Страница:
После долгих лет экологических неистовств (невольно вспоминается строка из «Фауста»: «… самой чумы похлеще бушевал…») умер Пардот, его сменил сын Льет, которого тоже не стало в свой срок; к власти, после всех перипетий, пришел император Муад’Диб. Дюна тем временем все больше кренилась на орбите, склоняя ледяной панцирь, и точка реального полюса скользила по тверди, как солнечный зайчик по катящемуся арбузу. Очень быстро скользила.
Быстро, конечно, по геологическим часам, этот процесс ведет счет на тысячелетия, но, во-первых, космические темпы Дюны и впрямь обгоняют все известные стандарты, а во-вторых, по несчастному совпадению, точка на графике действительно попалась критическая. Есть капля, которая переполняет чашу, и бывает так, что неприметная на первый взгляд перемена угла освещения, высоты солнца над горизонтом, три лишних градуса среднегодовой температуры взрывают все сложившееся за целую эпоху положение вещей.
Дело даже не в том, что покинувший полюс ледяной континент породил серьезный источник влажного воздуха. Дело в том, что дрейф полюсов передвинул эту зону многокилометровых ледяных толщ в более низкие широты и сделал подвластной западному переносу. Дюна, как и Земля, вращается с востока на запад, и ветра, покорные сыны атмосферы, отстающей от вращения планеты, дуют, естественно, с запада на восток. Теперь подхваченные ими полярные воздушние массы с удвоенной силой хлынули в пустыню, справа и слева обтекая Центральный Рифт, а заодно в загибах атмосферных фронтов производя те самые кориолисовы бури, которые так любит поминать официальная версия. Дальше, уже от экватора, все то же перекрученное кольцо ветров, подняв уже основательно прогретый, но все еще влажный воздух ввысь, уносило его к северу и к югу, чтобы уже на новых полюсах снова превратить его водяной пар в снег и лед.
И все больше воды оседало в скалах и песках, в каменных россыпях и расщелинах, все богаче становилась роса, все гуще туманы. Разумеется, в любом случае арракинской Хаммаде, например, далеко до легендарной пустыни Намиб, овеянной дыханием океана, или до Сахары с ее ежегодными наводнениями – но для Дюны такой переход очень заметно менял положение вещей. Воздух начал остывать, и на главных широтах пардотовых опытов наметилось такое чудо, как нарастающая умеренность климата. Не буду утомлять читателя биоценологическими подробностями, скажу лишь, что тогда-то и ударил час. Сработали биоактиваторы, и растительный бум неудержимо выстрелил.
Плодовитость растений подскочила до небес, циклы размножения закрутились с невиданной скоростью. Захватывая громадные территории, красная сосна в несколько лет ушла за экватор, и тысячи квадратных километров дюн покрылись ее сеянцами. Следом двинулась лиственница, проникая своими корнями на невероятные глубины, забираясь в подземные коммуникации и сооружения. В образовавшейся тени резко подскочило влагоудержание и энергично пошел процесс растворения грунтовых солей. Тогда настал черед даурской солянки, этого живого насоса минералов почвы.
Если посмотреть на карту, то видно, что изменения прошли двумя большими языками с северо-запада на юго-восток по обоим Рифтам до экватора, и далее уже отдельными пятнами. Никаких естественных врагов у голосемянных на Дюне не было, очнувшиеся активаторы буйствовали, и в шесть-семь лет значительная часть обоих полушарий зазеленела. То, что произошла катастрофа, Свободные поняли далеко не сразу, разбросанные там и сям по барханам очаги кустарника смотрелись сущим пустяком. Но в первые же годы на залесенных территориях, не вынеся кислотности и засоления почв, погиб песчаный планктон. Затем, ломая тысячелетний маршрут, эти места начали покидать взрослые черви, численность Шай-Хулудов стремительно пошла вниз, ареал, сокращаясь, исчезал буквально на глазах, а вслед за ним исчезала и промысловая зона! Северные провинции, за редким исключением, оставались без спайса, и фримены Магриба оказались в положении, которое можно было назвать по меньшей мере бедственным.
