Лях Андрей. Подлинная история Дюны

   Молва рисует Харконненов черным по черному, безжалостными вероломными злодеями, жестокими гонителями фрименов. Это слишком примитивная и однобокая трактовка. Имперских менеджеров интересовала лишь прибыль от продажи спайса, и постольку-поскольку аборигены не путали Харконненам карт в их замысловатой политико-экономической игре, те были готовы закрывать глаза на многие фрименские шалости. Поэтому даже самому предубежденному болвану-управляющему было ясно: приди на место Стилгара кто-то другой – радикал, фундаменталист, да просто новый человек, – и грянет такой беспредел, от которого никому лучше не станет. А посему Абу Резуни достаточно свободно наезжал в Хайдарабад, где у него был прекрасный дом и семья, вел переговоры с властями и сторонниками, беспрепятственно бывал за пределами Дюны, и его деятельность как эмира со временем приобретала все большую законность. Наследственный владыка этих земель, прирожденный властитель, Стилгар сумел удержать влияние и могущество даже в такой противоестественной, криминальной ситуации.
 
   При этом всем присутствовал один аспект, о котором волей-неволей надо упомянуть. Император на контрабанду спайса взирал весьма равнодушно, полагая ее сугубо местной проблемой и нехотя пеняя барону Владимиру на нерадивость. Это понятно и логично – императорские доходы начислялись уже из прибылей СНОАМ, куда стекался весьспайс – как лицензионный, так и ворованный. Убытки несли одни Харконнены, но им по особой статье бюджета выделялись средства на борьбу с незаконным оборотом, то есть на войну с фрименами, и были эти средства весьма значительными. Барон всегда умел найти им достойное применение. Война – поскольку все спишет – предприятие очень выгодное, и поэтому, по негласному мнению Дома Харконненов, если бы фрименов не было, то их стоило выдумать.
   К слову сказать, далеко не вся пустыня считала Харконненов заклятыми врагами. На юге, между Бангалуром и Джайпуром, где барон под видом борьбы с незаконным оборотом скупал для себя нелегальные партии спайса, местные жители (которые тоже называли себя фрименами, но на другом языке) почитали Харконненов как родных отцов, а Фейда-Рауту, которого половина Северного Рифта была готова пристрелить как бешеного шакала, бангалурские кланы со всей торжественностью принимали в свои члены, сыновья и братья, а их главы мечтали выдать за него дочерей.
 
   Искушенному в политике Стилгару не надо было объяснять, каких беспокойных гостей послал ему случай. Шутка ли – родня императора, вдова и сын только что погибшего губернатора Дюны! Такое шило не утаишь ни в каком каменном мешке никакого арракинского каньона. С одной стороны, это очень сильная карта в руках эмира, с другой стороны – величайшая опасность: ну как Шаддам прикажет Харконненам перевернуть каждый камешек, но разыскать опальную чету? Это уже пахнет полномасштабной войной.
   Но Стилгару повезло. О реакции императора (тайны, естественно, сохранить не удалось) мы знаем, как ни странно, из протоколов антиимператорского заговора, хранящихся в архивах ландсраата (об этих примечательных документах у нас еще речь впереди): верный решению замять скандальную арракинскую историю, не делающую чести Дому Коррино, Шаддам не стал затевать ни разбирательств, ни облав, а сочтя Дюну весьма подходящим местом ссылки, неофициальным указом всемилостивейше повелел Джессике и Полу не показываться где либо еще, если они не желают кончить дни в казематах Салузы Секундус. Срок заключения не оговаривался.
