- Что же ты молчал?
- Это ты молчал. Я же не знал ничего. Отец... Мне неловко говорить о нем. Его фиаско со сватовством к Ольшевой имело довольно громкий резонанс в его кругах, и он не мог не сделать прошения в память своего несчастного друга. Так вот, Алиса Сергеевна дома - раз. Скоро вы будете вместе - два. А если позволишь, то в Аравию мы пойдем вместе. Я так не хочу домой!
- Отец продлит тебе поездку? Ты уверен?
- Скоро узнаем. Я просил его адресовать депешу в Суэц.
- А я собирался возвратиться в Петербург - просить за Алису Анатолия Федоровича Кони. Но после всего, что ты сейчас сказал...
- Как, ты знаком с самим председателем окружного суда? В высшем свете поговаривают о нем... словом, прочат пост обер-прокурора Санкт-Петербурга в ближайшем будущем.
- Нет, Андрей, я с ним не знаком. Хотя слышал о нем как об образованнейшем человеке. У нас общие знакомые в просвещенных кругах. Перед самым отъездом мне пообещали протекцию.
- Протекция не понадобится, Саша!
- Тогда, конечно, в Аравию! - И они дружно налегли на весла.
А пока из "города Собак" двигаясь к "городу Крокодилов", заночевали в селении коптов. Жители принимали своих единоверцев очень сердечно. А один из них пригласил к себе и угощал с большим почетом. Потом друзья четыре дня шли пешком, переплыли Нил, наняли проводника и отправились на осликах в Крокодилополис.
Здесь проводник Али заканчивал свою работу. Он стоял поодаль и неловко переминался с ноги на ногу. Ему хотелось на прощание выразить путешественникам свои добрые чувства, сказать что-то сердечное. Но он не решался и только спросил:
- А у вас тоже есть бакшишники?
Гранов вместо ответа протянул ему деньги, немного больше, чем они договаривались.
Проводник обиделся:
- Я видел вас вчера на переправе. У вас нет больших денег, я знаю, и мне лишнего не надо. Мой отец водил караваны. Он никогда не брал больше, чем положено. Зачем это? Я думаю, вам понравилась моя страна и вы будете рассказывать про нее в России. Мне лишнего не надо...
- Да, Али, - покраснел за Гранова Елисеев, - нам очень понравилась твоя родина и твой народ. Прощай, брат, и будь уверен, придет такое время, когда на твоей родной и красивой земле не будет бакшишников, а на нашей исчезнут все нищие. И твои дети поедут учиться в наши университеты.
Добравшись железной дорогой до Суэца, путешественники наняли проводников, погонщиков верблюдов, - Рашида, Ахмеда и Юзу. Этим троим тоже суждено было стать друзьями Елисеева. Рашид и Ахмед говорили на смешанном французском с итальянским. А Юза знал даже несколько русских слов.
Предстоял путь через Аравийскую пустыню...
В океане судеб
От суетных оков освобожденный...
Одна семья
Это была на первый взгляд странная дружба. Человек, идущий по жгучим пескам пустынь, спящий на куче лапника в тайге, спускающийся в глубокие скользкие пещеры, пересекающий порожистые реки в утлой лодчонке, и тихие домашние люди, для которых даже путешествие из Петербурга в Москву в поезде считалось грандиозным событием. Долгие приготовления к отъезду, взволнованные обсуждения каждой мелочи, упаковка необходимых в дороге вещей, заблаговременный вызов извозчика, страх опоздать, боязнь простуд, сквозняков, заразы, неведомых встреч, неизвестности...
Знакомство произошло случайно. Миша играл на дорожке недалеко от дома в зеленом пригороде Петербурга. Резвившийся мальчик неудачно прыгнул, вывихнул ногу и вскрикнул. В это время как раз возвращался с утренней прогулки доктор Елисеев. Увидев плачущего ребенка, он тут же вправил ему сустав, потом взял его на руки, принес к себе, наложил шинку и крепко забинтовал ножку.
Тем временем Мишина мама выбежала на крик, но Мишу на месте не нашла. Она растерялась, но открылась дверь соседнего дома, и худенькая молодая женщина пригласила ее войти, сказав, что ребенок находится в доме.
Фаина Михайловна вошла и, увидев забинтованную ножку, ахнула и кинулась к сыну, ничего больше не замечая вокруг.
- Мамочка, успокойся, мне совсем не больно, доктор меня сразу вылечил. Посмотри, посмотри, мамочка, что тут есть!
Повсюду стояли, лежали, висели чучела различных животных и птиц. Со шкафов и полок глядели черепа, сквозь стекла мерцали разноцветные бабочки. Стены были увиты диковинными растениями. По полу разгуливали собака и кот, с абажура над столом свисала обезьянка, а на этажерке сидела ворона и, нахохлившись, разглядывала гостей.
"Немудрено, что Мишенька забыл про свою боль", - подумала Фаина Михайловна.
Из соседней комнаты доносились верещание, свист и пение птиц. Там в огромной клети, стоящей посередине, летали, прыгали и сидели на жердочках и ветках цейлонские, африканские и еще Бог весть какие птицы и наши щеглы, снегири, синицы. Когда в клеть вошел доктор, раздалось что-то вроде многоголосого приветствия и птицы стали летать вокруг него, садиться ему на голову, плечи, руки.
Дома Миша и его мама захлебываясь, наперебой рассказывали про доктора. Фаина Михайловна с гордостью показала мужу и дочери брошюру Елисеева "По Скандинавии и Лапландии", которую получила в подарок от автора.
Иван Федорович встрепенулся:
- Я знал одного Елисеева в давние еще времена. Это было именно на твоей родине, Фаня. Обстоятельства жизни моей сложились тогда так, что я некоторое время работал по вольному найму писарем в военной крепости. Так вот, там у нашего Назарова служил некий Елисеев. А когда Назарова сослали, появился новый комендант, и меня сразу уволили... Тогда я нанялся репетитором к твоему брату и познакомился с тобою. Надо бы показать статью Константину Петровичу. Мир так тесен!.. Статья об этих именно местах.
Хотя дружба Елисеева с Надеждиными возникла случайно, она случайной не была. Может быть, таким и видится страннику в дальних краях семейный уют и покой?..
Надеждин любил и хорошо знал русскую и западную литературу. Семейные чтения были обычным вечерним занятием. Иногда устраивались представления, игры.
Все четверо Надеждиных жили в согласии, были сердечны и хлебосольны. К ним в дом часто наезжали гости - друзья и родственники Фаины Михайловны из Финляндии.
