Лоскутов Александр. Высшая ценность

   Неожиданно удобно легшая в ладонь рукоять кольнула пальцы нездешним холодом. Мрачно блеснуло обильно источающее зловоние тьмы лезвие. Время замедлило свой неумолимый бег. Окружающий мир поблек, потерял очертания, превратился в серый туман…
   Резко выбросив перед собой руку, я всадил кинжал прямо в пасть вытянувшемуся в прыжке оборотню.
   Сквозь плоть и кость клинок прошел так, словно они были из газа. Я не ощутил практически никакого сопротивления. Только рукоять чуть дрогнула в руке, да вновь коснулась ладони волна обжигающего холода.
   С презрительной легкостью вырвавшись из нанесенной им чудовищной раны, оставляя за собой дугу, кажущуюся в свете заходящего солнца практически черной, кинжал метнулся навстречу второму врагу. С жадностью, достойной изголодавшегося вампира, вошел он в бок успевшему лишь испуганно вздрогнуть оборотню. И, действуя будто бы независимо от моего сознания, провернулся в ране, выплескивая на асфальт обильный поток крови. Я едва успел отскочить.
   Аура дорвавшегося до крови кинжала изменилась — стала более сконцентрированной, более острой, более опасной. Миазмы поднимавшейся с окровавленного лезвия тьмы свивались невидимыми жгутами, пытаясь опутать меня своими щупальцами.
   Стряхнув кровь, черными каплями повисшую на острие кинжала, я ринулся на помощь изнемогающему в борьбе Осипову. Бежать было на удивление трудно. Уплотнившийся воздух тяжелой периной давил на грудь. Движения казались замедленными и нечеткими. Солнце висело в небе тусклым бесцветным кругом.
   Третьего оборотня я практически располовинил.
   Последнего немного замешкавшегося ликантропа, воспользовавшись моментом, насадил на меч Осипов. Бессильно суча в воздухе лапами, тварь кубарем покатилась по земле. Царапнул стены домов жалобный предсмертный вой.
   И в тот же миг будто щелкнул невидимый выключатель и мир снова наполнился красками. Отбрасывая длинные тени, скользнули по двору лучи заходящего солнца. Редкие пучки пробивавшейся в трещины асфальта травы налились зеленью. Блеснули матовой усталостью оконные стекла брошенных домов, отразились во взгляде Димки Осипова, смотрящего на меня в упор.
   Бессильно хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыбина, я медленно шагнул ему навстречу, намереваясь похвалить, похлопать по плечу, поздравить с первым убитым оборотнем — самым опасным представителем нечисти в нашей климатической полосе.
   И остановился, когда Осипов попятился, заученно вскидывая меч.
   — Ты… чего?
   — Я понял… Я понял, откуда шла та тьма… — Димка тоже тяжело дышал. По его круглому лицу катились крупные капли пота, побелевшие губы подрагивали, но взгляд был холоден и тверд. — Это ты! Все ты!
   Я медленно опустил голову, глядя на кинжал, пылающий в моей руке невидимым черным светом. Маленький кусочек бесконечной ночи. Крупинка прорвавшегося на землю Ада. Невидимые волны тьмы, безразличные ко всему мертвому и жаждущие обладать живым, вяло колыхались вокруг источающего неземной холод лезвия.
   — Теперь я понимаю, почему тебя ищут. Ты… Ты во тьме!
   — Я не во тьме, — спокойно возразил я, вытирая заляпанный густой темной кровью кинжал о взлохмаченный бок уткнувшегося носом в землю оборотня. — Просто тьма со мной.
   — Какая разница?
   — Большая. Если бы не эта тьма, ты сейчас был бы уже мертв. Да и я, вполне возможно, тоже… Или, по-твоему, спасти жизни двух человек — это тоже тьма?
   Осипов промолчал, неприязненно наблюдая за тем, как я аккуратно пристраиваю за поясом вновь обернутый тряпкой кинжал. Тьма, мягким облаком клубящаяся вокруг, медленно отступала, будто потерявшая всякий цвет тряпица и в самом деле обладала способностями сдержать ее поступь.
