Страница:
— Спасибо! Мастер когда появится?
— Во второй половине дня. — Секретарь замялась. — Борис Андреич, если ребята начнут расспрашивать, что случилось — молчать?
— Вы все понимаете верно, — с улыбкой ответил Глебов. — Людей будоражить не стоит, разберемся.
Девушка с готовностью кивнула.
— А уборщица работает через день, убиралась вчера утром. Так что не в курсе, — деловито доложила и закрыла за собой дверь.
Совещание вышло коротким. Народ подобрался понятливый, тертый, не робкого десятка. Боялись одного: не подставить людей, за которых чувствовали себя в ответе. Генеральный лаконично высказал свои подозрения.
— Баркудин?! — опешил Кирилл. — Гошка? — Коммерческого директора привел в «Стежку» за руку отец, диспетчер, который трудился с покойным Фроловым лет двадцать. Парень оканчивал институт, и старший Балуев, решив, что добра от добра искать негоже, рекомендовал младшего своему начальнику. Краснеть за сына не пришлось ни разу. — Георгий Баркудин? — повторил ошарашенный Кирилл.
— Вы с ним знакомы? — заинтересовался Глебов.
— В школе учились вместе. Гнида, каких поискать! Однажды в раздевалке я случайно услышал, как он хвастался перед дружком, что мужика прирезал.
— Эта информация нам ничего не дает, — спокойно заметил Данила Никитич, начальник охраны.
— Как знать, — задумчиво протянул Балуев, — как знать.
— Шантаж не годится при любом раскладе, — вмешался главный инженер. — Давайте лучше о своей проблеме пораскинем мозгами.
Пораскинули. Но толком ничего не решили. Договорились усилить охрану, быть начеку и держать язык за зубами, чтобы прежде времени людей не волновать.
— У меня дружок в частном агентстве, — сообщил Данила Никитич, — не последняя пешка, соучредитель. Бывший фээсбэшник. Башковитый мужик, надежный. Может, поговорить? Пусть возьмут нас под свое крыло?
Идея показалась разумной. На том пока и порешили. После обеда мастер наладил телефонную связь, слесарь заменил замки и привинтил оторванную петлю, Глебов привел в порядок документацию. И к вечеру воцарился полный порядок, а случившееся накануне стало казаться глупым, трусливым сном. В девять Борис щелкнул выключателем и переступил порог кабинета. Раздался звонок. Пришлось вернуться.
— Слушаю!
— Подумай, — тихо посоветовала трубка. И безучастно добавила: — Максимум месяц. — Спорить было не с кем: в ухо летели короткие гудки.
Вот ведь странно! Все время по дороге домой он размышлял не об этом угрожающем звонке, и не о наглости бандитских шестерок, и даже не о будущем «Стежки» — об удивительном, непредсказуемом, красивом человеке с именем, вырванным из школьного учебника по литературе. О человеке, похожем на других — две руки, две ноги, пара глаз и губы. Уникальном, единственном, неповторимом. Которого никогда не назвать своим. То, что случилось в отеле, было подарком судьбы. И ее насмешкой — над бестолковым, слепым, глухим одиночкой, прошляпившим свое счастье.
Он вошел в темную прихожую, к ногам бросился Черныш.
— Один да один — это уже двое! — ласково потрепал пуделя хозяин. — Правда, приятель? Пойдем, дружище, погуляем на сон грядущий. — Борис снял с вешалки кожаный плетеный поводок. В комнате зазвонил телефон. — Ну что, будем отвечать или плюнем и выйдем за дверь? — Пес не спускал с него черных внимательных глаз. — Молчишь, осуждаешь, что не спешу ответить? Совесть ты моя безъязыкая, — вздохнул хозяин, — ты еще упрекни, что, может, этот звонок о помощи просит, а я не тороплюсь.
Пес виновато опустил кудрявую голову.
— Да! — снял трубку Глебов.
— Борис Андреевич? — спросил женский голос.
— С кем имею честь? — сухо поинтересовался абонент.
— Это Любовь Ивановна, дочь Ивана Ивановича, который работал мастером в вашем институте. — Борис вспомнил золотые руки, хохляцкие поговорки, откровенный разговор за самоваром и плеск жереха по воде, закат. На душе стало тревожно. — Отец умер. Завтра похороны. Он много о вас рассказывал. — На том конце провода зависла тяжелая пауза. Она давила на голову, вызывая боль. — Вы придете?
— Да, конечно, обязательно.
Женщина назвала адрес, куда подъехать, и, коротко попрощавшись, положила трубку. Иваныча знали многие, обзвонить надо всех — не до бесед. Да и о чем говорить? Речи нужны живым, мертвым — тихая память. Не спуская во дворе глаз с Черныша, Борис думал о том, как скуп человек на добрые слова при жизни и как щедр, когда сказать их уже некому, только — о ком.
Иваныча хоронил почти весь институт. Кроме директора, его широкая мясистая физиономия не мелькнула нигде. Впрочем, Глебову было не до поисков. Глядя на неподвижное строгое лицо с закрытыми глазами и уникальные руки, помогавшие прежде не одной сотне людей и приборов, а теперь безжизненно лежащие одна на другой с вставленной между пальцев горящей свечой, Борис испытывал чувство вины. Не дослушал, не вник, недооценил — исповедь старого человека, у которого болела душа. Не за себя — за всех.
— Борис Андреевич, — рядом проявился бывший соратник, трус и карьерист, ныне занимавший его кабинет, Афанасий Крестовский, — Люба просила передать, что ждет вас на поминки.
— Кто? — не понял Борис.
— Дочка Иваныча.
— Вы хорошо с ней знакомы? — усмехнулся предшественник.
— Я помогал с организацией похорон, — коротко пояснил Крестовский. — Там и познакомился.
— Борис Андреевич, вы поедете с нами помянуть отца? — К ним подошла моложавая, пухленькая женщина лет сорока. Светлые волосы покрывал черный прозрачный шарфик, покрасневшие от слез глаза вопросительно смотрели на человека, которого отец считал своим другом.
— Да, конечно! — не задумываясь, ответил он.
— Простите, я на минутку. — Крестовский взял женщину под локоток, отвел в сторонку, что-то шепнул и опустил сложенный вдвое конверт в дамскую сумочку.
«Идиот! — разозлился на себя Борис. — Вместо гонора взял бы лучше доллары». Он достал бумажник, быстро исследовал содержимое — слава богу, не пустой, — незаметно выпотрошил и сунул деньги в карман пиджака, чтобы без суеты разом отдать все дочери Иваныча.
— Борис Андреевич, — рядом опять проявился Крестовский, — вы на машине?
— Нет.
— Поедемте со мной. Я знаю дорогу, и у меня свободно.