При столь катастрофическом падении добычи цены на спайс должны были бы подскочить до небес, и тем самым в известной мере смягчить удар по фрименской экономике. Но эпоха правления Муад’Диба как раз и знаменита постоянным снижением цены на арракинский меланж, а после печальной памяти моратория двести одиннадцатого года это снижение перешло и вовсе в обвал – и эти рыночные котировки повлияли на судьбы Свободных куда больше, чем все решения и реформы императора Атридеса.
Арракинский джихад, объявленный Муад’Дибом, несмотря на всю путаницу статистических данных, демонстрирует предсказуемую и недвусмысленую картину: максимальное количество добровольцев как раз и дали районы, наиболее пострадавшие от экологического катаклизма. Не призывы безудержно разрекламированного Лисан аль-Гаиба, не религиозный психоз – фрименов погнали на войну за тридевять земель от дома авантюры Пардота Кайнза и даурская солянка.
Дома же картина складывалась и вовсе невеселая. Никакие почвенно-кислотные напасти не могли заставить один фрименский клан пустить другой, соседний клан, добывать спайс на своих исконных землях. Слишком большой кровью были проведены и держались невидимые пустынные границы. Между обездоленным севером и более или менее уцелевшим югом – точнее, юго-востоком – сразу выросло грозное напряжение. У лишившихся средств к существованию северных племен незамедлительно обнаружились тысячи причин для обид и мести, а поскольку каждый фримен – это прежде всего воин, готовый в любую минуту умереть во имя своего рода, тень гражданской войны легла на пески очень рано.
Войны, джихад, истощение ресурсов планеты сделали свое дело на удивление быстро – фримены Арракиса сгинули менее чем за сто лет, даже полвека спустя после воцарения Муад’Диба уже мало кто слышал о каких-то диких племенах Свободных из пустыни. Не осталось даже памяти о них, список исследований, свидетельств, хроник, письменных или устных источников трагически короток. На Дюне никогда не было ни истории, ни этнографии, и то немногое, что мы сегодня знаем об этих людях, пришлось с великими трудами собирать по обрывкам, случайным фрагментам и крупицам.
Все авторы официальной версии заявляют в одни голос, что Дюна – планета, населенная фрименами. С таким же успехом можно сказать, что Европа – это континент, населенный французами. Во-первых, как я уже говорил, кроме фрименов Арракис населяло еще около семидесяти народностей, живших далеко от пустыни. Во-вторых, такой нации, как фримены, не было вовсе.
Фрименами, то есть Свободными – бедуинами, – называли себя одиннадцать родов Хайдарабадского эмирата, на территории которого, по воле судеб, и разворачивалось действие арракинской революции – но с легкой руки имперских бытописателей этот ярлык приклеили всем народам, населявшим Западный и Восточный Рифт.
Здесь, однако, и без наших путаников-летописцев присутствует серьезная сложность. Жители пустыни, носители различных языков и традиций, несколько веков рождались и умирали в полном отрыве от тех наций и культур, к которым себя причисляли. Неизвестный, но весьма продолжительный по историческим масштабам отрезок времени (никто не знает, как и когда была заселена Дюна) они варились в собственном котле, меняясь и ассимилируясь бок о бок с такими же маргиналами, явившимися неведомо откуда. Племена называли себя персами, тюрками, аварцами, туркменами и еще какими-то, порой загадочными именами, но даже прадеды их прадедов не помнили, что означают эти слова и о каких землях идет речь; смешение, забвение и изоляция рождали самые фантастические сочетания костюмов, обычаев и орнаментов. До некоторой степени о корнях того или иного рода можно было порой судить по названиям, которые давались подвластным горам и долинам – Пешавар, Джайпур, Нефуд – призраки Пакистана, Индии, Аравии.
В силу бесспорного влияния арабской культуры, фрименов (волей-неволей приходится использовать это слово) почему-то всегда изображают в виде странноватых арабов самого экзотического толка. Полный вздор. В пустыне был представлен весь спектр национальных типов, цветов кожи, разреза глаз и так далее; например, классически прибалтийская внешность Алии ни у кого не вызывала вопросов.
Кстати. Вершиной фантастического сочинительства стала легенда о синих фрименских глазах. Постоянные следы меланжа в пище и питье и в самом деле добавляли синевы в пигментацию роговицы, но нашим лихим творцам этого показалось мало, и они наградили бедуинов вдобавок и синими белками – еще чудо, что оставили им зрачки! Посмотрите на любую фотографию, любую видеозапись, взгляните на портрет Стилгара с обложки сборника его воспоминаний – были, были у них белки, с голубизной, но были.