   — Меч, кстати, можешь убрать. Я с тобой драться не собираюсь.
   Странно, но Осипов подчинился. Забросил оружие за спину.
   — Зачем ты взял его? — вдруг спросил он. — Ты же теперь меченый. На тебе печать нижнего мира.
   — Знаю, — коротко ответил я. — Прекрасно знаю.
   — Так зачем?..
   — Надо было, — отрезал я. — А теперь пошли отсюда, пока еще кто-нибудь не нагрянул. Этих, кстати, — я мотнул головой в сторону оборотней, бесформенными грудами мяса и шерсти лежащих на асфальте, — можешь записать на свой счет.
   — Но… их ведь ты убил.
   — И что с того? — иронически вопросил я, высовываясь из-за угла и оглядывая пустую улицу. — Премия за героический подвиг в свете последних событий мне все равно не светит. А слава мне до лампочки… Скажи, есть в вашей группе парни, один на один встречавшиеся с оборотнем?
   — Нет…
   — Ну вот. А ты сразу с двумя одновременно дрался.
   — Но ведь я не победил.
   — Первое правило мертвых земель помнишь? Кто выжил, тот и победил. Ты выжил, значит, и победил тоже ты.
   Некоторое время мы шли молча. Потом Осипов спросил:
   — Куда мы идем?
   Я спокойно пожал плечами.
   — Ты идешь в город. А я тебя провожаю.
   — Зачем?
   — Зачем ты идешь в город?
   — Нет. Зачем ты меня провожаешь? Я усмехнулся краешком рта, продолжая обшаривать глазами заваленный ржавыми машинами проспект.
   — Увидишь…
   К тому месту, где всего несколько минут назад бойцы городской армии беспощадно расстреляли три десятка пошедших на приступ мертвяков, мы вышли минут через пять. Как я и ожидал, там уже стояла машина. Рядом ходил какой-то мужик в рваной майке, придирчиво осматривая оставшиеся после боя трупы и награждая пинками особо активно шевелящиеся тела. Рядом, прислонившись к обшитой металлическими листами кабине грузовика, стоял парень из Управления. Вовкой его, кажется, звали. К близкому знакомства с ним я не стремился, но пару раз до этого встречал его в нашей конторе. И в принципе он мог бы меня узнать… Вот только сейчас ему явно было не до этого — держась за живот, бедняга едва сдерживал рвотные позывы.
   Штабист, что с него взять. За городом, наверное, только во время учебки и бывал. Раза два-три. Расчлененных трупов раньше не видел.
   И все-таки его присутствие показательно. Это как же занято должно быть Управление и как же велико должно быть желание церкви меня поймать, если на задание гонят даже штабных крыс, годами просиживающих штаны за письменными столами?
   Бедный шеф. Мне его даже жалко.
   Придержав Осипова за локоть, я остановился примерно в двух кварталах от ворот. И в ответ на недоуменный взгляд усмехнулся:
   — Не спеши… Сколько у тебя пачек сухого пайка?
   — Три. Но зачем…
   Бедняга, он еще ничего не понимал.
   — Давай сюда.
   Рассовав хрустящие пакеты по карманам, я вновь обратил внимание на неловко переминавшегося с ноги на ногу горе-разведчика.
   — Пояс расстегивай… Ну что ты так смотришь? Мне здесь еще черт знает сколько куковать, а тебе в городе он все равно не пригодится. — Я криво улыбнулся и, не сумев удержаться, добавил: — Скажешь шефу, чтобы он тебе мой отдал.
   Тяжелый пояс чистильщика, в бесчисленных кармашках которого должны находиться десятки вещей, необходимых для выживания вдали от населенных пунктов, я перекинул через плечо. Потом разберусь, когда будет время.
   Надеюсь, Дмитрий Осипов из третьей группы внешней разведки и зачистки, вы хорошо следили за своим снаряжением?
