Лукницкий Сергей. Стеклянный гиппопотам

мир этот был бы одномерным и не было бы в нем специального ангела,
охраняющего пузатых жуликов.
Впрочем, Мануилову из одних только ему ведомых источников стало
известно, что Стародревов бежит. То есть, что его пригласили работать в
Ассоциацию и было это в данном случае одно и тоже. И тотчас же у Мануилова
созрел план: надо было ввести в Ассоциацию и "своего" человека. Хотя бы для
того, чтобы Стародревову не было на первых порах скучно.
На первых порах зампреду по хозяйственным вопросам скучно не было. Он
каждую минуту ожидал прихода следственных органов и поэтому не скучал.
Элегантный толстяк, он находил своевременным древнее изречение, гласящее,
что "одеваться надо не только модно, но и быстро", и относил его к себе, ибо
давно уже забыл, зачем одеваются быстро, ведь в самом деле не для того же,
чтобы успеть сбежать от сотрудников по борьбе с экономическими
преступлениями.
Последний день пребывания его в должности начальника Управления
ознаменовался событием, которому товарищ Стародревов по удивительному
невежеству своему не придал никакого значения.
А между тем ключ к разгадке тайны, при которой была создана Ассоциация
и произошли удивительные события, был у него с самого начала в кармане.
Начальник Главка сидел в своем кабинете и занимался полезным делом:
переписывал записную книжку, вычеркивая ненужных уже или "отработанных"
людей. В этот момент ему помешал какой-то шум, доносившийся из коридора.
Начальник нажал кнопку звонка, но ему не ответили. Тогда он попытался
отворить дверь, но не сумел этого сделать. Дверь, он посмотрел в язычок, не
была заперта, но и не открывалась.
"Все, - подумал Стародревов, - это конец, обложили".
После этого он сел за стол и поправил галстук, чтобы Их встретить
достойно.
Однако время шло, но никто к нему не заходил, и тогда он решил, что
сама судьба дает ему шанс. Он лихорадочно стал рыться в ящиках стола и рвать
на мелкие кусочки компрометирующие его бумаги. Таковых набралось
полкабинета. Да и все предметы вокруг него его компрометировали тоже. Все
это были подарки, подарки, подарки...
Он поднял было телефонную трубку, чтобы позвонить домой, но виденная
недавно телекартина про чекистов не позволила ему сделать это. Телефон
конечно прослушивается.
"Еще бы: у человека такого ранга!" - он так думал.
Станислав Аркадьевич всерьез считал себя большим человеком и поэтому
достойно положил трубку на место.
И как всякий большой человек, о маленьких людях он совершенно не думал.
А между тем, если бы он думал о маленьких людях, то сообразил бы, что именно
маленькие люди толкутся сейчас в его приемной и именно им он обязан тем, что
не может открыть дверь.
"Кстати, а вторая дверь, - вдруг подумал Стародревов, - через которую
он обычно удирал от этих самых маленьких людей, она что, тоже закрыта?".
Он собрался было даже встать из-за стола, но решил, что если он не
попробует, закрыта та дверь или нет, ему это зачтется вроде как неоказание
сопротивления.
Настроение начальника было очень плохим. Настолько плохим, что он даже
не сообразил, что будучи депутатом пока еще Моссовета, не может быть
арестован (в случае чего), хотя, может быть, во время перестройки
депутатский статус отменили? Он не был силен в вопросах права.
Шум в приемной усилился, и в тот самый момент, когда Стародревов уже
готов был сказать: "Сдаюсь", - дверь резко отворилась и в его кабинет стал
протискиваться сильно обшарпанный старинный шкаф.
Вслед за шкафом и одновременно с ним в дверь попыталась протиснуться
еще и крошечная головка Шафрана, помощника начальника Главка.
- Разрешите, Станислав Аркадьевич?
- Ну, что еще стряслось? - смахивая обильный пот с чела, выдохнул
Стародревов.
- Да вы же сами шкаф заказывали, вот и доставили его вам.
- Что за шкаф?
- Ну вы заказывали месяца три назад старинный Екатерининский шкаф. Вот
мы вам и доставили. Старинная работа, - еще раз повторил Шафран.
- Откуда?
- Да из квартиры писателя Булгакова.
- Что за писатель?
Помощник удивился. Невежество шефа иногда переходило всякие границы. Но
он не стал объяснять Стародревову, кто такой был этот писатель, хотя не
далее как полгода назад доставал ему его двухтомник. Судя по репликам, тот
так и встал на полку непрочитанным, впрочем и полку тоже доставал начальнику
помощник. Мог бы вообще промолчать про Булгакова, перед грузчиками неудобно.
Шафран не стал напоминать шефу о том, что доставал ему двухтомник,
потому что напоминать о благодеянии - значит оскорблять, а Стародревов был
очень щепетилен во всем том, что касалось его особы.
Сам Шафран был цельным человеком, а его шеф, мягко говоря, -
увлекающимся, а всем известно, что слабохарактерные люди не отличаются
великодушием.
Шкаф застрял в проеме двери.
Молчание становилось слишком долгим. Был кабинет, был Стародревов, были
Шафран, грузчики и шкаф. И было поручение этот шкаф доставить. Куда уж
теперь деться.
Шафран напомнил, Стародревов пробурчал что-то (извинился). По-барски,
небрежно. Хотя небрежность извинения - это вроде как бы новое оскорбление,
но Шафран не оскорбился. Через его руки прошло столько подачек Стародревову,
что последний давно уже был повязан по рукам и ногам. И переход его из
Главка в Ассоциацию совершенно не менял дела по сути.
Короче говоря, начался один из тех лишь двоим понятных разговоров между
начальником и помощником начальника, в котором было смысла ровно столько,
чтобы он побыстрее прекратился.
- Семнадцатый век, красное дерево.
- Сколько?
- А нисколько. Квартирантку мы определили в богадельню, это вам подарок
от всех нас, так что ничего не надо, - еще раз добавил Шафран и вытер для
чего-то сухие руки.
Этот жест Стародревов истолковал по-своему. Он посмотрел на шкаф,
смерил глазами грузчиков и потрогал для чего-то полировку, которой было лет
двести.
- Чего-то он старенький? - возвестил начальник. - Неловко как-то при
новой мебели.
Шафран посмотрел на люстру и улыбнулся. Но уже через секунду, глядя
прямо в глаза шефа, сказал:
- Вещь уйдет в минуту, я к вам как к родному.
- Ладно, отец, - сказал Стародревов, - вот сюда прислоните, и спасибо.
Что там у нас на ближайшем заседании?
Шафран тотчас же отрапортовал.
- Спасибо, товарищи, - и протянув грузчикам по руке и выпроводив их,
Стародревов оставил себе помощника и сел к столу.
- Вынес на заседание?
- Вы имеете в виду вопрос о вашем освобождении?
- Да.
- Не надо пока, поработаете там, а потом вынесем. Вы же номенклатура.
Помощник был прав как всегда. С таким человеком не пропадешь. Может
быть, взять его с собой?
Шафран улыбался, а Стародревов, который не сегодня-завтра уже был на
новом месте, с неудовольствием разглядывал теперь невесть откуда свалившийся
на него шкаф. Шкаф ему не нравился, потому что хотя и был начальник Главка
убежденным атеистом, но все же не мог иногда не замечать, что вещь с чужого
плеча всегда несет на себе тепло прошлого хозяина и избавиться от него
невозможно.
"А может, это и хорошо, - думал Стародревов, - может книги, как этот
Булгаков, буду писать, писателем стану, получу членский билет Союза
писателей, и никто не будет спрашивать, почему у меня одна дача на Николиной
горе, а вторая - в Пахре. Писателю просто так такой вопрос не задашь".
Станислав Аркадьевич и не заметил, что давно уже стоит возле шкафа,
возле которого Бог знает кто только не стоял. Князья, наверное,
какие-нибудь, графы, ну, и конечно этот - Булгаков. Открывал вот так же вот
створки...
Стародревов открыл створки шкафа.
- ...Анна Игоревна, - возвестил он, - распорядитесь протереть шкаф, в
нем же клопиные гнезда... Ну и удружил помощничек...
Потом он сел за стол и занялся имитацией полезной деятельности, а в
кабинет в это время пришли какие-то люди и осторожно принялись приводить
шкаф в порядок. Прежде всего они быстро вынули дверцы, полки, и тут же под
неосторожными руками одного из них что-то брякнуло, и на пол посыпались
листки бумаги.
Никто особенно на это не обратил внимания, только Стародревов,
оторвавшись от стола, демонстрируя демократизм, сам нагнулся и, собрав
листки, бегло взглянул на них и положил на свой стол.
Листки - это была какая-то рукопись - были озаглавлены "Ассоциация" и
тотчас же родили предчувствие в непообедавшей (не до того было) голове
Станислава Аркадьевича. Ему показалось, что перед ним Устав новой конторы,
который какое-то провидение послало ему, ведь Василь Евгеньевич просил его
давно уже подумать о статусе новой их фирмы.
Сунув рукопись в свой портфель, Стародревов посидел еще чуток и
отправился к машине, чтобы ехать домой. Рабочий день был на исходе, а надо
было еще собраться с силами, чтобы квалифицированно и решительно после
вечернего моциона (интересно, придет сегодня массажистка или нет) отойти ко
сну.
"А насчет Шафрана надо решать, - снова подумал он. - Может и
пригодится, парень он ушлый".
И Стародревов захлопнул дверцу машины.
И не вспоминал больше о красном палисандровом шкафе, который ему не
понравился.

ПОЛКОВНИКУ КРИВОСЮКУ
Прошу принять во внимание, что прошлое мое донесение я писал в
состоянии повышенной активности и переэмоционалил в нем. Офицер 32 отдела
действительно оставил мою дочь, но по согласованию с ней. И она не имеет к
нему претензий, ибо не связывала его словом. А что касается его, то он
вступил в законный брак с дочерью министра. Как говорится: "Совет да
любовь". Так что извиняюсь.
БАБУСИН,
внештатный сотрудник.

ГЛАВА 9

УВОЛЬНЕНИЕ

Больше месяца было еще до словоохотливого вахтера, отправляющего
телеграммы президентам на борт самолета, до пресс-конференции зампреда по
хозяйственным вопросам Стародревова о Сикстинской капелле, когда ничего не
подозревающий и не знающий до времени о существовании Ассоциации
"Культ-ура!" полковник Нестеров появился у себя в служебном кабинете.
Появился и тотчас же был приглашен к начальству.
- Перейдешь на работу в Ассоциацию, - возвестил генерал, даже не
поздоровавшись, и принялся путано объяснять, что такое "Культ-ура!", - и
нечего глотать валидол. Дай его лучше мне. Это приказ. На вот, почитай, чем
они там заняты.
- И тут генерал расплакался, - сострил Нестеров.
- Шути, шути над отцом родным, - притворно обиделся начальник. - Задача
ясна?
- Нет конечно.
- Ты знаешь, мне тоже, но на месте разберешься. Я во всем этом
усматриваю, - генерал пощелкал пальцами в воздухе, - усматриваю...
- Доверие к Ассоциации? - подсказал подчиненный.
- Да, "доверие", вот именно, там отстойник, причем не из приличных
людей, а из шоблы. - Генерал понизил голос. - Они там все собрались делать
делишки. Их сверхзадача - пролезть на самый верх. Да по-моему они уже туда
пролезли, - продолжил он и взглядом показал на свой стол.
На столе лежал рапорт генерала об отставке.
- Коля, - вдруг сказал старший по званию, - а ты ведь был прав насчет
того, что "генерал расплакался". Прав, сукин сын. Это так, со стороны
смешно, но ведь ты сам тронешься, в этой Ассоциации.
Нестеров молчал. Он искал слова.
- А удобно меня туда, все-таки там культурные люди, - сказал он, чтобы
что-то сказать.
- Попробуй, когда настоящая интеллигенция придет к власти, наступит
золотой век, может, тебе тогда памятник поставят, - не ответив на реплику
полковника, процедил начальник.
- Зачем мне памятник? Как говорят в таких случаях: есть, разрешите
идти?
- Чего у тебя есть? Ничего у тебя нет, связь держи регулярно, легенду
сам себе придумай: почему ушел из органов, да в нашем сегодняшнем бардаке
это может не пригодиться.
Нестеров отправился на место, в свой кабинет. Сел и задумался. Он
ничего не понимал. Что это: революционные порывы со стороны начальства,
благовидный предлог устранить его от серьезных дел, которыми занято сегодня
Министерство, или серьезная просьба действительно помочь там, где он может
помочь. Или, может быть, наступил конец здравому смыслу.
Но все вместе портило ему настроение и рождало в его творческой голове
такие заголовки ненаписанной, но давно задуманной статьи: "Плевок в спину",
"Перегиб в сторону демократии" и, наконец, самый гениальный:
"Принципиальность - обратная сторона одиночества".
Решив, что это удачней всего, Нестеров сумел сбить с себя плохое
настроение и пошел в отдел кадров, где, оказалось, уже обо всем знали и
Нестерова ждали.
Через пять дней Нестеров сдал дела, еще через пятнадцать изучил все
нормативные документы, имеющиеся по Ассоциации, еще через десять прибыл для
собеседования с Рыбниковым и, в конце концов, вышел на работу в совершенно
новую для себя сферу: он был назначен начальником
информационно-издательского отдела.
- Издавать будете все, - сказал ему Стародревов.
- А разве у Ассоциации есть право издательской деятельности? -
недоумевал Нестеров, начитавшийся законов. Он был профессиональным юристом,
поэтому задал такой глупый вопрос.
- Нет, а что? - удивился Стародревов.
- Ничего, - проговорил Нестеров и пожал плечами.
Опять он был один на один со своим одиночеством. Опять какие-то силы
мешали жить его стране. И, вспомнив последний аккорд разговора с генералом,
Нестеров ухмыльнулся:
- ГУВД кого-то там внедрило, но, боюсь, на засыпку, близко не подходи,
сожрут они тебя, и я не спасу.
Нестеров тогда не ответил.
ПОЛКОВНИКУ КРИВОСЮКУ
Прошу поднять старые донесения и принять по ним меры, ибо мой
несостоявшийся зять из 32 отдела, оказывается, не имеет намерения жить в
законном браке с дочерью министра (!!! - Б.) и бросил ее, так что теперь,
надо думать, ему несдобровать. Поговаривают, что он собирается жениться на
иностранной гражданке. Считаю своим долгом информировать для принятия
решения.
БАБУСИН,
внештатный сотрудник.
ГЛАВА 10

ВАХТЕР

В первые же дни перезнакомившись со всем коллективом Ассоциации,
Нестеров сделал для себя весьма примечательные выводы. Последний, с кем еще
предстояло познакомиться и как следует, ибо как раз этого, как показалось
Нестерову, и требовали интересы дела, был вахтер Бабусин, склонный
отправлять телеграммы на борт самолета президентам. Поговорив с ним минуты
полторы, Нестеров уже был в курсе всех международных и внутренних событий в
целом и всего того, что происходило в Ассоциации, в частности, в ее кадрах,
спецчасти, отделах.
Бабусин мог вести любую тему в течение получаса.
"Вот кто должен был давать сегодня интервью итальянскому телевидению, -
подумал Нестеров, - он бы не оскандалился".
Вахтер смотрел на Нестерова так же, как тогда на почте и как вчера,
когда говорил об индийских сутрах, но делал вид, что не узнавал. Хотя по
нему было видно, что с его языка вот-вот слетит какой-то вопрос. Нестеров
был готов к любому вопросу и потому просто подставил под него ухо.
- Скажите мне, маэстро, - спросил вахтер, - как вы считаете, могу ли я
сметь утверждать, что сегодня в нашей жизни отнюдь с перестройкой не
увеличились наши возможности, но просто значительно больше стало разговоров
о потребностях?
С этими словами он передал Нестерову какой-то конверт.
- Снова на борт самолета? - спросил Нестеров.
- Да, в котором летим мы с вами, - ответил вахтер.
В этот момент мимо проходила заведующая Отделом благотворительности
Приветта.
Размеры ее бюста вызвали в Нестерове желание достойно ответить вахтеру.
Он положил его послание в карман и посмотрел в глаза привратнику. В них не
было безумия. В них была мольба.
"Он меня изучает, - подумал Нестеров, - неужели ему не сообщили, что я
здесь чужак, кому же он тогда "вяжет лапти?" И на всякий случай поддержал
разговор тем, что произнес вроде ничего не значащую фразу:
- "Из одного металла льют медаль за бой, медаль за труд", но ведь,
мистер вахтер, и на одной бумаге печатают предвыборные бюллетени кандидатов
в депутаты и сообщения "Их разыскивает милиция".
Оставив вахтера вылезать из словесной лужи самому, Нестеров отправился
по делам своей новой службы.
"Если он на кого-то работает, этот вахтер, то пусть поломает голову над
моими словами, да и доложит заодно, что я тоже не лыком шит".
На улице было темно. Ночные редкие московские уличные огни еще не
горели, окна в домах не светились - люди были на работе, и потому были
хорошо видны звезды.
Нестеров вдохнул прохладу осеннего звездного неба и быстро перебежал
узенькое Бульварное кольцо. Перебежав его, Нестеров достал из кармана письмо
вахтера Бабусина. Оно было совсем не таким патетическим, как его
словословие. В письме содержалось много ценного.
"Нестеров, - писал в нем вахтер, - если бы я не знал тебя как Человека
(он написал это слово с большой буквы), хрена лысого ты бы меня прощупал. Но
где-то я переиграл и выхожу из игры. Тебе для работы по пунктам..."
И дальше шли пункты с указанием фамилий высокорангированных жуликов
Ассоциации. Пунктов было очень много, и о хищениях предметов искусства, и о
финансировании сомнительных кооперативов, и о крепнущих связях с зарубежной
мафией, и о стоимости каждой должности в Ассоциации. И о тайных поездках за
рубеж некоторых членов Правления, и о том, куда девалась рукопись Булгакова.
ОТ всего этого Нестерову стало нестерпимо грустно, но потом стало
легче, когда он сообразил, что всего этого на самом деле нет и не может
быть, а является лишь плодом странного сочинительства того, кто дал жизнь
ему и его окружению.
Главному психиатру
Центрального района
т.НОРМАЛЬНОМУ-РУССКОМУ И.А.

Прошу Вашего вмешательства в деятельность некоего Бабусина, уже
несколько месяцев терроризирующего Главное управление информации.

Полковник КРИВОСЮК
ГЛАВА 11

ПОРТРЕТНАЯ ГАЛЕРЕЯ

Самая новая и прогрессивная форма выявления способности человека быть
пригодным "Культ-ура!" и перестройке - это, как считали люди, пришедшие в
Ассоциацию первыми, рассмотрение каждого, в том числе и не осененного
званием коммуниста, на партийном бюро. Тем самым они льстили своему
фактическому шефу Рыбникову, бывшему партийному боссу.
Партийцы, представители каждого отдела, с серьезным видом, разговаривая
на "вы" не только с кандидатом на работу, но даже и с тем, кто привел его
сюда, задавали невероятные вопросы, обескураживали кандидата на должность,
унижали его и только после этого выносили свой вердикт, после чего громко
поздравляли и тотчас же после утверждения забывали о его существовании.
Таким образом чаще всего случалось, что нужный специалист, профессионал
оказывался вне досягаемости понимания этого всезнающего сборища, а горлопан,
не способный ни к чему, кроме как к мгновенному приспособлению, проходил
легко и был утверждаем.
Партийное бюро Ассоциации состояло из одиннадцати человек, трое из них
болели, но на бюро числились, один очень солидный человек сидел во главе и
надувал щеки, и был настолько в своем надувании недосягаем, что все хотя
давно уже забыли, кто это и как его зовут, но к его надуванию щек все еще
прислушивались, взорами к нему обращались.
А это был начальник спецчасти, профессионал своего дела, не понимающий,
впрочем, для чего он и сам нужен в этой новой организации, ибо самое
секретное, что прочила в тот день начальник, была дискуссия в "Огоньке" о
перспективах работы Союза писателей.
Одним из членов бюро был сидящий в этой теплой компании Стародревов, на
лацкане которого поблескивал след от депутатского значка. Кончился его срок.
Но и след от значка заместитель Председателя носил столь же элегантно и
гордо, как некогда сам значок. Этот след по-прежнему обеспечивал ему
неприкосновенность, бесплатный проезд на транспорте, некоторые льготы и
абсолютную самоуверенность.
Рядом с ним сидел щуплый мальчик, недавно пришедший из комсомола и
возглавивший организационный отдел. Ему страшно нравилось, когда его
называли начальником штаба. Фамилия его была Коровьев, нрава он был
кроткого, глаза у него были синие, размер обуви тридцать восьмой. Под столом
он снимал ботинок, потому что тот ему очевидно жал. Сняв его, он понюхал
воздух, после чего извинился перед своей соседкой, отчего та пожала плечами:
"А я думала, Володя, что вам где-то удалось достать сыр "Рокфор".
Его соседка и заместитель - Клыкастая, она же председатель профсоюзного
комитета Ассоциации, по должности и по положению тоже была членом этого
сборища. Она была полной противоположностью начальнику и по полу, и по
росту, и по размеру обуви, и по другим параметрам и габаритам. Вместе с тем
она еще умудрялась быть худой и никогда не улыбалась.
Председатель партбюро Клубничкина, она же руководитель Отдела дарений,
была горда от всего на свете: и от того, что у нее такая удивительная
фамилия, и от того, что у нее такое удивительное платье, и от того, что она
- секретарь партбюро, и просто от всего остального прочего. Ее заместитель
по партии - крошечная, миниатюрная, почти совсем девчонка - инспектор отдела
кадров - была просто очаровательна, потому дополнительных затрат на описание
ее прически, обуви, цвета платья не требуется. Ей шло все, и она шла ко
всему и ко всем.
Еще один член партбюро опоздал, но вошел он с таким видом, словно все
собрались здесь в ожидании его персоны и, не дождавшись, начали раньше, и он
всего-навсего - жертва чужой неточности.
Он вошел, громко обвиняя всех в том, что не знал, во сколько точно
начинается сие сборище, и просит впредь конкретно обо всем его
информировать. Человек этот, имеющий бравую выправку, назывался Арамейцем,
был отставным военным и помощником Председателя Правления. Читатель с ним
уже знаком, но в Ассоциацию он прибыл не сразу. Он сперва взял отпуск, потом
полежал в госпитале, а потом вдруг вышел на работу, так, словно это была не
Ассоциация "Культ-ура!", а воинское подразделение.
Когда возникла особо насущная необходимость в помощнике, то зампред
Стародревов стал яростно предлагать кандидатуру Арамейца по двум уже
известным причинам. Первая - то, что помощник умел писать и, значит, уже
есть кому писать статьи и речи для руководства, но было еще второе, некая
ностальгическая тяга Стародревова к своей прошлой должности. А ее Арамеец
понимал очень хорошо, ибо являлся автором документа, который Стародревов
неизменно держал на своем столе и иногда в минуты сомнения перечитывал его,
восхищаясь как стилем, так и красотой слога. Это была инструкция о правилах
пользования уборными артиллерийского полка, в которой были такие строки:
"Пользоваться очками следует, не забираясь на них ногами, а садиться, как на
стул, с полной нагрузкой, так, что ягодица плотно облегала деревянную
подушку очка. Корпус тела следует держать прямо и не делать упора на ноги.
Руки держать вдоль коленей. Посадкой необходимо достичь попадания
испражнений в трубу очка, а не на подушку, стараясь в то же время не
замочить подушку мочой..."
В списке работников Ассоциации Арамеец шел сразу же после зампредов, а
в списке на получение жилья, дачи, продуктовых заказов, автомашины, билетов
в театры и выставочные залы - неизменно первым. При этом он выглядывал
из-под очков и делал это почему-то не как старый полковник, а как
скептик-бухгалтер.
Партбюро заседало уже полчаса, когда вдруг на повестку дня всплыл еще
один вопрос: об утверждении заведующего информационным сектором Смолянинова
в представляемой должности. Смолянинова навязали Нестерову, но Смолянинов в
прошлом был участковым инспектором, служил там же, где Николай
Константинович, а своих - не отторгают...
- Странная у вас анкета, - заявила секретарь партбюро, - вот вы
работали в милиции, потом в кооперативе "Три совы", потом вдруг пришли к нам
в Ассоциацию. Почему такие бросания?
- Нет у меня бросаний, - говорил Смолянинов. - Из милиции ушел потому,
что хотел ощутить некоторую свободу, которая возникает, когда на плечи не
давят погоны. Пришел в кооператив, потому что затосковал по своей прежней
работе, и, хотя желания возвращаться туда не было, хотелось быть полезным, а
тут кражи в кооперативе, да и рэкет.
- Чево? - удивился незнакомому слову помощник Председателя и,
потребовав объяснений, записал это слово в маленькую специальную книжечку и
снова принялся слушать.
- Да, сейчас многие кооперативы рэкетируют, и надо с этим бороться. Я,
если так можно выразиться, занимался частным сыском и нашел рэкетиров. Я их
сдал в руки правосудия. Но все остальное в кооперативе меня интересовало не
очень, и я ушел.
- Но все-таки, - не унималась Клубничкина, - вы идете на информационное
обеспечение Ассоциации, вы умеете это делать, вы справитесь?
- Я член Союза журналистов, у меня есть множество публикаций, контакты
с газетами, радио, телевидением. Вытяну.
- А вы никогда не писали на тему нашей Ассоциации? - вдруг спросил
зампред Стародревов. Этот вопрос возвысил его над самим собой.
- Никогда, потому что Ассоциации еще всего несколько месяцев, -
улыбнулся Смолянинов.
- Ну, какие будут предложения? - спросила Клубничкина.
- Я думаю, надо брать, - сказал вдруг помощник. - Только у нас тут
частным сыском заниматься ни к чему.
- Надеюсь.
Партбюро завершило свою работу. Смолянинов выскочил из большого зала и
оказался в объятиях Нестерова.
- Ну как? - спросил Николай Константинович.
- Да так, отстрелялся, прошел чистилище.
И все члены этого чистилища, выходя из зала, где они совсем недавно