Борис медлил: ехать с этим перевертышем охоты нет никакой. Но вспомнил конверт, опущенный в черную сумку, и передумал. Бывает, люди и меняются, иногда даже в лучшую сторону.
— Поговорить надо, Борис Андреевич, — тихо добавил нынешний зам.
— Хорошо!
Пока шли к машине, встретил много знакомых лиц. Их радость была такой неподдельной, а традиционное «как жизнь?» таким искренним, что Глебов почувствовал себя растаявшим от тепла пломбиром.
— Помнит вас народ, Борис Андреевич! — улыбнулся Крестовский, усаживаясь за руль.
— Ну да, — буркнул Борис, — еще скажите: любят и чтут.
— Насчет любви не знаю, — развеселился «сменщик», поворачивая ключ зажигания, — а вот что ждут, доподлинно известно. — И плавно тронулся с места.
— А у вас, Афанасий Юрьевич, появилось чувство юмора, — хмыкнул пассажир, — с чем и поздравляю.
— Спасибо! — не остался в долгу «юморист». — Только это и помогло выжить, как вы понимаете.
— Нет, не понимаю. Потому как предпочитаю жить — не выживать.
— Человек предполагает, а Бог располагает, — туманно отозвался Крестовский, выруливая на шоссе. Потом посерьезнел и, пристально глядя перед собой в лобовое стекло, сразил: — Борис Андреевич, я уполномочен просить вас вернуться в институт.
— Здесь можно курить? — невозмутимо поинтересовался Борис.
— Да.
Глебов закурил. Предложение было таким нелепым и так по-детски прозвучало, что реагировать на него было бы смешно.
— Борис Андреевич, понимаю, такой разговор не ко времени и не к месту. Но дома вас не застать, рабочий телефон никому не известен, а ситуация промедления не терпит. Мы просим вас о встрече.
— Кто — мы?
— Группа товарищей, — с улыбкой уклонился от ответа Крестовский.
— Вряд ли у меня найдется время для групповых бесед. Работа, знаете ли.
Уполномоченный надолго замолчал, внимательно наблюдая за дорогой. Потом серьезно заявил:
— Из института уходит директор. Я на это место не пойду ни за какие коврижки. Хватит, отскакался в чужих седлах! Жизнь научила адекватно оценивать собственные возможности и, как сказал бы покойный Иваныч, нэ лэзть попэрэд батьки в пэкло.
— Прекрасно, но при чем здесь я?
— Институт дышит на ладан. Финансирование — мышкины слезы покажутся озерами в сравнении с теми крохами, что нам достаются на исследования.
— Мы, кажется, едем в «Ауди», — невинно заметил Борис.
— Согласен, я не бедствую, как и остальное руководство. Но лучше всем прилично зарабатывать и уверенно смотреть в будущее, чем единицам набивать карман, ловя сегодняшний день. А жить хотелось бы не единым днем.
— Я вам не верю.
— Придете в институт — поверите. Здесь — здравая логика и трезвый расчет, ничего больше. Сейчас мы клюем по зернышку, а с умом можно и сытыми быть, и закрома набить.
— Если все так хорошо просчитываете, зачем вам чужой ум? По-моему, у вас и своего достаточно.
— Э, нет, — усмехнулся умник, сворачивая в тихий переулок, — тут нужен ум иного толка. Вашего, Борис Андреевич. — Припарковался у серого девятиэтажного дома, заглушил мотор. — Вы — ученый до мозга костей. А кто заразился вирусом науки, не излечится вовек. И вы — руководитель по призванию. Редкое сочетание, жаль только, поняли мы это поздно. Но лучше, как говорится, поздно, чем никогда. Уверен, вам не безразлична судьба ваших коллег. С кем многое пройдено, того из жизни просто так не вычеркнуть. Вас ждут и люди, и наука. Подумайте над нашим предложением, Борис Андреевич. Но прошу: недолго. Свято место, как известно, пусто не бывает. Посадят в директорское кресло какого-нибудь бойкого выскочку-недоучку, каких сейчас хоть пруд пруди, и конец нашему дому — уйдет народ к другому.
— Все не уйдут, — неуверенно возразил Борис.
— После вашего ухода уволилась треть. Лучшая. Еще треть разбрелась за эти годы. Остались самые стойкие — фанаты науки и те, кто никому не нужен. Полагаю, при новом руководстве и этих надолго не хватит. — Глебов не верил своим ушам. С ним разговаривал не пройдоха, который когда-то не устоял перед заманчивым посулом. Рассудительный, осторожный, неглупый человек убеждал сейчас согласиться со своими доводами. А доводы достаточно веские, и спорить с ними трудно. Но как же, видно, не просто досталось бедолаге право быть сытым! Такая метаморфоза с безмятежным покоем не уживается. — Можно хлопнуть дверью один раз и плюнуть с досадой на глупцов, что за ней остались, — негромко продолжал преемник. — Но не стоит упираться, когда тебя просят войти. Ваши идеи, Борис Андреевич, могут и должны спасти институт. Не думаю, что вы к этому индифферентны. — Он перегнулся через Бориса и открыл дверцу с его стороны. — Засим, как говаривали прежде, разрешите откланяться. Мне нужно заехать еще в одно место. Я с Любочкой договорился, что задержусь. Всего хорошего, Борис Андреевич! Очень надеюсь увидеться. И поработать вместе, как в старые добрые времена. А вы согласны, что они были не такими уж и черными, скорее полосатыми? — И, не дожидаясь ответа, повернул ключ зажигания. — Удачи вам!
На поминках Крестовский появился через час, когда Борис, извиняясь за ранний уход, прощался с хозяйкой. В прихожей Глебов вручил смущенной, заплаканной Любовь Ивановне деньги, которые, на счастье, оказались в его бумажнике.
Через четыре дня русский профессор повез Жака на первый сеанс. Отец и сын де Гордэ прилетели в Москву неделей раньше оговоренного срока. Но их спешка понятна. Когда дело касается жизни, летят к черту все сроки. Отец упрямо рвался поехать третьим, однако это был не тот случай, когда Бог благоволит троице, и Глебов настоял на дуэте. Всю дорогу Борис боролся с искушением спросить, почему же мадам Васса не прилетела? Заодно и взглянула бы на родные места. Кажется, тоска по родине — не придуманная морока, неужели новоявленную парижанку не тянет в Москву? Наконец не выдержал и равнодушно (!) бросил короткую фразу.
— Madam Vassa doesn't want to come to Moscow, isn't it?[9] — На чужом языке это прозвучало довольно глупо и вместо формальной вежливости выдало бестактное любопытство.
— I don't know[10], — еще короче ответил Жак. Вот эти слова и непритворный тон ясно дали понять, насколько не волнуют его чужие проблемы, когда своя печенку грызет и запросто может свести в могилу.