   Так для Пола Атридеса и его матушки захлопнулись космические врата, и, превратившись сначала из хозяев Дюны в беглецов, они спустились еще на одну ступеньку ниже и стали узниками. Здесь, однако, берет начало беззастенчивая подтасовка дат, перещеголявшая даже официальную версию. Имперские историки нигде не отрицают того, что так называемая арракинская революция, отменившая опалу для Атридеса и отправившая в изгнание самого Шаддама, произошла в двести первом году. Формально с этим никто не спорит, но контрабандой (воистину, Дюна – планета контрабанды), в беллетристике и сценариях, посвященных Арракису, вдруг появляется девяносто третий год, как дата смерти престарелого барона Харконнена, убитого как раз во время революции. Получается, что на покорение Дюны (которая, напомним, умещается у наших писателей между Арракином и Хайдарабадом) у Пола ушло менее двух лет – слишком малый срок, чтобы безвестному чужеземному парнишке стать богом и повелителем вольного неукротимого народа. Вот уж действительно – пришел, увидел, победил. Впрочем, это легко понять: какой же автор сериала, или просто книги или фильма допустит девятилетнюю паузу в событиях, и какой же читатель или зритель это выдержит! Что же с того, что царствование бедолаги Шаддама подсократили чуть не на восемь лет, зато стало намного интересней – семнадцатилетний юнец (напомню, что возраст Пола тоже изрядно убавлен) одним махом взлетает на трон, а двухлетняя девочка, не моргнув глазом, убивает дедушку-злодея.
   Нет, друзья мои, долгих девять лет провел будущий император Муад’Диб среди скал и песков Дюны. Как он жил эти годы? Свидетельств сохранилось крайне мало, ведь он сам, придя к власти, старательно уничтожил большинство документов, относящихся к дореволюционному периоду. Все же некоторое представление составить себе можно. Пол учит язык, работает у Стилгара инструктором по рукопашному бою – что бы ни говорили про Атридеса, спортивных достоинств у него никто не отнимет; он участвует во фрименских вылазках – благо, никаких заметных конфликтов в это время не происходит; он с великим трудом овладевает искусством езды на песчаном черве, и в конце концов натурализуется среди фрименов, женившись на Чани Кайнз – дочери погибшего Льета Кайнза и внучке печально знаменитого Пардота.
   Примерно к девяносто шестому году относится одна из немногих видеозаписей Пола того периода – любительская, но хорошего качества; ценность ее в том, что она сделана до того, как за будущего императора взялись стилисты и имиджмейкеры – неофициальные съемки Атридеса-младшего, как и старшего, большая редкость. Муад’Диб заснят во время разгрузки какого-то контейнера, у входа в пещеру; на герцоге камуфлированный стилсьют, похожий на военный комбинезон со множеством складок, Пол закрывается от яркого солнца и смеется. Первое, что приходит в голову – человек на экране безусловно молод, но ему никак не меньше тридцати, так что все россказни про семнадцатилетнего Лисан аль-Гаиба – полнейший вздор. Второе – Пол Муад’Диб был не просто красив, но еще и чрезвычайно фотогеничен, привлекательность не изменяла ему ни в каких ракурсах. Впрочем, красота, как известно, суть неизреченна, а что мы видим из того, что изречение? Роскошная грива спутанных смоляных волос. Явно выраженные надбровные дуги и широкие густые брови. Классического разреза по-фрименски серо-голубые глаза. Подбородок, который можно было бы назвать массивным, не будь он таким длинным, по форме удивительно напоминающим молоток. Но самая любопытная оказия произошла с носом: нос, как и положено Атридесу, хищно-прямой, с едва-едва уловимой фамильной горбинкой, зато кончик его совершенно по-харконненски стесан! То же и рот: складки у резко очерченных губ сразу наводят на мысль о львиной пасти барона Владимира.
   Увы, эта крупная, хорошей скульптурной лепки голова сидела на вытянутой хрупкой шее, казавшейся странно коленчатой из-за острого кадыка, и узких покатых плечах. Эти особенности фигуры императора впоследствии доставляли дизайнерам немало мучений – шею и плечи Муад’Диба маскировали стоячими воротниками, подкладками и вообще широкой свободной одеждой из плотных тканей. Недостаток роста компенсировали каблуками, а машины, мебель и даже ближайших охранников подбирали выверенных сниженных габаритов.
   Но дело не только в анатомии. Во всей фигуре Пола, в его позах и движениях постоянно сквозит наигранная, показная самоуверенность, почти ярмарочное бахвальство, придающее ему неестественность провинциального трагика. Какое-то неведомое препятствие помешало объединенной философии стилей «когти дракона» и «журавль и змея» принести Муад’Дибу душевное и физическое спокойствие. Немудрено, что величественная походка и манеры императора стоили хореографам и постановщикам громадных усилий и потраченных нервов, и все же оттенок дешевой театральности преследовал Муад’Диба до конца дней.
