстве. Это очевидный абсурд. Мы не занимаемся политикой. Театр, театр
и только театр.
В Альмасане я испытал редкое душевное волнение. Мы играли ауто "Жизнь
есть сон" на площади. Начался дождь. И в тишине над завороженными
крестьянами звучали только вздохи дождя, стихи Кальдерона и музыка.
- Расскажите о вашем репертуаре.
- Нас часто спрашивают, почему мы не ставим современные пьесы. По той
простой причине, что в Испании, можно сказать, современной драматургии пока
не существует. Ставят большей частью агитационные пьесы, а они плохи и
держатся какое-то время только благодаря блистательной режиссуре. Наш
современный театр - сегодняшний и вечный, бессмертный, как море, - это театр
Кальдерона, Сервантеса, Лопе де Веги, Жиля Висенте. А пока не поставлен
"Хитроумный маг" и другие шедевры, какой может быть разговор о современном
театре?
- В какой манере вы читаете старинные стихи?
- О том, как читали стихи в классическую пору, почти ничего не
известно. До нас дошли исключительно хвалы, расточаемые драматургами
актерам. Мы стараемся читать плавно, выявляя красоту каждого стиха и
выделяя, очень отчетливо, все, что необходимо. Нам пришлось встретиться вот
с какой трудностью - в текстах недостает знаков препинания, важных для
чтения; неясно, насколько значительна та или иная пауза, ведь в стихах - в
отличие от прозы - паузы качественно иные. Паузы у нас в спектакле
рассчитаны по секундам - ошибиться нельзя, иначе нарушится эта удивительная
гармония, контрапункт слова и безмолвия. Конечно, крестьяне, слушая нас,
вряд ли постигают всю символику Кальдерона, кстати, вполне им доступную, но
они слышат и чувствуют волшебную силу его стиха.
- А декорации?
- Наши возможности ограничены, паи недоступны многие выразительные
средства, поэтому наши декорации прежде всего просты, лаконичны,
стилистически точны. У нас ведь не академический театр! Археологическая
точность меня мало волнует. Мы скорее стилизуем ее, напоминая об эпохе. Если
бы у нас были средства, я бы поставил несколько вариантов одной и той же
пьесы: один спектакль в старинной манере, другой в современной; одна
постановка пышная, другая строгая, простая. Но средств у нас никаких, а
потому оставим эти мечты и в путь - балаган странствует по Испании, из края
в край.
Сентябрь 1933 г.
- Простите, бога ради. Дело в том, что в поезде я сам не свой. Я
называю это состояние "станционным смятением", знаете это смятение отъезда и
приезда, когда толпа куда-то несет тебя и выносит, а ты, чужой всему и всем,
оторопело плывешь по течению? Есть люди, которых вообще не оставляет это
станционное смятение - они приходят, уходят и говорят всегда так, как будто
из них выжаты все соки. Один мой друг был вечно в таком состоянии, и только
из-за этого мы расстались. Ну посудите сами - какое может быть общение с
человеком, который или только что приехал или вот-вот уедет...
- Если мне что и интересно, так это жизнь, я люблю гулять, веселиться,
часами разговаривать с друзьями, с девушками. Жить в полном смысле слова -
полной, доброй, веселой, молодой жизнью. Литература для меня не на первом -
на последнем месте. Да к тому же я и не собирался заниматься литературой.
Просто иногда неведомая сила заставляет меня писать. И тогда я пишу, как в
лихорадке, месяцами, а после - возвращаюсь к жизни. Писать, конечно когда к
этому влечет, для меня наслаждение. Писать, но не печататься. Нет. Все, что
опубликовано, у меня буквально вырвали из рук друзья или издатели. Я люблю
читать свои стихи. А печатать боюсь. Может быть, потому что стоит мне даже
напечатать стихи на машинке, как я тут же нахожу в них недочеты, изъяны, и
стихотворение перестает мне нравиться, совершенно перестает. Все мои книги у
меня буквально вырвали из рук. Могу только добавить, что сейчас у меня
готовы четыре законченных сборника, и я не отдаю их в печать.
Книга "Поэт в Нью-Йорке" еще не напечатана, но что удивительно - в
одном из барселонских журналов уже появилась статья об этом сборнике.
Есть вещи еще более удивительные. Случилось так, что еще до того, как я
стал публиковать стихи, заговорили о моем влиянии на поэтов, о моих
последователях. А виноваты друзья - они повсюду читали мои стихи,
пропагандировали их. Книгу о Нью-Йорке я привез из поездки в Соединенные
Штаты; пока я не хочу отдавать ее издателям, хотя меня просили. Потом
когда-нибудь я ее опубликую, но сначала хочу почитать стихи. Буду читать
стихи и говорить о них, объяснять, почему они написаны. То есть я собираюсь
читать и в то же время растолковывать стихи. Не всю книгу, конечно, какую-то
часть. Всю - это слишком. Это громадная, длиннющая книга, ею можно замучить
до смерти.
- Вы собираетесь читать лекцию?