Больше разговаривать было не о чем, наступала пора от слов переходить к делу, и через пятнадцать минут вишневая «восьмерка» въезжала на участок, огороженный низким частоколом.
— С Богом, — пробормотал Борис, поднимаясь на крыльцо бревенчатого дома.
— What?[11] — спросил Жак. Его и без того бледное лицо стало совсем серым: дорога, волнение и страх перед неизвестностью порядком измучили беднягу.
— Good luck![12] — ободряюще улыбнулся Глебов.
— Thank's![13] — выдохнул француз.
Времени катастрофически не хватало. Он спал по четыре часа, деля сутки на работу и Жака. ЗАО «Стежка» заключила договор с частной охранной фирмой, и теперь по территории предприятия лениво слонялись крепкие ребятки, по виду ничем не отличимые от водителей-дальнобойщиков. Только в каждом глазу дремало по шилу да неспешная походка намекала, что лучше с этими людьми не связываться. Внешне все шло своим чередом. Деловые переговоры, рейсы, грузы, прибыль — как по маслу. Но известно же, как легко входит в масло нож. А в том, что он не заставит себя ждать, Борис не сомневался. Проблема не отпала, просто большая ее часть скрылась под тихой гладью. На кардинальное решение требовались мысли, время и ресурсы. Все слагаемые — в дефиците.
А вот в лечении Жака наметился позитив, и радостный отец уже смотался в Париж — обнадежить домашних. Да и по супруге, видно, соскучился: с такой в разлуке долго не выдержишь. Между двумя мужчинами возникло скрытое напряжение, которое не проходило, несмотря на старания обоих сохранить взаимное дружелюбие. С одной стороны, Борису был симпатичен этот немногословный человек, разрывающийся между бизнесом, домом и сыном. С другой — приходилось постоянно подавлять раздражение, которое вызывал холеный, уверенный в себе француз. Знал ли господин Ив, каким сокровищем обладает? Наверняка! Но о своей жене не обмолвился ни разу. Иногда Борис случайно ловил на себе странный взгляд. От него становилось не по себе, и оцарапывалась совесть. Но повторись сейчас тот вечер, Глебов не раздумывая поступил бы так же.
С той только разницей, что теперь не отпустил бы от себя чужую половину ни на шаг. Никогда! Здесь совесть чувствам не советчик. Вспомнился другой вечер, вчерашний, в номере гостиницы «Метрополь». Они обсуждали возможность для Жака встретить Рождество дома, в Париже, когда у того зазвонил мобильный.
— Oui?
Из последующего монолога ухо выхватило одно: Васья. Тон был сдержанным, суховатым, и Борис удивился: вроде она говорила о теплых отношениях с взрослым пасынком. Но гораздо больше уха изумился глаз, наткнувшись на остекленевший взгляд, устремленный в стену, за плечо говорящего. Ив не сделал никакой попытки встать, перехватить у сына телефон, перекинуться парой ласковых фраз с женой, озаботиться ее самочувствием, повздыхать и с сожалением вернуть трубку. Вместо этого любящий муж вцепился пальцами в подлокотники кресла, точно его собирались тащить на плаху, напрягся, как мышца спортсмена, и уставился в пустоту невидящими глазами. Потом заставил себя подняться и вышел, в следующую минуту из ванной послышался звук льющейся воды. Вошел как ни в чем не бывало, такой же невозмутимый и деловитый. Только тщательнее приглажены мокрые волосы да подрагивает веко. А наблюдатель опустил глаза, испытывая бесстыдную, эгоистичную радость, которая сводила на нет всякое разумение о себе самом. Увиденное заставило собой удивиться, но это того стоило.
В кармане зазвонил сотовый.
— Да?
— Привет! Чем занимаешься? — голос Сергея обещал хорошие новости.
— Черныша выгуливаю.
— Молодец! — одобрил друг. — Твой пациент еще не улетел?
— Вчера как раз это обсуждали.
— Парень родился в рубашке: анализы уверенно двигаются к норме. Можешь со спокойной совестью отправлять его в Париж, а самому малость отдохнуть. Когда у них там Рождество? Двадцать пятого?
— Да.
— Пусть летит да не забудет свечку поставить, что послал ему Бог русского ученого. Не ты — стало бы это Рождество последним в его жизни. Все-таки талантливый мы народ, Борька! — убежденно заявил Сергей. — Учат нас жизни все, кому не лень, но прихватит — задницы свои спасать к нам бегут. А мы ставим их на белы ноги да отправляем продолжать свое вихлянье по планете, как говорила Василиса. Кстати, не знаешь, случайно, почему она не прилетела?
— Нет.
— Интересно было бы на нее взглянуть!
Перед глазами Глебова возникла высокая стройная женщина у камина, в длинном сером платье, с ниткой жемчуга на шее, и он от души порадовался за друга, что тот не видел мадам де Гордэ. Серега и без того до сих пор вздыхает, что на каждые шестьдесят ударов сердца один стучит по Вассе.
— Как продвигается твоя заявка на патент? — вернул в реальность энергичный голос.
— Получил положительное решение.
— Поздравляю! — завопил в трубку солидный академик. — Борец-молодец, наконец-то! Представляешь, скольких теперь спасем твоим «Лучом»? Официально, открыто, не таясь. Помнишь, как чуть не влипли тогда? — Еще бы не помнить! До сих пор на памяти тот день, когда заведующего отделением, профессора и доктора медицинских наук едва не поперли с работы за проведение несанкционированных исследований. — Медицинский центр откроем, со всех концов света больных принимать станем, без разбору, — разошелся не на шутку Сергей, — международные симпозиумы будем проводить, в другие страны методику лечение продвинем. Ведь это — страшнейшая болезнь, Борька. Диагноз — как приговор.
— Уймись, академик, на раскрутку нужны большие деньги, а на твои замыслы — миллионы зеленых, — остудил прожектера реалист.
— Ерунда, — не согласился тот, — лиха беда начало. С такой бомбой в руках мы весь мир вылечим!
— Если сами не взорвемся, — хмыкнул Борис.
— Я тебе больше скажу, дорогой ты мой человек, — посерьезнел онколог, — твое открытие на Нобелевскую тянет. Рак — проклятие для человека, бич Божий, смерть без пули — назови как хочешь. Болезнь не щадит никого: ни талант, ни бездарь, ни королей, ни пастухов, ни стариков и ни детей. Эта гадина не признает границ, не знает религиозных различий. Косит всех! И тому, кто ее победит, благодарное человечество памятник при жизни поставит — не то что академия премию даст. Уж ты поверь мне, Борька! Столько страданий и горя за свою практику навидался — врагу не пожелаю. А ты как собираешься Новый год встречать? — резко сменил тему Сергей. — Может, к нам подтянешься? Галка индюшку грозится запечь, — соблазнял друг, — уже сейчас с новогодним меню шепчется и ко мне каждый вечер пристает за советами. Представляешь, домой прихожу — душа покоя просит, а мне под нос листок с писульками тычут да еще почтения требуют, — весело пожаловался «советчик».