 
   К середине девяностых годов обыкновенно относят возникновение двух легенд о жизни Пола Муад’Диба. Первая – это история гибели старшего сына Пола, Лето Атридеса-младшего. Вообще, дети Муад’Диба, их загадочное появление на свет и еще более непостижимая смерть с непременным последующим воскрешением – это целый эпос, но Лето-младший даже в их ряду стоит особняком, как уж и вовсе апокрифическая фигура. О рождении его толком ничего не известно, кончина, не менее таинственная, приключилась в сказочном девяносто третьем году, во время резни, якобы устроенной императорскими головорезами-сардукарами – побоища, сочиненного авторами официальной версии, и подразумевающего резню двести первого года. Проблема в том, что ни в девяносто третьем, ни в двести первом сардукары никаких зверств на Дюне не чинили, и смерть мифического дитяти от рук мифических извергов рождает вопросы и сомнения. За туманной занавесью легенды мы находим два реальных факта: во-первых, после гибели безвинного младенца память о нем странным образом начисто вылетает у всех из головы – в последующие двадцать с лишним лет ни один человек, включая мать и отца, не то что не проронил ни слезинки, но даже ни разу не упомянул о юном страдальце, как если бы его и не было; во-вторых, в многотомной истории болезни Чани Кайнз руками многих авторитетных медиков (и к этому нам еще предстоит вернуться) в разные годы подробно расписано, как и почему она не может иметь детей. Клонирование у фрименов было запрещено, об усыновлении какого-то ребенка тоже никаких данных нет, так что, скорее всего, Лето-второй был плодом не супружеской любви, а литературного творчества.
 
   Вторая легенда куда красочней и романтичней, нежели вклеенный для выжимания слезы эпизод с несостоявшимся наследником. Ведь Пол Муад’Диб не просто герой и освободитель, он еще и квизац хедерах, пророк, ясновидящий: стоит ему выпить Воды Жизни (экстракт гомогенизированных тканей эмбриона песчаного червя) – как он обретает способность различать в грядущем переплетение нитей бытия, узлы времени и еще бог знает что, а к концу жизни Атридес и вовсе начал видеть без помощи глаз. Здесь трудно сказать что-то определенное кроме того, что все эти истории абсолютно ничем не подтверждены и что сам император, судя по записям его разговоров, напротив, в свои чудесные способности искренне верил. За два десятилетия правления Пол Муад’Диб показал себя не слишком утонченным интриганом и откровенно бездарным администратором и полководцем – если это и есть проявление пророческого дара, то невольно согласишься с тезисом, что мистика и реальная жизнь никак друг с другом не связаны.
 
   Зато настоящим, неподдельным героем – вернее, героиней того времени была леди Джессика. Ей не надо было учить язык – она знала арабский и чакобзу еще со школы ордена, кроме того, она единственная из всей семьи успела прочесть все предоставленные им материалы по фрименам и Дюне. Благодаря уму, выучке и интуитивному чутью она без всяких спайсовых настоек видела людей насквозь и мгновенно разобралась в сложных родственных отношениях хайдарабадского клана – выслушав ее первые суждения, Стилгар сразу же сделал Джессику Верховной Преподобной Матерью, дав ей, таким образом, высший духовный чин, и безоговорочно допустил в святая святых руководства. В отличие от герцога Атридеса, эмира совершенно не волновало, кто и как подумает о том, что он слушается советов женщины – Абу Резуни была нужна сама власть, а не ее показной фасад. Джессика прекрасно ориентировалась в международных делах, она сохранила связь с вездесущими Бене Гессерит, и в дальнейшем вся подготовка арракинской революции, все переговоры с эмиссарами ландсраата проходили при ее участии и под ее контролем. Перу Джессики принадлежит необычайно глубоко обоснованная программа постимперского развития Дюны – если бы Пол следовал рекомендациям матери, вполне вероятно, судьбы Арракиса могли сложиться иначе. Но ни в какие времена властители не любили ни слишком умных советников, ни мудрых советов.
