Лотош Евгений. Делай что должно

   - Да ты-то откуда знаешь! - от возмущения орк начал брызгать слюной. Она сама тебе сказала? Да вы все...
   Тролль молча поднял его в воздух за плечи и несильно встряхнул. Зубы шамана лязгнули друг о друга, и он изумленно замолчал.
   - Ти-хо! - раздельно сказал Хлаш. - Эту женщину нельзя трогать, и она скоро умрет. Ничего с нами не случится за день. - Он аккуратно поставил Заграта на землю. - Мы остаемся.
   - Кахх'та карташ! - зло выругался тот, ощущая во рту вкус крови из прокушенного языка. - Крокодил двуногий! И что я теперь делать должен? В одиночку переться?
   К полудню развиднелось настолько, что в редкие пока облачные прорехи стало заглядывать солнце. Хлаш нашел под дровяным навесом старый ржавый топор и совместно с Тилосом приволок из леса несколько толстых деревьев. Затем, меняясь у пилы, наделали чурбачков, которые Хлаш тут же колол и аккуратно складывал в поленницу. Вскоре та доросла Теомиру до пояса, и лишь после этого тролль, смилостившись, разрешил сделать перерыв.
   - Надсмотрщик, - проворчал Заграт, устраиваясь на завалинке рядом с Теомиром и потирая поясницу. - Рабовладелец. Кому мы это делаем?
   - Себе, дурак! - тихо огрызнулся тролль. - Я не знаю, сколько мы здесь еще задержимся. Ты посмотри на Тилоса, он ведь, кажется, твердо решил помереть здесь вместе с этой... Танной. Другому бы я дал по башке да утащил на закорках, но с ним этот номер, боюсь, не пройдет. Неизвестно, кто кому даст, даже в таком состоянии. Нет, не рискну.
   - Так, значит, оставим его здесь, - так же тихо предложил Заграт, осторожно косясь на неподвижно сидевшего на склоне холма саженях в десяти Тилоса. - У нас своя дорога, он сам про это говорил.
   - Ты так думаешь? - усмехнулся Хлаш. - Ну-ну.
   Покопавшись в пахнущем застарелой гнилью подполе, Ольга нашла картошку, кадушку с солеными огурцами и заплесневелый окорок. Последний она было выбросила, но Заграт вовремя перехватил ее.
   - С ума сошла - еду переводить, - отчитал он ее. - Сама не хочешь - не ешь, а за других не решай. - Он оторвал зубами здоровый кусок мяса и начал жевать. Запашок чувствовался, но ему приходилось едать и похуже. Ольга нервно сглотнула и убежала к плите.
   После скудного обеда - Заграт подивился про себя, чем же питалась эта старуха, особенно зимой - компания выбралась на свежий воздух. Тилос, во время обеда сидевший рядом с кроватью и осторожно поглаживавший безжизненную руку бессознательной Танны, присоединился к ним.
   - Уже скоро, - резким надорванным голосом сказал он. - Потерпите, друзья, недолго осталось.
   - Ага, - буркнул Заграт. - Нагонят нас по-быстрому - и все.
   - Не шебутись, - с досадой оборвал его тролль. - Была бы погоня - давно бы на нас насела. Мы от гор еле плелись, улитка бы догнала.
   - Так и те ребята были какие-то квелые, - парировал шаман. - Их, видать, тоже каким-то боком зацепило, да еще я мозговым буром добавил. Только они давно отойти должны были.
   - Заграт прав, - неожиданно поддержал его Тилос. - Каратели, как известно, все владеют связной магией. Не так, как настоящие маги, для этого талант нужен, но точки-тире вспышками передавать могут, их специально тренируют. Так что зацепило их наверняка неслабо. Но вы бы топали в деревню, а? Здесь-то точно ничем мне не поможете.