Однако ни самодельность этнических особенностей, ни национальная разнородность внутри фрименских анклавов не служили помехой к их крайней обособленности. Спайсовые деньги наполняли слово «независимость» вполне конкретным и весомым смыслом. Попробуйте-ка объявить джелалабадскому пуштуну, что считаете его хайдарабадским фрименом! С тем же успехом баску или каталонцу можно сказать, что он испанец. Межобщинные браки были несказанной редкостью, и зачастую вели к настоящим войнам. Указом пустынному воителю были лишь глава клана да емкость обоймы – что ему до какого-то императора, там, за северными горами? Естественно, что широковещательные заявления Муад’Диба типа: «Наконец-то наш спайс принадлежит нам!» не вызывали ничего, кроме усмешки – на своих угодьях Свободные и без того считали весь спайс своим, и это право всегда были готовы отстаивать, насколько хватит дальнобойности винтовки и длины кинжала.
Смешение рас привело и к смешению языков. Несмотря на все многообразие диалектов и наречий, все кочевники так или иначе понимали друг друга. Нации общались на своеобразном архаичном арабском с заметными добавлениями пушту, фарси и древнего саджа; с письменностью дело обстояло из рук вон плохо, но настоящим бедствием стали имена. Сами по себе сложные и малопонятные, во многом составленные в нарушение (что не удивительно) как исламских, так и доисламских принципов, с изменениями и перестановками артиклей и предлогов, всех этих ибн, аль-, эр– и эт-, они еще попали под удар переписи и паспортизации, проведенных Комиссией по Ксенологии почти сразу после революции.
Имя бедуина – всегда больше, чем просто имя, это еще и его история, а часто еще и история его семьи. Такой-то, сын такого-то (ибн), живший в Бурхгади (аль-), внук такого-то, из рода под названием, по профессии изготовитель палаток (ковров, оружия, украшений и т. п.), хромой, горбатый, по прозвищу и так далее – очень длинная и иерархически непростая цепочка. Ко всему прочему, имелись тайные имена, запасные имена и еще бог весть что. Комиссия по паспортизации всех этих тонкостей знать не желала, и исходила из привычного европейского стандарта – фамилия, имя, отчество, год рождения, плюс все индивидуальные номера. В таком виде большинство фрименов и попало в официальную документацию. Поэтические гроздья имен и прозвищ кромсали абсолютно бездумно, и в итоге образовалась страшнейшая неразбериха – у громадной части населения одним махом сменились имена, подчас самым невероятным, не поддающимся расшифровке образом. И теперь, спустя столетия, иной раз нет никакой возможности понять, о каком же конкретно человеке идет речь.
Впрочем, в этих нелепостях не было злого умысла, они говорит лишь о том сумбуре, который царил в головах чиновников имперской администрации и об их откровенно наплевательском отношении к делу. Другая картина наблюдается там, где поднимаются вопросы, касающиеся политического реноме власти – тут искажения приобретают откровенно злостный характер. В первую очередь это вопрос о религии.
Религии Дюны официальная версия уделяет ничуть не меньше места, чем экологии, и здесь мы встречаем стандартную подтасовку фактов с добавлением вранья. Казенные борзописцы начинают с туманных ссылок на Магомет-Сари и загадочный буддислам, затем вдруг переключаются на многословную и мало идущую к делу историю создания Желтой Католической Библии, и в итоге иллюстрирует все это эпизодами бесспорно языческих религиозных церемоний фрименов с оргиями и вакханалиями культа Преподобной Матери.
Из всех этих объяснений можно сделать единственный вывод о том, что в огороде бузина, а в Киеве дядька, но никак не больше. Однако скрытая здесь уловка гораздо бесхитростней, чем в случае с экологической теорией. Несмотря на все смущение и беспомощность, имперские историки силятся протолкнуть одну-единственную мысль: Муад’Диб стал лидером (пророком, мессией – как угодно) государственной религии Дюны.