Но с недавних пор самым желанным гостем был Елисеев. Каждое его возвращение из дальних странствий было для Надеждиных большим семейным праздником. Дети готовили сюрпризы. Фаина Михайловна специально пекла пирог "волшебному доктору". Пирог всегда нравился, и хозяйка сияла.
Вот Елисеев появляется в дверях. Миша начинает носиться по комнатам, возвещая о прибытии доктора трубным криком, но потом, вспомнив, что он уже большой, подходит к доктору и заглядывает ему в глаза, будто хочет увидеть в них, не забыл ли Александр Васильевич, что это он, Миша, первый познакомился с ним и только потом познакомил с ним сестру Наташу, которая разговаривает сейчас с доктором, как взрослая. Миша пытается взять доктора за руку, доктор шепчет что-то Мише на ухо... Миша блаженствует: он не забыт, он отмечен тайной, хоть и маленькой, но все же.
От доктора всегда ждали чудес. И чудеса всегда появлялись. Елисеев привозил необыкновенные подарки: раковину с Цейлона, японскую куклу, светящийся камень.
В этот раз доктор раскрыл над столом ладонь, и по ладони запрыгали зверьки размером меньше маленьких мышей, только с пушистыми хвостиками.
Дети подняли визг:
- Ой, как они называются?! Кто это такие?! Такие крохотные!
- Африканские карликовые белки.
Сначала белочки перепрыгивали с пальца на палец, потом спрыгнули на скатерть. Им принесли блюдце с орешками и сахаром. Белочки попрыгали по краю и даже погрызли немного. Но потом снова вспрыгнули на теплую, надежную ладонь.
- А бывают белки большие-большие? Великанские, как слоны? - задал глупый вопрос Миша.
- Скажешь тоже! - Наташа, не отрываясь от белочек, усмехнулась. - Ясно, что не бывают.
- А вот с нашего соседского петуха бывают, - сказал доктор.
- С целого петуха?
- Да, а есть и масличная белка. Она может разгрызть орех нгали, скорлупа которого тверже многих металлов.
- Почему чудеса бывают только в Африке?
- Не только в Африке, Миша. На Цейлоне есть белка еще крупнее. Она зовется королевская, но ведет себя далеко не по-королевски. Когда я там жил, две такие белки влезли ко мне через окно и норовили стянуть что-нибудь со стола. А ты забыл, Миша, сколько чудес в нашем лесу? Завтра пойдем и найдем целую корзину! А краше нашей дальневосточной тайги и озер Карелии вообще ничего нет! Какие там лунные ночи! Сидишь посредине озера в крохотной лодке. Вокруг сияющая хрустальная вода, а над ней - звезды. И необыкновенная, бесконечная, лучистая, звенящая тишина. Этого ни в какой сказке не придумать! И белки там, между прочим, тоже есть.
- Александр Васильевич, а правда, что обезьяны бывают умнее людей?
Все смеются.
- Как сказать, Миша, люди ведь тоже разные - один, скажем, воспитанный, а другой неотесанный. Среди горилл есть самцы, которые уступают самке место поудобнее, как настоящие джентльмены. Человекоподобные при встречах иногда, я даже сам видел несколько раз, отдают друг другу что-то вроде поклона, и пожимают руки, и обнимаются, и даже целуются.
- Александр Васильевич, - решился вставить Надеждин, - вот вы ночуете то в тайге, где бродят тигры и волки, то в пустыне, где за караванами охотятся разбойники, то на львов идете. Вам, что, не знакомо чувство страха? Вы не боитесь за свою жизнь?
- Что вы, Иван Федорович! Когда слышишь львиный рев, страх пробирает до самых костей. Но я почему-то всегда верил в свою звезду. В самых отчаянных случаях старался сохранять присутствие духа. Потом... к постоянной опасности привыкаешь, как привыкаешь к ветру, к холоду.
- Ну а если...
- А если... От своего не уйдешь. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Помните, у Державина?
Жизнь есть небес мгновенный дар!
Устрой ее себе к покою
И с чистою твоей душою
Благословляй судеб удар!
- Хорош покой. И параллель... Ваш Державин - эпикуреец. Пиры, шекснинска стерлядь... придворные балы... А ваше кочевье... Да, это нечто противоположное, мягко выражаясь... Такое отрешение, я бы сказал.
- Почему же отрешение? Совсем наоборот. Мне кажется, я там общаюсь с миром ближе, теснее. Каждый избирает то, что ему любо, или то, без чего он не может... Я доволен тем, что получаю от жизни.
- Вы, наверное, не дорожите жизнью? - не унимался все по-своему понимавший Надеждин.
- Как можно, Иван Федорович? Напротив! Как бы это объяснить? Ну вот, как существует строение Земли, так существует и строение духовной жизни человека. И в ней текут реки наших судеб. На Руси говорят: "На Бога надейся, да сам не плошай". Если человек плошает, значит, он хочет прожить как бы нахлебником у самой Природы. И он в этом случае не сможет войти в русло своей судьбы. Настоящий человек, я полагаю, должен иметь это русло, должен искать его, пробивать, расчищать. Созидать, как созидает свое русло река. Тогда и происходит соединение предначертанного с добытым. Ну, а если начертано... то знаете, "кому надлежит быть повешенным, тот не потонет".
Если бы тихие Надеждины предвидели, какие самумы впустили они в свой дом!
Маленький Миша станет географом-исследователем, участником первых советских комплексных экспедиций 20-х годов, в июле 1941 года добровольцем пойдет в ополчение.
Наташа... Впечатлительная пятнадцатилетняя девочка влюбится в Александра Васильевича. Не по-детски. Будут томить сны: вот она вырастает, ей шестнадцать; Елисеев приходит и просит у мамы с папой ее руки, а она, она - согласна, согласна! Это были мечты. Сколько раз она высчитывала: когда ей будет шестнадцать, ему будет... тридцать восемь. В книгах и в рассказах взрослых она жадно внимала историям, когда разрыв в возрасте был велик. Но она не могла ответить даже себе самой, почему ничего не будет. Она это предчувствовала. Может быть, болезнь Алисы делала ее в глазах Наташи эфемерной, не реальной женой ее кумира. Она краснела перед Алисой, не умея прятать свои чувства к Александру Васильевичу. Она видела, как беззаветно любит Елисеев жену, страдала и в то же время наслаждалась его любовью к Алисе. Она страдала оттого, что сама любила прекрасную Алису, но так получилось, что любила ее Наташа через свою любовь к Елисееву. Мудрая и чуткая Алиса, единственная понимала все и была предельно внимательна к девочке.
Когда Елисеева не стало, Наташе было именно шестнадцать. Среди потрясенного семейства Надеждиных она единственная держалась собранно. Выхаживала заболевшего Мишу, помогала по хозяйству родителям, которые тяжко переносили утрату. И то, что Елисеев умер в своей постели в Петербурге, умер от "мирной" болезни, никак не укладывалось в их уме.