   Со стены, прикрывая глаза от солнца, на нас смотрели солдаты… Ерунда, пусть смотрят. Даже если кто из них каким-то чудом меня и узнает, все равно они ничего не сделают. Зона ответственности армии — тридцать метров за периметром, и никто из тех, кто сейчас на меня глядит, не имеет права даже нос высунуть за ворота. А стрелять солдаты не станут.
   Конечно, риск все же имеется. Если вояки найдут время прозвониться по инстанциям, дела могут принять оборот весьма неприятный. Болтающихся где-то здесь новичков я, положим, вокруг пальца обвести смогу. Но если шеф перебросит сюда первую или четвертую группы… а он вынужден будет это сделать, если на то будет прямой указ церкви… Время у меня, конечно, пока еще есть — даже лучшие из лучших чистильщики не способны прибыть сюда мгновенно, — но это не значит, что я должен терять это самое время зря.
   Вывернув из карманов растерянно шлепавшего глазами Осипова все боеприпасы, я дорвался до пистолета и после двухминутных усилий выщелкал из его обоймы все патроны, кроме двух. После чего вернул пистолет обратно Димке. Надеюсь, чтобы преодолеть оставшиеся до ворот пятьдесят метров, двух пуль ему хватит?
   — Теперь меч… Давай-ка его сюда!
   Такой наглости Осипов не выдержал. Прошипев сквозь зубы что-то невразумительное, он рывком выдернул свое оружие из ножен. И с ходу нанес удар.
   Я мог бы уклониться. Я три раза мог бы уклониться. Но я не стал этого делать. Просто спокойно стоял и смотрел.
   Меч остановился в каком-то миллиметре от моей груди. Даже куртку оцарапал.
   Некоторое время мы с Осиновым смотрели друг другу в глаза. Потом он тихо спросил:
   — Почему?
   Оно только короткое слово: «почему»… И сколько ни вываливай стройных красивых фраз, ответить на этот вопрос невозможно.
   Почему? Почему ты не убил меня, Осипов Дмитрий из третьей группы Управления внешней разведки и зачистки? Почему? Почему я не стал уходить от удара?
   — Потому что в тебе нет тьмы, — столь же тихо ответил я.
   Он медленно кивнул. И вдруг, залихватски крутанув в руках меч, протянул его мне рукоятью вперед. После чего, не говоря больше ни слова, повернулся и медленно пошел к воротам. Совсем еще молодой, полный идеалов, смешной парнишка с пустыми ножнами за спиной, всеразрушающее дыхание тьмы в нем пока еще не чувствуется…
   Ты еще поймешь, парень, что тьма — это неизменная составляющая нашей работы.
   Только святые способны бороться со злом с помощью добра… Много ли у вас знакомых святых?.. Мы же отвечаем ударом на удар, кровью на кровь, мы убиваем, плодя зло в ответ на зло. Но это наше зло, человеческое, простое и понятное. И мы платим за него. Каждый день, каждый час, мы платим.
   Ты поймешь это, парень…
   Прислонившись к стене и потирая большим пальцем старательно оплетенную кожаными ремешками рукоять чужого меча, я молча следил за Осиповым.
   Вот он прошел мимо натягивающего длинные перчатки мужика в майке, кивнул полностью поглощенному борьбой со своим желудком Вовке-штабисту, обменялся несколькими словами со свесившимся с вышки солдатом.
   Только когда тяжелые стальные створки ворот медленно разошлись, пропуская гордо вскинувшую голову человеческую фигуру, я наконец отлип от стены и, сразу же переходя на бег, скользнул в ближайший переулок.
   Непонятно почему, но я чувствовал, что эту битву я проиграл.

* * *

   Я помню, как это случилось. Помню оскаленные лица своих убийц, помню пули, с хлюпаньем входящие в тело, и момент мучительной боли, за которым меня ждала непроглядная завеса тьмы, я помню тоже. Я все помню. И это так больно — помнить.
   Больнее лишь гложущая меня изнутри пустота… Но это как раз та боль, которую я могу утолить. Знаю, что могу… Надо лишь… Надо сначала встать.