Это уже чистейшей воды обман. На Дюне никогда не было государственной религии, так же как не было единого государства. Невероятная этническая пестрота Арракиса влекла за собой точно такую же религиозную пестроту, и, например, ортодоксальных христиан Балль-Дахара ни в коей мере не волновало, что за тысячи миль от них, среди арракинских язычников, появился какой-то чудаковатый малый, который провозгласил себя мессией и Голосом Неба.
Страшно вымолвить, но военный конфликт на Дюне (факт которого в последнее время историки хотя и со скрежетом зубовным, но все же признают) был еще и религиозной войной. Главный противник языческих Арракина и Хайдарабада, Конфедерация Южных Эмиратов была в основном исламским объединением, хотя и с таинственным, невесть где приобретенным уклоном в суфизм и манихейство. Для правоверных жителей южного Рифта верования магрибских фрименов были вопиющим оскорблением, а ненависть к проклятым идолопоклонникам – отнюдь не формальным чувством. Поэтому, когда после революции финансовое и политическое внимание парламента и транснациональных корпораций переместилось на юг и Джайпур получил негласную поддержку мировых держав, такое понятие, как «джихад», приобрело несколько иной смысл, нежели тот, что вкладывали в него придворные историки.
Немаловажным фактором оказалось и то, что северное язычество тоже не было единым и однородным, и мессианские претензии новоявленного табровского пророка признавались далеко не всеми – как ни странно в подобной ситуации говорить о расколе, но он довольно быстро стал реальностью и в дальнейшем способствовал исламизации Магриба, что закономерно привело к выходу из-под власти Муад’Диба многих родов.
Даже самому неискушенному человеку видно, что фримены перешли от мирной жизни к военной с удивительной легкостью – но на самом деле ничего удивительного тут нет, просто никакой мирной жизни на Дюне не было, да и не могло быть. У такого положения вещей есть вполне определенная причина, которую авторы официальной версии не то чтобы скрывают, но с какой-то неясной стыдливостью избегают произносить вслух. Девяносто процентов населения Арракиса существовало за счет добычи спайса. Но добывать спайс имели право только государственные подрядчики – Гамильтоны, Харконнены, Атридесы. Весь остальной промысел – это тягчайшее, караемое смертью беззаконие. Вот на этом беззаконии и зиждилась вся фрименская цивилизация. Лишь военной силой, бесконечными карательными экспедициями имперская администрация могла хоть как-то удерживать в узде контрабанду меланжа, и любой фримен с пеленок обучался искусству владеть оружием и выживать в партизанской войне.
У каждого клана существовал очень строгий и детальный договор с конкретной контрабандистской фирмой – как правило, это была или лицензия на добычу, оговоренная по срокам и территориям, или подряд на поставку спайса. Непременным пунктом этого договора была обязанность фрименов с оружием в руках защищать свой удел от «чужих» контрабандистов. Таким образом, уже и в самой нелегальной добыче сформировался свой «андеграунд», дикий промысел, второй эшелон, который тоже сплошь и рядом порождал весьма и весьма решительные разборки на доне природы.
Ради справедливости надо сказать, что взаимоотношения официоза и подполья не исчерпывались одной стрельбой. В этом спайсовом клубке противоречий присутствовал еще один малоприметный узел, о котором официальная версия предпочитает помалкивать. Федеральные власти вели политику не только кнута, но и пряника. В роли пряника выступал, естественно, снова спайс, который администрация втихомолку скупала у фрименов по ценам, порой значительно превышавшим контрабандные – будучи монополистом, император мог позволить себе и такой метод борьбы с теневой экономикой. Не вдаваясь в детали рыночных механизмов, здесь к слову стоит заметить, что во все времена из-за дьявольской дороговизны меланжа его легальная и нелегальная закупочная цена различались очень мало.
Поэтому для фрименов непреложным законом было то, что любаяадминистрация, не взирая ни на какие реформы, всегда будет скупать у них спайс и всегда преследовать за контрабанду.
Вот так, не слишком привлекательно и гостеприимно, выглядела опаленная солнцем и порохом земля, на которую при столь драматичных обстоятельствах ступил Пол Атридес со своей почтенной матушкой. Теперь давайте поподробнее присмотримся к людям, от которых теперь зависела их судьба.