Наташа повзрослела, стала еще тоньше, одухотвореннее. Темные волосы, высокий светлый лоб, огромные глаза...
Фернан Пижо подружился с Елисеевым во время одного из путешествий и, как обещал, приехал к нему в Петербург. Узнав о безвременной смерти друга, разыскал его жену. Состояние здоровья Алисы и без того было безнадежным, а свалившееся на ее плечи горе совсем подкосило ее. Она скончалась следующей осенью...
Алиса еще при жизни Елисеева поняла, какое юное, цельное, высокое чувство питала Наташа к своему кумиру - Александру Васильевичу. И теперь она жалела девочку даже больше, чем себя. Когда представился случай, Алиса ввела месье Пижо в дом близких ее покойного мужа. Наташа пребывала в трауре. Но она не могла отказать Алисе и приняла дружбу добряка француза. Он стал частым гостем, внося живую, легкую атмосферу в дом. Зная о страсти месье Пижо коллекционировать портреты красавиц мира, Наташа не могла и подумать, что в этой коллекции ее портрет займет главное место, и сфотографировалась у месье Пижо по настоянию матери - на память.
А месье Пижо не на шутку влюбился в русскую красавицу. И вот однажды французский друг пришел в дом к Надеждиным просить руки их дочери...
Мать и отец молчали. Фернан им очень нравился. Они ждали, они верили, что их дочь оправится от юных грез, притупится первое чувство и она выйдет замуж. Но расстаться... Долго плакали, обнявшись, все трое.
- Я знаю, я виновата перед вами. Знаю, что принесу вам много страданий, мои дорогие... если не уеду. Я поняла: я должна уехать... У меня нет другого выхода...
- Конечно, доченька... будь по-твоему... - кажется, первый раз в жизни произнес решительным голосом Надеждин. - Ты будешь ездить к нам в гости. Это невозможно, это так страшно, если мы не будем видеть тебя подолгу!.. Ты нам пиши чаще, - добавил Иван Федорович, не выдержав тона до конца, и, стушевавшись, вышел.
Жених Наташи полюбил все русское. Он начал читать Толстого и Достоевского. Он бы даже стал русским крестьянином, если бы невеста этого пожелала. Но Наташа решила уехать.
- Здесь я буду приносить страдания близким, - сказала она тогда Алисе, как будто оправдываясь.
Елисеев, говоря о судьбе, которую сам себе избирает человек, имел в виду, наверно, и близлежащие судьбы. Судьбы, как реки, которые не только для самих себя пробивают русло, но и орошают поля вокруг, широко разливаются в половодье, гремят водопадами, спасают жаждущих, соединяют города, влияют на климат. Есть, наверное, неведомая нам еще география у того духовного мироздания, о котором говорил Елисеев. Он говорил, что судьбы, сплетаясь друг с другом, сходятся в едином океане человеческих судеб.
Зачем ты ходишь по свету?
Море и земли чужие,
Облик народов земных
Все предо мной, как живые,
В чудных рассказах твоих...
В Лесном вечерами
Миша, запыхавшись, примчался с известием.
- Морское путешествие на Дальний Восток! Вечером Александр Васильевич будет рассказывать! Андрей Георгиевич к нему приехал!
- Наконец-то опять послушаем доктора!
Вся надеждинская семья сразу засобиралась. У Александра Васильевича сегодня, после большого перерыва, был опять приемный день.
В доме доктора младшие Надеждины ощущали себя людьми приближенными: рассаживали гостей, вносили стулья в гостиную, поливали растения, успокаивали животных, взволнованных приходом чужих людей.
Кроме семьи Надеждиных послушать о его путешествии на Восток в этот раз пришли еще некоторые друзья и соседи по даче.
Местный коллега Назаров Константин Иванович, ветеринар, постоянно лечивший зверюшек Елисеева. Для Александра Васильевича он навсегда остался еще и комендантом финской крепости, другом отца, родным человеком. Несмотря на разницу в возрасте, они были привязаны друг к другу. Их объединяло не только отношение к жизни и любовь к природе. Овдовевший, одинокий старик находил удовлетворение в общении с Александром Васильевичем, своим крестником, который родился и рос на его глазах. Через несколько лет после рождения Саши Назаров, служивший в Свеаборге, в отдалении от Петербурга, за свои слишком свободолюбивые взгляды был сослан в далекие края, о которых сегодня вечером предстояло услышать от доктора.
В политической ссылке "за сеяние смуты среди солдат по поводу "истинного" освобождения крестьян от крепостного ига" Константин Иванович начал ветеринарить. Спасал таежную живность, которую несли к нему охотники, лесники и крестьяне всей округи. Ссыльные жили в тесной дружбе с местным населением. Жандармы трусили и старались смотреть на это "сквозь пальцы". Они рассуждали примерно так: "Власть далеко, а здесь все может случиться". Назаров стал там в своем роде знаменитостью. К нему потянулись люди не только с больными животными. Нередко вместе с лекарствами, медицинскими книгами и брошюрами он давал читать и нелегальную литературу.
Супруга Константина Назарова, несмотря на свою болезнь, оказалась женщиной сильной духом и по примеру жен декабристов поехала вслед за мужем. Они прожили в Сибири в общей сложности двадцать лет. Когда "Александра-освободителя" не стало, как раз вышел срок пребывания в ссылке, но Назарову навсегда было запрещено проживать в Санкт-Петербурге. И Константин Иванович поселился в Лесном.
Однажды вечером после возвращения Елисеева из очередной поездки Назаров пришел к нему. Хозяин не узнал в сгорбленном, кашляющем, морщинистом человеке бравого офицера - коменданта крепости и старинного друга отца. Да и самого Сашу Елисеева узнать было мудрено. Назаров замялся, потому что неожиданно для себя назвал его по имени - Сашей, а доктор, тоже думая, что это пациент, и все еще не узнавая Назарова, подсказал: "Александр Васильевич, - и добавил: - Милости прошу". Старик окончательно смутился и так никогда больше не решился, несмотря на извинения и уговоры Александра Васильевича, назвать его Сашей. На Константина Ивановича глядел немолодой, казавшийся много старше своих лет, плотно слаженный, подтянутый человек, одетый в сюртук и сапоги. Утомленные глаза доктора казались особенно мягкими на благородном, волевом лице, обрамленном аккуратной темной, с бронзовым отливом, окладистой бородкой, а над губами, чуть светлее, кудрявились рыжеватые усы.