   - Да мы подождем, - лениво откликнулся Хлаш. - Мы, крокодилы чешуйчатые, всякого там эфира не знаем, не видели, а подраться у меня руки чешутся. Пусть нагоняют, ежели хотят. - Он нащупал свою могучую шипастую палицу и подтянул ее поближе, любовно оглаживая рукоять. Заграт только покачал головой.
   - А кто эта Танна тебе? - наконец спросил он. - Жена, что ли, бывшая? Али любовница?
   - Она мать Беллы, - нехотя ответил Тилос.
   - А ты отец, что ли? - удивился Заграт. - Вот это новость...
   - Я не отец Беллы, не муж и не любовник Танны, - безразлично сказал Серый князь.
   - Но Танна - замечательная женщина. Если бы я мог, с радостью поменялся бы сейчас с ней местами.
   - Тилос, - с любопытством, пробивающимся сквозь старательно напускаемую серьезность, поинтересовалась Ольга, - а все же - кто она? Расскажи, а?
   - Рассказать? - Тилос откинулся на спину и посмотрел в небо, задумчиво жуя травинку. - А зачем? Ничего особенного. Ни подвигов, ни неземной любви...
   - Тилос... - умоляюще поглядела на него Ольга. Она сложила руки перед грудью, будто собиралась разговаривать с предками.
   Серый Князь вздохнул и приподнял бровь. Заграт усмехнулся краем рта. Похоже, девчонка начинает вить из него веревки. Ох, далеко пойдет, егоза...
   - Ладно, слушайте, - пожал Тилос плечами.
   Родителей своих Танна не помнила. С малых лет она жила на попечении общества - тут пол подмести, там гусей попасти, а став постарше - воды натаскать да свиньям корму задать. Деревушка по имени Сагра была не слишком большая - полсотни дворов, но народ в ней жил добродушный, незлой, и впроголодь девочка спать не ложилась, хотя и не знала, на каком дворе заночует следующим вечером.
   Красотой ее духи не обделили уже в детстве, той красой, которая не уходит со взрослением. Знакомые мальчишки не упускали случая щипнуть ее или дернуть за волосы, и она с удовольствием отвечала им тем же. Вообще уличная жизнь воспитала из нее скорее мальчишку-сорванца, чем порядочную девушку, и серьезных стычек с ней сверстники старались избегать: маленькие костлявые кулачки быстро выбивали дурь из их голов - зачастую вместе с юшкой из носа.
   Когда ей исполнилось двенадцать, у ней впервые пошла кровь. В панике она бросилась к местной ведьме-знахарке, Келле, и та долго утешала ее, вытирая грязным полотенцем текущие из глаз слезы. Вскоре после этого она стала ловить на себе странные оценивающие взгляды матерей тех мальчишек, с кем она бегала ловить рыбу и разорять перепелиные гнезда. Она не понимала этих взглядов до тех пор, пока Теревена, одна из ее немногочисленных подружек, не поделилась в ней жуткой тайной: родители Керубена, пятнадцатилетнего оболтуса из богатой - по местным меркам - семьи, говорили со старостой, что пора бы девке и за ум браться, о замужестве думать. От подобных разговоров до свадьбы проходило, бывало, лет до трех-четырех, но, раз определенная, судьба детей обычно оставалась неизменной.
   Уговоры, пусть и неявные, в тех краях чтили. По молодости лет Танна не задумывалась о том, что, будучи сиротой на попечении общества, она не обладает ни малейшим правом голоса. Если родное дитя у родителей слезами и истериками редко, но могло добиться от ворот повороту нелюбимому парню, то у нее имелось лишь два выбора: пойти за кого укажут либо подвергнуться всеобщему остракизму или даже изгнанию из деревни. Впрочем, вряд ли у нее возникла бы сама мысль о протесте: старшим ее научили подчиняться беспрекословно.