Глава четвертая
Официальная хроника-легенда повествует, как чуть ли не при первой же встрече арракинские пустынники-фримены признали Пола Атридеса мессией, Лисан аль-Гаибом, Голосом Неба, как он потряс их своим боевым искусством, в скором времени стал религиозным лидером всей планеты, во главе фанатично преданных ему полчищ моджахедов победоносно вытеснил Харконненов со всех их позиций на Дюне, и в итоге забрал такую власть, что разве только император оставался для него досадной, но, в сущности, пустяковой помехой.
Легко видеть, что наши ухари-сценаристы поступают по своему всегдашнему обыкновению: вырезав из контекста реальности единичный факт, они наращивают вокруг него, подобно известному моллюску, глянцевую жемчужину лжи. Но эта жемчужина в длинной нити официальной сказки вышла уж очень корявой и кривобокой, уж слишком много нелепостей тут накручено с начала и до конца.
Итак, темной арракинской ночью Пол и Джессика натыкаются на отряд фрименов под командованием некоего Стилгара – группу людей неуточненного рода деятельности. Далее Пол, уже переименованный в Муад’Диба, поразив жителей пустыни своим костоломным мастерством, приобретает среди них все большее и большее влияние, и через некоторое время, в присущей ему скверной театральной манере потрясая перед сборищем фрименов отцовским перстнем, заявляет, что правит «каждым дюймом Арракиса». Никаких других вождей или старейшин, кроме означенного Стилгара, при этом не присутствует. Стилгар тут же приносит клятву верности новому владыке, и вскоре все та же компания захватывает в плен императора, с трогательной бесхитростностью лишает его всех прав и усаживает на освободившийся трон своего любимца и мессию Муад’Диба. Таким образом, очевидно, что население Дюны – это партизанский отряд Стилгара, который, в случае нужды, запросто может решать и судьбы Империи.
Ничего удивительного в этом нет, если вспомнить, что для имперских историков вся Дюна, да и значительная доля Империи, – это клочок пустыни в предгорьях Северного Рифта. Куда более странным выглядит, например, никак не объясненный исламский колорит и успех мессианской идеи в среде этих, казалось бы, закоренелых язычников. Но не станем вдаваться в богословские дебри, в нашей истории есть загадка куда более приземленного свойства.
Фримены – кочевники Дюны, назойливо, на каждой странице повторяет официальная версия. Но куда и откуда они кочуют? Фримены не скотоводы, на Арракисе нет скота, и со сменой сезона тут некого перегонять с пастбища на пастбище; они и не торговцы с караванами товара – стопроцентный импорт и прямые поставки низводят местную торговлю до смехотворных масштабов. Ответ известен: Свободные кочуют за спайсом, следуя путями миграции Шай-Хулуда. Сама по себе добыча спайса – если на минуту отвлечься от опасностей и экстремальных условий этого ремесла – никакой особенной технологии не требует; точно так же и первичное обогащение – приготовление так называемых сырцовых брикетов – без труда можно наладить в любом крестьянском сарае, где встанет переносной электрогенератор. Такие кустарные заводики дымили и стучали по всем предгорьям Восточного и западного Рифта, и с обеих сторон песчаного океана экспедиции фрименов отправлялись за бесценным ядом. Но что за диво? Нам подробно рассказывают, как добывают спайс федеральные подрядчики, как этим же занимаются контрабандистские краулеры, но Свободным Стилгара ничего подобного и в голову не приходит. Они поскакивают вокруг промысловиков на песчаных червях, постреливают и попугивают, сам молодой Атридес с чувством нюхает меланж, но этим дело и ограничивается. Невольно возникает наивный, но очень естественный вопрос – чем же эти люди живут? Куда ведет их таинственный Стилгар?
Стилгар – это прозвище, неясное как по происхождению, так и по смыслу. Его настоящее имя (увы, с поправкой на безумства имперской паспортизации) – Хафизулла Абу Резуни, и был он эмиром Хайдарабада, то есть хозяином большей части северо-западных земель, правителем одного из крупнейших городов Арракиса и официальным лидером одиннадцати влиятельных фрименских родов.