Пропели первые петухи в деревне, возвещая приход нового дня, а они все сидели, вспоминали Свеаборг, Сашиного отца, природу Финляндии, много говорили о тайге и ссылке, о близких и близком им одним. Не было уже в живых родителей Саши, не было и жены Константина Ивановича. Елисеев понял, что Назаров совсем одинок. В беседе выяснилось, что дети друзей Назарова по Финляндии - Надеждины живут здесь, неподалеку. Благодаря этой простой, доброй, отзывчивой семье он и прижился в Лесном. И они-то и рассказали Константину Ивановичу об их чудесном соседстве с доктором-путешественником, с которым их свела счастливая судьба.
Елисеев обрадовался: Надеждины были ему симпатичны, они заботились о его Алисе, как о родной. Он часто и надолго оставлял ее ради своих поездок и был спокоен, что она не одна. А теперь у нее будет еще друг, как настоящий отец.
Константин Иванович очень внимательно относился к литературным трудам Елисеева, с нетерпением ждал его книгу "В тайге". Доктор, в свою очередь, весьма поощрял устные рассказы Назарова о животных. Старик сочинял много интересных историй о таежном зверье и очень мило импровизировал, описывая проказы питомцев елисеевского зоопарка. Дети, да и взрослые, веселились, узнавая в них своих "старых знакомых".
Сегодня вечером пришла к Елисееву и Анна Ивановна Велимуг. Ее младшенький, Коленька, жил временно у доктора. Он уже окреп после тяжелой болезни и в свои пять лет, как и другие дети, проявлял активный интерес к домашнему зверинцу.
Анна Ивановна появилась в Лесном совсем недавно. Глава семьи служил военным врачом в Кронштадте, а жена приехала с ребенком ненадолго в гости к друзьям. И тут ее Коленька заболел. Приезжал профессор из Петербурга, много расспрашивал, давал советы, но не помог. Мальчику становилось хуже.
Уже и две старушки предрекли: "Ребенку не жить", уже и садовник, поливая цветы под окном, за которым маялся удушьем мальчик, снял шапку, а Анна Ивановна, узнав, что из поездки только что вернулся доктор Елисеев, побежала к нему "за чудом". И чудо совершилось: доктор ртом отсасывал дифтерийные пленки из горла мальчика, пока Коленька не задышал свободно...
Больной выздоравливал, а Елисеев тем временем сам заинтересовался им: разного цвета глаза и слишком продолговатый череп делали его ребенком необычным. И доктор предложил матери перевезти его на время болезни в свой дом для постоянного наблюдения.
И каждый вечер теперь у постели Коленьки воскресали разнообразные картины в увлекательных рассказах доктора-путешественника. Мальчик поправился от крупа и "заболел", заразившись от доктора... Африкой.
- Вернул мне ребенка, - не уставала всем повторять миловидная женщина, улыбаясь, и глядела на Елисеева широко открытыми немигающими глазами.
Позже они очень подружились и, несмотря на то, что и в Петербурге, и в Лесном не могли часто видеться, не теряли друг друга из виду. И в каждый свой приезд Елисеев продолжал навещать маленького друга Коленьку, все больше и больше увлекая его своими путешествиями. И когда Николай Велимуг в 1913 году будет возвращаться в Россию с бесценными экспонатами для Петербургской Академии наук и Кунсткамеры из своего третьего африканского путешествия, а розовые чайки южных морей сменятся северными птицами Балтики, он еще раз вспомнит человека, спасшего его в детстве от смерти и указавшего ему путь в Африку.
Сегодня к Елисееву приехали гости из Петербурга. Среди них - его родная сестра Людмила. Она была приглашена с другом, но приехала почему-то без него, чем очень взволновала чуткую Алису. Поиграла с ребятами Надеждиными, послушала музыку, потом рассказ брата о путешествии, но участия в разговорах не принимала. За ее обычной приветливостью и сдержанностью доктор улавливал некоторое смятение; он отнес его за счет того, что Людмила сегодня одна, и не придал этому значения. Но когда в течение целого вечера Людмила не произнесла ни слова и рано собралась уезжать, Александр Васильевич спросил ее о самочувствии. Сестра ответила, что им надо серьезно поговорить, но сегодня этот разговор не к месту, потому в четверг она заедет к нему в Петербурге...
Другой гость - его товарищ и спутник по поездке в Египет Андрей Гранов. Щеголеватый статный красавец ревниво относился к своему другу. Он прислушивался к доктору, но внешне старался казаться независимым во взглядах и суждениях.
Ему, наверное, было нелегко, потому что он не мог подражать доктору в его возвышенной целеустремленности из-за чиновничьей и материальной зависимости от высокопоставленного отца. Елисеев держался доброжелательно и всегда ровно, а у Гранова порой проскальзывали фальшивые нотки. Он даже мог в виде шутки "задираться" в разговорах по мелочам, чтобы показать свою особую, отличную от других близость с другом. Доктор прощал ему эти нелепые мелочи, ценя его чувство товарищества в совместных поездках, деловитость, смекалку и мучительные поиски самого себя.
Надеждины принесли с собой лукошко морошки, которую - они знали доктор обожал, особенно розово-янтарное варенье из этих родных ему северных ягод.
Женщины отправились хозяйничать.
- Мы ждем от тебя, Саша, невероятного, - сказал Гранов, удобно усаживаясь в кресле и вдыхая аромат свисающей по краю окна заморской гирлянды. - Я, собственно, и выбрался за город, чтоб послушать, как ты справился с необычной ролью в твоей поездке на Восток. Ты и словом не обмолвился об этом на Цейлоне. Я от отца узнал, что ты при перевозке переселенцев на Дальний Восток был назначен не только врачом, но и начальником партии.
- Признаюсь, мне было действительно нелегко в одном лице совмещать врача, переводчика, начальника партии переселенцев, добытчика и распределителя продовольствия, лектора, затейника и еще... священника.
- Вот это да! - вскрикнул Миша и захлопал в ладоши.
Вся компания тоже оживилась.
- Подожди, подожди, все по порядку. Как же ты справился со всем? Это же не твое амплуа.
- Ты-то знаешь, Андрей, как давно я мечтал посетить манившие меня наш Уссурийский край, Цейлон, Японию. Правда, я не думал, что мне придется помимо врача и переводчика еще чем-то заниматься на пароходе. Об этом я узнал уже в Одессе. Государство оплатило мне командировку. И чтобы увидеть тот отдаленный край, я согласился выполнять все эти обязанности и ничуть не жалею... Во время плавания мне удалось наблюдать за тысячами русских людей, никогда не выезжавших за пределы родной деревни и перенесенных под тропики при самых исключительных условиях. Это самое, как ты говоришь, "амплуа" давало мне такую возможность.