— До Нового года еще далеко, — уклонился от ответа Борис, — дожить надо. — Он любил бывать дома у Яблоковых, но новогоднюю ночь тянуло провести за своим столом, с Чернышом напротив и ликующим «ящиком» в углу.
— Как знаешь, — не стал настаивать друг, — но мы тебя ждем.
— Спасибо!
— Ладно, Борька, бывай! Уже поздно, а у меня завтра трудный день. Еще раз поздравляю, честно говоря, такому патенту другого ответа и не могло быть. Теперь начнем борьбу за инвестиция, годится?
— Вполне! — согласился Борис.
Потом он долго не мог заснуть. Проблемы ворочались в голове, и каждая тянула одеяло на себя. Уже погружаясь в дрему, понял, какой отдаст предпочтение.
Жак с отцом улетели в Париж с предварительной договоренностью вернуться через две недели и продолжить лечение. Прощаясь, старший де Гордэ пожал руку и твердо заявил:
— Я верю в успех, господин Глебов! И я хочу обещать: когда все закончится, вы получите инвестиции. Подготовьте бизнес-план. — Потом пару секунд помедлил. — Спасибо! — И, словно переступая что-то, тихо добавил: — Я многое могу понять.
О чем он при этом думал, можно было только догадываться. Но на догадки не было охоты.
А к ночи случилась беда. Его разбудили звонки. Телефон трезвонил не умолкая, и со сна Борис не сразу сообразил, где звонят: в дверь или рядом, в ухо. Включил бра, посмотрел на часы: два.
— Слушаю?
— Борис Андреич, — залопотала перепуганная Зина, — простите, ради бога, если разбудила. Но у нас чепе!
— Что случилось?
— Беда, Борис Андреич, Кирилла зарезали, — всхлипнула девушка.
— Что?! — Остатки сна взорвались дикой вестью. — Как «зарезали»? Я же с ним вечером разговаривал, вместе выходили через проходную. Это было, — Глебов прикинул время, — три часа назад. Он ехал домой на своей машине и никуда не собирался заезжать.
— Он жив, Борис Андреич, — успокоила помощница. И вдруг икнула. — Ой, простите! Его сволочь какая-то… и-ик… в подъезде дома пырнула ножом. Слава богу, в квартире на первом этаже день рождения отмечали… и-ик… гостей провожали, дверь открыли, а… и-ик…
— Подожди, Зина, какой день рождения, какие гости? Ты можешь толком объяснить?
— Вряд ли… и-ик! Извините, наверное, на нервной почве икота напала.
— Попей воды, — посоветовал Глебов, — успокойся и постарайся внятно рассказать, что произошло.
— Хорошо, Борис Андреич, я перезвоню через минутку, хорошо? И-ик, ой!
— Жду, — коротко ответил Борис и положил трубку.
Минутка растянулась на пяток. За эту растяжку он перебрал в памяти все разговоры и встречи с коммерческим директором в последнее время. Кирилл не казался ни испуганным, ни озабоченным. Наоборот, с его лица не сходила довольная улыбка, и он как-то даже намекнул, что скоро их неприятности закончатся. В замоте Борис не придал этим словам значения, о чем сейчас очень жалел. Парень, видно, надумал поиграть в героя-одиночку и распутать клубок самостоятельно, за что и поплатился. Глебов вдруг вспомнил тот разговор после налета и туманное «как знать». Неужели Кирилл всерьез решил, что угрозой разоблачения остановит этого бандита? Снова зазвонил телефон. Он снял трубку после первого гудка. — Да?
— Борис Андреич, это опять я, — просветила Зинаида.
— Слушаю тебя внимательно.
И секретарь, хотя и сбивчиво, но довольно внятно доложила, что несколько минут назад ей позвонил Михал Сергеич, отец Балуева, и сообщил, что сына ранил в подъезде какой-то ублюдок. Ножом. Парень, слава богу, жив, но в больнице и хочет срочно поговорить с Глебовым.
— Хорошо, в какой больнице?
— В Склифе, в хирургии. Борис Андреич, — зашептала Зина, — мне страшно! По-моему, на нас кто-то здорово наезжает.
— Читай лучше дамские романы, — посоветовал Глебов, — а детективы выбрось. Они нагоняют страх и тоску.
— Так и сделаю! — на полном серьезе пообещала Зинаида.
Насколько легче успокоить другого, чем себя. Тем более трудно оставаться спокойным, когда знаешь, что от твоего решения зависят не только судьбы, но и жизни людей. А может, плюнуть на достоинство да уступить? Ради покоя всех и собственного переступить через единственную и последнюю просьбу зеркального тезки, его надежду и веру, через доверие многих, смириться, закрыть глаза и робко подъедать бандитские объедки? Пусть те жируют, может, когда и подавятся. Повсюду беспредел, все зло все равно не искоренить.
Рядом зазвонил будильник. Звонок был таким энергичным, боевым, так настойчиво звал в день, призывал к активности, что тот, кого он тормошил, разом откинул все сомнения. Нет, перед тьмой пасовать глупо, потому как ее всегда сменяет свет. А то, что самый темный час — предрассветный, известно каждому. Но не одним же часом живет человек! Борис вскочил с дивана и бодро, будто не он провел почти всю ночь без сна, скомандовал:
— Черныш, гулять!
К Кириллу в этот день его не пустили: после операции больному необходим покой. А на следующий уже с утра Глебов с тревогой вглядывался в бледное лицо.
— Расслабьтесь, Борис Андреич, все нормально. Этот козел никогда не мог довести дело до конца.
— Ты знаешь, кто на тебя напал? — опешил Борис.
— Конечно, — усмехнулся коммерческий директор, — Витька, баркудинский холуй! Он на Гошку шестерит с пеленок, да только идиот круглый: ничего доверить нельзя, загубит на корню. Удивляюсь, как до сих пор Ястреб при себе такого болвана держит.
— Какой ястреб? — не понял Борис.
— Да Баркудин! Кликуху эту ему прилипалы еще в школе дали, — пояснил Кирилл. — Дорожил он ею очень. — И недобро усмехнулся. — С детства в хищники метил, хоть ползать, хоть летать — не важно, лишь бы кого рвать.
— Послушай, давай не будем вдаваться в его биографию, — попросил Глебов, — неинтересно это, прости, и скучно. О чем ты хотел со мной поговорить?