Фактически он был главой целого государства, с учетом того, что государств в нашем понимании этого слова на Дюне вообще не существовало. Однако рассказать правду о Стилгаре значило бы открыть такие страницы истории, которые нипочем не удалось бы потом вклеить в романтическую историю чудо-императора Муад’Диба. Одно звено лжи тянет за собой другое и так образуется целая кольчуга, скрывающая правду, и чтобы эта кольчуга точно сошлась на главном герое, истину пришлось подвергнуть изрядной хирургии. Таким образом с карты официальной Дюны вдруг исчез город Хайдарабад, а Стилгар неожиданно превратился в таинственного скитальца, бесстрашного фрименского атамана, свившего свое разбойничье гнездо в сьетче Табр и в непонятном ореоле власти кочующего по пескам. Да, Абу Резуни действительно скитался по пустыне, да, он бывал в съетче Табр и действительно воевал с Харконненами – все было и так, и совсем не так.
Владения Стилгара приходились на самое верхнее, северное кольцо годовой миграции Шай-Хулуда – создателя спайса. Здесь, у горного обрыва Северного Рифта, тысячи песчаных червей поворачивают сначала на запад, потом на юг и начинают дальний путь через весь Рифт, через Нефуд и Хаммаду к Вулканической зоне, чтобы на жарком краю света, где сквозь черный песок бьют струи кипятка и сернистого пара, дать жизнь потомству. Одиннадцать хайдарабадских (по официальной версии – табровских) кланов делили доставшуюся им от предков насыщенную наркотиком землю чрезвычайно сложно и хитроумно – по какой-то непонятной традиции пустынные старатели пренебрегали картой и пользовались передаваемой из поколения в поколение устной легендой, где каждый камень-ориентир, помнящий еще дедов-прадедов, имел собственное название. Даже знатокам этих договоров-заклинаний было порой непросто в них разобраться, если же территориальные претензии и пограничные неурядицы приобретали особенно злонамеренный характер, то межобщинные судилища могли растягиваться на годы. Прибавьте сюда фрименскую удаль, непокорный нрав и презрение к смерти, и станет понятно, что ситуация то там, то здесь постоянно тлела у опасного рубежа, так что Стилгар, выполняя обязанности эмира, постоянно мотался по пустыне, выслушивал, вникал, судил, рядил, защищал правого, наказывал виноватого, давал советы. Как последний довод в уговорах, его сопровождала личная гвардия, именуемая, в дословном переводе, «межевой стражей». В сущности, Абу Резуни выступал в традиционной роли древнего князя, который со своей дружиной одной рукой наводит порядок, другой – собирает дань с соплеменников.
Без сомнений, важнейшей задачей эмира являлась организация защиты от преследований имперской, то есть харконненской, администрации. Но и здесь все было не так просто.
Как один из крупнейших руководителей фрименского вооруженного сопротивления, а также главарь архипреступного контрабандного бизнеса, Стилгар, разумеется, считался у администрации врагом номер один и являлся основной мишенью харконненских спецслужб. Покушения на него исчислялись десятками – Абу Резуни взрывали, травили, обстреливали, подставляли под всевозможные катастрофы, снова взрывали – но, видимо, эмир был угоден небу, поскольку ни разу дело не заходило дальше синяков и ссадин. Но с годами эта смертоубийственная активность таинственным образом сошла на нет. Административные головы в Арракине крепко призадумались. Для начала Стилгар понравился им тем, что показал себя противником спайсового терроризма – он не терпел в своих владениях ни доморощенных, ни заезжих шахидских бомбистов, а также их баз, и столица Дюны, этот шумный, разноязыкий, не ведающий контроля проходной двор, впервые за долгие годы вздохнул свободнее. Не менее жестко и решительно Стилгар освободил спайсовые поля Магриба от «диких» контрабандистов и ввел твердые квоты на добычу, так что утечка меланжа наконец-то вошла хоть в какие-то, поддающиеся учету границы. При Стилгаре поутихла братоубийственная межродовая рознь, прежде щедро заливавшая кровью камень и песок и грозившая военным хаосом всему пустынному миропорядку. Так год за годом постепенно выяснялось, что, несмотря на нелегальность положения, Абу Резуни правит мудро и осмотрительно, придерживаясь в политике золотой середины. Он поборник веры отцов, но не безумный фанатик, он патриот своего народа, но не оголтелый экстремист – эмир всегда умеет остудить чересчур горячие головы и не допустить карательных акций со стороны федеральных властей, он знает цену спайсу, но хорошо понимает, когда надо умерить свои и чужие аппетиты. Словом, он разумный и предсказуемый правитель, с которым вполне можно договариваться на почве взаимных компромиссов.