   Вероятно, так бы и прошла ее жизнь - бесприданной женой среди родственников постылого мужа, не упускающих случая попрекнуть куском хлеба, - если бы не обнаружившийся у нее еще в раннем детстве Дар. А Дар этот случился весьма неприятен: одного взгляда на человека ей хватало для того, чтобы определить - говорит он правду или же лжет. До поры до времени, пока она пасла гусей да бегала с прочими детьми по пыльной улице, проблемой это не являлось. Разве что пацанва в ее присутствии остерегалась рассказывать совсем уж откровенные небылицы, чтобы не нарваться на презрительное фырканье. Но однажды, когда ей исполнилось лет, наверное, тринадцать, она стала свидетелем спора между Келлой и местным толстосумом Качером. Толстосум, жадный как барсук, нещадно моривший своих работников и дрожавший над каждым грошем (а между тем, как всем доподлинно известно, державший в подвале огромные сундуки, набитые золотом), пользовался дружной деревенской нелюбовью. Хитроватый и всегда себе на уме, в этот раз он попытался заплатить Келле за лечение заболевшей маститом коровы вместо пяти оговоренных грошей три, утверждая, что дал ей вперед задаток. Ведьма, целую ночь проведшая рядом с больным животным и качающаяся от недосыпа, пыталась слабо протестовать, но большой и шумный Качер просто не давал сказать ей ни слова, громко и обильно возмущаясь по поводу падения нравов и нечестности людей в целом и ведьмы в частности. На шум собрались соседи. Всем было ясно, что Качер в очередной раз пытается надуть Келлу, но вступаться за нее не спешили: портить отношения с владельцем едва ли не четверти всех пахотных земель в округе не хотелось никому.
   Качер уже почти вытолкал за ворота едва не плачущую Келлу, когда Танна, гнавшая стаю гусей на пруд, бросила хворостину и решительно протолкалась через небольшую толпу.
   - Ты врешь! - звонким голоском заявила она. Ее губы тряслись от возмущения. - Ты обещал ей пять монет и ничего на давал заранее! Ты врешь еще хуже, чем Ведел вчера на речке! - Ведел был ее другом и еще одним кандидатом в женихи, хотя она об этом и не знала. - Все же видят, что ты врешь!
   - Да? - ухмыльнулся неприятно пораженный, но не подавший виду Качер. Ты-то откуда знаешь? Подслушивала под забором, что ли?
   - Нет! - уже тише ответила Танна. Внезапно она осознала, что сказать ей, в сущности, нечего. Желтые прожилки лжи в глазах Качера были очевидна только ей.
   Она уже не раз с изумлением убеждалась, что другие не видят таких очевидных вещей. Но отступать было некуда. - Я тебя насквозь вижу!
   - Да что ты говоришь! - ухмылка на лице Качера стала похожей на гримасу ненависти. - И что же ты видишь? Может быть, как тебя дерут за уши за неуважение к старшим, ты, сирота подзаборная?
   Люди недовольно заворчали. Танну, в общем-то, любили, и прямое оскорбление не понравилось многим. Качер, поняв, что допустил ошибку, одним сильным движением вытолкнул Келлу со двора и со стуком захлопнул калитку. Кто-то помог ведьме подняться с земли, и люди, покачивая головами, стали расходиться. Кто-то еще дал Танне шутливый подзатыльник, и она, подобрав свою хворостину, побежала собирать разбредшихся по всей улице гусей, бросив напоследок сочувственный взгляд на Келлу.
   История, как обычно, сплетнями разнеслась по деревне, но была бы забыта так же быстро, как и обычно, если бы буквально через два дня Танну не угораздило уличить в жульничестве заезжего игрока в трактире. Когда тот попытался незаметно вытащить из кармана лишнего туза, она скребла пол у стойки и никак не могла его видеть. Тем не менее проигравшийся этим вечером крестьянин с радостью откликнулся на ее возмущенный крик и выгреб из кармана незадачливого шулера аж с десяток тузов разных мастей. Изрядно помятого гостя с позором выбросили из трактира, заботливо, чтобы не ушибся, швырнув на изрядную кучу еще не убранного навоза в дальнем углу двора. Но на Танну с тех пор начали опасливо коситься.