   Оттолкнувшись ставшими неожиданно чужими руками от пола, я медленно поднимаюсь. Распрямляю спину. Смотрю в треснувшее зеркало на отражающуюся в нем синюшную человеческую фигуру в залитой засохшей кровью майке и с превратившимся в кровавую маску лицом. Смотрю и не могу понять, кто в нем отражается. Потом опускаю взгляд и вижу кровь, кровь, кровь…
   Вспышка памяти приносит понимание: там, за этим висящим на стене большим стеклом, — это я.
   Вытягиваю руку и пытаюсь схватить себя, подло спрятавшегося за стеклянным барьером от снедающей изнутри боли, но лишь бессильно скребу стекло. Тогда я бью его кулаком. И удовлетворенно урчу, когда второй «я» рассыпается крошевом блестящих осколков.
   На предплечье остается длинный рваный порез, но он не болит и не кровоточит, а потому я на него не обращаю внимания.
   Бестолково кружусь по комнате, натыкаясь на предметы и сдавленно рыча. Режу босые ноги о крошево битого стекла, но и этого я не чувствую и не вижу.
   Я знаю, что чего-то не хватает. Я знаю, что когда-то давно у меня было нечто… нечто такое, чего сейчас нет. Это нечто украли, забрали, вырвали из меня. Осталась лишь пустота. Она гложет меня изнутри, и это единственная боль, которая мне осталась. Единственная мука.
   Я должен вернуть пропажу. Я обязан отыскать.
   Перешагивая через перевернутые стулья, я подхожу к двери. Она закрыта… Почему она закрыта? Бешено реву, дергая дверную ручку до тех пор, пока, сломав себе палец, не отрываю ее напрочь. И только потом припоминаю, что для того, чтобы выйти на улицу, сначала вроде бы надо потянуть вот за этот рычажок.
   Тяну… И за это вознаграждаюсь звуком щелкнувшего замка. Но дверь все еще не открывается.
   Тяжело… Так тяжело думать. Мысли липкие и скользкие, словно протухшее желе. Невыносимо давит пустота в том месте, где некогда находилось то, чего у меня больше нет.
   Я должен вернуть это! Я знаю, где искать. Чувствую этот запах… Но как мне выйти?
   Окно…
   Переваливаюсь через подоконник и в сопровождении тысяч сверкающих на солнце осколков тяжело падаю вниз. Влажным хрустом отдается удар о землю.
   Громко визжит проходящая мимо женщина. А когда я поднимаю голову, она визжит еще громче.
   Фокусирую на ней свой взгляд и вижу, сразу же вижу: у нее есть то, чего нет у меня.
   Воровка! Она украла это. Она украла это у меня.
   Я должен это вернуть!
   С трудом поднимаюсь на ноги и пускаюсь в погоню за не перестающей визжать даже на бегу женщиной. Она бежит не очень быстро, но я почему-то никак не могу ее догнать. Мешает бестолково шлепающая по асфальту подгибающаяся нога. Ступня болтается, как привязанная на ниточках. Очень неудобно. И сильно мешает передвигаться…
   Женщине удается скрыться.
   Останавливаюсь, потеряв ее из вида, и рычу в небо. Небо, подлое небо, как ты смеешь смотреть на меня так спокойно. Я пуст внутри. Я выжат, как лимон. Во мне нет того, что я не ценил, не берег раньше. Нет того, о чем я раньше даже не думал.
   Но я верну пропажу. Я ее верну! Нужно только поймать кого-нибудь из этих подлых, наглых, бесчестных воров.
   Принюхиваюсь. И чувствуя близость потери, срываюсь с места, ковыляя в сторону соседнего дома. Там… Он там. Я вижу его. Вор!
   Мальчишка лет тринадцати осторожно прикрывает дверь подъезда, стараясь сделать это бесшумно… глупец, как будто мне нужно слышать, чтобы понять, что он там. В руках у него мешок, в котором топорщится что-то угловатое. На шее — тонкая ниточка. На ниточке болтаются два или три десятка колец из презренного желтого металла, который воры почему-то ценят выше того, что есть у них, но чего нет у меня.
