Страница:
— Упрямая! — вздохнул бригадир. — Против ее слова хоть двести выстави — не переубедить. Соседка моя, — пояснил он Борису, закрывая дверь. — Золотая женщина! И где мои сорок!
Час пролетел быстро, за тостами и не заметили. Ольга сидела рядом, не прикасалась, не поддразнивала, только насмешливо поглядывала иногда. Потом, наклонившись к уху, спросила:
— А вы давно знакомы?
— Что? — не понял Борис.
— Я спрашиваю, давно вы знаете Василису Егоровну? — И хрустнула соленым огурчиком.
— Какую Василису Егоровну?
— Нашу соседку, тайную папину любовь, покорившую его измученное сердце румяным пирожком, — невозмутимо пояснила дочка.
— Откуда такая бредовая мысль?
— Вижу.
— Тебе стоит обратиться к офтальмологу, — сухо посоветовал Борис.
Чертова Ольга! Не позавидуешь ее будущему мужу. А вообще пора уходить. Свою лепту он внес, уважение проявил. Да и Алла ждет, одно дело — работа, другое — газетное застолье. Уйти оказалось легко, его никто не удерживал.
— Спасибо тебе, Боря, за добрые слова, — благодарил юбиляр. — Мы тоже сейчас будем расходиться. Вот только Ольга приберется — и шабаш.
В квартире было темно, тихо и непривычно пусто. Аллы не было. На кухонном столе белела записка: «Я — в театре. С Васильевой. Буду около одиннадцати. Целую». Васильева, школьная подруга, последние пару месяцев не сходила с языка, помогая жене коротать без него время.
— Глебов, тебя постоянно нет дома! То у тебя совещания, то заседания, то аврал, то обвал. Не могу же я с зеркалом общаться! — объясняла Алла вспыхнувшую внезапно дружбу.
Если честно, невидимой Васильевой Борис был благодарен. После дружеских встреч Алла возвращалась веселой, довольной и была особенно заботлива.
О его новой трудовой деятельности жена не знала. Зачем? Со своими проблемами он справится сам, тем более что это всего лишь вопрос времени. Совсем скоро начнет, наконец, работу их фирма, он опять займется настоящим делом, и тогда все вернется на круги своя.
Раздался звонок.
— Слушаю!
— Алло, котик, как хорошо, что ты дома! Я звоню предупредить: мы с Васильевой после спектакля зайдем в бар кофейку попить. А ты, милый, не волнуйся: она меня на машине подбросит, к самому дому. Ладненько?
— Хорошо, только не засиживайтесь.
— Нет ничего лучше дружеской беседы за чашечкой крепкого кофе! — отшутилась Алла и чмокнула воздух: — Спокойной ночи, не жди!
Да, театральная жизнь сказывается на лексике его жены: фраза явно из какого-то спектакля. Не успел положить трубку — снова звонок.
— Борька, наливай стопку! — Голос Попова был возбужденным. — У меня две новости, обе — с плюсом! Весь вечер не могу дозвониться. Вымерли вы, что ли?
— Короче.
— Неисправим! — весело констатировал экс-подчиненный и будущий партнер. — С какой начать: с хорошей или очень хорошей?
— Без разницы.
— Неинтересно даже приятное сообщать, — пожаловался трубке Попов, — ладно, слушай. Первое — мы прошли регистрацию. — И выжидающе замолчал.
— Дальше.
— Я добил наконец инвестора, и он согласен с нами работать. Прибыль — тридцать на семьдесят.
— А у него не слипнется?
— Ему — тридцать, семьдесят — нам, балда! — ликовал Сашка.
Да, это совсем неплохо, но чепчики в воздух бросать рановато.
— Ты его хорошо знаешь? Откуда такая щедрость?
— Как свои пять пальцев! Я же рассказывал: моя родная тетка с его матерью дружит. На той неделе встречаемся. Старик, ты обещал завязать с бригадой, как только зарегистрируемся, — напомнил Попов.
Его друг о новой работе Бориса, конечно, знал, но не удивлялся, не вмешивался и держал рот на замке. На то он и друг.
— Поговорю с Васильичем завтра.
— Лады! Тогда до завтра.
Борис варил кофе, держа медную джезву за длинную деревянную ручку, и анализировал разговор. То, что инвестор согласен вложить деньги в их проект, конечно, здорово. Можно будет спокойно проводить исследования, подобрать небольшой штат, арендовать помещение и наладить производство. Настораживало другое: причина согласия. Сашка рассказывал, что этот Баркудин ни уха ни рыла в науке. Допустим, Попов убедил его в выгодности вложения капитала, но откуда такой процент? Тридцать и семьдесят! В благородство нынешних выскочек как-то не верится. «Тьфу ты, черт!» Пышная темная пена залила плиту. Борис вылил в чашку остатки кофе, выкурил пару сигарет и решил прогуляться на сон грядущий. Хорошенько на свежем воздухе все обмозговать, а заодно и Аллу встретить.
Глебов вышел на улицу. Октябрьский вечер был тихим и прохладным. Небо ясное, звезды видно. Особенно сияет Сириус. И Борис пошел прямо на свою любимую звезду. Душа оттаивала и рвалась от грешной земли в ночное небо. «Щас запою!» — вспомнился мультяшный волк.
Впереди, метрах в десяти, затормозила дорогая иномарка. Такие уже раскатывали по Москве, надменно виляя отполированными задами. Из машины вышел водитель, высокий стройный мужчина в светлом плаще, и подошел к передней пассажирской дверце. Нажал на ручку, открыл. В свете фонаря мелькнул идеальный пробор, даже на расстоянии видно, как тщательно трудился над ним парикмахер. А из черного приземистого автомобиля вышла его жена, провела рукой по щеке водителя, что-то сказала, приблизив свое лицо к чужому, и быстро пошла навстречу низкому раскидистому дереву, под которым застыл Глебов. Листва еще не облетела, пожелтела только, а потому неплохо скрывала силуэт человека.
Ночная улица развела троих — мужчину за деревом, женщину с красивой походкой и низкую черную машину, шелестящей змеей проскользнувшую мимо.
Третья новость оказалась с минусом, и она перевесила две с плюсом.
Январь, 2003 год
«7 января.
Вот это новость! Убит Баркудин, президент «Баррель». А эта компания — основной спонсор нашего фильма. Вересов ходит мрачный, вчера вызывали в милицию. Группа гудит, сплетничает об убитом. Ходят слухи, что он промышлял какими-то темными делами, на том и вылез. Михаила Яковлевича, продюсера, затаскали на Петровку. Мы с Олегом тоже пообсуждали ситуацию, но ни к какому выводу не пришли — кроме газетных «уток» информации нет. По телевизору показывали вдову — красивую женщину лет тридцати пяти. Говорят, что он изменял ей направо и налево. Слухи, слухи, слухи… У продюсера и режиссера одна проблема — где взять деньги? Вчера нас собрал Вересов и сказал, чтобы не паниковали, съемки будут продолжаться. А на какие шиши?»
Глава 7
Час пролетел быстро, за тостами и не заметили. Ольга сидела рядом, не прикасалась, не поддразнивала, только насмешливо поглядывала иногда. Потом, наклонившись к уху, спросила:
— А вы давно знакомы?