— Во второй половине дня. — Секретарь замялась. — Борис Андреич, если ребята начнут расспрашивать, что случилось — молчать?
— Вы все понимаете верно, — с улыбкой ответил Глебов. — Людей будоражить не стоит, разберемся.
Девушка с готовностью кивнула.
— А уборщица работает через день, убиралась вчера утром. Так что не в курсе, — деловито доложила и закрыла за собой дверь.
Совещание вышло коротким. Народ подобрался понятливый, тертый, не робкого десятка. Боялись одного: не подставить людей, за которых чувствовали себя в ответе. Генеральный лаконично высказал свои подозрения.
— Баркудин?! — опешил Кирилл. — Гошка? — Коммерческого директора привел в «Стежку» за руку отец, диспетчер, который трудился с покойным Фроловым лет двадцать. Парень оканчивал институт, и старший Балуев, решив, что добра от добра искать негоже, рекомендовал младшего своему начальнику. Краснеть за сына не пришлось ни разу. — Георгий Баркудин? — повторил ошарашенный Кирилл.
— Вы с ним знакомы? — заинтересовался Глебов.
— В школе учились вместе. Гнида, каких поискать! Однажды в раздевалке я случайно услышал, как он хвастался перед дружком, что мужика прирезал.
— Эта информация нам ничего не дает, — спокойно заметил Данила Никитич, начальник охраны.
— Как знать, — задумчиво протянул Балуев, — как знать.
— Шантаж не годится при любом раскладе, — вмешался главный инженер. — Давайте лучше о своей проблеме пораскинем мозгами.
Пораскинули. Но толком ничего не решили. Договорились усилить охрану, быть начеку и держать язык за зубами, чтобы прежде времени людей не волновать.
— У меня дружок в частном агентстве, — сообщил Данила Никитич, — не последняя пешка, соучредитель. Бывший фээсбэшник. Башковитый мужик, надежный. Может, поговорить? Пусть возьмут нас под свое крыло?
Идея показалась разумной. На том пока и порешили. После обеда мастер наладил телефонную связь, слесарь заменил замки и привинтил оторванную петлю, Глебов привел в порядок документацию. И к вечеру воцарился полный порядок, а случившееся накануне стало казаться глупым, трусливым сном. В девять Борис щелкнул выключателем и переступил порог кабинета. Раздался звонок. Пришлось вернуться.
— Слушаю!
— Подумай, — тихо посоветовала трубка. И безучастно добавила: — Максимум месяц. — Спорить было не с кем: в ухо летели короткие гудки.
Вот ведь странно! Все время по дороге домой он размышлял не об этом угрожающем звонке, и не о наглости бандитских шестерок, и даже не о будущем «Стежки» — об удивительном, непредсказуемом, красивом человеке с именем, вырванным из школьного учебника по литературе. О человеке, похожем на других — две руки, две ноги, пара глаз и губы. Уникальном, единственном, неповторимом. Которого никогда не назвать своим. То, что случилось в отеле, было подарком судьбы. И ее насмешкой — над бестолковым, слепым, глухим одиночкой, прошляпившим свое счастье.
Он вошел в темную прихожую, к ногам бросился Черныш.
— Один да один — это уже двое! — ласково потрепал пуделя хозяин. — Правда, приятель? Пойдем, дружище, погуляем на сон грядущий. — Борис снял с вешалки кожаный плетеный поводок. В комнате зазвонил телефон. — Ну что, будем отвечать или плюнем и выйдем за дверь? — Пес не спускал с него черных внимательных глаз. — Молчишь, осуждаешь, что не спешу ответить? Совесть ты моя безъязыкая, — вздохнул хозяин, — ты еще упрекни, что, может, этот звонок о помощи просит, а я не тороплюсь.
Пес виновато опустил кудрявую голову.
— Да! — снял трубку Глебов.
— Борис Андреевич? — спросил женский голос.
— С кем имею честь? — сухо поинтересовался абонент.
— Это Любовь Ивановна, дочь Ивана Ивановича, который работал мастером в вашем институте. — Борис вспомнил золотые руки, хохляцкие поговорки, откровенный разговор за самоваром и плеск жереха по воде, закат. На душе стало тревожно. — Отец умер. Завтра похороны. Он много о вас рассказывал. — На том конце провода зависла тяжелая пауза. Она давила на голову, вызывая боль. — Вы придете?
— Да, конечно, обязательно.
Женщина назвала адрес, куда подъехать, и, коротко попрощавшись, положила трубку. Иваныча знали многие, обзвонить надо всех — не до бесед. Да и о чем говорить? Речи нужны живым, мертвым — тихая память. Не спуская во дворе глаз с Черныша, Борис думал о том, как скуп человек на добрые слова при жизни и как щедр, когда сказать их уже некому, только — о ком.
Иваныча хоронил почти весь институт. Кроме директора, его широкая мясистая физиономия не мелькнула нигде. Впрочем, Глебову было не до поисков. Глядя на неподвижное строгое лицо с закрытыми глазами и уникальные руки, помогавшие прежде не одной сотне людей и приборов, а теперь безжизненно лежащие одна на другой с вставленной между пальцев горящей свечой, Борис испытывал чувство вины. Не дослушал, не вник, недооценил — исповедь старого человека, у которого болела душа. Не за себя — за всех.
— Борис Андреевич, — рядом проявился бывший соратник, трус и карьерист, ныне занимавший его кабинет, Афанасий Крестовский, — Люба просила передать, что ждет вас на поминки.
— Кто? — не понял Борис.
— Дочка Иваныча.
— Вы хорошо с ней знакомы? — усмехнулся предшественник.
— Я помогал с организацией похорон, — коротко пояснил Крестовский. — Там и познакомился.
— Борис Андреевич, вы поедете с нами помянуть отца? — К ним подошла моложавая, пухленькая женщина лет сорока. Светлые волосы покрывал черный прозрачный шарфик, покрасневшие от слез глаза вопросительно смотрели на человека, которого отец считал своим другом.
— Да, конечно! — не задумываясь, ответил он.
— Простите, я на минутку. — Крестовский взял женщину под локоток, отвел в сторонку, что-то шепнул и опустил сложенный вдвое конверт в дамскую сумочку.
«Идиот! — разозлился на себя Борис. — Вместо гонора взял бы лучше доллары». Он достал бумажник, быстро исследовал содержимое — слава богу, не пустой, — незаметно выпотрошил и сунул деньги в карман пиджака, чтобы без суеты разом отдать все дочери Иваныча.
— Борис Андреевич, — рядом опять проявился Крестовский, — вы на машине?
— Нет.
— Поедемте со мной. Я знаю дорогу, и у меня свободно.