   Маленький вор, занятый своим делом, не видит моего приближения. А когда он все же оборачивается — уже поздно. Его глаза успевают расшириться — и только. В следующее мгновение моя рука хватает его за горло.
   Вор! Проклятый вор! Ты ответишь за свои преступления.
   Я трясу, ударяю и молочу его о стену до тех пор, пока не чувствую, как нечто, что отличает его от меня, не выходит наружу. Тогда я отбрасываю тело и пытаюсь поймать невидимую эфемерную субстанцию. Но это также легко, как схватить руками ветер.
   Оно ускользает, оставив меня ни с чем.
   Бессильно реву, колотя мертвое тело вора руками и ногами. Оно дергается, но из него больше ничто не выходит. Теперь он так же пуст, как и я.
   Они снова обманули меня… Они говорили, что им нужны те цветные бумажки, что лежали у меня в столе, и бесполезные кусочки желтого металла. Но они обманули! Они забрали их, а потом убили меня. И взяли нечто куда более ценное…
   Пустота жжет меня изнутри.
   Смерть вора не смогла ее заполнить. Но, может быть, если я помещу это жалко скорчившееся у моих ног тщедушное тело внутрь, то мне станет легче?
   Я киваю самому себе и сажусь на корточки…

* * *

   Ухватившись трясущейся рукой за резную деревянную спинку, я рывком сел. Подождал, пока исчезнут плывущие перед глазами разноцветные круги. Жадно втянул сухой, пахнущий пылью воздух. Повернув голову, тупо посмотрел в окно… И вздрогнул.
   Сквозь грязновато-мутное стекло пробивались тусклые лучи солнца, успевшего в своем каждодневном путешествии взобраться уже довольно высоко.
   Господи… Сколько же я спал?.. И что за дрянь мне опять снилась?
   Резко, так, что аж закружилась голова, я спрыгнул с кровати. Выдернул из прислоненных к изголовью ножен меч. И первым делом крадучись обошел квартиру, на всякий случай заглядывая под столы и открывая дверцы обросших пышной бахромой пыли шкафов… Зряшное, конечно, занятие. Бестолковое. Если бы какая-нибудь тварь пролезла сюда в то время, как я валялся в отрубе, вряд ли мне довелось проснуться… Но мало ли. Потерявшие осторожность или ставшие слишком самоуверенными чистильщики гибнут очень быстро. Лучше уж перестраховаться.
   Кажется, все в порядке. Незваных гостей на моей временной жилплощади вроде не появилось… Хотя могли бы. Ох как могли. И то, что я специально выбрал место для ночевки на шестом этаже десятиэтажного дома, чтобы никто не смог запрыгнуть в окно или спуститься с крыши на балкон, что железную входную дверь с ходу не сможет высадить даже вампир, что на окнах есть наспех кем-то наваренные, очевидно уже после Дня Гнева, кустарные решетки — все это было бы практически бесполезно, если б кто-нибудь из здешних тварей вдруг почуял запах человека, в то время пока я спокойно спал…
   Пристроив меч на стоящий возле окна пыльный столик, я взгромоздился на подоконник. Сорвал обертку с конфискованного вчера у Димки Осипова пакетика армейского сухого пайка. Задумчиво постучав твердым как кирпич брикетом по ладони, на всякий случай пощупал затылок… Нет, шишки вроде бы не было.
   И тем не менее половина ночи из моей памяти таинственным образом испарилась… Странно.
   Что я вообще помню?..
   Опустившаяся на землю непроглядная темнота. Плывущие вдали отблески озаренного тысячами электрических огней нового города. Вой оборотня, пронзивший небеса холодной жестокостью и неизбывной болью. Подозрительное шебуршание, доносящееся от подножия дома… Обычная ночь в живущем своей вечно голодной нежизнью старом городе. Ничего особого.