- Лекция будет называться "Дуэнде. Тема с вариациями". Если говорить
применительно к искусству, то дуэнде - это его электрический ток, его
изюминка, его корень; нечто вроде штопора, который вонзается в сердце
зрителя. Я буду говорить только об испанском искусстве. Лекция будет
сопровождаться диапозитивами и музыкальными иллюстрациями. Что-то я попробую
спеть сам. Да-да, попробую. Тихонько, конечно, но все же попробую сам,
потому что, честно говоря, не знаю, кто бы мог сделать это за меня; как
умею, постараюсь подкрепить песнями свои рассуждения о происхождении
андалузской музыки.
_Затем Ф. Гарсиа Лорка рассказывает о двух пьесах, которые он не
надеется и не намерен ставить_:
- Одна пьеса - это мистерия в прозе и стихах, мистерия в полном
соответствии с жанром. Мистерия о времени. Я привез ее с собой, хотя не имею
намерений ставить ее в Буэнос-Айресе. Что же касается другой пьесы (она
называется "Публика"), то я не собираюсь ставить ее ни в Буэнос-Айресе, ни
где бы то ни было вообще. Думаю, что не найдется ни труппы, которую бы она
вдохновила, ни публики, способной воспринять пьесу не как личное
оскорбление.
- ?
- Потому что в этой пьесе, как в зеркале, публика увидит себя. На сцену
выйдет скрытая драма каждого сидящего в зале, та самая, в которую он
погружен всегда, и в том числе сейчас, здесь, на спектакле. А скрытые драмы
обычно мучительно остры и менее всего благопристойны, и потому зрители
неизбежно и единодушно возмутятся и прекратят представление. Конечно, моя
пьеса не годится для постановки, не зря я назвал ее "поэма, которую
освищут".
- Мое искусство не общедоступно. Я никогда не считал его общедоступным.
"Цыганское романсеро" - не общедоступная книга, хотя некоторые ее темы
близки всем. У меня есть стихи, которые общедоступны, но их не много. Таков,
например, романс о неверной жене, потому что внутренне он народен; его
воспримет всякий и каждый, кто прочтет. Но большая часть того, что я
написал, не такова, хотя может показаться такой - из-за темы. Моя поэзия -
искусство другого рода, и если это не в полном смысле слова искусство для
избранных, то все же отшлифованное. Все в нем - и мировосприятие и техника -
далеко от открытой непосредственности искусства для всех, если не
противоположно ей.
Но довольно об этом. Не будем больше говорить о серьезных вещах. Как
хорошо дышится в Буэнос-Айресе! И мне хочется узнать этот город, побродить
по его улицам, познакомиться с людьми, подружиться с кем-нибудь. Искусство
интересно только в ту минуту, когда оно возникает. Я ни о чем не забочусь и
не хочу ни о чем заботиться. Хочу жить, радоваться, наслаждаться жизнью.
- Вы живете на литературный заработок?
- Слава богу нет. Я не был бы счастлив, если бы кормился литературой. У
меня есть родители. Очень добрые родители, они могут и пожурить, но в конце
концов всегда платят.
14 октября 1933 г.
- Галисия всегда в моем сердце, я видел ее и столько мечтал о ней, а
ведь мечта дороже увиденного, по крайней мере для меня.
Паломники в Сантьяго-де-Компостела... Больные душевно и телесно, в
надежде обрести здоровье они стекаются туда со всех концов земли повергнуть
к стопам святого - воина и чудотворца - свои грехи и язвы. Их мольбы
впечатаны в те вековые камни, обожженные солнцем, терпеливо отполированные
языком воды.
Когда я приехал в Галисию, Компостела и галисийская земля завладели
моей душой и я почувствовал себя поэтом этих высоких трав, этих светлых
неспешных дождей. Я почувствовал себя галисийским поэтом и ощутил властное
желание писать - поэзия этой земли заставила меня выучить галисийский язык -
или диалект? Не все ли равно, как называется это чудо...
Изучая галисийский язык, галисийскую литературу и музыку, я обнаружил
поразительные совпадения с поэзией и музыкой андалузской, а вернее - с
цыганской. Но вот что удивительно! Те цыгане, что бродят по ярмаркам и водят
мохнатого плясуна медведя и хвостатую мартышку-замухрышку, не приживаются в
Галисии. Там никого не проведешь, там и цыгана обведут вокруг пальца!
- А сами-то Вы - испанец?
- Как истый галисиец, Вы спрашиваете с цыганским лукавством. А я, как
цыган, отвечу с готовностью, цыгане тоже говорят правду. Испанец - вопреки
всему и всем. Испанец, любящий и готовый отстаивать все национальные
особенности наших провинций. Как глубинно различны Андалузия и Галисия! Их
отличие требует к себе уважения, но ведь есть и подземная река общности,
есть общий для них духовный стержень, есть дуэнде, о котором я буду говорить
в лекции, - его присутствие всегда ощутимо в жесте, взгляде, слове, но
прежде всего в том чувстве, смысл и суть которого в двух словах не
объяснишь.
Карта Испании похожа на шкуру быка, не правда ли? И мне кажется,
когда-то - и долго - она была сложена вдвое, и тогда астурийцы, галисийцы,
андалузцы и валенсийцы совершенно перемешались. Когда же в один прекрасный