Елисеев остановился, улыбнулся и добавил:
- Это ты молчал. Я же не знал ничего. Отец... Мне неловко говорить о нем. Его фиаско со сватовством к Ольшевой имело довольно громкий резонанс в его кругах, и он не мог не сделать прошения в память своего несчастного друга. Так вот, Алиса Сергеевна дома - раз. Скоро вы будете вместе - два. А если позволишь, то в Аравию мы пойдем вместе. Я так не хочу домой!
- Отец продлит тебе поездку? Ты уверен?
- Скоро узнаем. Я просил его адресовать депешу в Суэц.
- А я собирался возвратиться в Петербург - просить за Алису Анатолия Федоровича Кони. Но после всего, что ты сейчас сказал...
- Как, ты знаком с самим председателем окружного суда? В высшем свете поговаривают о нем... словом, прочат пост обер-прокурора Санкт-Петербурга в ближайшем будущем.
- Нет, Андрей, я с ним не знаком. Хотя слышал о нем как об образованнейшем человеке. У нас общие знакомые в просвещенных кругах. Перед самым отъездом мне пообещали протекцию.
- Протекция не понадобится, Саша!
- Тогда, конечно, в Аравию! - И они дружно налегли на весла.
А пока из "города Собак" двигаясь к "городу Крокодилов", заночевали в селении коптов. Жители принимали своих единоверцев очень сердечно. А один из них пригласил к себе и угощал с большим почетом. Потом друзья четыре дня шли пешком, переплыли Нил, наняли проводника и отправились на осликах в Крокодилополис.
Здесь проводник Али заканчивал свою работу. Он стоял поодаль и неловко переминался с ноги на ногу. Ему хотелось на прощание выразить путешественникам свои добрые чувства, сказать что-то сердечное. Но он не решался и только спросил:
- А у вас тоже есть бакшишники?
Гранов вместо ответа протянул ему деньги, немного больше, чем они договаривались.
Проводник обиделся:
- Я видел вас вчера на переправе. У вас нет больших денег, я знаю, и мне лишнего не надо. Мой отец водил караваны. Он никогда не брал больше, чем положено. Зачем это? Я думаю, вам понравилась моя страна и вы будете рассказывать про нее в России. Мне лишнего не надо...
- Да, Али, - покраснел за Гранова Елисеев, - нам очень понравилась твоя родина и твой народ. Прощай, брат, и будь уверен, придет такое время, когда на твоей родной и красивой земле не будет бакшишников, а на нашей исчезнут все нищие. И твои дети поедут учиться в наши университеты.
Добравшись железной дорогой до Суэца, путешественники наняли проводников, погонщиков верблюдов, - Рашида, Ахмеда и Юзу. Этим троим тоже суждено было стать друзьями Елисеева. Рашид и Ахмед говорили на смешанном французском с итальянским. А Юза знал даже несколько русских слов.
Предстоял путь через Аравийскую пустыню...
В океане судеб
От суетных оков освобожденный...
Одна семья
Это была на первый взгляд странная дружба. Человек, идущий по жгучим пескам пустынь, спящий на куче лапника в тайге, спускающийся в глубокие скользкие пещеры, пересекающий порожистые реки в утлой лодчонке, и тихие домашние люди, для которых даже путешествие из Петербурга в Москву в поезде считалось грандиозным событием. Долгие приготовления к отъезду, взволнованные обсуждения каждой мелочи, упаковка необходимых в дороге вещей, заблаговременный вызов извозчика, страх опоздать, боязнь простуд, сквозняков, заразы, неведомых встреч, неизвестности...
Знакомство произошло случайно. Миша играл на дорожке недалеко от дома в зеленом пригороде Петербурга. Резвившийся мальчик неудачно прыгнул, вывихнул ногу и вскрикнул. В это время как раз возвращался с утренней прогулки доктор Елисеев. Увидев плачущего ребенка, он тут же вправил ему сустав, потом взял его на руки, принес к себе, наложил шинку и крепко забинтовал ножку.
Тем временем Мишина мама выбежала на крик, но Мишу на месте не нашла. Она растерялась, но открылась дверь соседнего дома, и худенькая молодая женщина пригласила ее войти, сказав, что ребенок находится в доме.
Фаина Михайловна вошла и, увидев забинтованную ножку, ахнула и кинулась к сыну, ничего больше не замечая вокруг.
- Мамочка, успокойся, мне совсем не больно, доктор меня сразу вылечил. Посмотри, посмотри, мамочка, что тут есть!
Повсюду стояли, лежали, висели чучела различных животных и птиц. Со шкафов и полок глядели черепа, сквозь стекла мерцали разноцветные бабочки. Стены были увиты диковинными растениями. По полу разгуливали собака и кот, с абажура над столом свисала обезьянка, а на этажерке сидела ворона и, нахохлившись, разглядывала гостей.
"Немудрено, что Мишенька забыл про свою боль", - подумала Фаина Михайловна.
Из соседней комнаты доносились верещание, свист и пение птиц. Там в огромной клети, стоящей посередине, летали, прыгали и сидели на жердочках и ветках цейлонские, африканские и еще Бог весть какие птицы и наши щеглы, снегири, синицы. Когда в клеть вошел доктор, раздалось что-то вроде многоголосого приветствия и птицы стали летать вокруг него, садиться ему на голову, плечи, руки.
Дома Миша и его мама захлебываясь, наперебой рассказывали про доктора. Фаина Михайловна с гордостью показала мужу и дочери брошюру Елисеева "По Скандинавии и Лапландии", которую получила в подарок от автора.
Иван Федорович встрепенулся:
- Я знал одного Елисеева в давние еще времена. Это было именно на твоей родине, Фаня. Обстоятельства жизни моей сложились тогда так, что я некоторое время работал по вольному найму писарем в военной крепости. Так вот, там у нашего Назарова служил некий Елисеев. А когда Назарова сослали, появился новый комендант, и меня сразу уволили... Тогда я нанялся репетитором к твоему брату и познакомился с тобою. Надо бы показать статью Константину Петровичу. Мир так тесен!.. Статья об этих именно местах.
Хотя дружба Елисеева с Надеждиными возникла случайно, она случайной не была. Может быть, таким и видится страннику в дальних краях семейный уют и покой?..
Надеждин любил и хорошо знал русскую и западную литературу. Семейные чтения были обычным вечерним занятием. Иногда устраивались представления, игры.
Все четверо Надеждиных жили в согласии, были сердечны и хлебосольны. К ним в дом часто наезжали гости - друзья и родственники Фаины Михайловны из Финляндии.
Но с недавних пор самым желанным гостем был Елисеев. Каждое его возвращение из дальних странствий было для Надеждиных большим семейным праздником. Дети готовили сюрпризы. Фаина Михайловна специально пекла пирог "волшебному доктору". Пирог всегда нравился, и хозяйка сияла.