   Чего греха таить, у каждого были мелкие делишки, тщательно скрывавшиеся от окружающих, и никому не хотелось, чтобы какая-то приблудная девчонка вытащила их на свет.
   Очень быстро Танна заметила охлаждение со стороны деревенских. Вскоре она с удивлением заметила, как матери сердито звали домой своих отпрысков, замечая их в компании с девочкой. Ей стало все сложнее находить себе ночлег, хотя кормили ее по-прежнему сытно: портить отношения в потенциальной ведьмой людям хотелось еще меньше, чем с богатым Качером. Чем дальше, тем больше она ощущала растущую вокруг пустоту. Наконец, в один прекрасный день Келла решительно взяла ее за руку и привела к себе домой.
   - В общем, так: теперь это твоя комната, - решительно заявила старуха после непродолжительных расспросов. - Грех перед духами - Дар в землю зарывать, не для того он дан. С завтрашнего дня начинаю тебя учить.
   Танна немного удивилась такой перемене в своей жизни, но ей, в общем, было все равно, а может, даже немного интересно. Всю свою коротенькую жизнь она выполняла то, что приказывают, и ей было безразлично, кому подчиняться. Келла так Келла, тем более что ведьма по-доброму относилась к ней. Поэтому на следующий день она начала старательно зубрить лечебные травы. Общество не возражало против такой перемены, поскольку Келла потихоньку дряхлела, а деревне негоже оставаться без колдуньи. Танна как ученица ведьмы - почему бы и нет, тем более когда это убивает сразу двух зайцев. Так что пару лет после того девочка усваивала свои новые обязанности. К концу этого срока она уже неплохо разбиралась в травах и снадобьях и даже могла самостоятельно вылечить одну из семи разновидностей острого живота у человека или хромоту у лошади. Вероятно, ее жизнь так бы и пошла по проторенной дорожке деревенской колдуньи - одиночество, много уважения и немного затаенного страха со стороны окружающих, если бы не Чума.
   Со времен Большой Войны, как ее называли односельчане, прошло чуть больше десяти лет. Сагра стояла неподалеку от малопроходимых лесных болот, и в нее приходила лишь одна более-менее торная дорога. Ненадежные тропинки через топи для больших армий точно не подходили, так что они сюда и не являлись. От отдельных же групп мародеров сельчане с успехом отбивались сами - при помощи отряда наемников в пять человек. Война закончилась, деревня не понесла серьезного ущерба, наемники обзавелись собственными хозяйствами, женились, огрузнели и теперь вечерами рассказывали детишкам сказки о своих героических подвигах. Но внешний мир еще не оправился от страшных побоищ, перемоловших сотни тысяч людей, орков и троллей.
   Золотая Бухта лежала в руинах, и даже сам Император жил в каком-то наспех отремонтированном доме, некогда принадлежавшем богатому торговцу зерном. На тот момент он являлся одним из самых шикарных зданий в столице. Создававшаяся десятилетиями подземная канализация больших городов почти полностью разрушилась, и на улицах стояла вонь от испражнений и прочих отбросов.
   Естественно, все это безобразие сопровождалось эпидемиями. Холера и дизентерия опустошали целые местности, скудные проточной водой. Сам Император спасался тем, что ел и пил исключительно из серебряной посуды серебро, как известно, отпугивает злых духов болезней. От многих его приближенных, впрочем, духов не отпугнуло ни серебро, ни даже чистое золото, так что они умирали в страшных муках. В массе своей размножились мыши и крысы, стаями обгладывающие трупы людей и домашних животных, зачастую валяющиеся прямо на улицах. Было удивительно лишь одно - что Чума пришла лишь спустя десять лет. Наверное, это заслуга добрых духов - сразу после войны она просто превратила бы голодное западное побережье в безжизненную пустыню. Сейчас же, худо или бедно, но с эпидемией боролись.
   До Сагры Чума добралась нескоро. Во многих других местах эпидемию довольно успешно подавляли целители, наконец-то сопоставившие стаи переносивших ее блохастых крыс и локальные вспышки пандемии. Но полуграмотная Келла, разумеется, ничего не знала о новейших достижениях эпидемиологии, поэтому не обратила внимания на идущие по деревне пересуды о дохлых грызунах в погребах. Первый случай Чумы стал для всех полной неожиданностью. Заболела трактирщица, в подвале которой спряталась приехавшая за неделю до того в телеге из-под зерна крыса.
   Вскоре заболели еще несколько человек, и общество в панике снарядило экспедицию в город с просьбой о помощи.
   Первым местом, куда сунулась экспедиция, оказался Храм Пророка. Храмовники, по правде говоря, были не единственными, кто умел бороться с чумой, но свежеотстроенный Храм стоял неподалеку от въезда в Золотую Бухту. Сунувшаяся туда горстка провинциалов, доселе общавшихся лишь с оптовыми торговцами продовольствием и ошалевших от ласкового приема, с радостью согласилась на все условия храмовников, не слишком даже и разобрав - а что это за условия.
   Явившийся вскоре после того в деревню отряд монахов в количестве пяти человек под руководством брата Селима, таскавшего на груди массивный золотой символ Пророка - круг с пятиконечным крестом внутри - поразил сельчан своим энтузиазмом. Всего за день они соорудили за околицей что-то вроде святилища и две временные хижины, в которых и поселились, вежливо, но твердо отклонив все приглашения крестьян, в том числе и самого Качера, благо лето стояло теплое.
   Впрочем, последнему от ворот поворот они не дали и часто проводили у него целые дни. От разбросанных по округе ядовитых приманок сдохли все крысы и половина местных собак, сельчане поголовно кашляли, задыхаясь от едкого запаха дыма, которым окуривали жилища, но эпидемия была остановлена. Из трех десятков заболевших половина скончалась в судорогах, но половина выжила, что было явным прогрессом. Новых случаев чумы не случилось, если не считать Келлы. Никто не видел, как брат Селим как-то вечером, когда Келлы с Танной не было дома, вытряхнул на порог их стоящего на отшибе дома с дюжину блох из пакетика и тут же дал деру, сверкая сандалиями из-под длиннополой рясы.
   Через неделю Келла свалилась в лихорадке. К этому времени уже почти вся деревня перебывала в святилище, с глубоким изумлением слушая рассказы монахов о мученической смерти Пророка на колесе, о пагубности для души языческой веры в духов, о необходимости покаяния. Побывала там и Келла, но не выдержала и до середины проповеди. Демонстративно отплевываясь, она гордо покинула помещение.
   Когда ведьма заболела, к ней пожаловал сам брат Селим и долго увещевал ее покаяться и принять истинную веру, дабы всеблагой Пророк мог смилостивиться над ее бессмертной душой и, возможно, даже и бренным телом. Все, на что хватило обессиленной Кенны, это молча показать ему пальцем на дверь и потерять сознание.
   Брат Селим с оскорбленным видом покинул дом и тут же, под пораженными взглядами крутившихся неподалеку мальчишек, демонстративно проклял и само строение, и тех закоснелых язычников, кто в нем проживает.
   На следующий день в моче и испражнениях Келлы появилась кровь, ее начало рвать коричневой кашицей, язык обложило толстым белым налетом. Вскоре на теле начали появляться темные пятна, под кожей образовались плотные бугорки. Многие из них лопались, наружу вытекал омерзительный экссудат. Почему Танна, ухаживающая за больной, сама не подхватила болезнь, было ведомо лишь добрым духам - или же матери-природе, наделившей ее врожденным иммунитетом.