 
   Но именно в середине девяностых, когда Атридес еще был почтительным сыном, а Джессика со Стилгаром вовсю плели свою хитроумную военно-дипломатическую сеть, свято полагая нерушимым мир, в котором живут, этот мир как раз стремительно клонился к грозовому закату, сулившему великие перемены и для этих трех людей, и для всей Дюны.
   Невозможно даже перечислить причины столь скорого финала спайсовой эпохи. Ее кончину подготовила и заскорузлая коррумпированность имперской администрации, и потерявшая всякую меру алчность Гильдии Навигаторов, но самое главное – это естественный ход вещей. Великие Дома набрали силу и давно уже переросли изрядно подгнившие колодки центральной власти. У каждого государства был флот, и каждое правительство желало торговать и воевать независимо от прихотей Дома Коррино и ставок Гильдии. Транснациональным концернам монополия Космического Союза, поддержанная императорской властью, и вовсе стояла поперек горла, лишая всякой самостоятельности и вырывая из бюджетов грабительский процент. Противоречия мировых держав с порядком, замешанном на спайсе и монархии, все больше и больше переходили в открытый конфликт, а парламент становился гнездом оппозиции и крамолы.
   Ко всему прочему, в это время появились боровые присадки, квантовый компьютер, и как раз в девяносто первом году, еще до смерти герцога Лето, был испытан первый гиперпространственный Д-конвертор. Не погружаясь в глубины физики, можно сказать, что это устройство (в ту пору известное под названием «модулятор типа А") давало возможность «выровнять» соотношение двух сколь угодно далеко разнесенных точек через так называемое нуль-пространство и рассчитать управление параметрами перехода еще при «холодных» двигателях – это называлось «произвести закольцовку», – и скорректировать любой просчет можно было, выйдя из подпространства в каком угодно месте космоса, прекрасно обходясь без мистической поддержки ненасытных Навигаторов. Конвертор в тандеме с компьютером – вот формула вожделенной свободы передвижения, превращавшей спайсовую навигацию в нечто, граничащее с изощренным издевательством. В воздухе запахло сумасшедшими прибылями, но Гильдия, которая все это время, не жалея средств, вела настоящую кровавую войну и с изобретением, и с изобретателями, с трогательной скромностью заявила, что готова принять под свое крыло даже и пресловутые конверторы. Вот этого стерпеть уже не мог никто.
   Как я уже говорил, о борьбе ландсраата с императором и Гильдией можно писать отдельную книгу – со многими захватывающими сюжетными линиями, характерами, интригами и судьбами. К Дюне все это имеет косвенное отношение и потому выходит за рамки моего рассказа, но без нескольких слов о спайсовом заговоре обойтись все же нельзя.
   Собственно говоря, антиимператорская коалиция существовала столько же, сколько и императорская власть, но реальной, действующей организацией с конкретными вождями и твердо поставленными задачами она стала лишь с девяносто восьмого года, когда спайсовый кризис уже во весь рост стоял на пороге мировой экономики, а политический термометр вплотную приблизился к красной отметке. В эту оппозиционную корпорацию в той или иной степени входили все Сорок Великих Домов, но решения, как следует из секретных протоколов, принимали семь человек.
 
   Уже неоднократно упомянутые протоколы появились на свет довольно курьезным способом: сознавая всю опасность предприятия и ни на грош не доверяя друг другу, мировые лидеры не придумали лучшего способа застраховаться от соседского вероломства, как фиксировать свои прения на бумаге и затем сообща подписывать. Невольно вспоминается бессмертный Билли Бонс: если уж дойдет до виселицы, так пусть на ней болтаются все. Ныне подобная фантазия представляется чудачеством, затеей сельской остроты, зато благодаря ей мы можем с достаточной степенью точности восстановить хронологию и характер событий. Длинная рука Шаддама до этих страшных улик не успела дотянуться – никем не потревоженные, они долежали в парламентских архивах до самого низложения императора, после чего утратили всякое юридическое значение, а Муаддибовых чистильщиков в анналы ландсраата не допустили. Дальше про невзрачную мраморную папку, похоже, попросту забыли.