— Что? — не понял Борис.
— Я спрашиваю, давно вы знаете Василису Егоровну? — И хрустнула соленым огурчиком.
— Какую Василису Егоровну?
— Нашу соседку, тайную папину любовь, покорившую его измученное сердце румяным пирожком, — невозмутимо пояснила дочка.
— Откуда такая бредовая мысль?
— Вижу.
— Тебе стоит обратиться к офтальмологу, — сухо посоветовал Борис.
Чертова Ольга! Не позавидуешь ее будущему мужу. А вообще пора уходить. Свою лепту он внес, уважение проявил. Да и Алла ждет, одно дело — работа, другое — газетное застолье. Уйти оказалось легко, его никто не удерживал.
— Спасибо тебе, Боря, за добрые слова, — благодарил юбиляр. — Мы тоже сейчас будем расходиться. Вот только Ольга приберется — и шабаш.
В квартире было темно, тихо и непривычно пусто. Аллы не было. На кухонном столе белела записка: «Я — в театре. С Васильевой. Буду около одиннадцати. Целую». Васильева, школьная подруга, последние пару месяцев не сходила с языка, помогая жене коротать без него время.
— Глебов, тебя постоянно нет дома! То у тебя совещания, то заседания, то аврал, то обвал. Не могу же я с зеркалом общаться! — объясняла Алла вспыхнувшую внезапно дружбу.
Если честно, невидимой Васильевой Борис был благодарен. После дружеских встреч Алла возвращалась веселой, довольной и была особенно заботлива.
О его новой трудовой деятельности жена не знала. Зачем? Со своими проблемами он справится сам, тем более что это всего лишь вопрос времени. Совсем скоро начнет, наконец, работу их фирма, он опять займется настоящим делом, и тогда все вернется на круги своя.
Раздался звонок.
— Слушаю!
— Алло, котик, как хорошо, что ты дома! Я звоню предупредить: мы с Васильевой после спектакля зайдем в бар кофейку попить. А ты, милый, не волнуйся: она меня на машине подбросит, к самому дому. Ладненько?
— Хорошо, только не засиживайтесь.
— Нет ничего лучше дружеской беседы за чашечкой крепкого кофе! — отшутилась Алла и чмокнула воздух: — Спокойной ночи, не жди!
Да, театральная жизнь сказывается на лексике его жены: фраза явно из какого-то спектакля. Не успел положить трубку — снова звонок.
— Борька, наливай стопку! — Голос Попова был возбужденным. — У меня две новости, обе — с плюсом! Весь вечер не могу дозвониться. Вымерли вы, что ли?
— Короче.
— Неисправим! — весело констатировал экс-подчиненный и будущий партнер. — С какой начать: с хорошей или очень хорошей?
— Без разницы.
— Неинтересно даже приятное сообщать, — пожаловался трубке Попов, — ладно, слушай. Первое — мы прошли регистрацию. — И выжидающе замолчал.
— Дальше.
— Я добил наконец инвестора, и он согласен с нами работать. Прибыль — тридцать на семьдесят.
— А у него не слипнется?
— Ему — тридцать, семьдесят — нам, балда! — ликовал Сашка.
Да, это совсем неплохо, но чепчики в воздух бросать рановато.
— Ты его хорошо знаешь? Откуда такая щедрость?
— Как свои пять пальцев! Я же рассказывал: моя родная тетка с его матерью дружит. На той неделе встречаемся. Старик, ты обещал завязать с бригадой, как только зарегистрируемся, — напомнил Попов.
Его друг о новой работе Бориса, конечно, знал, но не удивлялся, не вмешивался и держал рот на замке. На то он и друг.
— Поговорю с Васильичем завтра.
— Лады! Тогда до завтра.
Борис варил кофе, держа медную джезву за длинную деревянную ручку, и анализировал разговор. То, что инвестор согласен вложить деньги в их проект, конечно, здорово. Можно будет спокойно проводить исследования, подобрать небольшой штат, арендовать помещение и наладить производство. Настораживало другое: причина согласия. Сашка рассказывал, что этот Баркудин ни уха ни рыла в науке. Допустим, Попов убедил его в выгодности вложения капитала, но откуда такой процент? Тридцать и семьдесят! В благородство нынешних выскочек как-то не верится. «Тьфу ты, черт!» Пышная темная пена залила плиту. Борис вылил в чашку остатки кофе, выкурил пару сигарет и решил прогуляться на сон грядущий. Хорошенько на свежем воздухе все обмозговать, а заодно и Аллу встретить.
Глебов вышел на улицу. Октябрьский вечер был тихим и прохладным. Небо ясное, звезды видно. Особенно сияет Сириус. И Борис пошел прямо на свою любимую звезду. Душа оттаивала и рвалась от грешной земли в ночное небо. «Щас запою!» — вспомнился мультяшный волк.
Впереди, метрах в десяти, затормозила дорогая иномарка. Такие уже раскатывали по Москве, надменно виляя отполированными задами. Из машины вышел водитель, высокий стройный мужчина в светлом плаще, и подошел к передней пассажирской дверце. Нажал на ручку, открыл. В свете фонаря мелькнул идеальный пробор, даже на расстоянии видно, как тщательно трудился над ним парикмахер. А из черного приземистого автомобиля вышла его жена, провела рукой по щеке водителя, что-то сказала, приблизив свое лицо к чужому, и быстро пошла навстречу низкому раскидистому дереву, под которым застыл Глебов. Листва еще не облетела, пожелтела только, а потому неплохо скрывала силуэт человека.
Ночная улица развела троих — мужчину за деревом, женщину с красивой походкой и низкую черную машину, шелестящей змеей проскользнувшую мимо.
Третья новость оказалась с минусом, и она перевесила две с плюсом.
Январь, 2003 год
«7 января.
Вот это новость! Убит Баркудин, президент «Баррель». А эта компания — основной спонсор нашего фильма. Вересов ходит мрачный, вчера вызывали в милицию. Группа гудит, сплетничает об убитом. Ходят слухи, что он промышлял какими-то темными делами, на том и вылез. Михаила Яковлевича, продюсера, затаскали на Петровку. Мы с Олегом тоже пообсуждали ситуацию, но ни к какому выводу не пришли — кроме газетных «уток» информации нет. По телевизору показывали вдову — красивую женщину лет тридцати пяти. Говорят, что он изменял ей направо и налево. Слухи, слухи, слухи… У продюсера и режиссера одна проблема — где взять деньги? Вчера нас собрал Вересов и сказал, чтобы не паниковали, съемки будут продолжаться. А на какие шиши?»
Глава 7
Лето, 1992 год
— Позвольте, я вам помогу, Василиса! — На нее весело смотрели синие глаза Полторабатьки, старпома корабля, на котором без малого семь лет назад наслаждалась последним подарком судьбы везучая телевизионщица.
Каким безоблачным было то плавание! Вспомнились их с Владом жаркие ночи в маленькой каюте, и роскошное угощение в скальном ресторанчике, и старая цыганка, угадавшая судьбу. Воспоминания выцветились ярко, четко, словно все случилось только вчера. Как давно это было! Бравый моряк, выскочивший табакерочным чертиком, одним махом перемахнул стену, которой Васса огородилась от своего безмятежного прошлого. Сам того не ведая, он напомнил, что с жизнью каждому выдаются и права — на счастье и любовь прежде всего. Ей захотелось вдруг бросить осточертевшую (прости, Господи!) кастрюлю и кинуться на шею загорелому мореходу.
Но всякому зерну — своя борозда. Сейчас шел другой сев, и будет другой урожай. Тот — уже давно съеден. По обе стороны капитанских плеч стали двое, вернув на землю разнеженную пирожницу. Один — коренастый и невысокий, в милицейской форме, другой — высокий и сухощавый, в штатском. Трио уставилось на Вассу, ожидая соло. Первым не выдержал милиционер Федя.
— Завтра в шесть будь на месте! Есть разговор. — И, развернувшись, двинул прочь — за правом на силу.
Ученый физик имел право быть сытым, в конце концов, он оплатил его своими кровными. Она молча достала из кастрюли сиротливый пакет и протянула выходцу из аббревиатуры. Тот сунул его под мышку и вяло поплелся в другую сторону. Ему явно не хватало одного лишь права на сытость.
Остался тот, кто не заявил ни о каких правах и не проявил ни хамства, ни такта. Он расплывался в улыбке и оставлять «солистку» одну вовсе не собирался.
— Позвольте, я помогу вам, Василиса! — предложил капитан в третий раз.
Все! Бог, как известно, любит троицу, и игнорировать это — большой грех.
— Помогите, — улыбнулась недавняя черница.
В квартире было чисто, уютно и хорошо пахло. Как это удается — тайна за семью печатями, прежде всего для самой хозяйки.
— Проходите… — Она замялась. Господи, как же его звать-то? Фамилия помнится отлично, а вот имя выпало из памяти.
— Алексей Федотович, — улыбнулся гость и наклонился снять туфли, — только, пожалуйста, зовите меня просто Алексей, — попросил он и слегка покраснел.
«Надо же, — умилилась забывчивая, — до сих пор краснеет!» Она вспомнила стыдливый румянец на тщательно выбритых моряцких щеках.
— Не снимайте обувь! Проходите, устраивайтесь, сейчас будем чай пить. — И добавила: — Я помню, как вас зовут. — Половинная правда — не ложь.
Хозяйка прямиком направилась в кухню и захлопотала у плиты. А гостей принимать приятно — охватило ее давно забытое чувство.
— Помощь не нужна?
— Нет, спасибо.
Но поднос с чашками, заварочным чайником и горкой пирожков на блюде он все-таки перехватил и осторожно поставил на стол.
— Чай горячий, вы можете обжечься, Василиса.
Пустяковая забота, а приятна. Как давно о ней никто не заботился! И это было вторым воскресшим ощущением, которое обволакивало и расслабляло.
— А вы, я вижу, уже капитан первого ранга? — Она налила в большую чашку душистый чай и придвинула поближе к гостю пирожковую горку.
— Да. Год назад сменил Арсения Кирилловича. Может, вы его помните?
— Конечно.
Капитана, маленького, сухонького, с приветливой улыбкой и строгим командным голосом Васса помнила отлично. Ярый телеман относился к съемочной группе с почтительным уважением и частенько сравнивал их экранные путешествия со своими походами.
— Значит, вы ходите на том же корабле?
— Да.
Она поднесла ко рту чашку и с наслаждением вдохнула жасминовый аромат. Интересно, помнит ли палуба их шаги? Или все следы давно смыла швабра усердных матросов?
— А ваш муж по-прежнему снимает передачи?
— Нет.
— Перешел на другую работу?
— Умер.
— Простите, — смешался Полторабатько, — примите мои соболезнования. Он был очень приятный человек. — Бедный капитан явно не знал, что сказать, и от смущения да сочувствия совсем оробел.
— А что привело вас в Москву? — резко сменила тему Васса. — Дела?
— Нет, я в отпуске. У меня сестра здесь живет, на этой улице. — И радостно доложился: — Ваша соседка!
— Дружите?
— Да, хотя в детстве ей здорово доставалось. А у вас есть брат, Василиса?
— Нет.
Он вкусно, с удовольствием произносил ее громоздкое имя, точно ребенок облизывал эскимо.
— А вы совсем не изменились, Василиса, — робко заметил храбрый моряк. — Даже лучше стали.
Она молча улыбнулась в ответ.
— Еще чаю?
— Да, спасибо.
Васса опять повторила нехитрый маневр: налила чай и ловко перекинула на гостевую тарелку троечку румяных лепестков.
— Ешьте.
— Очень вкусно! — признался гость, отправляя в рот пирожок.
За ним приятно было наблюдать: капитан ел с аппетитом, но без жадности. Он и жил, наверное, с аппетитом: вкусно ел, весело ходил по морям, с радостью влюблялся в женщин, с удовольствием молчал. Вот только рядом с хозяйкой бравый мореход явно тушевался. Ее это забавляло, но не волновало никак. Вассу притягивало в нем прошлое, его тянуло к настоящему. И они, будто два вектора, указывали разные направления.
— Алексей, простите, мне завтра рано вставать.
— Да-да, — спохватился засидевшийся гость, — это вы меня простите. Давно уже надо было уйти.
— Отдать швартовы, — уточнила знакомая с морем.
Капитан обрадовался привычному словосочетанию и рассмеялся:
— Спасибо вам за угощение, за теплый вечер и за терпение.
— Вас не трудно вытерпеть, — с улыбкой заметила терпеливая.
Закрывая дверь, она отметила, что робкий Полторабатько и не заикнулся о следующей встрече. Странно, но это задело. Совсем немного, чуть-чуть.
Следующий день скопировал предыдущий: так же чирикали птицы, бойко раскупалась выпечка, жарило летнее солнце. Утром прикупил пяток пирожков завлаб. Потоптался нерешительно, повздыхал, промямлил «спасибо» и поплелся в свою аббревиатуру. До чего же, оказывается, нерешителен ученый народ! Около пяти проплыла белокурая красотка — молодая, холеная, длинноногая. Тормознула у Анны Иванны, взяла семечек и двинула дальше. Повела в Вассину сторону точеным носиком — хорошо пахнет, но купить пирожок у уличной торговки не решилась. Хотя и поколебалась чуток.
— Это жена Бориса! — прошептала отставной библиотекарь, глядя ей вслед.
— Какого Бориса? — не поняла Васса.
— Клиента моего, начальника из института. Я же о нем рассказывала!
Василиса вспомнила вечно озабоченного Глебова и искренне пожалела бедолагу.
— Говорят, они живут дружно, — сплетничала «коллега».
«Бывает, и от ума сходят с ума», — ухмыльнулась Васса публичным сказкам. Без десяти шесть заявился Федор Феофилактович, в народе — Федя-мент. Подошел к своей «подопечной» и молча подставил ладонь: гони монету. Это как налог государству: хочешь покоя — плати. Заплатила. Федя не спеша пересчитал «налог» и строго глянул на «налогоплательщицу».
— Еще десятку!
Пирожница с удивлением уставилась на хапугу.
— Федор Феофилактович…
— Отойдем на пару слов! — Голос строг, глаза смотрят холодно — как ослушаться? Ведь слуга закона, все в его руках — и власть, и сила.
Она попросила Анну Иванну присмотреть за кастрюлей и послушно пошла к дереву, придерживаясь Фединой спины.
— Василиса, слушай сюда! — Оставшись без свидетелей, Федя разоткровенничался: — Не для себя беру, пойми! В районе рэкет бушует. Крутые! Завязки — на самом верху. С ними даже наш начальник не связывается. Пока мой участок вроде не трогают, но где гарантии? Надо быть готовым ко всему. А тебе с ними никак нельзя дела иметь — раздавят! Ты, это, — он вдруг закашлялся, потом сплюнул в сторону, — приходи ко мне, обговорим ситуацию.
— Когда?
— Через неделю, в субботу.
— Хорошо.
— Я, это, — Федя как-то странно засуетился, избегая смотреть в глаза, — потом скажу, во сколько. — «Налоговик» скользнул по ней жадным взглядом. — Ну, все! Свободна. — И по-бабьи хихикнул: — Дуй к своим пирожкам, заждались. Нет, стой! Ты, это, десятку потом добавишь, как поговорим. А может, я с ними и так сторгуюсь. — Подмигнул и выразительно пощелкал себя по торчащему кадыку.
Вернувшись, она застала у кастрюли Алексея Федотовича Полтоработьку. Капитан был на этот раз в штатском и (о Боже!) с цветами.
— Добрый день, Василиса! А я, вот, пришел вам помочь. Кастрюля хоть и легкая, а большая, нести неудобно.
Анна Иванна с интересом уставилась в небеса, словно выискивала там Фортуну, повернувшую, наконец, к молодой «коллеге» свое лицо. На выцветших губах блуждала благодарная улыбка: дескать, спасибо судьбе, что свела на старости лет с героями романа. Это вам не зачитанная книжка — живые люди!
— До завтра, Анна Иванна! — вернула «романистку» на землю Василиса. — Удачи вам!
— Всего хорошего, Василисушка! — просияла старушка. — И добавила многозначительно: — Вам удачи! — Ну и сваха!
Нежданный помощник, забыв про цветы, наклонился за кастрюлей, букет выпал из руки, владелец кинулся за собственностью и — врезался лбом в алюминиевую поверхность с торчащей ручкой. Недовольная посудина громко возмутилась. Анна Иванна прыснула, но тут же взяла себя в руки: нехорошо смеяться над чужой бедой.
— Ох, простите, это вам! — Алексей Федотович, потирая покрасневший лоб, протянул Вассе три розы.
— Спасибо! Пойдемте, надо лед приложить.
Дебют провалился, но это не остановило дебютанта. Шесть дней, каждый вечер, ровно в шесть заступал капитан на свое уличное дежурство, точно матрос на вахту. Обязанности просты: взять кастрюлю, отнести к дому и — прощайте, Василиса, до завтра. Такая обязательность умиляла и озадачивала. Потом озадачивать перестала, и Васса с удовольствием, не размышляя, вверяла надежным рукам опустевшее алюминиевое хранилище. На седьмой день «вахтенный» повел себя странновато: часто вздыхал, выкурил подряд несколько сигарет, пока она распродавала последние пирожки, топтался у порога и, вообще, похоже, нервничал.
— Алеша, у вас что-то случилось? Проходите в комнату, сейчас чай заварю.
— Василиса, — удержал он ее, — не надо чаю. Я хотел вам сказать… Я хочу сообщить… Я должен…
— Господи, Алеша, ничего вы не должны!
— Нет, — упрямо возразил робкий заика, — я должен! — Он завладел ее второй рукой и отчаянно выпалил: — Я уезжаю завтра! И я должен сказать, что я вас люблю, Василиса! Давно, с того самого дня, как увидел на корабле. — Он крепко, до боли сжимал ее руки, но не перебивать же! — Я не женат, не пью, курю редко. Я сильный, хорошо зарабатываю. За мной вы будете как за каменной стеной. Пока был жив Владислав, я даже думать себе об этом запрещал! Но сейчас вы без мужа, вокруг крутится много всякой швали. Один Федя чего стоит! И некому защитить. А я вас никому в обиду не дам. Никогда!
— Никогда не говорите «никогда», — улыбнулась она.
— Василиса, вы согласны?
— С чем? Что у вас много достоинств?
— Черт, конечно нет!
— Да или нет?
— Черт, вы меня запутали! — растерялся бедный капитан и отпустил ее руки. — Василиса, я люблю вас шесть лет, девять месяцев и двадцать один день. Больше молчать не могу. Выходите за меня замуж!
Она молчала, не отводя глаз от побледневшего, серьезного лица с яркими пятнами на щеках. Потом подняла руку, ласково провела по тщательно выбритой, горевшей щеке и тихо спросила:
— А часы считать будем?
На следующий день, где-то около двенадцати к пирожнице подошел Федя-мент и протянул белый, вчетверо сложенный листок.
— В восемь будь по этому адресу! — И полушепотом добавил: — Не опаздывай, квартира явочная. Казенная! Для встреч с агентурой.
— Ага, — согласно кивнула допущенная и привычно потянулась за отложенной суммой.
А через три часа они с Анной Иванной стали зрителями бесплатного спектакля — бурлеска, комедии дель арте, фарса, что там еще? Подходит все! Первой оказалась в «ложе» Анна Иванна и с восторгом от увиденного потянула туда же свою «коллегу».
— Василисушка, смотри!
Через дорогу, по противоположной стороне улицы шествовали двое. Он — коренастый крепкий мужчина, увеличенный в объеме бесчисленными авоськами, пакетами и сумками, обвивавшими плотную фигуру, точно лианы — могучий ствол. И она — маленькая, миленькая толстушка, с командным голосом и повадками боцмана. Обычно прямая и гордая Федина спина согнулась под тяжестью рыбьих хвостов, мясных оковалков, батонов колбасы и еще чего-то невообразимого, скромно выглядывающего светлыми бумажными уголками наружу. Но лихой страж закона скукожился не от наваленного на него продуктового багажа — Федю гнул к земле громкий голос жены, подающей команды четко, как в бою.
— Федор, держи осторожнее — не бандита хватаешь! Сейчас рыба вывалится! Федор, перекинь сумку с мясом в другую руку — не для асфальта куплено! Бестолочь, я ж говорила: надо было сперва крупу дожить, а уж потом масло! Господи, ну куда ты поперся?! Не видишь — красный свет! Ослеп, что ли? Куда ты помчался, хрен с горы? Я ж не могу так быстро — на каблуках!
Улица была немноголюдной, транспорт не мельтешил, а потому зычный женский голос слышался хорошо, да и картинка отчетливо видна.
— Василисушка, — с упоением выдохнула благодарная зрительница, — что за чудная жена у нашего Феди! — Потом, в экстазе, не сводя глаз с удалявшейся пары, освободила ловкими пальцами семечковое зернышко от шелухи, смачно прожевала и деловито заключила: — Так ему и надо! По Сеньке и шапка, по Еремке — колпак! Гули-гули-гули! — И щедрой рукой высыпала птицам горсть кубанских семечек.
Васса молча, с задумчивой улыбкой смотрела на две спины, спешащие по своим делам. Вот уж точно: иному и слон не слон, а страшен таракан. Оказывается, гроза местного околотка, неустрашимый Федя-мент до смерти боится своей супружницы. Отлично!
«Явочная» квартира оказалась в сером пятиэтажном доме с зеленым тихим двором и детской площадкой, где в песочнице увлеченно копались малыши. Номер «тринадцать» (!) заставил подняться на четвертый этаж. Лифта не было, и поэтому за время подъема поневоле пришлось обогатиться лексикой: с обшарпанных стен назойливо лезли в глаза ублюдочные афоризмы.
— Заходи, быстро, — прошептал Федя и, схватив за руку, втащил в прихожую. — Нельзя, чтоб нас видели: конспирация, — пояснил он. — Опасно очень. Ты снимай обувь, проходи! Только тапок нет. У нас, это, одни мужики ходят.
«А босоножка женская из-за тумбочки торчит!» — усмехнулась вызванная и послушно разулась. Комната была чистая, опрятная, на окнах — занавески, на трюмо — кружевная салфеточка и слоники в ряд. Не явочная квартира — светелка. Во всем чувствовалась заботливая женская рука — Федина половина любила чистоту и уют.
— Василиса, мы, это, может, перекусим пока? А потом к делу перейдем.
«Гроза» околотка был не в своей тарелке, конфузился и из строгого законника превращался на глазах в робкого просителя. Светелка явно крала мужество у своего хозяина, Васса срочно решила остановить бесстыжую. Она открыла молнию на хозяйственной сумке, порядком оттянувшей руку, и ласково улыбнулась.
— Конечно, Федор Феофилактович! Одним разговором сыт не будешь. Я тут с собой кое-что прихватила. Как говорится, добрая еда беседу красит. — И не спеша выставила на стол бутылку красного вина, пакет с пирожками, баночку маслин, толстобокие помидоры и белый ноздреватый сыр. — Вот. — Потом сунула нос в сумку и добавила пару больших, влажных зеленых пучков.
— Ты, это, — задохнулся от восторга Федя, — умная очень! Ну, да и мы не лыком шиты, погодь маненько! — Он выскочил в кухню и вернулся с запотелой бутылкой водки, куском колбасы, банкой килек в томате и тортом.
— Видала? Ну, щас мы с тобой, Василиса, отметим это дело!
— Какое?
— Ну, это, как тебя от рэкета сберечь, — смутился хозяин. — Помоги давай!
— Ага, — согласно кивнула понятливая и засуетилась у стола. Процесс пошел, останавливать нельзя. Язык — на веревочку, ушки — на макушку.
— Ну, за встречу? — поднял Федя свой стакан, наполовину заполненный водкой.
— Ага! — подняла свой «собутыльница» и, потянувшись к чужому, вдруг замерла на полпути.
— Я, это, не могу водку не запивать, — стыдливо призналась. — Можно водички, Федор Феофилактович?
— Эх, Василиса ты прекрасная, кто ж водку-то водой портит? — укорил бестолковую знаток, но стакан отставил. — Щас, момент! — И выскочил в кухню.
— Холодной, пожалуйста! — крикнула капризница. — Слейте водичку в кране!
В кухне послушно зашумела вода, а гостья повела себя как бывалая шпионка. И после нехитрой комбинации с облегчением откинулась на стуле, безмятежно ожидая хозяина. Тот не заставил себя долго ждать, появившись через пару секунд с кружкой, доверху наполненной водой.
— Все! Больше из-за стола не встану, хоть ты тресни!
— А больше и не придется, — сияя лучистыми глазами, пообещала «прекрасная».
Выпили за встречу, потом — за милицию, за удачу в делах.
— Ты, это, Василиса, не болтай никому, что здесь была. Явка секретная, государственная, можно сказать. Только посвященные в курсе.
— Ага, — важно кивнула «посвященная».
После третьего тоста гостья слегка забеспокоилась, поглядывая на часы. Хозяин, напротив, осмелел и решил проявить, наконец, свои мужские качества.
— Васька, подь сюда! — Он схватил ее за руку и потянул к себе.
— Федор Феофилактович, вина не хотите? Для вас выбирала.
— Думала за меня? — ухмыльнулся Федя.
— Ну!
— Тогда пошли, вместе подумаем. — Он решительно поднялся из-за стола и потянул ее за собой в угол, туда, где, гордо подбоченясь пуховыми подушками под кружевными накидками, возвышалась кровать. Верхушки ее стенок украшали блестящие металлические шарики — такие маленькая Васенька любила откручивать, придумывая игру в считалку. Эти шарики отбросили последние сомнения.
— Федор Феофилактович, а правда, что вас повысили в звании? — обласкала она взглядом захмелевшего участкового.
— Щас покажу! — Он сдернул с кровати цветастое стеганое покрывало и плюхнулся на пышное одеяло, просушенное на летнем солнце заботливой хозяйкой. — Давай китель!
Васса послушно подала мундир и налила в стакан вина.
— Молодец! Ты, это, садись рядом, не стой, в ногах правды нет.
Она молча кивнула и присела на краешек супружеского ложа.
— Так, где ж оно? — бормотал Федя, роясь в карманах. — А, нашел! Гляди, Василиса, и помни: с большим человеком щас трахаться будешь! — Служилый вытащил удостоверение и, раскрыв, помахал перед носом.
— Можно посмотреть?
— Валяй! Стакан дай!
Беспрекословно подала вино, и с интересом уткнулась в корочку. Через несколько секунд вдруг послышался мощный храп. Наконец-то! А то уж беспокоиться начала: неужели фармакология подвела? Несостоявшаяся фаворитка осторожно вытянула китель из безвольных рук и, тщательно расправив, аккуратно повесила на спинку стула. Стакан с вином трогать не стала — алая лужица расползлась по снежному пододеяльнику. Тихая гостья еще раз внимательно изучила новенький, пахнущий типографской краской документ. На светлом фоне горделиво красовались буквы, выведенные каллиграфическим почерком: капитан милиции Мортиков Федор Феофилактович. Самодовольная круглая физиономия доказательно подтверждала сей неоспоримый факт. Налюбовавшись, она с сожалением положила удостоверение рядом с крепким Фединым задом. «Запел соловьем, а свел на кукареку, — вздохнула странная гостья. — Нуда, Бог даст, простят. У нашей милиции дефицит кадров». Потом еще раз внимательно осмотрела комнату и, довольная, вышла с сумкой в прихожую. За дверью от души пожелала бедняге, чтобы пурген подействовал не так быстро, как клофелин. Спускаясь по лестнице, вспомнила слова преподобного Исайи: «Четыре есть вещи, которые покрывают ум мраком: ненависть к ближнему, презрение, зависть и подозрение».
Каким безоблачным было то плавание! Вспомнились их с Владом жаркие ночи в маленькой каюте, и роскошное угощение в скальном ресторанчике, и старая цыганка, угадавшая судьбу. Воспоминания выцветились ярко, четко, словно все случилось только вчера. Как давно это было! Бравый моряк, выскочивший табакерочным чертиком, одним махом перемахнул стену, которой Васса огородилась от своего безмятежного прошлого. Сам того не ведая, он напомнил, что с жизнью каждому выдаются и права — на счастье и любовь прежде всего. Ей захотелось вдруг бросить осточертевшую (прости, Господи!) кастрюлю и кинуться на шею загорелому мореходу.
Но всякому зерну — своя борозда. Сейчас шел другой сев, и будет другой урожай. Тот — уже давно съеден. По обе стороны капитанских плеч стали двое, вернув на землю разнеженную пирожницу. Один — коренастый и невысокий, в милицейской форме, другой — высокий и сухощавый, в штатском. Трио уставилось на Вассу, ожидая соло. Первым не выдержал милиционер Федя.
— Завтра в шесть будь на месте! Есть разговор. — И, развернувшись, двинул прочь — за правом на силу.
Ученый физик имел право быть сытым, в конце концов, он оплатил его своими кровными. Она молча достала из кастрюли сиротливый пакет и протянула выходцу из аббревиатуры. Тот сунул его под мышку и вяло поплелся в другую сторону. Ему явно не хватало одного лишь права на сытость.
Остался тот, кто не заявил ни о каких правах и не проявил ни хамства, ни такта. Он расплывался в улыбке и оставлять «солистку» одну вовсе не собирался.
— Позвольте, я помогу вам, Василиса! — предложил капитан в третий раз.
Все! Бог, как известно, любит троицу, и игнорировать это — большой грех.
— Помогите, — улыбнулась недавняя черница.
В квартире было чисто, уютно и хорошо пахло. Как это удается — тайна за семью печатями, прежде всего для самой хозяйки.
— Проходите… — Она замялась. Господи, как же его звать-то? Фамилия помнится отлично, а вот имя выпало из памяти.
— Алексей Федотович, — улыбнулся гость и наклонился снять туфли, — только, пожалуйста, зовите меня просто Алексей, — попросил он и слегка покраснел.
«Надо же, — умилилась забывчивая, — до сих пор краснеет!» Она вспомнила стыдливый румянец на тщательно выбритых моряцких щеках.
— Не снимайте обувь! Проходите, устраивайтесь, сейчас будем чай пить. — И добавила: — Я помню, как вас зовут. — Половинная правда — не ложь.
Хозяйка прямиком направилась в кухню и захлопотала у плиты. А гостей принимать приятно — охватило ее давно забытое чувство.
— Помощь не нужна?
— Нет, спасибо.
Но поднос с чашками, заварочным чайником и горкой пирожков на блюде он все-таки перехватил и осторожно поставил на стол.
— Чай горячий, вы можете обжечься, Василиса.
Пустяковая забота, а приятна. Как давно о ней никто не заботился! И это было вторым воскресшим ощущением, которое обволакивало и расслабляло.
— А вы, я вижу, уже капитан первого ранга? — Она налила в большую чашку душистый чай и придвинула поближе к гостю пирожковую горку.
— Да. Год назад сменил Арсения Кирилловича. Может, вы его помните?
— Конечно.
Капитана, маленького, сухонького, с приветливой улыбкой и строгим командным голосом Васса помнила отлично. Ярый телеман относился к съемочной группе с почтительным уважением и частенько сравнивал их экранные путешествия со своими походами.
— Значит, вы ходите на том же корабле?
— Да.
Она поднесла ко рту чашку и с наслаждением вдохнула жасминовый аромат. Интересно, помнит ли палуба их шаги? Или все следы давно смыла швабра усердных матросов?
— А ваш муж по-прежнему снимает передачи?
— Нет.
— Перешел на другую работу?
— Умер.
— Простите, — смешался Полторабатько, — примите мои соболезнования. Он был очень приятный человек. — Бедный капитан явно не знал, что сказать, и от смущения да сочувствия совсем оробел.
— А что привело вас в Москву? — резко сменила тему Васса. — Дела?
— Нет, я в отпуске. У меня сестра здесь живет, на этой улице. — И радостно доложился: — Ваша соседка!
— Дружите?
— Да, хотя в детстве ей здорово доставалось. А у вас есть брат, Василиса?
— Нет.
Он вкусно, с удовольствием произносил ее громоздкое имя, точно ребенок облизывал эскимо.
— А вы совсем не изменились, Василиса, — робко заметил храбрый моряк. — Даже лучше стали.
Она молча улыбнулась в ответ.
— Еще чаю?
— Да, спасибо.
Васса опять повторила нехитрый маневр: налила чай и ловко перекинула на гостевую тарелку троечку румяных лепестков.
— Ешьте.
— Очень вкусно! — признался гость, отправляя в рот пирожок.
За ним приятно было наблюдать: капитан ел с аппетитом, но без жадности. Он и жил, наверное, с аппетитом: вкусно ел, весело ходил по морям, с радостью влюблялся в женщин, с удовольствием молчал. Вот только рядом с хозяйкой бравый мореход явно тушевался. Ее это забавляло, но не волновало никак. Вассу притягивало в нем прошлое, его тянуло к настоящему. И они, будто два вектора, указывали разные направления.
— Алексей, простите, мне завтра рано вставать.
— Да-да, — спохватился засидевшийся гость, — это вы меня простите. Давно уже надо было уйти.
— Отдать швартовы, — уточнила знакомая с морем.
Капитан обрадовался привычному словосочетанию и рассмеялся:
— Спасибо вам за угощение, за теплый вечер и за терпение.
— Вас не трудно вытерпеть, — с улыбкой заметила терпеливая.
Закрывая дверь, она отметила, что робкий Полторабатько и не заикнулся о следующей встрече. Странно, но это задело. Совсем немного, чуть-чуть.
Следующий день скопировал предыдущий: так же чирикали птицы, бойко раскупалась выпечка, жарило летнее солнце. Утром прикупил пяток пирожков завлаб. Потоптался нерешительно, повздыхал, промямлил «спасибо» и поплелся в свою аббревиатуру. До чего же, оказывается, нерешителен ученый народ! Около пяти проплыла белокурая красотка — молодая, холеная, длинноногая. Тормознула у Анны Иванны, взяла семечек и двинула дальше. Повела в Вассину сторону точеным носиком — хорошо пахнет, но купить пирожок у уличной торговки не решилась. Хотя и поколебалась чуток.
— Это жена Бориса! — прошептала отставной библиотекарь, глядя ей вслед.
— Какого Бориса? — не поняла Васса.
— Клиента моего, начальника из института. Я же о нем рассказывала!
Василиса вспомнила вечно озабоченного Глебова и искренне пожалела бедолагу.
— Говорят, они живут дружно, — сплетничала «коллега».
«Бывает, и от ума сходят с ума», — ухмыльнулась Васса публичным сказкам. Без десяти шесть заявился Федор Феофилактович, в народе — Федя-мент. Подошел к своей «подопечной» и молча подставил ладонь: гони монету. Это как налог государству: хочешь покоя — плати. Заплатила. Федя не спеша пересчитал «налог» и строго глянул на «налогоплательщицу».
— Еще десятку!
Пирожница с удивлением уставилась на хапугу.
— Федор Феофилактович…
— Отойдем на пару слов! — Голос строг, глаза смотрят холодно — как ослушаться? Ведь слуга закона, все в его руках — и власть, и сила.
Она попросила Анну Иванну присмотреть за кастрюлей и послушно пошла к дереву, придерживаясь Фединой спины.
— Василиса, слушай сюда! — Оставшись без свидетелей, Федя разоткровенничался: — Не для себя беру, пойми! В районе рэкет бушует. Крутые! Завязки — на самом верху. С ними даже наш начальник не связывается. Пока мой участок вроде не трогают, но где гарантии? Надо быть готовым ко всему. А тебе с ними никак нельзя дела иметь — раздавят! Ты, это, — он вдруг закашлялся, потом сплюнул в сторону, — приходи ко мне, обговорим ситуацию.
— Когда?
— Через неделю, в субботу.
— Хорошо.
— Я, это, — Федя как-то странно засуетился, избегая смотреть в глаза, — потом скажу, во сколько. — «Налоговик» скользнул по ней жадным взглядом. — Ну, все! Свободна. — И по-бабьи хихикнул: — Дуй к своим пирожкам, заждались. Нет, стой! Ты, это, десятку потом добавишь, как поговорим. А может, я с ними и так сторгуюсь. — Подмигнул и выразительно пощелкал себя по торчащему кадыку.
Вернувшись, она застала у кастрюли Алексея Федотовича Полтоработьку. Капитан был на этот раз в штатском и (о Боже!) с цветами.
— Добрый день, Василиса! А я, вот, пришел вам помочь. Кастрюля хоть и легкая, а большая, нести неудобно.
Анна Иванна с интересом уставилась в небеса, словно выискивала там Фортуну, повернувшую, наконец, к молодой «коллеге» свое лицо. На выцветших губах блуждала благодарная улыбка: дескать, спасибо судьбе, что свела на старости лет с героями романа. Это вам не зачитанная книжка — живые люди!
— До завтра, Анна Иванна! — вернула «романистку» на землю Василиса. — Удачи вам!
— Всего хорошего, Василисушка! — просияла старушка. — И добавила многозначительно: — Вам удачи! — Ну и сваха!
Нежданный помощник, забыв про цветы, наклонился за кастрюлей, букет выпал из руки, владелец кинулся за собственностью и — врезался лбом в алюминиевую поверхность с торчащей ручкой. Недовольная посудина громко возмутилась. Анна Иванна прыснула, но тут же взяла себя в руки: нехорошо смеяться над чужой бедой.
— Ох, простите, это вам! — Алексей Федотович, потирая покрасневший лоб, протянул Вассе три розы.
— Спасибо! Пойдемте, надо лед приложить.
Дебют провалился, но это не остановило дебютанта. Шесть дней, каждый вечер, ровно в шесть заступал капитан на свое уличное дежурство, точно матрос на вахту. Обязанности просты: взять кастрюлю, отнести к дому и — прощайте, Василиса, до завтра. Такая обязательность умиляла и озадачивала. Потом озадачивать перестала, и Васса с удовольствием, не размышляя, вверяла надежным рукам опустевшее алюминиевое хранилище. На седьмой день «вахтенный» повел себя странновато: часто вздыхал, выкурил подряд несколько сигарет, пока она распродавала последние пирожки, топтался у порога и, вообще, похоже, нервничал.
— Алеша, у вас что-то случилось? Проходите в комнату, сейчас чай заварю.
— Василиса, — удержал он ее, — не надо чаю. Я хотел вам сказать… Я хочу сообщить… Я должен…
— Господи, Алеша, ничего вы не должны!
— Нет, — упрямо возразил робкий заика, — я должен! — Он завладел ее второй рукой и отчаянно выпалил: — Я уезжаю завтра! И я должен сказать, что я вас люблю, Василиса! Давно, с того самого дня, как увидел на корабле. — Он крепко, до боли сжимал ее руки, но не перебивать же! — Я не женат, не пью, курю редко. Я сильный, хорошо зарабатываю. За мной вы будете как за каменной стеной. Пока был жив Владислав, я даже думать себе об этом запрещал! Но сейчас вы без мужа, вокруг крутится много всякой швали. Один Федя чего стоит! И некому защитить. А я вас никому в обиду не дам. Никогда!
— Никогда не говорите «никогда», — улыбнулась она.
— Василиса, вы согласны?
— С чем? Что у вас много достоинств?
— Черт, конечно нет!
— Да или нет?
— Черт, вы меня запутали! — растерялся бедный капитан и отпустил ее руки. — Василиса, я люблю вас шесть лет, девять месяцев и двадцать один день. Больше молчать не могу. Выходите за меня замуж!
Она молчала, не отводя глаз от побледневшего, серьезного лица с яркими пятнами на щеках. Потом подняла руку, ласково провела по тщательно выбритой, горевшей щеке и тихо спросила:
— А часы считать будем?
На следующий день, где-то около двенадцати к пирожнице подошел Федя-мент и протянул белый, вчетверо сложенный листок.
— В восемь будь по этому адресу! — И полушепотом добавил: — Не опаздывай, квартира явочная. Казенная! Для встреч с агентурой.
— Ага, — согласно кивнула допущенная и привычно потянулась за отложенной суммой.
А через три часа они с Анной Иванной стали зрителями бесплатного спектакля — бурлеска, комедии дель арте, фарса, что там еще? Подходит все! Первой оказалась в «ложе» Анна Иванна и с восторгом от увиденного потянула туда же свою «коллегу».
— Василисушка, смотри!
Через дорогу, по противоположной стороне улицы шествовали двое. Он — коренастый крепкий мужчина, увеличенный в объеме бесчисленными авоськами, пакетами и сумками, обвивавшими плотную фигуру, точно лианы — могучий ствол. И она — маленькая, миленькая толстушка, с командным голосом и повадками боцмана. Обычно прямая и гордая Федина спина согнулась под тяжестью рыбьих хвостов, мясных оковалков, батонов колбасы и еще чего-то невообразимого, скромно выглядывающего светлыми бумажными уголками наружу. Но лихой страж закона скукожился не от наваленного на него продуктового багажа — Федю гнул к земле громкий голос жены, подающей команды четко, как в бою.
— Федор, держи осторожнее — не бандита хватаешь! Сейчас рыба вывалится! Федор, перекинь сумку с мясом в другую руку — не для асфальта куплено! Бестолочь, я ж говорила: надо было сперва крупу дожить, а уж потом масло! Господи, ну куда ты поперся?! Не видишь — красный свет! Ослеп, что ли? Куда ты помчался, хрен с горы? Я ж не могу так быстро — на каблуках!
Улица была немноголюдной, транспорт не мельтешил, а потому зычный женский голос слышался хорошо, да и картинка отчетливо видна.