Вот Елисеев появляется в дверях. Миша начинает носиться по комнатам, возвещая о прибытии доктора трубным криком, но потом, вспомнив, что он уже большой, подходит к доктору и заглядывает ему в глаза, будто хочет увидеть в них, не забыл ли Александр Васильевич, что это он, Миша, первый познакомился с ним и только потом познакомил с ним сестру Наташу, которая разговаривает сейчас с доктором, как взрослая. Миша пытается взять доктора за руку, доктор шепчет что-то Мише на ухо... Миша блаженствует: он не забыт, он отмечен тайной, хоть и маленькой, но все же.
От доктора всегда ждали чудес. И чудеса всегда появлялись. Елисеев привозил необыкновенные подарки: раковину с Цейлона, японскую куклу, светящийся камень.
В этот раз доктор раскрыл над столом ладонь, и по ладони запрыгали зверьки размером меньше маленьких мышей, только с пушистыми хвостиками.
Дети подняли визг:
- Ой, как они называются?! Кто это такие?! Такие крохотные!
- Африканские карликовые белки.
Сначала белочки перепрыгивали с пальца на палец, потом спрыгнули на скатерть. Им принесли блюдце с орешками и сахаром. Белочки попрыгали по краю и даже погрызли немного. Но потом снова вспрыгнули на теплую, надежную ладонь.
- А бывают белки большие-большие? Великанские, как слоны? - задал глупый вопрос Миша.
- Скажешь тоже! - Наташа, не отрываясь от белочек, усмехнулась. - Ясно, что не бывают.
- А вот с нашего соседского петуха бывают, - сказал доктор.
- С целого петуха?
- Да, а есть и масличная белка. Она может разгрызть орех нгали, скорлупа которого тверже многих металлов.
- Почему чудеса бывают только в Африке?
- Не только в Африке, Миша. На Цейлоне есть белка еще крупнее. Она зовется королевская, но ведет себя далеко не по-королевски. Когда я там жил, две такие белки влезли ко мне через окно и норовили стянуть что-нибудь со стола. А ты забыл, Миша, сколько чудес в нашем лесу? Завтра пойдем и найдем целую корзину! А краше нашей дальневосточной тайги и озер Карелии вообще ничего нет! Какие там лунные ночи! Сидишь посредине озера в крохотной лодке. Вокруг сияющая хрустальная вода, а над ней - звезды. И необыкновенная, бесконечная, лучистая, звенящая тишина. Этого ни в какой сказке не придумать! И белки там, между прочим, тоже есть.
- Александр Васильевич, а правда, что обезьяны бывают умнее людей?
Все смеются.
- Как сказать, Миша, люди ведь тоже разные - один, скажем, воспитанный, а другой неотесанный. Среди горилл есть самцы, которые уступают самке место поудобнее, как настоящие джентльмены. Человекоподобные при встречах иногда, я даже сам видел несколько раз, отдают друг другу что-то вроде поклона, и пожимают руки, и обнимаются, и даже целуются.
- Александр Васильевич, - решился вставить Надеждин, - вот вы ночуете то в тайге, где бродят тигры и волки, то в пустыне, где за караванами охотятся разбойники, то на львов идете. Вам, что, не знакомо чувство страха? Вы не боитесь за свою жизнь?
- Что вы, Иван Федорович! Когда слышишь львиный рев, страх пробирает до самых костей. Но я почему-то всегда верил в свою звезду. В самых отчаянных случаях старался сохранять присутствие духа. Потом... к постоянной опасности привыкаешь, как привыкаешь к ветру, к холоду.
- Ну а если...
- А если... От своего не уйдешь. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Помните, у Державина?
Жизнь есть небес мгновенный дар!
Устрой ее себе к покою
И с чистою твоей душою
Благословляй судеб удар!
- Хорош покой. И параллель... Ваш Державин - эпикуреец. Пиры, шекснинска стерлядь... придворные балы... А ваше кочевье... Да, это нечто противоположное, мягко выражаясь... Такое отрешение, я бы сказал.
- Почему же отрешение? Совсем наоборот. Мне кажется, я там общаюсь с миром ближе, теснее. Каждый избирает то, что ему любо, или то, без чего он не может... Я доволен тем, что получаю от жизни.
- Вы, наверное, не дорожите жизнью? - не унимался все по-своему понимавший Надеждин.
- Как можно, Иван Федорович? Напротив! Как бы это объяснить? Ну вот, как существует строение Земли, так существует и строение духовной жизни человека. И в ней текут реки наших судеб. На Руси говорят: "На Бога надейся, да сам не плошай". Если человек плошает, значит, он хочет прожить как бы нахлебником у самой Природы. И он в этом случае не сможет войти в русло своей судьбы. Настоящий человек, я полагаю, должен иметь это русло, должен искать его, пробивать, расчищать. Созидать, как созидает свое русло река. Тогда и происходит соединение предначертанного с добытым. Ну, а если начертано... то знаете, "кому надлежит быть повешенным, тот не потонет".
Если бы тихие Надеждины предвидели, какие самумы впустили они в свой дом!
Маленький Миша станет географом-исследователем, участником первых советских комплексных экспедиций 20-х годов, в июле 1941 года добровольцем пойдет в ополчение.
Наташа... Впечатлительная пятнадцатилетняя девочка влюбится в Александра Васильевича. Не по-детски. Будут томить сны: вот она вырастает, ей шестнадцать; Елисеев приходит и просит у мамы с папой ее руки, а она, она - согласна, согласна! Это были мечты. Сколько раз она высчитывала: когда ей будет шестнадцать, ему будет... тридцать восемь. В книгах и в рассказах взрослых она жадно внимала историям, когда разрыв в возрасте был велик. Но она не могла ответить даже себе самой, почему ничего не будет. Она это предчувствовала. Может быть, болезнь Алисы делала ее в глазах Наташи эфемерной, не реальной женой ее кумира. Она краснела перед Алисой, не умея прятать свои чувства к Александру Васильевичу. Она видела, как беззаветно любит Елисеев жену, страдала и в то же время наслаждалась его любовью к Алисе. Она страдала оттого, что сама любила прекрасную Алису, но так получилось, что любила ее Наташа через свою любовь к Елисееву. Мудрая и чуткая Алиса, единственная понимала все и была предельно внимательна к девочке.
Когда Елисеева не стало, Наташе было именно шестнадцать. Среди потрясенного семейства Надеждиных она единственная держалась собранно. Выхаживала заболевшего Мишу, помогала по хозяйству родителям, которые тяжко переносили утрату. И то, что Елисеев умер в своей постели в Петербурге, умер от "мирной" болезни, никак не укладывалось в их уме.