Борис медлил: ехать с этим перевертышем охоты нет никакой. Но вспомнил конверт, опущенный в черную сумку, и передумал. Бывает, люди и меняются, иногда даже в лучшую сторону.
— Поговорить надо, Борис Андреевич, — тихо добавил нынешний зам.
— Хорошо!
Пока шли к машине, встретил много знакомых лиц. Их радость была такой неподдельной, а традиционное «как жизнь?» таким искренним, что Глебов почувствовал себя растаявшим от тепла пломбиром.
— Помнит вас народ, Борис Андреевич! — улыбнулся Крестовский, усаживаясь за руль.
— Ну да, — буркнул Борис, — еще скажите: любят и чтут.
— Насчет любви не знаю, — развеселился «сменщик», поворачивая ключ зажигания, — а вот что ждут, доподлинно известно. — И плавно тронулся с места.
— А у вас, Афанасий Юрьевич, появилось чувство юмора, — хмыкнул пассажир, — с чем и поздравляю.
— Спасибо! — не остался в долгу «юморист». — Только это и помогло выжить, как вы понимаете.
— Нет, не понимаю. Потому как предпочитаю жить — не выживать.
— Человек предполагает, а Бог располагает, — туманно отозвался Крестовский, выруливая на шоссе. Потом посерьезнел и, пристально глядя перед собой в лобовое стекло, сразил: — Борис Андреевич, я уполномочен просить вас вернуться в институт.
— Здесь можно курить? — невозмутимо поинтересовался Борис.
— Да.
Глебов закурил. Предложение было таким нелепым и так по-детски прозвучало, что реагировать на него было бы смешно.
— Борис Андреевич, понимаю, такой разговор не ко времени и не к месту. Но дома вас не застать, рабочий телефон никому не известен, а ситуация промедления не терпит. Мы просим вас о встрече.
— Кто — мы?
— Группа товарищей, — с улыбкой уклонился от ответа Крестовский.
— Вряд ли у меня найдется время для групповых бесед. Работа, знаете ли.
Уполномоченный надолго замолчал, внимательно наблюдая за дорогой. Потом серьезно заявил:
— Из института уходит директор. Я на это место не пойду ни за какие коврижки. Хватит, отскакался в чужих седлах! Жизнь научила адекватно оценивать собственные возможности и, как сказал бы покойный Иваныч, нэ лэзть попэрэд батьки в пэкло.
— Прекрасно, но при чем здесь я?
— Институт дышит на ладан. Финансирование — мышкины слезы покажутся озерами в сравнении с теми крохами, что нам достаются на исследования.
— Мы, кажется, едем в «Ауди», — невинно заметил Борис.
— Согласен, я не бедствую, как и остальное руководство. Но лучше всем прилично зарабатывать и уверенно смотреть в будущее, чем единицам набивать карман, ловя сегодняшний день. А жить хотелось бы не единым днем.
— Я вам не верю.
— Придете в институт — поверите. Здесь — здравая логика и трезвый расчет, ничего больше. Сейчас мы клюем по зернышку, а с умом можно и сытыми быть, и закрома набить.
— Если все так хорошо просчитываете, зачем вам чужой ум? По-моему, у вас и своего достаточно.
— Э, нет, — усмехнулся умник, сворачивая в тихий переулок, — тут нужен ум иного толка. Вашего, Борис Андреевич. — Припарковался у серого девятиэтажного дома, заглушил мотор. — Вы — ученый до мозга костей. А кто заразился вирусом науки, не излечится вовек. И вы — руководитель по призванию. Редкое сочетание, жаль только, поняли мы это поздно. Но лучше, как говорится, поздно, чем никогда. Уверен, вам не безразлична судьба ваших коллег. С кем многое пройдено, того из жизни просто так не вычеркнуть. Вас ждут и люди, и наука. Подумайте над нашим предложением, Борис Андреевич. Но прошу: недолго. Свято место, как известно, пусто не бывает. Посадят в директорское кресло какого-нибудь бойкого выскочку-недоучку, каких сейчас хоть пруд пруди, и конец нашему дому — уйдет народ к другому.
— Все не уйдут, — неуверенно возразил Борис.
— После вашего ухода уволилась треть. Лучшая. Еще треть разбрелась за эти годы. Остались самые стойкие — фанаты науки и те, кто никому не нужен. Полагаю, при новом руководстве и этих надолго не хватит. — Глебов не верил своим ушам. С ним разговаривал не пройдоха, который когда-то не устоял перед заманчивым посулом. Рассудительный, осторожный, неглупый человек убеждал сейчас согласиться со своими доводами. А доводы достаточно веские, и спорить с ними трудно. Но как же, видно, не просто досталось бедолаге право быть сытым! Такая метаморфоза с безмятежным покоем не уживается. — Можно хлопнуть дверью один раз и плюнуть с досадой на глупцов, что за ней остались, — негромко продолжал преемник. — Но не стоит упираться, когда тебя просят войти. Ваши идеи, Борис Андреевич, могут и должны спасти институт. Не думаю, что вы к этому индифферентны. — Он перегнулся через Бориса и открыл дверцу с его стороны. — Засим, как говаривали прежде, разрешите откланяться. Мне нужно заехать еще в одно место. Я с Любочкой договорился, что задержусь. Всего хорошего, Борис Андреевич! Очень надеюсь увидеться. И поработать вместе, как в старые добрые времена. А вы согласны, что они были не такими уж и черными, скорее полосатыми? — И, не дожидаясь ответа, повернул ключ зажигания. — Удачи вам!
На поминках Крестовский появился через час, когда Борис, извиняясь за ранний уход, прощался с хозяйкой. В прихожей Глебов вручил смущенной, заплаканной Любовь Ивановне деньги, которые, на счастье, оказались в его бумажнике.
Через четыре дня русский профессор повез Жака на первый сеанс. Отец и сын де Гордэ прилетели в Москву неделей раньше оговоренного срока. Но их спешка понятна. Когда дело касается жизни, летят к черту все сроки. Отец упрямо рвался поехать третьим, однако это был не тот случай, когда Бог благоволит троице, и Глебов настоял на дуэте. Всю дорогу Борис боролся с искушением спросить, почему же мадам Васса не прилетела? Заодно и взглянула бы на родные места. Кажется, тоска по родине — не придуманная морока, неужели новоявленную парижанку не тянет в Москву? Наконец не выдержал и равнодушно (!) бросил короткую фразу.
— Madam Vassa doesn't want to come to Moscow, isn't it?[9] — На чужом языке это прозвучало довольно глупо и вместо формальной вежливости выдало бестактное любопытство.
— I don't know[10], — еще короче ответил Жак. Вот эти слова и непритворный тон ясно дали понять, насколько не волнуют его чужие проблемы, когда своя печенку грызет и запросто может свести в могилу.