   Несмотря на всю сенсационность и раритетность этих крамольных документов, читать их нестерпимо скучно. С преступных страниц не поднимаются цареубийственные кинжалы и не звучат бунтарские призывы, это скорее отчет о бухгалтерском совещании, сплошном, бесконечном торге и дележе грядущих доходов и властных полномочий – пуская в ход все возможные аргументы, каждый доказывал свое право на лучший кусок федерального каравая и зорко следил, чтобы тот не достался соседу. Поистине удивительно не то, что вся компания не закончила дискуссию в кандалах на Салузе Секундус, а то, что за три года почтенные нобльмены вдрызг не разругались и не передрались.
   Больше всех упирался и рядился сам барон Харконнен. Да, как ни трудно в это поверить, хозяин спайса был одним из главных заговорщиков. Дело в том, что Владимир и впрямь считал себя собственником арракинских богатств, и потому его не покидало чувство бессовестно обобранного человека. Во-первых, выдираемая прямо из-под пальцев и превышающая все мыслимые пределы императорская доля. Во-вторых – чисто разбойничьи скидки Гильдии. В-третьих – треплющая нервы вечная склока с инспекторами СНОАМ, разнюхивающими его дела по теневым операциям со спайсом. Где справедливость?
   Кроме того, оскорбленный барон решился сдать своего благодетеля-императора еще по двум довольно веским причинам. Первая та, что все харконненские махинации Шаддаму уже основательно надоели, император кипел гневом, и барон догадывался, что ему в ближайшее время не поздоровится. Второе – избавившись от опеки Гильдии, он рассчитывал под шумок вывезти с Дюны несколько незаконных партий спайса и, таким образом, еще немного проехать на подножке уходящего поезда.
   Несмотря на эту двойную игру, цену за свое отступничество барон заломил непомерную – а именно полную, без вычетов, долю в спайсовой прибыли – как если бы не было ни императора, ни Гильдии, ни СНОАМ. Лидеры ландсраата от такой наглости замолчали, переглянулись и пообещали. Барон в ответ кротко улыбнулся улыбкой старой добродушной жабы. Он еще не понял, что подписал себе смертный приговор. Все присутствующие прекрасно знали, что в случае успеха спайсовые цены ждет обвал и, следовательно, расплачиваться с бароном придется уже из новых доходов по новым ставкам – это страшное ярмо на много лет вперед, а коварный пройдоха уже теперь грозит шантажом. Не для того они собрались избавиться от императора и Гильдии, чтобы попасть в кабалу к Дому Харконненов.
 
   За всеми этими финансовыми играми, интригами и уловками, напоминающими дележ шкуры неубитого медведя, с трудом можно различить контуры самого заговора, непосредственных оперативных ходов. Протокола с обсуждением конкретного плана в нашем распоряжении нет, но замысел абсолютно прозрачен. Никто не хотел потрясения устоев, менее всего главы парламента желали войн и революций. Смута дорога и непредсказуема, у императора возле спайсовой кормушки немало сильных сторонников, и как еще обернется дело – бог весть, запросто можно и головы не сносить. Мясорубка никому не нужна, нужна отмена запрета на компьютеры и антимонопольный указ. После этого, в условиях спайсового кризиса, Гильдию можно будет задушить, не снимая белых перчаток, а затем поставить точку и на императорском абсолютизме.
   Разумеется, нечего и думать подступиться к Шаддаму с предложением реформ – полубезумный старик, несмотря на все свои скандалы с Гильдией, отлично понимает – рухнет спайс, рухнет и императорская власть, а власть он выпустит только в гробу. Поэтому нужен тихий, мирный дворцовый переворот, в результате которого император на более или менее почетных условиях уступит место преемнику, и на трон сядет человек, всецело преданный парламенту и Конфедерации Сорока Домов. Дальше – высочайший указ о компьютерах и монополии, дело сделано, и, упаси бог, никакого мирового заговора.