Наташа повзрослела, стала еще тоньше, одухотвореннее. Темные волосы, высокий светлый лоб, огромные глаза...
Фернан Пижо подружился с Елисеевым во время одного из путешествий и, как обещал, приехал к нему в Петербург. Узнав о безвременной смерти друга, разыскал его жену. Состояние здоровья Алисы и без того было безнадежным, а свалившееся на ее плечи горе совсем подкосило ее. Она скончалась следующей осенью...
Алиса еще при жизни Елисеева поняла, какое юное, цельное, высокое чувство питала Наташа к своему кумиру - Александру Васильевичу. И теперь она жалела девочку даже больше, чем себя. Когда представился случай, Алиса ввела месье Пижо в дом близких ее покойного мужа. Наташа пребывала в трауре. Но она не могла отказать Алисе и приняла дружбу добряка француза. Он стал частым гостем, внося живую, легкую атмосферу в дом. Зная о страсти месье Пижо коллекционировать портреты красавиц мира, Наташа не могла и подумать, что в этой коллекции ее портрет займет главное место, и сфотографировалась у месье Пижо по настоянию матери - на память.
А месье Пижо не на шутку влюбился в русскую красавицу. И вот однажды французский друг пришел в дом к Надеждиным просить руки их дочери...
Мать и отец молчали. Фернан им очень нравился. Они ждали, они верили, что их дочь оправится от юных грез, притупится первое чувство и она выйдет замуж. Но расстаться... Долго плакали, обнявшись, все трое.
- Я знаю, я виновата перед вами. Знаю, что принесу вам много страданий, мои дорогие... если не уеду. Я поняла: я должна уехать... У меня нет другого выхода...
- Конечно, доченька... будь по-твоему... - кажется, первый раз в жизни произнес решительным голосом Надеждин. - Ты будешь ездить к нам в гости. Это невозможно, это так страшно, если мы не будем видеть тебя подолгу!.. Ты нам пиши чаще, - добавил Иван Федорович, не выдержав тона до конца, и, стушевавшись, вышел.
Жених Наташи полюбил все русское. Он начал читать Толстого и Достоевского. Он бы даже стал русским крестьянином, если бы невеста этого пожелала. Но Наташа решила уехать.
- Здесь я буду приносить страдания близким, - сказала она тогда Алисе, как будто оправдываясь.
Елисеев, говоря о судьбе, которую сам себе избирает человек, имел в виду, наверно, и близлежащие судьбы. Судьбы, как реки, которые не только для самих себя пробивают русло, но и орошают поля вокруг, широко разливаются в половодье, гремят водопадами, спасают жаждущих, соединяют города, влияют на климат. Есть, наверное, неведомая нам еще география у того духовного мироздания, о котором говорил Елисеев. Он говорил, что судьбы, сплетаясь друг с другом, сходятся в едином океане человеческих судеб.
Зачем ты ходишь по свету?
Море и земли чужие,
Облик народов земных
Все предо мной, как живые,
В чудных рассказах твоих...
В Лесном вечерами
Миша, запыхавшись, примчался с известием.
- Морское путешествие на Дальний Восток! Вечером Александр Васильевич будет рассказывать! Андрей Георгиевич к нему приехал!
- Наконец-то опять послушаем доктора!
Вся надеждинская семья сразу засобиралась. У Александра Васильевича сегодня, после большого перерыва, был опять приемный день.
В доме доктора младшие Надеждины ощущали себя людьми приближенными: рассаживали гостей, вносили стулья в гостиную, поливали растения, успокаивали животных, взволнованных приходом чужих людей.
Кроме семьи Надеждиных послушать о его путешествии на Восток в этот раз пришли еще некоторые друзья и соседи по даче.
Местный коллега Назаров Константин Иванович, ветеринар, постоянно лечивший зверюшек Елисеева. Для Александра Васильевича он навсегда остался еще и комендантом финской крепости, другом отца, родным человеком. Несмотря на разницу в возрасте, они были привязаны друг к другу. Их объединяло не только отношение к жизни и любовь к природе. Овдовевший, одинокий старик находил удовлетворение в общении с Александром Васильевичем, своим крестником, который родился и рос на его глазах. Через несколько лет после рождения Саши Назаров, служивший в Свеаборге, в отдалении от Петербурга, за свои слишком свободолюбивые взгляды был сослан в далекие края, о которых сегодня вечером предстояло услышать от доктора.
В политической ссылке "за сеяние смуты среди солдат по поводу "истинного" освобождения крестьян от крепостного ига" Константин Иванович начал ветеринарить. Спасал таежную живность, которую несли к нему охотники, лесники и крестьяне всей округи. Ссыльные жили в тесной дружбе с местным населением. Жандармы трусили и старались смотреть на это "сквозь пальцы". Они рассуждали примерно так: "Власть далеко, а здесь все может случиться". Назаров стал там в своем роде знаменитостью. К нему потянулись люди не только с больными животными. Нередко вместе с лекарствами, медицинскими книгами и брошюрами он давал читать и нелегальную литературу.
Супруга Константина Назарова, несмотря на свою болезнь, оказалась женщиной сильной духом и по примеру жен декабристов поехала вслед за мужем. Они прожили в Сибири в общей сложности двадцать лет. Когда "Александра-освободителя" не стало, как раз вышел срок пребывания в ссылке, но Назарову навсегда было запрещено проживать в Санкт-Петербурге. И Константин Иванович поселился в Лесном.
Однажды вечером после возвращения Елисеева из очередной поездки Назаров пришел к нему. Хозяин не узнал в сгорбленном, кашляющем, морщинистом человеке бравого офицера - коменданта крепости и старинного друга отца. Да и самого Сашу Елисеева узнать было мудрено. Назаров замялся, потому что неожиданно для себя назвал его по имени - Сашей, а доктор, тоже думая, что это пациент, и все еще не узнавая Назарова, подсказал: "Александр Васильевич, - и добавил: - Милости прошу". Старик окончательно смутился и так никогда больше не решился, несмотря на извинения и уговоры Александра Васильевича, назвать его Сашей. На Константина Ивановича глядел немолодой, казавшийся много старше своих лет, плотно слаженный, подтянутый человек, одетый в сюртук и сапоги. Утомленные глаза доктора казались особенно мягкими на благородном, волевом лице, обрамленном аккуратной темной, с бронзовым отливом, окладистой бородкой, а над губами, чуть светлее, кудрявились рыжеватые усы.