   Тело Келлы пылало, черты лица заострились. От страшных мучений она постоянно впадала в бред, заговаривалась, не узнавала Танну. Брат Селим еще раз посетил больную, но проповедовал на этот раз не столько ей (колдунья уже почти не приходила в сознание), сколько девушке. Она молча дослушала речь до конца и дала ему оглушительную оплеуху. Дом Келлы односельчане по возможности избегали и до ее болезни, а уж сейчас матери запретили приходить сюда даже мальчишкам. Поэтому в отсутствие посторонней аудитории брат Селим воздержался от театральных жестов, а просто плюнул на порог и ушел, держась за щеку и затаив в сердце черную злобу.
   Келла умерла через день после его прихода. Танна кое-как похоронила ее тело на дальнем краю огорода - дотащить тело грузной старухи до кладбища пятнадцатилетней девочке оказалось не под силу. Поразмыслив, она сожгла на костре зараженный тюфяк и кое-какую одежду. Больше о своей первой учительнице она не вспоминала. Не то, чтобы юная ведьма была такой уж черствой и неблагодарной, просто ей предстояло понять, как жить дальше. В наследство ей достался давно не ремонтированный дом с щелястой печью и забитым сажей дымоходом, а также несколько чересчур больших платьев, требующих капитальной ушивки, нехитрая домашняя утварь, десяток кур и свинья. Лето заканчивалось, и вряд ли она была в состоянии заработать себе на хлеб ремеслом целительницы:
   коликами в животе человеческие болезни не исчерпываются, а скотина болеет далеко не так часто, чтобы прокормить лекаря. К тому же два монаха сами оказались хорошими целителями, и люди стали ходить за лечением к ним, явно избегая Танну.
   Та снова, как и два года назад, ощутила вокруг себя круг отчуждения. Когда наступила осенняя сырость и из щелей потянуло сквозняками, Танна всерьез задумалась о том, чтобы попытать счастья в другом месте. Где - она не знала, ведь даже стоящая лишь в семидесяти верстах от деревни Золотая Бухта казалась ей немыслимо далеким краем света. Решиться на такое было трудно. Ее колебания продолжались до самого октября.
   Но тут произошли события, которые все решили за нее.
   После того памятного случая с пятью грошами за корову Качера Келла категорически отказалась иметь с ним какие-либо дела. Мастит оказался заразным, и вскоре у скупердяя сдохли две лучших коровы, за которых он отдал по три серебряных монеты и на приплод от которых очень надеялся в плане улучшения своего стада. Все, кроме самого Качера, втихомолку посмеивались в усы, вспоминая поговорку про скупого, платящего дважды. Качер же просто возненавидел Келлу. Кроме того, он не забыл дерзкую девчонку, так что его ненависть перешла и на Танну. Здесь он удивительным образом стакнулся с братом Селимом, которому необращенная ведьма-язычница была что бревно в глазу. Близилась зима, а с ней и отчет перед настоятелем Храма о потраченных средствах. В принципе результатов он и так достиг неплохих - значительная часть деревни посещала проповеди, а многие, включая Качера, с радостью обратились в истинную веру, но полное искоренение оплота язычества было бы весьма полезно для карьеры. К тому же Селим не забыл оплеуху.
   В один прекрасный день, а, точнее, вечер, толпа селян с вилами и решительными выражениями на лицах появилась перед домом колдуньи. Незадолго до этого в деревне началась новая эпидемия - на сей раз простуды. Это считалось довольно обычным явлением - что ни осень, то полдеревни хлюпало носами и надрывно кашляло, но на сей раз брат Селим ловко воспользовался случаем и убедил новообращенных в том, что причина болезни - Танна. Если и не сама, то, во всяком случае, ее языческое присутствие, противное Пророку. Молодой, но уже искушенный в борьбе с ведьмами монах собрал небольшую толпу и повел ее на штурм языческого бастиона.