   Да, но кто этот преемник? Каждый из лидеров немедленно выдвинул собственного кандидата, и немедленно все эти кандидаты были отвергнуты. От императорского венца по-прежнему исходил страшный, неодолимый соблазн, и дать преимущество какому-то одному из Домов, пусть даже и самому достойному, значило заложить в фундамент всего задуманного будущего строения бомбу неизбежной свары с новой деспотией. Поэтому было решено: никого из своих, претендент должен быть сугубо нейтральным. Тут, однако, ситуация начала походить на головоломку. Император обязан быть родовитым, авторитетным, но при этом не связанным с бизнесом ни одного из Великих Домов и полностью зависимым от ландсраата. Где же такого взять?
   Но на Дюне, в пустынной глуши, прозябает молодой Атридес – герцог королевских кровей, праправнук Шаддама II, опальный и отверженный. Он не в ладах с федеральной властью, у него нет средств, зато есть весьма практичная и честолюбивая мамаша и, кроме того, уже сейчас – контроль над значительной частью добычи спайса. Еще одна немаловажная деталь – ему не за что любить барона Владимира.
   Записей бесед, где в той или иной форме речь бы шла о голове Харконнена-старшего, не существует, но имеется стенограмма разговора эмиссаров парламента с Фейдом-Раутой Харконненом, племянником и наследником барона, где высшие чины законодательной власти открыто предлагают ему участвовать в убийстве дяди. Дата указывает на то, что мысль извести всем осточертевшего интригана засела в правительственных умах очень давно. В оплату за предательство Фейд-Раута получал высочайшее подтверждение своих наследных прав, все дядины земли на Арракисе – разумеется, без спайсовых доходов, – а также амнистию за различные грязные дела, которых за ним, несмотря на нежный возраст, числилось немало, и самое главное – прощение завораживающих своими размерами харконненских долгов.
   Идею прикончить родного дядю Фейд встретил с восторгом, и тут же предложил самого себя в императоры, клятвенно обещая перерезать все глотки, какие ему велят, плюс еще столько же от щедрости натуры. На это посланцы спикера в доступных выражениях объяснили не в меру пылкому юнцу, что вот только Харконнена на троне им еще и не хватало; альтернатива же парламентскому сценарию для Фейда очень простая. До вульгарности простая, и никакие замки, расстояния и хитрости от нее не спасут.
   Трудно спорить со стволом, упертым тебе в лоб, и Фейд согласился, тем более, что успех заговора приводил его в первую сотню самых богатых людей мира. Но в воспаленном мозгу маньяка и садиста, не разлетевшемся по стенам и потолку, а уцелевшем на своем месте, что-то сдвинулось и перемкнуло; с тех самых пор Фейд бешеной, неоправданной ненавистью возненавидел своего соперника, счастливчика Пола Атридеса. Парламентский план готовил будущему барону страшнейшее, по понятиям того, унижение, и вину за этот кажущийся позор и еще какие-то неведомые обиды бесноватый Харконнен возложил на везучего кузена, сделав месть смыслом и религией всей оставшейся жизни. Мы увидим, что даже смерть – и его врага, и его собственная – не сумела остановить этого фанатика.
 
   Тем временем на Дюну зачастили странные контрабандисты. Они ничего не закупали, не привозили и не вывозили, а только вели долгие задушевные беседы с Полом, Джессикой и Стилгаром; также за столом переговоров обычно присутствовали главы основных родов Северного Магриба, и вот чудо – харконненские спецслужбы с трогательной рассеянностью не замечали этих конференций! Консультации с таинственными иноземными гостями продолжались непрерывно все полтора года, вплоть до последнего часа перед теми событиями, которые позже нарекут арракинской революцией.
   Без лишнего шума, почти что скрытно, в Хайдарабаде разместилась целая штаб-студия с репортерами, режиссерами, операторами и неимоверным количеством самого дорогого современного оборудования, включая электростанцию и собственный спутник связи на стационарной орбите. Несколько месяцев дни и ночи напролет высококлассные специалисты ставили Муад’Дибу речь, работали над внешностью и стилем поведения; художники по костюмам перекраивали и комбинировали фрименские фольклорные наряды и парадные одеяния, выстраивая нужную фактуру и колорит, спичрайтеры не поднимались из-за компьютеров, а режиссеры и ассистенты жарко дышали всем в затылок. Для Арракиса наступали великие времена.