Пропели первые петухи в деревне, возвещая приход нового дня, а они все сидели, вспоминали Свеаборг, Сашиного отца, природу Финляндии, много говорили о тайге и ссылке, о близких и близком им одним. Не было уже в живых родителей Саши, не было и жены Константина Ивановича. Елисеев понял, что Назаров совсем одинок. В беседе выяснилось, что дети друзей Назарова по Финляндии - Надеждины живут здесь, неподалеку. Благодаря этой простой, доброй, отзывчивой семье он и прижился в Лесном. И они-то и рассказали Константину Ивановичу об их чудесном соседстве с доктором-путешественником, с которым их свела счастливая судьба.
Елисеев обрадовался: Надеждины были ему симпатичны, они заботились о его Алисе, как о родной. Он часто и надолго оставлял ее ради своих поездок и был спокоен, что она не одна. А теперь у нее будет еще друг, как настоящий отец.
Константин Иванович очень внимательно относился к литературным трудам Елисеева, с нетерпением ждал его книгу "В тайге". Доктор, в свою очередь, весьма поощрял устные рассказы Назарова о животных. Старик сочинял много интересных историй о таежном зверье и очень мило импровизировал, описывая проказы питомцев елисеевского зоопарка. Дети, да и взрослые, веселились, узнавая в них своих "старых знакомых".
Сегодня вечером пришла к Елисееву и Анна Ивановна Велимуг. Ее младшенький, Коленька, жил временно у доктора. Он уже окреп после тяжелой болезни и в свои пять лет, как и другие дети, проявлял активный интерес к домашнему зверинцу.
Анна Ивановна появилась в Лесном совсем недавно. Глава семьи служил военным врачом в Кронштадте, а жена приехала с ребенком ненадолго в гости к друзьям. И тут ее Коленька заболел. Приезжал профессор из Петербурга, много расспрашивал, давал советы, но не помог. Мальчику становилось хуже.
Уже и две старушки предрекли: "Ребенку не жить", уже и садовник, поливая цветы под окном, за которым маялся удушьем мальчик, снял шапку, а Анна Ивановна, узнав, что из поездки только что вернулся доктор Елисеев, побежала к нему "за чудом". И чудо совершилось: доктор ртом отсасывал дифтерийные пленки из горла мальчика, пока Коленька не задышал свободно...
Больной выздоравливал, а Елисеев тем временем сам заинтересовался им: разного цвета глаза и слишком продолговатый череп делали его ребенком необычным. И доктор предложил матери перевезти его на время болезни в свой дом для постоянного наблюдения.
И каждый вечер теперь у постели Коленьки воскресали разнообразные картины в увлекательных рассказах доктора-путешественника. Мальчик поправился от крупа и "заболел", заразившись от доктора... Африкой.
- Вернул мне ребенка, - не уставала всем повторять миловидная женщина, улыбаясь, и глядела на Елисеева широко открытыми немигающими глазами.
Позже они очень подружились и, несмотря на то, что и в Петербурге, и в Лесном не могли часто видеться, не теряли друг друга из виду. И в каждый свой приезд Елисеев продолжал навещать маленького друга Коленьку, все больше и больше увлекая его своими путешествиями. И когда Николай Велимуг в 1913 году будет возвращаться в Россию с бесценными экспонатами для Петербургской Академии наук и Кунсткамеры из своего третьего африканского путешествия, а розовые чайки южных морей сменятся северными птицами Балтики, он еще раз вспомнит человека, спасшего его в детстве от смерти и указавшего ему путь в Африку.
Сегодня к Елисееву приехали гости из Петербурга. Среди них - его родная сестра Людмила. Она была приглашена с другом, но приехала почему-то без него, чем очень взволновала чуткую Алису. Поиграла с ребятами Надеждиными, послушала музыку, потом рассказ брата о путешествии, но участия в разговорах не принимала. За ее обычной приветливостью и сдержанностью доктор улавливал некоторое смятение; он отнес его за счет того, что Людмила сегодня одна, и не придал этому значения. Но когда в течение целого вечера Людмила не произнесла ни слова и рано собралась уезжать, Александр Васильевич спросил ее о самочувствии. Сестра ответила, что им надо серьезно поговорить, но сегодня этот разговор не к месту, потому в четверг она заедет к нему в Петербурге...
Другой гость - его товарищ и спутник по поездке в Египет Андрей Гранов. Щеголеватый статный красавец ревниво относился к своему другу. Он прислушивался к доктору, но внешне старался казаться независимым во взглядах и суждениях.
Ему, наверное, было нелегко, потому что он не мог подражать доктору в его возвышенной целеустремленности из-за чиновничьей и материальной зависимости от высокопоставленного отца. Елисеев держался доброжелательно и всегда ровно, а у Гранова порой проскальзывали фальшивые нотки. Он даже мог в виде шутки "задираться" в разговорах по мелочам, чтобы показать свою особую, отличную от других близость с другом. Доктор прощал ему эти нелепые мелочи, ценя его чувство товарищества в совместных поездках, деловитость, смекалку и мучительные поиски самого себя.
Надеждины принесли с собой лукошко морошки, которую - они знали доктор обожал, особенно розово-янтарное варенье из этих родных ему северных ягод.
Женщины отправились хозяйничать.
- Мы ждем от тебя, Саша, невероятного, - сказал Гранов, удобно усаживаясь в кресле и вдыхая аромат свисающей по краю окна заморской гирлянды. - Я, собственно, и выбрался за город, чтоб послушать, как ты справился с необычной ролью в твоей поездке на Восток. Ты и словом не обмолвился об этом на Цейлоне. Я от отца узнал, что ты при перевозке переселенцев на Дальний Восток был назначен не только врачом, но и начальником партии.
- Признаюсь, мне было действительно нелегко в одном лице совмещать врача, переводчика, начальника партии переселенцев, добытчика и распределителя продовольствия, лектора, затейника и еще... священника.
- Вот это да! - вскрикнул Миша и захлопал в ладоши.
Вся компания тоже оживилась.
- Подожди, подожди, все по порядку. Как же ты справился со всем? Это же не твое амплуа.
- Ты-то знаешь, Андрей, как давно я мечтал посетить манившие меня наш Уссурийский край, Цейлон, Японию. Правда, я не думал, что мне придется помимо врача и переводчика еще чем-то заниматься на пароходе. Об этом я узнал уже в Одессе. Государство оплатило мне командировку. И чтобы увидеть тот отдаленный край, я согласился выполнять все эти обязанности и ничуть не жалею... Во время плавания мне удалось наблюдать за тысячами русских людей, никогда не выезжавших за пределы родной деревни и перенесенных под тропики при самых исключительных условиях. Это самое, как ты говоришь, "амплуа" давало мне такую возможность.
Елисеев остановился, улыбнулся и добавил: