Страница:
Поняв это, Стилгар призадумался крепко, как никогда в жизни. Ему припомнились башни, перегородившие Хаммаду, техника, летающая и ползающая, что теснила фрименов у Джайпурских стен; он представил себе, что теперь доложит политическая разведка, и много чего еще. С чувством, какое испытываешь порой во время неодолимого ночного кошмара, Стилгар признался себе, что война, несомненно, проиграна. Это было страшно, но гораздо страшнее была следующая мысль, порожденная первой. Но тут Абу Резуни, схватившись за лицо обеими руками, приказал себе остановиться, не думать дальше, и произнес вслух:
– Я должен поговорить с Муад’Дибом.
В Арракине Стилгара встретили как триумфатора. Его объявили спасителем и героем, отогнавшим от столицы злых ворогов; до поздней ночи верховный наиб бесстрастно выслушивал официальные восторги, и лишь потом состоялся его известный разговор с Полом Атридесом в императорской спальне.
Знаменит этот разговор даже не тем, что полностью сохранился в стенограмме – до нас дошло колоссальное количество записей бесед, выступлений и афоризмов Муад’Диба, – а тем, что это, пожалуй, единственный из громадного большинства документов военного времени, который был опубликован, причем неоднократно – в статьях и монографиях, посвященных так называемому «заговору наибов». Звучит это смешно, если учесть, что Стилгар ни в каком заговоре не участвовал и в данных расследования даже не упоминался. Памятный разговор состоялся как минимум за полтора года до того, как император начал конструировать вокруг себя измены и изобретать происки злодеев; кроме того, надо быть слепым и глухим, чтобы не увидеть, как той ночью командующий всеми возможными способами пытается предостеречь Муад’Диба, и не расслышать отчаяния в его обычно столь твердом и спокойном тоне. Но еще с библейских времен историки больше доверяют клею и ножницам, нежели голосу истины.
В полумраке императорской спальни смутно угадывались очертания необъятного ложа, чем-то заставленного столика в глубине и два светлых пятна – кремовый халат Муад’Диба и над ним белое лицо с черными тенями и каймой бороды.
– Узул, – Стилгар назвал Пола тайным, давно позабытым именем, каким кроме него никто уже не называл императора, – Узул, надо поговорить.
Пол даже не шевельнулся.
– Узул, дела идут неважно. Не гони меня, дай сказать. Мы рассчитывали на флот Гильдии – его нет. Мы рассчитывали на Конвенцию – ее завтра не будет. Узул, Харконнен стоял у стен твоего дворца, и его не прогнали, захотел – пришел, захотел – ушел. Под Джайпуром и здесь, на нашей земле, мы потеряли очень много людей, а те, кто выжил, понимают – им просто дали уйти. Серебряный перегораживает пустыню башнями – юга у нас больше нет. Узул, пусть Алия заберет восток и все огненные земли. Я знаю, что говорю страшные вещи, но дальше воевать нельзя. Нужны переговоры. Отдадим Алие все, что она сможет забрать. Нам нужен мир с Великими Домами. Войну надо прекращать на любых условиях.
Муад’Диб все еще сидел неподвижно, постепенно закипая, потом повернулся и изо всех сил ударил кулаком по резному столбику кровати; вскочил, подбежал к столику и что-то торопливо выпил. Постоял, переводя дыхание, словно после долгого бега, потер лицо и даже коротко засмеялся.
– Ты наивен, мой друг Стилгар, – сказал он. – Нам не помогут никакие переговоры. Они хотят уничтожить меня. Ни Алия, ни Серебряный никогда не отступят.
– Серебряный и Алия хотят государственного признания, – возразил Стилгар. – Нам нужна передышка, и им нужна передышка. Мы можем запросить хорошую долю в их новых заводах. Это почетные условия.
– Они не остановятся, – угрюмо покачал головой Пол. – Ландсраат за них. На этих твоих переговорах мы только вытерпим унижение и ничего не получим. Серебряный и Харконнен жаждут моей крови. Им наплевать на спайс.
– Узул, лучше торговаться сейчас, чем когда они будут стоять у стен Арракина. Сейчас еще Феллах станет нас слушать. Потом уже нет. Дальше воевать нельзя.
Пол зашипел, как громадная кошка.
– Можно! И я не буду торговаться! Я император, я Атридес! И хватит, старик! Если мы не сумели отстоять наш спайс, значит, мы обязаны умереть! И мы умрем, по крайней мере, сражаясь.
Дальше и в пересказе самого Стилгара, и по стенограмме разговор утрачивает связность. Муад’Диб не желает ничего слушать. Все разумные доводы вызывают у него только раздражение. Чувствуется, что он сам себе давно ответил на все возможные вопросы, и что-то теперь ему доказывать – пустая трата времени. Пол заявляет Стилгару, что любые переговоры бессмысленны, поскольку Алие и Кромвелю императорская корона нужна не иначе как с Муаддибовой головой, но это еще посмотрим, потому что у императора есть такие козыри, о которые многие еще сломают зубы, и он не тот человек, чтобы торговаться с каким-то пришлым ублюдком и предателями из родственников, а если фримены не сумеют защитить дарованное им Муад’Дибом счастье, то, значит, пробил их час.
Пылкость императорской речи во многом химического происхождения, угрозы временами бессвязны, и Стилгар понимает, что приводить дальнейшие аргументы бесполезно. Он соглашается с высочайшей волей и по такому случаю заявляет о намерении готовить к бою укрепления северо-восточных баз, которые теперь могут приобрести важное оборонное значение. Муад’Диб милостиво кивает и отпускает своего главнокомандующего.
Так выглядела беседа Стилгара с Муад’Дибом в ноябре двести одиннадцатого года, и, несмотря на крайнюю сумбурность и отсутствие каких-либо решений, разговор этот имел очень далеко идущие последствия.
Стилгар покинул императорские покои в редкостном, практически небывалом для себя состоянии полной растерянности. Он чувствовал себя человеком, которого шаг за шагом подталкивают к пропасти и при этом уверяют, что там-то как раз ему и будет хорошо. Его обуревал и гнев, и тоска от собственного бессилия, и еще бог знает что, но все же в первую очередь давило отсутствие всякого представления о том, что же теперь следует делать.
И, однако, на дне этой пустоты все же шевелилась та ужасная, невозможная мысль, что явилась ему еще тогда, в пустыне. Но как и там, он не впустил ее в сознание, а сделал нечто совсем другое – поднял свою едва успевшую перевести дух замученную охрану во главе со старшим сыном, Фарухом, приказал приготовить топтер и уже через час вылетел на восток, к Центральному Рифту.
Осенняя звездная ночь только-только опустилась на предгорья Центрального хребта, когда Стилгар, уже в одиночестве, принялся устраивать себе ночлег в каменной расщелине под сошедшимися козырьками двух нависающих скал. Кроме оружия и запаса воды, с ним был еще большой пустынный плащ, похожий на войлочную палатку, высокий кофейник с изогнутым носиком, чашки, решетка для древесных углей и пара пакетов этих самых углей, с ценой которых он, как верховный наиб, мог не считаться. Стилгар поставил кофейник на огонь и сел рядом, прислонившись к стене, закутавшись в толстую ткань и опустив капюшон.
То, что он сейчас делал, было, разумеется, отчаянным риском: спутник, ракета теплового наведения, и Муад’Дибу придется искать себе другого командующего. Но Стилгару сейчас даже хотелось сыграть в орлянку с судьбой. Как никогда, он ощущал необходимость по старинному фрименскому обычаю собраться с мыслями наедине с пустыней; кроме того, стратег знал, что находится в никому не интересном и неведомом горном районе, где вряд ли кому придет в голову его искать, что каменный свод надежно прикрывает его от всевидящего неба, а расположившаяся в радиусе пятисот-шестисот метров гвардия, располагающая новейшей электроникой, успеет выставить заслон любому подлетевшему сюрпризу.
Не знаю, можно ли назвать Стилгара ментатом – что это такое, я, признаться, так до конца и не понял, но очевидно, что в отличие от огромного большинства людей он обладал подлинным даром логического мышления, подкрепленным заложенной с детства привычкой к молитвенной медитации. Благодаря способности отрешаться от суеты, эмоций, интересов и прочего, благодаря изумительной, почти неподвластной времени памяти и таланту воспринимать чужие точки зрения, становясь на сторону противника, Стилгар был, возможно, величайшим фрименским аналитиком и с успехом заменял при необходимости целый Генеральный штаб.
Глубока была в этот раз его дума. Эмир наливал себе кофе, пошевеливал угли и смотрел невидящим взглядом на плывущие над горным зубчатым горизонтом луны. Что же можно понять из произошедшего?
Начнем с противника, сказал себе Стилгар. Южане, а проще говоря, Кромвель – так вот, Кромвель контролирует «Соллекс». У него хватило техники, чтобы в два дня перебросить экспедиционный корпус под Арракин. У него башни, весь юг и юго-восток. Политическая разведка докладывает о сумасшедших инвестициях в экономику Конфедерации. Спайс падает в цене, а биржевые индексы растут. Значит, у Серебряного хватит денег, влияния и поддержки парламента на какую угодно войну. И к тому же… Нет, стоп, приказал себе Стилгар, не будем забегать вперед. Он налил в чашку кипятку и привычным круговым движением выплеснул как можно дальше. Теперь Муад’Диб.
Слова, поступки и настроения Пола Атридеса без всяких аналитических усилий укладывались в схему столь угрожающую и безысходную, что Стилгару, едва он разложил перед собой ситуацию, стало не по себе. Узул не пожалеет никого и ничего, лишь бы до последнего мгновения остаться императором. Он погонит на смерть всех фрименов, каких сумеет собрать, перестреляет всех, кто откажется, привезет на Дюну всех, каких сможет, фанатиков и даст им оружие, а когда все будет кончено и никого не останется в живых, со спокойной совестью застрелится сам. В своем дворце, сидя на троне.
Тут Стилгар выпрямился так резко, что даже ударился годовой о скалу – спасибо складкам плотного капюшона. Нет, вот ведь горе какое – произойдет это все не во дворце и не в Арракине, финал этот будет куда хуже и страшнее. Старый фримен принялся мять жесткую пегую бороду. Да, Арракин – твердыня, и твердыня на редкость удачно расположенная – как будто специально для войны Бог создавал эти горы и ущелья, и Панджшер тоже крепость, но ведь нет вечных крепостей. Империи уже практически не существует, фримены уже в блокаде, и рано или поздно Кромвель войдет и в Панджшер, и в Арракин. Что тогда?
Тогда Муад’Диб уйдет в Хайдарабад.
И Кромвель Хайдарабад уничтожит. Не оставит там ни единого человека.
И вот она, та самая страшная мысль – Кромвелю Хайдарабад не нужен. Ни стратегического, ни политического значения этот врезанный в скалы город не имеет. Если там не будет императора, если там не будет войск… Еще раз – Кромвелю (тут Стилгар наконец разрешил себе думать о своем главном противнике) нет ни малейшего смысла уничтожать всехфрименов. Даже наоборот – фримены ему нужны, ведь надо же будет после победы показывать по телевидению каких-то людей, благословляющих избавление от тирании Муад’Диба, надо из кого-то формировать новую администрацию, полицию, передавать власть гражданскому правительству… А контракты? А земельная собственность?
Где, думал Стилгар, в каких древних книгах сказано, что все мы должны умереть по капризу герцога Атридеса? Только потому, что какой-то человек решил эффектно обставить собственную кончину? Нет, сказано совсем иное: эмир Хайдарабада должен защитить свой город. Как это сделал его отец. Как это сделал его дед.
Стилгар по-прежнему сидел не шевелясь. Предательство, думал он. Сейчас я поднимусь, пойду отсюда и стану предателем.
Старый воин не был религиозным поклонником святости Муад’Диба, как это позднее приписала ему официальная версия, он слишком хорошо знал, кто и как сделал из Атридеса вождя и пророка. Шейха даже не очень волновали те клятвы, которыми они когда-то обменялись с Полом – времена изменились, великая ставка в великой игре проиграна, спайс умирает, начался новый отсчет. Нет, дело в другом. Атридес был одним из них, он был боевым товарищем, другом, учеником. Стилгар помотал головой, словно отгоняя наваждение. На меня смотрят предки, подумал эмир, на меня смотрят еще не родившиеся дети. Если надо, я должен отдать жизнь. Если надо, я должен погубить свою совесть.
Он встал и, беззвучно спустившись по камням, покинул убежище.
– Фаруха ко мне, – сказал он в темноту, и через минуту перед ним стоял старший сын.
– Я улетаю к Алие, на переговоры, – спокойно, почти равнодушно произнес стратег. – Мы переходим на сторону Серебряного и южан. Если я не вернусь завтра к полудню и Муад’Диб сразу не убьет тебя, измени ему так же, как я, уведи всех наших в Хайдарабад и шли гонцов к Алие. Позаботься о сестрах. Прощай.
В пять утра три кромвелевских истребителя посадили топтер Стилгара у самой Джайпурской стены. Императорский главнокомандующий вышел и невозмутимо дождался набежавшей стражи.
– Я Хафизулла Абу Резуни Стилгар. Мне надо говорить с Серебряным.
Через подземные укрепления и тоннели Стилгара везли на открытой платформе, не завязав ему глаз – его даже не обыскали. Наметанным взглядом профессионала отмечая детали подготовки техники, видя мощь военных приготовлений, он лишь усмехнулся, оценив этот маневр Кромвеля и поблагодарив небо за ниспосланное в трудную минуту мудрое решение. В маленькой, ослепительно белой комнатке ему предложили стол и кофе, и менее чем через пять минут дверь отворилась, и вошли трое. Первая – Алия, заметно раздавшаяся вширь, что добавило величественности ее облику, вторым – Фейд Раута, сияюще-лысый, в каком-то немыслимом мундире с ремнями и кинжалами, и третий – высокий старик с копной белых волос и простой черной куртке с незнакомыми погонами. Ощупывая Стилгара взглядом веселого сумасшедшего, он подошел почти вплотную и сказал:
– Я Джон Кромвель, командующий. Слушаю тебя, Стилгар, – и сел, жестом предлагая гостю сделать то же самое.
Фримен тоже посмотрел в глаза маршалу и сразу понял, что нет никакого смысла что-то предлагать, ставить условия или торговаться. У этого человека можно только просить.
– Я хочу, – твердо и без предисловий заговорил Стилгар, – мой родной город Хайдарабад. Я хочу остаться эмиром и хочу, чтобы после меня им стал мой сын. Чтобы на Хайдарабад не упало ни одной бомбы и ни одной ракеты, жители не пострадали, а находящиеся в городе солдаты получили после войны такие же права, как и солдаты Конфедерации. Это все.
Стилгар замолчал, ожидая ответа. Он был готов к любому исходу, в том числе к самому худшему – как-никак, он в руках заклятых врагов, и Кромвелю стоит лишь кивнуть Харконнену – тот уже заранее ощерился. Но чутье не подвело старого воина – он выбрал верный тон и снова угадал ход кромвелевских мыслей. Маршал внимательно выслушал шейха, не находя решительно ничего удивительного в том, что тот сказал, и в том, что прозвучало без слов, на краткий миг призадумался, словно прикидывая, не много ли с него запросили, и затем добродушно покивал стратегу, признавая справедливость его требований.
– Хорошо, – сказал Кромвель, пожал Стилгару руку, в сопровождении все так же хранящих молчание Фейда-Рауты и Алии проводил Стилгара до платформы и, уже усадив гостя на сидение, добавил еще два слова, совершенно сразившие фримена: «Я позвоню». На этом переговоры завершились.
И далее на этой войне начались события, которые ныне даже трудно представить. Более всего восхищает легкость, с которой происходило общение враждующих сторон. Мало того, что переговоры между Стилгаром и Кромвелем шли по практически открытому каналу, курьеры пересекали линию фронта с почтовой регулярностью, а Фарух, случалось, дневал и ночевал в Генеральном штабе конфедератов – это все забавные мелочи. Согласно имеющимся документам, только за последующие полтора года Кромвель и Стилгар встречались по крайней мере четырнадцать раз и проводили совместные военные советы. Читая стенограммы этих заседаний, можно лишь восхищаться тем единодушием, с каким маршал и императорский стратег с воспитательными целями орут сначала на Фейда-Рауту, а затем – на Джеруллу, а младшее и среднее поколение, преисполняясь друг к другу лучшими чувствами, дружно отругивается от начальственных стариков.
К маю сложилась ситуация столь же простая, сколь и непостижимая, и таковой она оставалась еще долгие годы Обеими враждебными армиями фактически командовал Кромвель, отдавая приказы как своему штабу, так и неприятельскому. Война приобрела некий образцово-показательный характер и стала похожа на учения – с той лишь разницей, что людей и вправду убивали. Впрочем, хайдарабадским горцам, землякам Стилгара, удивительным образом везло – соединения северных кланов маневрировали настолько удачно, так грамотно наносили удары и уходили из-под обстрелов, а вражеская авиация и артиллерия с таким постоянством промахивалась по ним, что их потери по сравнению с другими частями выглядели пренебрежительно малыми. Наступления, отступления, охваты и отходы чередовались в почти парадном ритме, а взаимодействие родов войск иначе как блестящим назвать нельзя.
Дело неоднократно доходило до абсурда: например, на деньги Конфедерации Кромвель оснастил два полка императорских войск вертолетами Ми-2026 и устроил экспериментальное сражение с собственными Ка-152. Для той же цели на заводах Эмиратов было изготовлено двести Т-180 в их изначально древнем варианте. Кромвель и Стилгар лично наблюдали за ходом боя и затем обсуждали результаты, просматривая многочисленные видеозаписи. Судя по высказываниям, маршал остался недоволен.
Таким образом, военные действия развивались необычайно успешно – битва следовала за битвой, бои дневные, ночные, переходы, броски следовали один за другим без малейшей заминки. В прессе все это освещалось чрезвычайно подробно, арракинская война усилиями обоих военачальников стала подлинным раем для журналистов – бывало, репортеров привозили на место за полчаса до начала операции и открывали огонь лишь после того, как операторы сообщали, что у них все готово. Напомню, однако, что кровь лилась самая настоящая.
Кромвель, похоже, не шутя взял курс на преподавательскую карьеру в некой, пока что ему одному известной Академии. Держа слово, данное на военном совете, и демонстрируя лояльность к Конвенции, он привез на Дюну немеренное количество старинного оружия, заказывая его чуть ли не по музейным образцам, и примерно с марта двести двенадцатого года его странноватые военные эксперименты покинули испытательные стенды и полигоны, выйдя на поля реальных сражений. Результаты маршал подробно описывал в статьях, из которых впоследствии намеревался составить учебник – эту книгу Синельников предлагал назвать «Сборником убийственных курьезов».
Изобретательность маршала и впрямь во многом носила парадоксальный характер. Накупив холодильных камер, Дж. Дж. снабдил каждую сферическим аккумулятором «быстрой накачки», неконтактным детонатором, и в таком виде разбросал по пустыне перед позициями Конфедерации. Экипажи имперских танков-антигравов эти холодильники даже не заметили, но изоляция силовых контуров, не вынеся молниеносного скачка температуры и давления, тут же приказала долго жить. Обнажившаяся горячая электроника в несколько секунд наглоталась песка, и треть двигателей немедленно разнесло, остальные же просто захлебнулись, а вслед за ними захлебнулась и атака – через сто метров машины на всем ходу беспомощно зарылись носовыми отсеками в землю и тут же были сожжены. Моторы вертолетов, уже озадачившие Стилгара у Двойного Клюва, не обратили ни малейшего внимания на массированные заграждения сарговых глушителей, способных развалить любую современную биомехнику, и в результате сотня кромвелевских «камовых», увешанных ракетами (излюбленный прием маршала – невообразимый численный перевес), оставив хрустящую корочку от дивизии охраны, сравняли с землей арракинский космопорт. И уж откровенно несерьезное, на первый взгляд, устройство – обрез противотанкового ружья, стреляющий так называемой ОТБ (фольклорная расшифровка «односекционная теплонаводящаяся болванка» достаточно близка к истине) – в две недели поставило под вопрос само существование федеральной авиации.
Кромвелевское остроумие оказалось неистощимым на выдумки подобного рода, и как бы ни издевался Синельников – «Джон, а был еще такой отличный танк, Т-34, крутишь ручку – и он едет, ты попробуй» – маршальские монстры и монстрики обладали потрясающей эффективностью.
Справедливости ради надо признать, что климат Арракиса действительно в огромной степени затруднял применение оружия последних поколений. В частности, жара и природные электростатические поля очень быстро выводили из строя грозные скорчеры, сплошь и рядом давая преимущество древним МГ-42, модернизированным ухищрениями чудодея-маршала под использование ортопириксилинового пороха и рассыпных лент. Муад’Диб же, в свою очередь, нимало не озаботился ни адаптацией техники к экстремальным условиям пустыни, ни о должном обучении солдат владению этой техникой.
И здесь, для очистки совести, я должен сделать еще одно отступление. Пожалуй, самой вопиющей военной ошибкой Муад’Диба стало необъяснимое пренебрежение к авиации. Лишившись флота и, соответственно, всякой поддержки из космоса, Атридес занял странную позицию – что-то вроде «Ну и не надо, обойдусь». И действительно обошелся – вплоть до конца двести восемнадцатого года имперская авиация умудрилась просуществовать в традиционно-партизанских формах: необъятный парк орнитоптеров-легковесов, от новеньких до латаных-перлатаных ветеранов – «Хью», «Ирокезов», «Кобр», «Апачей», пара «трехсотпятидесяток» в качестве «летающих крепостей», да еще почти полное отсутствие каких-либо специальных командно-координационных структур. С силами ПВО и того хуже – сплошь переносные зенитно-ракетные комплексы и ни одного самолета вообще.
Гильдийцы, зимой двести восемнадцатого года фактически забравшие в руки рычаги военной машины Империи, за оставленные им полгода толком даже не успели заткнуть основные дыры, а Муад’Диб искренне полагал, что если у него теперь много дорогих самолетов и высокооплачиваемых летчиков, то волноваться больше не о чем. До приемлемого состояния удалось довести лишь систему арракинской противовоздушной обороны, где гильдийские умельцы даже понаставили на плосокогорье антигравитационные колонны, на которых, кстати, построены все ловушки-сюрпризы на трассе заключительного этапа мемориала Дж. Дж. Кромвеля. К сожалению, мобильность этих установок очень невелика, и перетащить их к каким-то полям сражений было делом во всех смыслах неподъемным.
В итоге авиация северян предстала образованием дорогостоящим, объемным, но рыхлым, скверно организованным и малоуправляемым.
Я не хочу превращать эти страницы ни в диссертацию, ни в военную летопись и лишь замечу, что Кромвелю в данной ситуации было достаточно лишь правильно воспользоваться ошибками противника. Маршал, при всей любви к авангардистским изыскам, оставался еще и грамотным ремесленником, твердо держа в памяти азы своей профессии, некогда крепко вколоченные Стимфальской Военной Академией. Он знал, что на войне действуют законы и формулы, которые не обманешь, и что глупо ликовать по поводу двухсот новеньких «фантомов», если тебе нужно две тысячи. Для победы равно важны все рода авиации – космического базирования, стратегической, тактической, ПВО и так далее; никто не отменял зон, коридоров и эшелонов. И хотя в этот раз у маршала не было столь любезного его сердцу технического изобилия и ему приходилось экономить и маневрировать, но все направления были прикрыты, резервы подготовлены к переброске, и командующий ВВС Эмиратов Гэбриэль Хендс, угрюмый и хладнокровный педант, дело знал и верил в Кромвеля с непоколебимостью фанатика. «Командир, – говорил Хендс, – как сантехник. Ему платят за то, что нет происшествий». Муад’Дибу масштабность финансовых вливаний не добавила соответствующего образования, и не доставила полководцев, хоть сколько-нибудь близких по уровню к Кромвелю и Хендсу. Поэтому не спрашивайте меня, как и почему федеральная авиация с таким позором уступила небо конфедератам.
Естественно, что вокруг всех этих проблем неистово крутилась карусель прессы. Алия выступала с заявлениями, в которых горько сожалела о необходимости должным образом отвечать на агрессию со стороны оголтелой тирании, и всячески упирала на то, что Конфедерация свято соблюдает Конвенцию о запрете на современное оружие. Журналистов и инспекторов непрерывно возили по местам боев. Алия с праведным гневом отвергала все предложения о незаконной поставке оборонных систем, подпадающих под статьи о нераспространении, и неустанно требовала у парламента признания государственности и официальной отмены оружейного эмбарго в отношении Эмиратов. Великие Дома нехотя призадумались, и дело все же сдвинулось с мертвой точки, потому что практически сразу были введены ограничения по применению технических средств для императорской армии. Муад’Диб и не подумал подчиниться, Алия же стояла насмерть: «Тысячи людей, – взывала она с телевизионных экранов, – гибнут лишь оттого, что бюрократические препоны не позволяют им защитить свою жизнь, и жизнь своих детей». И ландсраат сдался. Теперь Кромвель мог обрушить на Атридеса всю мощь новомодных арсеналов.
– Я должен поговорить с Муад’Дибом.
В Арракине Стилгара встретили как триумфатора. Его объявили спасителем и героем, отогнавшим от столицы злых ворогов; до поздней ночи верховный наиб бесстрастно выслушивал официальные восторги, и лишь потом состоялся его известный разговор с Полом Атридесом в императорской спальне.
Знаменит этот разговор даже не тем, что полностью сохранился в стенограмме – до нас дошло колоссальное количество записей бесед, выступлений и афоризмов Муад’Диба, – а тем, что это, пожалуй, единственный из громадного большинства документов военного времени, который был опубликован, причем неоднократно – в статьях и монографиях, посвященных так называемому «заговору наибов». Звучит это смешно, если учесть, что Стилгар ни в каком заговоре не участвовал и в данных расследования даже не упоминался. Памятный разговор состоялся как минимум за полтора года до того, как император начал конструировать вокруг себя измены и изобретать происки злодеев; кроме того, надо быть слепым и глухим, чтобы не увидеть, как той ночью командующий всеми возможными способами пытается предостеречь Муад’Диба, и не расслышать отчаяния в его обычно столь твердом и спокойном тоне. Но еще с библейских времен историки больше доверяют клею и ножницам, нежели голосу истины.
В полумраке императорской спальни смутно угадывались очертания необъятного ложа, чем-то заставленного столика в глубине и два светлых пятна – кремовый халат Муад’Диба и над ним белое лицо с черными тенями и каймой бороды.
– Узул, – Стилгар назвал Пола тайным, давно позабытым именем, каким кроме него никто уже не называл императора, – Узул, надо поговорить.
Пол даже не шевельнулся.
– Узул, дела идут неважно. Не гони меня, дай сказать. Мы рассчитывали на флот Гильдии – его нет. Мы рассчитывали на Конвенцию – ее завтра не будет. Узул, Харконнен стоял у стен твоего дворца, и его не прогнали, захотел – пришел, захотел – ушел. Под Джайпуром и здесь, на нашей земле, мы потеряли очень много людей, а те, кто выжил, понимают – им просто дали уйти. Серебряный перегораживает пустыню башнями – юга у нас больше нет. Узул, пусть Алия заберет восток и все огненные земли. Я знаю, что говорю страшные вещи, но дальше воевать нельзя. Нужны переговоры. Отдадим Алие все, что она сможет забрать. Нам нужен мир с Великими Домами. Войну надо прекращать на любых условиях.
Муад’Диб все еще сидел неподвижно, постепенно закипая, потом повернулся и изо всех сил ударил кулаком по резному столбику кровати; вскочил, подбежал к столику и что-то торопливо выпил. Постоял, переводя дыхание, словно после долгого бега, потер лицо и даже коротко засмеялся.
– Ты наивен, мой друг Стилгар, – сказал он. – Нам не помогут никакие переговоры. Они хотят уничтожить меня. Ни Алия, ни Серебряный никогда не отступят.
– Серебряный и Алия хотят государственного признания, – возразил Стилгар. – Нам нужна передышка, и им нужна передышка. Мы можем запросить хорошую долю в их новых заводах. Это почетные условия.
– Они не остановятся, – угрюмо покачал головой Пол. – Ландсраат за них. На этих твоих переговорах мы только вытерпим унижение и ничего не получим. Серебряный и Харконнен жаждут моей крови. Им наплевать на спайс.
– Узул, лучше торговаться сейчас, чем когда они будут стоять у стен Арракина. Сейчас еще Феллах станет нас слушать. Потом уже нет. Дальше воевать нельзя.
Пол зашипел, как громадная кошка.
– Можно! И я не буду торговаться! Я император, я Атридес! И хватит, старик! Если мы не сумели отстоять наш спайс, значит, мы обязаны умереть! И мы умрем, по крайней мере, сражаясь.
* * *
Дальше и в пересказе самого Стилгара, и по стенограмме разговор утрачивает связность. Муад’Диб не желает ничего слушать. Все разумные доводы вызывают у него только раздражение. Чувствуется, что он сам себе давно ответил на все возможные вопросы, и что-то теперь ему доказывать – пустая трата времени. Пол заявляет Стилгару, что любые переговоры бессмысленны, поскольку Алие и Кромвелю императорская корона нужна не иначе как с Муаддибовой головой, но это еще посмотрим, потому что у императора есть такие козыри, о которые многие еще сломают зубы, и он не тот человек, чтобы торговаться с каким-то пришлым ублюдком и предателями из родственников, а если фримены не сумеют защитить дарованное им Муад’Дибом счастье, то, значит, пробил их час.
Пылкость императорской речи во многом химического происхождения, угрозы временами бессвязны, и Стилгар понимает, что приводить дальнейшие аргументы бесполезно. Он соглашается с высочайшей волей и по такому случаю заявляет о намерении готовить к бою укрепления северо-восточных баз, которые теперь могут приобрести важное оборонное значение. Муад’Диб милостиво кивает и отпускает своего главнокомандующего.
Так выглядела беседа Стилгара с Муад’Дибом в ноябре двести одиннадцатого года, и, несмотря на крайнюю сумбурность и отсутствие каких-либо решений, разговор этот имел очень далеко идущие последствия.
Стилгар покинул императорские покои в редкостном, практически небывалом для себя состоянии полной растерянности. Он чувствовал себя человеком, которого шаг за шагом подталкивают к пропасти и при этом уверяют, что там-то как раз ему и будет хорошо. Его обуревал и гнев, и тоска от собственного бессилия, и еще бог знает что, но все же в первую очередь давило отсутствие всякого представления о том, что же теперь следует делать.
И, однако, на дне этой пустоты все же шевелилась та ужасная, невозможная мысль, что явилась ему еще тогда, в пустыне. Но как и там, он не впустил ее в сознание, а сделал нечто совсем другое – поднял свою едва успевшую перевести дух замученную охрану во главе со старшим сыном, Фарухом, приказал приготовить топтер и уже через час вылетел на восток, к Центральному Рифту.
Осенняя звездная ночь только-только опустилась на предгорья Центрального хребта, когда Стилгар, уже в одиночестве, принялся устраивать себе ночлег в каменной расщелине под сошедшимися козырьками двух нависающих скал. Кроме оружия и запаса воды, с ним был еще большой пустынный плащ, похожий на войлочную палатку, высокий кофейник с изогнутым носиком, чашки, решетка для древесных углей и пара пакетов этих самых углей, с ценой которых он, как верховный наиб, мог не считаться. Стилгар поставил кофейник на огонь и сел рядом, прислонившись к стене, закутавшись в толстую ткань и опустив капюшон.
То, что он сейчас делал, было, разумеется, отчаянным риском: спутник, ракета теплового наведения, и Муад’Дибу придется искать себе другого командующего. Но Стилгару сейчас даже хотелось сыграть в орлянку с судьбой. Как никогда, он ощущал необходимость по старинному фрименскому обычаю собраться с мыслями наедине с пустыней; кроме того, стратег знал, что находится в никому не интересном и неведомом горном районе, где вряд ли кому придет в голову его искать, что каменный свод надежно прикрывает его от всевидящего неба, а расположившаяся в радиусе пятисот-шестисот метров гвардия, располагающая новейшей электроникой, успеет выставить заслон любому подлетевшему сюрпризу.
Не знаю, можно ли назвать Стилгара ментатом – что это такое, я, признаться, так до конца и не понял, но очевидно, что в отличие от огромного большинства людей он обладал подлинным даром логического мышления, подкрепленным заложенной с детства привычкой к молитвенной медитации. Благодаря способности отрешаться от суеты, эмоций, интересов и прочего, благодаря изумительной, почти неподвластной времени памяти и таланту воспринимать чужие точки зрения, становясь на сторону противника, Стилгар был, возможно, величайшим фрименским аналитиком и с успехом заменял при необходимости целый Генеральный штаб.
Глубока была в этот раз его дума. Эмир наливал себе кофе, пошевеливал угли и смотрел невидящим взглядом на плывущие над горным зубчатым горизонтом луны. Что же можно понять из произошедшего?
Начнем с противника, сказал себе Стилгар. Южане, а проще говоря, Кромвель – так вот, Кромвель контролирует «Соллекс». У него хватило техники, чтобы в два дня перебросить экспедиционный корпус под Арракин. У него башни, весь юг и юго-восток. Политическая разведка докладывает о сумасшедших инвестициях в экономику Конфедерации. Спайс падает в цене, а биржевые индексы растут. Значит, у Серебряного хватит денег, влияния и поддержки парламента на какую угодно войну. И к тому же… Нет, стоп, приказал себе Стилгар, не будем забегать вперед. Он налил в чашку кипятку и привычным круговым движением выплеснул как можно дальше. Теперь Муад’Диб.
Слова, поступки и настроения Пола Атридеса без всяких аналитических усилий укладывались в схему столь угрожающую и безысходную, что Стилгару, едва он разложил перед собой ситуацию, стало не по себе. Узул не пожалеет никого и ничего, лишь бы до последнего мгновения остаться императором. Он погонит на смерть всех фрименов, каких сумеет собрать, перестреляет всех, кто откажется, привезет на Дюну всех, каких сможет, фанатиков и даст им оружие, а когда все будет кончено и никого не останется в живых, со спокойной совестью застрелится сам. В своем дворце, сидя на троне.
Тут Стилгар выпрямился так резко, что даже ударился годовой о скалу – спасибо складкам плотного капюшона. Нет, вот ведь горе какое – произойдет это все не во дворце и не в Арракине, финал этот будет куда хуже и страшнее. Старый фримен принялся мять жесткую пегую бороду. Да, Арракин – твердыня, и твердыня на редкость удачно расположенная – как будто специально для войны Бог создавал эти горы и ущелья, и Панджшер тоже крепость, но ведь нет вечных крепостей. Империи уже практически не существует, фримены уже в блокаде, и рано или поздно Кромвель войдет и в Панджшер, и в Арракин. Что тогда?
Тогда Муад’Диб уйдет в Хайдарабад.
И Кромвель Хайдарабад уничтожит. Не оставит там ни единого человека.
И вот она, та самая страшная мысль – Кромвелю Хайдарабад не нужен. Ни стратегического, ни политического значения этот врезанный в скалы город не имеет. Если там не будет императора, если там не будет войск… Еще раз – Кромвелю (тут Стилгар наконец разрешил себе думать о своем главном противнике) нет ни малейшего смысла уничтожать всехфрименов. Даже наоборот – фримены ему нужны, ведь надо же будет после победы показывать по телевидению каких-то людей, благословляющих избавление от тирании Муад’Диба, надо из кого-то формировать новую администрацию, полицию, передавать власть гражданскому правительству… А контракты? А земельная собственность?
Где, думал Стилгар, в каких древних книгах сказано, что все мы должны умереть по капризу герцога Атридеса? Только потому, что какой-то человек решил эффектно обставить собственную кончину? Нет, сказано совсем иное: эмир Хайдарабада должен защитить свой город. Как это сделал его отец. Как это сделал его дед.
Стилгар по-прежнему сидел не шевелясь. Предательство, думал он. Сейчас я поднимусь, пойду отсюда и стану предателем.
Старый воин не был религиозным поклонником святости Муад’Диба, как это позднее приписала ему официальная версия, он слишком хорошо знал, кто и как сделал из Атридеса вождя и пророка. Шейха даже не очень волновали те клятвы, которыми они когда-то обменялись с Полом – времена изменились, великая ставка в великой игре проиграна, спайс умирает, начался новый отсчет. Нет, дело в другом. Атридес был одним из них, он был боевым товарищем, другом, учеником. Стилгар помотал головой, словно отгоняя наваждение. На меня смотрят предки, подумал эмир, на меня смотрят еще не родившиеся дети. Если надо, я должен отдать жизнь. Если надо, я должен погубить свою совесть.
Он встал и, беззвучно спустившись по камням, покинул убежище.
– Фаруха ко мне, – сказал он в темноту, и через минуту перед ним стоял старший сын.
– Я улетаю к Алие, на переговоры, – спокойно, почти равнодушно произнес стратег. – Мы переходим на сторону Серебряного и южан. Если я не вернусь завтра к полудню и Муад’Диб сразу не убьет тебя, измени ему так же, как я, уведи всех наших в Хайдарабад и шли гонцов к Алие. Позаботься о сестрах. Прощай.
В пять утра три кромвелевских истребителя посадили топтер Стилгара у самой Джайпурской стены. Императорский главнокомандующий вышел и невозмутимо дождался набежавшей стражи.
– Я Хафизулла Абу Резуни Стилгар. Мне надо говорить с Серебряным.
Через подземные укрепления и тоннели Стилгара везли на открытой платформе, не завязав ему глаз – его даже не обыскали. Наметанным взглядом профессионала отмечая детали подготовки техники, видя мощь военных приготовлений, он лишь усмехнулся, оценив этот маневр Кромвеля и поблагодарив небо за ниспосланное в трудную минуту мудрое решение. В маленькой, ослепительно белой комнатке ему предложили стол и кофе, и менее чем через пять минут дверь отворилась, и вошли трое. Первая – Алия, заметно раздавшаяся вширь, что добавило величественности ее облику, вторым – Фейд Раута, сияюще-лысый, в каком-то немыслимом мундире с ремнями и кинжалами, и третий – высокий старик с копной белых волос и простой черной куртке с незнакомыми погонами. Ощупывая Стилгара взглядом веселого сумасшедшего, он подошел почти вплотную и сказал:
– Я Джон Кромвель, командующий. Слушаю тебя, Стилгар, – и сел, жестом предлагая гостю сделать то же самое.
Фримен тоже посмотрел в глаза маршалу и сразу понял, что нет никакого смысла что-то предлагать, ставить условия или торговаться. У этого человека можно только просить.
– Я хочу, – твердо и без предисловий заговорил Стилгар, – мой родной город Хайдарабад. Я хочу остаться эмиром и хочу, чтобы после меня им стал мой сын. Чтобы на Хайдарабад не упало ни одной бомбы и ни одной ракеты, жители не пострадали, а находящиеся в городе солдаты получили после войны такие же права, как и солдаты Конфедерации. Это все.
Стилгар замолчал, ожидая ответа. Он был готов к любому исходу, в том числе к самому худшему – как-никак, он в руках заклятых врагов, и Кромвелю стоит лишь кивнуть Харконнену – тот уже заранее ощерился. Но чутье не подвело старого воина – он выбрал верный тон и снова угадал ход кромвелевских мыслей. Маршал внимательно выслушал шейха, не находя решительно ничего удивительного в том, что тот сказал, и в том, что прозвучало без слов, на краткий миг призадумался, словно прикидывая, не много ли с него запросили, и затем добродушно покивал стратегу, признавая справедливость его требований.
– Хорошо, – сказал Кромвель, пожал Стилгару руку, в сопровождении все так же хранящих молчание Фейда-Рауты и Алии проводил Стилгара до платформы и, уже усадив гостя на сидение, добавил еще два слова, совершенно сразившие фримена: «Я позвоню». На этом переговоры завершились.
И далее на этой войне начались события, которые ныне даже трудно представить. Более всего восхищает легкость, с которой происходило общение враждующих сторон. Мало того, что переговоры между Стилгаром и Кромвелем шли по практически открытому каналу, курьеры пересекали линию фронта с почтовой регулярностью, а Фарух, случалось, дневал и ночевал в Генеральном штабе конфедератов – это все забавные мелочи. Согласно имеющимся документам, только за последующие полтора года Кромвель и Стилгар встречались по крайней мере четырнадцать раз и проводили совместные военные советы. Читая стенограммы этих заседаний, можно лишь восхищаться тем единодушием, с каким маршал и императорский стратег с воспитательными целями орут сначала на Фейда-Рауту, а затем – на Джеруллу, а младшее и среднее поколение, преисполняясь друг к другу лучшими чувствами, дружно отругивается от начальственных стариков.
К маю сложилась ситуация столь же простая, сколь и непостижимая, и таковой она оставалась еще долгие годы Обеими враждебными армиями фактически командовал Кромвель, отдавая приказы как своему штабу, так и неприятельскому. Война приобрела некий образцово-показательный характер и стала похожа на учения – с той лишь разницей, что людей и вправду убивали. Впрочем, хайдарабадским горцам, землякам Стилгара, удивительным образом везло – соединения северных кланов маневрировали настолько удачно, так грамотно наносили удары и уходили из-под обстрелов, а вражеская авиация и артиллерия с таким постоянством промахивалась по ним, что их потери по сравнению с другими частями выглядели пренебрежительно малыми. Наступления, отступления, охваты и отходы чередовались в почти парадном ритме, а взаимодействие родов войск иначе как блестящим назвать нельзя.
Дело неоднократно доходило до абсурда: например, на деньги Конфедерации Кромвель оснастил два полка императорских войск вертолетами Ми-2026 и устроил экспериментальное сражение с собственными Ка-152. Для той же цели на заводах Эмиратов было изготовлено двести Т-180 в их изначально древнем варианте. Кромвель и Стилгар лично наблюдали за ходом боя и затем обсуждали результаты, просматривая многочисленные видеозаписи. Судя по высказываниям, маршал остался недоволен.
Таким образом, военные действия развивались необычайно успешно – битва следовала за битвой, бои дневные, ночные, переходы, броски следовали один за другим без малейшей заминки. В прессе все это освещалось чрезвычайно подробно, арракинская война усилиями обоих военачальников стала подлинным раем для журналистов – бывало, репортеров привозили на место за полчаса до начала операции и открывали огонь лишь после того, как операторы сообщали, что у них все готово. Напомню, однако, что кровь лилась самая настоящая.
Кромвель, похоже, не шутя взял курс на преподавательскую карьеру в некой, пока что ему одному известной Академии. Держа слово, данное на военном совете, и демонстрируя лояльность к Конвенции, он привез на Дюну немеренное количество старинного оружия, заказывая его чуть ли не по музейным образцам, и примерно с марта двести двенадцатого года его странноватые военные эксперименты покинули испытательные стенды и полигоны, выйдя на поля реальных сражений. Результаты маршал подробно описывал в статьях, из которых впоследствии намеревался составить учебник – эту книгу Синельников предлагал назвать «Сборником убийственных курьезов».
Изобретательность маршала и впрямь во многом носила парадоксальный характер. Накупив холодильных камер, Дж. Дж. снабдил каждую сферическим аккумулятором «быстрой накачки», неконтактным детонатором, и в таком виде разбросал по пустыне перед позициями Конфедерации. Экипажи имперских танков-антигравов эти холодильники даже не заметили, но изоляция силовых контуров, не вынеся молниеносного скачка температуры и давления, тут же приказала долго жить. Обнажившаяся горячая электроника в несколько секунд наглоталась песка, и треть двигателей немедленно разнесло, остальные же просто захлебнулись, а вслед за ними захлебнулась и атака – через сто метров машины на всем ходу беспомощно зарылись носовыми отсеками в землю и тут же были сожжены. Моторы вертолетов, уже озадачившие Стилгара у Двойного Клюва, не обратили ни малейшего внимания на массированные заграждения сарговых глушителей, способных развалить любую современную биомехнику, и в результате сотня кромвелевских «камовых», увешанных ракетами (излюбленный прием маршала – невообразимый численный перевес), оставив хрустящую корочку от дивизии охраны, сравняли с землей арракинский космопорт. И уж откровенно несерьезное, на первый взгляд, устройство – обрез противотанкового ружья, стреляющий так называемой ОТБ (фольклорная расшифровка «односекционная теплонаводящаяся болванка» достаточно близка к истине) – в две недели поставило под вопрос само существование федеральной авиации.
Кромвелевское остроумие оказалось неистощимым на выдумки подобного рода, и как бы ни издевался Синельников – «Джон, а был еще такой отличный танк, Т-34, крутишь ручку – и он едет, ты попробуй» – маршальские монстры и монстрики обладали потрясающей эффективностью.
Справедливости ради надо признать, что климат Арракиса действительно в огромной степени затруднял применение оружия последних поколений. В частности, жара и природные электростатические поля очень быстро выводили из строя грозные скорчеры, сплошь и рядом давая преимущество древним МГ-42, модернизированным ухищрениями чудодея-маршала под использование ортопириксилинового пороха и рассыпных лент. Муад’Диб же, в свою очередь, нимало не озаботился ни адаптацией техники к экстремальным условиям пустыни, ни о должном обучении солдат владению этой техникой.
И здесь, для очистки совести, я должен сделать еще одно отступление. Пожалуй, самой вопиющей военной ошибкой Муад’Диба стало необъяснимое пренебрежение к авиации. Лишившись флота и, соответственно, всякой поддержки из космоса, Атридес занял странную позицию – что-то вроде «Ну и не надо, обойдусь». И действительно обошелся – вплоть до конца двести восемнадцатого года имперская авиация умудрилась просуществовать в традиционно-партизанских формах: необъятный парк орнитоптеров-легковесов, от новеньких до латаных-перлатаных ветеранов – «Хью», «Ирокезов», «Кобр», «Апачей», пара «трехсотпятидесяток» в качестве «летающих крепостей», да еще почти полное отсутствие каких-либо специальных командно-координационных структур. С силами ПВО и того хуже – сплошь переносные зенитно-ракетные комплексы и ни одного самолета вообще.
Гильдийцы, зимой двести восемнадцатого года фактически забравшие в руки рычаги военной машины Империи, за оставленные им полгода толком даже не успели заткнуть основные дыры, а Муад’Диб искренне полагал, что если у него теперь много дорогих самолетов и высокооплачиваемых летчиков, то волноваться больше не о чем. До приемлемого состояния удалось довести лишь систему арракинской противовоздушной обороны, где гильдийские умельцы даже понаставили на плосокогорье антигравитационные колонны, на которых, кстати, построены все ловушки-сюрпризы на трассе заключительного этапа мемориала Дж. Дж. Кромвеля. К сожалению, мобильность этих установок очень невелика, и перетащить их к каким-то полям сражений было делом во всех смыслах неподъемным.
В итоге авиация северян предстала образованием дорогостоящим, объемным, но рыхлым, скверно организованным и малоуправляемым.
Я не хочу превращать эти страницы ни в диссертацию, ни в военную летопись и лишь замечу, что Кромвелю в данной ситуации было достаточно лишь правильно воспользоваться ошибками противника. Маршал, при всей любви к авангардистским изыскам, оставался еще и грамотным ремесленником, твердо держа в памяти азы своей профессии, некогда крепко вколоченные Стимфальской Военной Академией. Он знал, что на войне действуют законы и формулы, которые не обманешь, и что глупо ликовать по поводу двухсот новеньких «фантомов», если тебе нужно две тысячи. Для победы равно важны все рода авиации – космического базирования, стратегической, тактической, ПВО и так далее; никто не отменял зон, коридоров и эшелонов. И хотя в этот раз у маршала не было столь любезного его сердцу технического изобилия и ему приходилось экономить и маневрировать, но все направления были прикрыты, резервы подготовлены к переброске, и командующий ВВС Эмиратов Гэбриэль Хендс, угрюмый и хладнокровный педант, дело знал и верил в Кромвеля с непоколебимостью фанатика. «Командир, – говорил Хендс, – как сантехник. Ему платят за то, что нет происшествий». Муад’Дибу масштабность финансовых вливаний не добавила соответствующего образования, и не доставила полководцев, хоть сколько-нибудь близких по уровню к Кромвелю и Хендсу. Поэтому не спрашивайте меня, как и почему федеральная авиация с таким позором уступила небо конфедератам.
Естественно, что вокруг всех этих проблем неистово крутилась карусель прессы. Алия выступала с заявлениями, в которых горько сожалела о необходимости должным образом отвечать на агрессию со стороны оголтелой тирании, и всячески упирала на то, что Конфедерация свято соблюдает Конвенцию о запрете на современное оружие. Журналистов и инспекторов непрерывно возили по местам боев. Алия с праведным гневом отвергала все предложения о незаконной поставке оборонных систем, подпадающих под статьи о нераспространении, и неустанно требовала у парламента признания государственности и официальной отмены оружейного эмбарго в отношении Эмиратов. Великие Дома нехотя призадумались, и дело все же сдвинулось с мертвой точки, потому что практически сразу были введены ограничения по применению технических средств для императорской армии. Муад’Диб и не подумал подчиниться, Алия же стояла насмерть: «Тысячи людей, – взывала она с телевизионных экранов, – гибнут лишь оттого, что бюрократические препоны не позволяют им защитить свою жизнь, и жизнь своих детей». И ландсраат сдался. Теперь Кромвель мог обрушить на Атридеса всю мощь новомодных арсеналов.