   Как обычно, когда приходилось ночевать за городом, спал я весьма чутко. Вполуха. Вполглаза… Вполноса. Часто приподнимался и, держа ладонь на рукояти меча, вглядывался в танцующие во дворе угольно-черные тени, вслушивался в далекий сухой треск автоматных очередей и вой вышедших на ночную охоту оборотней, внюхивался в тонкую струйку просачивающегося через приоткрытую форточку воздуха… То есть сначала это была совершенно обычная ночь.
   А потом — как будто кто-то пыльным мешком по затылку врезал.
   Я вырубился. Начисто. Провалился в сон и продрых без задних ног чуть не до полудня. Нехорошо. Ох как нехорошо.
   А тут еще этот сон… Кстати, на это раз что-то новенькое. Такого я еще не видел. И на все сто уверен, что не хотел бы увидеть его вновь.
   Эх, сны, сны — зеркала реальности… Раньше, до Дня Гнева, к ним относились как к чему-то несерьезному.
   Изучали, анализировали, выстраивали цепочки предположений и домыслов, спрашивали друг друга: «А ты веришь в сны?» И снисходительно улыбались, услышав в ответ «да».
   Сейчас все совсем иначе. Никто уже не улыбается, никто не кивает свысока. После столетий насмешек и осторожных попыток толкований сны наконец-то приняли всерьез. Даже более чем всерьез. Да и как иначе, если новейшая теология, которая после Дня Гнева моментально стала главнейшей наукой человечества, затмив занимавшую это почетное место доселе физику, считает вполне и недвусмысленно доказанным, что именно во сне человеку легче всего прикоснуться к высшим силам и увидеть мир их глазами?
   Сны — это очень, очень серьезно. Посредством снов с нами общается Господь. Посредством снов нам шлет свои послания Люцифер.
   Знать бы только, кто из них решил наградить меня сегодняшним кошмариком? И зачем?.. Впрочем, последний вопрос с повестки дня можно снять…
   Что бы там не говорила церковь, у владык верхнего и нижнего миров все-таки есть некая общая черта: оба они больше всего на свете не любят, когда их спрашивают: «Зачем?» И карают за это беспощадно.
   А что касается первого вопроса… Разве это для меня столь важно?
   Лениво отщипывая и кидая в рот безвкусно-солоноватые крошки, я теребил переплетенную кожаными ремешками рукоять меча. А еще я думал.
   Думал не о прошлом — нет смысла сожалеть о прошедшем, его все равно не изменить. И не о настоящем— оно мимолетно и по своей сути является всего лишь отвлеченным философским понятием. Нет. Я думал о будущем, о том, что принесет мне этот день.
   Наверное, ничего, кроме очередных неприятностей…
   Меня ищет церковь, меня жаждет заполучить инквизиция, по указке все тех же святых отцов меня выслеживает Управление. За что?.. Какая разница? Если поначалу я и не видел причины, то теперь-то уж точно повод найдется.
   Я искоса взглянул на спокойно лежащий на пыльном столике тряпичный сверток. Поморщился, ощутив ползущее по комнате зловоние тьмы. Странно… Я уже почти не обращал на него внимания. Чувствовал, только если специально принюхивался.
   Наверное, тьма уже настолько глубоко въелась в мою душу, что я уже ее не замечаю, как не замечают нечто ставшее привычным и обыденным. Не замечают до тех пор, пока это нечто вдруг не обернется своей новой, кошмарной стороной и не пожрет мое испуганно вопящее «я».
   Печальная перспектива. Она стала неизбежностью после того, как я принял решение и взял в руки излучающий волны иномирового зла инструмент. Но, самое страшное, я об этом ничуть не сожалею. И, в конце концов, именно это отсутствие раскаяния низвергнет меня в ад, к вящей радости Аваддона.
   Почему-то, даже после увиденного в глазах демона преддверья, меня это почти не пугало.
   Может быть, потому, что в глубине души я до сих пор еще не могу поверить в реальность навалившегося на меня? Может быть, потому, что я, сам того не осознавая, все еще живу в полудетском, простом и понятном мире, где существуют четко разделяемые добро и зло?..