Больше разговаривать было не о чем, наступала пора от слов переходить к делу, и через пятнадцать минут вишневая «восьмерка» въезжала на участок, огороженный низким частоколом.
— С Богом, — пробормотал Борис, поднимаясь на крыльцо бревенчатого дома.
— What?[11] — спросил Жак. Его и без того бледное лицо стало совсем серым: дорога, волнение и страх перед неизвестностью порядком измучили беднягу.
— Good luck![12] — ободряюще улыбнулся Глебов.
— Thank's![13] — выдохнул француз.
Времени катастрофически не хватало. Он спал по четыре часа, деля сутки на работу и Жака. ЗАО «Стежка» заключила договор с частной охранной фирмой, и теперь по территории предприятия лениво слонялись крепкие ребятки, по виду ничем не отличимые от водителей-дальнобойщиков. Только в каждом глазу дремало по шилу да неспешная походка намекала, что лучше с этими людьми не связываться. Внешне все шло своим чередом. Деловые переговоры, рейсы, грузы, прибыль — как по маслу. Но известно же, как легко входит в масло нож. А в том, что он не заставит себя ждать, Борис не сомневался. Проблема не отпала, просто большая ее часть скрылась под тихой гладью. На кардинальное решение требовались мысли, время и ресурсы. Все слагаемые — в дефиците.
А вот в лечении Жака наметился позитив, и радостный отец уже смотался в Париж — обнадежить домашних. Да и по супруге, видно, соскучился: с такой в разлуке долго не выдержишь. Между двумя мужчинами возникло скрытое напряжение, которое не проходило, несмотря на старания обоих сохранить взаимное дружелюбие. С одной стороны, Борису был симпатичен этот немногословный человек, разрывающийся между бизнесом, домом и сыном. С другой — приходилось постоянно подавлять раздражение, которое вызывал холеный, уверенный в себе француз. Знал ли господин Ив, каким сокровищем обладает? Наверняка! Но о своей жене не обмолвился ни разу. Иногда Борис случайно ловил на себе странный взгляд. От него становилось не по себе, и оцарапывалась совесть. Но повторись сейчас тот вечер, Глебов не раздумывая поступил бы так же.
С той только разницей, что теперь не отпустил бы от себя чужую половину ни на шаг. Никогда! Здесь совесть чувствам не советчик. Вспомнился другой вечер, вчерашний, в номере гостиницы «Метрополь». Они обсуждали возможность для Жака встретить Рождество дома, в Париже, когда у того зазвонил мобильный.
— Oui?
Из последующего монолога ухо выхватило одно: Васья. Тон был сдержанным, суховатым, и Борис удивился: вроде она говорила о теплых отношениях с взрослым пасынком. Но гораздо больше уха изумился глаз, наткнувшись на остекленевший взгляд, устремленный в стену, за плечо говорящего. Ив не сделал никакой попытки встать, перехватить у сына телефон, перекинуться парой ласковых фраз с женой, озаботиться ее самочувствием, повздыхать и с сожалением вернуть трубку. Вместо этого любящий муж вцепился пальцами в подлокотники кресла, точно его собирались тащить на плаху, напрягся, как мышца спортсмена, и уставился в пустоту невидящими глазами. Потом заставил себя подняться и вышел, в следующую минуту из ванной послышался звук льющейся воды. Вошел как ни в чем не бывало, такой же невозмутимый и деловитый. Только тщательнее приглажены мокрые волосы да подрагивает веко. А наблюдатель опустил глаза, испытывая бесстыдную, эгоистичную радость, которая сводила на нет всякое разумение о себе самом. Увиденное заставило собой удивиться, но это того стоило.
В кармане зазвонил сотовый.
— Да?
— Привет! Чем занимаешься? — голос Сергея обещал хорошие новости.
— Черныша выгуливаю.
— Молодец! — одобрил друг. — Твой пациент еще не улетел?
— Вчера как раз это обсуждали.
— Парень родился в рубашке: анализы уверенно двигаются к норме. Можешь со спокойной совестью отправлять его в Париж, а самому малость отдохнуть. Когда у них там Рождество? Двадцать пятого?
— Да.
— Пусть летит да не забудет свечку поставить, что послал ему Бог русского ученого. Не ты — стало бы это Рождество последним в его жизни. Все-таки талантливый мы народ, Борька! — убежденно заявил Сергей. — Учат нас жизни все, кому не лень, но прихватит — задницы свои спасать к нам бегут. А мы ставим их на белы ноги да отправляем продолжать свое вихлянье по планете, как говорила Василиса. Кстати, не знаешь, случайно, почему она не прилетела?
— Нет.
— Интересно было бы на нее взглянуть!
Перед глазами Глебова возникла высокая стройная женщина у камина, в длинном сером платье, с ниткой жемчуга на шее, и он от души порадовался за друга, что тот не видел мадам де Гордэ. Серега и без того до сих пор вздыхает, что на каждые шестьдесят ударов сердца один стучит по Вассе.
— Как продвигается твоя заявка на патент? — вернул в реальность энергичный голос.
— Получил положительное решение.
— Поздравляю! — завопил в трубку солидный академик. — Борец-молодец, наконец-то! Представляешь, скольких теперь спасем твоим «Лучом»? Официально, открыто, не таясь. Помнишь, как чуть не влипли тогда? — Еще бы не помнить! До сих пор на памяти тот день, когда заведующего отделением, профессора и доктора медицинских наук едва не поперли с работы за проведение несанкционированных исследований. — Медицинский центр откроем, со всех концов света больных принимать станем, без разбору, — разошелся не на шутку Сергей, — международные симпозиумы будем проводить, в другие страны методику лечение продвинем. Ведь это — страшнейшая болезнь, Борька. Диагноз — как приговор.
— Уймись, академик, на раскрутку нужны большие деньги, а на твои замыслы — миллионы зеленых, — остудил прожектера реалист.
— Ерунда, — не согласился тот, — лиха беда начало. С такой бомбой в руках мы весь мир вылечим!
— Если сами не взорвемся, — хмыкнул Борис.
— Я тебе больше скажу, дорогой ты мой человек, — посерьезнел онколог, — твое открытие на Нобелевскую тянет. Рак — проклятие для человека, бич Божий, смерть без пули — назови как хочешь. Болезнь не щадит никого: ни талант, ни бездарь, ни королей, ни пастухов, ни стариков и ни детей. Эта гадина не признает границ, не знает религиозных различий. Косит всех! И тому, кто ее победит, благодарное человечество памятник при жизни поставит — не то что академия премию даст. Уж ты поверь мне, Борька! Столько страданий и горя за свою практику навидался — врагу не пожелаю. А ты как собираешься Новый год встречать? — резко сменил тему Сергей. — Может, к нам подтянешься? Галка индюшку грозится запечь, — соблазнял друг, — уже сейчас с новогодним меню шепчется и ко мне каждый вечер пристает за советами. Представляешь, домой прихожу — душа покоя просит, а мне под нос листок с писульками тычут да еще почтения требуют, — весело пожаловался «советчик».