   Все, в общем-то, шло по плану - дом полыхал как охапка сена, часть погромщиков потихоньку смылась, зажимая под мышками бесхозных отныне кур, а саму Танну привязали к столбу возле ворот. Оставалась одна малость навалить возле нее хвороста да поджечь, чтобы раз и навсегда устрашить человеческие сердца неотвратимым гневом Пророка. Но тут случилось непредвиденное. Если бы у столба стояла старая Келла с ее крючковатым носом и большой бородавкой под глазом, толпа с удовольствием вспомнила бы старые страшные сказки о заживо выпитой прямо из жил младенческой крови (даром что последний раз дети здесь пропадали еще до рождения старухи). Но здесь на месте ведьмы оказался как раз этот самый младенец - зареванная девчушка с перепачканным соплями и грязью лицом, в лохмотьях, оставшихся от ее поношенной одежды. Поднять на нее руку, а тем более приговорить к мучительной огненной смерти, не смог бы никто. Многие стыдливо отворачивались, чтобы не видеть сквозь прорехи в платье костлявое, совсем еще детское тело.
   Чувствуя, что теряет инициативу, брат Селим сам было притащил охапку соломы к ногам ведьмы, но увидел обращенные на него угрюмые взгляды и замер на месте.
   Ситуация неожиданно стала патовой. Поняв, что рискует результатами многомесячного труда, монах стал лихорадочно искать решение. Как назло, в голову ничего не приходило. Поэтому Селим, рассудив, что лучше выполнить плохую задумку, чем метаться совсем без плана, стал таскать к ногам Танны солому и хворост. Вскоре куча дошла ей до пояса. Брат Селим потянулся за факелом.
   - Что здесь такое? - раздался из-за спин крестьян ледяной голос. Толпа отхлынула в стороны, и монах оказался нос к носу с лошадью, на которой восседал закутанный в теплый черный плащ человек. На его лице блуждала брезгливая мина аристократа, случайно вляпавшегося сапогом в кучу навоза. - Групповое изнасилование? Что, никак не можете решить, кто первый?
   Селим нервно сглотнул. Что-то в голосе и манере держаться пришельца заставляло вспомнить главный зал Высокого Храма, мрачный, полуосвещенный багровыми факелами, и холодный голос Настоятеля, принимающего клятву верности. Колени монаха неприятно ослабли, а толпа его сторонников начала быстро рассасываться.
   Власть в селе уважали, поскольку видели крайне редко, а этот чужак явно имел к ней отношение.
   Деваться было некуда. Селим решительно, как ему показалось, шагнул вперед и громким и уверенным (визгливым и дрожащим) голосом заявил:
   - Кто ты и что тебе здесь нужно? По какому праву прерываешь ты суд праведный над нечистой ведьмой, что порчу на людей наводит и чуму пробуждает? Изыди, грешный дух, или будешь проклят Храмом на веки вечные!
   - Храмом? - удивился человек. - Все интересней и интересней. Так это ты, братец, первый в очереди? Понятно, с бабами в Храме плохо. Слушай, а ты не пробовал с ней по-хорошему? Может, она бы и так дала?
   - Да как ты смеешь... - дрожащим от страха пополам с яростью голосом начал Селим, но незнакомец оборвал его:
   - Заткнись, идиот! Я задал вопрос, но так и не услышал ответа. Спрашиваю еще раз: что здесь такое?
   - Знай же, нечестивец, что эта ведьма повинна в грехах тяжких! неуверенно заявил брат Селим. Рядом с ним уже осталась лишь кучка самых стойких приспешников, включая имевшего личный зуб на Танну Качера. Остальные хоронились в темноте по кустам, с любопытством ожидая развязки действа. - Насылает она на людей тяжкие болести, чуму да мор простудный, и гневит Пророка своими мерзкими пакостями...
   - Сегодня я проехал еще через две деревни, - задумчиво произнес незнако-мец. - В одной из них есть ведьма, но нет гриппа. В другой нет ведьмы, но эпидемия есть.