   Что же мне делать? Господи, услышь меня… Подскажи. Направь.
   Тишина. Абсолютная, давящая на нервы тишина в ответ. Всевышний, как и всегда, не отозвался на мои искренние молитвы.
   И это хорошо. Потому что если бы я сейчас услышал беззвучно грохочущий в ушах голос создателя нашего… Вот тогда я бы по-настоящему испугался. И вероятно, решил бы, что у меня крыша поехала. Потому что другой вариант — тот, в котором Господь и в самом деле вдруг захотел со мной пообщаться — это гораздо страшнее. Во много-много раз страшнее.
   Уж лучше быть сумасшедшим, чем слышащим глас Божий.
   Что же мне делать, Господи?.. Только не отвечай!..
   Одно ясно — в город мне сейчас соваться нельзя. Там меня ищут, там меня ждут. Единственное спасение— оставаться за городом, где у меня есть хоть какие-то шансы.
   Вот только интересно, сколько я смогу продержаться вне периметра, безо всякой помощи, без отдыха, без пополнения запасов? Неделю? Месяц? Или, может быть, год?.. Нет, год — это навряд ли. Зима быстро расставит все по своим местам. Холод, снег и изголодавшаяся нечисть неизбежно до меня доберутся.
   Впрочем, о чем я думаю? Какая зима?. Конец света наступит гораздо раньше… Или я надеюсь пережить второй День Гнева?
   Смешно. Смешно и грустно.
   Зачем? Зачем Ему все это?..
   Можно, конечно, пойти и сдаться на милость белорясых, понадеяться на их прощение. Наказания, конечно, не избежать, но «кающихся да простят». А епитимью я отработаю. После этого работы в Управлении мне, конечно, не видать, как собственных ушей без зеркала. Ну и что? На истреблении нечисти да беготне по пустым улицам свет клином не сошелся. Тем более что света-то этого осталось недели на две — вряд ли больше.
   Зачем?..
   Есть и еще один вариант — самый, можно сказать, радикальный: уйти. Просто уйти. Не один же город Челябинск на свете остался. Есть еще и другие. Тот же Магнитогорск, к примеру, откуда к нам в город караванами везут металл. Миасс. Златоуст. Или, если брать подальше, Екатеринбург, Курган, Уфа. Можно уйти туда. Трудно будет, конечно. Но я дойду. Наверняка дойду. Ходят же как-то между городами сумасшедшие пилигримы-богомольцы. Бродят туда-сюда, вооруженные одним только окованным серебром посохом да словом Божьим. И ничего с ними не случается. Так неужели я не дойду?
   Правда, вряд ли меня там примут с этой вот штукой за пазухой. Да и радиосвязь тоже никто не отменял. Наверняка челябинские власти сообщат во все окрестные города: вот, мол, есть тут такой, напакостил, сбежал, ловим теперь, а вы там у себя посматривайте и всяких подозрительных типов не пускайте.
   Так что или придется топать куда-нибудь совсем уж далеко… или выбраться за пределы пригородной зоны и осесть в какой-нибудь деревушке. Селянам люди нужны. Им все равно, явился незваный пришелец из света или выполз из тьмы. Если хочешь помочь — всегда добро пожаловать. И буду я там учиться пахать на стареньком, наспех обшитом стальными листами тракторе, со стороны больше похожем на танк, чем на мирную сельскохозяйственную машину. Целых две недели буду учиться…
   Зачем?..
   Докончив сухой паек, я снял с пояса фляжку. Встряхнул, вслушиваясь, как бултыхается внутри немного помятой полулитровой посудины теплая, отдающая хинной горечью вода. Сделал пару экономных глотков. Медленно завинтил крышку.
   Бесполезны все мои размышления. Пустая трата времени, сил и мозговых клеток. Никуда я от конца света не денусь. Не убежать мне от него, не скрыться. А вот в город вернуться придется. Хотя бы для того, чтобы раздобыть что-нибудь из еды.