Легко видеть, что наши ухари-сценаристы поступают по своему всегдашнему обыкновению: вырезав из контекста реальности единичный факт, они наращивают вокруг него, подобно известному моллюску, глянцевую жемчужину лжи. Но эта жемчужина в длинной нити официальной сказки вышла уж очень корявой и кривобокой, уж слишком много нелепостей тут накручено с начала и до конца.
Итак, темной арракинской ночью Пол и Джессика натыкаются на отряд фрименов под командованием некоего Стилгара – группу людей неуточненного рода деятельности. Далее Пол, уже переименованный в Муад’Диба, поразив жителей пустыни своим костоломным мастерством, приобретает среди них все большее и большее влияние, и через некоторое время, в присущей ему скверной театральной манере потрясая перед сборищем фрименов отцовским перстнем, заявляет, что правит «каждым дюймом Арракиса». Никаких других вождей или старейшин, кроме означенного Стилгара, при этом не присутствует. Стилгар тут же приносит клятву верности новому владыке, и вскоре все та же компания захватывает в плен императора, с трогательной бесхитростностью лишает его всех прав и усаживает на освободившийся трон своего любимца и мессию Муад’Диба. Таким образом, очевидно, что население Дюны – это партизанский отряд Стилгара, который, в случае нужды, запросто может решать и судьбы Империи.
Ничего удивительного в этом нет, если вспомнить, что для имперских историков вся Дюна, да и значительная доля Империи, – это клочок пустыни в предгорьях Северного Рифта. Куда более странным выглядит, например, никак не объясненный исламский колорит и успех мессианской идеи в среде этих, казалось бы, закоренелых язычников. Но не станем вдаваться в богословские дебри, в нашей истории есть загадка куда более приземленного свойства.
Фримены – кочевники Дюны, назойливо, на каждой странице повторяет официальная версия. Но куда и откуда они кочуют? Фримены не скотоводы, на Арракисе нет скота, и со сменой сезона тут некого перегонять с пастбища на пастбище; они и не торговцы с караванами товара – стопроцентный импорт и прямые поставки низводят местную торговлю до смехотворных масштабов. Ответ известен: Свободные кочуют за спайсом, следуя путями миграции Шай-Хулуда. Сама по себе добыча спайса – если на минуту отвлечься от опасностей и экстремальных условий этого ремесла – никакой особенной технологии не требует; точно так же и первичное обогащение – приготовление так называемых сырцовых брикетов – без труда можно наладить в любом крестьянском сарае, где встанет переносной электрогенератор. Такие кустарные заводики дымили и стучали по всем предгорьям Восточного и западного Рифта, и с обеих сторон песчаного океана экспедиции фрименов отправлялись за бесценным ядом. Но что за диво? Нам подробно рассказывают, как добывают спайс федеральные подрядчики, как этим же занимаются контрабандистские краулеры, но Свободным Стилгара ничего подобного и в голову не приходит. Они поскакивают вокруг промысловиков на песчаных червях, постреливают и попугивают, сам молодой Атридес с чувством нюхает меланж, но этим дело и ограничивается. Невольно возникает наивный, но очень естественный вопрос – чем же эти люди живут? Куда ведет их таинственный Стилгар?
Стилгар – это прозвище, неясное как по происхождению, так и по смыслу. Его настоящее имя (увы, с поправкой на безумства имперской паспортизации) – Хафизулла Абу Резуни, и был он эмиром Хайдарабада, то есть хозяином большей части северо-западных земель, правителем одного из крупнейших городов Арракиса и официальным лидером одиннадцати влиятельных фрименских родов.