— Василисушка, — с упоением выдохнула благодарная зрительница, — что за чудная жена у нашего Феди! — Потом, в экстазе, не сводя глаз с удалявшейся пары, освободила ловкими пальцами семечковое зернышко от шелухи, смачно прожевала и деловито заключила: — Так ему и надо! По Сеньке и шапка, по Еремке — колпак! Гули-гули-гули! — И щедрой рукой высыпала птицам горсть кубанских семечек.
Васса молча, с задумчивой улыбкой смотрела на две спины, спешащие по своим делам. Вот уж точно: иному и слон не слон, а страшен таракан. Оказывается, гроза местного околотка, неустрашимый Федя-мент до смерти боится своей супружницы. Отлично!
«Явочная» квартира оказалась в сером пятиэтажном доме с зеленым тихим двором и детской площадкой, где в песочнице увлеченно копались малыши. Номер «тринадцать» (!) заставил подняться на четвертый этаж. Лифта не было, и поэтому за время подъема поневоле пришлось обогатиться лексикой: с обшарпанных стен назойливо лезли в глаза ублюдочные афоризмы.
— Заходи, быстро, — прошептал Федя и, схватив за руку, втащил в прихожую. — Нельзя, чтоб нас видели: конспирация, — пояснил он. — Опасно очень. Ты снимай обувь, проходи! Только тапок нет. У нас, это, одни мужики ходят.
«А босоножка женская из-за тумбочки торчит!» — усмехнулась вызванная и послушно разулась. Комната была чистая, опрятная, на окнах — занавески, на трюмо — кружевная салфеточка и слоники в ряд. Не явочная квартира — светелка. Во всем чувствовалась заботливая женская рука — Федина половина любила чистоту и уют.
— Василиса, мы, это, может, перекусим пока? А потом к делу перейдем.
«Гроза» околотка был не в своей тарелке, конфузился и из строгого законника превращался на глазах в робкого просителя. Светелка явно крала мужество у своего хозяина, Васса срочно решила остановить бесстыжую. Она открыла молнию на хозяйственной сумке, порядком оттянувшей руку, и ласково улыбнулась.
— Конечно, Федор Феофилактович! Одним разговором сыт не будешь. Я тут с собой кое-что прихватила. Как говорится, добрая еда беседу красит. — И не спеша выставила на стол бутылку красного вина, пакет с пирожками, баночку маслин, толстобокие помидоры и белый ноздреватый сыр. — Вот. — Потом сунула нос в сумку и добавила пару больших, влажных зеленых пучков.
— Ты, это, — задохнулся от восторга Федя, — умная очень! Ну, да и мы не лыком шиты, погодь маненько! — Он выскочил в кухню и вернулся с запотелой бутылкой водки, куском колбасы, банкой килек в томате и тортом.
— Видала? Ну, щас мы с тобой, Василиса, отметим это дело!
— Какое?
— Ну, это, как тебя от рэкета сберечь, — смутился хозяин. — Помоги давай!
— Ага, — согласно кивнула понятливая и засуетилась у стола. Процесс пошел, останавливать нельзя. Язык — на веревочку, ушки — на макушку.
— Ну, за встречу? — поднял Федя свой стакан, наполовину заполненный водкой.
— Ага! — подняла свой «собутыльница» и, потянувшись к чужому, вдруг замерла на полпути.
— Я, это, не могу водку не запивать, — стыдливо призналась. — Можно водички, Федор Феофилактович?
— Эх, Василиса ты прекрасная, кто ж водку-то водой портит? — укорил бестолковую знаток, но стакан отставил. — Щас, момент! — И выскочил в кухню.
— Холодной, пожалуйста! — крикнула капризница. — Слейте водичку в кране!
В кухне послушно зашумела вода, а гостья повела себя как бывалая шпионка. И после нехитрой комбинации с облегчением откинулась на стуле, безмятежно ожидая хозяина. Тот не заставил себя долго ждать, появившись через пару секунд с кружкой, доверху наполненной водой.
— Все! Больше из-за стола не встану, хоть ты тресни!
— А больше и не придется, — сияя лучистыми глазами, пообещала «прекрасная».
Выпили за встречу, потом — за милицию, за удачу в делах.
— Ты, это, Василиса, не болтай никому, что здесь была. Явка секретная, государственная, можно сказать. Только посвященные в курсе.
— Ага, — важно кивнула «посвященная».
После третьего тоста гостья слегка забеспокоилась, поглядывая на часы. Хозяин, напротив, осмелел и решил проявить, наконец, свои мужские качества.
— Васька, подь сюда! — Он схватил ее за руку и потянул к себе.
— Федор Феофилактович, вина не хотите? Для вас выбирала.
— Думала за меня? — ухмыльнулся Федя.
— Ну!
— Тогда пошли, вместе подумаем. — Он решительно поднялся из-за стола и потянул ее за собой в угол, туда, где, гордо подбоченясь пуховыми подушками под кружевными накидками, возвышалась кровать. Верхушки ее стенок украшали блестящие металлические шарики — такие маленькая Васенька любила откручивать, придумывая игру в считалку. Эти шарики отбросили последние сомнения.
— Федор Феофилактович, а правда, что вас повысили в звании? — обласкала она взглядом захмелевшего участкового.
— Щас покажу! — Он сдернул с кровати цветастое стеганое покрывало и плюхнулся на пышное одеяло, просушенное на летнем солнце заботливой хозяйкой. — Давай китель!
Васса послушно подала мундир и налила в стакан вина.
— Молодец! Ты, это, садись рядом, не стой, в ногах правды нет.
Она молча кивнула и присела на краешек супружеского ложа.
— Так, где ж оно? — бормотал Федя, роясь в карманах. — А, нашел! Гляди, Василиса, и помни: с большим человеком щас трахаться будешь! — Служилый вытащил удостоверение и, раскрыв, помахал перед носом.
— Можно посмотреть?
— Валяй! Стакан дай!
Беспрекословно подала вино, и с интересом уткнулась в корочку. Через несколько секунд вдруг послышался мощный храп. Наконец-то! А то уж беспокоиться начала: неужели фармакология подвела? Несостоявшаяся фаворитка осторожно вытянула китель из безвольных рук и, тщательно расправив, аккуратно повесила на спинку стула. Стакан с вином трогать не стала — алая лужица расползлась по снежному пододеяльнику. Тихая гостья еще раз внимательно изучила новенький, пахнущий типографской краской документ. На светлом фоне горделиво красовались буквы, выведенные каллиграфическим почерком: капитан милиции Мортиков Федор Феофилактович. Самодовольная круглая физиономия доказательно подтверждала сей неоспоримый факт. Налюбовавшись, она с сожалением положила удостоверение рядом с крепким Фединым задом. «Запел соловьем, а свел на кукареку, — вздохнула странная гостья. — Нуда, Бог даст, простят. У нашей милиции дефицит кадров». Потом еще раз внимательно осмотрела комнату и, довольная, вышла с сумкой в прихожую. За дверью от души пожелала бедняге, чтобы пурген подействовал не так быстро, как клофелин. Спускаясь по лестнице, вспомнила слова преподобного Исайи: «Четыре есть вещи, которые покрывают ум мраком: ненависть к ближнему, презрение, зависть и подозрение».