— До Нового года еще далеко, — уклонился от ответа Борис, — дожить надо. — Он любил бывать дома у Яблоковых, но новогоднюю ночь тянуло провести за своим столом, с Чернышом напротив и ликующим «ящиком» в углу.
— Как знаешь, — не стал настаивать друг, — но мы тебя ждем.
— Спасибо!
— Ладно, Борька, бывай! Уже поздно, а у меня завтра трудный день. Еще раз поздравляю, честно говоря, такому патенту другого ответа и не могло быть. Теперь начнем борьбу за инвестиция, годится?
— Вполне! — согласился Борис.
Потом он долго не мог заснуть. Проблемы ворочались в голове, и каждая тянула одеяло на себя. Уже погружаясь в дрему, понял, какой отдаст предпочтение.
Жак с отцом улетели в Париж с предварительной договоренностью вернуться через две недели и продолжить лечение. Прощаясь, старший де Гордэ пожал руку и твердо заявил:
— Я верю в успех, господин Глебов! И я хочу обещать: когда все закончится, вы получите инвестиции. Подготовьте бизнес-план. — Потом пару секунд помедлил. — Спасибо! — И, словно переступая что-то, тихо добавил: — Я многое могу понять.
О чем он при этом думал, можно было только догадываться. Но на догадки не было охоты.
А к ночи случилась беда. Его разбудили звонки. Телефон трезвонил не умолкая, и со сна Борис не сразу сообразил, где звонят: в дверь или рядом, в ухо. Включил бра, посмотрел на часы: два.
— Слушаю?
— Борис Андреич, — залопотала перепуганная Зина, — простите, ради бога, если разбудила. Но у нас чепе!
— Что случилось?
— Беда, Борис Андреич, Кирилла зарезали, — всхлипнула девушка.
— Что?! — Остатки сна взорвались дикой вестью. — Как «зарезали»? Я же с ним вечером разговаривал, вместе выходили через проходную. Это было, — Глебов прикинул время, — три часа назад. Он ехал домой на своей машине и никуда не собирался заезжать.
— Он жив, Борис Андреич, — успокоила помощница. И вдруг икнула. — Ой, простите! Его сволочь какая-то… и-ик… в подъезде дома пырнула ножом. Слава богу, в квартире на первом этаже день рождения отмечали… и-ик… гостей провожали, дверь открыли, а… и-ик…
— Подожди, Зина, какой день рождения, какие гости? Ты можешь толком объяснить?
— Вряд ли… и-ик! Извините, наверное, на нервной почве икота напала.
— Попей воды, — посоветовал Глебов, — успокойся и постарайся внятно рассказать, что произошло.
— Хорошо, Борис Андреич, я перезвоню через минутку, хорошо? И-ик, ой!
— Жду, — коротко ответил Борис и положил трубку.
Минутка растянулась на пяток. За эту растяжку он перебрал в памяти все разговоры и встречи с коммерческим директором в последнее время. Кирилл не казался ни испуганным, ни озабоченным. Наоборот, с его лица не сходила довольная улыбка, и он как-то даже намекнул, что скоро их неприятности закончатся. В замоте Борис не придал этим словам значения, о чем сейчас очень жалел. Парень, видно, надумал поиграть в героя-одиночку и распутать клубок самостоятельно, за что и поплатился. Глебов вдруг вспомнил тот разговор после налета и туманное «как знать». Неужели Кирилл всерьез решил, что угрозой разоблачения остановит этого бандита? Снова зазвонил телефон. Он снял трубку после первого гудка. — Да?
— Борис Андреич, это опять я, — просветила Зинаида.
— Слушаю тебя внимательно.
И секретарь, хотя и сбивчиво, но довольно внятно доложила, что несколько минут назад ей позвонил Михал Сергеич, отец Балуева, и сообщил, что сына ранил в подъезде какой-то ублюдок. Ножом. Парень, слава богу, жив, но в больнице и хочет срочно поговорить с Глебовым.
— Хорошо, в какой больнице?
— В Склифе, в хирургии. Борис Андреич, — зашептала Зина, — мне страшно! По-моему, на нас кто-то здорово наезжает.
— Читай лучше дамские романы, — посоветовал Глебов, — а детективы выбрось. Они нагоняют страх и тоску.
— Так и сделаю! — на полном серьезе пообещала Зинаида.
Насколько легче успокоить другого, чем себя. Тем более трудно оставаться спокойным, когда знаешь, что от твоего решения зависят не только судьбы, но и жизни людей. А может, плюнуть на достоинство да уступить? Ради покоя всех и собственного переступить через единственную и последнюю просьбу зеркального тезки, его надежду и веру, через доверие многих, смириться, закрыть глаза и робко подъедать бандитские объедки? Пусть те жируют, может, когда и подавятся. Повсюду беспредел, все зло все равно не искоренить.
Рядом зазвонил будильник. Звонок был таким энергичным, боевым, так настойчиво звал в день, призывал к активности, что тот, кого он тормошил, разом откинул все сомнения. Нет, перед тьмой пасовать глупо, потому как ее всегда сменяет свет. А то, что самый темный час — предрассветный, известно каждому. Но не одним же часом живет человек! Борис вскочил с дивана и бодро, будто не он провел почти всю ночь без сна, скомандовал:
— Черныш, гулять!
К Кириллу в этот день его не пустили: после операции больному необходим покой. А на следующий уже с утра Глебов с тревогой вглядывался в бледное лицо.
— Расслабьтесь, Борис Андреич, все нормально. Этот козел никогда не мог довести дело до конца.
— Ты знаешь, кто на тебя напал? — опешил Борис.
— Конечно, — усмехнулся коммерческий директор, — Витька, баркудинский холуй! Он на Гошку шестерит с пеленок, да только идиот круглый: ничего доверить нельзя, загубит на корню. Удивляюсь, как до сих пор Ястреб при себе такого болвана держит.
— Какой ястреб? — не понял Борис.
— Да Баркудин! Кликуху эту ему прилипалы еще в школе дали, — пояснил Кирилл. — Дорожил он ею очень. — И недобро усмехнулся. — С детства в хищники метил, хоть ползать, хоть летать — не важно, лишь бы кого рвать.
— Послушай, давай не будем вдаваться в его биографию, — попросил Глебов, — неинтересно это, прости, и скучно. О чем ты хотел со мной поговорить?