Фактически он был главой целого государства, с учетом того, что государств в нашем понимании этого слова на Дюне вообще не существовало. Однако рассказать правду о Стилгаре значило бы открыть такие страницы истории, которые нипочем не удалось бы потом вклеить в романтическую историю чудо-императора Муад’Диба. Одно звено лжи тянет за собой другое и так образуется целая кольчуга, скрывающая правду, и чтобы эта кольчуга точно сошлась на главном герое, истину пришлось подвергнуть изрядной хирургии. Таким образом с карты официальной Дюны вдруг исчез город Хайдарабад, а Стилгар неожиданно превратился в таинственного скитальца, бесстрашного фрименского атамана, свившего свое разбойничье гнездо в сьетче Табр и в непонятном ореоле власти кочующего по пескам. Да, Абу Резуни действительно скитался по пустыне, да, он бывал в съетче Табр и действительно воевал с Харконненами – все было и так, и совсем не так.
Владения Стилгара приходились на самое верхнее, северное кольцо годовой миграции Шай-Хулуда – создателя спайса. Здесь, у горного обрыва Северного Рифта, тысячи песчаных червей поворачивают сначала на запад, потом на юг и начинают дальний путь через весь Рифт, через Нефуд и Хаммаду к Вулканической зоне, чтобы на жарком краю света, где сквозь черный песок бьют струи кипятка и сернистого пара, дать жизнь потомству. Одиннадцать хайдарабадских (по официальной версии – табровских) кланов делили доставшуюся им от предков насыщенную наркотиком землю чрезвычайно сложно и хитроумно – по какой-то непонятной традиции пустынные старатели пренебрегали картой и пользовались передаваемой из поколения в поколение устной легендой, где каждый камень-ориентир, помнящий еще дедов-прадедов, имел собственное название. Даже знатокам этих договоров-заклинаний было порой непросто в них разобраться, если же территориальные претензии и пограничные неурядицы приобретали особенно злонамеренный характер, то межобщинные судилища могли растягиваться на годы. Прибавьте сюда фрименскую удаль, непокорный нрав и презрение к смерти, и станет понятно, что ситуация то там, то здесь постоянно тлела у опасного рубежа, так что Стилгар, выполняя обязанности эмира, постоянно мотался по пустыне, выслушивал, вникал, судил, рядил, защищал правого, наказывал виноватого, давал советы. Как последний довод в уговорах, его сопровождала личная гвардия, именуемая, в дословном переводе, «межевой стражей». В сущности, Абу Резуни выступал в традиционной роли древнего князя, который со своей дружиной одной рукой наводит порядок, другой – собирает дань с соплеменников.
Без сомнений, важнейшей задачей эмира являлась организация защиты от преследований имперской, то есть харконненской, администрации. Но и здесь все было не так просто.
Как один из крупнейших руководителей фрименского вооруженного сопротивления, а также главарь архипреступного контрабандного бизнеса, Стилгар, разумеется, считался у администрации врагом номер один и являлся основной мишенью харконненских спецслужб. Покушения на него исчислялись десятками – Абу Резуни взрывали, травили, обстреливали, подставляли под всевозможные катастрофы, снова взрывали – но, видимо, эмир был угоден небу, поскольку ни разу дело не заходило дальше синяков и ссадин. Но с годами эта смертоубийственная активность таинственным образом сошла на нет. Административные головы в Арракине крепко призадумались. Для начала Стилгар понравился им тем, что показал себя противником спайсового терроризма – он не терпел в своих владениях ни доморощенных, ни заезжих шахидских бомбистов, а также их баз, и столица Дюны, этот шумный, разноязыкий, не ведающий контроля проходной двор, впервые за долгие годы вздохнул свободнее. Не менее жестко и решительно Стилгар освободил спайсовые поля Магриба от «диких» контрабандистов и ввел твердые квоты на добычу, так что утечка меланжа наконец-то вошла хоть в какие-то, поддающиеся учету границы. При Стилгаре поутихла братоубийственная межродовая рознь, прежде щедро заливавшая кровью камень и песок и грозившая военным хаосом всему пустынному миропорядку. Так год за годом постепенно выяснялось, что, несмотря на нелегальность положения, Абу Резуни правит мудро и осмотрительно, придерживаясь в политике золотой середины. Он поборник веры отцов, но не безумный фанатик, он патриот своего народа, но не оголтелый экстремист – эмир всегда умеет остудить чересчур горячие головы и не допустить карательных акций со стороны федеральных властей, он знает цену спайсу, но хорошо понимает, когда надо умерить свои и чужие аппетиты. Словом, он разумный и предсказуемый правитель, с которым вполне можно договариваться на почве взаимных компромиссов.